Литвинова В.И.
(Методические рекомендации по изучению публицистики писателя в школе)
Государственный комитет РФ по высшему образованию
Хакасский государственный университет им. Н. Ф. Катанова
Абакан, 1995
В настоящей работе анализируется очерк И. А. Бунина "Окаянные дни" с учетом требований программ по литературе средней школы и филологических факультетов вузов. Ее цель - помочь изучающим филологию разобраться в сложностях литературного процесса 1918-1920-х гг., проследить судьбу русского интеллигента в революции, вникнуть в суть проблем, поднимаемых публицистикой начала века.
"Несвоевременные мысли" М. Горького и "Окаянные дни" И. Бунина относятся к числу тех художественных и философско-публицистических произведений, в которых по живым следам исторических событий запечатлен "русский строй души" времен революции и гражданской войны 1917-1921 г. г., о котором говорил А. Блок: "Он спутан и темен иногда, но за этой тьмой и путаницей... вам откроются новые способы смотреть на человеческую жизнь..." Поэт призывал "перестать прозевывать открывающий новые дали" русский строй души. Литература 1917-1920 годов живо откликалась на все события, происходящие в России, вспомним хотя бы некоторые имена в связи с этим. В. Короленко, А. Блок, С. Есенин, В. Маяковский, Е. Замятин, А. Платонов, И. Бунин...
Но "прозевывание" - таки состоялось, оно началось после революции, когда под запретом оказались произведения, объявленные антисоветскими. Их не разрешалось печатать потому, что произведения указывали на негативные стороны революции, предупреждали об их опасности для будущего России. Из литературы и общественной жизни были вычеркнуты роман "Мы" Е. Замятина, сборник "Из глубины", письма В. Короленко к А. Луначарскому, "Несвоевременные мысли" М. Горького. И можно только предполагать, каково было бы их воздействие на общественное и индивидуальное сознание людей. Возможно, знание этих произведений в свое время приостановило бы массовое одурманивание людей идеей строительства коммунизма.
Постижению состояния души русского интеллигента в революционную эпоху мешает еще и то, что литература тех лет мало кем читается и исследуется, плохо изучена.
В результате идеологического промывания мозгов мы лишались возможности знать свою литературу, а значит и себя, особенности своего национального характера, своеобразия психологии своего народа. За такое равнодушие к происходящему в революционные годы, за социальную, духовную, эстетическую слепоту наш народ заплатил дорогой ценой: уничтожением лучших людей, пробуждением низменных инстинктов, крушением высоких идеалов.
Видимо, надо было разобраться в так называемой "новой эре", эре отказа от общечеловеческих ценностей в пользу классовой борьбы; разобраться в "рождении нового человека". Это, вероятно, было под силу таким личностям, которые оказались способны сопротивляться идеологическому нажиму. Жизненный опыт убеждает нас, что человек может строить прогнозы, делать серьезные предсказания, если он умеет глубоко проникнуть в предшествующую историю страны, найти в ней вектор развития, тогда он может судить о будущем.
Пожалуй, таким миросозерцанием обладал И. А. Бунин. Вся его жизнь и деятельность выражены в словах, которые мы берем для эпиграфа работы.
РОССИЯ! КТО СМЕЕТ УЧИТЬ МЕНЯ ЛЮБВИ К НЕЙ?
В последний год своей жизни, в одну из бессонных январских ночей И. А. Бунин написал в тетрадке: "Замечательно! Все о прошлом, о прошлом думаешь и чаще всего все об одном и том же в прошлом: об утерянном, пропущенном, счастливом, неоценимом, о непоправимых поступках своих, глупых и даже безумных, об оскорблениях, испытанных по причине своих слабостей, своей бесхарактерности, недальновидности и неотмщенности за эти оскорбления, о том, что слишком многое прощал, не был злопамятен, да и до сих пор таков. А ведь вот-вот все, все поглотит могила!". (1)
Эта краткая исповедь приоткрывает тайну характера И. А. Бунина, подтверждает сложность противоречивой его натуры, ярко обнаружившейся в "Окаянных днях". Окаянными назвал Бунин дни революции и гражданской войны.
КАКОВ ОСНОВНОЙ МОТИВ КНИГИ ?
Автор размышлял о России, русском народе в напряженнейшие годы его жизни, поэтому преобладающей становится интонация подавленности, униженности происходящим. Бунин передает читателю ощущение национальной катастрофы, не соглашается с официальной характеристикой вождя, исторических деятелей, писателей.
КАК МОГЛА ТАКАЯ КНИГА, РАЗОБЛАЧАЮЩАЯ ТОРЖЕСТВО ОКТЯБРЯ. ПОЯВИТЬСЯ В СТРАНЕ РАЗВИТОГО СОЦИАЛИЗМА ?
Официальному советскому литературоведению "Окаянные дни" были известны, и исследователи творчества И. А. Бунина должны были как-то увязывать признания автора с социалистической действительностью. Самое "простое" решение приняло "Литературное обозрение", сократив "нестерпимо грубые выпады в адрес Ленина", - и не надо ничего комментировать. Более смелые критики пытались обойти вниманием "Окаянные дни", не заметив или не придав им должного значения. К примеру, А. Нинов утверждал, что "Окаянные дни" с художественной стороны не имеют никакой ценности: "Нет здесь ни России, ни ее народа в дни революции. Есть лишь одержимый ненавистью человек. Эта книга правдива лишь в одном отношении - как откровенный документ внутреннего разрыва Бунина со старой либерально-демократической традицией". (2)
О. Михайлов сравнивал Бунина с юродивым; который, "шевеля вершами, под звон дурацкого колокольчика исступленно кричит хулы... проклинает революцию" (3).
Но была и подборка материала к 120-летию со дня рождения "Неизвестный Бунин" в литературно-художественном и общественно-политическом журнале Слово", в которой утверждались "пророческие мысли незабвенного Бунина, не дрогнувшего произнести высокую правду об Октябрьской революции и ее вождях", и было мнение М. Алданова, считавшего, что в "Окаянных днях" есть страницы лучшие из всего написанного писателем.
Такое разноликое отражение "Окаянных дней" в современной нашей литературной критике заставляет внимательнее отнестись к книге, составить свое мнение о писателе, преодолевшем в своей судьбе грань революции и гражданской войны.
Почему эти дни стали для И. А. Бунина окаянными? Как он воспринял революцию? Почему его судьба не стала похожей на судьбу, скажем, Есенина или Маяковского?
Попытаемся ответить на эти вопросы и другие с ними связанные, открыв для анализа полный текст бунинской книги - Собрание сочинений И. А. Бунина, т. X, Окаянные дни, "Петрополис", Берлин, 1935г. (репринтное издание).
"Окаянные дни" написаны одной из "самых прекрасных литературных форм" - дневниковой. Именно в личных записях автор предельно искренен, лаконичен, правдив. Все, что происходило вокруг него в первые дни 1918 и до июня 1919 г. нашло отражение на страницах книги.
КАКОВО ОТНОШЕНИЕ И. А. БУНИНА К РЕВОЛЮЦИИ ?
В целом "революционные времена не милостивы: тут бьют и плакать не велят". Писатель размышлял о сути революции, сопоставляя эти события в разных странах в различное время и пришел к выводу о том, что они "все одинаковы, все эти революции!" Одинаковы в своем стремлении создать бездну новых административных учреждений, открыть водопад декретов, циркуляров, увеличить число комиссаров - "непременно почему-то комиссаров", - учредить многочисленные комитеты, союзы, партии.
Бунину грустно замечать, что революции создают даже новый язык, "сплошь состоящий из высокопарнейших восклицаний в перемешку с самой площадной бранью по адресу грязных остатков издыхающей тирании". (4)
Пожалуй Бунин применил самое точное определение сути революций: "одна из самых отличительных черт революции - бешеная жажда игры, лицедейства, позы, балагана". (5)
Для человека, далекого от политики, становятся необъяснимыми многие обычные еще вчера явления жизни, он озлобляется, замыкается в своем мирке, культивирует в себе явные пороки. Все это Бунин выразил одним предложением: "В человеке просыпается обезьяна".
Как видим, человек в дни революции действительно входит в новый мир, но по Бунину - это не "светлое завтра", а палеолит.
От 9 июня Бунин записывает высказывание Наполеона о революции: ..."честолюбие породило и погубит революцию. Прекрасным предлогом дурачить толпу остается свобода. Революция одурачила Россию. Не случайно в 1924 г. Бунин подробно остановился на сути революции и пытался доказать, что в силу революционных преобразований произошло великое падение России, а вместе с тем и вообще падение человека". (4)
По мнению Бунина, не было необходимости преобразовывать жизнь, "ибо, несмотря на все недостатки, Россия цвела, росла, со сказочной быстротой развивалась и видоизменялась во всех отношениях... Была Россия, был великий, ломившийся от всякого скарба дом, населенный огромным и во всех смыслах могучим семейством, созданный благословенными трудами многих и многих поколений, освященный богопочитанием, памятью о прошлом и всем тем, что называется культурою. Что же с ним сделали?"
С болью и горечью Бунин констатирует, что свержение старого режима было осуществлено "ужасающе", над страной поднято интернациональное знамя "то есть претендующее быть знаменем всех наций и дать миру взамен синайских скрижалей и Нагорной проповеди, взамен древних божеских уставов, нечто новое и дьявольское. Основы разрушены, врата закрыты и лампады погашены. Но без этих лампад не бывать русской земле - и нельзя преступно служить ее тьме". (5)
Бунин не отрицает того факта, что идеологом социалистической революции был В. И. Ленин.
КАКУЮ ОЦЕНКУ ДАЕТ И. А. БУНИН ПРОЛЕТАРСКОМУ ВОЖДЮ В "ОКАЯННЫХ ДНЯХ"?
2 марта 1918 года он делает короткую запись: "Съезд Советов. Речь Ленина. О, какое это животное!" [с. 33] И как бы сверяя свои впечатления от знакомства с этим человеком, делает еще две записи. От 13 марта: зафиксировал в дневнике слова Тихонова, "человека очень близкого им": " Ленин и Троцкий решили держать Россию в накалении и не прекращать террора и гражданской войны до момента выступления на сцену европейского пролетариата. Они фанатики, верят в мировой пожар... им везде снятся заговоры... трепещут и за свою власть и за свою жизнь..."[с. 39] Неоднократно зафиксирована в дневнике мысль о том, что большевики "не ожидали своей победы в октябре". [с. 38, 39].
Вторая запись, ночь на 24 апреля: "Еще одно торжество случилось тогда в Петербурге - приезд Ленина. "Добро пожаловать!", - сказал ему Горький в своей газете. И он пожаловал в качестве еще одного притязателя на наследство. Богатейшая Россия умерла в октябре 1917, и тотчас объявились толпы "шальных от забот, распоряжений" наследников покойницы, Бунин причисляет
к ним и Ленина. "Притязания его были весьма серьезны и откровенны. Однако встретили его на вокзале почетным караулом и музыкой и позволили затесаться в один из лучших петербургских домов, ничуть, конечно, ему не принадлежащий". [с. 83]
Ирония и откровенная неприязнь к Ленину передается через подбор эмоционально окрашенных глаголов - "пожаловал", "позволили затесаться". Через пять лет эмоции уступят место продуманным и выстраданным выводам: "Выродок, нравственный идиот от рождения, Ленин явил миру нечто чудовищное, потрясающее; он разорил величайшую в мире страну и убил несколько миллионов человек..."(б)
Сравнивая вождей французской революции с российской, Бунин замечает: "Сен-Жюст, Робеспьер, Кутон... Ленин, Троцкий, Дзержинский... Кто подлее, кровожаднее, гаже ? Конечно, все-таки московские. Но и парижские были не плохи". [с. 125] Бунин считает безумием называть Ленина благодетелем человечества, он полемизирует с теми, кто настаивает на гениальности теории вождя пролетариата, не прощая его даже мертвого: "На своем кровавом престоле он уже стоял на четвереньках; когда английские фотографы снимали его, он поминутно высовывал язык: ничего не значит, спорят! Сам Семашко брякнул сдуру во всеуслышанье, что в черепе этого нового Навуходоносора нашли зеленую жижу вместо мозга; на смертном столе, в своем красном гробу, он лежал с ужаснейшей гримасой на серо-желтом лице: ничего не значит, спорят! А соратники его, так те прямо так и пишут: "Умер новый бог, создатель Нового Мира!"(7)
Бунин не может простить Ленину, "бешеному и хитрому маньяку", ни красного гроба, ни известия "о том, что Град Святого Петра переименовывается в Ленинград, то охватывает поистине библейский страх не только за Россию, но и за Европу". Для Бунина Петербург был особенным городом, связующим его представления о современной России с ее историческим прошлым. Еще недавно город был понятным, привычным, а уже потому родным. Революция внесла в него свои коррективы, и Бунин не приемлет "ленинских градов, ленинских заповедей" не может ради России претерпеть большевика: "Можно было претерпеть ставку Батыя, но Ленинград нельзя претерпеть". С голосом Ленина в России стал слышен "голос хама, хищника и комсомольца да глухие вздохи". (7)
Ленина Бунин называет "планетарным злодеем", который осененный знаменем с издевательским призывом к свободе, братству и равенству, высоко сидел на шее русского дикаря и весь мир призывал в грязь топтать совесть, стыд, любовь, милосердие, в прах дробить скрижали Моисея и Христа, ставить памятники Иуде и Каину, учить "Семь заповедей Ленина"(8).
