Такая пылкая и сосредоточена председатель естественно должна была увлечься республиканскими идеями. Ночью в своей каморке Сильвер читал и перечитывал том Руссо, который он нашел у соседа-старьевщика среди старых замков; книга не давала ему спать до самого утра. Его пленила мечта обездоленных, мечта о всеобщем счастье всех людей; слова: "свобода, равенство, братство" звучали в его ушах, словно торжественный звон.
Но вот Сильвер встретил Мьетту, он сначала видел в ней друга, а потом – радость и цель своей жизни. Вечером, в каморке, которая была ему спальней, повесив лампу в изголовье над перочинным кроватью, он брал с полки, висевшей над ним, первый попавшийся том и начинал с благоговением читать. На каждой странице покрытой пылью книги он находил Мьетту. Если речь шла о какой молодую девушку или упоминалось вообще красивое ее добродетельную создания, он непременно ставил на ее место свою любимую; себя он также ввел в действие. Если Сильвер читал роман, то в конце он добывал Мьетту или умирал вместе с ней. Когда же это был некий политический памфлет или трактат по политической экономии, – а такие книги ему нравились больше, чем романы, потому что, как и все полуобразованные люди, он стремился к серьезному чтению, – ему удавалось привлечь Мьетту и до сих ужасно скучных теорий, которых часто сам не понимал, он считал, что таким образом он испытывает свое сердце, развивает способность любить Мьетту, когда они поженятся. В своих фантастических грезах Сильвер всегда отводил место Мьетти. Эта чистая нежность защитила его от влияния некоторых неприличных повестей XVIII века о любви, случайно попавших в его руки.
Сильвер вместе с любимым Мьеттою вливается в отряд восставших рабочих,
Антуан Маккар, которого считают своим среди пролетариев, договаривается с Пьером Ругон о заманивания в ловушку республиканцев, среди которых и его племянник Сильвер. Измена стоила 800 франков, должен был оплатить Пьер
Плассан снова увидел, как тихим улицам, залитым лунным светом, в тени, над домами, пробирались вооруженные люди. Когда отряд собрался перед ратушей, Маккар, пристально присматриваясь, нет ли где засады, смело приблизился к воротам. Он постучал и,, когда швейцар, который уже обо всем знал, спросил, чего им надо, Антуан набросился на него с такими яростными угрозами, что тот сделал вид, что страшно испугался, поспешил открыть ворота. Обе их половины стали медленно раздвигаться, раскрывая зловещую зияющую пасть. Тогда Маккар громко воскликнул:
- Вперед, друзья!
Это был сигнал. Маккар быстро, отскочил в сторону. И в тот миг, когда республиканцы бросились вперед, навстречу им из темноты двора с грохотом вырвался целый сноп пламени и град пуль. Ворота извергали смерть. Национальные гвардейцы, раздраженные ожиданием, спеша избавиться того страшного кошмара, который окутал их в этом мрачном дворе, наспех дали залп. Выстрелы вспыхнули так ярко, что Маккар хорошо разбирательств. Ругон, который у кого целился. Антуаном показалось, что дуло ружья смотрит прямо на него, он вдруг вспомнил, как недавно покраснела Фелисите, и бросился бежать бормоча:
- Довольно дурака валять! Этот мошенник еще убьет меня! Он должен мне восемьсот франков!
Аполитичний врач Паскаль был среди восставших.
Вечеру Сильвер встретился лицом к лицу со своим кузеном, врачом Паскалем, Ученый шел с отрядом, беседуя с рабочими, с уважением относились к нему. Он сначала пытался отвлечь их от борьбы, но потом, видимо, убежден их словам, сказал, улыбаясь, как сочувствующая, посторонний человек:
- Может, вы правы, друзья. Что ж, боритесь, а я здесь для того, чтобы чинить вам руки и ноги.
Утром он спокойно принялся собирать на пути камешки и растения. Он страшно жалел, что не взял с собой геологический молоток и ботаническую коробку. Его карманы были доверху наполненные камешками, а из сумки с инструментами, которую он держал под мышкой, свисали пучки длинных трав.
