Попытки выделить главное, определяющее качество человека предпринимались на протяжении всей истории философии. Если древние греки считали важнейшим до стоянием человека разум, то христианская религия пс ставила выше разума веру. Декарт полагал, что главное человеке -- его способность мыслить («мыслю, следовательно, существую»). А Кант утверждал, что сущность человека как мыслящей личности выражается в моральна законе, в чувстве долга, на котором только и может строиться независимая от животной природы, подлинно человеческая жизнь. В XVIII в. французский материалисту Ж. Ламетри доказывал, что человек есть не более чем сложно устроенная «одухотворенная машина»

Жюлье́н Офре́ де Ламетри́ (25 декабря 1709, Сен-Мало, Бретань — 11 ноября1751, Берлин) — французский врач и философ-материалист, был сперва богословом, затем изучал медицину в Лейдене у Бургаве.

Биография

Родился в богатой семье торговца тканями. Изучал богословские науки, физику и медицину. В Лейдене занимался под руководством врача, ботаника и химика Г. Бургаве. В 1742 году возвращается в Париж. В 1743—1744 году участвует вВойне за австрийское наследство в армии герцога де Граммона. Был полковым врачом. Заболев горячкой, на основе наблюдений за своей болезнью пришёл к выводу, что духовная деятельность человека определяется его телесной организацией. Эта идея легла в основу его первого философского сочинения «Естественная история души» („Histoire naturelle de l'âme“, 1745, иначе «Трактат о душе»), вызвавшего озлобление в среде духовенства и сожжённого по приговору суда, как и его сатирическое произведение Politique du Medecin de Machiavel, направленное против злоупотреблений, невежества и самомнения его коллег-врачей.

Ламетри первым во Франции дал последовательное изложение системы механистического материализма. Согласно Ламетри, существует лишь единая материальная субстанция; присущие ей способности ощущать и мыслить обнаруживаются в «организованных телах»; состояние тела всецело обусловливает состояние души через посредство чувственных восприятий. Ламетри отрицал мнение Р. Декарта о животных как о простых автоматах, лишённых способности ощущения. Согласно Ламетри, человек и животные созданы природой из одной и той же «глины» и человека отличает от животных лишь большее количество потребностей и, следовательно, большее количество ума, ибо Ламетри признавал потребности тела «мерилом ума». Человеческий организм Ламетри рассматривает как самостоятельно заводящуюся машину, подобную часовому механизму.

Несмотря на то, что оба запрещённых трактата вышли из печати анонимно, Ламетри был вынужден эмигрировать в Голландию, оставив семью во Франции. Здесь он также анонимно опубликовал сочинение «Человек-машина» („L'homme machine“, 1747, русский перевод 1911), которое также было публично сожжено (но доставило ему широкую известность). В 1748 году по приглашению прусского короляФридриха II переехал в Берлин, где состоял членом Академии наук, личным врачом короля и получил возможность беспрепятственно издавать свои труды, среди прочих — «Человек-растение» (1748), «Человек больше, чем машина» (1748) и «Система Эпикура» (1751). Однако вскоре и в Сан-Суси у учёного возникает конфликт с двором, он принужден выставлять себя чудаком и придворным шутом. Умер Ламетри, по преданию, отравившись паштетом. Согласно указаниям самого Ламетри, оставленным в его последних сочинениях, учёный был отравлен. Смерть Ламетри так никогда и не была расследована.

Основные идеи из сочинения Ламетри «Человек машина»

Ламетри выступал против декартовского положения, что животные лишены какой-либо чувствительности, считая, что все живые существа обладают одинаковой способностью чувствовать, и это характерно не только для человека, но и для всех животных. Этот взгляд он развивает в книге "Человек-машина" (1747). Хотя название произведения указывает на механистический подход к проблеме человека, по своей сути взгляды Ламетри были далеки от понимания человека лишь механистически.

Человек, согласно Ламетри, существенно отличается от механических устройств, так как он машина особого рода, способная чувствовать, мыслить, отличать добро от зла. "Человеческое тело - это заводящая сама себя машина, живое олицетворение беспрерывного движения". Человек - это часовой механизм, который заводится не механическим способом, а посредством поступления в кровь питательного сока, образующегося из пищи.

Этот питательный сок Ламетри называет "хиласом". Хотя Ламетри сравнивает человеческое тело с часами, он полагает, что человеческий организм продолжает действовать и после поломки, т. е. в результате заболевания. Таким образом, "человек-машина" для Ламетри - это "человек-животное", являющееся единым материальным существом, существом органического мира.

Ламетри первым из философов высказал мысль о возможности происхождения человека от животных. Он также полагал, что причины появления человека необходимо объяснить не только биологическими факторами, для формирования человека требуется язык, членораздельная речь. Для него также было важным воспитание человека: "Без воспитания даже наилучшим образом организованный ум лишается всей своей ценности".

Общественная жизнь - необходимое условие формирования человека. Ламетри полагает, что человек от природы представляет собой вероломное, хитрое, опасное и коварное животное, что люди рождаются злыми. Добродетель Ламетри считает лишь результатом того воспитания, которое получает человек в процессе жизни в обществе. А возможности воспитания очень большие, так как люди как флюгеры под воздействием воспитания поворачиваются в ту или другую сторону. При этом Ламетри не отрицал врожденности некоторых отрицательных черт у человека.

Конечно, уподобление человека машине может и даже должно вызывать иронические ассоциации. И взгляды Ламетри, разумеется, совершенно наивные. Но бескомпромиссная материалистическая позиция Ламетри заострила проблему человека, которая связана прежде всего с проблемой души. Есть она у человека? Или ее нет? А если она есть, то что она собой представляет? Если она - часть организма, "машины", как утверждает Ламетри, то она должна быть как-то пространственно локализована и, стало быть, она есть тело. Следовательно, ее можно вычленить, показать и т.д. Если же это не так, то душа идеальна, т. е. является противоположностью тела по всем своим параметрам. "Все философские системы, рассматривавшие человеческую душу, - пишет Ламетри, - могут быть сведены к двум основным: первая, более древнего происхождения, есть система материализма, вторая - система спиритуализма"

Образ человека, который нарисовал Ламетри и которому он сам стремился следовать, создал ему скандальную известность. Полагая, что предрассудки и заблуждения составляют основу общественного развития того времени, он полагал, что философия должна культивировать истину.

Существующая система законов должна изменяться под воздействием философии. Лишь философия раскрывает заблуждения и несправедливость законов, лишь она имеет определенную точку зрения, чтобы здраво судить о том, что "честно или бесчестно, порочно или добродетельно". Таким образом, философия - это средство истинного преобразования общества на прогрессивных началах. Он считал, что государственные деятели должны быть философами, чтобы успешно управлять государством, выступал как сторонник просвещенного абсолютизма.

Заключение

«Эпоха гениев» вынесла на своем гребне Ламетри, талантливого философа, популяризатора медицины и естествознания. Его анонимно изданное произведение `Человек - машина было публично сожжено за материалистическое и атеистическое направления. В сочинении "Человек-машина""Ламетри рассматривал человеческий организм как самозаводящуюся машину, подобную часовому механизму.

Ламетри признавал протяженную, внутренне активную, ощущающую материальную субстанцию. Формы материи -- органическое, растительное и животное царства (к последнему относится и человек), между которыми, по Ламетри, нет качественных отличий.

Ламетри способность мышления понимал как сравнение и комбинирование представлений, возникших на основе ощущений и памяти. Ламетри -- представитель механицизма, вместе с тем постепенно приближался к идеям эволюции.

Ламетри Жюльен Офреде был сторонником просвещённого абсолютизма, философские идеи Ламетри Жюльен Офреде оказали значительное влияние на Д. Дидро, П. Гольбаха, К. Гельвеция.

Список использованной литературы

1. Алексеев П.В.Философия. - М.: Проспект, 2001.

2. Бенин В. Л., Десяткина М.В. Учебное пособие по социальной философии. -Уфа: БГПУ, 2003.

3. Гуревич П.С. Основы философии. -М.: Гардарики, 2004.

4. www.wikipedia.org

turboreferat.ru

Реферат - Ламетри, Жюльен Офре де

План Введение 1 Биография 2 Творчество 3 Сочинения 3.1 Издания на русском

Введение

Жюльен Офре де Ламетри (фр. Julien Offray de La Mettrie; Lamettrie; 25 декабря 1709, Сен-Мало, Бретань — 11 ноября 1751, Берлин) — французский врач и философ-материалист, был сперва богословом, затем изучал медицину в Лейдене у Бургаве.