Такой неприкрытой ненависти к Ленину читать прежде приходилось. Можно ли сегодня эти строки Бунина о Ленине считать истиной в последней ее инстанции?
Наверное, долго еще не найдется защитников Ленина, охотников поднять медицинское заключение экспертов, чтобы объяснить "зеленую жижу" в черепе Ленина или его "ужаснейшую гримасу на серо-зеленом лице". Но нам, учителям, не будет прощения, если мы оставим эти фразы Бунина без комментариев. Все-таки за словом "Ленин" жил конкретный человек В. И. Ульянов, было в его судьбе, вероятно, и хорошее, и плохое, как и у всех людей. Обойдемся с памятью о человеке по-христиански, простим мертвому, объясним накал эмоциональности Бунина особенностями полемики, его субъективным восприятием происходящего в России: для себя отметим, что любой человек имеет право на любовь и ненависть и формы проявления этих чувств остаются на совести каждого. Отринув Ленина, отвергнув революцию, И. А. Бунин внимательно вглядывается в жизнь города. В " его дневнике представлены Москва, Петербург, Одесса Городские мотивы определяют весь настрой "Окаянных дней". Люди, лица, поступки передают революционный накал времени и нервозность восприятия Буниным всего происходящего.
КАКИЕ ИЗМЕНЕНИЯ В ЖИЗНЬ ГОРОДА ВНОСИТ РЕВОЛЮЦИЯ ПО МНЕНИЮ БУНИНА ?
Город представляют с 1917 года "белые", "красные", "уличные лица" в их сложных взаимоотношениях. Бунин отмечает самое различное отношение горожан к революции. Слуга Андрей двадцать лет "был неизменно мил, прост, разумен, вежлив, сердечен... Теперь точно с ума спятил. Служит еще аккуратно, но, видно, уже через силу, не может глядеть на нас, весь внутренне дрожит от злобы..."(10). Черный, с сальными волосами, полотер сокрушается о том, что "царя ссадили, а теперь этих большевиков не сопрешь. Народ ослаб. Их и всего-то сто тысяч наберется, а нас сколько миллионов и ничего не можем"[с. 26].
Бунин пытается ответить на вопрос, что же такое случилось? "Пришло человек 600 каких-то кривоногих мальчишек во главе с кучкой каторжников и жуликов, кои взяли в полон миллионный, богатейший город. Все помертвели от страха..." [с. 48].
Страх сковал многих людей, потому что к управлению страной пришли вчерашние кухарки, внешний вид которых наводит тоску по вчерашним прекрасным лицам, столь дорогим Бунину. Вот выступает известный оратор, и Бунин с отвращением разглядывает его слушателей: "Весь день праздно стоящий с подсолнухами в кулаке, весь день механически жрущий эти подсолнухи дезертир. Шинель внакидку, картуз на затылок. Широкий, коротконогий. Спокойно-нахален, жрет и от времени до времени задает вопросы и не единому ответу не верит, во всем подозревает брехню. И физически больно от отвращения к нему, к его толстым ляжкам в толстом зимнем хаки, к телячьим ресницам, к молоку от нажеванных подсолнухов на молодых, животно-первобытных губах"[с. 57].
Малосимпатичный Бунину новый хозяин страны не требователен к еде, хотя и кричит от коликов в животе после "ужасного горохового хлеба", а если ест колбасу, то "отрывает куски прямо зубами", он требует запретить буржуям ходить в театры, потому что "мы вот не ходим"(9).
"На манифестациях знамена, плакаты, музыка - и кто в лес, кто по дрова в сотни глоток: "Вставай, подымайся, рабочий народ!" Голоса утробные, первобытные, лица все как на подбор преступные, иные прямо сахалинские" [с. 28].
Бунин считает, что "как только город становится "красным", тотчас резко меняется толпа, наполняющая улицы". На лицах нет обыденности, простоты. Все они, почти сплошь, отталкивающие, пугающие злой тупостью, каким-то угрюмо-холуйским вызовом всем и всему" [с. 73].
Революционных матросов из Петербурга "наследников колоссального наследства" он видит осатаневшими от пьянства, от кокаина, от своеволия. "Я как-то физически чувствую людей", записал про себя Л. Н. Толстой. Бунин о себе говорил то же самое: "Этого не понимали в Толстом, не понимают и во мне, оттого и удивляются порой моей страстности "пристрастности". Для большинства даже и до сих пор "народ", "пролетариат" - только слова, а для меня это всегда глаза, рты, звуки голосов, для меня речь на митинге - все естество, произносящее ее" [с. 52]. Для Бунина лица красноармейцев, большевиков, сочувствующих им, совершенно разбойничьи: "Римляне ставили на лица своих каторжников клейма. На эти лица ничего не надо ставить, - и без всякого клейма видно" [с. 28]. Для Бунина любой революционер есть бандит. В. целом он совершенно точно выхватил действительную проблему русской революции - участие в ней уголовной стихии: "Напустили из тюрем преступников, вот они нами и управляют, а их надо не выпускать, а давно надо было из поганого ружья расстрелять" [с. 26].
Бесовский красный цвет раздражает Бунина, от первомайских праздничных зрелищ у него "буквально всю душу переворачивает" [с. 51], красные флаги, обвисшие от дождя, "особенно паскудны". Каждое напоминание о прошлой жизни дает ощущение легкости, молодости: "А в соборе венчали, пел женский хор. Вошел и, как всегда за последнее время, эта церковная красота, этот остров "старого" мира в море грязи, подлости и низости "нового" тронули необыкновенно. Какое вечернее небо в окнах ! В алтаре, в глубине, окна уже лилово синели. Милые девичьи личики у певших в хоре, на головах белые покрывала с золотым крестиком на лбу, в руках ноты и золотые огоньки маленьких восковых свечей - все было так прелестно, что слушая и глядя, очень плакал. И наряду с этим - какая тоска, какая боль!" [с. 68]. Красота осталась для Бунина в прежней жизни, все рушится, плана созидания никто не видит. Страшное ощущение потери родины чувствуется во фразе, записанной 12 апреля 1919 года: "Наши дети, внуки не будут в состоянии даже представить себе ту Россию, в которой мы когда-то (то есть вчера) жили, которую мы не ценили, не понимали, - всю эту мощь, сложность, богатство, счастье" [с. 44].
Объявившиеся новые хозяева грубы, жуликоваты, недалеки, невежественны. Они выживут в революционной сумятице, благодаря своей неразборчивости в выборе жизненного идеала. Советская власть не дает пропасть от голода безработному человеку из народа: "Мест, говорят, нету, а вот тебе два ордера на право обыска, можешь отлично поживиться" [с. 30]. Бунину тяжко в такой обстановке, он понимает людей вчера еще приобщенных к культуре, сегодня заболевших от хамства и невежества, но пытающихся как-то держаться с достоинством: "В вагон трамвая вошел молодой офицер и, покраснев, сказал, что он "не может, к сожалению", заплатить за билет(9). В коллегии при "Агитпросвете" служит много знакомых Бунина, коллегия призвана облагородить искусство, а пока "берет пайки хлебом с плесенью, тухлыми селедками, гнилыми картошками"[с. 135]. По всему выходит, что большевики укрепились, а прочие ослабли, "взгляните, как прежний господин или дама теперь по улице идет: одет в чем попало, воротничок смялся, щеки не бритые, а дама без чулок, на босу ногу, ведро с водой через весь город тащит, - все, мол, наплевать" [с. 164]. Автор с горечью констатирует: "Как потрясающе быстро все сдались, пали духом!". Невыносимо тяжело видеть бледного старика генерала в серебряных очках и в черной папахе, он пытается что-то продать и "стоит робко, скромно, как нищий". Как пережить слепо разоряющую новую власть: "Всю жизнь работал, кое-как удалось купить клочок земли, залезши в долги на истинно кровные гроши построить домик - и вот оказывается, что домик "народный", что там будут жить вместе с твоей семьей, со всей твоей жизнью какие-то "трудящиеся" [с. 54].
С глухой тоской Бунин делает приписку: "Повеситься можно от ярости!".
А. Блок, В. Маяковский, С. Есенин пытаются как-то уловить в мрачных революционных буднях ростки новой жизни. У И. Бунина же "Россия сошла с ума" в октябре девятьсот семнадцатого, потому что пережила тысячи зверских и бессмысленных народных самосудов, "величайшее в мире попрание и бесчестие всех основ человеческого существования, начавшегося с убийства Духонина и "похабного мира" в Бресте". "Немым укором вчерашней России возвышается над "красными наследниками" великан военный в великолепной серой шинели, туго перетянутой хорошим ремнем, в серой круглой военной шапке, как носил Александр Третий. Весь крупен, породист, блестящая коричневая борода лопатой, в руке в перчатке держит Евангелие. Совершенно чужой всем, последний из могикан"[с. 23]. Рядом с ним пигмеем выглядит типичный по Бунину красный офицер: "мальчишка лет двадцати, лицо все голое, бритое, щеки впалые, зрачки темные и расширенные; не губы, а какой-то мерзкий сфинктер, почти сплошь золотые зубы; на цыплячьем теле - гимнастерка с офицерскими походными ремнями через плечи, на тонких, как у скелета, ногах - развратнейшие пузыри-галифе и щегольские, тысячные сапоги, на кострице - смехотворно-громадный браунинг" [с. 153]
Так в "Окаянных днях" намечается еще одна проблема - ВОСПРИЯТИЕ "БЕЛЫМ" БУНИНЫМ "КРАСНЫХ": "Нельзя хулом хаять народ". А "белых", конечно, можно. Народу, революции все прощается, - "все это только эксцессы. А у "белых", у которых все отнято, поругано, изнасиловано, убито - родина, родные колыбели и могилы, матери, отцы, сестры, - "эксцессов, конечно, быть не должно" [с. 73]. "Советы" сравниваются с Кутузовым - "более наглых жуликов мир не видел" [с. 14].
ПОЧЕМУ БУНИН ВСТАЕТ НА ЗАЩИТУ "БЕЛЫХ"? ОТТОГО, ЧТО САМ ИЗ ИХ СРЕДЫ?
Автор "Окаянных дней" замечает, как с приходом Советской власти рушится создаваемое веками: "почта русская кончилась летом 17 года, с тех пор, как у нас впервые, на европейский лад, появился министр почт и телеграфов. Тогда же появился министр труда - и тогда же Россия бросила работать"[с. 44]. "Поголовно у всех лютое отвращение к труду" [с. 36]. Сама Россия стала рассыпаться на глазах Бунина "именно в те дни, когда были провозглашены братство, равенство, свобода"[с. 44]. Поэтому Бунин требует единого нравственного суда над "нашими" и "не нашими", что является преступлением для одной стороны, то преступно и для другой. В условиях расколотого общественного сознания "белый" Бунин защищает общечеловеческие нравственные идеалы: "Нападите врасплох на любой старый дом, где десятки лет жила многочисленная семья, перебейте или возьмите в полон хозяев, домоправителей, слуг, захватите семейные архивы, начните их разбор и вообще розыски о жизни этой семьи, - сколько откроется темного, греховного, неправедного, какую ужасную картину можно нарисовать и особенно при известном пристрастии, при желании опозорить во что бы то ни стало, всякое лыко поставить в строку! Так совершенно врасплох был захвачен и российский старый дом" [с. 137].
Крик: мы тоже люди! - проходит через всю книгу. Ненависть к "красным" у Бунина не знает границ, он свирепо жаждет их погибели от Гурко, Колчака, немцев и живет надеждой, что, "ночью непременно что-нибудь случится, и так неистово, так крепко молишься, так напряженно, до боли во всем теле, что кажется, не может не помочь Бог, чудо, силы небесные... кто-то, может быть, напал на город - и конец, крах этой проклятой жизни!"[с. 59]. Чуда не происходит, наутро все те же "уличные лица" и "опять тупость, безнадежность", "в их мире, в мире поголовного хама и зверя мне ничего не нужно", - констатирует Бунин. В обезумевшей от революций России писатель повсюду слышит: "народ, давший Пушкина, Толстого...", ему обидно: "А белые не народ? А декабристы, а знаменитый московский университет, первые народовольцы, Государственная Дума? А редакторы знаменитых журналов ? А весь цвет русской литературы ? А ее герои ? Ни одна страна в мире не дала такого дворянства" [с. 74]. Бунин не согласен с формулой "разложения белых". Какая чудовищная дерзость говорить это после того небывалого в мире "разложения", которое явил "красный" народ". [с. 74].
