Марк Блок. Апология истории
Реферат
"Апология истории" Марка Блока является книгой об истории, об историке и для историков. Собственно, книга ориентирована на широкий круг читателей интересующихся исторической наукой, но автор часто обращается к некоему абстрактному историку или к следующим поколениям, об этом говорит первая же фраза произведения: "Папа, объясни мне, зачем нужна история?"
Книга написана в научно-популярном стиле и увлекательна. Текст не отягощён излишком сложных терминов, которые осложнили бы прочтение книги людям, интересующимся историей, но не являющимся профессионалами. Даже если термин используется, то даётся его объяснение. Как пишет сам автор, книга даёт ответ на поставленный выше вопрос и представляет размышления Марка Блока об истории как науке, как явлении, как увлечении, как смысле жизни. Как ремесленник, посвятивший всю жизнь любимому делу, автор размышляет об истории - своём ремесле. Выясняет, не потратил ли отведённое ему время впустую?
Забегая вперёд можно сказать, что не зря, но следует рассмотреть структуру книги. А структура, в общем-то, проста – введение и пять глав, разделённых на подпункты. Последняя глава выполняет также роль заключения.
Введение заслуживает особого внимания, так как занимает львиную долю всего произведения (почти треть). Содержит описанные выше размышления об истории и историке. Кроме того, рассматривается, если можно так выразиться, история истории, от времён античности до момента написания книги. Автор пишет, что все люди, в той или иной степени, историки. Греки и латиняне, по его мнению, народы-историографы, а христианская цивилизация – цивилизация историков. Другие религиозные системы основывали свои верования и ритуалы на мифологии, почти неподвластной человеческому времени. У христиан священными книгами являются книги исторические, а их литургии отмечают события из истории церкви и святых. Христианство исторично еще и в другом смысле, история человечества предстает в сознании христианства как некое долгое странствие, в котором судьба каждого человека, каждое индивидуальное "паломничество", центральная ось всякого христианского размышления, великая драма греха и искупления, разворачивается во времени, т. е. в истории.
Потом идёт сравнение ментальности немцев и французов, и их отношение к истории, проиллюстрированное событиями 1940-го, когда солдаты вермахта вошли в Париж.
Изложение плавно перемещается на личность историка. Каждый ученый находит только одну науку, заниматься которой ему приятней всего. Обнаружить ее, чтобы посвятить себя ей, это и есть то, что называют призванием. Призванием историка, естественно, является история. Автор говорит, что главной заслугой истории является её увлекательность. Интересна она для большинства людей.
Далее следуют размышления Марка Блока о привлекательности истории и, параллельно, о человеческом уме. Автор выясняет смысл термина "всезнайство" или полиматии, введённого Мальбраншем. Выясняется, что "полиматия это такой род развлечения или мания". В конце рассуждений на данную тему автор делает такой вывод: "История, независимо от ее практической полезности, вправе тогда требовать себе место среди наук, достойных умственного усилия лишь в той мере, в какой она сулит нам вместо простого перечисления, бессвязного и почти безграничного, явлений и событий, дать их некую разумную классификацию и сделать более понятными".
Далее Блок размышляет о деятельности Сильвестра Боннара и ставит его существование под вопрос, говоря о том, что он миф. После выяснения этого вопроса автор переходит к главе первой.
Глава первая называется "История, люди и время". Начинается она с раздела ‑ "Выбор историка", где Блок полемизирует, заочно, с дюркгеймовской школой социологов, которые, по мнению автора, отвели истории место в жалком уголке наук о человеке. Что-то вроде подвала, куда социологи, резервируя за своей наукой все, поддающееся, по их мнению, рациональному анализу, сбрасывают факты человеческой жизни, которые им кажутся наиболее поверхностными и произвольными. Сам же Блок оставляет за словом "история" самый широкий смысл и считает, пожалуй, главнейшей из наук. Я же, как потенциальный историк, не могу, с ним не согласится, но вернёмся к описанию "Апологии истории".
В этом разделе автор довольно аргументировано доказывает свою точку зрения, уходя то в глубокую древность, то во времена французской революции. Порой писатель ищет доказательства значимости истории в других науках (как, например, геология). Устанавливает причинно-следственную связь между различными событиями, часто балансирует на границе нескольких наук, но всегда выходит на историю.
Второй раздел именуется "История и люди". В нём Блок изучает историю и людей, как неразрывную систему, собственно это неоспоримый факт. Изучает историографию, уделяя особое внимание её истокам. Пытается разобраться в личности анналистов – основоположников этой науки.
Третий раздел Марк Блок назвал "Историческое время". Здесь он возвращается к сложным вопросам, находящимся " на стыке" нескольких наук (как та же геология и история). Автор исследует это взаимоотношение на примере влияния климатических условий на город Брюгге.
Четвёртый раздел назван "Идол истоков", где исследователь изучает истоки истории и каких-либо убеждений вообще. "Во всех человеческих делах, прежде всего, достойны изучения истоки" соглашаясь с этим утверждением Ренана, Блок, тем не менее, советует не зацикливаться на достижениях прошедших поколений, а искать истину.
В пятом разделе, называющимся "Границы современного и несовременного", автор продолжает свою мысль. "Действительность может быть лучше всего понята по ее причинам" - слова Лейбница хорошо иллюстрируют повествование Марка Блока.
Шестой раздел называется "Понять настоящее с помощью прошлого" и продолжает предыдущие разделы. Седьмой раздел именуется "Понять прошлое с помощью настоящего". В них автор исследует все стороны одного, по сути, вопроса.
"Историческое наблюдение" – так называется вторая глава. Первый же её раздел назван "Главные черты исторического наблюдения". Историка автор сравнивает со следователем, а исторические факты с преступлением. Рассуждения Блока интересны и основаны на логике автора, которой бы позавидовал сам Шерлок Холмс. В продолжение главы учёный изучает все стороны познания. Что такое "Факт"? Как к нему относится и как изучать? Марк Блок отвечает на эти и многие другие вопросы с точки зрения историка. Особое внимание автор уделяет источникам (или, используя авторскую метафору, свидетельствам в историческом расследовании).
Третья глава называется "Критика", в которой автор исследует критический метод. Блок учит историка балансировать между скептицизмом и доверчивостью. Исследователь говорит, что принципиальный скептицизм - не более достойная и плодотворная интеллектуальная позиция, чем доверчивость, с которой он легко сочетается в не слишком развитых умах. Этому утверждению трудно что-нибудь возразить. Критический метод всегда будет тонким искусством. В трёх разделах этой главы автор описывает критический метод. На разнообразных примерах из истории Блок доказывает его состоятельность. Особо автор выделил болландистов и бенедектинцев – как его основоположников.
Четвёртая глава носит название "Исторический анализ". В ней изучаются основы анализа, его история и значение. Исследуется также отношение историка к анализу. Автор задаётся вопросом "Судить или понимать?". Возможно, задача историка только записывать события "как они происходили"? Во всём этом пытается разобраться Блок, наделяя историка очень "широкими полномочиями" в оценке прошлого. Писатель отмечает большое значение терминологии в исследованиях. Глава также содержит три раздела, объединённые одной целью – изучением исторического анализа.
Глава пятая является также и заключением. В ней Марк блок подводит выводы своей работы. Кратко описывает все исследованные им в книге вопросы. Заканчивает книгу фраза о том, что всегда нужно искать причины... Книга оставляет много вопросов открытыми и даёт возможность читателю самому додумать концовку.
Книга интересно повествует об истории и историке, о его мышлении и понимании вещей, о его отношении к науке и исследованиям. О скептицизме и доверчивости. Об истоках науки и основоположниках критического метода. А также о многом другом.
mirznanii.com
Рефератстудента I курса группы 1032
Козенкова Дмитрия Сергеевича
по истории на тему:Ремесло историкаМарк Блок Руководитель: Строковская Т.Е.
Дубна 2000
В ведении к своей апологии Истории автор ставит вопрос о сущности предмета истории. Он говорит, что книга будет ответом на детский вопрос:”зачем нужна история”. Общеизвестно, что человека можно считать действительно хорошо понимающим свое дело, свое ремесло, когда он с легкостью может растолковать что к чему любому, ничего не ведающему в этом деле индивидууму. А кому еще, как не ребенку нужна вся доходчивость и полнота объяснения.Автор показывает нам нашу жизнь, целиком и полностью пронизанную историей. Религия - история, культура, политика все тоже история. История - интереснейшая наука. Зрелище человеческой деятельности, составляющей ее особый предмет, более всякого другого способно покорять человеческое воображение. Автор с чрезвычайной рьяностью доказывает право истории называться наукой, доказывая и опровергая кучу мнений и суждений.Далее книга рассказывает о трудности выбора историка: как тяжело в хаотичном ворохе выбрать поле для деятельности.
Автор на ярком, занимательном примере доказывает, что история это не наука о прошлом (этот факт он вообще считает абсурдным), а наука связанная с прошлым, но с обязательным присутствием и деятельностью в нем человека. Предметом истории является человек, а точнее сказать - люди. За зримыми очертаниями пейзажа, орудий или машин, за самыми, казалось бы, сухими документами и институтами, совершенно отчужденными от тех. кто их учредил, история хочет увидеть людей.