- Стой! Это ты, мой мальчик! – Воскликнул он, увидев Сильвера. – А мне казалось, что я тут сам по целому нашей семьи.
Последние слова он произнес с какой иронией, искренне насмехаясь над козней отца и дяди Антуана. Сильвер очень обрадовался этой встрече с двоюродным братом; врач, единственный из всех Ругонов, жал ему руку во время встреч и проявлял искреннюю привязанность к нему. Увидев, что Паскаль весь покрыт пылью после похода, юноша решил, что врач действительно присоединился к республиканцам, он искренне обрадовался и с юношеским задором начал говорить о правах народа, о его святое дело и бесспорную победу. Паскаль, улыбаясь, слушал его и с интересом следил за жестами и страстной игрой его лица, он словно изучал Сильвера, анатомировал его энтузиазм, стараясь узнать, что скрывается за этим благородным пылом.
- Какой же ты заядлый! Какой упорный! Да ты же настоящий внук своей бабки!
Во время боя убивают Мьетту, Сильвера с другими восставшими берут в плен и ведут старым кладбищем.
Юноша поднял голову. Они уже дошли до конца прохода. Он заметил могильную плиту и вздрогнул. Мьетта была права: эта плита предназначена для нее. "Здесь покоится Мария… скончавшейся…". Она умерла, камень накрыл ее. Тогда, теряя последние силы, он оперся на холодную, словно обледенелую плиту; какой теплый был этот камень, когда они целыми вечерами просиживали на нем! Она приходила с этой стороны, она стерла краешек плиты, прыгая на нее, когда перелезали через стену. В этом следе осталось то от ее существа, от ее гибкого тела. Сильвер даже подумал, что все эти вещи имеют какое роковое значение для него, что этот камень для того и лежит здесь, чтобы он мог умереть на нем, на том месте, где он любил.
Ренгад зарядил пистолеты.
Умереть! Умереть! Эта мысль о смерти захватывала Сильвера. Значит, именно сюда его и вел длинный белый путь,, спускающийся с Сен-Рура к Плассана. Если бы он это знал, то шел бы быстрее. Умереть на этой плите, умереть в глубине узкого прохода, вдыхая воздух, в котором еще слышался вздох Мьетты! Никогда Сильвер не мог и мечтать о такой утешение в своем горе. Небо змилостивилось над ним. И он ждал с какой-то странной улыбкой.
Закрыв глаза, Сильвер слышал мертвецы страстно призывают его. В темноте он видел только Мьетту, которая лежала под деревьями, покрытая флагом; ее мертвые глаза смотрели в небо. Ренгад выстрелил, и всему пришел конец: череп юноши раскололся, словно большой спелый гранат; Сильвер упал лицом на плиту, припав губами к тому месту, на которое обычно прыгала Мьетта, к тому месту, на котором она оставила часть своего существа… .
А между тем в Ругонов вечером, за десертом, среди теплых испарений над столом, заставленным остатками обеда, раздавался громкий смех гостей. Наконец Ругон присоединились ко всем богачам! Их жажда, усиленная тридцатилетним сдерживанием стремлений, скалит острые зубы. Эти прожорливые люди, эти худые хищники, наконец дорвались к радостям жизни, громко приветствовали новорожденного Империю, период дележки богатейшей добычи. Государственный переворот, который вернул счастье Бонапарта, одновременно закладывал фундамент карьеры Ругонов.
Пьер встал, высоко поднял бокал и воскликнул;
- Пью за принца Луи, при императоре!
Гости, свою зависть утопили в шампанском, вскочили с мест и, чокнувшись, приветствовали этот тост громкими возгласами. Это было великолепное зрелище. Плассанськи буржуа – Рудь, грань, Вюйе и другие – плакали, обнималась, наступив ногой на еще теплый труп Республики. Но вот Сикардо спала блестящая мысль. Он снял с головы Фелисите розовый шелковый бантик, который она кокетливо приколола над правым ухом, десертным ножом отрезал кусочек шелка и торжественно воткнул его Ругон в петлю. Пьер скромно отказывался и випручувався с сияющим лицом, мимрячы:
- Нет, нет, прошу вас, еще слишком рано. Надо подождать, пока будет опубликован декрет.