У Бунина много оснований ненавидеть "красных", сопоставляя их с белыми. В записи от 24 апреля читаем: "Самый молодой из квартирантов, человек скромный и робкий, принял комиссарский сан из страху, стал дрожать при словах "революционный трибунал". Ему пришлось выполнять приказ по уплотнению квартиры пролетариатом: "Все комнаты всего города измеряют, проклятые обезьяны" [с. 94]. Очередное издевательство, при котором Бунин "не проронил ни слова, молча лежал на диване", отозвалось ощутимой болью возле левого соска". Сердечная боль, разумеется, не только от того, что вчерашний тихий сосед сегодня отбирает жилье, а от того, что происходит вопиющая несправедливость: "Под защитой таких священно-революционных слов ("революционный трибунал", - В. Л.) можно так смело шагать по колено в крови, что благодаря им даже наиболее разумные и пристойные революционеры, приходящие в негодование от обычного грабежа, воровства, убийства, отлично понимающие, что надо вязать, тащить в полицию босяка, который схватил за горло прохожего В ОБЫЧНОЕ ВРЕМЯ, от восторга захлебываются перед этим босяком, если он делает то же самое ВО ВРЕМЯ, НАЗЫВАЕМОЕ РЕВОЛЮЦИОННЫМ, всегда ведь имеет босяк полнейшее право сказать, что он осуществляет "гнев низов, жертв социальной справедливости"[с. 95].
"Жертвы вывозили мебель, ковры, картины, цветы, отнимали у "белых" нажитое, творили ужасающие зверства. Бунин постоянно чувствовал необходимость сдерживать себя, "чтобы с бешенством не кинуться на орущую толпу" [с. 32].
Нравственная грязь горожан сочетается с уличным убожеством: "на тротуарах был сор, шелуха подсолнухов, а на мостовой навозный лед, горбы и ухабы". Человеческое тепло ощущалось в городской суете даже через извозчиков: можно было поговорить с возницей, полюбоваться ухоженной и украшенной лошадью. Пришедшие большевики лишены сердечности, душевности, им более подходит управлять холодными машинами, поэтому город Бунина грохочет переполненными грузовиками, пестрит красными флажками на правительственных мчащихся машинах. Революция въехала в город на грузовике: "Грузовик - каким страшным символом остался он для нас!.. C самого первого дня своего связалась революция с этим ревущим и смердящим животным..." [с. 56]. Грубость современной культуры Бунин так же воспринимал через грузовик.
Город не уставал поражать писателя жестокостью буден, своей ЧЕРНОЙ НЕСПРАВЕДЛИВОСТЬЮ: знаменитая артистка умирала в почерневшей от грязи рубашке, страшная, как скелет, вшивая, окруженная докторами с горящими лучинами в руках; сосед-старичок, крадучись, выгребая пальцем из баночки, сожрал мазь для втирания; другого соседа вынули из петли, в окаменевшей руке была зажата записка: "Царствию Ленина не будет конца"; семье известного ученого дали угол в прихожей за шкафами в их бывшем доме, "давно захваченном и населенном мужиками и бабами. На полу грязь, стены ободраны, измазаны клопиной кровью" (9).
Наука, искусство, техника, всякая маломальская человеческая трудовая, что-либо творящая жизнь - все погибло: "Сожрали тощие коровы фараоновых тучных и не только не потучнели, а сами околевают. Теперь в деревне матери так пугают детей: "Цыц! а то виддам в Одессу в коммунию!" [с. 153].
КАК ПРИНЯЛА РЕВОЛЮЦИЮ ДЕРЕВНЯ?
Бунин считает, что революционный пожар, охвативший город, мог не тронуть деревню: "Ведь в деревне был еще некоторый разум, стыд" [с. 84]. Мужики с пристрастием воспринимали солдат, бегущих с фронта: "Что ж мало навоевал ?" - закричал за ним мужик, - Ты что ж, казенную шапку, казенные портки надел дома сидеть ? Рад, что начальства теперь у вас нет, подлец! Зачем тебя отец с матерью кормили?" Этот вопрос не раз вставал со всей своей философской остротой перед самим автором.
Всей семье Буниных пришлось страдать при новой власти: Евгений Алексеевич губил свой талант художника-портретиста в мужицкой избе с провалившейся крышей, где за пуд гнилой муки писал портреты вчерашних холопов в сюртуке и цилиндре, которые достались им при грабеже господ. "За портреты Васек Жоховых Евгений Алексеевич поплатился жизнью: пошел однажды за чем-то, верно, за гнилой мукой какого-нибудь другого Вальки, упал по дороге и отдал душу Богу". Юлий Алексеевич умер в Москве: нищий, изголодавшийся, едва живой телесно и душевно от "цвета и запаха нового шквала", помещен был в какую-то богадельню "для престарелых интеллигентных тружеников". Мария Алексеевна "умерла при большевиках в Ростове-на-Дону" (10).
Родное Никольское разрушилось в кратчайшие сроки. Бывший садовник, "сорокалетний рыжий мужик, умный, добрый, опрятный" за три года "превратился в дряхлого старика с бледной от седины бородой, с желтым и опухшим от голода лицом", просил пристроить его куда-нибудь, не понимая, что Бунин теперь не барин. В дневнике от первого марта запись: "Мужики возвращают помещикам награбленное" [с. 31]. Бунин сам получил в 1920 году письмо деревенского учителя, который от имени мужиков предлагал "поселиться на родном пепелище, сняв у них в арендное содержание бывшую усадьбу и живя в добрососедских отношениях... теперь вас никто пальцем не тронет", добавлял он. Бунин с замиранием сердца ехал в родное "пепелище": "Было очень странно видеть все прежнее, свое, собственное, чьим-то чужим... странно взглянуть на все эти столь грубо одичавшие за время пятилетнего мужицкого владычества... снова войти в тот дом, где родился, вырос, провел почти всю жизнь, и где теперь оказалось целых три новых семейства: бабы, мужики, дети, голые потемневшие стены, первобытная пустота комнат, на полу натоптанная грязь, корыта, кадушки, люльки, постели из соломы и рваных пегих попон... Стекла окон... точно покрыты черными кружевами - так засидели их мухи" (И).
Деревенские мужики отнеслись к приезду бывшего хозяина участливо, а бабы "заявили без всякого стеснения: "из дому не выйдем!" И Бунин тотчас понял, "что и впрямь как-то нагло и глупо влез я в этот дом, в эту чужую жизнь. Провел в своем бывшем имении двое суток и уехал, зная, что уезжаю теперь уже навеки" [с. 12]. Сейчас усадьба исчезла с лица земли; нет ни дома, ни сада, ни одной липы главной аллеи, ни столетних берез, ни любимого Буниным клена...
За разрушенное и поруганное Бунин предъявляет счет не только революционерам, но и народу. В записях о народе он резок, несентиментален, как нет сентиментальности в его дореволюционных повестях "Суходол" и "Деревня".
КАКИМ ЖЕ ВИДИТ БУНИН НАРОД, ПРЕОБРАЖЕННЫЙ РЕВОЛЮЦИЕЙ, В ЦЕЛОМ?
"Злой народ!" - отмечает он осенью 1917-го. Заметим, что зол и сам писатель. "Во век не забуду, в могиле буду переворачиваться !" Так он реагирует на матросскую бескозырку, широкие клеши и игру желваков на скулах. Быть такими интеллигенты бунинского типа не могут, "а раз не можем, конец нам! Всем нам давно пора повеситься, - так мы забиты, за мордованы, лишены всех прав и законов, живем в таком подлом рабстве, среди непрестанных издевательств. Вот какова моя кровожадность и в этом все дело" [с. 69].
Однако было бы несправедливым сказать только о ненависти к народу. Он сам признавался: "Если бы я эту Русь не любил, не видал, из-за чего же я бы так сходил с ума все эти годы, из-за чего бы страдал так беспрерывно и так люто?" [с. 62].
Суть трагедии России в том, что брат встал против брата, сын против отца.
В ЧЕМ ВИДИТ БУНИН ИСТОКИ НАРОДНЫХ РАЗНОГЛАСИЙ?
В пренебрежении к УРОКАМ ИСТОРИИ. К своим рассказам о народе Бунин взял эпиграфом слова И. Аксакова "Не прошла еще древняя Русь!" Исходил он из посылки профессора и историка Ключевского о чрезвычайной "повторяемости" русской истории. Исследуя в дневниках закономерность повторяемости истории, Бунин у Татищева находит такие строки: "Брат на брата, сыневе против отцов, рабы на господ, друг друга ищут умертвить едино ради корыстолюбия, похоти и власти, ища брат брата достояния лишить, не ведуще, яко премудрый глаголет: ища чужого, о своем в оный день возрыдает..." Уроки уже были, но беда в том, что никто не захотел изучить "Российскую историю" Татищева и сегодня "сколько дурачков убеждено, что в российской истории произошел великий сдвиг к чему-то совершенно новому, доселе небывалому" [с. 57].
Народ, по мнению Бунина, исполать представлял собой два типа: "В одном преобладает Русь, в другом Чудь. Народ сказал сам про себя: "из нас, как из дерева - и дубина, и икона, в зависимости от обстоятельств, от того, кто это дерево обрабатывает: Сергей Родонежский или Емелька Пугачев" [с. 62]
К великому сожалению Бунина на эти уроки истории никто внимания не обратил. А, между тем, Н. И. Костомаров писал о Стеньке Разине: "Народ шел за Стенкой, многого не понимая толком. Дозволен был полный грабеж. Стенька и его воинство были пьяны от вина и крови. Возненавидели законы, общество, религию, все, что стесняло личные побуждения..., дышали местью и завистью... составились из беглых воров, лентяев. Всей этой сволочи и черни Стенька обещал полную волю, а на деле забрал в полное рабство, малейшее непослушание наказывалось смертью..." [с. 115].
Предупреждал в "Истории России с древнейших времен" академик С. М. Соловьев, описывая "смутное время": "Среди духовной тьмы молодого, неуравновешенного народа, как всюду недовольного, особенно легко возникали смуты, колебания, шаткость. И вот они опять возникли. Дух неосмысленной воли, грубого своекорыстия повеял гибелью на Русь... У добрых отнялись руки, у злых развязались на всякое зло. Толпы отверженников, подонков общества потянулись на опустошение своего же дома под знаменем самозванцев, лжецарей..., преступников, честолюбцев" [с. 115].
Не присмотрелся народ и к "освободительному движению", которое, по мнению Бунина, "творилось с легкомыслием изумительным, с непременным, обязательным оптимизмом. И все "надевали лавровые венки на вшивые головы", по выражению Достоевского" [с. 113].
Бунин соглашается с А. И. Герценым, заявлявшим, что "беда наша в расторжении жизни практической и теоретической: "Разве многие не знали, что революция только есть кровавая игра, всегда кончающаяся только тем, что народ, даже если ему и удалось некоторое время посидеть, попировать и побушевать на господском месте, всегда в конце концов попадет из огня да в полымя" [с. 113]. По мнению Бунина, умные и хитрые главари придумали в новое время заманчивую ловушку для народа, сделав над ней маскировочную вывеску: "Свобода, братство, равенство, социализм, коммунизм". А неопытная молодежь "простодушно" откликнулась на "Святой девиз вперед" и создала революционный хаос 1917 года. Бунин не сомневался в начитанности и образованности вождя пролетариата, поэтому подытоживая анализ уроков истории, он пишет: "Не верится, чтобы Ленины не знали и не учитывали всего этого !" [с. 115].
Бунинский анализ истории России позволяет ему объявить, что из Чуди, из этих самых русичей, издревле славных своей АНТИСОЦИАЛЬНОСТЬЮ, давших столько "удалых разбойников", столько бродяг..., босяков, как раз из них и вербовали мы красу, гордость и надежду русской СОЦИАЛЬНОЙ революции", (подчеркнуто автором В. Л.) [с. 165].
В прошлом России Бунин увидел и беспрерывную крамолу, и ненасытное честолюбие, и лютую жажду власти, и обманные целования креста, и бегство в Литву и Крым "для подъема поганых на свой же собственный отчий дом", но послереволюционное существование не сравнить с прошедшим: "Всякий русский бунт (и особенно теперешний) прежде всего доказывает, до чего все старо на Руси и сколь она жаждет прежде всего БЕСФОРМЕННОСТИ. Был и святой человек, был и строитель... но в какой долгой и непрестанной борьбе были они с разрушителем, со всякой крамолой, сварой, "кровавой неурядицей и нелепицей !" [с. 165]. Бунин делает вывод: "Русь - классическая страна буяна". Он даже приводит данные современной ему уголовной антропологиии о случайных и прирожденных преступниках, относя к последним (бледные лица, большие скулы, глубоко сидящие глаза) Степана Разина и Ленина: "В мирное время они сидят по тюрьмам, по желтым домам. Но вот наступает время, когда "державный народ" восторжествовал. Двери тюрем и желтых домов раскрываются, архивы сыскных отделений жгутся - начинается вакханалия. Русская вакханалия превзошла все до нее бывшие..." [с. 160]. Пророчески Бунин предсказал "новую долголетнюю борьбу" с "прирожденными преступниками" - большевиками: "Купил книгу о большевиках. Страшная галлерея каторжников 1" [с. 42].
