3. Ч.Р. Миллс: социологическое воображение. Социологическое воображение миллс реферат

Миллс Ч. Социологическое воображение - Миллс Чарльз Райт. Социологическое воображение Миллс Чарльз Райт

Предисловие Если попытаться сформулировать основную тему «Социологического воображения», то можно сказать, что книга посвящена призванию социолога. Ее основной тезис предельно краток: «Каждый социолог сочиняет свою методологию». Чарльз Райт Миллс был одним из первых, кто максимально резко поставил вопрос о моральной ответственности обществоведа и тем самым бросил вызов академическому сообществу. Социологическое воображение — это мастерство критически мыслящего интеллектуала. Цель социологии заключается, по мнению Миллса, в том, чтобы превратить бесформенную и темную человеческую массу, включая политиков, в просвещенную разумную публику - задача, которую ставили основатели американской социологии. Миллс говорил: «Одно дело толковать об общих проблемах на национальном уровне и совсем другое — сказать конкретному человеку, как следует поступать»“. Судьба и характер Миллса поразительно отразились в «Социо логическом воображении». Ученик и биограф Миллса Ирвинг Горовиц, обсуждая стили социологической работы, провел различие между социологами, которые занимаются своим делом восемь часов в день, и социологами, можно сказать, двадцатичетырехчасовыми2. Речь идет не столько о количестве рабочего времени, сколько об отноше нии социолога к своему ремеслу и, более широко, о призвании обществоведа. «Двадцатичетырехчасовой» социолог подчиняет профессии всего себя и, адресуя свои идеи не столько коллегам, сколько публике, ставит целью научить людей жить и переустраивать мир на началах разума и справедливости. Личные проблемы он обычно воз водит в ранг проблем общественных, научные расхождения равно значны для него мировоззренческому конфликту, а профессиональная карьера становится судьбой мыслителя, иногда непризнанного. Превращая ремесло в творческое горение, он нередко забывает о 1 Horowitz I. Professing sociology. Chicago: Aldine Publishing Co., 1968. P. 171. 2 Ibid. P. 206.

чувстве меры, и тогда одержимость определенной идеей мешает ему дистанцироваться от личных пристрастий и соблюдать дисципли нарные каноны науки. В то же время такой исследователь сохраняет веру в факт и объективность научного метода. Разрушая каноны «нормальной науки», он может развенчать устоявшиеся идеалы и, отвергнув привычные нормы воспроизводства знания, создать новую j`prhms мира. При этом не исключена возможность превращения «двадцатичетырехчасового» социолога в маргинала. Почти всегда в его работе возникает драматическая дилемма — нечто вроде ролевого конфликта, присущего самой миссии интеллектуала как «легитима-тора» общественных ценностей в современном мире1. По всей видимости, Миллс был именно таким «двадцатичетырехчасовым» социологом, не отделявшим свою жизнь от науки. Э. Шиле нашел исключительно точное заглавие для своей разгромной рецензии на «Социологическое воображение» — «Воображаемая социология»2. Иное дело, что, во многих случаях, последствия воображаемой Милл-сом ситуации оказывались реальными. Чарльз Райт Миллс родился в 1916 г. в Техасе в католической семье. Умер он в 1962 г. в сорокашестилетнем возрасте от инфарк та, получив незадолго до этого профессуру в Колумбийском уни верситете в Нью-Йорке. В студенческие годы Ч. Миллс испытал сильное влияние прагматизма с его акцентом на определяющую роль индивидуально-личностного освоения мира. Социологией он стал серьезно заниматься в университете Висконсина, под влиянием Говарда Беккера, где защитил докторскую диссертацию о праг матизме. В 1939 г. Миллс опубликовал в «American sociological Review» статью «Язык, логика и культура», принесшую ему из вестность среди профессионалов. В 1940 г. выходит в свет его статья о мотивационном словаре, используемом в науках о поведении. Но творческий стиль Миллса нашел наиболее полное выражение в его статье « Профессиональная идеология социальных патологов»3, которая вызвала шок среди американских социологов. 1 Homwitz I. L. С. Wright Mills: An American Utopian. New York: The Free Press, 1983. 2 Shils E. Imaginary Sociology // Encounter. June, 1960. P. 77 — 80. 3 Mills Ch. W. The professional ideology of social patologists // American Journal of Sociology. Vol. 49. No. 2. September 1943.

Проанализировав две дюжины учебников по социальной дез организации, двадцатисемилетний доктор социологии показал, что в основе «научных» представлений социологов и социальных пси хологов о социализации лежит расхожая мораль жителя небольшого американского городка. Впоследствии эта статья много раз пере издавалась как образец «социологии социологии». В 1945 г. сбылась мечта Миллса — он был приглашен в Колумбийский университет в Нью-Йорке, где стал руководителем отдела социологии труда в Бюро прикладных социальных исследований, которое возглавлял Пол Лазарсфельд. Несколько летработы с Лазарсфельдом и Джорджем Ландбергом самым серьезным и причудливым образом повлияли на интересы и образ мышления Миллса. Успехом своих книг по социальному расслоению амери канского общества он в немалой степени обязан не только посто янному интересу к теоретическому наследию Макса Вебера, но и хорошо отработанной методике анализа эмпирических данных. В то же время Миллс испытывал органическую неприязнь к эмпирической рутине, которая в полной мере проявилась в резкой и местами несправедливой критике «методологического эмпиризма», что отражено в одной из глав «Социологического воображения». Его отношение к теории было довольно противоречивым. Как и многие критически мыслящие американские интеллектуалы, Ч. Миллс находился под сильным впечатлением от работ Ч. Пирса, Д. Дьюи, Т. Веблена и одновременно считал себя последователем М. Вебера и К. Маркса. В начале 1950-х годов он вместе с Хансом Гертом опубликовал книгу «Характер и социальная структура», где его p`mmhe прагматистские установки были вытеснены идеей обу словленности характера и поведения надличностными социальными структурами1. С этого времени Миллс стал считать себя после дователем «классической традиции» в общественной мысли. Своей приверженностью идеям Вебера он обязан прежде всего X. Герту, вместе с которым издал в переводе на английский язык сборник эссе великого немецкого социолога2. Несомненно, интерпретация 1 Mills Ch. W., Gerth И. Character and social structure. New York: Oxford University Press, 1953. 2 From Max Weber: Essays in sociology // Ed. By H.Gerth, C.Wright Mills. New York: Oxford University Press, 1946.

Миллсом социального класса в терминах доходов, власти и престижа определена веберовской теорией. При этом неокантианская «свобода от ценностей» Миллсу была совершенно чужда. Ирвинг Горовиц имеет все основания считать, что Миллс прагматизировал и радикализировал Вебера1, в то же время не принимая марксовский постулат о возрастании анархии капиталистического производства и противопоставляя ему тезис Вебера о рационализации современного капиталистического общества. У К. Маннгейма Миллс заимствовал идею о революционной миссии интеллигенции. Он был убежден, что социолог не должен быть беспристрастным наблюдателем, а, наоборот, обязан активно участвовать в преобразовании социальных порядков, открыто отстаивая определенные ценности и нести всю полноту моральной ответственности. Вероятно, его восприятие теоретического классического наследия было по преимуществу эмоциональным. Во всяком случае в сухих теоретических выкладках Парсонса он не обнаружил ничего, кроме банальностей. Напряженная спекулятивная изощренность, казалось бы, близких по духу «франкфуртцев», Миллсу была столь же недоступна. Он остался независимым мыслителем и даже при своих антикапиталистических убеждениях не примкнул к леворадикаль-ному движению. Адаптацию Миллса в академическом сообществе затрудняла не только теоретическая эклектичность его воззрений. Он считался среди социологов аутсайдером и анархистом еще и потому, что характер правдолюбца позволял ему не признавать условностей. При этом Миллсу, как искреннему и бескорыстному человеку, многое сходило с рук. Будучи студентом, он препирался с преподавателями, но по чти все они дали ему хорошие рекомендации для успешного завер шения учебы. Ученую степень ему присудили, несмотря на то, что он отказался учесть замечания рецензентов. Работая в Бюро при кладных социальных исследований, он не справился с порученным ему проектом и был уволен со своей должности, но все-таки умуд рился сохранить работу в одном из самых престижных университетов Америки. В 1956 г. Миллс получил звание профессора Колумбийского университета, хотя ему так и не разрешили преподавать 1 Horowin. I. Professing sociology. Chicago: Aldine Publishing Co., 1968. . 192.

социологию на старших курсах. Признание пришло к Миллсу уже после смерти, в 1960-е годы, когда на волне «критики социологического разума» он стал одним из героев «новых левых». Апогей профессиональной карьеры Миллса пришелся на 1950-е годы, когда социологическая наука приобрела отчетливые инсти туциональные очертания. Довоенная монополия Чикагской школы сменилась интенсивным развитием социологических центров в Колумбийском университете, в Гарварде, Мичигане, Калифорнии. Это был период, когда вера в возможности научного знания была практически безгранична. Профессионализация социологии выдвинула на первый план ее внутридисциплинарные, прежде всего тео ретические и методологические проблемы. Эталоном исследова тельской работы считался тогда проект «Американский солдат» (ру ководитель Сэмюэл Стауффер), в котором участвовали почти все ведущие американские социологи и социальные психологи. Соци альные проблемы рассматривались в этой традиции лишь в той мере, в какой они сформулированы как проблемы науки. Миллс же не принимал автономии научного знания и считал обществоведа ответственным за несовершенство социальных порядков. В центре научных интересов Миллса — проблема распределения власти в современном обществе. Он был последовательным критиком капитализма и считал, что западная демократия представляет собой власть олигархии. В книгах «Новые люди у власти» (1948), «Белые воротнички: средние классы в Америке» (1951) и «Властвующая элита» (1956)1 он показал взаимопроникновение финансового капитала, политической власти и стандартов престижа. «Властвующая элита» стала одной из самых популярных книг, написанных в жанре социологической публицистики. Наряду с «Человеком организации» Уильяма Уайта, «Одинокой толпой» Дэвида Рисмена, Н. Глейзера и Р. Дэнни, «Другой Америкой» МайклаХаррингтона, «Сексуальным поведением мужчин [и женщин]» Альфреда Кинси, «Академическим сознанием» Пола Ла-зарсфельда и В. Тиленса, книга Миллса стала бестселлером и сформировала у образованной публики 1950-х годов впечатление о социологической науке. Миллс развивал идею, что институты представительной 1 Имеется русский перевод: Миллс Ч. Властвующая элита. М.: Ино странная литература, 1959.