1. Биография

Родился в богатой семье торговца тканями. Изучал богословские науки, физику и медицину. В Лейдене занимался под руководством врача, ботаника и химика Г. Бургаве. В 1742 году возвращается в Париж. В 1743—1744 году участвует в Войне за австрийское наследство в армии герцога де Граммона. Был полковым врачом. Заболев горячкой, на основе наблюдений за своей болезнью пришёл к выводу, что духовная деятельность человека определяется его телесной организацией. Эта идея легла в основу его первого философского сочинения «Естественная история души» („Histoire naturelle de l'âme“, 1745, иначе «Трактат о душе»), вызвавшего озлобление в среде духовенства и сожжённого по приговору суда, как и его сатирическое произведение Politique du Medecin de Machiavel, направленное против злоупотреблений, невежества и самомнения его коллег-врачей.

Несмотря на то, что оба запрещённых трактата вышли из печати анонимно, Ламетри был вынужден эмигрировать в Голландию, оставив семью во Франции. Здесь он также анонимно опубликовал сочинение «Человек-машина» („L'homme machine“, 1747, русский перевод 1911), которое также было публично сожжено (но доставило ему широкую известность). В 1748 году по приглашению прусского короля Фридриха II переехал в Берлин, где состоял членом Академии наук, личным врачом короля и получил возможность беспрепятственно издавать свои труды, среди прочих — «Человек-растение» (1748), «Человек больше, чем машина» (1748) и «Система Эпикура» (1751). Однако вскоре и в Сан-Суси у учёного возникает конфликт с двором, он принужден выставлять себя чудаком и придворным шутом. Умер Ламетри, по преданию, отравившись паштетом. Согласно указаниям самого Ламетри, оставленным в его последних сочинениях, учёный был отравлен. Смерть Ламетри так никогда и не была расследована.

2. Творчество

В своих последних работах Ламетри подошёл к идеям эволюции, высказывая мысли о единстве происхождения растительного и животного мира, о постепенном совершенствовании материи и животного царства. Ламетри выдвинул предположение о существовании зоофитов — растений-животных, впоследствии подтвержденное наукой. Развивая точку зрения сенсуализма, Ламетри считал, что внешний мир отражается на «мозговом экране». В этике, исходя из позиций гедонизма, отводил в то же время значительную роль общественному интересу. Согласно его идеям, развитие общества определяется деятельностью выдающихся людей и успехами просвещения; Ламетри был сторонником просвещённого абсолютизма, его философские идеи оказали значительное влияние на Д. Дидро, П. Гольбаха, К. Гельвеция.

3. Сочинения

· «Естественная история души» 1745

· «Ceuvres philosophiques», v. 1—3, P., 1796;

· «Textes choisis…», P., 1954; в рус. пер. — Избр. соч., М. — Л., 1925;

· «Человек-машина» (L’homme machine ) 1748;

3.1. Издания на русском

· Отрывки из произведения Ламетри в книге «Французские просветители XVIII в. о религии», М., 1960;

· Ламетри Ж. О. Сочинения. М.: Мысль, 1976.

· Ламетри Ж. О. Человек-машина // Ламетри Ж.О. Сочинения М. Мысль, 1976

· Ламетри Ж. О. Человек-растение // Ламетри Ж.О. Сочинения М. Мысль, 1976

Литература

· Вороницын И. П. Ла Меттри. — [Харьков], 1925.

· Сережников В. К. Ламетри. — М., [1925];

· История философии. Т. 1. — М., 1957. — С. 539—542.

· Богуславский В. М. Ламетри. — М.: Мысль, 1977. — 160 с. — (Мыслители прошлого). — 50 000 экз.

· Du Bois-Reymond E., «La Mettrie», B., 1875;

· Poritzky J. F., «J. О. de Lamettrie. Sein Leben und seine Werke», B., 1900;

· Boissier R., «La Mettrie…», P., 1931;

· Lemée P., «Julien Offray de La Mettrie», P., 1955;

· Nedeljkovic D., «Lametri», Zagreb, 1961;

· Mendel L., «La Mettrie…», Lpz., 1965.

Источник: ru.wikipedia.org/wiki/Ламетри,_Жюльен_Офре_де

www.ronl.ru

4. «Человек-машина» Ламетри

Янко Слава (Библиотека Fort/Da) || http://yanko.lib.ru

170

главной наукой. Материализм становится враждебным человеку»16.

Враждебность механистического материализма человеку проявляется в том, что живой человек со всеми его человеческими качествами никак не вмещается в понятия и представления этого материализма Последовательным выражением точки зрения механистического материализма на человека является превращение человека в машину. Как мы знаем, Декарт распространил механистические представления на животное. Животное у него — машина. Но Декарт не мог и не осмелился сделать то же самое по отношению к человеку Он слишком хорошо понимал специфику собственно человеческих определений, а именно сознания, мышления, воли и свободы, которые никак не поддаются механической интерпретации. Все это у Декарта — функции особой духовной субстанции, т. е. души. Соотечественники Декарта в XVIII веке осмелились отбросить этот теологический довесок Но тогда человек превращается в машину.

Книгу с таким названием написал доктор медицины Жюльен Офре де Ламетри (1709—1751). Он родился вСен-Мало,учился в Кане и Париже, где защитил докторскую диссертацию. Затем он стажировался в Лейдене, в Голландии, у известного врача, химика и

16 Маркс К., Энгельс Φ.Соч. Τ. 2. С. 143

406

ботаника Германа Бургаве, утверждавшего, что жизненные процессы можно свести к формулам и выразить химическими терминами Бургаве был спинозистом и атеистом.

В1745 году Ламетри публикует работу «Естественная история души» («Трактат о душе»), в которой он пытается представить духовное как свойство материи. Для этого Ламетри отступает от строго механистической трактовки материи у Декарта и считает, что атрибутом материи является не только протяжение, но также движение и потенциальная способность к ощущению. Результатом развития этой способности и является то, что называется душой.

Вэтой работе Ламетри еще с иронией относится не только к идее человека-машины,но и к идееживотного-машиныИ это понятно, поскольку он отступает от механистической трактовки движения вообще. В этой работе Ламетри старается также не вступать в конфликт с Господом Богом. Тем не менее, за свои материалистические и атеистические взгляды Ламетри подвергся гонениям и преследованиям со стороны теологов ифилософов-идеалистов.В 1746 году Ламетри был изгнан из Франции и вынужден эмигрировать в Голландию. Там он и публикует анонимно свой главный труд«Человек-машина»(1748). Однако Голландия была уже не та, что во времена Спинозы, и по постановлению Лейденского магистрата, книга была сожжена палачом. Ламетри находит убежище у «северного Соломона» — прусского короля Фридриха II, где публикует еще целый ряд сочинений, в которых развивает идеи, заложенные в работе«Человек-машина».

Взнаменитом труде Ламетри человек действительно трактуется как машина, хотя и достаточно

сложная. «Человек настолько сложная машина, — отмечает он, — что совершенно невозможно составить себе о ней ясную идею, а следовательно, дать точное определение» 17. Тем не менее, с его точки зрения, в человеке все устроено механически. «Остановимся подробнее, — пишет Ламетри, — на этих пружинах человеческой машины. Все жизненные, свойственные животным, естественные и автоматические движения происходят благодаря их действию. Действительно, тело машинально со-

17 Ламетри Ж.О. Сочинения Μ., 1983. С. 180

407

дрогается, пораженное ужасом при виде неожиданной пропасти; веки, как я уже говорил, опускаются под угрозой удара, зрачок суживается при свете в целях сохранения сетчатой оболочки и расширяется, чтобы лучше видеть предметы в темноте, поры кожи машинально закрываются зимой, чтобы холод не проникал во внутренность сосудов; нормальные функции желудка нарушаются под влиянием яда, известной дозы опиума или рвотного, сердце, артерии и мускулы сокращаются во время сна, как и во время бодрствования; легкие выполняют роль постоянно действующих мехов»18.

Что касается духовного, идеального и тому подобного, то Ламетри считает, что это выдумки теологов Душа — это «лишенный содержания термин, за которым не кроется никакой идеи и которым здравый ум может пользоваться лишь для облачения той части нашего организма, которая мыслит»19 Та же самая «машина», которая перемещается по поверхности Земли, утверждает Ламетри, она же и мыслит. Что касается сути мышления, то мысль, по его мнению, представляет собой только «способность чувствовать» и «мыслящая душа есть не что иное, как чувствующая душа, устремленная на созерцание идей и на рассуждение»20.

Иначе говоря, Ламетри не признает качественного различия между чувством и мышлением, между чувствующей и мыслящей душами, как это было у Аристотеля и Декарта. Ламетри, как и другие сенсуалисты, редуцирует, т. е. сводит мышление к ощущениям. При этом он отбрасывает локковское понятие рефлексии, хотя говорит о том, что мыслящая душа, в отличие от чувствующей, устремлена на созерцание идей и на рассуждение. А ведь созерцать идеи и внешние тела — далеко не одно и то же.