Бунин предполагает, что даже открыл секрет безумия народа в революции. Безумия, которого потомки не должны простить, "а все простится, все забудется", потому что людям не хватает "настоящей восприимчивости": "В этом и весь адский секрет большевиков - убить восприимчивость. Люди живут мерой, отмерена им и восприимчивость, воображение, - перешагни - же меру. Это как цены на хлеб, на говядину. "Что? Три целковых фунт!?" А назначь тысячу - и конец изумлению, крику. Столбняк, бесчувственность" [с. 67]. А дальше Бунин рассуждает по аналогии: семь повешенных ? Нет, семьсот. " И уж непременно столбняк - семерых-то висящих еще можно представить себе, а попробуй-ка семьсот..." [с. 67].
В силу народной оторопи на всем пространстве России вдруг оборвалась громадная, веками налаженная жизнь и воцарились "беспричинная праздность, противоестественная свобода от всего, чем живо человеческое общество" [с. 78]. Народ перестал растить. хлеб и строить дома, вместо нормальной человеческой жизни началась "сумасшедшая по своей бестолковости и горячке имитация какого-то будто бы нового строя": пошли совещания, заседания, митинги, полились декреты, залился трезвоном "прямой провод", и все устремились командовать. Улицы заполнились "неработающими рабочими, гуляющей прислугой и всякими ярыгами, торговавшими с лотков и папиросами, и красными бантами, и похабными карточками, и сластями..."[с. 79]. Народ стал подобен "скотине без пастуха, все перегадит и себя погубит".
"Была Россия ! Где она теперь...", - это сквозной мотив книги "Окаянные дни". На вопрос "кто виноват?" Бунин отвечает: "Народ". И при этом большую вину за происходящее возлагает на интеллегенцию. Бунин совершенно исторически точно определил, что интеллигенция во все времена провоцировала народ на баррикады, а сама оказывалась неспособной организовать новую жизнь. Уже в 1918 году он заявлял: "Не народ начал революцию, а вы. Народу было совершенно наплевать на все, чего мы хотели, чем были недовольны. Не врите на народ - ему ваши ответственные министерства, замены Щегловитых Малянтовичами и отмены всяческих цензур были нужны, как летошний снег, и он это доказал твердо и жестоко, сбросивши к черту временное правительство, и Учредительное собрание и "все, за что погибали поколения лучших российских людей", как вы выражаетесь..."[36].
КАКОВА ОЦЕНКА БУНИНА РОССИЙСКОЙ ИНТЕЛЛИГЕНЦИИ В РЕВОЛЮЦИИ?
Бунин сочувствует интеллигенции и упрекает ее в политической близорукости: "Что наши прежние глаза! Как они мало видели!" [с. 108]. 17 и 18 годы писатель считает пограничными для интеллигенции: "Миллионы людей прошли через это растление и унижение за эти годы. И все наше время станет легендой" [с. 127].
Бунин упрекает прежде всего интеллигенцию в том, что она за "человечеством" и "народом" не видела отдельного человека. Даже помощь голодающим происходила "театрально", "литературно", только ради того, чтобы "лишний раз лягнуть правительство". "Страшно сказать, - записывает 20 апреля 1918 года Бунин, - но правда: не будь народных бедствий, тысячи интеллигентов были бы прямо несчастнейшие люди. Как же тогда заседать, протестовать, о чем писать и кричать? А без этого и жизнь не в жизнь" [с. 63]. Театральное отношение к жизни не позволило интеллигенции, по выводам Бунина, быть внимательнее к солдатам во время войны. С "солдатиками" обходились, как с объектом забавы: сюсюкали с ними в лазаретах, ублажали их булками, конфетами, даже балетными танцами. Играли в "благодарных", и солдатики прикидывались кроткими, страдающими покорно, поддакивали сестрицам, барыням, репортерам. Взаимное заигрывание уничтожило веру в правду, все перестали чувствовать, действовать, стали равнодушными. " Откуда это равнодушие?" - задает себе вопрос Бунин. И отвечает: "... от присущей нам беспечности, легкомысленности, непривычки и нежелания быть серьезными в самые серьезные моменты. Подумать только, до чего беспечно, спустя рукава, даже празднично отнеслась вся Россия к началу революции" [с. 63].
Интеллигенция, наравне с мужиком жила, задрав лапти, с полной беспечностью, "благо потребности были дикарски ограничены": "Длительным будничным трудом мы брезговали, белоручки были, в сущности, страшные, а отсюда и идеализм наш, очень барский, наша вечная оппозиционность, критика всего и всех: критиковать-то ведь гораздо легче, чем работать" [с. 64].
ОТКУДА У ИНТЕЛЛИГЕНЦИИ СТОЛЬ ЛЕГКОВЕСНОЕ ОТНОШЕНИЕ К ЖИЗНИ?
Бунин считает повинным в этом систему воспитания и образования: "Литературный подход к жизни просто отравил нас Что, например, сделали мы с той громадной и разнообразнейшей жизнью, которой жила Россия последнее столетие? Разбили, разделили ее на десятилетия - двадцатые, тридцатые, сороковые, шестидесятые, каждое десятилетие определили его литературным героем: Чацкий, Онегин, Печорин, Базаров..." [с. 92]. Бунин добавляет к ним своего Николку из "Деревни" и подчеркивает, что общее между ними то, что все они томятся и ждут "настоящей работы". Это род русской нервной болезни, это томление, эта скука, эта разбалованность - вечная надежда, что придет какая-то лягушка с волшебным кольцом и все за тебя сделает" [с. 64].
"Литературное" воспитание несерьезно, как несерьезны и идеалы: "Это ли не курам на смех, особенно ежели вспомнить, что героям этим (Чацкому, Онегину, Печорину, Базарову) было одному "осьмнадцать" лет, другому девятнадцать, третьему, самому старшему, двадцать !" [с. 92].
Эти современные юнцы подхватывали, как знамя, "Рабочую Марсельезу", "Варшавянку", "Интернационал", "все злобное, коварное донельзя, лживо до тошноты, плоско и убого до невероятия", комментирует Бунин. Целые поколения мальчиков и девочек, долбивших Иванюкова и Маркса, придумали себе занятие - "строить" будущее. Они возились с тайными типографиями, собирали копеечки на "красный крест", зачитывались художественными текстами Маяковского, Блока, Волошина и "бесстыдно притворялись, что они умирают от любви к Пахомам и Сидорам и поминутно разжигали в себе ненависть к помещику, к фабриканту, к обывателям, ко всем этим "кровопийцам, паукам, угнетателям, деспотам, сатрапам, мещанам, рыцарям тьмы и насилия !" [с. 99].
Интеллигенция могла бы подписаться под словами А. И. Герцена: "Я ничего не сделал, ибо всегда хотел сделать больше обыкновенного"[с. 64].
Но Бунин признает и значимость интеллигенции: "Нами человечество протрезвляется... Нашим разочарованием, нашим страданием мы избавляем от скорбей следующего поколения"[с. 65], только процесс этот очень и очень продолжителен, "отрезвление еще далеко..."
В рождение новой интеллигенции, в воспитание рабочего, "цвета нации" Бунин не верит и не хочет иметь дела с "кузницей кадров": "Надо еще доказывать, что нельзя сидеть рядом с чрезвычайкой, где чуть не каждый час кому-нибудь проламывают голову, и просвещать насчет "последних достижений в инструментовке стиха какую-нибудь ХРЯПУ (подчеркнуто мною, -В. Л.) с мокрыми от пота руками. Да порази ее проказа до семьдесят седьмого колена, если она даже "антересуется" стихами! Это-ли не крайний ужас, что я должен доказывать, например, что лучше тысячу раз околеть с голоду, чем обучать эту хряпу ямбам и хореям..."Бунин объясняет свою неприязнь к новой писательской элите тем, что видит ее назначение в воспевании грабежа, разбоя и насилия.
Мы подошли еще к одной важной проблеме, поднятой Буниным в "Окаянных днях", место писателя в литературе 20-х годов.
КАК БУНИН ОЦЕНИВАЕТ ЛИТЕРАТОРОВ-СОВРЕМЕННИКОВ?
В период революционных преобразований писатель замечает ломку прежних литературных канонов, метаморфозу в самих писательских дарованиях: "В русской литературе теперь только "гении". Изумительный урожай! Гений Брасов, гений Горький, гений Игорь Северянин, Блок, Белый... так легко и быстро можно выскочить в гении... и всякий норовит плечом пробиться вперед, ошеломить, обратить на себя внимание" [с. 76].
Бунин вспоминает высказывание А. К. Толстого: "Когда я вспомню о красоте нашей истории до проклятых монголов, мне хочется броситься на землю и кататься от отчаяния" и с горечью замечает: "В русской литературе еще вчера были Пушкины, Толстые, а теперь почти одни "проклятые монголы" [с. 77].
Писатели старшего поколения не принимали "глубин мысли" Горького и Андреева. Толстой считал, что они грешат полной бессмыслицей, ("что у них в головах, у всех этих Брюсовых, Белых"). "Теперь успех в литературе достигается только глупостью и наглостью" [с. 90]. Российский интеллигент А. П. Чехов признавался Бунину, что после двух страниц чтения Андреева чувствовал необходимость два часа гулять на свежем воздухе.
Бунин сокрушается о том, что о литературе судят люди несведущие, отзывы мастеров слова "в грош не ставят", и в какой раз писатель мечтает о дне мщения и общего, всечеловеческого проклятия теперешним дням: "Во что можно верить теперь, когда раскрылась такая несказанно страшная правда о человеке ?" [с. 91]
Знаменитейшая традиция русской литературы чувства добрые лирой пробуждать попрана, поэзия стала служить низменным чувствам: "Новая литературная низость, ниже которой, кажется, падать уже некуда, открылась в кабаке "Музыкальная табакерка" - сидят спекулянты, шулеры, публичные девки, лопают пирожки по сту целковых штука, пьют ханжу из чайников, а поэты и беллетристы (Алешка Толстой, Брюсов и т. д.) читают им свои и чужие произведения, выбирая наиболее похабные" [с. 32].
Современная Бунину литература поражает его своей лживостью, претенциозностью, "изнуряет" наблюдательностью" и такой чрезмерной "народностью" языка и всей вообще манеры рассказывать, что хочется плюнуть" [с. 33]. Но этого никто не хочет замечать, напротив, все восхищаются.
Прославить "окаянные дни" поможет литература, предполагает Бунин и прежде всего "то вреднейшее на земле племя, что называется поэтами, в котором на одного истинного святого всегда приходится десять тысяч пустосвятов, выродков и шарлатанов" [с. 91].
К ним Бунин причисляет ненавистного ему певца революции В. Маяковского, которого не раз величает Идиотом Полифемовичем (одноглазый Полифем намеревался сожрать забредшего к нему Одиссея - В. Л.). Маяковский чувствует себя в новых условиях комфортно, обладая "хамской независимостью, стоеросовой прямотой суждений", в одежде "плохо бритых личностей, живущих в скверных номерах" (4). "Маяковский утробой почуял, во что вообще превратится вскоре русский пир тех дней, недаром Маяковский назвался футуристом, то есть человеком будущего: полифемское будущее России принадлежало им, Маяковским" [с. 83].
Бунин считает, что революция сломала восторженного Горького. "Честь безумцу, который навеет человечеству сон золотой". Как любил рычать это Горький! А и сон-то весь только в том, чтобы проломить голову фабриканту, вывернуть его карманы и стать стервой еще худшей, чем этот фабрикант" [с. 50].
Брюсов в революции "все левеет, почти уже форменный большевик: в 1904 году превозносил самодержавие, в 1905 году написал "Кинжал", с начала войны с немцами стал ура-патриотом, неудивительно, что теперь он большевик".
Писатель возмущается прочитанной фразой: "Блок слышит Россию и революцию, как ветер". Отовсюду шквалом идут сообщения об еврейских погромах, убийствах, грабеже, и "это называется по Блокам "народ объят музыкой революции -слушайте, слушайте музыку революции" [с. 127]. Вместо того, чтобы осудить происходящее, считает Бунин, "люди мудрят и философствуют о Блоке: впрямь его ярыги, убившие уличную девку, суть апостолы..." [с. 91]. "О, словоблуды, - замечает он по -этому поводу в другой записи, - Реки крови, море слез, а им все нипочем" [с. 49].
Заправляет новой литературой и культурой "гадина Луначарский, под руководством которого даже праздник превращается в "балаганщину" с размалеванными колесницами в бумажных цветах, лентах и флагах". Революция привнесла в литературу и культуру бессмыслицу и безвкусицу.
Автор "Окаянных дней" пытается подпитать дефицит душевного спокойствия информацией из прессы, но и здесь его ждет разочарование.
ЧТО ВЫДЕЛЯЕТ БУНИН В ПРЕССЕ?
Горьковская "Новая Жизнь": "С сегодняшнего дня даже для самого наивного простеца становится ясно, что... о самой элементарной честности применительно к политике народных комиссаров говорить не приходится. Перед нами компания авантюристов, которые ради собственных интересов бесчинствуют на вакантном троне Романовых" [с. 7].
"Власть Народа", передовая: "Настал грозный час - гибнет Россия..." [с. 8].