Посвящается Харви и Бетти 1.Что нам обещает социология В наши дни частная жизнь нередко представляется чередой ловушек. Люди чувствуют, что в повседневной жизни они не в состоянии справиться со своими бедами, и часто в этом абсолютно правы. Все то, о чем человек обычно знает непосредственно из опыта, все, что пытается делать, находится в пределах частной жизни; его представления и возможности ограничены узкими рамками работы, семьи, соседского окружения, за пределами которых за него действуют другие, а сам он остается простым зрителем. Но чем сильнее чувствуется, пусть даже смутно, приближение внешней угрозы со стороны чьих-то честолюбивых замыслов, тем сильнее становится ощущение западни. За этим ощущением скрываются, казалось бы, независимые ни от чьей воли изменения, которые происходят в самой структуре обществ и охватывают целые континенты. Однако исторические факты суть еще и факты успехов и неудач отдельных людей. В период индустриализации общества крестьяне становятся рабочими, феодалы или теряют свое могущество, или превращаются в предпринимателей. Когда одни классы возникают, а другие сходят с исторической арены, люди получают работу, или оказываются не Удел; когда кривая инвестиций идет вверх или вниз, люди обретают новое дыхание или падают духом. Когда случаются войны, страховой агент получает в руки гранатомет, служащий магазина становится оператором радиолокационной установки; их жены живут без мужей, дети растут без отцов. Жизнь индивида и ход истории общества нельзя понять по отдельности, без постижения того и Другого вместе. Однако люди обычно не объясняют испытываемые ими трудности историческими событиями или институциональными противоречиями, они не связывают личное благополучие с подъемами и кризисами в обществе. Редко отдавая себе отчет в существовании сложной связи между тем, как складывается их жизнь, и историческим процессом, простые люди обычно не знают, что от этой связи зависит и то, какими они станут завтра, и то, как будет делаться история, в которую они могли бы внести свою лепту. Большинство не обладает тем качеством ума, которое необходимо для осмысливания взаимосвязей между человеком и обществом, между биографией и историей, между отдельной личностью и целым миром. Люди не могут, стараясь улаживать свои личные неурядицы, контролировать стоящие за ними структурные трансформации. Это и неудивительно. В какую еще эпоху столь значительные массы людей переживали невероятно стремительные и глубокие социальные потрясения? Если американцам неведомы катастрофические изменения, претерпеваемые людьми в

1. Тот, кто обладает социологическим воображением, способен понимать, какое влияние оказывает действие исторических сил на внутреннее состояние и жизненный путь людей. Оно позволяет объяснять, как в бурном потоке повседневной жизни у людей часто формируется ложное сознание своих социальных позиций. В этом водовороте событий являет себя устройство современного общества, которое формирует психический склад людей. Также и личные трудности людей упираются в независимые от них проблемы, а равнодушие публики к отдельному индивиду проявляется в озабоченности лишь социально значимыми вопросами. Первым результатом социологического воображения и первым уроком основанной на нем социальной науки является понимание того, что человек может постичь приобретенный жизненный опыт и выверить собственную судьбу только тогда, когда определит свое место в контексте данного времени, что он может узнать о своих жизненных шансах только тогда, когда поймет, каковы они у тех, кто находится в одинаковых с ним условиях. С одной стороны, это fsrjhi урок, с другой — замечательный. Нам неведомы пределы, человеческих возможностей в стремлении к покорению высот и к добровольному падению, к страданию и ликованию, к упоению жес токостью и к наслаждению игрой разума. Но в настоящее время мы узнали, что границы «человеческой натуры» пугающе широки, что каждый индивид от поколения к поколению проживает свою биографию в определенном обществе, в соответствующем историческом контексте. Самим фактом своего существования он вносит собствен ный, хотя и ничтожно малый, вклад в формирование общества, выбор направления его исторического развития, несмотря на то, что он сам является продуктом общества и конкретно-исторических обще ственных сил. Социологическое воображение дает возможность постичь историю и обстоятельства отдельной человеческой жизни, а также понять их взаимосвязь внутри общества. В этом заключается задача, которую можно выполнить с его помощью. Принятие на себя такой задачи и осознание ее перспектив — характерная черта классической общественной мысли. Эта черта присуща и напыщенно многословному и скрупулезному Герберту Спенсеру, и изящно, но бескомпромиссно вскрывавшему язвы общества Эдварду Россу, Огюсту Конту и Эмилю Дюркгейму, замысловатому и проницательному Карлу Маннгейму. Ею отмечены все наиболее выдаю-“ щиеся интеллектуальные достижения Карла Маркса, в ней источник блистательных ироничных прозрений Торстейна Веблена, многомерных конструкций реальности Йозефа Шумпетера, это основа психологической гибкости У. Лекки и, равным образом, необычайной глубины и ясности Макса Вебера. Эта черта присуща всем лучшим современным достижениям в области исследований человека и общества.

Ни одно социальное исследование, если оно не обращается к проблемам человеческой жизни, истории и их взаимодействию в обществе, не может выполнить стоящие перед авторами задачи. Какие бы специальные вопросы ни затрагивали классики общест венной мысли, сколь бы узкой или, напротив, широкой ни была картина изучаемой ими социальной реальности, всякий, кто ясно осознал перспективы своей работы, вновь и вновь ставит перед собой три группы вопросов. 1. Что представляет собой структура изучаемого общества в целом? Каковы ее основные элементы и взаимоотношения между ними? Чем структура изучаемого общества отличается от других типов социального порядка? Какую роль играют те или иные особенности данной структуры в процессе ее воспроизводства и изменения? 2. Какое место занимает данное общество в человеческой истории? Каковы механизмы его изменения? Каковы его место и роль в развитии всего человечества? Какое влияние оказывает тот или иной элемент структуры изучаемого общества на соответствующую историческую эпоху и что в этом элементе, в свою очередь, обусловлено исторически? В чем заключается сущность конкретной исторической эпохи? В чем ее отличие от других эпох? Каковы характерные для нее способы «делания» истории? 3. Какие социальные типы преобладают в данном обществе и какие будут преобладать? Какой отбор они проходят и как формируются, как обретают свободу или подвергаются угнетению, становятся восприимчивыми или безразличными? Какие типы «человеческой натуры» раскрываются в социальном поведении и характере индивидов, живущих в определенном обществе в данную эпоху? И какое влияние оказывает на «человеческую натуру» каждая конкретная особенность исследуемого общества? Именно такого рода вопросы ставили перед собой лучшие представители общественной мысли независимо оттого, являлись ли объектом интереса великое государство или узкое литературное rewemhe, семья, тюрьма или религиозное движение. Подобные вопросы составляют интеллектуальный каркас классических исследований о поведении человека в обществе, их неизбежно задает каждый, кто обладает социологическим воображением. Ибо такое воображение дает возможность социологам переходить от одной Перспективы к другой, от политической к психологической, от рассмотрения отдельной семьи к сравнительному изучению государственных бюджетов разных стран, от воскресной школы к армейскому подразделению, от обследования отдельного предприятия к изучению современной поэзии. Социологическое воображение по зволяет перейти от исследования независимых от воли отдельного индивида общих исторических изменений к самым сокровенным свойствам человеческой личности, а также видеть связь

между ними. Использовать эту возможность нас побуждает постоянное стремление понять социально-историческое значение человека в таком конкретном обществе, которое обеспечивает ему проявление своих человеческих качеств и самое существование. Короче говоря, посредством социологического воображения человек сегодня надеется понять, что происходит в мире и что происходит с ним самим — в точке пересечения биографии и истории общества. Самосознание современного человека, которому свойственно видеть себя по меньшей мере пришельцем, если не вечным странником, во многом обусловлено отчетливым представлением о социальной относительности и трансформирующей силе истории. Социологическое воображение является наиболее плодотворной формой такого самосознания. С его помощью у людей, чей кругозор ограничивается небогатым набором замкнутых траекторий движения, часто появляется неожиданное чувство, как будто они проснулись в доме, который до этого им лишь казался знакомым и родным. Верно это или нет, но они начинают понимать, что теперь они сами способны к правильным обобщениям, непротиворечивым оценкам и взвешенным суждениям. Прежние решения, некогда казавшиеся весомыми, теперь представляются безрассудными и невежественными умствованиями. В людях вновь оживает способность удивляться. Они обретают новый способ мышления, производят переоценку ценностей, короче говоря, их мысли и чувства способствуют осознанию культурной значимости социальных наук.

не можем надеяться на ее решение в сфере возможностей, доступных каждому безработному в отдельности. Нарушена сама структура возможностей. Чтобы правильно сформулировать проблему и определить уровень ее возможных решений, надо принимать во внимание экономические и политические институты общества, а не только личные ситуации и особенности характера отдельно взятых индивидов. Рассмотрим войну. Во время войны личные проблемы связаны с тем, что каждый решает, как выжить или геройски погибнуть, или сделать на ней деньги, или занять тепленькое и безопасное местечко в аппарате военного управления или содействовать завершению войны. Короче говоря, в соответствии со своей шкалой ценностей люди вписываются в особую конфигурацию индивидуальных сред обитания, чтобы там пережить войну или придать смысл своей смерти. Но для решения структурных проблем войны требуется выявление ее причин, изучение того, как и какого рода люди выдвигаются на командные посты, каково ее влияние на экономические, политические, семейные и религиозные институты , а также исследование международных отношений, в которых царят неорганизованность и безответственность. Рассмотрим семью. Состоя в браке, мужчина и женщина могут испытывать личные трудности, но если за первые четыре года совместной жизни на каждую 1000 браков в среднем приходится 250 разводов, то это является индикатором структурной проблемы, решение которой коренится в самих институтах брака, семьи и других опирающихся на них социальных установлениях. Или возьмем метрополис — жуткий и прекрасный, безобразный и великолепный большой город-спрут. Для многих представителей высшего класса личное решение «проблемы города» заключается в том, чтобы в самом сердце метрополиса иметь квартиру в доме с подземным гаражом, а за сорок миль от города — дом, построенный по проекту Генри Хилла, сад в стиле Гаррета Экбо*, • Г. Хилл и Г. Экбо – известные американские архитекторы и дизай неры.

Разбитый на сотне акров собственной земли. Внутри этих двух сред обитания, контролируемых владельцами с помощью небольшого oepqnm`k` и обслуживаемых собственным вертолетом, многие люди могли бы решить массу личных проблем, обусловленных «фактами» города. Однако сколь бы замечательным ни было это решение, оно отнюдь не снимает общественные проблемы, которые порождены городом как структурным фактом. Как следует преобразовывать это удивительное чудовищное создание? Разбить его на отдельные части, совместив место жительства с местом работы? Провести косметические улучшения, ничего не меняя по существу? Или эвакуировав население, взорвать старые города и выстроить новые на новом месте по новому плану? Каким должен быть этот план? И кому делать выбор, принимать решение и воплощать его в жизнь? Это проблемы структурного характера; при их постановке и решении нам нужно учитывать политические и экономические последствия, которые отразятся на несчетном количестве индивидуальных сред жизнедеятельности. Пока экономика устроена так, что в ней происходят сбои, проблема безработицы не может иметь личностного решения. До тех пор, пока война будет неизбежным спутником системы национальных государств и неравномерного промышленного развития стран мира, простой человек в своей ограниченной индивидуальной среде жизнедеятельности - с психиатрической помощью или без нее — будет бессилен устранить трудности, которые эта система (или отсутствие системы) ему навязывает. До тех пор пока семья как социальный институт превращает женщин в милых рабынь, а мужей - в их повелителей или беспомощных иждивенцев, проблема брака не может быть удовлетворительно решена исключительно частным образом. До тех пор пока сверхразвитые мегаполисы со своими суперсовременными автомобилями будут составлять неотъемлемую часть самого развитого общества, проблемы городской жизни не разрешатся ни с помощью личной одаренности, ни благодаря частному достатку. Как отмечалось выше, то, что мы переживаем в своих инди видуальных средахдеятельности, часто вызвано структурными из менениями в обществе. Поэтому, чтобы понять изменения, проис ходящие в отдельных индивидуальных «ячейках», необходимо выйти за их пределы. Тем более что количество и разнообразие структурных изменений растет, поскольку институты, внутри ко торых мы живем, все шире распространяют свое влияние и связь между ними становится все более тесной. Осознать идею социальной структуры и научиться адекватно применять ее - значит получить возможность прослеживать связи внутри величайшего многообразия индивидуальных сред жизнедеятельности. Уметь это делать - значит обладать социологическим воображением.