- Черт побери! – Воскликнул Сикардо. – Пожалуйста, не возражайте! Вас награждает старый наполеоновский солдат!
В желтом салоне взорвались аплодисменты. Фелисите замирала от восторга. Молчаливый Гран, опьянев от энтузиазма, влез на стул и, размахивая над головой салфеткой, произносил речь, которую никто не расслышал среди общего шума. Желтый салон сходил с ума, торжествовал.
Но клочок розового шелка, торчащий в Пьеровий петельке, был не единственным ярким пятном на триумфе Ругонов. В соседней комнате под кроватью еще валялся забытый ботинок с окровавленным каблуком. Свеча, горевшая над телом господина Пейрота на другой стороне улицы, кровоточила в ночной тьме, словно открытая рана. А вдали, в глубине площади Сен-Митра, на могильной плите застывала лужа крови…
Термин натурализм был предложен Эмилем Золя. Он образован от латинского слова natura — природа. Золя так определяет сущность новой эстетики: “Произведение искусства — это кусок природы, преломлённый через темперамент художника”.
В натурализме меняет свой смысл понятие “среда”. В романах Бальзака герои были порождением социальной среды, того круга общества, к которому они принадлежали. В произведениях натуралистов социальная среда приобретает черты биологической среды обитания. Она воздействует на героев не только через воспитание, общественные условности, финансовое положение, но и определяет их “видовые”, физиологические черты. В романе Золя «Жерминаль» (цикл «Ругон-Маккары», 1885) среда накладывает отпечаток на внешний облик героев. Работа в шахтах делает их бледными, низкорослыми, малокровными, с белёсыми волосами и въевшейся в кожу угольной пылью.
Натуралистическое понятие среды сформулировал французский критик Ипполит Тэн (1828–1893). Он был последователем философии О.Конта, верившего в истинность “позитивных”, то есть безусловно установленных, фактов. Они позволяют объяснить все стороны человеческой жизни. По словам И.Тэна, “пороки и добродетели — такие же продукты социальных процессов, как медный купорос и сахар — продукты процессов химических”. Во введении к своей книге «История английской литературы» (1863–1865) Тэн выделил три ключевых фактора, определяющих человеческую жизнь: расу, среду и момент.
Раса — “наследственное предрасположение, которое человек вносит за собой в мир”. Среда — внешние обстоятельства, “физические или социальные условия”, которые “изменяют или пополняют природный характер”. Среда накладывается на наследственность, взаимодействует с ней. Момент указывает на историческую эпоху, на определённый этап в истории жизни человека и общества.
Тэн заложил основы натурализма. Новую литературную школу создал Эмиль Золя. В 1868 году он задумал цикл романов, который получил название «Ругон-Маккары». Двадцать романов, написанных с 1871 по 1893 год, рассказывают историю потомков Аделаиды Фук, дочери зажиточного огородника. Она выходит замуж за батрака Пьера Ругона, а после его смерти живёт с контрабандистом, бродягой и пьяницей Маккаром. Существование Аделаиды бессознательно: она как “ласковое, смирное животное, покорное своим инстинктам”. Дети её растут под влиянием своих наследственных склонностей. Они не знают никаких общественных ограничений и “свободно следуют своим инстинктам” (роман «Карьера Ругонов»; перевод Е.Александровой).
Наследственность обусловливает судьбу детей Аделаиды. Пьер Ругон, наследующий расчётливость, крестьянскую хватку отца в сочетании с нервической утончённостью матери, прибирает к рукам состояние Фуков. Его потомки поднимаются вверх по социальной лестнице, становятся коммерсантами, финансистами, политическими деятелями. Детей Маккара называют “волчатами”: по этой линии наследуются алкоголизм, лень, страсть к бродяжничеству, вспышки гнева. Потомки Маккара становятся рабочими, крестьянами, наёмными служащими. Из поколения в поколение они опускаются всё ниже по социальной лестнице, на самое дно общества.