Вместе с тем, при всем своем натурализме и механицизме, Ламетри придает значение образованию «Если организация человека, — пишет он, — является первым его преимуществом и источником всех остальных, то образование представляет собой второе его преимущество. Без образования наилучшим образом

studfiles.net

Ламетри, "Человек-машина"

Более того. Сколько выдающихся философов доказали, что мысль представляет собой только способность чувствовать и что мыслящая душа есть не что иное, как чувствующая душа, устремленная на созерцание идей и на рассуждение. Это можно доказать тем, что, когда угасает чувство, вместе с ним угасает также и мысль, как это бывает в состоянии апоплексии, летаргии, каталепсии и т. д. Ибо нелепо утверждать, что душа продолжает мыслить и при болезнях, сопряженных с бессознательным состоянием, и что она только не в состоянии вспомнить эти свои идеи, которыми она обладала.

Было бы напрасной тратой времени доискиваться сущности механизма движения. Природа движения нам столь же неизвестна, как и природа материи. Единственное средство открыть, как оно в ней происходит,— это воскресить вместе с автором «Истории души»33 древнюю и невразумительную теорию о субстанциальных формах. Но я не более огорчаюсь своему незнанию того, каким образом инертная и первичная материя становится активной и наделенной органами, чем тому, что не могу смотреть на солнце без помощи цветного стекла. Столь же спокойно я отношусь и к другим непонятным чудесам природы, например к появлению чувства и мысли у существа, которое раньше нашему ограниченному зрению представлялось в виде комочка грязи.

Пусть только признают вместе со мной, что организованная материя наделена началом движения, которое одно только и отличает ее от неорганизованной34 (а разве можно опровергнуть это бесспорное наблюдение?), и что все различия животных, как это я уже достаточно доказал, зависят от разнообразия их организации,— и этого будет достаточно для разрешения загадки различных субстанций и человека. Очевидно, во Вселенной существует всего одна только субстанция и человек является самым совершенным ее проявлением. Он относится к обезьяне и к другим умственно развитым животным, как планетные часы Гюйгенса к часам императора Юлиана35. Если для отметки движения планет понадобилось больше инструментов, колес и пружин, чем для отметки или указания времени на часах, если Вокансону потребовалось больше искусства для создания своего «флейтиста», чем для своей «утки», то его потребовалось бы еще больше для создания «говорящей машины»36; теперь уже нельзя более считать эту идею невыполнимой, в особенности для рук какого-нибудь нового Прометея. В силу той же причины природе понадобилось больше искусства и техники для создания и поддержания машины, которая в течение всего своего века способна отмечать все биение сердца и ума, так как, если пульс и не определяет с точностью часов, он во всяком случае является барометром для измерения теплоты и живости тела, по которым можно судить о природе души. Я не ошибусь, утверждая, что человеческое ело представляет собой часовой механизм, но огромных размеров и построенный с таким искусством и изощренностью, что если остановится колесо, при помощи которого в нем отмечаются секунды, то колесо, обозначающее минуты, будет продолжать вращаться и идти как ни в чем не бывало, а также, что колесо, обозначающее четверти часа, и другие колеса будут продолжать двигаться, когда в свою очередь остальные колеса, будучи в силу какой бы то ни было причины повреждены или засорены, прервут свое движение. Таким же точно образом засорения нескольких сосудов недостаточно для того, чтобы уничтожить или прекратить действие рычага всех движений, находящегося в сердце, которое является рабочей частью человеческой машины; напротив, жидкость, объем которой уменьшился вследствие сокращения своего пути, пробегает его тем быстрее, уносимая как бы новым течением, и сердечная деятельность увеличивается благодаря сопротивлению, которое оно встречает в оконечностях сосудов. Если зрительный нерв, будучи сдавлен, перестает пропускать отражение предметов, то потеря зрения нисколько не мешает действию слуха, и, наоборот, потеря этого последнего чувства при прекращении функций ушной мочки не вызывает потери зрения. То же самое происходит и тогда, когда один человек понимает то, что говорят, не будучи в состоянии сам говорить (если это происходит не непосредственно после удара), тогда как другой, который ничего не понимает, но у которого язычные нервы в мозгу свободно действуют, машинально говорит всякий вздор, приходящий ему в голову. Все эти явления нисколько не поражают образованных врачей. Они знают, что им предпринимать, имея дело с природой человека; скажу мимоходом, что из двух врачей лучшим и заслуживающим наибольшего доверия всегда будет, по моему мнению, тот, кто больше опирается на физику или механику человеческого тела и, предоставляя невеждам вопрос о душе и беспокойство, вызываемое этой химерой, серьезно занимается только чистым естествознанием.

Итак, предоставим мнимому господину Черпу37 посмеиваться над философами, считающими животных машинами. Я же смотрю на этот вопрос иначе. Я полагаю, что Декарт был бы человеком, достойным уважения со всех точек зрения, если бы он не жил в век, который ему приходилось просвещать; тогда он познал бы ценность опыта и наблюдения и опасность удаления от них. И тем не менее, я поступлю совершенно справедливо, если противопоставлю этого великого человека всем этим мелким философам и плохим подражателям Локка, которые вместо того, чтобы бесстыдно смеяться над Декартом, лучше постарались бы понять, что без него поле философии, как поле точной науки без Ньютона, может быть, до сих пор осталось бы необработанным.

Конечно, никто не будет оспаривать, что этот знаменитый философ во многом ошибался. Но зато он понимал характер физической природы живых существ; он первый блестяще доказал, что животные являются простыми машинами. И после столь важного открытия, предполагающего столько прозорливости, было бы чистой неблагодарностью не отнестись снисходительно к его заблуждениям!

Все эти заблуждения в моих глазах вполне искупаются этим великим открытием. Ибо в самом деле, сколько бы он ни разглагольствовал о различии двух субстанций, совершенно ясно, что это был для него только ловкий прием, стилистическая хитрость, чтобы заставить богословов проглотить яд, скрытый под формой аналогии, которая: поражает всех и которую не видят только они одни. Ведь эта бросающаяся в глаза аналогия заставляет ученых и настоящих знатоков признать, что гордые и тщеславные существа, гораздо более отличающиеся от животных своей спесью, чем именем людей, сколько бы они ни претендовали на то, чтобы быть выше животных, в сущности являются животными и ползающими в вертикальном положении машинами. Эти машины отличаются тем замечательным инстинктом, из которого посредством воспитания образуется ум, всегда находящийся в мозговой ткани или — при отсутствии или недостаточном развитии и окостенении последней — в продолговатом мозгу, но никогда не в мозжечке; ибо я наблюдал случаи значительного повреждения последнего, а другие — случаи опухоли на нем, а между тем душа при этом не переставала выполнять свои функции.

Быть машиной, чувствовать, мыслить, уметь отличать добро от зла так же, как голубое от желтого, словом, родиться с разумом и устойчивым моральным инстинктом и быть только животным,— в этом заключается не больше противоречия, чем в том. что можно быть обезьяной или попугаем и уметь предаваться наслаждениям. Кстати, кто бы мог a priori предположить, что капля жидкости, выпускаемая при совокуплении, вызывает божественное наслаждение и что из нее рождается маленькое создание, которое в будущем при определенных условиях будет испытывать подобные же наслаждения. Я считаю мысль столь мало противоречащей понятию организованной материи, что она мне представляется основным ее свойством, подобным электричеству, способности к движению, непроницаемости, протяженности и т. п.

Нужно ли приводить новые факты, основанные на наблюдении? Вот еще несколько фактов, на которые ничего нельзя возразить и которые равно доказывают, что человек вполне походит на животных как по своему происхождению, так и по всему тому, что мы сочли существенным при их сравнении.

Я апеллирую к добросовестности наших исследователей. Пусть они скажут нам: разве не верно, что человек, в сущности, вначале червяк, становящийся затем человеком, подобно тому как гусеница становится бабочкой? Весьма серьезные авторы (Бургаве. Основы медицины и др. соч.) научили нас способу видеть это микроскопическое животное (animalcule). Все любознательные люди находили его вслед за Гартсукером в мужском, а не в женском семени; только дураки могут стесняться делать это. Хотя каждая капля семени содержит в себе бесконечное количество этих червячков, ввергаемых в яичник, но только более проворному и сильному из них удается проникнуть и укрепиться в женском яйце, дающем ему первоначальное питание. Это яйцо иногда находили в фаллопиевых трубах, через которые оно входит в матку, где пускает корни, подобно хлебному зерну в земле. Но хотя яйцо принимает там огромные размеры благодаря своему росту в течение девяти месяцев, оно ничем не отличается от яиц других самок, если не считать водной оболочки (amnios), никогда не отвердевающей и растягивающейся до огромных размеров, как об этом можно судить, сравнивая человеческий плод, находящийся в состоянии, близком к появлению на свет (что я имел возможность наблюдать у женщины, умершей за минуту до родов), с зародышами других животных. Во всех случаях мы имеем дело с яйцом в семенной оболочке и животным в яйце, где, стесненное в своих движениях, оно машинально стремится вырваться на свет. Для достижения этого оно своей головой начинает разрывать оболочку, из которой выходит в виде цыпленка, птенца и т. д. К этому я прибавлю еще одно наблюдение, которое я нигде не встречал, а именно что водная оболочка, растягиваясь, не становится более тонкой; она подобна в этом отношении матке, сама субстанция которой раздувается от просачивающихся в нее соков независимо от полнокровия и развития всех сосудов.