Блок рассматривает два разных типа историков: один из них - люди, изучающие прошлое, старающиеся найти параллели, соединяющие эти факты с настоящим, Другие ученые, напротив, справедливо полагают, что настоящее вполне доступно научному исследованию. Но это исследование они предоставляют дисциплинам, сильно отличающимся от тех, что имеют своим объектом прошлое. Они, например, анализируют и пытаются понять современную экономику с помощью наблюдений, ограниченных во времени несколькими десятилетиями. Короче, они рассматривают эпоху, в которую живут, как отделенную от предыдущих слишком резкими контрастами, что вынуждает их искать ее объяснения в ней самой. Таково же инстинктивное убеждение многих просто любознательных людей. История более или менее отдаленных периодов привлекает их только как безобидное развлечение для ума. С одной стороны, кучка антикваров, по какой-то мрачной склонности занимающихся сдиранием пелен с мертвых богов; с другой, социологи, экономисты, публицисты — единственные исследователи живого... Автор же считает, что незнание прошлого не только вредит познанию настоящего, но ставит под угрозу всякую попытку действовать в настоящем. Более того. Если бы общество полностью детерминировалось лишь ближайшим предшествующим периодом, оно, даже обладая самой гибкой структурой, при резком изменении лишилось бы своего костяка; при этом надо еще допустить, что общение между поколениями происходит, я бы сказал, как в шествии гуськом, т. е., что дети вступают в контакт со своими предками только через посредство родителей. Незнание прошлого неизбежно приводит к непониманию настоящего. Но, пожалуй, столь же тщетны попытки понять прошлое, если не представляешь настоящего. Способность к восприятию живого — поистине главное качество историка. Эрудит, которому неинтересно смотреть вокруг себя на людей, на вещи и события, вероятно, заслуживает, чтобы его, как сказал Пиренн, назвали антикварным орудием. Ему лучше отказаться от звания историка.
Говоря о особенностях исторического познания, автор сравнивает работу историка с трудом следователя, пытающегося по чужим показаниям восстановить картину с места происшествия. И действительно, ведь ни один историк не был современником Рамсеса или свидетелем сражений времен Наполеона. Но те события, которые изучают историки оставляют за собой целую цепочку “улик”, которая и позволяет исследователю добраться до истины. Это все и делает профессию историка потрясающе интересной. Специфическая черта исторического исследования в том, что познание всех фактов человеческой жизни в прошлом и большинства из них в настоящем должно быть, по удачному выражению Франсуа Симиана, изучением по следам.
Историк должен составлять “вопросник” к свидетельствам, которые он изучает. Только тогда, благодаря своей пытливости и умению найти ответы на все заданные вопросы, историк успешно восстанавливает события тех времен и понимает их сущность.
Автор пишет о необходимости разностороннего профессионального развития историка, Так как порой для изучения некотрой проблемы приходится иметь дело с целой цепочкой событий, требующих большой эрудированности человека. Мне кажется, мало найдется наук, которым приходится пользоваться одновременно таким огромным количеством разнородных орудий. Причина в том, что человеческие факты—самые сложные. Ибо человек—наивысшее создание природы. Историку полезно и, на мой взгляд, необходимо владеть, пусть в минимальной степени, основными приемами его профессии. Хотя бы для того, чтобы уметь заранее оценить надежность орудия и трудности в обращении с ним.
Интересную мысль автор высказывает в отношении катаклизмов истории. Они якобы помогают, сохраняя многие свидетельства, которые иначе были бы затеряны. Например Визувий сохранил Помпеи, а французская революция посредством экспроприаций множество ценных документов, которые представляют сейчас огромный интерес для историков, изучающих то время.
Автор объясняет необходимость критики в ремесле историка, Целая система проверки фактов выработалась за многие годы, и является непременным методом проверки достоверности информации, что в свою очередь приводит к правильному истолкованию фактов и более глубоком постижению сущности вопроса. Таким образом, читатель получает хоть и менее интересные, зато правдивые сведения.
Существует два типа ложных свидетельств:
одни - намеренная фальшивка, изготовленная по тем или иным соображениям, другая - просто искаженная передача, ввиду того, что свидетель находился в определенном эмоциональном состоянии, или просто ввиду искаженности фактов памятью свидетеля, его менталитетом. Оба типов “обмана” затрудняют работу исследователям.
Настоящий историк должен уметь тщательно взвешивать все возможные варианты свидетельств и степени их правдоподобности, проделывать титанический труд, сравнивая их с другими предметами той эпохи, так как одним из вернейших способов критики является сравнение.
Историк не имеет право анализировать вероятность того или иного события в прошлом. Гадать можно только о будущем. Прошлое есть данность, в которой уже нет места возможному. Прежде чем выбросишь кости, вероятность того, что выпадет то или иное число очков, равна одному к десяти. Но когда стаканчик пуст, проблемы уже нет. Возможно, позже мы будем сомневаться, выпало ли в тот день три очка или пять. Неуверенность тогда будет в нас, в нашей памяти или в памяти очевидцев нашей игры. Но не в фактах реальности.
Ученому, историку предлагается склониться перед фактами. Эта максима, как и многие другие, быть может, стала знаменитой лишь благодаря своей двусмысленности. В ней можно скромно вычитать всего-навсего совет быть честным. Но также—совет быть пассивным. И перед нами возникают сразу две проблемы: проблема исторического беспристрастия и проблема исторической науки как попытки воспроизведения истории (или же как попытки анализа).
Беспристрастность историка автор сравнивает с беспристрастностью судьи, получает, что это разные вещи, сходные только по звучанию и написанию слова. Чтобы проникнуть в чужое сознание, отдаленное от нас рядом поколений, надо почти полностью отрешиться от своего “я”. Но, чтобы приписать этому сознанию свои собственные черты, вполне можно оставаться самим собою. Последнее сделать гораздо проще.
В наших трудах, пишет автор, царит и все освещает одно слово: “понять”. Не надо думать, что хороший историк лишен страстей — у него есть по крайней мере эта страсть. Слово, сказать по правде, чревато трудностями, но также и надеждами. А главное — полное дружелюбия. Даже действуя, мы слишком часто осуждаем. Ведь так просто кричать: “На виселицу!” Мы всегда понимаем недостаточно. Всякий, кто отличается от нас — иностранец, политический противник,— почти неизбежно слывет дурным человеком. Нам надо лучше понимать душу человека хотя бы для того, чтобы вести неизбежные битвы, а тем паче, чтобы их избежать, пока еще есть время. При условии, что история откажется от замашек карающего архангела, она сумеет нам помочь излечиться от этого изъяна. Ведь история — это обширный и разнообразный опыт человечества, встреча людей в веках. Неоценимы выгоды для жизни и для науки, если встреча эта будет братской.
Как ученый, как всякий просто реагирующий мозг. историк отбирает и просеивает, т. е., говоря коротко, анализирует. И прежде всего он старается обнаружить сходные явления, чтобы их сопоставить.
Автор рассказывает о многогранности и обширности исторического исследования, как бы рассказывая нам насколько интересна может быть его наука. Передо мной надгробная римская надпись: единый и цельный по содержанию текст. Нас интересует язык? Лексика и синтаксис расскажут о состоянии латыни, на которой в то время и в определенном месте старались писать. В этом не совсем правильном и строгом языке мы выявим некоторые особенности разговорной речи. А может быть, нас больше привлекают верования? Перед нами—яркое выражение надежд на потустороннюю жизнь. Политическая система? Мы с величайшей радостью прочтем имя императора, дату его правления. Экономика? Возможно, эпитафия откроет нам еще не известное ремесло. И так далее.
История, как ни одна другая наука, не обходиться без абстракции. Дело историка — непрестанно проверять устанавливаемые им подобия, чтобы лучше уяснить их оправданность, и, если понадобится, их пересмотреть.
Автор говорит нам о необходимости изучения истории в совокупности, не дробя ее на части, на которые она казалось бы так легко разбивается. “Вообразите, что сто специалистов разделили меж собой по кускам прошлое Франции. Верите ли вы, что они смогут создать историю Франции? Я в этом сильно сомневаюсь. У них наверняка не будет взаимосвязи между фактами, а эта взаимосвязь—также историческая истина” (Фюстель де Купанж). Знание фрагментов, изученных по отдельности один за другим, никогда не приведет к познанию целого—оно даже не позволит познать самые эти фрагменты.
С другой стороны, автор настаивает, что наиболее полного изучения истории можно добиться именно изучая ее по частям, с последующим объединением всех кусочков, предварительно тщательно их проанализировав и классифицировав. А иначе никакой ученый не осилит всего объема, с которым придется работать.
Одной из серьезных проблем истории автор считает терминологию. История не может, как другие науки, выдумывать себе термины, она должна перерабатывать уже придуманные, порой потрепавшиеся и устаревшие понятия, что затрудняет четкое формулирование знаний. В отличие от математики или химии наша наука не располагает системой символов, не связанной с каким-либо национальным языком. Историк говорит только словами, а значит, словами своей страны. Но когда он имеет дело с реальностями, выраженными на иностранном языке, он вынужден сделать перевод. Тут нет серьезных препятствий, пока слова относятся к обычным предметам или действиям,— эта ходовая монета словаря легко обменивается по паритету. Но как только перед нами учреждения, верования, обычаи, более глубоко вросшие в жизнь данного общества, переложение на другой язык, созданный по образу иного общества, становится весьма опасным предприятием. Ибо, выбирая эквивалент, мы тем самым предполагаем сходство.