Золя приводит во взаимодействие среду и наследственность, анализирует “одновременно и волю каждого и общий напор целого”. В предисловии к роману «Карьера Ругонов» (1871) он представляет Ругон-Маккаров как “группу людей”, “на первый взгляд глубоко различных, но, как свидетельствует анализ, близко связанных между собой” законами наследственности. Наследственность Золя сравнивает с силой тяготения, самым очевидным из всех законов природы.
Важную роль в этом эксперименте играет момент. Изображая, как его герои “рассеиваются по всему современному обществу”, писатель исследует историческую эпоху в её целостности. История семьи Ругон-Маккаров — это ещё и история Второй империи (1851–1870), времени царствования Наполеона III. Он был известен как “Наполеон маленький” в сравнении с его великим предком. Вторая империя вошла в историю Франции как эпоха политической продажности, торжества пошлости, “необычайная эпоха безумия и позора” (Золя). Она началась погубившим республику государственным переворотом и завершилась поражением страны в войне с Пруссией и оккупацией Франции. Интриги, которые привели к становлению Второй империи, описываются в первом романе — «Карьера Ругонов», крах правления Наполеона III — в одном из последних романов, «Разгром» (1892).
turboreferat.ru
Золя даёт всему циклу подзаголовок «Естественная и социальная история одной семьи во времена Второй империи». Сочинениями по естественной истории назывались в то время книги по биологии. Называя свой цикл “естественной историей”, писатель занимает позицию естествоиспытателя, учёного. Он перестаёт быть только наблюдателем и становится экспериментатором.
Идея экспериментального романа была подсказана Золя книгой французского физиолога Клода Бернара «Введение к изучению экспериментальной медицины».
Автор экспериментального романа продолжает работу физиолога, который опирается на химию и физику. Он “изображает факты такими, какими он наблюдал их”, и “приводит в движение действующие лица”. Его цель — “научное познание человека как отдельного индивидуума и как члена общества” (статья «Экспериментальный роман», 1880).
Золя писал: “…Экспериментальный роман <…> заменяет изучение абстрактного человека изучением человека подлинного, созданного природой, подчиняющегося действию физико-химических законов и определяющему влиянию среды”.
Литература рассматривается как способ познания внешнего мира. Особую ценность приобретают факты, точность и достоверность изображаемого. Писатель-натуралист изучает свой предмет по документам, сам наблюдает то, что намеревается описать. Известно, что, работая над романами, Золя спускался в шахты, изучал, как гримировались актрисы, собирал материалы о различных ремёслах и профессиях. Он должен был знать из первых рук всё о быте описываемой эпохи, вплоть до мельчайших подробностей.
В качестве учёного писатель должен был изображать и анализировать факты как существующие объективно, вне зависимости от его сознания, “чтобы невозможно было увидеть и указать, в чём заключается замысел и намерения автора” — так писал ещё один представитель новой французской прозы — Ги де Мопассан. Повествователь представляет “кусок жизни”, не вмешиваясь в изображаемое. Неслучайно в новеллах Мопассана в качестве рассказчика выступает врач. Он лишь передаёт слушателям известный ему “случай из практики”.
Научный подход также предполагает, что не существует таких сфер жизни, которые не могли бы описываться в романе. Скандал сопровождал появление в свет романа Золя «Западня» (1877), персонажи которого, дети улиц, говорили простонародным языком. Ещё больше возмущения в благопристойном обществе вызвал роман «Жерминаль», где описывается полуживотное существование шахтёров, их физическое и нравственное вырождение.
Представляя человека как органичную часть природы, натуралисты уделяли много внимания физиологическим проявлениям человеческой жизни. Наследственные болезни, сцены агонии и родов, гниение и разложение присутствуют почти во всех их произведениях. Детальные описания, изобилующие клиническими подробностями, получили название натуралистических описаний. Такова соединяющая образы рождения и смерти сцена из романа «Жермини Ласерте»: “Ежечасно, особенно по ночам, Жермини видела такие ужасные кончины, какими завершается только родильная горячка <…> На койках, освещённых лампами, медленно и жутко шевелились простыни над животами, раздутыми перитонитом” (перевод Э.Линецкой).