Посмотрим на человека в его семенной оболочке и вне ее; рассмотрим при помощи микроскопа самые молодые - 4-, 6-, 8- или 15-дневные зародыши: после этого времени их можно видеть невооруженным глазом. Что же мы увидим? Одну только голову — небольшое круглое яйцо с двумя черными точками, обозначающими глаза. До этого времени, когда все в нем еще не оформлено, видна только студенистая масса, представляющая собой мозг, в котором раньше всего образуются начатки нервов, т. е. основа чувств, и сердце, которое уже в этой студенистой массе обладает способностью самопроизвольно биться; это — «punctum saliens»38, которая, по выражению Мальпиги, быть может, своей подвижностью отчасти обязана влиянию нервов. Потом мало-помалу становится видно, как от головы отделяется шея, которая, растягиваясь, образует сперва грудную полость, куда уже спустилось сердце, чтобы обосноваться там. После этого образуется нижняя часть живота, отделяющаяся перегородкой (диафрагмой). Растягивание плода вызывает, с одной стороны, образование рук, пальцев, ногтей и волос, с другой — бедер, ног; различное положение тех и других указывает на то, что первые нужны для опоры, а вторые для поддержания тела в равновесии. Этот рост изумительно аналогичен прорастанию растений: здесь волосы покрывают верхушку наших голов, там - листья и цветы; и там и здесь в равном великолепии и блеске видна природа; наконец, spiritus rector39 помещается в том месте, где помещена наша душа, эта вторая квинтэссенция человека.

Таково единообразие природы, которое начинают теперь уже понимать, и такова аналогия животного и растительного царства, человека и растения. Возможно даже, что существуют растения-животные, т. е. такие организмы, которые, прозябая, обладают способностью к борьбе, подобно полипам, или выполняют другие функции, свойственные животным.

Вот почти все, что можно сказать о размножении. Нет ничего невозможного в том, что части, которые взаимно притягиваются и созданы для того, чтобы соединяться и занимать то или иное место, соединяются согласно своей природе и что таким путем образуются глаза, сердце, желудок и наконец все тело, как писали об этом великие ученые. Но так как относительно всех этих подробностей опыт не дает нам никаких указаний, я не стану делать никаких предположений, считая все, что недоступно моим чувствам, как бы непроницаемой тайной.

Мужское и женское семя настолько редко встречаются при совокуплении, что я считаю возможным допустить, что семя женщины вовсе не необходимо для зарождения.

Но как можно объяснить это явление без признания соответствия частей тела, которое дает вполне удовлетворительное объяснение сходству детей то с отцом, то с матерью? С другой стороны, объяснение не может иметь большего значения, чем самый факт. По-видимому, при зарождении активную роль играет только мужчина, и безразлично, спит ли при этом женщина или испытывает сильнейшую страсть. Очевидно, расположение частей тела устанавливается заранее в зародыше или даже в семенном живчике мужчины. Но все это выходит за рамки наблюдений самых выдающихся исследователей. Не воспринимая этого своими чувствами, они могут судить о механике образования и развития тел столько же, сколько крот может судить о расстоянии, какое может пробежать олень.

В области природы мы — настоящие кроты. Мы двигаемся вперед точь-в-точь как это животное. Только наше высокомерие может стремиться ставить пределы тому, что их не имеет. Мы оказываемся в положении часов, которые могли бы сказать (вот хорошая тема для баснописца!): «Как, нас сделал глупый рабочий, нас, делящих на части время, точно отмечающих движение солнца и громко повторяющих указываемое нами время? Нет, этого быть не может!» Совершенно так же и мы, неблагодарные, отвергаем общую мать всех царств, по выражению химиков. Мы воображаем или, скорее, предполагаем существование причины более высокой, чем та, которой мы всем обязаны и которая действительно создала все непонятным для нас образом. Нет, в материи низменное существует только для грубых глаз, не познающих ее в самых блестящих ее творениях, и природу вовсе нельзя уподобить ограниченному рабочему. Она производит миллионы людей с гораздо большей легкостью и большей радостью, чем часовщик - самые сложные часы. Ее могущество одинаково проявляется в создании как самого ничтожного насекомого, так и самого гордого человека; живое царство стоит ей не большего труда, чем растительное, и самый великий гений — не более хлебного колоса. Итак, будем судить на основании того, что мы видим, о том, что скрыто от наших любопытных глаз и наших исследований, и не будем ничего воображать сверх этого. Последим за действиями обезьяны, бобра, слона и т. д. Ведь ясно, что они не могут обходиться без ума; так почему отказать в нем этим животным? Если же вы припишете им душу, о фанатики, то вы пропали: утверждайте сколько вам угодно, что вы ничего не решаете о ее природе, отказывая ей в бессмертии,— всякий поймет, что это пустые уверения с вашей стороны, ибо душа животных должна быть или смертной, или бессмертной, как и наша душа, с которой у нее одинаковая судьба, какова бы она ни была. Это значит попасть к Сцилле, желая избегнуть Харибды40.

Разбейте же цепь тяготеющих над вами предрассудков; вооружитесь факелом опыта, и вы окажете природе заслуженную ею честь, вместо того чтобы делать неблагоприятные для нее выводы на основании неведения, в котором она вас оставила. Откройте только глаза и оставьте в стороне все, что вы не можете понять, и вы увидите тогда, что пахарь, ум и знания которого не выходят за пределы его борозды, в существенном ничем не отличается от самого великого гения, как это можно было бы доказать вскрытием мозга Декарта и Ньютона. Вы убедитесь тогда в том, что сумасшедший или глупец представляют собой животных в человеческом облике, тогда как обладающая умом обезьяна есть маленький человек в несколько измененном виде; в том, что, раз в конечном счете все зависит от различия в строении тела, хорошо организованное животное, будучи обучено астрономии, сможет предсказать затмение, а равно выздоровление или смерть, если оно в течение некоторого времени будет обучаться этому в школе Гиппократа или у постелей больных. Вследствие ряда таких наблюдений и истин мы можем приписывать материи удивительное свойство мышления, не будучи в состоянии установить связь между мышлением и материей, так как природа мышления, в сущности, остается для нас неизвестной.

Мы не будем утверждать, что всякая машина, или всякое животное, после смерти совершенно погибает или принимает другую форму, так как мы ничего решительно не знаем об этом. Но утверждение, что бессмертная машина представляет собою химеру или измышление разума, было бы столь же нелепо, как если бы гусеница при виде бренных останков своих сестер стала бы горько оплакивать участь своего вида, который будто бы обречен на уничтожение. Душа этих животных — ведь всякое животное имеет свою душу — слишком ограниченна для понимания метаморфоз природы. Никогда самая даровитая из гусениц не может себе вообразить, что ей предстоит стать бабочкой. То же самое можно сказать и о нас. Можем ли мы знать о нашей судьбе больше, чем о нашем происхождении? Поэтому покоримся неизбежному неведению, от которого зависит наше счастье.

Тот, кто будет думать таким образом, будет мудрым, справедливым человеком, спокойным за свою участь и, следовательно, счастливым. Он будет ожидать смерти, не боясь, но и не желая ее, дорожа жизнью и с трудом понимая, каким образом пресыщение может разбить сердце в этом полном наслаждений мире, уважая природу и испытывая к ней благодарность, привязанность и нежность за все чувства и блага, полученные нами от нее. Счастливый от ощущения и созерцания великолепия Вселенной, такой человек никогда не станет уничтожать жизнь ни в себе, ни в других. Более того, преисполненный гуманных чувств, он будет любить ее свойства даже в своих врагах. Легко представить себе, как такой человек будет поступать по отношению к другим. Он будет жалеть порочных, а не ненавидеть их: в его глазах они будут просто изуродованными людьми. Но, снисходительно относясь к недостаткам устройства ума и тела, он тем более сумеет восхищаться их красотой и добродетелями. Те, кому природа покровительствует, будут казаться ему заслуживающими большего уважения, чем те, с кем она обходится как мачеха. Итак, мы видим, что дары природы — источник всего того, что может нас обогатить,— встречают на устах и в сердце материалиста уважение, в котором все другие им несправедливо отказывают. Наконец, материалист, убежденный вопреки собственному тщеславию в том, что он просто машина или животное, не будет плохо относиться к себе подобным: он слишком хорошо знает природу их поступков, бесчеловечность которых всегда отражает степень рассмотренной выше аналогии между людьми и животными; следуя естественному закону, свойственному всем животным, он не пожелает делать другим то, чего он не хочет, чтобы делали ему.