Однако в послевоенную эпоху оказавшиеся под угрозой ценности многие перестали рассматривать как ценности и ощущать грозящую им опасность. Разнообразные личные тревоги почти не получали резонанса; социальные болезни и решения важных вопросов, имевших огромное значение для структуры общественных отношений, так и не становились предметом обсуждения широкой общественности. Для тех, кто по-прежнему признавал унаследованные от прошлого интеллектуальные ценности и свободу, сама тревога была личной, а безразличие — общественной проблемой. Состояние тревоги и безразличия стало отличительной чертой нашей эпохи. Все это настолько поразительно, что исследователи часто говорят о принципиальном изменении характера проблем, нуждающихся в артикуляции. Мы постоянно слышим, что решение ключевых проблем нашей эпохи переместилось из внешней среды экономики и теперь связано с качеством жизни отдельного индивида, то есть с вопросом о том, как скоро наступит время, наиболее благоприятное для индивидуального развития личности. Не детский труд, а проблема комиксов, не бедность, а проблема массового досуга находятся теперь в центре внимания. Нередко кажется, что многие крупные общественные проблемы вместе с частными описываются как «психиатрические» вследствие трогательного желания социологов избавиться от обсуждения коренных проблем современного общества. Часто кажется, что такая постановка вопроса основывается на провинциальной ограниченности интереса истеблишмента исключительно к западному обществу или даже только к Соединенным Штатам. В этом случае игнорируется не только две трети человечества, но нередко произвольно отделяется жизнь индивида от институтов, в рамках которых она протекает, и которые иногда оставляют в ней более глубокий след, чем то непосредственное социальное окружение, в котором проходит детство человека. Проблемы досуга, например, даже обсуждать не имеет смысла без `qqlnrpemh проблем труда. Без учета бедственного положения, в котором очутилась семья по отношению к новейшим социальным институтам, невозможно проблематизировать беспокойство родителей о влиянии комиксов на детей. Ни досуг, ни его вредные формы нельзя понять как проблему, не учитывая, насколько социальные болезни и безразличие влияют на отношения между людьми и на климат современного американского общества в целом. В этом климате нельзя ни поставить, ни решить ни одной проблемы «частной жизни» без признания кризиса ценностей, охватившего трудовую деятельность людей в условиях экономической экспансии корпораций. Верно, как об этом без устали говорят психоаналитики, что люди нередко испытывают «растущее ощущение, будто ими движут скрытые внутри них силы, которые они не способны определить». Но неверно утверждать, как это делает

Эрнст Джонс, что «самый опасный враг человека — это его неуправляемая природа и загнанные внутрь темные силы». Напротив, «главная опасность для человека» кроется в неуправляемости сил современного общества с его порождающими отчуждение способами производства, тотальными методами политического господства, анархией в международных отношениях — одним словом, с глубокой трансформацией самой природы человека, условий его существования и жизненных целей. В настоящее время первостепенная политическая и интеллектуальная задача обществоведа — в данном случае обе задачи совпадают — прояснить элементарные основания сегодняшних тревог людей и безразличия общества. Это главное требование, которое ставят перед ним другие работники сферы культуры — физики и лирики, интеллектуальное сообщество в целом. Думаю, что эти задачи делают социальные науки общим знаменателем нашей культурной эпохи, а социологическое воображение — самым необходимым сегодня качеством интеллекта.

4. В каждую интеллектуальную эпоху какой-то один стиль мышления стремится определять культурную жизнь. Правда, в наши дни определенные интеллектуальные увлечения ненадолго овладевают умами широкой публики, чтобы через год-два смениться новыми. Подобная восторженность может добавить живости культурным забавам, но едва ли способна оставить сколь-нибудь заметный след в духовной жизни общества, чего нельзя сказать о таких способах мышления, как «ньютоновская физика» или «дарвиновская биология». Каждый из этих интеллектуальных универсумов приобрел влияние, далеко выходящее за рамки узкой сферы идей и представлений. Пользуясь их языком, или производными от него, безвестные исследователи и модные комментаторы открывали новые перспективы, по-новому формулировали интересующие их проблемы. На протяжении Нового времени физика и биология стали главным общим знаменателем и для серьезных размышлений, и для популярной метафизики в западных обществах. Метод лабораторного эксперимента стал общепринятой процедурой и критерием надежности интеллекта. В этом заключается идея общего интеллектуального знаменателя: в терминах эксперимента можно отстаивать свои самые сильные убеждения; рассуждения в иной терминологии и иных стилях мышления кажутся просто уходом от обсуждения и невежеством. Разумеется, преобладание какого-то одного общего интеллек туального знаменателя не отрицает существование других стилей мышления и способов восприятия. Просто с его помощью общие интеллектуальные задачи могут быть наиболее четко формулированы и осмыслены, что если и не приведет крещению какой-либо opnakel{, то по крайней мере укажет перспективный путь его поиска. Думаю, что социологическое воображение становится главным общим знаменателем нашей культурной жизни и ее отличительным признаком. Это качество мышления, хотя и обнаруживается в социальных и психологических науках, выходит далеко за пределы этих дисциплин. Отдельные индивиды и широкая общественность в сфере культуры овладевают им медленно и часто наощупь; многие обществоведы лишены его напрочь. Они как будто не подозревают, что применение такого воображения является основным условием для наилучшего выполнения той работы, которую они могли бы делать; что без его развития и использования не удастся выполнить возложенную на них общекультурную миссию, возможность реализации которой коренится Э классических традициях общественно-научных дисциплин. В то же время присущие социологическому воображению качества как в

моральном плане, так и в отношении познания фактов социальной действительности регулярно востребуются литературной работе и для политического анализа. Эти качества трансформируются самыми разнообразными способами, став основными свойствами интеллектуальной деятельности и интерпретации процессов в области культуры. Ведущие литературные критики наряду с серьезными журналистами являют примеры этого, когда оценивают работу и тех и других. Популярная критика – как высокая, так и среднего и низкого ранга — во всяком случае сейчас, в одинаковой мере использует социологические и эстетические категории. Писатели-романисты, чьи серьезные книги воплощают наиболее распространенные концепции человеческой реальности, обычно обладают социологическим воображением и способствуют его распространению. С его помощью многие пытаются понять настоящее в контексте истории. Как только начинает осознаваться противоречивость представлений о «человеческой природе», воз растает потребность в творческом и более пристальном взгляде на рутинный социальный порядок и те катастрофические перемены, которые в наше время общественных волнений и идеологических конфликтов обнажают (и формируют) природу человека. Хотя мода обнаруживается в стремлении ей следовать, социологическое вооб ражение не просто дань моде. Это особое качество мышления и интеллекта, которое, вероятно, обеспечивает наиболее наглядное представление о самых сокровенных областях нашего бытия в их связи с более широкой социальной действительностью. Это не просто одно из выработанных культурой свойств современного разума. Это именно то свойство, более широкое и искусное приме нение которого открывает возможность всем остальным качествам и фактически самому человеческому разуму играть более важную роль в жизни людей. Культурное значение физики, старейшего общего знаменателя, все больше ставится под сомнение. Многие приходят к мысли, что физическая наука как стиль интеллектуальной деятельности в чем- то становится неадекватной. Издавна адекватность научного стиля мышления, чувствования, воображения и восприятия была предметом религиозных сомнений и теологических споров. Но наши ученые отцы и прадеды перебороли подобные религиозные представления. Сегодняшние сомнения - светские и гуманистические - часто затуманивают суть дела. Развитие физики в последние десятилетия, высшим технологическим достижением которой стало создание водородной бомбы и средств ее доставки в любую точку планеты, едва ли воспринимается как решение проблем, над которыми ломали головы поколения интеллектуалов и деятелей культуры. В этих достижениях справедливо видят результат узкоспециальных hqqkednb`mhi, по недоразумению вызвавших у некоторых восхищение. Они не только не решили имеющихся глобальных проблем, но поставили еще

того, что оказывает влияние на производство серьезной литературы. Причину следует искать в исторических особенностях нашего времени, а также в громадной потребности мыслящих людей постичь эти осо бенности. Какая книга, статья или картина сравнится с исторической реальностью и фактами современной политической жизни? Может ли изображение ада вселить больший страх, чем эпизоды войн XX века? Какие обличения в безнравственности соизмеримы с моральным бесчувствием людей, осуществляющих первоначальное накопление капитала? Люди стремятся познать социальную и историческую реальность, но часто не находят в современной литературе адекватных инструментов познания. Они жаждут фактов, ищут их ql{qk, хотят иметь достоверную «широкую панораму» происходящего, на фоне которой можно понять самих себя. Они также готовы получить ценностные ориентиры, соответствующее мироощущение, эмоциональный настрой и готовые выражения для объяснения своих поступков. Но отыскать все это в современной литературе непросто. Важно не то, можно ли найти в литературе ответы на волнующие многих вопросы, а то, что люди часто их не находят. В прошлом литераторы выступали в качестве критиков и историков, писали очерки об Англии, рассказывали о путешествиях в Америку. Они пытались охарактеризовать те или иные общества в целом, раскрыть их нравственный смысл. Живи А. Де Токвиль или И. Тэн в наше время, стали ли бы они социологами? Задавая подобный вопрос о Тэне, обозреватель лондонской газеты «Таймс» (См. Times Literary Supplement. . 15 November.) делает вывод: «Тэн всегда смотрел на человека прежде всего как на социальное животное, а на общество — как на скопление групп людей: он мог подмечать мельчайшие детали, был неутомимым наблюдателем и обладал качеством... особенно ценным для понимания связи между социальными феноменами, - гибкостью мышления. Он слишком интересовался настоящим, чтобы быть историком, был слишком теоретичным, чтобы пробовать себя в качестве писателя, и придавал слишком большое значение литературным произведениям как культурным документам эпохи или страны, чтобы добиваться славы критика... Его труд об английской литературе, посвященный не столько самой литературе, сколько морали английского общества, стал выразителем его позитивизма. Он прежде всего социальный теоретик». То, что Тэн остался «литератором», а не обществоведом, пожалуй, свидетельствует об одержимости социальной науки XIX века кропотливым поиском «законов», в определенной степени сравнимых с теми, которые, как полагали тогда, уже найдены естество испытателями. В обществе, не имеющем адекватной социальной науки, критики и писатели, драматурги и поэты становятся главными, если не единственными, выразителями не только личных, но и общественных тревог. Именно искусство часто отображает подобные чувства

и фокусируется на них – в лучших своих образцах ярко и образно, однако без той интеллектуальной ясности, какая необходима для понимания их причин и способов смягчения. Искусство не формирует и не может влиять на чувства так, чтобы личные и общественные проблемы представали в виде задачи, ко торую люди должны немедленно решать, если хотят преодолеть тревогу и безразличие вместе с таящимися за ними бедами. На самом деле художник редко пытается это сделать. Более того, серьезный художник мучается сам и вправе рассчитывать на неко торую интеллектуальную и культурную помощь со стороны социальных наук, обогащенных социологическим воображением.