С другой стороны, внимание к телесному качеству мира насыщает романы натуралистов красками, звуками и запахами, ощущениями. Мопассан назвал роман Золя «Чрево Парижа» “симфонией сыров”: “Эта книга пахнет рыбой, как возвращающееся в порт рыбацкое судно: от неё веет свежестью огородной зелени и тяжёлым дыханием прелой земли”.
Литературный стиль, предполагающий описание данного мгновения жизни со всеми его звуками, красками, запахами, ощущениями называется импрессионистическим, по названию стиля в живописи. Импрессионизм в живописи заявил о себе в 1874 году. Полотна импрессионистов совмещали впечатление от пейзажа в определённое время суток и при определённом освещении с научностью подхода, представлением о расщеплении светового луча, растворяющего контуры предметов.
Золя восхищали художественные идеи импрессионистов, столь близкие его собственным творческим устремлениям. В романе «Чрево Парижа» Центральный рынок описывается в импрессионистическом духе. Он увиден глазами художника, правнука Аделаиды Клода Лантье. Флоран, главный герой романа, въезжает в Париж на повозке, гружённой овощами. Их свежий запах с самых первых страниц сопровождает его. На рынке море овощей простирается между двумя рядами павильонов. Клод и Флоран видят их рано утром, когда “над овощами” встаёт солнце: “…Утренний свет принимал необычайно мягкий серый оттенок, придавая окружающему светлую окраску акварели. Эти горы овощей походили на пенящиеся торопливые волны; река зелени <…> переливалась нежными жемчужными красками: тут были и ласкающие лиловые полутона, молочно-розовые, зелёные, переходившие в жёлтый цвет <…> И по мере того, как в конце улицы Рамбюто разгоралась потоками пламени заря, овощи постепенно пробуждались и выступали из стлавшейся по земле синевы. Простой салат, латук, цикорий, распустившиеся и ещё жирные от чернозёма, обнажали свои яркие сердцевины <…> груды римского салата <…> играли всеми оттенками зелёного цвета <…> Но самыми резкими, кричащими тонами были всё же яркие пятна моркови и чистые пятна репы...” (перевод А.Линдегрен и М.Эйхенгольца).
Детальные описания сочетаются в романах Золя с масштабными символическими обобщениями. Перед голодным Флораном Центральный рынок предстаёт и как гигантское чрево Парижа, переваривающее бесчисленные запасы снеди, источник жизни сытого, самодовольного, как буржуа, города.
Золя считал своим долгом пропагандировать новую эстетику. Он писал статьи о натурализме, собирал вокруг себя молодых писателей. В загородном доме в Медане и по четвергам в Париже у него бывали Йорис Карл Гюисманс, Поль Алексис, Анри Сеар, Леон Энник, Октав Мирбо, Ги де Мопассан. Натурализм стал настоящей литературной школой. Влияние нового направления было очень широким и простиралось далеко за рамки этой эпохи.
Круг понятий
Натурализм
|
turboreferat.ru
Автор наделяет Клода Лантье способностью радостно воспринимать и по-своему
видеть окружающий мир.
Исследователи творчества Эмиля Золя спорят о том, кто послужил прототипом
Клода Лантье, при этом называют имена Поля Сезанна, Эдуарда Мане, Клода Моне
и других импрессионистов. Но биографии этих художников не совпадают с тем
творческим путем, который прошел герой Золя. Да и картины Клода Лантье не
похожи на общеизвестные шедевры импрессионистов. Это неслучайно. Несмотря на
то, что Золя-теоретик ратовал за документальную достоверность
натуралистического романа, он тем не менее не повторял в художественном
творчестве открытий, сделанных знаменитыми живописцами. Его Клод Лантье -
типическое обобщение, в котором запечатлен опыт художников, чьим искусством
восхищался автор романа «Творчество».
Эмиль Золя постоянно чередовал социальные полотна с картинами, воссоздающими
камерный мир интимных переживаний. К числу лучших его лирических романов
относятся «Страница любви» (1877), «Радость жизни» (1883).