Итак, мы должны сделать смелый вывод, что человек является машиной и что во всей Вселенной существует только одна субстанция, различным образом видоизменяющаяся. И это вовсе не гипотеза, основанная на предубеждениях и предположениях, не продукт предрассудка или одного только моего разума. Я бы отверг подобного руководителя, которого считаю мало надежным, если бы мои чувства, вооруженные, так сказать, факелом истины, не побудили меня следовать за разумом, освещая ему путь. Но опыт высказался в пользу моего разума, и я соединяю их воедино.

Вы могли убедиться в том, что я делаю самые решительные и логические выводы только в результате множества физических наблюдений, которых не будет оспаривать ни один ученый: только за ученым я признаю право на суждение о тех выводах, которые я делаю из этих наблюдений, отвергая свидетельство всякого человека с предрассудками, не знающего ни анатомии, ни той единственной философии, которая в данном случае имеет значение, а именно философии человеческого тела. Какое значение могут иметь против столь прочного и крепкого дуба слабые тростники богословия, метафизики и различных философских школ? Это — детские игрушки, подобные рапирам наших гимнастических залов, с помощью которых можно доставить себе удовольствие потренироваться, но ни в каком случае не одолеть противника. Надо ли прибавлять, что я имею здесь в виду пустые и пошлые идеи, избитые и жалкие доводы, которые будут приводить относительно мнимой несовместимости двух субстанций, беспрестанно соприкасающихся и воздействующих друг на друга,— идеи, которые будут существовать, пока на Земле останется хотя бы тень предрассудка или суеверия? Такова моя система или, вернее, если я не заблуждаюсь, истина. Она проста и кратка. Кто хочет, пусть попробует оспаривать ее!

* По изданию: Ламетри Ж.О. Сочинения / Общ. ред., предисл. и примеч. В.М. Богуславского. – 2-е изд. – М.: Мысль, 1983. – 509 с. Пер. с фр. Э.А. Гроссман и В. Левицкого (стр. 169-226)

1 Эли Люзак издавал трактат «Человек-машина» трижды: один раз в августе 1747 года и дважды в 1748 г. Затем вышел в свет английский перевод книги в 1750 г. В 1751 г. Ламетри включил этот трактат в свои «Философские сочинения».

2 Когда писалось это «предуведомление», между Ламетри и маркизом д'Аржансом никаких отношений не существовало. Рукопись «Человека-машины» не доставлялась из Берлина, она была создана и вручена издателю в Лейдене. В этих условиях и упоминание о Берлине, и вымысел о просьбе прислать несколько экземпляров д'Аржансу были неплохим средством сохранить инкогнито автора. Но вскоре Ламетри оказался во дворе Фридриха II, войдя в кружок вольнодумцев, которых приблизил к себе король. Здесь ему пришлось близко познакомиться с маркизом. Последний хотя и был вольнодумцем, но лишь внешне вел себя дружелюбно по отношению к Ламетри, к которому относился отрицательно - и потому, что как царедворец он был возмущен тем, что король так приблизил к себе «выскочку», чего не был удостоен ни сам д'Аржапс, ни знатные его друзья, и потому, что радикальность взглядов Ламетри и вызывающее его поведение компрометировало, по мнению маркиза, философов и их идеи.

3 Альбрехт фон Галлер. В ответ на это посвящение в «Journal des savants» появляется «Письмо г-на Галлера, члена верховного совета, члена корпорации врачей его величества короля Британии, ординарного профессора Геттингенского университета, члена совета, управляющего республикой Берн», где говорится: «Так как анонимный автор «Человека-машины» посвятил мне это сочинение, в равной мере опасное и мало обоснованное, я считаю своим долгом перед Богом, перед религией и перед самим собой сделать настоящее заявление, каковое я прошу господ издателей «Journal des savants» включить в издаваемый ими журнал... Я отмежевываюсь от этой книги, полностью противоположной моим взглядам. Я рассматриваю ее посвящение мне как самое жестокое из всех оскорблений, которые анонимный автор нанес всем честным людям, и я прошу уважаемую публику принять мои заверения в том, что я никогда не имел с автором «Человека-машины» какой бы то ни было связи — ни знакомства, ни переписки, ни дружбы — и что я счел бы величайшим несчастьем какое бы то ни было согласие его взглядов с моими».

4 По преданию, в момент, когда римские войска ворвались в Сиракузы, Архимед, склонившийся над геометрическим чертежом, начертанным на песке, был погружен в размышления. Подбежавшему к нему римскому воину ученый с раздражением сказал: «Отойди, не загораживай свет, ты мешаешь мне рассмотреть чертеж»,— и... пал замертво от меча этого воина.

5 Минерва, в древнеримской мифологии богиня — покровительница наук, искусств, ремесел, врачевания. У Ламетри были основания отнести к великим людям, увенчанным Минервой, Линнея. Ведь созданная знаменитым шведским ученым классификация всех растений и животных (разумеется, известных тогда) помогала выявить то единство всего живого, которого сам Линней не видел. Этот момент в трудах Линнея оценил, по-своему его интерпретируя, Ламетри. Но Ламетри не принимал искусственность классификационных принципов Линнея и не был согласен с его отрицанием органической связи всех «царств» природы — минералов, растений, животных. Кроме того, Ламетри отвергал традиционное религиозное представление о том, что внутри каждого царства виды неизменны, что их количество, их особенности всегда были такими, какими они вышли из рук Творца; Линней же это представление всецело разделял.

6 Мопертюи был приглашен возглавлять берлинскую Академию наук в царствование величайшего из королей, т. е. Фридриха II.

7 Братьями Елены (Кастором и Поллуксом) древние называли разряд, наблюдаемый в высоко расположенных предметах при скоплении грозовых туч.

8 Автор данного сочинения — аббат Плюш.

9 Он явно допускает логическую ошибку petitio principii: предвосхищение основания (лат.) — логическая ошибка, заключающаяся в том, что в доводах, посредством которых какой-то тезис доказывается, этот тезис (обычно в скрытом виде) уже содержится.

10 Попытка внушить читателю, что автор «Естественной истории души» и автор «Человека-машины» — разные лица.

11 Знаменитый поэт — Вольтер. Это замечание многие считали одной из причин острой неприязни, которую Вольтер питал к Ламетри.

12 История животных и людей доказывает влияние семени отцов на ум и тело детей.

13 В «Мемуаре, содержащем многочисленные наблюдения болезней мозга, посредством которых постарались открыть подлинное место в мозгу, в котором душа осуществляет свои функции» (1708), Пейрони приходит к выводу, что мозолистое вещество мозга — та его часть, которая выполняет функции «души».

14 «О мозге» и «О душе животных».

15 Отсюда видно, что, по мнению Ламетри, определенная организация является подлинной причиной как отличия живой материи от неживой, так и различий в степени развития психики у различных животных. Говоря, что мы не в состоянии раскрыть всех связей, существующих между причинами и следствиями, философ явно имеет в виду неисчерпаемые множество и сложность таких связей.

16 Трамбле открыл, что если разрезать на части некоторые живые существа, то эти части вскоре становятся самостоятельными живыми организмами. Можно это открытие (сделанное в 1740 г.) назвать бесполым размножением (как это делает Ламетри). Но собственно бесполое размножение (партеногенез) у тлей открыл в том же 1740 г. швейцарский ученый Шарль Бонне.

17 Автор — Трамбле. Полное название его работы: «Мемуар к истории одного рода пресноводных полипов с руками в виде рогов» (1744).

18 Более двадцати лет спустя (в 1769 г.) Дидро писал: «Мы — инструменты, одаренные способностью ощущать и памятью. Наши чувства — клавиши, по которым ударяет окружающая нас природа и которые часто сами по себе ударяют; вот, по-моему, все, что происходит в фортепьяно, организованном подобно вам и мне» («Разговор Д'Аламбера и Дидро».—Избранные философские произведения. М., 1941, с. 149).

* Еще до настоящего времени существуют народы, которые из-за отсутствия большого количества знаков умеют считать только до двадцати.

* В обществе или за столом Паскалю всегда была необходима загородка из стульев или сосед слева, чтобы не видеть страшной пропасти, в которую он боялся упасть, хотя знал цену подобным иллюзиям. Паскаль может служить поразительным примером действия воображения или усиленного кровообращения в одном только мозговом полушарии. В его лице мы видим, с одной стороны, гениального человека, с другой — полусумасшедшего. Безумие и мудрость, обе имели в его мозгу свои отделения, или свои области, отделенные друг от друга так называемой косой. (Интересно бы знать, которым из этих отделений тянулся он так сильно к господам из Пор-Рояля?) Я вычитал этот факт в «Трактате о головокружении» де Ламетри.

studfiles.net

Ламетри, "Человек-машина"

Ламетри Жюльен Офре

(1709 – 1751)

ЧЕЛОВЕК- МАШИНА*

Так вот он — луч, что с неба к нам идет,

Перед чьим сиянием толпа благоговеет!