Историческое рассуждение в своей повседневной практике идет по следующему пути. Наиболее постоянные и общие антецеденты, сколь бы ни были они необходимыми, попросту подразумеваются. Кому из военных историков придет в голову включить в число причин победы силу притяжения, от которой зависят траектории снарядов, или физиологические особенности человеческого тела, не будь которых, снаряды не могли бы наносить смертельные раны? Антецеденты более частные, но все же наделенные известным постоянством, образуют то, что принято называть “условиями”. Самый же специфический антецедент, тот, который в пучке причинных сил представляет как бы дифференциальный элемент, он-то преимущественно и получает наименование “причины”.
ЗаключениеВ целом я считаю, что автор выполнил поставленную задачу. Конечно ребенок, прочитав эту книгу, остался бы далек от понимания предназначения истории, но для человека сознательного, желающего разобраться в поставленной проблеме, книга очень актуальна. Автор с упоением рассказывает о своем любимом ремесле, ремесле историка. Каждая мысль, раскрывающая сущность предмета истории, сопровождается интересными, убедительными доказательствами и примерами. Это создает ощущение чтения настоящего научного труда, что захватывает и увлекает. Автор сопоставляет огромное количество мнений различных философов, социологов, историков разного времени, и их словами наиболее четко формулирует свои мысли. Автор пытается затронуть каждую проблему современной истории, постоянно сравнивает ее с другими науками, что позволяет нам глубже понять сущность и отличительные черты истории как науки.
Список использованной литературы:
1. Марк Блок, "Апология истории или ремесло историка".
Дата добавления: 13.02.2001
www.km.ru
Марк Блок. Апология истории
Реферат
"Апология истории" Марка Блока является книгой об истории, об историке и для историков. Собственно, книга ориентирована на широкий круг читателей интересующихся исторической наукой, но автор часто обращается к некоему абстрактному историку или к следующим поколениям, об этом говорит первая же фраза произведения: "Папа, объясни мне, зачем нужна история?"
Книга написана в научно-популярном стиле и увлекательна. Текст не отягощён излишком сложных терминов, которые осложнили бы прочтение книги людям, интересующимся историей, но не являющимся профессионалами. Даже если термин используется, то даётся его объяснение. Как пишет сам автор, книга даёт ответ на поставленный выше вопрос и представляет размышления Марка Блока об истории как науке, как явлении, как увлечении, как смысле жизни. Как ремесленник, посвятивший всю жизнь любимому делу, автор размышляет об истории - своём ремесле. Выясняет, не потратил ли отведённое ему время впустую?
Забегая вперёд можно сказать, что не зря, но следует рассмотреть структуру книги. А структура, в общем-то, проста – введение и пять глав, разделённых на подпункты. Последняя глава выполняет также роль заключения.
Введение заслуживает особого внимания, так как занимает львиную долю всего произведения (почти треть). Содержит описанные выше размышления об истории и историке. Кроме того, рассматривается, если можно так выразиться, история истории, от времён античности до момента написания книги. Автор пишет, что все люди, в той или иной степени, историки. Греки и латиняне, по его мнению, народы-историографы, а христианская цивилизация – цивилизация историков. Другие религиозные системы основывали свои верования и ритуалы на мифологии, почти неподвластной человеческому времени. У христиан священными книгами являются книги исторические, а их литургии отмечают события из истории церкви и святых. Христианство исторично еще и в другом смысле, история человечества предстает в сознании христианства как некое долгое странствие, в котором судьба каждого человека, каждое индивидуальное "паломничество", центральная ось всякого христианского размышления, великая драма греха и искупления, разворачивается во времени, т. е. в истории.
Потом идёт сравнение ментальности немцев и французов, и их отношение к истории, проиллюстрированное событиями 1940-го, когда солдаты вермахта вошли в Париж.
Изложение плавно перемещается на личность историка. Каждый ученый находит только одну науку, заниматься которой ему приятней всего. Обнаружить ее, чтобы посвятить себя ей, это и есть то, что называют призванием. Призванием историка, естественно, является история. Автор говорит, что главной заслугой истории является её увлекательность. Интересна она для большинства людей.
Далее следуют размышления Марка Блока о привлекательности истории и, параллельно, о человеческом уме. Автор выясняет смысл термина "всезнайство" или полиматии, введённого Мальбраншем. Выясняется, что "полиматия это такой род развлечения или мания". В конце рассуждений на данную тему автор делает такой вывод: "История, независимо от ее практической полезности, вправе тогда требовать себе место среди наук, достойных умственного усилия лишь в той мере, в какой она сулит нам вместо простого перечисления, бессвязного и почти безграничного, явлений и событий, дать их некую разумную классификацию и сделать более понятными".
Далее Блок размышляет о деятельности Сильвестра Боннара и ставит его существование под вопрос, говоря о том, что он миф. После выяснения этого вопроса автор переходит к главе первой.
Глава первая называется "История, люди и время". Начинается она с раздела ‑ "Выбор историка", где Блок полемизирует, заочно, с дюркгеймовской школой социологов, которые, по мнению автора, отвели истории место в жалком уголке наук о человеке. Что-то вроде подвала, куда социологи, резервируя за своей наукой все, поддающееся, по их мнению, рациональному анализу, сбрасывают факты человеческой жизни, которые им кажутся наиболее поверхностными и произвольными. Сам же Блок оставляет за словом "история" самый широкий смысл и считает, пожалуй, главнейшей из наук. Я же, как потенциальный историк, не могу, с ним не согласитс
я, но вернёмся к описанию "Апологии истории".В этом разделе автор довольно аргументировано доказывает свою точку зрения, уходя то в глубокую древность, то во времена французской революции. Порой писатель ищет доказательства значимости истории в других науках (как, например, геология). Устанавливает причинно-следственную связь между различными событиями, часто балансирует на границе нескольких наук, но всегда выходит на историю.
Второй раздел именуется "История и люди". В нём Блок изучает историю и людей, как неразрывную систему, собственно это неоспоримый факт. Изучает историографию, уделяя особое внимание её истокам. Пытается разобраться в личности анналистов – основоположников этой науки.
Третий раздел Марк Блок назвал "Историческое время". Здесь он возвращается к сложным вопросам, находящимся " на стыке" нескольких наук (как та же геология и история). Автор исследует это взаимоотношение на примере влияния климатических условий на город Брюгге.
Четвёртый раздел назван "Идол истоков", где исследователь изучает истоки истории и каких-либо убеждений вообще. "Во всех человеческих делах, прежде всего, достойны изучения истоки" соглашаясь с этим утверждением Ренана, Блок, тем не менее, советует не зацикливаться на достижениях прошедших поколений, а искать истину.
В пятом разделе, называющимся "Границы современного и несовременного", автор продолжает свою мысль. "Действительность может быть лучше всего понята по ее причинам" - слова Лейбница хорошо иллюстрируют повествование Марка Блока.
Шестой раздел называется "Понять настоящее с помощью прошлого" и продолжает предыдущие разделы. Седьмой раздел именуется "Понять прошлое с помощью настоящего". В них автор исследует все стороны одного, по сути, вопроса.
"Историческое наблюдение" – так называется вторая глава. Первый же её раздел назван "Главные черты исторического наблюдения". Историка автор сравнивает со следователем, а исторические факты с преступлением. Рассуждения Блока интересны и основаны на логике автора, которой бы позавидовал сам Шерлок Холмс. В продолжение главы учёный изучает все стороны познания. Что такое "Факт"? Как к нему относится и как изучать? Марк Блок отвечает на эти и многие другие вопросы с точки зрения историка. Особое внимание автор уделяет источникам (или, используя авторскую метафору, свидетельствам в историческом расследовании).
Третья глава называется "Критика", в которой автор исследует критический метод. Блок учит историка балансировать между скептицизмом и доверчивостью. Исследователь говорит, что принципиальный скептицизм - не более достойная и плодотворная интеллектуальная позиция, чем доверчивость, с которой он легко сочетается в не слишком развитых умах. Этому утверждению трудно что-нибудь возразить. Критический метод всегда будет тонким искусством. В трёх разделах этой главы автор описывает критический метод. На разнообразных примерах из истории Блок доказывает его состоятельность. Особо автор выделил болландистов и бенедектинцев – как его основоположников.
Четвёртая глава носит название "Исторический анализ". В ней изучаются основы анализа, его история и значение. Исследуется также отношение историка к анализу. Автор задаётся вопросом "Судить или понимать?". Возможно, задача историка только записывать события "как они происходили"? Во всём этом пытается разобраться Блок, наделяя историка очень "широкими полномочиями" в оценке прошлого. Писатель отмечает большое значение терминологии в исследованиях. Глава также содержит три раздела, объединённые одной целью – изучением исторического анализа.
Глава пятая является также и заключением. В ней Марк блок подводит выводы своей работы. Кратко описывает все исследованные им в книге вопросы. Заканчивает книгу фраза о том, что всегда нужно искать причины... Книга оставляет много вопросов открытыми и даёт возможность читателю самому додумать концовку.
Книга интересно повествует об истории и историке, о его мышлении и понимании вещей, о его отношении к науке и исследованиям. О скептицизме и доверчивости. Об истоках науки и основоположниках критического метода. А также о многом другом.
www.litsoch.ru
Марк Блок. Апология истории
Реферат
«Апология истории» Марка Блока является книгой об истории, об историке и для историков. Собственно, книга ориентирована на широкий круг читателей интересующихся исторической наукой, но автор часто обращается к некоему абстрактному историку или к следующим поколениям, об этом говорит первая же фраза произведения: «Папа, объясни мне, зачем нужна история?»