день занимает несколько маргинальное положение, в то время как в английской журналистике, художественной литературе и прежде всего в исторической науке социологическое воображение получило мощное развитие. Сходная ситуация во Франции. Отсутствие междисциплинарных границ и смелость французской послевоенной мысли проистекают из внимания последней к социологическим параметрам человеческой судьбы в наше время. Тем не менее я использую понятие «социологическое воображение» потому, что, во- первых, всякий кулик свое болото хвалит, а я, к добру или к худу, - социолог; во-вторых, я искренне полагаю, что на протяжении истории общественное сознание с большим постоянством и живостью выражалось социологами-классиками, чем представителями других социальных наук; в-третьих, поскольку я собираюсь критически рассмотреть некоторые социологические школы, для обозначения своей позиции мне необходим некий термин, на котором я мог бы основывать свои аргументы. Разумеется, в любой момент исторического развития «социальные науки» впитывают результаты деятельности тех, кого по праву считают обществоведами. Однако это не означает, что все они занимаются одним и тем же. На самом деле эти ученые исследуют совершенно разные предметы. Кроме того, социальные науки включают в свой оборот и то, что сделали обществоведы прошлого, хотя свои построения они основывали на разных традициях. Надеюсь, ясно, что, рассуждая о том, «что обещают нам социальные науки», я руководствуюсь собственными представлениями. Ныне среди обществоведов широко распространена озабоченность, как интеллектуального, так и морального плана, вызванная mesbepemmnqr| в том, в правильном ли направлении ведутся ис следования. Думаю, эта озабоченность, усугубляемая другими не благоприятными тенденциями, проистекает из общего болезненного состояния современной интеллектуальной жизни. Вместе с тем, эта озабоченность наиболее остро ощущается именно обществоведами ввиду еще недавно ожидавшейся от них существенной отдачи и самой природой исследуемого предмета и настоятельной необходимостью что-либо сделать для решения актуальных проблем сегодняшнего дня. Не все разделяют это беспокойство, но сам факт, что его многие игнорируют, порождает еще большее беспокойство людей, у которых хватает честности признать претенциозную посредственность большинства предпринимаемых ныне усилий. Я искренне надеюсь стимулировать эту озабоченность, вскрыть некоторые ее источники, постараться обратить ее в специфическую настоятельную по требность реализовать возлагаемые на социальные науки надежды, прояснить основания для новых начинаний, короче говоря, указать некоторые очередные задачи и доступные средства выполнения той работы, которую необходимо сделать в настоящее время. Нельзя сказать, что концепция

общественной науки, которой я придерживаюсь, переживает подъем. Моя позиция противостоит взгляду на общественную науку как на набор бюрократических процедур, которые опутали социальное познание своими «методо логическими» претензиями, переполняют его схоластическими кон цепциями и опошляют мелкотемьем, не имеющим отношения к общественно значимым проблемам. Эти путы, схоластичность и пошлость ввели обществоведение в кризисное состояние и не со держат даже намека на пути выхода из него. Одни ученые ратуют за организацию «узкопрофильных ис следовательских команд», другие — за приоритет исследователей- одиночек. Одни затрачивают массу энергии на усовершенствование исследовательских методов и процедур, другие думают о необ ходимости реабилитировать старых мэтров с их забытыми способами гуманитарных исследований. Одни следуют в своей работе жесткому набору механических процедур, другие стремятся развить и использовать социологическое воображение. Одни, заразившись крайним формализмом чистой теории, разлагают и синтезируют понятия в такой манере, которая другим кажется чудачеством, а те, в свою очередь, берутся за разработку терминов только тогда, когда ясно видят, что они расширят границы познания и* осмысления предмета исследования. Одни ограничиваются изучением мелкомасштабных сфер социальной жизни в надежде на «восхождение» к более крупным структурам, другие тщательно изучают социальные структуры, в которых пытаются «разместить» мельчайшие сферы человеческой жизнедеятельности. Одни, пренебрегая сравнительными исследованиями, занимаются синхронным изучением какой-либо одной общности в конкретной стране, другие, целиком следуя сравнительному методу, непосредственно изучают социальные структуры разных стран мира. Одни ограничиваются скрупулезным установлением связи между сиюминутными событиями, другие занимаются проблемами, которые, возможно, дадут о себе знать лишь в отдаленной исторической перспективе. Одни организуют свою работу строго в соответствии с делением на учебные факультеты, другие, черпая сведения из всех отраслей, специализируются на определенной теме или проблеме, нимало не заботясь о том, к компетенции какой академической дисциплины относятся их работы. Одни сопоставляют многообразные факты истории, личных биографий и целых обществ, другие этого не делают. Эти и многие другие контрасты предпочтений могут не исключать друг друга, хотя в пылу кулуарных баталий и ленивой неуязвимости qoevh`khg`vhi их нередко принимают за подлинные противоположности. Здесь я даю лишь предварительные формулировки и намерен вернуться к ним в конце книги. К тому времени я надеюсь обнаружить собственные предпочтения и предубеждения, ибо полагаю, что критику нужно выражать открыто. Но,

6. Мне, как социологу, довольно неловко осознавать, что все печально известные интеллектуальные направления (возможно, за исключением одного), которые я собираюсь критически рассмотреть в следующих главах, принято относить к «области социологии», хотя скрытое в них отречение от политических и культурных задач безусловно присуще и каждодневной научной деятельности пред ставителей других социальных наук. Как бы ни обстояло дело в политологии и антропологии, исторической и экономической науках, очевидно, что в Соединенных Штатах именно то, что понимается под социологией, стало сегодня центром осмысления социальных наук. Именно социологи усиленно разрабатывают методы исследования и именно они обнаруживают живейший интерес к «общей теории». Onhqrhme замечательно разнообразие интеллектуальных направлений, внесших свой вклад в развитие социологической традиции. Интерпретировать это разнообразие как единую традицию само по себе дерзость. Многие, наверно, согласятся, что все, чем занимаются сегодня социологи, более или менее укладывается в одно из трех направлений, искажение каждого из которых заводит в тупик. Первое направление ведет к теоретическому осмыслению истории. У О. Конта, например, как и у К. Маркса и М. Вебера, социология представляет собой попытку энциклопедически охватить всю целостность общественной жизни человека. В то же время она является исторической и систематической дисциплиной: исторической, поскольку изучает и использует факты прошлого, а систематической, потому что, занимаясь историей, пытается выде лить «стадии» исторического процесса и повторяющиеся явления социальной жизни. Теорию исторического процесса легко превратить в транс историческое прокрустово ложе для многообразия фактов челове ческой истории, из которого рождаются пророчества (обычно мрач ные) относительно будущего. Сочинения Арнольда Тойнби и Освальда Шпенглера — хорошо известные тому примеры. Ч Направление второе ведет к систематической теории «природы человека и общества». Например, начиная с трудов формалистов, в частности Г. Зиммеля и Л. Фон Визе, в социологии стали Разрабатываться концепции, с помощью которых можно было бы классифицировать все социальные отношения и проникать в существо их предполагаемых ин вариантных свойств. Короче говоря, „этому направлению на высоком уровне обобщения свойственно статичное и абстрактное представление о компонентах социальной структуры. В этом случае отказ от истории можно рассматривать как реакцию на искажения, допущенные первым направлением, однако систематическая теория о сущности

человека и общества также легко может превратиться в доведенный до совершенства бесплодный формализм, где основное внимание уделяется умножению понятий и бесконечному манипулированию ими. У сторонников этого направления, которое я буду называть «Высокой теорией», понятия по существу заменяют действительность. Работы Толкотта Парсонса • наиболее характерный пример систематической теории в современной американской социологии. Направление третье — эмпирические исследования социальных фактов и проблем. Несмотря на то, что примерно до 1914 г. столпами американской социальной науки оставались О. Конт и Г. Спенсер, а также на сильное влияние немецкой теоретической традиции, в Соединенных Штатах очень рано ведущее положение заняли эмпирические исследования. Отчасти это явилось результатом более ранней академической институциализации экономики и политической науки. При этом социология, которой отводилось изучение особой сферы общества, среди социальных наук быстро превратилась в своего рода разнорабочего, взяв на себя всевозможные исследования, за которые не брались представители «солидных» дисциплин: исследования города и семьи, расовых и этнических отношений и, конечно, «малых групп». Как мы увидим впоследствии, получившаяся в результате смесь преобразовалась в своеобразный стиль мышления, который я буду называть «либеральным практицизмом». Изучение современного положения дел легко может обернуться нагромождением не связанных между собой и часто малозначимых фактов о локальных сферах человеческой деятельности. Это дока зывают многие разработанные в Америке учебные курсы по со циологии, но, пожалуй, наилучшим примером могут служить учебные onqnah по проблемам социальной дезорганизации. В то же время, социологи хотят быть специалистами по методике исследования едва ли не всего, что происходит в обществе, и именно они подняли разработку методов на уровень методологии. Многие работы Джорджа Ландберга, Сэмюэля Стауффера, Стьюарта Додда, Пола Лазарсфельда являются примерами этого направления. Склонность заниматься мелочами и культивирование метода ради самого метода хорошо совмещаются, хотя и не всегда идут рука об руку. Особенности современного состояния социологии можно трактовать как результат искажения одного или нескольких из перечисленных традиционных направлений. Однако и то, что на социологические исследования возлагаются большие надежды, также находит объяснение в русле названных направлений. В настоящее время в Соединенных Штатах происходит нечто вроде эллинистического соединения разнородных элементов и целевых установок, взятых из социологии различных западных обществ. Если от такого изобилия социологических подходов представители других общественных наук начнут проявлять нетерпение, а социологи в ответ постараются всюду поспеть со своими

«исследованиями», то они рискуют выпустить из рук бесценное наследие прошлых поколений. Однако такое положение дел заключает в себе и определенные возможности, поскольку в социологической традиции наилучшим образом представлена перспектива дальнейшего развития социальных наук в целом и некоторых уже имеющихся достижений. Невозможно в нескольких словах описать все, что может дать изучение традиционных направлений социологии, но любой ученый, взявший на вооружение накопленные знания, будет щедро вознагражден. Овладение этими знаниями поможет открыть новые ориентиры для конкретной работы на ниве социальных наук. К вопросу о том, какие перспективы открывают перед нами социальные науки, я вернусь (в главах 7 — 10) после того, как подробно рассмотрю некоторые из наиболее распространенных за блуждений социологов (в главах 2 — 6).

vkist.ru

3. Ч.Р. Миллс: социологическое воображение

Известный американский социолог Чарлз Райт Миллс считал, что чтобы понять

те или иные социокультурные реалии, отношение к ним людей и их поведение,

социологу недостаточно знать постулаты теории, уяснить её методологические

принципы. Необходимо ещё проявить неординарность мышления, особый интерес к

тем проблемам, которые для рядового наблюдателя кажутся естественными, не

заслуживающими внимания вообще. И тогда привычное может приобрести

совершенно иной смысл. Обыденные вещи могут предстать не тем, чем они всем

кажутся. Но инакомыслие не является конечной целью ученого. Скорее с этого

момента лишь начинается социологическое исследование. Но чтобы оно состоялось

ученый, по мысли Миллса, должен проявить социологическое воображение. На эту

тему Миллс написал целую работу, которая так и называется «Социологическое

воображение».