Так вот тот дух, что нас переживет!

Он вместе с чувствами рожден,

растет, слабеет...

Увы, он с ними и умрет.

Вольтер

ПРЕДУВЕДОМЛЕНИЕ ИЗДАТЕЛЯ 1

Быть может, будут удивляться тому, что я осмелился поставить свое имя на столь дерзкой книге, как эта. Я бы, конечно, не сделал этого, если бы не думал, что религия достаточно защищена от всяких попыток ее ниспровержения, и не был бы убежден, что какой-нибудь другой издатель не сделает с большой готовностью то, от чего я отказался бы по убеждению. Я сознаю, что благоразумие требует не подавать повода к соблазну слабых умов. Но, даже предполагая их таковыми, я при первом же чтении этой книги убедился, что нечего бояться за них. В самом деле, к чему проявлять такое рвение и поспешность в замалчивании аргументов, противоречащих идеям божества и религии? Ведь это может вселить в сознание народа мысль, что его обманывают. А стоит ему начать сомневаться, прощай доверие, а следовательно, и религия! Можно ли надеяться найти средство смутить когда-нибудь безбожников, если их как будто боишься? Можно ли вернуть их снова к вере, если, запрещая им пользоваться собственным Разумом, ограничиваются нападками на их нравственность, не справляясь, заслуживает ли она такого же осуждения, как их образ мыслей?

Подобное поведение приносит пользу только делу неверующих; они насмехаются над религией, примирения которой с философией не допускает наше невежество; они торжествуют победу в своих окопах, которые наш способ борьбы заставляет считать неприступными. Если религия не выходит победительницей из этой борьбы, то только по вине ее неумелых защитников. Пусть люди благомыслящие возьмутся за перо и покажут, что они хорошо вооружены; когда теология в жарком споре одержит верх над столь слабым соперником. Я мог бы сравнить атеистов с гигантами, захотевшими взять приступом небеса: они неизбежно испытают участь этих гигантов.

Вот что я считал необходимым предпослать этой небольшой работе, чтобы предупредить всякие недоразумения. Не мне надлежит опровергать то, что я печатаю, ни даже высказывать свое мнение по поводу рассуждений, изложенных в этом произведении. Знатоки легко увидят, -что трудности всякий раз встречаются только там, где возникает попытка объяснить союз души и тела. И если делаемые автором выводы опасны, то надо помнить, что в их основании лежит только гипотеза. Разве требуется что либо большее, чтобы их опровергнуть? Но пусть мне позволено будет предположить то, во что я не верю: если б даже эти выводы было трудно опровергнуть, их опровержение представляло бы только лишний повод к тому, чтобы блеснуть умом. Побеждая, не подвергаясь опасности, торжествуешь, не приобретая славы.

Автор, которого я совсем не знаю, прислал мне свою работу из Берлина, прося меня только отослать шесть экземпляров ее по адресу маркиза д'Аржанса2. Конечно, нельзя было лучше сохранить свое инкогнито, ибо я убежден, что самый этот адрес является насмешкой.

ГОСПОДИНУ ГАЛЛЕРУ 3

профессору медицины в Геттингене

Это вовсе не посвящение. Вы гораздо выше всяких похвал, которые я мог бы по вашему адресу расточать. За исключением разве академических речей, что может быть более безвкусно и бесполезно, чем похвала? Но это и не изложение нового метода, при помощи которого я снова хотел бы подойти к старой и избитой теме. Вы не откажетесь признать за мной хотя бы эту заслугу и вообще будете судьей, насколько ваш ученик и друг хорошо выполнил свою задачу. О наслаждении, испытанном мною при составлении этой работы, намерен я здесь говорить. Я обращаюсь к вам не с книгой, а с открытой душой, чтобы вы уяснили мне природу этого возвышенного наслаждения познанием. Это является предметом моего обращения. Я не стану уподобляться писателям, которые, не находя в себе ничего, что могло бы заполнить бесплодность собственного воображения, обращаются к тексту, в котором воображения и вовсе никогда не было. Скажите же мне, дитя Аполлона, знаменитый швейцарец и современный Фракасторо, вы, постигающий одновременно все, умеющий измерять природу и, что еще важнее, чувствовать ее и даже изображать, ученый врач и еще более великий поэт, скажите мне: какими чарами познание превращает часы в мгновения; какова природа этих наслаждений ума, столь отличных от пошлых наслаждений? Чтение ваших очаровательных поэтических произведений так потрясло меня, что я не могу не попытаться сказать, чем вдохновили они меня. Человек, представший мне в этом свете, не может быть чужд моей теме.

Сладострастие, как бы приятно и дорого оно нам ни было, какие бы похвалы ни расточало ему столь же признательное, по-видимому, сколь и нежное, перо молодого французского врача, знает одну только форму наслаждения, являющуюся для него могилой. Если полное наслаждение не убивает его безвозвратно, то все же требуется известное время для его воскрешения. Насколько отличны от него источники умственных наслаждений! По мере приближения к истине находишь ее все более прекрасной. Здесь наслаждение не только увеличивает желания, но уже самое стремление к наслаждению вызывает наслаждение. Последствия наслаждения продолжаются долгое время, хотя само по себе оно быстрее молнии. Следует ли удивляться тому, что умственные наслаждения настолько же превосходят чувственные, насколько дух выше тела? Ведь дух является первым из всех чувств и как бы местом встречи всех ощущений. Не ведут ли они, подобно лучам, все к центру, от которого берут начало? Поэтому не будем спрашивать себя, каким непреодолимым очарованием воспламененное любовью к истине сердце вдруг переносится, так сказать, в лучший мир, где испытываются наслаждения, достойные богов. Из всех привлекательных даров природы для меня по крайней мере, как и для вас, дорогой Галлер, самым привлекательным является философия. Какая слава может быть прекраснее, чем шествие в ее храм под руководством разума и мудрости? Какая победа более достойна, чем власть над всеми умами?

Рассмотрим все объекты наслаждений, неведомых душам пошляков. Сколько в них красоты и широты! Время, пространство, бесконечность, земля, море, небосвод, все стихии, все науки и искусства — все охватывается этого рода наслаждениями. Втиснутая в пределы мира, философия при помощи воображения создает миллионы миров. Природа в целом — ее пища, воображение — ее торжество. Остановимся на этом подробнее.

Поэзия или живопись, музыка или архитектура, пение, танцы — все это доставляет знатокам упоительные наслаждения. Посмотрите на Дельбар (жену Пирона) в оперной ложе: попеременно, то бледнея, то краснея, она отбивает такт вместе с Ребелем, волнуется вместе с Ифигенией, впадает в ярость вместе с Роландом. Все звуки оркестра отражаются на ее лице, как на полотне. Ее глаза обволакиваются мягкостью и кротостью, смеются или наполняются воинственным пылом. Ее можно принять за безумную, но она не безумна, если только нет безумия в переживании наслаждения. Она пронизана красотой, ускользающей от меня.

Вольтер не мог не плакать, видя свою Меропу: так высоко ценил он свой труд и труд актрисы! Вы читали его произведения; к несчастью для него, он уже не в состоянии читать ваши. Кто не читал, кто не помнит их?! И существует ли столь жестокое сердце, которое не смягчилось бы при чтении их?! Ведь все вкусы передаются от одного к другому. Он говорит об этом с воодушевлением.

А великий художник — я это мог констатировать, читая недавно с удовольствием предисловие Ричардсона, — как говорит он о живописи, каких только похвал не расточает ей! Он обожает свое искусство, он ставит его превыше всего, он почти сомневается, можно ли быть счастливым, не будучи художником, до такой степени он очарован своей профессией.

Кто не испытывал воодушевления Скалигера или отца Мальбранша, читая прекрасные тирады греческих, английских и французских трагических поэтов или некоторые философские произведения? Никогда госпожа Дасье не рассчитывала на то, что обещал ей муж, и она получила в сто раз больше. Если испытываешь своего рода энтузиазм даже при переводе и развитии чужих мыслей, то насколько большее наслаждение получаешь, когда мыслишь самостоятельно. Разве не наслаждение — это рождение и рост идей, создаваемые чутьем к природе и стремлением к познанию истины! Как изобразить акт воли или памяти, посредством которого душа как бы снова воспроизводится, приобщая одну идею к другой, родственной ей, так, чтобы из их сходства и как бы союза родилась третья; ибо поглядите на произведения природы: ее единообразие таково, что почти все эти произведения формируются по единому принципу.