Книга написана в научно-популярном стиле и увлекательна. Текст не отягощён излишком сложных терминов, которые осложнили бы прочтение книги людям, интересующимся историей, но не являющимся профессионалами. Даже если термин используется, то даётся его объяснение. Как пишет сам автор, книга даёт ответ на поставленный выше вопрос и представляет размышления Марка Блока об истории как науке, как явлении, как увлечении, как смысле жизни. Как ремесленник, посвятивший всю жизнь любимому делу, автор размышляет об истории — своём ремесле. Выясняет, не потратил ли отведённое ему время впустую?
Забегая вперёд можно сказать, что не зря, но следует рассмотреть структуру книги. А структура, в общем-то, проста – введение и пять глав, разделённых на подпункты. Последняя глава выполняет также роль заключения.
Введение заслуживает особого внимания, так как занимает львиную долю всего произведения (почти треть). Содержит описанные выше размышления об истории и историке. Кроме того, рассматривается, если можно так выразиться, история истории, от времён античности до момента написания книги. Автор пишет, что все люди, в той или иной степени, историки. Греки и латиняне, по его мнению, народы-историографы, а христианская цивилизация – цивилизация историков. Другие религиозные системы основывали свои верования и ритуалы на мифологии, почти неподвластной человеческому времени. У христиан священными книгами являются книги исторические, а их литургии отмечают события из истории церкви и святых. Христианство исторично еще и в другом смысле, история человечества предстает в сознании христианства как некое долгое странствие, в котором судьба каждого человека, каждое индивидуальное «паломничество», центральная ось всякого христианского размышления, великая драма греха и искупления, разворачивается во времени, т. е. в истории.
Потом идёт сравнение ментальности немцев и французов, и их отношение к истории, проиллюстрированное событиями 1940-го, когда солдаты вермахта вошли в Париж.
Изложение плавно перемещается на личность историка. Каждый ученый находит только одну науку, заниматься которой ему приятней всего. Обнаружить ее, чтобы посвятить себя ей, это и есть то, что называют призванием. Призванием историка, естественно, является история. Автор говорит, что главной заслугой истории является её увлекательность. Интересна она для большинства людей.
Далее следуют размышления Марка Блока о привлекательности истории и, параллельно, о человеческом уме. Автор выясняет смысл термина «всезнайство» или полиматии, введённого Мальбраншем. Выясняется, что «полиматия это такой род развлечения или мания». В конце рассуждений на данную тему автор делает такой вывод: «История, независимо от ее практической полезности, вправе тогда требовать себе место среди наук, достойных умственного усилия лишь в той мере, в какой она сулит нам вместо простого перечисления, бессвязного и почти безграничного, явлений и событий, дать их некую разумную классификацию и сделать более понятными».
Далее Блок размышляет о деятельности Сильвестра Боннара и ставит его существование под вопрос, говоря о том, что он миф. После выяснения этого вопроса автор переходит к главе первой.
Глава первая называется «История, люди и время». Начинается она с раздела ‑ «Выбор историка», где Блок полемизирует, заочно, с дюркгеймовской школой социологов, которые, по мнению автора, отвели истории место в жалком уголке наук о человеке. Что-то вроде подвала, куда социологи, резервируя за своей наукой все, поддающееся, по их мнению, рациональному анализу, сбрасывают факты человеческой жизни, которые им кажутся наиболее поверхностными и произвольными. Сам же Блок оставляет за словом «история» самый широкий смысл и считает, пожалуй, главнейшей из наук. Я же, как потенциальный историк, не могу, с ним не согласится, но вернёмся к описанию «Апологии истории».
В этом разделе автор довольно аргументировано доказывает свою точку зрения, уходя то в глубокую древность, то во времена французской революции. Порой писатель ищет доказательства значимости истории в других науках (как, например, геология). Устанавливает причинно-следственную связь между различными событиями, часто балансирует на границе нескольких наук, но всегда выходит на историю.
Второй раздел именуется «История и люди». В нём Блок изучает историю и людей, как неразрывную систему, собственно это неоспоримый факт. Изучает историографию, уделяя особое внимание её истокам. Пытается разобраться в личности анналистов – основоположников этой науки.
Третий раздел Марк Блок назвал «Историческое время». Здесь он возвращается к сложным вопросам, находящимся " на стыке" нескольких наук (как та же геология и история). Автор исследует это взаимоотношение на примере влияния климатических условий на город Брюгге.
Четвёртый раздел назван «Идол истоков», где исследователь изучает истоки истории и каких-либо убеждений вообще. «Во всех человеческих делах, прежде всего, достойны изучения истоки» соглашаясь с этим утверждением Ренана, Блок, тем не менее, советует не зацикливаться на достижениях прошедших поколений, а искать истину.
В пятом разделе, называющимся «Границы современного и несовременного», автор продолжает свою мысль. «Действительность может быть лучше всего понята по ее причинам» — слова Лейбница хорошо иллюстрируют повествование Марка Блока.
Шестой раздел называется «Понять настоящее с помощью прошлого» и продолжает предыдущие разделы. Седьмой раздел именуется «Понять прошлое с помощью настоящего». В них автор исследует все стороны одного, по сути, вопроса.
«Историческое наблюдение» – так называется вторая глава. Первый же её раздел назван «Главные черты исторического наблюдения». Историка автор сравнивает со следователем, а исторические факты с преступлением. Рассуждения Блока интересны и основаны на логике автора, которой бы позавидовал сам Шерлок Холмс. В продолжение главы учёный изучает все стороны познания. Что такое «Факт»? Как к нему относится и как изучать? Марк Блок отвечает на эти и многие другие вопросы с точки зрения историка. Особое внимание автор уделяет источникам (или, используя авторскую метафору, свидетельствам в историческом расследовании).
Третья глава называется «Критика», в которой автор исследует критический метод. Блок учит историка балансировать между скептицизмом и доверчивостью. Исследователь говорит, что принципиальный скептицизм — не более достойная и плодотворная интеллектуальная позиция, чем доверчивость, с которой он легко сочетается в не слишком развитых умах. Этому утверждению трудно что-нибудь возразить. Критический метод всегда будет тонким искусством. В трёх разделах этой главы автор описывает критический метод. На разнообразных примерах из истории Блок доказывает его состоятельность. Особо автор выделил болландистов и бенедектинцев – как его основоположников.
Четвёртая глава носит название «Исторический анализ». В ней изучаются основы анализа, его история и значение. Исследуется также отношение историка к анализу. Автор задаётся вопросом «Судить или понимать?». Возможно, задача историка только записывать события «как они происходили»? Во всём этом пытается разобраться Блок, наделяя историка очень «широкими полномочиями» в оценке прошлого. Писатель отмечает большое значение терминологии в исследованиях. Глава также содержит три раздела, объединённые одной целью – изучением исторического анализа.
Глава пятая является также и заключением. В ней Марк блок подводит выводы своей работы. Кратко описывает все исследованные им в книге вопросы. Заканчивает книгу фраза о том, что всегда нужно искать причины… Книга оставляет много вопросов открытыми и даёт возможность читателю самому додумать концовку.
Книга интересно повествует об истории и историке, о его мышлении и понимании вещей, о его отношении к науке и исследованиям. О скептицизме и доверчивости. Об истоках науки и основоположниках критического метода. А также о многом другом.
www.ronl.ru
Университет природы, общества и человека
«Дубна»
Кафедра гуманитарных наук
студента I курса группы 1032
Козенкова Дмитрия Сергеевича
по истории на тему:
Ремесло историка
Марк Блок
Руководитель: Строковская Т.Е.
Дубна 2000
В ведении к своей апологии Истории автор ставит вопрос о сущности предмета истории. Он говорит, что книга будет ответом на детский вопрос:”зачем нужна история”. Общеизвестно, что человека можно считать действительно хорошо понимающим свое дело, свое ремесло, когда он с легкостью может растолковать что к чему любому, ничего не ведающему в этом деле индивидууму. А кому еще, как не ребенку нужна вся доходчивость и полнота объяснения.
Автор показывает нам нашу жизнь, целиком и полностью пронизанную историей. Религия - история, культура, политика все тоже история. История - интереснейшая наука. Зрелище человеческой деятельности, составляющей ее особый предмет, более всякого другого способно покорять человеческое воображение. Автор с чрезвычайной рьяностью доказывает право истории называться наукой, доказывая и опровергая кучу мнений и суждений.
Далее книга рассказывает о трудности выбора историка: как тяжело в хаотичном ворохе выбрать поле для деятельности.
Автор на ярком, занимательном примере доказывает, что история это не наука о прошлом (этот факт он вообще считает абсурдным), а наука связанная с прошлым, но с обязательным присутствием и деятельностью в нем человека. Предметом истории является человек, а точнее сказать - люди. За зримыми очертаниями пейзажа, орудий или машин, за самыми, казалось бы, сухими документами и институтами, совершенно отчужденными от тех. кто их учредил, история хочет увидеть людей.