Научно-биографические сведения

Чарлз Райт Миллс (Mills) – американский социолог, создатель, по его словам,

«новой социологии», весьма радикальной теории, которая продолжила марксистскую

традицию в американской социологии.

Ч.Р. Миллс родился 28 августа 1916 года в штате Техас в семье страхового

брокера. Будучи студентом Техасского университета, проявил необычный интерес к

30

социологии, опубликовал ряд статей в ведущих социологических журналах. В 27 лет

защитил докторскую диссертацию. С 1945 г. и до конца жизни Миллс работал в одном

из самых элитных высших учебных заведений США – Колумбийском университете.

По оценкам современников, Миллс был очень конфликтным человеком, что

проявилось и в личной жизни, и в науке. Ученый был трижды женат. У него были

весьма сложные отношения с коллегами по работе. Возможно, главной причиной

тому были его неординарные, подчас «бунтарские» взгляды на социологическую

теорию, что, в частности, проявилось в публичной критике таких столпов

американской социологической науки, как Т. Парсонс, П. Лазарсфельд и других.

Среди известных работ ученого: «Социологическое воображение» (в 2001 г.

книга впервые издается в России), «Белые воротнички: средние классы в Америке»,

«Новые люди у власти», «Причины третьей мировой войны», «Властвующая элита».

В последней показано, что демократия в Америке, по существу, означает управление

страной небольшой группой политиков, бизнесменов и военных (вероятно, не

случайно книга была переведена на русский язык в 1959 г.). Миллс также проявил

интерес к исследованию кубинской революции и написал книгу: «Слушайте, янки:

революция на Кубе».

Любопытно, что, будучи приглашенным с визитом в Советский Союз, на одном

из приемов, Миллс произнес тост: «За тот день, когда все работы Л. Троцкого будут

опубликованы в Советском Союзе!» Так через призму своего социологического

воображения ученый видел существовавшую в то время в нашей стране

интеллектуальную цензуру.

Умер Ч. Миллс от очередного сердечного приступа 20 марта 1962 года.

По Ч. Миллсу, социологическое воображение – это плодотворная форма

самосознания интеллектуала, с помощью которого оживает способность удивляться,

люди становятся разумными – начинают понимать, что теперь они сами способны к

правильным обобщениям, непротиворечивым оценкам, что позволяет прояснять

основания тревог людей и безразличия общества1.

Ключевым элементом социологического воображения является взгляд как бы

стороннего наблюдателя – попытка абстрагирования исследователя от личного

опыта, привычного культурного контекста, что может привести к обнаружению

новых, неизвестных ранее смысловых пластов, аспектов человеческого бытия. «Это

особое качество мышления и интеллекта, которое, вероятно, обеспечивает наиболее

наглядное представление о самых сокровенных областях нашего бытия в их связи с

более широкой социальной действительностью»2.

Более того, в социологическом воображении ученый видел своеобразную

возможность личного участия исследователя в процессе изменения общества,

политической и культурной жизни3.

Социологическое воображение позволяет понять и изучить человеческое

многообразие. Оно стремится к сравнительному анализу всех социальных структур в

мировой истории, в прошлом и настоящем. Особый акцент делается на изучении

разнообразия человеческих типов и индивидов. Ибо, как считает социолог, между

странами идет борьба «за тот тип личности, который будет преобладать на Ближнем

1 См.: Миллс Ч.Р. Социологическое воображение. М.: Издательский Дом NOTA BENE, 2001. –

С. 16, 22

2 Там же. – С. 24

3 См.: Там же. – С. 28

31

Востоке, в Индии, Китае, Соединенных Штатах. Вот почему сегодня культура и

политика так тесно связаны между собой»4.

В социологическом воображении сливаются воедино наука и искусство. Речь

идет, прежде всего, об «искусстве не доверять» своему обычному видению мира, об

особой функции разума на основе приобретенных знаний проникать в сущность

окружающих реалий, видеть их оборотную сторону и различные грани.

Социолог не мыслил свободу без разумной личности, торжества разума.

«Свобода, – писал он, – это не только возможность делать все, что нам вздумается,

или делать выбор из заданных вариантов. Свобода – это, прежде всего, возможность

определить варианты выбора, обсудить их и только потом принять решение. Вот

почему не может быть свободы без повышения роли разума в человеческих делах»5.

По мнению же Миллса, как классический либерализм, так и классический социализм

исчерпали возможности производства ценностей разума и свободы, что, прежде всего,

проявляется в политическом бездействии научного сообщества. В этой связи ученый

ставит вопросы, которые, представляется, актуальны и сегодня: «Почему свободный

интеллект далек от принятия решений власти? Почему сейчас среди власть имущих

преобладают крайняя безответственность и невежество?»6

Развитие человеческой цивилизации по пути демократии и свободы Миллс

связывал с идеей об обществе, «в котором все люди будут обладать самостоятельным

разумом и чье независимое мышление будет иметь структурные последствия для

общества, истории и их личных судеб… Такое общество можно определить как

общество, где доминирует истинная общественность, а не массы»7. Именно поэтому

социологическое воображение ученый рассматривал не только как неотъемлемое

качество социологов, но свободных интеллектуалов вообще.

Социолог приводит следующий пример: «Одним из результатов изучения

социологии должно стать умение читать газету. Чтобы разобраться в газетных

материалах, что является очень не простой задачей, необходимо научиться связывать

сообщаемые события, понимать их в связи с более общими представлениями о жизни

общества, а также тенденции, частью которых они являются… Суть дела заключается

в следующем: социология – это, прежде всего, способ выхода за рамки того, о чем мы

читаем в газете. Она дает систему понятий и вопросов, помогающих нам сделать это».

Сегодня все профессиональные социологии стремятся сформировать у себя

социологическое воображение. Известный современный социолог П. Штомка

понимает умение рассматривать общество под определенным углом зрения, которое

включает пять компонентов: (а) рассматривать все социальные явления как результат

деятельности социальных агентов и идентифицировать их; (б) понимать скрытые за

поверхностью явлений структурные и культурные ресурсы и ограничения, влияющие

на социальную жизнь; (в) изучение предшествующей традиции, живого наследия

прошлого и его постоянного влияния на настоящее; (г) воспринимать общественную

жизнь в ее динамике; (д) признание огромного разнообразия и вариантов форм

проявления общественной жизни8.

Естественно, что автор настоящего учебного пособия излагает темы с позиций

своего социологического воображения, стремятся к тому, чтобы студенты не только

усвоили программу курса, но у них постепенно формировалось свое социологическое

4 Там же. – С. 181

5 Там же. – С. 199

6 Там же. – С. 209

7 Там же. – С. 198, 213

8 Штомпка П. Теоретическая социология и социологическое воображение. – Социологический

журнал, 2001, № 1. – С. 148-149

32

воображение, чтобы они научились видеть невидимое как в большой политике, так и

повседневной жизни, в самом обыденном.

Рассмотрим, к примеру, ныне часто встречающее – девушка-студентка курит

сигарету. Проявим немного воображения и зададим лишь несколько возможных

вопросов.

Курит ли девушка только из желания собственно покурить или это может быть

определенный символ? Символ, скажем, взрослости, самостоятельности,

независимости. А может это символ свободы самовыражения? Типа: «Я сама». Или

символ сексуальности, навеянный нынешними российскими рекламами табачных

изделий? А может быть это просто символ того, что «я своя, я такая, как все»?

Сегодня практически все мои друзья курят, и я не хочу быть негативным символом –

«белой вороной».

Какова функция этого акта: потребность в табаке или, может быть, в общении с

молодыми людьми? Какова роль в этом социальных структур, насколько они могут

организовать формальное и неформальное общение молодежи? Можно высказать

гипотезу, что с исчезновением многих официальных структур, организовывавших

досуг, теперь молодежи приходится самим «тусоваться», а курение функционально-

психологически помогает снять налет прежней заорганизованности и строгости,

сопутствовавших подобного рода мероприятиям. А какова дисфункция курения, как

для самой девушки, в частности, для её здоровья, возможного её потомства, так и для

окружающих? В нашей нынешней культуре курение «общественно приемлемо»,

однако в ряде культур (США, ряд стран Европы) курение считается

дисфункциональным не только для здоровья, но и для делового общения. Каковы в

этом случае функциональные альтернативы курению?

Можно посмотреть на курение девушки глазами людей с различными

жизненными мирами. Как, например, оценивают этот акт сверстники девушки,

причем юноши отдельно, а девушки отдельно? Как отнесутся к нему родители

девушки и люди ещё более старшего поколения? Если девушка приехала из деревни в

город на учебу, то как на неё посмотрят её одноклассники, с которыми она не

виделась два-три года?

Любая микросоциальная практика осуществляется лишь в контексте более

широких социальных и экономических отношений. Какова марка сигарет? Можно ли

по ней определить социальное положение девушки, из какой она семьи? А может ли

сигарета рассказать о материальных возможностях курящей? Социологии знают, как

трудно выявлять реальные доходы представителей изучаемой социальной группы (те,

у кого они высокие, склонны их занижать, а люди с низкими доходами, напротив, их

завышают). Марка сигареты в этой связи может явиться своеобразным маркером

социального статуса девушки, её доходов.

Можно посмотреть на этот акт и с позиций присутствия в нем рационального

компонента. Закуривая сигарету, рассчитывала ли девушка привлечь к себе внимание

окружающих или это произошло у неё практически неосознанно – в силу привычки?

А может быть девушка закурила под влиянием аффекта, вызванного, скажем,

провалом на экзамене? Ведь табак – это наркотик, оказывающий определенное

стимулирующее (успокаивающее) влияние на мозг.

Подобные вопросы можно продолжать и продолжать. Их характер будет

зависеть от того, в какой парадигме работает исследователь и собственно от его

социологического воображения.

Вопросы на развитие социологического воображения:

33

1. Сейчас широкое распространение во всем мире получают рестораны типа

Макдональдс. Как практика быстрого обслуживания влияет на нашу социальную

жизнь? Сказалась ли она как-то на функционировании Вашего университета?

2. Какое исследование можно провести для выявления реальных доходов

студентов? Как Вы полагаете: какой учебник предпочтут купить студенты: учебное

пособие (краткий курс), позволяющие удовлетворительно сдать экзамен, или

серьезный учебник-справочник, который будет в 5 – 10 раз дороже, однако может

оказаться полезным не только для сдачи экзамена, но и в будущей профессиональной

работе?

3. В учебном процессе все более широко используются тесты. Каковы их

функции? Не становятся ли тесты функциональными альтернативами других видов

занятий? Какое влияние эти проверки оказывают, по Вашему мнению, на

ментальность студентов?