Чрезмерные чувственные наслаждения лишаются своей яркости и перестают быть наслаждениями. Что касается умственных наслаждений, то они походят на них только до известной степени. Чтобы сделать их более утонченными, необходимо временно от них отказаться. Наконец, в умственных занятиях, как и в любви, бывают состояния экстаза. Да будет мне позволено это состояние назвать каталепсией, или неподвижностью ума, настолько опьяненного занимающим и очаровывающим его предметом, что кажется, будто при помощи абстракции он отделяется от собственного тела и от всего его окружающего, целиком отдаваясь тому, чем он поглощен. Упоенный чувством, он уже не чувствует ничего. Таково наслаждение, испытываемое в поисках и при нахождении истины. По экстазу Архимеда вы можете судить о могуществе этого очарования; известно, что этот экстаз стоил ему жизни4.

Пусть другие бросаются в толпу, чтобы не познать или, вернее, чтобы возненавидеть себя; мудрец избегает большого света и ищет уединения. Почему хорошо ему только с самим собой или с себе подобными? Потому, что его душа — верное зеркало, в которое не страшно заглянуть истинно добродетельному человеку: ему нечего бояться самопознания, в худшем случае есть приятная опасность самовлюбления.

Мудрецу вроде вас вещи должны представляться в таком же виде, как человеку, который стал бы смотреть на землю с высоты небес и для которого исчезло бы все величие других людей и самые прекрасные дворцы превратились бы в хижины, а самые многочисленные армии стали бы похожи на кучу муравьев, со смехотворной яростью сражающихся из-за зернышка. Он потешался бы над суетностью людей, толпами заполняющих землю и толкающих друг друга из-за пустяков, которыми, по его справедливому мнению, никто из них не может удовлетвориться.

Как великолепно начинает Поуп свой «Опыт о человеке»! Как ничтожны великие мира сего и короли перед ним! Вы — скорее друг, чем учитель, получивший от природы такую же силу гения, что и Поуп; вы, злоупотребивший ею, неблагодарный, не заслуживший своих успехов в науках,— вы научили меня смеяться, подобно этому поэту, или, вернее, плакать над игрушками и пустяками, серьезно занимающими монархов. Всем своим счастьем обязан я вам. Право, завоевание целого мира не может сравниться с наслаждением философа в своем кабинете, окруженного немыми друзьями, которые, однако, говорят ему все, что он желает узнать. Только бы не отнял у меня бог самого существенного для жизни — здоровья, ибо при наличии здоровья мое сердце без отвращения будет любить жизнь; обладая самым необходимым для жизни, мой удовлетворенный дух будет всегда почитать мудрость.

Да, умственные занятия являются наслаждением для всех возрастов, для всех стран, для всех времен года и во все эпохи. Разве Цицерон не внушал многим из нас желание проверить это счастье на опыте? Увеселения хороши в молодости, буйные страсти которой они умеряют; чтобы испытать их, я несколько раз был вынужден предаваться любви. Любовь не внушает страха мудрецу: он умеет все примирить, увеличивать ценность одного при помощи другого. Тучи, омрачающие его разум, не делают последний бездеятельным: они только указывают ему средство их рассеять. И действительно, солнце не скорее рассеивает облака атмосферы.

В старости, в возрасте равнодушия, когда уже невозможно ни доставление, ни получение других видов наслаждения, каким величайшим его источником является чтение и размышление! Какое наслаждение видеть каждый день, как на твоих глазах, твоими руками создается и вырастает работа, которая будет приводить в восторг будущие поколения и даже современников! «Я бы хотел,— так сказал мне однажды человек, тщеславию которого льстило то, что он писатель,— проводить всю свою жизнь в хождении от своего дома к типографу и обратно». И разве не был он прав? Найдется ли нежная мать, которая была бы более счастлива от того, что произвела на свет прекрасного ребенка, чем автор, который удостаивается рукоплесканий за свои произведения?

Но зачем столько прославлять наслаждение, испытываемое от умственных занятий?! Кто не знает, что это -благо, не вызывающее, подобно другим благам жизни, ни отвращения, ни беспокойства; неисчерпаемое сокровище, самое надежное противоядие против жестокой скуки, сопровождающей нас повсюду, следующей за нами по пятам?! Счастлив тот, кто сумел разбить цепи всех своих предрассудков; только такой человек может испытать наслаждение во всей его чистоте; только он один может испытать приятное спокойствие духа, полное удовлетворение сильной, но нечестолюбивой души, которое и есть если не самое счастье, то источник его.

Остановимся на минуту, чтобы осыпать цветами путь великих людей, которых, подобно вам, Минерва увенчала бессмертным плющом. Вот Флора, приглашающая вас вместе с Линнеем подняться по новым тропам на ледяную вершину Альп, чтобы восхититься садом, посаженным руками природы под снежной горой, — садом, который некогда составлял все наследство знаменитого шведского профессора. Оттуда вы спуститесь в луга, цветы которых ожидают Линнея, чтобы он привел их в порядок, которым до того времени они как будто пренебрегали. 5

А вот Мопертюи, гордость французской нации, нашедший себе оценку в другой6! Он встает из-за стола величайшего из королей, которым любуется и которому дивится вся Европа. Куда он направляется? — В Совет природы, где его ожидает Ньютон.

Что можно сказать о химике, геометре, физике, механике, анатоме и т. п.? Последний испытывает, исследуя мертвого человека, почти такое же наслаждение, какое испытали люди, давшие ему жизнь.

Но все это уступает великому искусству врачевания. Врач является единственным философом, имеющим заслуги перед своей родиной, — это было сказано еще до меня. Он появляется, подобно братьям Елены7, при всех бурях жизни. Что за волшебство и очарование! Один только вид его успокаивает кровь, возвращает мир взволнованной душе и возрождает сладкую надежду в сердцах несчастных смертных. Он возвещает жизнь и смерть, подобно астроному, предсказывающему затмение. У каждого в руках освещающий путь факел. Но если духу было радостно найти законы, управляющие им, — какое торжество вы испытываете при каждом удачном опыте, какое торжество, когда действительность оправдывает вашу смелость!

Итак, первая польза от наук — это польза от упражнения в них; само по себе это уже действительное и прочное благо. Счастлив тот, кто имеет вкус к умственным занятиям! Еще более счастлив тот, кому удается при помощи их освободить свой ум от иллюзий, сердце — от тщеславия. Это — желанная цель, которой вы достигли еще в нежном возрасте при помощи мудрости, тогда как множество педантов после полувека бессонных ночей и трудов, согбенные больше под тяжестью предрассудков, чем под тяжестью времени, по-видимому, научились всему, чему угодно, но только не мыслить. Эта последняя наука поистине очень редко встречается среди ученых, хотя она должна была бы быть, казалось бы, плодом всех других наук. Я с самого детства упражнялся именно в этой науке. А теперь, милостивый государь, судите вы, насколько я в ней преуспел; пусть эта благоговейная дань моей дружбы навеки сблизит меня с вами.

ЧЕЛОВЕК-МАШИНА

Мудрец не может ограничиться изучением природы и истины; он должен осмелиться высказать последнюю в интересах небольшого кружка лиц, которые хотят и умеют мыслить. Ибо другим, по доброй воле являющимся рабами предрассудков, столь же невозможно постичь истину, сколь лягушкам научиться летать.

Все философские системы, рассматривающие человеческую душу, могут быть сведены к двум основным: первая, более древнего происхождения, есть система материализма, вторая — система спиритуализма.

Метафизики, утверждавшие, что материя вполне может обладать способностью к мышлению, ничуть не опозорили этим своего разума. Почему? Потому, что их преимущество — в данном случае это составляет преимущество - в том, что они плохо выражались. В самом деле, вопрос о том, способна ли материя, рассматриваемая сама по себе, к мышлению, равносилен вопросу о том, способна ли она отмечать время. Можно заранее предвидеть, что мы сумеем избегнуть того подводного камня, на котором Локк имел несчастье потерпеть крушение.

Последователи Лейбница со своими монадами выдвинули непостижимую гипотезу. Они скорее одухотворили материю, чем материализировали душу. В самом деле, разве можно определить существо, природа которого нам абсолютно неизвестна?

Декарт и все картезианцы, к которым долгое время причисляли также последователей Мальбранша, сделали ту же самую ошибку. Они допустили в человеке существование двух раздельных субстанций, словно они их видели и хорошо подсчитали.

Наиболее мудрые мыслители говорили, что единственным источником самопознания души может быть вера; тем не менее в качестве разумных существ они считали возможным сохранить за собой право исследовать то, что Священное писание понимает под словом «дух», которое служит ему для выражения понятия человеческой души. И если в своих исследованиях они в этом не сходятся с богословами, то разве последние более согласны между собой по всем остальным вопросам?

Вот в нескольких словах результаты всех их размышлений.

Если существует бог, то он является творцом как природы, так и откровения; он дал нам последнее, чтобы объяснить первую, я дал нам разум для их согласования между собой.

Не доверять знаниям, которые можно почерпнуть из знакомства с одушевленными телами, — значит признать природу и откровение взаимно уничтожающими друг друга противоположностями и, следовательно, иметь дерзость признать абсурд: что бог противоречит себе в своих творениях и обманывает нас.