Блок рассматривает два разных типа историков: один из них - люди, изучающие прошлое, старающиеся найти параллели, соединяющие эти факты с настоящим, Другие ученые, напротив, справедливо полагают, что настоящее вполне доступно научному исследованию. Но это исследование они предоставляют дисциплинам, сильно отличающимся от тех, что имеют своим объектом прошлое. Они, например, анализируют и пытаются понять современную экономику с помощью наблюдений, ограниченных во времени несколькими десятилетиями. Короче, они рассматривают эпоху, в которую живут, как отделенную от предыдущих слишком резкими контрастами, что вынуждает их искать ее объяснения в ней самой. Таково же инстинктивное убеждение многих просто любознательных людей. История более или менее отдаленных периодов привлекает их только как безобидное развлечение для ума. С одной стороны, кучка антикваров, по какой-то мрачной склонности занимающихся сдиранием пелен с мертвых богов; с другой, социологи, экономисты, публицисты — единственные исследователи живого... Автор же считает, что незнание прошлого не только вредит познанию настоящего, но ставит под угрозу всякую попытку действовать в настоящем. Более того. Если бы общество полностью детерминировалось лишь ближайшим предшествующим периодом, оно, даже обладая самой гибкой структурой, при резком изменении лишилось бы своего костяка; при этом надо еще допустить, что общение между поколениями происходит, я бы сказал, как в шествии гуськом, т. е., что дети вступают в контакт со своими предками только через посредство родителей. Незнание прошлого неизбежно приводит к непониманию настоящего. Но, пожалуй, столь же тщетны попытки понять прошлое, если не представляешь настоящего. Способность к восприятию живого — поистине главное качество историка. Эрудит, которому неинтересно смотреть вокруг себя на людей, на вещи и события, вероятно, заслуживает, чтобы его, как сказал Пиренн, назвали антикварным орудием. Ему лучше отказаться от звания историка.
Говоря о особенностях исторического познания, автор сравнивает работу историка с трудом следователя, пытающегося по чужим показаниям восстановить картину с места происшествия. И действительно, ведь ни один историк не был современником Рамсеса или свидетелем сражений времен Наполеона. Но те события, которые изучают историки оставляют за собой целую цепочку “улик”, которая и позволяет исследователю добраться до истины. Это все и делает профессию историка потрясающе интересной. Специфическая черта исторического исследования в том, что познание всех фактов человеческой жизни в прошлом и большинства из них в настоящем должно быть, по удачному выражению Франсуа Симиана, изучением по следам.
Историк должен составлять “вопросник” к свидетельствам, которые он изучает. Только тогда, благодаря своей пытливости и умению найти ответы на все заданные вопросы, историк успешно восстанавливает события тех времен и понимает их сущность.
Автор пишет о необходимости разностороннего профессионального развития историка, Так как порой для изучения некотрой проблемы приходится иметь дело с целой цепочкой событий, требующих большой эрудированности человека. Мне кажется, мало найдется наук, которым приходится пользоваться одновременно таким огромным количеством разнородных орудий. Причина в том, что человеческие факты—самые сложные. Ибо человек—наивысшее создание природы. Историку полезно и, на мой взгляд, необходимо владеть, пусть в минимальной степени, основными приемами его профессии. Хотя бы для того, чтобы уметь заранее оценить надежность орудия и трудности в обращении с ним.
Интересную мысль автор высказывает в отношении катаклизмов истории. Они якобы помогают, сохраняя многие свидетельства, которые иначе были бы затеряны. Например Визувий сохранил Помпеи, а французская революция посредством экспроприаций множество ценных документов, которые представляют сейчас огромный интерес для историков, изучающих то время.
Автор объясняет необходимость критики в ремесле историка, Целая система проверки фактов выработалась за многие годы, и является непременным методом проверки достоверности информации, что в свою очередь приводит к правильному истолкованию фактов и более глубоком постижению сущности вопроса. Таким образом, читатель получает хоть и менее интересные, зато правдивые сведения.
Существует два типа ложных свидетельств:
одни - намеренная фальшивка, изготовленная по тем или иным соображениям, другая - просто искаженная передача, ввиду того, что свидетель находился в определенном эмоциональном состоянии, или просто ввиду искаженности фактов памятью свидетеля, его менталитетом. Оба типов “обмана” затрудняют работу исследователям.
Настоящий историк должен уметь тщательно взвешивать все возможные варианты свидетельств и степени их правдоподобности, проделывать титанический труд, сравнивая их с другими предметами той эпохи, так как одним из вернейших способов критики является сравнение.
Историк не имеет право анализировать вероятность того или иного события в прошлом. Гадать можно только о будущем. Прошлое есть данность, в которой уже нет места возможному. Прежде чем выбросишь кости, вероятность того, что выпадет то или иное число очков, равна одному к десяти. Но когда стаканчик пуст, проблемы уже нет. Возможно, позже мы будем сомневаться, выпало ли в тот день три очка или пять. Неуверенность тогда будет в нас, в нашей памяти или в памяти очевидцев нашей игры. Но не в фактах реальности.
Ученому, историку предлагается склониться перед фактами. Эта максима, как и многие другие, быть может, стала знаменитой лишь благодаря своей двусмысленности. В ней можно скромно вычитать всего-навсего совет быть честным. Но также—совет быть пассивным. И перед нами возникают сразу две проблемы: проблема исторического беспристрастия и проблема исторической науки как попытки воспроизведения истории (или же как попытки анализа).
Беспристрастность историка автор сравнивает с беспристрастностью судьи, получает, что это разные вещи, сходные только по звучанию и написанию слова. Чтобы проникнуть в чужое сознание, отдаленное от нас рядом поколений, надо почти полностью отрешиться от своего “я”. Но, чтобы приписать этому сознанию свои собственные черты, вполне можно оставаться самим собою. Последнее сделать гораздо проще.
В наших трудах, пишет автор, царит и все освещает одно слово: “понять”. Не надо думать, что хороший историк лишен страстей — у него есть по крайней мере эта страсть. Слово, сказать по правде, чревато трудностями, но также и надеждами. А главное — полное дружелюбия. Даже действуя, мы слишком часто осуждаем. Ведь так просто кричать: “На виселицу!” Мы всегда понимаем недостаточно. Всякий, кто отличается от нас — иностранец, политический противник,— почти неизбежно слывет дурным человеком. Нам надо лучше понимать душу человека хотя бы для того, чтобы вести неизбежные битвы, а тем паче, чтобы их избежать, пока еще есть время. При условии, что история откажется от замашек карающего архангела, она сумеет нам помочь излечиться от этого изъяна. Ведь история — это обширный и разнообразный опыт человечества, встреча людей в веках. Неоценимы выгоды для жизни и для науки, если встреча эта будет братской.
Как ученый, как всякий просто реагирующий мозг. историк отбирает и просеивает, т. е., говоря коротко, анализирует. И прежде всего он старается обнаружить сходные явления, чтобы их сопоставить.
Автор рассказывает о многогранности и обширности исторического исследования, как бы рассказывая нам насколько интересна может быть его наука. Передо мной надгробная римская надпись: единый и цельный по содержанию текст. Нас интересует язык? Лексика и синтаксис расскажут о состоянии латыни, на которой в то время и в определенном месте старались писать. В этом не совсем правильном и строгом языке мы выявим некоторые особенности разговорной речи. А может быть, нас больше привлекают верования? Перед нами—яркое выражение надежд на потустороннюю жизнь. Политическая система? Мы с величайшей радостью прочтем имя императора, дату его правления. Экономика? Возможно, эпитафия откроет нам еще не известное ремесло. И так далее.
История, как ни одна другая наука, не обходиться без абстракции. Дело историка — непрестанно проверять устанавливаемые им подобия, чтобы лучше уяснить их оправданность, и, если понадобится, их пересмотреть.
Автор говорит нам о необходимости изучения истории в совокупности, не дробя ее на части, на которые она казалось бы так легко разбивается. “Вообразите, что сто специалистов разделили меж собой по кускам прошлое Франции. Верите ли вы, что они смогут создать историю Франции? Я в этом сильно сомневаюсь. У них наверняка не будет взаимосвязи между фактами, а эта взаимосвязь—также историческая истина” (Фюстель де Купанж). Знание фрагментов, изученных по отдельности один за другим, никогда не приведет к познанию целого—оно даже не позволит познать самые эти фрагменты.
С другой стороны, автор настаивает, что наиболее полного изучения истории можно добиться именно изучая ее по частям, с последующим объединением всех кусочков, предварительно тщательно их проанализировав и классифицировав. А иначе никакой ученый не осилит всего объема, с которым придется работать.
Одной из серьезных проблем истории автор считает терминологию. История не может, как другие науки, выдумывать себе термины, она должна перерабатывать уже придуманные, порой потрепавшиеся и устаревшие понятия, что затрудняет четкое формулирование знаний. В отличие от математики или химии наша наука не располагает системой символов, не связанной с каким-либо национальным языком. Историк говорит только словами, а значит, словами своей страны. Но когда он имеет дело с реальностями, выраженными на иностранном языке, он вынужден сделать перевод. Тут нет серьезных препятствий, пока слова относятся к обычным предметам или действиям,— эта ходовая монета словаря легко обменивается по паритету. Но как только перед нами учреждения, верования, обычаи, более глубоко вросшие в жизнь данного общества, переложение на другой язык, созданный по образу иного общества, становится весьма опасным предприятием. Ибо, выбирая эквивалент, мы тем самым предполагаем сходство.