Основные термины и выражения:

Полипарадигмальность, макросоциология, микросоциология, теория среднего

уровня, парадигмы, интерпретация парадигмы, структурно–функциональная

парадигма, интегральная (объединительная) парадигма, методология, классическая

методология, неклассическая методология, постнеоклассическая методология,

самоорганизующаяся система, социологическое воображение, символ, функция,

нефункциональность, дисфункция, функциональная альтернатива,

натуралистичность, отраслевая социология

ЛИТЕРАТУРА

Бауман З. Мыслить социологически. М., 1996.– Введение и глава 12

Бергер П.Л. Приглашение в социологию. М.: Аспект Пресс, 1996. – Главы 1, 2, 8

Волков Ю.Г., Мостовая И.В. Социология. М.: Гардарика, 1998. –Рекомендуются

темы 1 и 2

Гидденс Э. Социология. – М.: Эдиториал УРСС, 1999. – Глава 1

Медушевский А.Н. История русской социологии. М.: Высшая школа, 1993. –

Рекомендуется как дополнительная литература. В учебном пособии показано влияние

русской социологии XIX – начала XX вв. на мировую науку

Миллс Ч.Р. Социологическое воображение. М.: Издательский Дом NOTA BENE,

2001

Монсон Пер. Лодка на аллеях парка. Введение в социологию. М., 1995. –

Разделы 1-4

Общая социология: Учебное пособие / Под общ. Ред. А.Г. Эфендиева.– М.:

ИНФРА-М, 2000. – Глава 1

Смелзер Н. Социология. М.: Феникс, 1994. – Глава 1

Социология. Основы общей теории. Учебник для вузов. Под ред. Г.В.

Осипова. М., Аспект-Пресс, 1998. – Рекомендуются главы 1 и 2

Учебный социологический словарь с английскими и испанскими

эквивалентами. Издание 4-е, дополненное, переработанное. Общая редакция

С.А.Кравченко. М.: Экзамен, 2001

Фролов С.С. Основы социологии. М.: Юристъ, 1997. Главы 1 и 2

Штомпка П. Теоретическая социология и социологическое воображение.

– Социологический журнал, 2001, № 1

34

Ядов В.А. И все же умом Россию понять можно. – Россия:

трансформирующееся общество. М.: Канон-Пресс-Ц, 2001. – В статье речь идет о

наиболее популярных и перспективных социологических парадигмах.

Ядов В.А. Стратегия социологического исследования. Описание, объяснение,

понимание социальной реальности. – М.: «Добросвет», 1998. – Рекомендуется глава I

Farley J.E. Sociology. – Prentice Hall, 1998, сhapter one “Sociology: The Discipline”;

сhapter two “How Sociology Is Done”

Ritzer G. Classical Sociological Theory. – McGraw-Hill Higher Education, 2000,

сhapter 1 “A historical sketch of sociological theory: the early years”; сhapter 2 “A

historical sketch of sociological theory: the later years”

Schaefer R.T. Sociology. – McGraw-Hill Higher Education, 2001, сhapter one

“The Sociological perspective”

35

studfiles.net

Социологическое воображение — МегаЛекции

Миллс Чарльз Райт.

Миллс Чарльз Райт.

М 60 Социологическое воображение// Пер. с англ. О. А. Оберемко.

Под общей редакцией и с предисловием Г. С. Батыгина. - М.: Изда

тельский Дом NOTA BENE, 2001. - 264 с.

Книга известного американского социолога Ч. Миллса (1915 - 1962)

издается в России впервые. Его публикации неизменно вызывали

большой общественный резонанс. В данной работе, ставшей

классической, автор выдвигает новые идеи по методологии

исследования социальных процессов, рассматривает связи и

взаимозависимость личности и общества, анализирует факторы

распределения власти. Особое внимание Миллс обращает на принципы

интеллектуального творчества и качества, необходимые социологу

для объективных исследований. Книга актуальна и сегодня.

Рассчитана на социологов — студентов, преподавателей, научных ра

ботников, а также на специалистов других общественных наук.

Предисловие

Если попытаться сформулировать основную тему "Социологического

воображения", то можно сказать, что книга посвящена призванию

социолога. Ее основной тезис предельно краток: "Каждый социолог

сочиняет свою методологию". Чарльз Райт Миллс был одним из

первых, кто максимально резко поставил вопрос о моральной

ответственности обществоведа и тем самым бросил вызов

академическому сообществу. Социологическое воображение — это

мастерство критически мыслящего интеллектуала. Цель социологии

заключается, по мнению Миллса, в том, чтобы превратить

бесформенную и темную человеческую массу, включая политиков, в

просвещенную разумную публику - задача, которую ставили

основатели американской социологии. Миллс говорил: "Одно дело

толковать об общих проблемах на национальном уровне и совсем

другое — сказать конкретному человеку, как следует поступать"'.

Судьба и характер Миллса поразительно отразились в "Социо

логическом воображении". Ученик и биограф Миллса Ирвинг Горовиц,

обсуждая стили социологической работы, провел различие между

социологами, которые занимаются своим делом восемь часов в день,

и социологами, можно сказать, двадцатичетырехчасовыми2. Речь

идет не столько о количестве рабочего времени, сколько об отноше

нии социолога к своему ремеслу и, более широко, о призвании об

щесFтвоведа. "Двадцатичетырехчасовой" социолог подчиняет профес

сии всего себя и, адресуя свои идеи не столько коллегам, сколько

публике, ставит целью научить людей жить и переустраивать мир на

началах разума и справедливости. Личные проблемы он обычно воз

водит в ранг проблем общественных, научные расхождения равно

значны для него мировоззренческому конфликту, а профессиональная

карьера становится судьбой мыслителя, иногда непризнанного.

Превращая ремесло в творческое горение, он нередко забывает о

1 Horowitz I. Professing sociology. Chicago: Aldine Publishing

Co., 1968. P. 171.

2 Ibid. P. 206.

чувстве меры, и тогда одержимость определенной идеей мешает ему

дистанцироваться от личных пристрастий и соблюдать дисципли

нарные каноны науки. В то же время такой исследователь сохраняет

веру в факт и объективность научного метода. Разрушая каноны

"нормальной науки", он может развенчать устоявшиеся идеалы и,

отвергнув привычные нормы воспроизводства знания, создать новую

j`prhms мира. При этом не исключена возможность превращения

"двадцатичетырехчасового" социолога в маргинала. Почти всегда в

его работе возникает драматическая дилемма — нечто вроде

ролевого конфликта, присущего самой миссии интеллектуала как

"легитима-тора" общественных ценностей в современном мире1. По

всей видимости, Миллс был именно таким "двадцатичетырехчасовым"

социологом, не отделявшим свою жизнь от науки. Э. Шиле нашел

исключительно точное заглавие для своей разгромной рецензии на

"Социологическое воображение" — "Воображаемая социология"2. Иное

дело, что, во многих случаях, последствия воображаемой Милл-сом

ситуации оказывались реальными.

Чарльз Райт Миллс родился в 1916 г. в Техасе в католической

семье. Умер он в 1962 г. в сорокашестилетнем возрасте от инфарк

та, получив незадолго до этого профессуру в Колумбийском уни

верситете в Нью-Йорке. В студенческие годы Ч. Миллс испытал

сильное влияние прагматизма с его акцентом на определяющую роль

индивидуально-личностного освоения мира. Социологией он стал

серьезно заниматься в университете Висконсина, под влиянием

Говарда Беккера, где защитил докторскую диссертацию о праг

матизме. В 1939 г. Миллс опубликовал в "American sociological

Review" статью "Язык, логика и культура", принесшую ему из

вестность среди профессионалов. В 1940 г. выходит в свет его

статья о мотивационном словаре, используемом в науках о

поведении. Но творческий стиль Миллса нашел наиболее полное

выражение в его статье " Профессиональная идеология социальных

патологов"3, которая вызвала шок среди американских социологов.

1 Homwitz I. L. С. Wright Mills: An American Utopian. New York:

The Free Press, 1983.

2 Shils E. Imaginary Sociology // Encounter. June, 1960. P. 77 —

80.

3 Mills Ch. W. The professional ideology of social patologists

// American Journal of Sociology. Vol. 49. No. 2. September

1943.

Проанализировав две дюжины учебников по социальной дез

организации, двадцатисемилетний доктор социологии показал, что в

основе "научных" представлений социологов и социальных пси

хологов о социализации лежит расхожая мораль жителя небольшого

американского городка. Впоследствии эта статья много раз пере

издавалась как образец "социологии социологии".

В 1945 г. сбылась мечта Миллса — он был приглашен в Колумбийский

университет в Нью-Йорке, где стал руководителем отдела

социологии труда в Бюро прикладных социальных исследований,

которое возглавлял Пол Лазарсфельд. Несколько летработы с

Лазарсфельдом и Джорджем Ландбергом самым серьезным и

причудливым образом повлияли на интересы и образ мышления

Миллса. Успехом своих книг по социальному расслоению амери

канского общества он в немалой степени обязан не только посто

янному интересу к теоретическому наследию Макса Вебера, но и

хорошо отработанной методике анализа эмпирических данных. В то

же время Миллс испытывал органическую неприязнь к эмпирической

рутине, которая в полной мере проявилась в резкой и местами

несправедливой критике "методологического эмпиризма", что

отражено в одной из глав "Социологического воображения".

Его отношение к теории было довольно противоречивым. Как и

многие критически мыслящие американские интеллектуалы, Ч. Миллс

находился под сильным впечатлением от работ Ч. Пирса, Д. Дьюи,

Т. Веблена и одновременно считал себя последователем М. Вебера и

К. Маркса. В начале 1950-х годов он вместе с Хансом Гертом

опубликовал книгу "Характер и социальная структура", где его

p`mmhe прагматистские установки были вытеснены идеей обу

словленности характера и поведения надличностными социальными

структурами1. С этого времени Миллс стал считать себя после

дователем "классической традиции" в общественной мысли. Своей

приверженностью идеям Вебера он обязан прежде всего X. Герту,

вместе с которым издал в переводе на английский язык сборник

эссе великого немецкого социолога2. Несомненно, интерпретация

1 Mills Ch. W., Gerth И. Character and social structure. New

York: Oxford University Press, 1953.

2 From Max Weber: Essays in sociology // Ed. by H.Gerth,

C.Wright Mills. New York: Oxford University Press, 1946.

Миллсом социального класса в терминах доходов, власти и престижа

определена веберовской теорией. При этом неокантианская "свобода

от ценностей" Миллсу была совершенно чужда. Ирвинг Горовиц имеет

все основания считать, что Миллс прагматизировал и

радикализировал Вебера1, в то же время не принимая марксовский

постулат о возрастании анархии капиталистического производства и

противопоставляя ему тезис Вебера о рационализации современного

капиталистического общества. У К. Маннгейма Миллс заимствовал

идею о революционной миссии интеллигенции. Он был убежден, что

социолог не должен быть беспристрастным наблюдателем, а,

наоборот, обязан активно участвовать в преобразовании социальных

порядков, открыто отстаивая определенные ценности и нести всю

полноту моральной ответственности. Вероятно, его восприятие

теоретического классического наследия было по преимуществу

эмоциональным. Во всяком случае в сухих теоретических выкладках

Парсонса он не обнаружил ничего, кроме банальностей. Напряженная

спекулятивная изощренность, казалось бы, близких по духу

"франкфуртцев", Миллсу была столь же недоступна. Он остался

независимым мыслителем и даже при своих антикапиталистических

убеждениях не примкнул к леворадикаль-ному движению.

Адаптацию Миллса в академическом сообществе затрудняла не только

теоретическая эклектичность его воззрений. Он считался среди

социологов аутсайдером и анархистом еще и потому, что характер

правдолюбца позволял ему не признавать условностей. При этом

Миллсу, как искреннему и бескорыстному человеку, многое сходило

с рук. Будучи студентом, он препирался с преподавателями, но по

чти все они дали ему хорошие рекомендации для успешного завер

шения учебы. Ученую степень ему присудили, несмотря на то, что

он отказался учесть замечания рецензентов. Работая в Бюро при

кладных социальных исследований, он не справился с порученным

ему проектом и был уволен со своей должности, но все-таки умуд

рился сохранить работу в одном из самых престижных университетов

Америки. В 1956 г. Миллс получил звание профессора Колумбийского

университета, хотя ему так и не разрешили преподавать

1 Horowin. I. Professing sociology. Chicago: Aldine Publishing

Co., 1968. P. 192.