Роман «Жерминаль» (1885) - одно из самых ярких произведений в семейной
хронике «Ругон-Маккары». В нем Золя, как ранее в «Западне», значительное
место отводит картинам тяжелых условий труда и жизни рабочих. С
многочисленными подробностями рассказывает он о физической деградации
обитателей поселка в Монсу. В романе естественная история рода отходит на
второй план, так как писатель, несмотря на свою приверженность натурализму,
сосредотачивает все свое внимание на конфликте социальном, предвидя, что
политическая борьба на многие последующие десятилетия предопределит
общественную жизнь не только Франции, но и всей цивилизации. Хотя рабочие
терпят поражение, жерминаль - месяц всходов по революционному календарю! -
предвещает грядущее торжество социальной справедливости.
Золя упорно продвигался к завершению «Ругон-Маккаров». После романа
«Жерминаль» ему оставалось создать еще семь произведений, подвести читателя к
финалу эпопеи – крушению Второй империи. От частных вопросов социальной и
политической жизни Золя все чаще и чаще переходит к решению общих вопросов,
связанных с судьбами буржуазной Франции. Золя обращается к изображению
индустриального пролетариата (роман «Жерминаль»), представителей новой
финансовой олигархии (роман «Деньги»). Через два года после создания романа о
рабочих Золя решает показать современную деревню, многомиллионную массу
крестьян, которые кормят и одевают Францию (роман «Земля»). Современный
рабочий, современный крестьянин, современный капиталист – три главные темы
времени. Золя подошел к ним умудренный большим жизненным и творческим опытом,
и не случайно, что эти произведения создавались им с небольшими интервалами
на подступах к окончанию социальной эпопеи.
Золя разрабатывает свой метод написания романа и этот метод будет оставаться
у него в дальнейшем неизменным.
«Вот как я создаю роман. Я не создаю его в буквальном смысле этого слова, я
предоставляю ему возможность создаваться самому. Я не умею выдумывать факты :
этот вид воображения у меня полностью отсутствует. Я решил никогда не
заниматься сюжетом. Приступая к работе над романом, я не знаю, какие события
в нём произойдут, какие персонажи будут в нём участвовать, как начнётся и чем
кончится. Я знаю только своего главного героя, своего Ругона или Макара. Я
размышляю о его темпераменте, о семье, в которой он родился, его первых
жизненных впечатлениях и о том классе, к которому, как я решил, он будет
принадлежать.»
После этого периода обдумывания и собирания необходимых материалов Золя
стремиться «связать одной нитью все эти неясные картины и разрозненные
впечатления. Почти всегда это требует длительной работы. Но я хладнокровно
приступаю к ней и, вместо того чтобы прибегнуть к воображению, прибегаю к
логике. Я ищу прямых последствий самого незначительного события, того, что
логически, естественно, неизбежно вытекает из характера и положения моих
персонажей. Порой остаётся связать лишь две нити, обнаружить самое простое
следствие, но я не в состоянии этого сделать. В таком случае я перестаю об
этом думать, зная, что это потерянное время. И вот наконец в одно прекрасное
утро, когда я завтракаю и думаю совершенно о другом, обе нити внезапно
связываются воедино. И тогда свет проливается на весь роман.»
И он принимается писать по три, четыре, пять страниц в день. В его рукописях
мало помарок и поправок.[7]
Логическим завершением социальной эпопеи Золя был «Разгром» (1892). Во многих
романах, которые создавались в 80-х и начале 90-х годов, писатель относил
события к последним годам Империи и, пользуясь прямыми намеками и символикой,
давал читателю почувствовать близость неизбежной развязки. Круг замкнулся.
Раздираемая социальными и экономическими противоречиями, Вторая империя
ринулась в последнюю авантюру и завершила свое бесславное существование.
Золя весьма точно восстанавливает ход событий франко-прусской войны и в
основном правильно анализирует причины поражения французской армии.
Гнилостность бонапартистского режима, авантюризм в политике, бездарность
военачальников, полная неподготовленность к войне приводят к неизбежной
развязке.
В романе описан путь шалонской армии. Совершая бессмысленные марши и нелепые
остановки, она доходит до Седана и терпит там поражение. Нераспорядительность
высшего начальства обрекает солдат на тяжкие лишения. Обозы с провиантом
никогда не приходят вовремя, долгожданный отдых после длительного перехода
неожиданно отменяется, случайно обнаруживается, что в армии нет ни одного
санитара, не хватает тридцати тысяч запасных частей для винтовок, офицеры и
генералы не знают плана местности, по которой происходит движение войск,
отсутствует единое верховное командование, и в частности поступают
разноречивые приказы. К тяжелым физическим лишениям прибавляются лишения
моральные.