Историческое рассуждение в своей повседневной практике идет по следующему пути. Наиболее постоянные и общие антецеденты, сколь бы ни были они необходимыми, попросту подразумеваются. Кому из военных историков придет в голову включить в число причин победы силу притяжения, от которой зависят траектории снарядов, или физиологические особенности человеческого тела, не будь которых, снаряды не могли бы наносить смертельные раны? Антецеденты более частные, но все же наделенные известным постоянством, образуют то, что принято называть “условиями”. Самый же специфический антецедент, тот, который в пучке причинных сил представляет как бы дифференциальный элемент, он-то преимущественно и получает наименование “причины”.
В целом я считаю, что автор выполнил поставленную задачу. Конечно ребенок, прочитав эту книгу, остался бы далек от понимания предназначения истории, но для человека сознательного, желающего разобраться в поставленной проблеме, книга очень актуальна. Автор с упоением рассказывает о своем любимом ремесле, ремесле историка. Каждая мысль, раскрывающая сущность предмета истории, сопровождается интересными, убедительными доказательствами и примерами. Это создает ощущение чтения настоящего научного труда, что захватывает и увлекает. Автор сопоставляет огромное количество мнений различных философов, социологов, историков разного времени, и их словами наиболее четко формулирует свои мысли. Автор пытается затронуть каждую проблему современной истории, постоянно сравнивает ее с другими науками, что позволяет нам глубже понять сущность и отличительные черты истории как науки.
Список использованной литературы:
1. Марк Блок, «Апология истории или ремесло историка».
topref.ru
Блок Марк
Апология истории
Марк Блок
Апология истории
ВВЕДЕНИЕ
"Папа, объясни мне, зачем нужна история". Так однажды спросил у отца-историка мальчик, весьма мне близкий. Я был бы рад сказать, что эта книга -- мой ответ. По-моему, нет лучшей похвалы для писателя, чем признание, что он умеет говорить одинаково с учеными и со школьниками. Однако такая высокая простота -- привилегия немногих избранных. И все же этот вопрос ребенка, чью любознательность я, возможно, не сумел полностью удовлетворить, я охотно поставлю здесь вместо эпиграфа. Кое-кто, наверняка, сочтет такую формулировку наивной. Мне же, напротив, она кажется совершенно уместной. Проблема, которая в ней поставлена с озадачивающей прямотой детского возраста, это ни мало, ни много -- проблема целесообразности, оправданности исторической науки.
Итак, от историка требуют отчета. Он пойдет на это не без внутреннего трепета: какой ремесленник, состарившийся за своим ремеслом, не спрашивал себя с замиранием сердца, разумно ли он употребил свою жизнь? Однако речь идет о чем-то куда более важном, чем мелкие сомнения цеховой морали. Эта проблема затрагивает всю нашу западную цивилизацию.
Ибо, в отличие от других, наша цивилизация всегда многого ждала от своей памяти. Этому способствовало все -- и наследие христианское, и наследие античное. Греки и латиняне, наши первые учителя, были народами-историографами. Христианство -- религия историков. Другие религиозные системы основывали свои верования и ритуалы на мифологии, почти неподвластной человеческому времени. У христиан священными книгами являются книги исторические, а их литургии отмечают -- наряду с эпизодами земной жизни бога -- события из истории церкви и святых. Христианство исторично еще и в другом смысле, быть может, более глубоком: судьба человечества-- от грехопадения до Страшного суда-- предстает в сознании христианства как некое долгое странствие, в котором судьба каждого человека, каждое индивидуальное "паломничество" является в //8// свою очередь отражением; центральная ось всякого христианского размышления, великая драма греха и искупления, разворачивается во времени, т. е. в истории. Наше искусство, наши литературные памятники полны отзвуков прошлого; с уст наших деятелей не сходят поучительные примеры из истории, действительные или мнимые. Наверное, здесь следовало бы выделить различные оттенки в групповой психологии. Курно давно отметил; французы, всегда склонные воссоздавать картину мира по схемам разума, в большинстве предаются своим коллективным воспоминаниям гораздо менее интенсивно, чем, например, немцы. Несомненно также, что цивилизации меняют свой облик. В принципе не исключено, что когда-нибудь наша цивилизация отвернется от истории. Историкам стоило бы над этим подумать. Дурно истолкованная история, если не остеречься, может в конце концов возбудить недоверие и к истории, лучше понятой. Но если нам суждено до этого дойти, это совершится ценою глубокого разрыва с нашими самыми устойчивыми интеллектуальными традициями.
В настоящее время мы в этом смысле находимся пока лишь на стадии "экзамена совести". Всякий раз, когда наши сложившиеся общества, переживая беспрерывный кризис роста, начинают сомневаться в себе, они спрашивают себя, правы ли они были, вопрошая прошлое, и правильно ли они его вопрошали. Почитайте то, что писалось перед войной, то, что, возможно, пишется еще и теперь: среди смутных тревог настоящего вы непременно услышите голос этой тревоги, примешивающийся к остальным голосам, В разгаре драмы я совершенно случайно услышал его эхо. Это было июне 1940 г., в день-- я это хорошо помню-- вступления немцев в Париж. В нормандском саду, где наш штаб, лишенный войск, томился в праздности, мы перебирали причины катастрофы: "Надо ли думать, что история 'нас обманула?"-- пробормотал кто-то. Так тревога взрослого, звуча, правда, более горько, смыкалась с простым любопытством подростка. Надо ответить и тому, и другому.
Впрочем, надо еще установить, что означает слово "нужна". Но прежде, чем перейти к анализу, я должен попросить извинения у читателей. Условия моей нынешней жизни, невозможность пользоваться ни одной из больших библиотек, пропажа собственных книг вынуждают меня во многом полагаться на мои заметки и знания. Дополнительное чтение, всякие уточнения, требуемые правилами моей профессии, практику которой я намерен описать, слишком часто для меня недоступны. Удастся ли мне когда-нибудь восполнить эти пробелы? Боюсь, что полностью не удастся никогда. Я могу лишь просить снисхождения. Я сказал бы, что прошу "учесть обстоятельства", если бы это не означало, что я с излишней самоуверенностью возлагаю на себя вину за судьбу. * * *
В самом деле, если даже считать, что история ни на что иное не пригодна, следовало бы все же сказать в ее защиту, что она увлекательна. Или, точнее,-- ибо всякий ищет себе развлечения, где ему вздумается,-- что она, несомненно, кажется увлекательной большому числу людей. Для меня //9// лично, насколько я себя помню, она всегда была чрезвычайно увлекательна. Как для всех историков, я полагаю. Иначе чего ради они выбрали бы эту профессию? Для всякого человека, если он не 'круглый дурак, все науки интересны. Но каждый ученый находит только одну науку заниматься которой ему приятней всего. Обнаружить ее, дабы посвятить себя ей, это и есть то, что называют призванием.
Неоспоримая прелесть истории достойна сама по себе привлечь наше внимание.
Роль этой привлекательности -- вначале как зародыша, затем как стимула -- была и остается основной. Жажде знаний предшествует простое наслаждение; научному труду с полным сознанием своих целей -- ведущий к нему инстинкт; эволюция нашего интеллекта изобилует переходами такого рода. Даже в физике первые шаги во многом были обусловлены старинными "кабинетами редкостей". Мы также знаем, что маленькие радости коллекционирования древностей оказались занятием, которое постепенно перешло в нечто гораздо более серьезное. Таково происхождение археологии и, ближе к нашему времени, фольклористики. Читатели Александра Дюма-- это, быть может, будущие историки, которым не хватает только тренировки, приучающей получать удовольствие более чистое и, на мой взгляд, более острое: удовольствие от подлинности.
С другой стороны, это очарование отнюдь не меркнет, когда принимаешься за методическое исследование со всеми необходимыми строгостями; тогда, напротив,-- все настоящие историки могут это подтвердить -- наслаждение становится еще более живым и полным; здесь нет ровным счетом ничего, что не заслуживало бы напряженнейшей умственной работы. Истории, однако, присущи ее .собственные эстетические радости, непохожие на радости никакой иной науки. Зрелище человеческой деятельности, составляющей ее особый предмет, более всякого другого способно покорять человеческое воображение. Особенно тогда, когда удаленность во времени и пространстве окрашивает эту деятельность в необычные тона. Сам великий Лейбниц признался в этом: когда от абстрактных спекуляций в области математики или теодицеи он переходил к расшифровке старинных грамот или старинных хроник имперской Германии, он испытывал, совсем как мы, это "наслаждение от познания удивительных вещей". Не будем же 'отнимать у нашей науки ее долю поэзии. Остережемся в особенности, что я наблюдал кое у кого, стыдиться этого. Глупо думать, что если история оказывает такое мощное воздействие на наши чувства, она поэтому менее способна удовлетворять наш ум.
И все же если бы история, к которой нас влечет эта ощущаемая почти всеми прелесть, оправдывалась только ею, если бы она была в целом лишь приятным времяпрепровождением, вроде бриджа или рыбной ловли, стоила ли бы она того труда, который мы затрачиваем, чтобы ее писать? Я имею в виду писать честно, правдиво, раскрывая, насколько возможно, неявные мотивы,-следовательно, с затратой немалых усилий. Игры, писал Андре Жид, ныне для нас уже непозволительны, кроме, добавил он, игры ума. Это было сказано в 1938 г. В 1942 г., когда пишу я, каким //10// дополнительным тягостным смыслом наполняется эта фраза! Что говорить, в мире, который недавно проник в строение атома и только начинает прощупывать тайну звездных пространств, в нашем бедном мире, который по праву гордится своей наукой, но не в состоянии сделать себя хоть немножко счастливым, бесконечные детали исторической эрудиции, способные поглотить целую жизнь, следовало бы осудить как нелепое, почти преступное расточительство сил, если бы в результате мы всего лишь приукрашивали крохами истины одно из наших развлечений. Либо надо рекомендовать не заниматься историей людям, чьи умственные способности могут быть с большей пользой применены в другой области, либо пусть история докажет свою научную состоятельность.