Рядом с этими, выдержками из газет, встречается раздумье над словами из Библии: "Между народом моим находятся нечестивые,... ставят ловушки и уловляют людей. И народ мой любит это. Слушай, земля: вот я приведу на народ сей пагубу, плод помыслов их..." Изумительно..." [с. 12].
В "Известиях" Советы сравниваются с Кутузовым.
Из редакции "Русских Ведомостей": "Троцкий- немецкий шпион" [с. 29].
Колчак признан Антантой Верховным Правителем России.
В "Известиях" похабная статья "Ты скажи нам, гадина, сколько тебе дадено?" [с. 142].
"Коммунист" пишет "о неслыханном, паническом бегстве красной армии от Деникина [с. 168].
Каждый день развертывая газету "прыгающими руками", Бунин чувствовал, что "просто погибает от этой жизни и физически и душевно" [с. 162]. Газеты выталкивали его в Европу: "Уезжать необходимо, не могу переносить этой жизни - физически" [с. 36].
Возникли было надежды на то, что большевиков уничтожат немцы, Деникин, Колчак, но они растаяли, и тогда появилось страстное желание уехать на чужбину. В России даже родная речь стала чужой, "образовался совсем новый язык, сплошь состоящий из высокопарнейших восклицаний вперемешку с самой площадной бранью по адресу грязных остатков издыхающей тирании" [с. 45], "совершенно нестерпим большевистский жаргон" [с. 71].
"Сколько стихотворцев и прозаиков делают тошнотворным русский язык, беря драгоценные народные сказания, сказки, "словеса золотые" и бесстыдно выдавая их за свои, оскверняя их пересказом на свой лад и своими прибавками, роясь в областных словарях и составляя по ним какую-то похабнейшую в своем архируссизме смесь, на которой никто и никогда на Руси не говорил и которую даже читать невозможно!" [с. 123].
Со слезами покидал Бунин родину, "плакал такими страшными и обильными слезами, которых даже представить себе не мог... плакал слезами лютого горя и какого-то болезненного восторга, оставив за собой и Россию и всю свою прежнюю жизнь, перешагнув новую русскую границу, вырвавшись из этого разливанного моря страшных, несчастных, потерявших всякий образ человеческий, буйно, с какой-то надрывной страстью орущих дикарей, которыми были затоплены все станции, где все платформы и пути от Москвы до самой Орши были буквально залиты рвотой и испражнениями..." [с. 169].
Бунин был убежденным антикоммунистом до конца своих дней, это факт, а не упрек или обвинение. "Окаянные дни" передают тот накал ненависти, которой горела Россия в дни революции. Это книга проклятий, расплаты и мщения и по темпераменту, желчи и ярости превосходит многое из написанного "белой публицистикой", потому что даже в исступлении своем Бунин остается великолепным художником. Он сумел передать в дневнике свою боль, свою муку изгнания. Беспредельная внутренняя честность, чувство собственного достоинства, неспособность пойти на компромисс со своей совестью - все это, способствовало правдивости изображения действительности: белый террор по силе и жестокости равен красному.
Как это ни покажется странным, Бунин был глубоко государственным человеком. Он страстно желал видеть Россию сильной, красивой, независимой, а картина жизни колола ему глаза, убеждала в гибели страны.
Бунин не смог приспособиться к новой России, для него это было равносильным отказаться от самого себя. Отсюда прямота суждений в "Окаянных днях", которая проявилась и в последующих годах его жизни ("Фадеев, пожалуй, не меньший мерзавец, чем Жданов", 1946 г.; "у фашистов полное отсутствие таких "старомодных понятий", как честь, совесть, закон и этика, 1940 г.; Гитлер врет, что установит новую Европу на тысячи лет", 1941 г.; "Японцы, как и полагается быть негодяям, напали без предупреждений", 1941 г.; "Только сумасшедший кретин может думать, что он будет царствовать над Россией", 1942г.
Последняя дневниковая запись датируется 2 маем 1953 года: "Это все-таки поразительно до столбняка! Через некоторое очень малое время, меня не будет - и дела и судьбы всего, всего будут мне неизвестны".
В "Окаянных днях" Бунин раскрывает нам страницу истории России, ликвидирует белые пятна части литературы и духовности существа.
В. Лавров. Высоко нес я стяг любви. Москва, - 1986, - N6, с. 104
А. Василевский. Разорение. Новый мир, - N2, с. 264.
О. Михайлов. "Окаянные дни" Бунина Москва, - 1989, с. 187.
И. Бунин. Миссия русской эмиграции Слово, - 1990, - N10, с. 67.
И. Бунин. Там же, стр. 68.
И. Бунин. Там же, стр. 68.
И. Бунин. Там же, стр. 68.
И. Бунин. Там же, стр. 69.
И. Бунин. Гегель, фрак, мешель. Слово, - 1990, - N10, с. 65.
И. Бунин. Там же, стр. 66.
И. Бунин. Под серпом и молотом. Слово, - 1990, - N10, с. 62.
И. Бунин. Там же, с. 62.
www.neuch.ru
"Несвоевременные мысли" М. Горького и "Окаянные дни" И. Бунина относятся к числу тех художественных и философско-публицистических произведений, в которых по живым следам исторических событий запечатлен "русский строй души" времен революции и гражданской войны 1917-1921 г. г., о котором говорил А.
Блок: "Он спутан и темен иногда, но за этой тьмой и путаницей... вам откроются новые способы смотреть на человеческую жизнь..." Поэт призывал "перестать прозевывать открывающий новые дали" русский строй души. Литература 1917-1920 годов живо откликалась на все события, происходящие в России, вспомним хотя бы некоторые имена в связи с этим.Бунин, как мы знаем, решительно отвечает на Февральскую, а затем и Октябрьскую революцию 1917 года. В пору братоубийственной гражданской войны он занял недвусмысленную позицию противника большевизма. Бунин характеризует революцию как начало безусловной гибели России в качестве великого государства, как развязывание самых низменных и диких инстинктов, как кровавый пролог коэффициент неисчислимым бедствиям, какие ожидают интеллигенцию, трудовой народ, страну.Мыслью о трагической судьбе России подсвечено с большей или меньшей силой вес бунинское творчество эмигрантской поры.21 октября 1928 года в Грасе Галина Кузнецова, последняя любовь Бунина, записала: “В сумерки Иван Алексеевич вошел ко мне и дал свои “Окаянные дни”. Как тяжел этот дневник!! Как ни будь он прав - тяжело это накопление гнева, ярости, бешенства временами. Коротко сказала что-то по этому поводу - рассердился! Я виновата, конечно. Он это выстрадал, он был в известном возрасте, когда писал это….”Эту книгу, как я уже говорил, у нас обходили молчанием, или бранили.Между тем, при всем накоплении в ней “гнева, ярости, бешенства”, а может быть, именно поэтому, книга написана необыкновенно сильно, темпераментно, “личностно”. Он крайне субъективен, тенденциозен, этот художественный дневник 1918-1919годов, с отступлением в предреволюционную пору и в дни Февральской революции. Политические оценки в нем дышат враждебностью, даже ненавистью коэффициент большевизму и его вождям.Но без “Окаянных дней” трудно понять Бунина.Книга проклятий, расплаты и мщения, пусть словесного, она по темпераменту, желчи, ярости не имеет ничего равного в “больной” и ожесточенной белой публицистике. Потому что и в гневе, аффекте, почти исступлении Бунин остается художником: и в односторонности великой - художником. Это только его боль, его мука, которую он унес с собой в изгнание.Предельная чувствительность честность и порядочность Бунина, его чувство независимости, собственного достоинства, неспособность лгать, притворятся, идти на компромисс со своей совестью и своими убеждениями - все это было жестоко попрано в хаосе гражданской войны.Он увидел ее только с одной стороны. Однако ведь красный террор был такой же реальностью, что и белый, и даже ему предшествовал. Производились массовые расстрелы заложников, уничтожались сдавшиеся в плен офицеры и юнкера.Лейтмотив “Окаянных дней” очень мрачный, можно сказать - беспросветный.На страницы Бунина выплескивается улица; митингуют, спорят до хрипоты или же ропщут, жалуются, угрожают разношерстные лица - коренные москвичи и сошедшиеся в российскую столицу рабочие, солдаты, крестьяне, барыни, офицеры, “господа”, просто обыватели. В. Короленко, А. Блок, С. Есенин, В. Маяковский, Е. Замятин, А. Платонов, И. Бунин...Но "прозевывание" - таки состоялось, оно началось после революции, когда под запретом оказались произведения, объявленные антисоветскими.
Их не разрешалось печатать потому, что произведения указывали на негативные стороны революции, предупреждали об их опасности для будущего России.Разверзшаяся геенна революции для Бунина была не только поражением демократии и торжеством тирании, но и в первую очередь невосполнимой утратой строя и лада жизни, победой воинствующей бесформенности: «В том-то и дело, что всякий русский бунт (и особенно теперешний) прежде всего доказывает, до чего все старо на Руси и сколь она жаждет прежде всего бесфор-меннорти». К тому же «Окаянные дни» окрашены грустью предстоящего расставания с Родиной. Глядя на осиротевший Одесский порт, автор вспоминает свой отъезд отсюда в свадебное путешествие в Палестину и с горечью восклицает: «Наши дети, внуки не будут в состоянии даже представить себе ту Россию, в которой мы когда-то (то есть вчера) жили, которую мы не ценили, не понимали, — всю эту мощь, богатство, счастье...» Переживаемый писателем период истории эсхатологичен. За распадом российской дореволюционной жизни Бунин угадывает распад мировой гармонии. Единственное утешение он видит в религии. И неслучайно «Окаянные дни» завершаются следующими словами: «Часто заходим в церковь, и всякий раз восторгом до слез охватывает пение, поклоны священнослужителей, каждение, все это благолепие, пристойность, мир всего того благого и милосердного, где с такой нежностью утешается, облегчается всякое земное страдание. И подумать только, что прежде люди той среды, к которой и я отчасти принадлежал, бывали в церкви только на похоронах!.. И в церкви была все время одна мысль, одна мечта: выйти на паперть покурить. А покойник? Боже, до чего не было никакой связи между всей его прошлой жизнью и этими погребальными молитвами, этим венчиком на Костяном лимонном лбу!» Писатель ощущал свою ответственность «месте со значительной частью интеллигенции за то» что в стране произошла, как ему казалось, культурная катастрофа. Он корил себя и других за прошлое равнодушие к делам религии, полагая, что благодаря этому к моменту революции пуста была народная душа. Глубоко символичным представлялось Бунину, что русские интеллигенты бывали в церкви до революции только на похоронах. Вот и пришлось в результате хоронить Российскую империю со всей ее многовековой культурой! Автор «Окаянных: дней» очень Верно заметил; «Страшно сказать, но правда; не будь народных бедствий (в дореволюционной России. — Б.С.), тысячи интеллигентов были бы прямо несчастнейшие люди. Как же тогда заседать, протестовать, о чем кричать и писать? А без этого и жизнь не в жизнь была». Слишком многим в РОССИИ протест против социальной несправедливости был нужен только ради самого протеста* только затем, чтобы не скучно было жить.
Из литературы и общественной жизни были вычеркнуты роман "Мы" Е. Замятина, сборник "Из глубины", письма В. Короленко к А. Луначарскому, "Несвоевременные мысли" М. Горького. И можно только предполагать, каково было бы их воздействие на общественное и индивидуальное сознание людей.Почему комиссар, почему трибунал, а не просто суд? Потому, что только под защитой таких священно-революционных слов можно так смело шагать по колено в крови.
Возможно, знание этих произведений в свое время приостановило бы массовое одурманивание людей идеей строительства коммунизма.Постижению состояния души русского интеллигента в революционную эпоху мешает еще и то, что литература тех лет мало кем читается и исследуется, плохо изучена.
В результате идеологического промывания мозгов мы лишались возможности знать свою литературу, а значит и себя, особенности своего национального характера, своеобразия психологии своего народа.
За такое равнодушие к происходящему в революционные годы, за социальную, духовную, эстетическую слепоту наш народ заплатил дорогой ценой: уничтожением лучших людей, пробуждением низменных инстинктов, крушением высоких идеалов.Октябрьская революция - часть русской истории, часть русской культуры. Здесь слиты воедино и триумф и драма народа. Начавшись под лозунгом общечеловеческих и общероссийских ценностей она, как многие революции начала корчиться в судорогах насилия, террора, диктатуры. Насилие не могло обойти и интеллигенцию, которая в силу своей духовности активно осуждала произвол и жестокость. Большевистским лидерам не могли импонировать И. А. Бунин, М. Горький, В. Г. Короленко, поднимавшие свой голос в защиту невинно репрессированных. Большинство российской интеллигенции ещё до революции не принимало ленинских идей, а после революции, не увидев осуществления провозглашенных идеалов, уехали за границу.
Видимо, надо было разобраться в так называемой "новой эре", эре отказа от общечеловеческих ценностей в пользу классовой борьбы; разобраться в "рождении нового человека". Это, вероятно, было под силу таким личностям, которые оказались способны сопротивляться идеологическому нажиму. Жизненный опыт убеждает нас, что человек может строить прогнозы, делать серьезные предсказания, если он умеет глубоко проникнуть в предшествующую историю страны, найти в ней вектор развития, тогда он может судить о будущем.