Золя показывает антипатриотические силы Франции, корыстных буржуа, для
которых личные интересы превыше долга перед родиной и которые готовы идти на
сговор с врагом.
С гневом разоблачает Золя и прусскую военщину, которая ведет завоевательную
войну, не брезгуя никакими средствами, грубо попирая национальное достоинство
французов.
Внутренним и внешним силам Золя противопоставляет патриотические силы страны.
С восторгом говорит Золя о молодых патриотах в солдатских шинелях.
Несколько страниц романа Золя посвятил Парижской коммуне – результат
обманутой любви к отечеству, которая «напрасно воспламенив души, превращается
в слепую потребность мщения и разрушения». Не поняв величайшего смысла
первого опыта пролетарской диктатуры, страшась гражданской войны и
революционного насилия, Золя тем не менее сочувственно изображает борьбу
рабочих, осуждает действия версальцев, особенно после падения Коммуны,
говорит о бессмысленной жестокости перепуганной буржуазии, которая обрушилась
на поверженных коммунаров. Вопрос о терроре версальцев всегда волновал Золя и
не раз вызывал его отповедь апологетам буржуазии. Так в статье «Французская
революция в книге Тена», которая впервые была опубликована в журнале «Вестник
Европы», Золя резко осудил труд своего учителя и соратника по литературным
боям: «Политическая тревога слишком просвечивает из-под научной методы. Тен,
несмотря на свою кажущуюся холодность аналитика, проявляет страсть
консерватора, которого Коммуна привела в негодование и устрашила». Отвечая
Тену и другим, Золя с помощью цифр и фактов доказывал, что при одном взятии
Парижа версальцами в 1871 году число жертв за весь период якобинской
диктатуры: «За три дня было больше расстреляно, нежели гильотинировали
революционеры за несколько месяцев». В «Разгроме» Золя возвращается к этой
мысли, показывая, на что способен в своей классовой ненависти добродушный и
мирный с виду буржуа.
Патриотический роман завершает социальную эпопею. Следующий и последний роман
серии – «Доктор Паскаль» (1893) – понадобился Золя для обоснования его
естественно-научных взглядов на природу и общество. Доктор Паскаль –
убежденный последователь теории наследственности. В течение долгих лет
собирает он данные о своих предках, ближайших родственниках, следит за жизнью
отдельных представителей семьи Ругонов и делает вывод о закономерности их
индивидуальных судеб. Множество страниц романа посвящено анализу психологии и
поступков уже знакомых персонажей. При этом Золя нередко отступает от прежней
реалистической и социальной трактовки созданных им характеров, выдвигая на
первый план биологический фактор.
Понимая, однако, что поступки персонажей, связанных с семьей Ругонов и
Макаров, далеко не всегда объяснялись в его произведениях лишь прямым
влиянием наследственности, Золя делает в «Докторе Паскале» существенную
оговорку: «Жизнь на каждом шагу опровергала эту теорию. Наследственность,
вместо того чтобы стать сходством, была лишь стремлением к этому сходству,
ограниченным средой и обстановкой». Таким образом, Золя оправдывая свой
первоначальный замысел «истории одной семьи», подчеркивал решающее значение
социального начала в формировании характеров его героев.
Большое место в романе занимает философия «радости жизни», которую на этот
раз Золя почти полностью освобождает от всякой связи со своими социальными
воззрениями и выводит из биологических законов жизни.
Можно сказать, что ни в одном из романов серии с такой обнаженностью не
проявлялись лженаучные взгляды Золя на человека и общество, как в этом
произведении. Это обусловило художественное несовершенство романа «Доктор
Паскаль», в котором риторика и надуманные ситуации почти не оставляют места
для живого изображения действительности.
Не удалась Золя и лирическая тема романа – рассказ о любви шестидесятилетнего
turboreferat.ru