Если существует откровение, оно не может противоречить природе. Только при помощи природы можно раскрыть смысл слов Евангелия, ибо только опыт может быть его истинным истолкователем. В самом деле, до сих пор все другие комментаторы только затемняли истину. Мы можем судить об этом на примере автора «Зрелища Природы»8. «Поразительно, — говорит он по поводу Локка,— что человек, умаляющий нашу душу до того, что считает ее сделанной из грязи, осмеливается провозглашать разум судьей и самодержавным властителем в таинствах веры; ибо,— добавляет он при этом, — какое странное представление получили бы о христианстве, если бы пожелали следовать за разумом?»

Эти рассуждения, ничего не разъясняя по вопросу о вере, вместе с тем представляют собой настолько легкомысленные возражения против метода тех, кто считает возможным толкование священных книг, что мне почти стыдно тратить время на их опровержение.

Превосходство разума зависит не от громкого слова, лишенного смысла, но от его силы, обширности или проницательности. Поэтому следует, очевидно, предпочесть душу, сделанную из грязи, но способную сразу раскрыть взаимоотношения и последовательность бесконечного множества с трудом постигаемых идей, душе глупой и тупой, хотя бы и сделанной из самых драгоценных элементов. Плохой философ тот, кто вместе с Плинием краснеет по поводу низменности нашего происхождения. То, что кажется низменным, в данном случае является самым ценным предметом, на который природа, по-видимому, затратила максимум искусства и изощренности. Подобно тому как человек, даже если бы он происходил из еще более как будто низменного источника, был бы тем не менее самым совершенным из всех существ, — так и душа, каково бы ни было ее происхождение, раз только она чиста, благородна и возвышенна, является прекрасной душой, делающей честь тому, кто наделен ею.

Второй метод рассуждения Плюша кажется мне ошибочным уже по самой своей конструкции, граничащей с фанатизмом. Ибо если у нас имеется идея веры, которая находится в противоречии с самыми несомненными принципами и с самыми бесспорными истинами, то во имя этого откровения и его творца следовало бы полагать, что такая идея является ложной и что мы еще не понимаем настоящего смысла слов Евангелия.

Одно из двух: или все — как природа, так и откровение — является иллюзией, или только опыт мог бы обосновать веру. Но нельзя себе представить ничего более комичного, чем рассуждения нашего автора. Так и кажется, что слушаешь какого-нибудь перипатетика: «Не следует верить опытам Торичелли, так как если мы поверим им и устраним боязнь пустоты, то что за странная философия получится у нас!»

Я показал, насколько ошибочны рассуждения Плюша9, во-первых, чтобы доказать, что если и существует откровение, то нельзя обосновать это одним только авторитетом церкви без проверки разума, как это утверждают все, опасающиеся последнего; во-вторых, чтобы защитить от нападений метод тех, кто захотел бы пойти по открываемому мною пути истолковывания сверхъестественных явлений, непонятных самих по себе, при помощи знаний, получаемых каждым из нас от природы.

Итак, в данной работе нами должны руководить только опыт и наблюдение. Они имеются в бесчисленном количестве в дневниках врачей, бывших в то же время философами, но их нет у философов, которые не были врачами. Первые прошли по лабиринту человека, осветив его; только они одни сняли покровы с пружин, спрятанных под оболочкой, скрывающей от наших глаз столько чудес: только они, спокойно созерцая нашу душу, тысячу раз наблюдали ее как в ее низменных проявлениях, так и в ее величии, не презирая ее в первом из этих состояний и не преклоняясь перед нею во втором. Повторяю, вот единственные ученые, которые имеют здесь право голоса. Что могут сказать другие, в особенности богословы? Разве не смешно слышать, как они без всякого стыда решают вопросы, о которых ничего не знают и от которых, напротив, совершенно отдалились благодаря изучению всяких темных наук, приведших их к тысяче предрассудков, или, попросту говоря, к фанатизму, который делает их еще большими невеждами в области понимания механизма тел. Но, хотя мы и избрали наилучших руководителей, мы еще встретим на нашем пути множество трений и препятствий.

Человек настолько сложная машина, что совершенно невозможно составить себе о ней ясную идею, а следовательно, дать точное определение. Вот почему оказались тщетными все исследования a priori самых крупных философов, желавших, так сказать, воспарить на крыльях разума. Поэтому только путем исследования a posteriori, т. е. пытаясь найти душу как бы внутри органов тела, можно не скажу открыть с полной очевидностью саму природу человека, но достигнуть в этой области максимальной степени вероятности.

Итак, возьмем в руки посох опыта и оставим в покое историю всех бесплодных исканий философов. Быть слепым и все же думать, что можно обойтись без посоха, — значит обнаружить верх ослепления. Прав один наш современник, говоря, что только тщеславие не умеет извлекать такой же пользы из вторичных причин, как из первичных. Можно и даже должно восхищаться самыми бесполезными трудами великих гениев — всеми этими Декартами, Мальбраншами, Лейбницами и Вольфами; но я спрашиваю вас: каковы плоды их глубоких размышлений и всех их трудов? Начнем же с рассмотрения не того, что думали, но что следует думать, чтобы обрести покой.

Существует столько же умов, характеров и различных нравов, сколько и темпераментов. Еще Гален знал эту истину, которую развил не Гиппократ, как это утверждает автор «Истории души»10, а Декарт, говоря, что одна только медицина в состоянии вместе с телом изменять дух и нравы. И действительно, в зависимости от природы, количества и различного сочетания соков, образующих меланхолический, холерический, флегматический или сангвинический темпераменты, каждый человек представляет собою особое существо.

Во время болезни душа то потухает, не обнаруживая никаких признаков жизни, то словно удваивается: так велико охватывающее ее исступление; но помрачение ума рассеивается, и выздоровление снова превращает глупца в разумного человека. Порой самый блестящий гении становится безумным, перестает сознавать самого себя, и тогда прощайте, богатства знания, приобретенные с такими затратами и трудом!

Вот паралитик, спрашивающий, на кровати ли его нога; вот солдат, воображающий, что обладает рукой, которую у него отрезали. Воспоминание о своих прежних ощущениях и о месте, с которым привыкла соединять последние его душа, порождает у него иллюзию и особого рода безумие. Достаточно заговорить с ним об отсутствующей у него части тела, чтобы напомнить ему о ней и заставить почувствовать все ее движения; и при этом воображение испытывает настоящее страдание.

Один, как ребенок, плачет при приближении смерти, над которой другой подшучивает. Что нужно было, чтобы превратить бесстрашие Кая Юлия, Сенеки или Петрония в малодушие или трусость? Всего только расстройство селезенки или печени или засорение воротной вены. А почему? Потому, что воображение засоряется вместе с нашими внутренними органами, от чего и происходят все эти своеобразные явления истерических и ипохондрических заболеваний.

Стоит ли упоминать о тех, которые воображают, что превратились в оборотня, в петуха или вампира, которые верят, что мертвые высасывают из них кровь; или о тех, кому кажется, что у них нос или другие части тела стеклянные, и которым приходится советовать спать на соломе, чтобы они не боялись разбиться? А для того чтобы они вернулись к прежним привычкам и вновь ощутили свою истинную плоть, под ними поджигают солому, заставляя их бояться сгореть: ужас, испытываемый при этом, иногда излечивал паралич. Я лишь мимоходом отмечаю эти всем известные факты.

Я не буду подробно останавливаться и на действии сна. Взгляните на утомленного солдата — он храпит в окопах под гул сотни орудий, его душа ничего не слышит, его сон — настоящая апоплексия. Подле него разрывается бомба, но он слышит ее, может быть, в еще меньшей степени, чем копошащееся под его ногами насекомое.

С другой стороны, пред нами человек, пожираемый ревностью, ненавистью, скупостью или тщеславием; он нигде не может найти себе покоя. Самая спокойная обстановка, прохладительные и успокоительные напитки — все является бесполезным для того, чье сердце терзается страстью.

Душа и тело засыпают одновременно. По мере того как затихает движение крови, приятное чувство мира и спокойствия распространяется по всей машине; душа чувствует, как вместе с веками томно тяжелеет она, как слабеет вместе с волокнами мозга и как мало-помалу словно парализуется вместе со всеми мускулами тела. Последние более не в состоянии выносить тяжести головы, душа не может вынести тяжести мысли — она погружается в сон, словно в небытие.

studfiles.net

Смотрите также

..:::Новинки:::..

Windows Commander 5.11 Свежая версия.

Новая версия
IrfanView 3.75 (рус)

Обновление текстового редактора TextEd, уже 1.75a

System mechanic 3.7f
Новая версия

Обновление плагинов для WC, смотрим :-)

Весь Winamp
Посетите новый сайт.

WinRaR 3.00
Релиз уже здесь

PowerDesk 4.0 free
Просто - напросто сильный upgrade проводника.

..:::Счетчики:::..