В своем дневнике, озаглавленном «Окаянные дни», Иван Алексеевич Бунин выразил свое резко отрицательное отношение к революции, свершившейся в России в октябре 1917 г. Это даже не дневник в строгом смысле слова, поскольку писатель восстанавливал записи по памяти, художественно их обрабатывая. Он воспринимал большевистский переворот как разрыв исторического времени. Сам Бунин ощущал себя последним, кто может чувствовать «это прошлое время наших отцов и дедов». Он хотел в «Окаянных днях» столкнуть осеннюю, увядающую красоту прежнего и трагическую бесформенность нынешнего времени. Писатель видит, как «горестно и низко клонит голову Пушкин под облачным с просветами небом, точно опять говорит: «Боже, как грустна моя Россия!» И ни души крутом, только изредка солдаты и бляди». Этому малопривлекательному новому миру, как образец уходящей красоты, представлен новый мир: «Опять несет мокрым снегом. Гимназистки идут облепленные им — красота и радость... синие глаза из-под поднятой к лицу меховой муфты... Что ждет эту молодость?» Бунин боялся, что судьба красоты и молодости в советской России будет незавидной.
Пожалуй, таким миросозерцанием обладал И. А. Бунин. Вся его жизнь и деятельность выражены в словах, которые мы берем для эпиграфа работы.
РОССИЯ! КТО СМЕЕТ УЧИТЬ МЕНЯ ЛЮБВИ К НЕЙ?
В последний год своей жизни, в одну из бессонных январских ночей И. А. Бунин написал в тетрадке: "Замечательно! Все о прошлом, о прошлом думаешь и чаще всего все об одном и том же в прошлом: об утерянном, пропущенном, счастливом, неоценимом, о непоправимых поступках своих, глупых и даже безумных, об оскорблениях, испытанных по причине своих слабостей, своей бесхарактерности, недальновидности и неотмщенности за эти оскорбления, о том, что слишком многое прощал, не был злопамятен, да и до сих пор таков.
Я ненавижу всякий насильственный переворот: всё насильственное, всякие скачки мне противны. Потому что они противны природе. » Те же мысли высказывает Бунин в своей книге «Окаянные дни». На страницах этой книги показаны люди толпы, к которым он относился по-разному: кого-то жалеет, многих ненавидит. Этот другой непривычный Бунин, он совсем не похож на аристократа, академика, но даже в этих очень злых записях он выступает как художник, оскорблённый не только за себя, но и за Россию.
А ведь вот-вот все, все поглотит могила!". (1)Эта краткая исповедь приоткрывает тайну характера И. А. Бунина, подтверждает сложность противоречивой его натуры, ярко обнаружившейся в "Окаянных днях". Окаянными назвал Бунин дни революции и гражданской войны.
Окаянные дни БунинаБунин, как мы знаем,решительно отвечает на Февральскую, а затем и Октябрьскую революцию 1917 года. В пору братоубийственной гражданскойвойны он занял недвусмысленную позицию противника большевизма. Бунин характеризуетреволюцию как начало безусловной гибели России в качестве великого государства,как развязывание самых низменных и диких инстинктов, как кровавый прологкоэффициент неисчислимым бедствиям, какие ожидают интеллигенцию, трудовойнарод, страну.
КАКОВ ОСНОВНОЙ МОТИВ КНИГИ ?
Автор размышлял о России, русском народе в напряженнейшие годы его жизни, поэтому преобладающей становится интонация подавленности, униженности происходящим. Бунин передает читателю ощущение национальной катастрофы, не соглашается с официальной характеристикой вождя, исторических деятелей, писателей.
Писатель отнюдь не идеализировал прежнюю жизнь, пороки которой он запечатлел и в «Деревне», и в «Суходоле». Там же показал он прогрессирующее вырождение дворянства как класса. Однако по сравнению с ужасами революции и гражданской войны дореволюционная Россия стала представляться Бунину едва ли не образцом стабильности и порядка. Себя же он чувствовал почти что библейским пророком, возвестившим еще в «Деревне» грядущие бедствия и дожившим до исполнения страшных пророчеств. И еще — очевидцем и небеспристрастным летописцем очередного, бессмысленного и беспощадного русского бунта, если говорить словами Пушкина. Он приводив рассказы беженцев из Симферополя, будто там «неописуемый ужас» и солдаты и рабочие «ходят прямо по колено в крови», а «какого-то старика-полковника живьем зажарили в паровозной топке». Бунин осуждал жестокость революции и сетовал: «Как потрясающе быстро все сдались, пали духом!» Однако он видел игру, балаган, напыщенную ложь не только у революционеров, но и у их противников. Писатель понимал, что последствия переворота уже необратимы, но смириться и принять их ни в коем случае не желал. Бунин приводит в «Окаянных днях» характерный диалог старика из «бывших» с рабочим: «У вас, конечно, ничего теперь не осталось, ни Бога, ни совести», — говорит старик. «Да, не осталось». — «Вы вон пятого мирных людей расстреливали». — «Ишь ты! А как вы триста лет расстреливали?» Ужасы революции народом воспринимались как справедливое возмездие за трехсотлетнее угнетение в царствование дома Романовых. Бунин это видел. И еще видел писатель, что большевики «ради погибели «проклятого прошлого» готовы на погибель хоть половины русского народа». Оттого таким мраком веет со страниц бунинского дневника.
КАК МОГЛА ТАКАЯ КНИГА, РАЗОБЛАЧАЮЩАЯ ТОРЖЕСТВО ОКТЯБРЯ. ПОЯВИТЬСЯ В СТРАНЕ РАЗВИТОГО СОЦИАЛИЗМА ?
О. Михайлов сравнивал Бунина с юродивым; который, "шевеля вершами, под звон дурацкого колокольчика исступленно кричит хулы... проклинает революцию" (3).
Но была и подборка материала к 120-летию со дня рождения "Неизвестный Бунин" в литературно-художественном и общественно-политическом журнале Слово", в которой утверждались "пророческие мысли незабвенного Бунина, не дрогнувшего произнести высокую правду об Октябрьской революции и ее вождях", и было мнение М. Алданова, считавшего, что в "Окаянных днях" есть страницы лучшие из всего написанного писателем.
Такое разноликое отражение "Окаянных дней" в современной нашей литературной критике заставляет внимательнее отнестись к книге, составить свое мнение о писателе, преодолевшем в своей судьбе грань революции и гражданской войны.
Почему эти дни стали для И. А. Бунина окаянными? Как он воспринял революцию? Почему его судьба не стала похожей на судьбу, скажем, Есенина или Маяковского?
"Окаянные дни" написаны одной из "самых прекрасных литературных форм" - дневниковой. Именно в личных записях автор предельно искренен, лаконичен, правдив.
Бунин в пору революции выступил охранителем исконных, стародавних устоев. Как трагедию, как воцарение хаоса, слепой стихии, воспринял Бунин события 1917 года. Он часто повторял слова Пушкина о «русском бунте бессмысленном и беспощадном». Современник Бунина Д. Мережковский так обозначил эту позицию в своей книге «Вечные спутники»: «Говорят, что я государев холоп… что я не друг народа. Конечно, я не друг революционной черни, которая выходит на разбой, убийства и поджог.
Все, что происходило вокруг него в первые дни 1918 и до июня 1919 г. нашло отражение на страницах книги.КАКОВО ОТНОШЕНИЕ И. А. БУНИНА К РЕВОЛЮЦИИ ?
В целом "революционные времена не милостивы: тут бьют и плакать не велят".
Писатель размышлял о сути революции, сопоставляя эти события в разных странах в различное время и пришел к выводу о том, что они "все одинаковы, все эти революции!" Одинаковы в своем стремлении создать бездну новых административных учреждений, открыть водопад декретов, циркуляров, увеличить число комиссаров - "непременно почему-то комиссаров", - учредить многочисленные комитеты, союзы, партии.Бунину грустно замечать, что революции создают даже новый язык, "сплошь состоящий из высокопарнейших восклицаний в перемешку с самой площадной бранью по адресу грязных остатков издыхающей тирании".
(4)Пожалуй Бунин применил самое точное определение сути революций: "одна из самых отличительных черт революции - бешеная жажда игры, лицедейства, позы, балагана".
(5)Для человека, далекого от политики, становятся необъяснимыми многие обычные еще вчера явления жизни, он озлобляется, замыкается в своем мирке, культивирует в себе явные пороки.
Все это Бунин выразил одним предложением: "В человеке просыпается обезьяна".Бунин, как мы знаем, решительно отвечает на Февральскую, а затем и Октябрьскую революцию 1917 года. В пору братоубийственной гражданской войны он занял недвусмысленную позицию противника большевизма. Бунин характеризует революцию как начало безусловной гибели России в качестве великого государства, как развязывание самых низменных и диких инстинктов, как кровавый пролог коэффициент неисчислимым бедствиям, какие ожидают интеллигенцию, трудовой народ, страну.
Как видим, человек в дни революции действительно входит в новый мир, но по Бунину - это не "светлое завтра", а палеолит.
От 9 июня Бунин записывает высказывание Наполеона о революции: ..."честолюбие породило и погубит революцию. Прекрасным предлогом дурачить толпу остается свобода. Революция одурачила Россию. Не случайно в 1924 г. Бунин подробно остановился на сути революции и пытался доказать, что в силу революционных преобразований произошло великое падение России, а вместе с тем и вообще падение человека".
Книга проклятий, расплаты и мщения, пусть словесного, она по темпераменту, желчи, ярости не имеет ничего равного в “больной” и ожесточенной белой публицистике. Потому что и в гневе, аффекте, почти исступлении Бунин остается художником: и в односторонности великой - художником. Это только его боль, его мука, которую он унес с собой в изгнание.
(4)По мнению Бунина, не было необходимости преобразовывать жизнь, "ибо, несмотря на все недостатки, Россия цвела, росла, со сказочной быстротой развивалась и видоизменялась во всех отношениях... Была Россия, был великий, ломившийся от всякого скарба дом, населенный огромным и во всех смыслах могучим семейством, созданный благословенными трудами многих и многих поколений, освященный богопочитанием, памятью о прошлом и всем тем, что называется культурою. Что же с ним сделали?"
С болью и горечью Бунин констатирует, что свержение старого режима было осуществлено "ужасающе", над страной поднято интернациональное знамя "то есть претендующее быть знаменем всех наций и дать миру взамен синайских скрижалей и Нагорной проповеди, взамен древних божеских уставов, нечто новое и дьявольское.
Основы разрушены, врата закрыты и лампады погашены. Но без этих лампад не бывать русской земле - и нельзя преступно служить ее тьме". (5)Бунин не отрицает того факта, что идеологом социалистической революции был В. И. Ленин.
КАКУЮ ОЦЕНКУ ДАЕТ И. А. БУНИН ПРОЛЕТАРСКОМУ ВОЖДЮ В "ОКАЯННЫХ ДНЯХ"?
2 марта 1918 года он делает короткую запись: "Съезд Советов. Речь Ленина. О, какое это животное!" [с. 33] И как бы сверяя свои впечатления от знакомства с этим человеком, делает еще две записи. От 13 марта: зафиксировал в дневнике слова Тихонова, "человека очень близкого им": " Ленин и Троцкий решили держать Россию в накалении и не прекращать террора и гражданской войны до момента выступления на сцену европейского пролетариата.
Одесса, 12 апреля 1919 года (по старому стилю). Мёртвый, пустой порт, загаженный город. Почта не работает с лета 17 года, с тех пор, как впервые, на европейский лад, появился «министр почт и телеграфов». Тогда же появился и первый «министр труда», и вся Россия бросила работать. Да и сатана Каиновой злобы, кровожадности и самого дикого самоуправства дохнул на Россию именно в те дни, когда были провозглашены братство, равенство и свобода.
Они фанатики, верят в мировой пожар... им везде снятся заговоры... трепещут и за свою власть и за свою жизнь..."[с. 39] Неоднократно зафиксирована в дневнике мысль о том, что большевики "не ожидали своей победы в октябре". [с. 38, 39].Вторая запись, ночь на 24 апреля: "Еще одно торжество случилось тогда в Петербурге - приезд Ленина.
"Добро пожаловать!", - сказал ему Горький в своей газете. И он пожаловал в качестве еще одного притязателя на наследство. Богатейшая Россия умерла в октябре 1917, и тотчас объявились толпы "шальных от забот, распоряжений" наследников покойницы, Бунин причисляет к ним и Ленина. "Притязания его были весьма серьезны и откровенны. Однако встретили его на вокзале почетным караулом и музыкой и позволили затесаться в один из лучших петербургских домов, ничуть, конечно, ему не принадлежащий". [с. 83]Ирония и откровенная неприязнь к Ленину передается через подбор эмоционально окрашенных глаголов - "пожаловал", "позволили затесаться".
Через пять лет эмоции уступят место продуманным и выстраданным выводам: "Выродок, нравственный идиот от рождения, Ленин явил миру нечто чудовищное, потрясающее; он разорил величайшую в мире страну и убил несколько миллионов человек..."(б)Сравнивая вождей французской революции с российской, Бунин замечает: "Сен-Жюст, Робеспьер, Кутон.