Но тут возникает новый вопрос: что же, собственно, является оправданием умственных усилий?
www.libfox.ru
С этим файлом связано 71 файл(ов). Среди них: Mark_Blok_-_Apologia_istorii.docx, Savelyeva_I_M__Poletaev_A_V__Teoria_istoriches.pdf и ещё 61 файл(а).Показать все связанные файлы1 2 3 4 5 6 7 8 9 ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ. ИСТОРИЧЕСКИЙ АНАЛИЗ 1. Судить или понимать? Знаменитая формула старика Ранке гласит: задача историка -- всего лишь описывать события, "как они происходили" (wie es eigentlich gewesen war). Геродот говорил это задолго до него: "рассказывать то, что было (ton ecmia)", Другими словами, ученому, историку предлагается склониться перед фактами. Эта максима, как и многие другие, быть может, стала знаменитой лишь благодаря своей двусмысленности. В ней можно скромно вычитать всего-навсего совет быть честным-- таков, несомненно, смысл, вложенный в нее Ранке. Но также-- совет быть пассивным. И перед нами возникают сразу две проблемы: проблема исторического беспристрастия и проблема исторической науки как попытки воспроизведения истории (или же как попытки анализа).
Но существует ли на самом деле проблема беспристрастия? Она возникает только потому, что и это слово, в свою очередь, двусмысленно. Есть два способа быть беспристрастным -- как ученый и как судья. Основа у них общая -- добросовестное подчинение истине. Ученый регистрирует и, более того, провоцирует опыт, который, возможно, опровергнет самые дорогие для него теории. Честный судья, каково бы ни было его тайное желание, допрашивает свидетелей с одной лишь заботой -- узнать факты во всей их подлинности. И для ученого и для судьи -- это долг совести, о котором не спорят.
Но наступает момент, когда их пути расходятся. Если ученый провел наблюдение и дал объяснение, его задача выполнена. Судье же предстоит еще вынести приговор. Если он, подавив личные симпатии, вынес приговор, следуя закону, он считает себя беспристрастным. И действительно будет таковым, по мнению судей. Но не по мнению ученых. Ибо невозможно осудить или оправдать, не основываясь на какой-то шкале ценностей, уже не связанной с какой-либо позитивной наукой. Что один человек убил другого-- это факт, который в принципе можно доказать. Но чтобы покарать убийцу, мы должны исходить из тезиса, что убийст //77// во -- вина, а это по сути -- всего лишь мнение, относительно которого не все цивилизации были единодушны.
И вот историк с давних пор слывет неким судьей подземного царства обязанным восхвалять или клеймить позором погибших героев. Надо полагать, такая миссия отвечает прочно укоренившемуся предрассудку. Все учителя, которым приходилось исправлять работы студентов, знают как трудно убедить этих юношей, чтобы они с высоты своей парты не разыгрывали роль Миносов или Осирисов . Тут особенно уместно замечание Паскаля: "Все играют в богов, творя суд: это хорошо, а это плохо". При этом забывают, что оценочное суждение оправдано только как подготовка к действию и имеет смысл лишь в отношении сознательно принятой системы нравственных рекомендаций. В повседневной жизни необходимость определить свою линию поведения вынуждает нас наклеивать ярлыки, обычно весьма поверхностные. Но в тех случаях, когда мы уже не в силах что-либо изменить, а общепринятые идеалы глубоко отличны от наших, там эта привычка только мешает. Достаточно ли мы уверены в самих себе и в собственном времени, чтобы в сонме наших предков отделить праведников от злодеев? Не глупо ли, возводя в абсолют относительные критерии индивидуума, партии или поколения, прилагать их к способу правления Суллы в Риме или Ришелье на Генеральных штатах 4 христианнейшего короля? Нет ничего более изменчивого по своей природе, чем подобные приговоры, подверженные всем колебаниям коллективного сознания или личной прихоти. И история, слишком часто отдавая предпочтение наградному списку перед лабораторной тетрадью, приобрела облик самой неточной из всех наук -бездоказательные обвинения мгновенно сменяются бессмысленными реабилитациями. Господа робеспьеристы, антиробеспьеристы, мы просим пощады: скажите нам, бога ради, попросту, каким был Робеспьер?!
Полбеды, если бы приговор только следовал за объяснением; тогда читатель, перевернув страницу, легко мог бы его пропустить. К несчастью, привычка судить в конце концов отбивает охоту объяснять. Когда отблески страстей прошлого смешиваются с пристрастиями настоящего, реальная человеческая жизнь превращается в черно-белую картину. Уже Монтень предупреждал нас об этом: "Когда суждение тянет вас в одну сторону, невозможно не отклониться и не повести изложение куда-то вкось". Чтобы проникнуть в чужое сознание, отдаленное от нас рядом поколений, надо почти полностью отрешиться от своего "я". Но, чтобы приписать этому сознанию свои собственные черты, вполне можно оставаться самим собою. Последнее, конечно, требует куда меньше усилии. Насколько легче выступать "за" или "против" Лютера, чем понять его душу; насколько проще поверить словам папы Григория VII об императоре Генрихе IV или словам Генриха IV о папе Григории VII, чем разобраться в коренных причинах одной из величайших драм западной цивилизации! Приведем еще в качестве примера -- уже не личного, а иного плана-- вопрос о национальных имуществах. Революционное правительство, порвав с прежним законодательством, решило распродать эти владе //78// ния участками и без аукциона, что, несомненно, наносило серьезный ущерб интересам казны. Некоторые эрудиты уже в наши дни яростно восстали против этого. Какая была бы смелость, если бы они заседали в Конвенте и там отважились говорить таким тоном! Но вдали от гильотины такая абсолютно безопасная храбрость только смешна. Было бы лучше выяснить, чего же в действительности хотели люди III года. А они прежде всего стремились к тому, чтобы мелкому крестьянину облегчить приобретение земли; равновесию бюджета они предпочитали улучшение условий жизни крестьян-бедняков, что обеспечивало их преданность новому порядку. Были эти деятели правы или ошибались? Что мне тут до запоздалого суждения какого-то историка! Единственное, чего мы от него просим,-- не подпадать под гипноз собственного мнения настолько, чтобы ему казалось невозможным и в прошлом какое-либо иное решение. Урок, преподносимый нам интеллектуальным развитием человечества, ясен: науки оказывались плодотворными и, следовательно, в конечном счете практически полезными в той мере, в какой они сознательно отходили от древнего антропоцентризма в понимании добра и зла. Мы сегодня посмеялись бы над химиком, вздумавшим отделить злые газы, вроде хлора, от добрых, вроде кислорода. И хотя химия в начале своего развития принимала такую классификацию, застрянь она на этом,-- она бы очень мало преуспела в изучении веществ.
Остережемся, однако, слишком углублять эту аналогию. Терминам науки о человеке всегда будут свойственны особые черты. В терминологии наук, занимающихся миром физических явлений, исключены понятия, связанные с целенаправленностью. Слова "успех" или "неудача", "оплошность" или "ловкость" можно там употреблять лишь условно, да и то с опаской. Зато они естественны в словаре исторической науки. Ибо история имеет дело с существами, по природе своей способными ставить перед собой цели и сознательно к ним идти.
Естественно полагать, что командующий армией, вступив в битву, старается ее выиграть. В случае поражения, если силы с обеих сторон примерно равны, мы вправе сказать, что он, видимо, неумело руководил боем. А если мы узнаем, что такие неудачи для него не в новинку? Мы не погрешим против добросовестной оценки факта, придя к выводу, что этот командующий, наверное, неважный стратег. Или возьмем, например, денежную реформу, целью которой, как я полагаю, было улучшить положение должников за счет заимодавцев. Определив ее как мероприятие великолепное или неуместное, мы стали бы на сторону одной из этих двух групп, т. е. произвольно перенесли бы в прошлое наше субъективное представление об общественном благе. Но вообразим, что операция, проведенная для облегчения бремени налогов, на деле по каким-то причинам -- и это точно установлено -- дала противоположный результат. "Она потерпела крах",-- скажем мы, и это будет только честной констатацией факта. Неудавшийся акт-- один из существенных элементов в человеческой эволюции. Как и во всей психологии.
Более того. Вдруг нам станет известно, что наш генерал сознатель //79// но вел свои войска к поражению. Тогда мы без колебаний заявим, что он был изменником -- так это попросту и называется (со стороны истории было бы несколько педантичной щепетильностью отказываться от простой и недвусмысленной обиходной лексики). Но тогда требуется еще выяснить, как оценивался подобный поступок в соответствии с общепринятой моралью того времени- Измена может порой оказываться своеобразным благоразумием -- пример тому кондотьеры в старой Италии.