социологию на старших курсах. Признание пришло к Миллсу уже

после смерти, в 1960-е годы, когда на волне "критики

социологического разума" он стал одним из героев "новых левых".

Апогей профессиональной карьеры Миллса пришелся на 1950-е годы,

когда социологическая наука приобрела отчетливые инсти

туциональные очертания. Довоенная монополия Чикагской школы

сменилась интенсивным развитием социологических центров в

Колумбийском университете, в Гарварде, Мичигане, Калифорнии. Это

был период, когда вера в возможности научного знания была

практически безгранична. Профессионализация социологии выдвинула

на первый план ее внутридисциплинарные, прежде всего тео

ретические и методологические проблемы. Эталоном исследова

тельской работы считался тогда проект "Американский солдат" (ру

ководитель Сэмюэл Стауффер), в котором участвовали почти все

ведущие американские социологи и социальные психологи. Соци

альные проблемы рассматривались в этой традиции лишь в той мере,

в какой они сформулированы как проблемы науки. Миллс же не

принимал автономии научного знания и считал обществоведа

ответственным за несовершенство социальных порядков.

В центре научных интересов Миллса — проблема распределения

власти в современном обществе. Он был последовательным критиком

капитализма и считал, что западная демократия представляет собой

власть олигархии. В книгах "Новые люди у власти" (1948), "Белые

воротнички: средние классы в Америке" (1951) и "Властвующая

элита" (1956)1 он показал взаимопроникновение финансового

капитала, политической власти и стандартов престижа.

"Властвующая элита" стала одной из самых популярных книг,

написанных в жанре социологической публицистики. Наряду с

"Человеком организации" Уильяма Уайта, "Одинокой толпой" Дэвида

Рисмена, Н. Глейзера и Р. Дэнни, "Другой Америкой"

МайклаХаррингтона, "Сексуальным поведением мужчин [и женщин]"

Альфреда Кинси, "Академическим сознанием" Пола Ла-зарсфельда и

В. Тиленса, книга Миллса стала бестселлером и сформировала у

образованной публики 1950-х годов впечатление о социологической

науке. Миллс развивал идею, что институты представительной

1 Имеется русский перевод: Миллс Ч. Властвующая элита. М.: Ино

странная литература, 1959.

демократии используются в интересах финансовой, военной и

бюрократической олигархии, а на смену малому бизнесу приходит

"новый средний класс" — менеджеры и профессионалы, зависящие от

бюрократии. В 1958 г. Миллс опубликовал книгу "Причины третьей

мировой войны", в 1959-м — "Социологическое воображение", в 1960-

м - "Слушайте, янки", в которой в ярких красках убеждал

американцев в демократическом характере кубинской революции и

доказывал необходимость сближения капитализма и социализма. В

1960 г. под редакцией Миллса вышла небольшая хрестоматия

"Марксисты", сыгравшая важную роль в пропаганде леворадикальной

идеологии. В этой книге рассматриваются идеи Маркса, Троцкого,

Ленина, Сталина, Мао Цзэдуна, Хрущева, Че Гевары, и завершается

она вопросом, адресованным Коммунистической партии Советского

Союза: "Используются ли идеалы классического марксизма лишь в

качестве идеологии для циничного прикрытия власти или они

воспринимаются правящей элитой вполне серьезно как направление

политики и цель, к которой действительно следует стремиться? ".

Книга "Социологическое воображение" многократно переиздавалась

на английском языке и остается одной из классических работ по

социологии. На русском языке книга издается впервые. Читая

Миллса сегодня, в конце 1990-х годов, можно представить, будто

он участник современных дискуссий. В книге есть удивительные про

зрения . Например, он точно и ясно говорит о постмодерне, о

котором ныне не пишет только ленивый. В то же время считать

Миллса первым постмодернистом нет необходимости. Также нет нужды

использовать идею "социологического воображения" для очередного

опровержения эмпиризма. Миллс по преимуществу принадлежит

американской социологии 1950-х годов. Вместе с тем, социальные

структуры и человеческая деятельность, феноменологическое и реи-

фицированное знание, социология и политика, призвание и судьба

интеллектуалов - таковы "вечныетемы" социологии, которые вряд ли

могут компетентно обсуждаться без ссылок на работы Миллса.

Поэтому "Социологическое воображение" лучше приниматьсшп grano

salis и рассматривать как одну из книг, которые занимают

достойное место в социологической библ иотеке.

Г. С. Батыгин, доктор философских наук, профессор.

Посвящается Харви и Бетти

1. Что нам обещает социология

В наши дни частная жизнь нередко представляется чередой ловушек.

Люди чувствуют, что в повседневной жизни они не в состоянии

справиться со своими бедами, и часто в этом абсолютно правы. Все

то, о чем человек обычно знает непосредственно из опыта, все,

что пытается делать, находится в пределах частной жизни; его

представления и возможности ограничены узкими рамками работы,

семьи, соседского окружения, за пределами которых за него

действуют другие, а сам он остается простым зрителем. Но чем

сильнее чувствуется, пусть даже смутно, приближение внешней

угрозы со стороны чьих-то честолюбивых замыслов, тем сильнее

становится ощущение западни.

За этим ощущением скрываются, казалось бы, независимые ни от

чьей воли изменения, которые происходят в самой структуре

обществ и охватывают целые континенты. Однако исторические факты

суть еще и факты успехов и неудач отдельных людей. В период

индустриализации общества крестьяне становятся рабочими, феодалы

или теряют свое могущество, или превращаются в предпринимателей.

Когда одни классы возникают, а другие сходят с исторической

арены, люди получают работу, или оказываются не Удел; когда

кривая инвестиций идет вверх или вниз, люди обретают новое

дыхание или падают духом. Когда случаются войны, страховой агент

получает в руки гранатомет, служащий магазина становится

оператором радиолокационной установки; их жены живут без мужей,

дети растут без отцов. Жизнь индивида и ход истории общества

нельзя понять по отдельности, без постижения того и Другого

вместе.

Однако люди обычно не объясняют испытываемые ими трудности

историческими событиями или институциональными противоречиями,

они не связывают личное благополучие с подъемами и кризисами в

обществе. Редко отдавая себе отчет в существовании сложной связи

между тем, как складывается их жизнь, и историческим процессом,

простые люди обычно не знают, что от этой связи зависит и то,

какими они станут завтра, и то, как будет делаться история, в

которую они могли бы внести свою лепту. Большинство не обладает

тем качеством ума, которое необходимо для осмысливания

взаимосвязей между человеком и обществом, между биографией и

историей, между отдельной личностью и целым миром. Люди не

могут, стараясь улаживать свои личные неурядицы, контролировать

стоящие за ними структурные трансформации.

Это и неудивительно. В какую еще эпоху столь значительные массы

людей переживали невероятно стремительные и глубокие социальные

потрясения? Если американцам неведомы катастрофические

изменения, претерпеваемые людьми в других обществах, то этим они

должны быть обязаны конкретным историческим обстоятельствам,

которые очень быстро становятся "просто историей". Те или иные

исторические события оказывают влияние на каждого человека. В

течение жизни одного поколения Европа, вмещающая шестую часть

человечества, бывшая некогда средоточием феодализма и

отсталости, превратилась в развитую и грозную силу. С

освобождением колоний от политической зависимости установились

новые, завуалированные формы империализма.[В мире постоянно

opnhqundr революции, ибо люди оказываются зажаты в тиски новых

типов власти. Возникают тоталитарные общества, одни из которых

вскоре разваливаются, другие достигают сказочных успехов. После

двухсот лет победоносного шествия капитализм доказал, что только

он способен превратить общество в промышленную машину. Однако по

истечении двух веков радужных надежд даже формальной демократией

пользуется ничтожно малая часть человечества. Повсюду в

развивающихся странах старый жизненный уклад рушится, и ранее

смутные чаяния оформляются в насущные требования. В развитых

странах орудия власти и насилия становятся тотальными по

проникновению во все сферы жизни общества и бюрократическими по

форме. Само человечество предстает перед нами сверхнацией,

которая концентрирует на своих полюсах наиболее организованные и

мощные силы для подготовки третьей мировой войны.

Скорость, с которой ныне история обретает новые формы, опережает

способность человека ориентироваться в мире в соответствии с

подлинными ценностями. Да и о каких ценностях можно говорить?

Даже не впадая в панику, люди часто понимают, что старое

мышление и мироощущение терпят крах, а новые веяния сомнительны

в моральном отношении. Надо ли удивляться тому, что простые люди

чувствуют себя беспомощными, столь неожиданно оказавшись перед

необходимостью непосредственно иметь дело с более широкими

социальными контекстами? Они не могут понять ни смысла

современной исторической эпохи, ни того, какое влияние она

оказывает на их собственную жизнь. Стремясь сохранить свою

индивидуальность, они становятся морально бесчувственными и

каждый пытается замкнуться в своей частной жизни. Надо ли

удивляться тому, что ими овладевает чувство безысходности?

Люди нуждаются не только в информации — ибо в "эпоху факта"

информация настолько поглощает их внимание, что они не успевают

ее усваивать. Люди нуждаются не только в навыках здравого

мышления, несмотря на то, что усилия, затрачиваемые на их

приобретение, нередко истощают и без того скудные духовные силы.

Они нуждаются, и чувствуют это — в особом качестве ума, которое

поможет пользоваться информацией и развивать мышление, чтобы

достичь ясного понимания того, что происходит как в мире, так и

с ними самими. Я намерен утверждать — надежды на развитие такого

качества ума журналисты и гуманитарии, артисты и публика, ученые

и издатели начинают возлагать на то, что можно назвать

социологическим воображением.

1.

Тот, кто обладает социологическим воображением, способен

понимать, какое влияние оказывает действие исторических сил на

внутреннее состояние и жизненный путь людей. Оно позволяет

объяснять, как в бурном потоке повседневной жизни у людей часто

формируется ложное сознание своих социальных позиций. В этом

водовороте событий являет себя устройство современного общества,

которое формирует психический склад людей. Также и личные

трудности людей упираются в независимые от них проблемы, а

равнодушие публики к отдельному индивиду проявляется в

озабоченности лишь социально значимыми вопросами.

Первым результатом социологического воображения и первым уроком

основанной на нем социальной науки является понимание того, что

человек может постичь приобретенный жизненный опыт и выверить

собственную судьбу только тогда, когда определит свое место в

контексте данного времени, что он может узнать о своих жизненных

шансах только тогда, когда поймет, каковы они у тех, кто

находится в одинаковых с ним условиях. С одной стороны, это

fsrjhi урок, с другой — замечательный. Нам неведомы пределы,

человеческих возможностей в стремлении к покорению высот и к

добровольному падению, к страданию и ликованию, к упоению жес

токостью и к наслаждению игрой разума. Но в настоящее время мы

узнали, что границы "человеческой натуры" пугающе широки, что

каждый индивид от поколения к поколению проживает свою биографию

в определенном обществе, в соответствующем историческом

контексте. Самим фактом своего существования он вносит собствен

ный, хотя и ничтожно малый, вклад в формирование общества, выбор

направления его исторического развития, несмотря на то, что он

сам является продуктом общества и конкретно-исторических обще

ственных сил.