.. Ленин, Троцкий, Дзержинский... Кто подлее, кровожаднее, гаже ? Конечно, все-таки московские. Но и парижские были не плохи". [с. 125] Бунин считает безумием называть Ленина благодетелем человечества, он полемизирует с теми, кто настаивает на гениальности теории вождя пролетариата, не прощая его даже мертвого: "На своем кровавом престоле он уже стоял на четвереньках; когда английские фотографы снимали его, он поминутно высовывал язык: ничего не значит, спорят! Сам Семашко брякнул сдуру во всеуслышанье, что в черепе этого нового Навуходоносора нашли зеленую жижу вместо мозга; на смертном столе, в своем красном гробу, он лежал с ужаснейшей гримасой на серо-желтом лице: ничего не значит, спорят! А соратники его, так те прямо так и пишут: "Умер новый бог, создатель Нового Мира!"(7)Бунин не может простить Ленину, "бешеному и хитрому маньяку", ни красного гроба, ни известия "о том, что Град Святого Петра переименовывается в Ленинград, то охватывает поистине библейский страх не только за Россию, но и за Европу".
Для Бунина Петербург был особенным городом, связующим его представления о современной России с ее историческим прошлым.На страницы Бунина выплескивается улица; митингуют, спорят до хрипоты или же ропщут, жалуются, угрожают разношерстные лица - коренные москвичи и сошедшиеся в российскую столицу рабочие, солдаты, крестьяне, барыни, офицеры, “господа”, просто обыватели.
Еще недавно город был понятным, привычным, а уже потому родным. Революция внесла в него свои коррективы, и Бунин не приемлет "ленинских градов, ленинских заповедей" не может ради России претерпеть большевика: "Можно было претерпеть ставку Батыя, но Ленинград нельзя претерпеть".Между тем, при всем накоплении в ней “гнева, ярости, бешенства”, а может быть, именно поэтому, книга написана необыкновенно сильно, темпераментно, “личностно”. Он крайне субъективен, тенденциозен, этот художественный дневник 1918-1919годов, с отступлением в предреволюционную пору и в дни Февральской революции. Политические оценки в нем дышат враждебностью, даже ненавистью коэффициент большевизму и его вождям.
С голосом Ленина в России стал слышен "голос хама, хищника и комсомольца да глухие вздохи". (7)Ленина Бунин называет "планетарным злодеем", который осененный знаменем с издевательским призывом к свободе, братству и равенству, высоко сидел на шее русского дикаря и весь мир призывал в грязь топтать совесть, стыд, любовь, милосердие, в прах дробить скрижали Моисея и Христа, ставить памятники Иуде и Каину, учить "Семь заповедей Ленина"(8).
Такой неприкрытой ненависти к Ленину читать прежде приходилось.
Можно ли сегодня эти строки Бунина о Ленине считать истиной в последней ее инстанции?Наверное, долго еще не найдется защитников Ленина, охотников поднять медицинское заключение экспертов, чтобы объяснить "зеленую жижу" в черепе Ленина или его "ужаснейшую гримасу на серо-зеленом лице".
Но нам, учителям, не будет прощения, если мы оставим эти фразы Бунина без комментариев.Политические оценки в нем дышат враждебностью,даже ненавистью коэффициент большевизму и его вождям. Но без Окаянных дней трудно понять Бунина. Книга проклятий, расплаты и мщения, пусть словесного,она по темпераменту, желчи, ярости не имеет ничего равного в больной иожесточенной белой публицистике.
Все-таки за словом "Ленин" жил конкретный человек В. И. Ульянов, было в его судьбе, вероятно, и хорошее, и плохое, как и у всех людей. Обойдемся с памятью о человеке по-христиански, простим мертвому, объясним накал эмоциональности Бунина особенностями полемики, его субъективным восприятием происходящего в России: для себя отметим, что любой человек имеет право на любовь и ненависть и формы проявления этих чувств остаются на совести каждого.Предельная чувствительность честность и порядочность Бунина, его чувство независимости, собственного достоинства, неспособность лгать, притворятся, идти на компромисс со своей совестью и своими убеждениями - все это было жестоко попрано в хаосе гражданской войны.
Отринув Ленина, отвергнув революцию, И. А. Бунин внимательно вглядывается в жизнь города. В " его дневнике представлены Москва, Петербург, Одесса Городские мотивы определяют весь настрой "Окаянных дней". Люди, лица, поступки передают революционный накал времени и нервозность восприятия Буниным всего происходящего.КАКИЕ ИЗМЕНЕНИЯ В ЖИЗНЬ ГОРОДА ВНОСИТ РЕВОЛЮЦИЯ ПО МНЕНИЮ БУНИНА ?
Город представляют с 1917 года "белые", "красные", "уличные лица" в их сложных взаимоотношениях.
Бунин отмечает самое различное отношение горожан к революции. Слуга Андрей двадцать лет "был неизменно мил, прост, разумен, вежлив, сердечен... Теперь точно с ума спятил. Служит еще аккуратно, но, видно, уже через силу, не может глядеть на нас, весь внутренне дрожит от злобы..."(10). Черный, с сальными волосами, полотер сокрушается о том, что "царя ссадили, а теперь этих большевиков не сопрешь. Народ ослаб. Их и всего-то сто тысяч наберется, а нас сколько миллионов и ничего не можем"[с. 26].Страх сковал многих людей, потому что к управлению страной пришли вчерашние кухарки, внешний вид которых наводит тоску по вчерашним прекрасным лицам, столь дорогим Бунину.
Вот выступает известный оратор, и Бунин с отвращением разглядывает его слушателей: "Весь день праздно стоящий с подсолнухами в кулаке, весь день механически жрущий эти подсолнухи дезертир.Потому что и в гневе, аффекте, почтиисступлении Бунин остается художником и в односторонности великой художником. Это только его боль, его мука, которую он унес с собой в изгнание. Предельная чувствительность честность и порядочностьБунина, его чувство независимости, собственного достоинства, неспособностьлгать, притворятся, идти на компромисс со своей совестью и своими убеждениями все это было жестоко попрано в хаосе гражданской войны.
Шинель внакидку, картуз на затылок. Широкий, коротконогий. Спокойно-нахален, жрет и от времени до времени задает вопросы и не единому ответу не верит, во всем подозревает брехню. И физически больно от отвращения к нему, к его толстым ляжкам в толстом зимнем хаки, к телячьим ресницам, к молоку от нажеванных подсолнухов на молодых, животно-первобытных губах"[с. 57].Малосимпатичный Бунину новый хозяин страны не требователен к еде, хотя и кричит от коликов в животе после "ужасного горохового хлеба", а если ест колбасу, то "отрывает куски прямо зубами", он требует запретить буржуям ходить в театры, потому что "мы вот не ходим"(9).
"На манифестациях знамена, плакаты, музыка - и кто в лес, кто по дрова в сотни глоток: "Вставай, подымайся, рабочий народ!" Голоса утробные, первобытные, лица все
Тема уходящей дворянско-крепостнической России нашла отражение в произведениях многих русских писателей. Ее литературные истоки мы находим в произведениях, написанных еще до отмены крепостного права.
unit.photogdz.ru
Литвинова В.И.
(Методические рекомендации по изучению публицистики писателя в школе)
Государственный комитет РФ по высшему образованию
Хакасский государственный университет им. Н. Ф. Катанова
Абакан, 1995
В настоящей работе анализируется очерк И. А. Бунина «Окаянные дни» с учетом требований программ по литературе средней школы и филологических факультетов вузов. Ее цель — помочь изучающим филологию разобраться в сложностях литературного процесса 1918-1920-х гг., проследить судьбу русского интеллигента в революции, вникнуть в суть проблем, поднимаемых публицистикой начала века.
«Несвоевременные мысли» М. Горького и «Окаянные дни» И. Бунина относятся к числу тех художественных и философско-публицистических произведений, в которых по живым следам исторических событий запечатлен «русский строй души» времен революции и гражданской войны 1917-1921 г. г., о котором говорил А. Блок: «Он спутан и темен иногда, но за этой тьмой и путаницей… вам откроются новые способы смотреть на человеческую жизнь...» Поэт призывал «перестать прозевывать открывающий новые дали» русский строй души. Литература 1917-1920 годов живо откликалась на все события, происходящие в России, вспомним хотя бы некоторые имена в связи с этим. В. Короленко, А. Блок, С. Есенин, В. Маяковский, Е. Замятин, А. Платонов, И. Бунин...
Но «прозевывание» — таки состоялось, оно началось после революции, когда под запретом оказались произведения, объявленные антисоветскими. Их не разрешалось печатать потому, что произведения указывали на негативные стороны революции, предупреждали об их опасности для будущего России. Из литературы и общественной жизни были вычеркнуты роман «Мы» Е. Замятина, сборник «Из глубины», письма В. Короленко к А. Луначарскому, «Несвоевременные мысли» М. Горького. И можно только предполагать, каково было бы их воздействие на общественное и индивидуальное сознание людей. Возможно, знание этих произведений в свое время приостановило бы массовое одурманивание людей идеей строительства коммунизма.
Постижению состояния души русского интеллигента в революционную эпоху мешает еще и то, что литература тех лет мало кем читается и исследуется, плохо изучена.
В результате идеологического промывания мозгов мы лишались возможности знать свою литературу, а значит и себя, особенности своего национального характера, своеобразия психологии своего народа. За такое равнодушие к происходящему в революционные годы, за социальную, духовную, эстетическую слепоту наш народ заплатил дорогой ценой: уничтожением лучших людей, пробуждением низменных инстинктов, крушением высоких идеалов.
Видимо, надо было разобраться в так называемой «новой эре», эре отказа от общечеловеческих ценностей в пользу классовой борьбы; разобраться в «рождении нового человека». Это, вероятно, было под силу таким личностям, которые оказались способны сопротивляться идеологическому нажиму. Жизненный опыт убеждает нас, что человек может строить прогнозы, делать серьезные предсказания, если он умеет глубоко проникнуть в предшествующую историю страны, найти в ней вектор развития, тогда он может судить о будущем.
Пожалуй, таким миросозерцанием обладал И. А. Бунин. Вся его жизнь и деятельность выражены в словах, которые мы берем для эпиграфа работы.
РОССИЯ! КТО СМЕЕТ УЧИТЬ МЕНЯ ЛЮБВИ К НЕЙ?
В последний год своей жизни, в одну из бессонных январских ночей И. А. Бунин написал в тетрадке: «Замечательно! Все о прошлом, о прошлом думаешь и чаще всего все об одном и том же в прошлом: об утерянном, пропущенном, счастливом, неоценимом, о непоправимых поступках своих, глупых и даже безумных, об оскорблениях, испытанных по причине своих слабостей, своей бесхарактерности, недальновидности и неотмщенности за эти оскорбления, о том, что слишком многое прощал, не был злопамятен, да и до сих пор таков. А ведь вот-вот все, все поглотит могила!». (1)
Эта краткая исповедь приоткрывает тайну характера И. А. Бунина, подтверждает сложность противоречивой его натуры, ярко обнаружившейся в «Окаянных днях». Окаянными назвал Бунин дни революции и гражданской войны.
КАКОВ ОСНОВНОЙ МОТИВ КНИГИ ?
Автор размышлял о России, русском народе в напряженнейшие годы его жизни, поэтому преобладающей становится интонация подавленности, униженности происходящим. Бунин передает читателю ощущение национальной катастрофы, не соглашается с официальной характеристикой вождя, исторических деятелей, писателей.
КАК МОГЛА ТАКАЯ КНИГА, РАЗОБЛАЧАЮЩАЯ ТОРЖЕСТВО ОКТЯБРЯ. ПОЯВИТЬСЯ В СТРАНЕ РАЗВИТОГО СОЦИАЛИЗМА ?
Официальному советскому литературоведению «Окаянные дни» были известны, и исследователи творчества И. А. Бунина должны были как-то увязывать признания автора с социалистической действительностью. Самое «простое» решение приняло «Литературное обозрение», сократив «нестерпимо грубые выпады в адрес Ленина», — и не надо ничего комментировать. Более смелые критики пытались обойти вниманием «Окаянные дни», не заметив или не придав им должного значения. К примеру, А. Нинов утверждал, что «Окаянные дни» с художественной стороны не имеют никакой ценности: «Нет здесь ни России, ни ее народа в дни революции. Есть лишь одержимый ненавистью человек. Эта книга правдива лишь в одном отношении — как откровенный документ внутреннего разрыва Бунина со старой либерально-демократической традицией». (2)
О. Михайлов сравнивал Бунина с юродивым; который, «шевеля вершами, под звон дурацкого колокольчика исступленно кричит хулы… проклинает революцию» (3).
Но была и подборка материала к 120-летию со дня рождения «Неизвестный Бунин» в литературно-художественном и общественно-политическом журнале Слово", в которой утверждались «пророческие мысли незабвенного Бунина, не дрогнувшего произнести высокую правду об Октябрьской революции и ее вождях», и было мнение М. Алданова, считавшего, что в «Окаянных днях» есть страницы лучшие из всего написанного писателем.