Короче, в наших трудах царит и все освещает одно слово: "понять". Не надо думать, что хороший историк лишен страстей -- у него есть по крайней мере эта страсть. Слово, сказать по правде, чреватое трудностями, но также и надеждами. А главное -- полное дружелюбия. Даже действуя, мы слишком часто осуждаем. Ведь так просто кричать: "На виселицу!" Мы всегда понимаем недостаточно. Всякий, кто отличается от нас -- иностранец, политический противник,-- почти неизбежно слывет дурным человеком. Нам надо лучше понимать душу человека хотя бы для того, чтобы вести неизбежные битвы, а тем паче, чтобы их избежать, пока еще есть время. При условии, что история откажется от замашек карающего архангела, она сумеет нам помочь излечиться от этого изъяна. Ведь история -- это обширный и разнообразный опыт человечества, встреча людей в веках. Неоценимы выгоды для жизни и для науки, если встреча эта будет братской.
2. От разнообразия человеческих фактов к единству сознания. Стремление понять не имеет, однако, ничего общего с пассивностью. Для занятий наукой всегда требуются две вещи-- предмет, а также человек. Действительность человеческого мира, как и реальность мира физического, огромна и пестра. В простой ее фотографии, если предположить, что такое механическое всеобъемлющее воспроизведение имеет смысл, было бы невозможно разобраться. Нам скажут, что между прошлым и нами в качестве первого фильтра выступают источники. Да, но они часто отфильтровывают совсем не то, что надо. И напротив, они почти никогда не организуют материал в соответствии с требованиями разума, стремящегося к познанию. Как ученый, как всякий просто реагирующий мозг. историк отбирает и просеивает, т. е., говоря коротко, анализирует. И прежде всего он старается обнаружить сходные явления, чтобы их сопоставить.
Передо мной надгробная римская надпись: единый и цельный по содержанию текст. Но какое разнообразие свидетельств таится в нем, ожидая прикосновения волшебной палочки ученого!
Нас интересует язык? Лексика и синтаксис расскажут о состоянии латыни, на которой в то время и в определенном месте старались писать. В этом не совсем правильном и строгом языке мы выявим некоторые особенности разговорной речи. А может быть, нас больше привлекают верования? Перед нами-- яркое выражение надежд на потусто //79// роннюю жизнь. Политическая система? Мы с величайшей радостью прочтем имя императора, дату его правления. Экономика? Возможно, эпитафия откроет нам еще не известное ремесло. И так далее.
Теперь представим себе, что не один изолированный документ, а множество разных документов сообщают нам сведения о каком-то моменте в истории какой-то цивилизации. Из живших тогда людей каждый участвовал одновременно во многих сферах человеческой деятельности: он говорил и его слышали окружающие, он поклонялся своим богам, был производителем, торговцем или просто потребителем; быть может, он и не играл никакой роли в политических событиях, но тем не менее подвергался их воздействию. Решимся ли мы описать все эти различные виды деятельности без отбора и группировки фактов, в том хаотическом смешении, как их представляют нам каждый документ и каждая жизнь, -личная или коллективная? Это означало бы принести в жертву ясность -не подлинной реальности, которая создается естественным сходством и глубокими связями, а чисто внешнему порядку синхронных событий. Отчет о проведенных опытах -- не то же самое, что дневник, отмечающий минута за минутой, что происходит в лаборатории.
Действительно, когда в ходе эволюции человечества нам удается обнаружить между явлениями нечто общее, родственное, мы, очевидно, имеем в виду, что всякий выделенный таким образом тип учреждений, верований, практической деятельности и даже событий, как бы выражает особую, ему лишь присущую и до известной степени устойчивую тенденцию в жизни индивидуума или общества. Можно ли, например, отрицать. что в религиозных эмоциях, при всех различиях, есть нечто общее? Отсюда неизбежно следует, что любой факт, связанный с жизнью людей, будет для нас понятней, если нам уже известны другие факты подобного рода. В первый период феодализма деньги скорее играли роль меры ценностей, чем средства платежа, что существенно отличалось от норм, установленных западной экономикой около 1850 г. В свою очередь не менее резки различия между денежной системой середины XIX в. и нашей. Однако вряд ли ученый, имеющий дело лишь с монетами, выпущенными около 1000 г., легко определит своеобразие их употребления в ту эпоху. В этом-оправданность отдельных специальных отраслей науки, так сказать, вертикальных -- разумеется, в самом скромном смысле, в котором только и может быть законной подобная специализация как средство, восполняющее недостаток широты нашего мышления и кратковременность жизни людей.
Более того. Пренебрегая разумным упорядочением материала, получаемого нами в совершенно сыром виде, мы в конечном счете придем лишь к отрицанию времени и, следовательно, самой истории. Сможем ли мы понять состояние латыни на данной стадии, если отвлечемся от предшествующего развития этого языка? Мы знаем также, что определенная структура собственности, те или иные верования, несомненно, не были абсолютным началом. В той мере, в какой изучение феноменов человеческой жизни осуществляется от более древнего к недавнему, они вклю //81// чаются прежде всего в цепь сходных феноменов. Классифицируя их по родам, мы обнажаем силовые линии огромного значения.
Но, возразят нам, различия, которые вы устанавливаете, рассекая ткань жизни, существуют лишь в вашем уме, их нет в самой действительности, где все перемешано. Стало быть, вы прибегаете к абстракции. Согласен. Зачем бояться слов? Ни одна наука не может обойтись без абстракции. Так же, как и без воображения. Примечательно, кстати что те же люди, которые пытаются изгнать первую, относятся, как правило, столь же враждебно и ко второму. Это два аспекта все того же дурно понятого позитивизма. Науки о человеке не представляют исключения. Можно ли считать функцию хлорофилла более "реальной"-- в смысле крайнего реализма 12, чем данную экономическую функцию? Вредны только такие классификации, которые основаны на ложных подобиях. Дело историка -- непрестанно проверять устанавливаемые им подобия, чтобы лучше уяснить их оправданность, и, если понадобится, их пересмотреть. Подчиняясь общей задаче воссоздания подлинной картины, эти подобия могут устанавливаться с весьма различных точек зрения.
Вот, например, "история права". Курсы лекций и учебники-- вернейшие средства для развития склероза -- сделали это выражение ходовым. Но что же под ним скрывается? Правовая регламентация -- это явно императивная социальная норма, вдобавок санкционированная властью, способной внушить к ней почтение с помощью четкой системы принудительных мер и наказаний. Практически подобные предписания могут управлять самыми различными видами деятельности. Но они никогда не являются единственными: в нашем каждодневном поведении мы постоянно подчиняемся кодексам моральным, профессиональным, светским, часто требующим от нас совсем иного, чем кодекс законов как таковой. Впрочем, и его границы непрерывно колеблются, и некая признанная обществом обязанность, независимо от того, включена она в него или нет, придается ли ей тем самым больше или меньше силы или четкости, по существу, очевидно, не изменяется.
Итак, право в строгом смысле слова -- это формальная оболочка реальностей, слишком разнообразных, чтобы быть удобным объектом для изолированного изучения, и ни одну из них право не может охватить во всей полноте. Возьмем семью. Идет ли речь о малой современной семье-супружестве, постоянно колеблющейся, то сжимающейся, то расширяющейся, или же о большом средневековом роде, коллективе, скрепленном прочным остовом чувств и интересов,-- достаточно ли будет для подлинного проникновения в ее жизнь перечислить статьи какого-либо семейного права? Временами, видимо, так и полагали, но к каким разочаровывающим результатам это привело, свидетельствует наше бессилие даже теперь описать внутреннюю эволюцию французской семьи.
Однако в понятии юридического факта, отличающегося от прочих фактов, все же есть и нечто точное. А именно; во многих обществах применение и в значительной мере сама выработка правовых норм была делом группы людей, относительно специализированной, и в этой роли //82// (которую члены группы, разумеется, могли сочетать с другими социальными функциями) достаточно автономной, чтобы иметь свои собственные традиции и часто даже особый метод мышления. В общем история права должна была бы существовать самостоятельно лишь как история юристов, и для одной из отраслей науки о людях это тоже не такой уж незавидный способ существования. Понимаемая в таком смысле, она проливает свет на очень различные, но подчиненные единой человеческой деятельности феномены, свет, хотя неизбежно и ограниченный определенной областью, но многое проясняющий. Совсем иной тип разделения представлен дисциплиной, которую привыкли именовать "человеческой географией". Тут угол зрения не определяется умственной деятельностью какой-либо группы (как то происходит с историей права, хотя она об этом и не подозревает). Но он не заимствован и из специфической природы данного человеческого факта, как в истории религии или истории экономики: в истории религии нас интересуют верования, эмоции, душевные порывы, надежды и страхи, внушаемые образом трансцендентных человечеству сил, а в истории экономики -- стремления удовлетворить и организовать материальные потребности. Исследование в "антропогеографии" сосредоточивается на типе связей, общих для большого числа социальных феноменов; она изучает общества в их связи с природной средой -- разумеется, двусторонней, когда люди непрестанно воздействуют на окружающий мир и одновременно подвергаются его воздействию. В этом случае у нас также есть всего лишь один аспект исследования, оправданность которого доказывается его плодотворностью, но его нужно дополнять другими аспектами. Такова, в самом деле, роль анализа в любом виде исследования. Наука расчленяет действительность лишь для того, чтобы лучше рассмотреть ее благодаря перекрестным огням, лучи которых непрестанно сходятся и пересекаются. Опасность возникает только с того момента, когда каждый прожектор начинает претендовать на то, что он один видит все, когда каждый кантон знания воображает себя целым государством.
1 2 3 4 5 6 7 8 9перейти в каталог файловvkist.ru