Социологическое воображение дает возможность постичь историю и

обстоятельства отдельной человеческой жизни, а также понять их

взаимосвязь внутри общества. В этом заключается задача, которую

можно выполнить с его помощью. Принятие на себя такой задачи и

осознание ее перспектив — характерная черта классической

общественной мысли. Эта черта присуща и напыщенно многословному

и скрупулезному Герберту Спенсеру, и изящно, но бескомпромиссно

вскрывавшему язвы общества Эдварду Россу, Огюсту Конту и Эмилю

Дюркгейму, замысловатому и проницательному Карлу Маннгейму. Ею

отмечены все наиболее выдаю-' щиеся интеллектуальные достижения

Карла Маркса, в ней источник блистательных ироничных прозрений

Торстейна Веблена, многомерных конструкций реальности Йозефа

Шумпетера, это основа психологической гибкости У. Лекки и,

равным образом, необычайной глубины и ясности Макса Вебера. Эта

черта присуща всем лучшим современным достижениям в области

исследований человека и общества.

Ни одно социальное исследование, если оно не обращается к

проблемам человеческой жизни, истории и их взаимодействию в

обществе, не может выполнить стоящие перед авторами задачи.

Какие бы специальные вопросы ни затрагивали классики общест

венной мысли, сколь бы узкой или, напротив, широкой ни была

картина изучаемой ими социальной реальности, всякий, кто ясно

осознал перспективы своей работы, вновь и вновь ставит перед

собой три группы вопросов.

1. Что представляет собой структура изучаемого общества в целом?

Каковы ее основные элементы и взаимоотношения между ними? Чем

структура изучаемого общества отличается от других типов

социального порядка? Какую роль играют те или иные особенности

данной структуры в процессе ее воспроизводства и изменения?

2. Какое место занимает данное общество в человеческой истории?

Каковы механизмы его изменения? Каковы его место и роль в

развитии всего человечества? Какое влияние оказывает тот или

иной элемент структуры изучаемого общества на соответствующую

историческую эпоху и что в этом элементе, в свою очередь,

обусловлено исторически? В чем заключается сущность конкретной

исторической эпохи? В чем ее отличие от других эпох? Каковы

характерные для нее способы "делания" истории?

3. Какие социальные типы преобладают в данном обществе и какие

будут преобладать? Какой отбор они проходят и как формируются,

как обретают свободу или подвергаются угнетению, становятся

восприимчивыми или безразличными? Какие типы "человеческой

натуры" раскрываются в социальном поведении и характере

индивидов, живущих в определенном обществе в данную эпоху? И

какое влияние оказывает на "человеческую натуру" каждая

конкретная особенность исследуемого общества?

Именно такого рода вопросы ставили перед собой лучшие

представители общественной мысли независимо оттого, являлись ли

объектом интереса великое государство или узкое литературное

rewemhe, семья, тюрьма или религиозное движение. Подобные

вопросы составляют интеллектуальный каркас классических

исследований о поведении человека в обществе, их неизбежно

задает каждый, кто обладает социологическим воображением. Ибо

такое воображение дает возможность социологам переходить от

одной Перспективы к другой, от политической к психологической,

от рассмотрения отдельной семьи к сравнительному изучению

государственных бюджетов разных стран, от воскресной школы к

армейскому подразделению, от обследования отдельного предприятия

к изучению современной поэзии. Социологическое воображение по

зволяет перейти от исследования независимых от воли отдельного

индивида общих исторических изменений к самым сокровенным

свойствам человеческой личности, а также видеть связь между

ними. Использовать эту возможность нас побуждает постоянное

стремление понять социально-историческое значение человека в

таком конкретном обществе, которое обеспечивает ему проявление

своих человеческих качеств и самое существование.

Короче говоря, посредством социологического воображения человек

сегодня надеется понять, что происходит в мире и что происходит

с ним самим — в точке пересечения биографии и истории общества.

Самосознание современного человека, которому свойственно видеть

себя по меньшей мере пришельцем, если не вечным странником, во

многом обусловлено отчетливым представлением о социальной

относительности и трансформирующей силе истории. Социологическое

воображение является наиболее плодотворной формой такого

самосознания. С его помощью у людей, чей кругозор ограничивается

небогатым набором замкнутых траекторий движения, часто

появляется неожиданное чувство, как будто они проснулись в доме,

который до этого им лишь казался знакомым и родным. Верно это

или нет, но они начинают понимать, что теперь они сами способны

к правильным обобщениям, непротиворечивым оценкам и взвешенным

суждениям. Прежние решения, некогда казавшиеся весомыми, теперь

представляются безрассудными и невежественными умствованиями. В

людях вновь оживает способность удивляться. Они обретают новый

способ мышления, производят переоценку ценностей, короче говоря,

их мысли и чувства способствуют осознанию культурной значимости

социальных наук.

2.

Пожалуй, наиболее важно, что социологическое воображение дает

возможность различить понятия "личные трудности, связанные с

внешней средой" и "общественные проблемы, обусловленные

социальной структурой". Такой подход служит важнейшим фактором

социологического воображения и отличительной чертой всех

классических работ в области социальных наук.

Личные трудности определяются характером индивида и его

непосредственными отношениями с другими; они касаются его "я" и

тех ограниченных областей жизни общества, с которыми он лично

знаком. Соответственно, осознание и преодоление этих трудностей,

строго говоря, не выходят за рамки компетенции индивида как

носителя конкретной биографии, а также за рамки непосредственной

сферы его жизнедеятельности, то есть того социального окружения,

которое определяется его личным опытом и до некоторой степени

доступного его сознательному воздействию. Трудности - это

частное дело: они возникают, когда индивид чувствует, что

ценности, которых он придерживается, находятся под угрозой.

Общественные проблемы обычно касаются отношений, которые выходят

за пределы непосредственного окружения индивида и его внутренней

жизни. Такой выход необходим на уровень институциональной

npc`mhg`vhh множества индивидуальных сред жизнедеятельности, а

далее на более широкую структуру социально-исторической

общности, которая, как целое, складывается из многообразного

переплетения и взаимопроникновения индивидуальных сред

жизнедеятельности и общественно-исторической макроструктуры.

Общественные проблемы — называются общественными по-, тому, что

при их возникновении под угрозой оказываются ценности,

разделяемые различными слоями общества. Часто спорят о том, что

же на самом деле представляют собой эти ценности и что именно им

угрожает. Нередко спор оказывается беспредметным только потому,

что, отличаясь по своей природе даже от самых распространенных

личностных трудностей, общественные проблемы плохо поддаются

определению в терминах непосредственного повседневного окружения

простых людей. В действительности общественные проблемы часто

связаны с кризисом институционального порядка, а также с тем,

что марксисты называют "противоречиями" или "антагонизмами".

Рассмотрим с этой точки зрения безработицу. Когда в городе со

стотысячным населением только один человек не имеет работы — это

его личная проблема, для решения которой следует обратить

внимание на характер, способности и непосредственные возможности

данной личности. Но когда нация, обладающая пятидесятимиллионным

трудоспособным населением, насчитывает пятнадцать миллионов

безработных — это уже общественная проблема, и в этом случае мы

не можем надеяться на ее решение в сфере возможностей, доступных

каждому безработному в отдельности. Нарушена сама структура

возможностей. Чтобы правильно сформулировать проблему и

определить уровень ее возможных решений, надо принимать во

внимание экономические и политические институты общества, а не

только личные ситуации и особенности характера отдельно взятых

индивидов.

Рассмотрим войну. Во время войны личные проблемы связаны с тем,

что каждый решает, как выжить или геройски погибнуть, или

сделать на ней деньги, или занять тепленькое и безопасное

местечко в аппарате военного управления или содействовать

завершению войны. Короче говоря, в соответствии со своей шкалой

ценностей люди вписываются в особую конфигурацию индивидуальных

сред обитания, чтобы там пережить войну или придать смысл своей

смерти. Но для решения структурных проблем войны требуется

выявление ее причин, изучение того, как и какого рода люди

выдвигаются на командные посты, каково ее влияние на

экономические, политические, семейные и религиозные институты ,

а также исследование международных отношений, в которых царят

неорганизованность и безответственность.

Рассмотрим семью. Состоя в браке, мужчина и женщина могут

испытывать личные трудности, но если за первые четыре года

совместной жизни на каждую 1000 браков в среднем приходится 250

разводов, то это является индикатором структурной проблемы,

решение которой коренится в самих институтах брака, семьи и

других опирающихся на них социальных установлениях.

Или возьмем метрополис — жуткий и прекрасный, безобразный и

великолепный большой город-спрут. Для многих представителей

высшего класса личное решение "проблемы города" заключается в

том, чтобы в самом сердце метрополиса иметь квартиру в доме с

подземным гаражом, а за сорок миль от города — дом, построенный

по проекту Генри Хилла, сад в стиле Гаррета Экбо*,

* Г. Хилл и Г. Экбо - известные американские архитекторы и дизай

неры. — Прим. ред.

разбитый на сотне акров собственной земли. Внутри этих двух сред

обитания, контролируемых владельцами с помощью небольшого

oepqnm`k` и обслуживаемых собственным вертолетом, многие люди

могли бы решить массу личных проблем, обусловленных "фактами"

города. Однако сколь бы замечательным ни было это решение, оно

отнюдь не снимает общественные проблемы, которые порождены

городом как структурным фактом. Как следует преобразовывать это

удивительное чудовищное создание? Разбить его на отдельные

части, совместив место жительства с местом работы? Провести

косметические улучшения, ничего не меняя по существу? Или

эвакуировав население, взорвать старые города и выстроить новые

на новом месте по новому плану? Каким должен быть этот план? И

кому делать выбор, принимать решение и воплощать его в жизнь?

Это проблемы структурного характера; при их постановке и решении

нам нужно учитывать политические и экономические последствия,

которые отразятся на несчетном количестве индивидуальных сред

жизнедеятельности.

Пока экономика устроена так, что в ней происходят сбои, проблема

безработицы не может иметь личностного решения. До тех пор, пока

война будет неизбежным спутником системы национальных государств

и неравномерного промышленного развития стран мира, простой

человек в своей ограниченной индивидуальной среде

жизнедеятельности — с психиатрической помощью или без нее —

будет бессилен устранить трудности, которые эта система (или

отсутствие системы) ему навязывает. До тех пор пока семья как

социальный институт превращает женщин в милых рабынь, а мужей —

в их повелителей или беспомощных иждивенцев, проблема брака не

может быть удовлетворительно решена исключительно частным

образом. До тех пор пока сверхразвитые мегаполисы со своими

суперсовременными автомобилями будут составлять неотъемлемую

часть самого развитого общества, проблемы городской жизни не

megalektsii.ru

Смотрите также

• 
  Раздражающие средства фармакология реферат
• 
  Миллс социологическое воображение реферат
• 
  Реферат медиация в беларуси
• 
  Язык логики высказываний реферат
• 
  Экологические проблемы москвы реферат
• 
  Школа внешней среды реферат
• 
  Человек машина ламетри реферат
• 
  Философское понимание счастья реферат
• 
  Усиление московского княжества реферат
• 
  Третейский суд рф реферат
• 
  Традиции украинского народа реферат