Такое разноликое отражение «Окаянных дней» в современной нашей литературной критике заставляет внимательнее отнестись к книге, составить свое мнение о писателе, преодолевшем в своей судьбе грань революции и гражданской войны.
Почему эти дни стали для И. А. Бунина окаянными? Как он воспринял революцию? Почему его судьба не стала похожей на судьбу, скажем, Есенина или Маяковского?
Попытаемся ответить на эти вопросы и другие с ними связанные, открыв для анализа полный текст бунинской книги — Собрание сочинений И. А. Бунина, т. X, Окаянные дни, «Петрополис», Берлин, 1935г. (репринтное издание).
«Окаянные дни» написаны одной из «самых прекрасных литературных форм» — дневниковой. Именно в личных записях автор предельно искренен, лаконичен, правдив. Все, что происходило вокруг него в первые дни 1918 и до июня 1919 г. нашло отражение на страницах книги.
КАКОВО ОТНОШЕНИЕ И. А. БУНИНА К РЕВОЛЮЦИИ ?
В целом «революционные времена не милостивы: тут бьют и плакать не велят». Писатель размышлял о сути революции, сопоставляя эти события в разных странах в различное время и пришел к выводу о том, что они «все одинаковы, все эти революции!» Одинаковы в своем стремлении создать бездну новых административных учреждений, открыть водопад декретов, циркуляров, увеличить число комиссаров — «непременно почему-то комиссаров», — учредить многочисленные комитеты, союзы, партии.
Бунину грустно замечать, что революции создают даже новый язык, «сплошь состоящий из высокопарнейших восклицаний в перемешку с самой площадной бранью по адресу грязных остатков издыхающей тирании». (4)
Пожалуй Бунин применил самое точное определение сути революций: «одна из самых отличительных черт революции — бешеная жажда игры, лицедейства, позы, балагана». (5)
Для человека, далекого от политики, становятся необъяснимыми многие обычные еще вчера явления жизни, он озлобляется, замыкается в своем мирке, культивирует в себе явные пороки. Все это Бунин выразил одним предложением: «В человеке просыпается обезьяна».
Как видим, человек в дни революции действительно входит в новый мир, но по Бунину — это не «светлое завтра», а палеолит.
От 9 июня Бунин записывает высказывание Наполеона о революции: ...«честолюбие породило и погубит революцию. Прекрасным предлогом дурачить толпу остается свобода. Революция одурачила Россию. Не случайно в 1924 г. Бунин подробно остановился на сути революции и пытался доказать, что в силу революционных преобразований произошло великое падение России, а вместе с тем и вообще падение человека». (4)
По мнению Бунина, не было необходимости преобразовывать жизнь, «ибо, несмотря на все недостатки, Россия цвела, росла, со сказочной быстротой развивалась и видоизменялась во всех отношениях… Была Россия, был великий, ломившийся от всякого скарба дом, населенный огромным и во всех смыслах могучим семейством, созданный благословенными трудами многих и многих поколений, освященный богопочитанием, памятью о прошлом и всем тем, что называется культурою. Что же с ним сделали?»
С болью и горечью Бунин констатирует, что свержение старого режима было осуществлено «ужасающе», над страной поднято интернациональное знамя «то есть претендующее быть знаменем всех наций и дать миру взамен синайских скрижалей и Нагорной проповеди, взамен древних божеских уставов, нечто новое и дьявольское. Основы разрушены, врата закрыты и лампады погашены. Но без этих лампад не бывать русской земле — и нельзя преступно служить ее тьме». (5)
Бунин не отрицает того факта, что идеологом социалистической революции был В. И. Ленин.
КАКУЮ ОЦЕНКУ ДАЕТ И. А. БУНИН ПРОЛЕТАРСКОМУ ВОЖДЮ В «ОКАЯННЫХ ДНЯХ»?
2 марта 1918 года он делает короткую запись: «Съезд Советов. Речь Ленина. О, какое это животное!» [с. 33] И как бы сверяя свои впечатления от знакомства с этим человеком, делает еще две записи. От 13 марта: зафиксировал в дневнике слова Тихонова, «человека очень близкого им»: " Ленин и Троцкий решили держать Россию в накалении и не прекращать террора и гражданской войны до момента выступления на сцену европейского пролетариата. Они фанатики, верят в мировой пожар… им везде снятся заговоры… трепещут и за свою власть и за свою жизнь..."[с. 39] Неоднократно зафиксирована в дневнике мысль о том, что большевики «не ожидали своей победы в октябре». [с. 38, 39].
Вторая запись, ночь на 24 апреля: «Еще одно торжество случилось тогда в Петербурге — приезд Ленина. „Добро пожаловать!“, — сказал ему Горький в своей газете. И он пожаловал в качестве еще одного притязателя на наследство. Богатейшая Россия умерла в октябре 1917, и тотчас объявились толпы „шальных от забот, распоряжений“ наследников покойницы, Бунин причисляет
к ним и Ленина. „Притязания его были весьма серьезны и откровенны. Однако встретили его на вокзале почетным караулом и музыкой и позволили затесаться в один из лучших петербургских домов, ничуть, конечно, ему не принадлежащий“. [с. 83]
Ирония и откровенная неприязнь к Ленину передается через подбор эмоционально окрашенных глаголов — »пожаловал", «позволили затесаться». Через пять лет эмоции уступят место продуманным и выстраданным выводам: «Выродок, нравственный идиот от рождения, Ленин явил миру нечто чудовищное, потрясающее; он разорил величайшую в мире страну и убил несколько миллионов человек...»(б)
Сравнивая вождей французской революции с российской, Бунин замечает: «Сен-Жюст, Робеспьер, Кутон… Ленин, Троцкий, Дзержинский… Кто подлее, кровожаднее, гаже? Конечно, все-таки московские. Но и парижские были не плохи». [с. 125] Бунин считает безумием называть Ленина благодетелем человечества, он полемизирует с теми, кто настаивает на гениальности теории вождя пролетариата, не прощая его даже мертвого: «На своем кровавом престоле он уже стоял на четвереньках; когда английские фотографы снимали его, он поминутно высовывал язык: ничего не значит, спорят! Сам Семашко брякнул сдуру во всеуслышанье, что в черепе этого нового Навуходоносора нашли зеленую жижу вместо мозга; на смертном столе, в своем красном гробу, он лежал с ужаснейшей гримасой на серо-желтом лице: ничего не значит, спорят! А соратники его, так те прямо так и пишут: „Умер новый бог, создатель Нового Мира!“(7)
Бунин не может простить Ленину, „бешеному и хитрому маньяку“, ни красного гроба, ни известия „о том, что Град Святого Петра переименовывается в Ленинград, то охватывает поистине библейский страх не только за Россию, но и за Европу“. Для Бунина Петербург был особенным городом, связующим его представления о современной России с ее историческим прошлым. Еще недавно город был понятным, привычным, а уже потому родным. Революция внесла в него свои коррективы, и Бунин не приемлет „ленинских градов, ленинских заповедей“ не может ради России претерпеть большевика: „Можно было претерпеть ставку Батыя, но Ленинград нельзя претерпеть“. С голосом Ленина в России стал слышен „голос хама, хищника и комсомольца да глухие вздохи“. (7)
Ленина Бунин называет „планетарным злодеем“, который осененный знаменем с издевательским призывом к свободе, братству и равенству, высоко сидел на шее русского дикаря и весь мир призывал в грязь топтать совесть, стыд, любовь, милосердие, в прах дробить скрижали Моисея и Христа, ставить памятники Иуде и Каину, учить „Семь заповедей Ленина“(8).
Такой неприкрытой ненависти к Ленину читать прежде приходилось. Можно ли сегодня эти строки Бунина о Ленине считать истиной в последней ее инстанции?
Наверное, долго еще не найдется защитников Ленина, охотников поднять медицинское заключение экспертов, чтобы объяснить „зеленую жижу“ в черепе Ленина или его „ужаснейшую гримасу на серо-зеленом лице“. Но нам, учителям, не будет прощения, если мы оставим эти фразы Бунина без комментариев. Все-таки за словом „Ленин“ жил конкретный человек В. И. Ульянов, было в его судьбе, вероятно, и хорошее, и плохое, как и у всех людей. Обойдемся с памятью о человеке по-христиански, простим мертвому, объясним накал эмоциональности Бунина особенностями полемики, его субъективным восприятием происходящего в России: для себя отметим, что любой человек имеет право на любовь и ненависть и формы проявления этих чувств остаются на совести каждого. Отринув Ленина, отвергнув революцию, И. А. Бунин внимательно вглядывается в жизнь города. В » его дневнике представлены Москва, Петербург, Одесса Городские мотивы определяют весь настрой «Окаянных дней». Люди, лица, поступки передают революционный накал времени и нервозность восприятия Буниным всего происходящего.
КАКИЕ ИЗМЕНЕНИЯ В ЖИЗНЬ ГОРОДА ВНОСИТ РЕВОЛЮЦИЯ ПО МНЕНИЮ БУНИНА ?
Город представляют с 1917 года «белые», «красные», «уличные лица» в их сложных взаимоотношениях. Бунин отмечает самое различное отношение горожан к революции. Слуга Андрей двадцать лет «был неизменно мил, прост, разумен, вежлив, сердечен… Теперь точно с ума спятил. Служит еще аккуратно, но, видно, уже через силу, не может глядеть на нас, весь внутренне дрожит от злобы...»(10). Черный, с сальными волосами, полотер сокрушается о том, что «царя ссадили, а теперь этих большевиков не сопрешь. Народ ослаб. Их и всего-то сто тысяч наберется, а нас сколько миллионов и ничего не можем»[с. 26].
Бунин пытается ответить на вопрос, что же такое случилось? «Пришло человек 600 каких-то кривоногих мальчишек во главе с кучкой каторжников и жуликов, кои взяли в полон миллионный, богатейший город. Все помертвели от страха...» [с. 48].
Страх сковал многих людей, потому что к управлению страной пришли вчерашние кухарки, внешний вид которых наводит тоску по вчерашним прекрасным лицам, столь дорогим Бунину. Вот выступает известный оратор, и Бунин с отвращением разглядывает его слушателей: «Весь день праздно стоящий с подсолнухами в кулаке, весь день механически жрущий эти подсолнухи дезертир. Шинель внакидку, картуз на затылок. Широкий, коротконогий. Спокойно-нахален, жрет и от времени до времени задает вопросы и не единому ответу не верит, во всем подозревает брехню. И физически больно от отвращения к нему, к его толстым ляжкам в толстом зимнем хаки, к телячьим ресницам, к молоку от нажеванных подсолнухов на молодых, животно-первобытных губах»[с. 57].
Малосимпатичный Бунину новый хозяин страны не требователен к еде, хотя и кричит от коликов в животе после «ужасного горохового хлеба», а если ест колбасу, то «отрывает куски прямо зубами», он требует запретить буржуям ходить в театры, потому что «мы вот не ходим»(9).
«На манифестациях знамена, плакаты, музыка — и кто в лес, кто по дрова в сотни глоток: „Вставай, подымайся, рабочий народ!“ Голоса утробные, первобытные, лица все как на подбор преступные, иные прямо сахалинские» [с. 28].
Бунин считает, что «как только город становится „красным“, тотчас резко меняется толпа, наполняющая улицы». На лицах нет обыденности, простоты. Все они, почти сплошь, отталкивающие, пугающие злой тупостью, каким-то угрюмо-холуйским вызовом всем и всему" [с. 73].
--PAGE_BREAK--Революционных матросов из Петербурга «наследников колоссального наследства» он видит осатаневшими от пьянства, от кокаина, от своеволия. «Я как-то физически чувствую людей», записал про себя Л. Н. Толстой. Бунин о себе говорил то же самое: «Этого не понимали в Толстом, не понимают и во мне, оттого и удивляются порой моей страстности „пристрастности“. Для большинства даже и до сих пор „народ“, „пролетариат“ — только слова, а для меня это всегда глаза, рты, звуки голосов, для меня речь на митинге — все естество, произносящее ее» [с. 52]. Для Бунина лица красноармейцев, большевиков, сочувствующих им, совершенно разбойничьи: «Римляне ставили на лица своих каторжников клейма. На эти лица ничего не надо ставить, — и без всякого клейма видно» [с. 28]. Для Бунина любой революционер есть бандит. В. целом он совершенно точно выхватил действительную проблему русской революции — участие в ней уголовной стихии: «Напустили из тюрем преступников, вот они нами и управляют, а их надо не выпускать, а давно надо было из поганого ружья расстрелять» [с. 26].
Бесовский красный цвет раздражает Бунина, от первомайских праздничных зрелищ у него «буквально всю душу переворачивает» [с. 51], красные флаги, обвисшие от дождя, «особенно паскудны». Каждое напоминание о прошлой жизни дает ощущение легкости, молодости: «А в соборе венчали, пел женский хор. Вошел и, как всегда за последнее время, эта церковная красота, этот остров „старого“ мира в море грязи, подлости и низости „нового“ тронули необыкновенно. Какое вечернее небо в окнах! В алтаре, в глубине, окна уже лилово синели. Милые девичьи личики у певших в хоре, на головах белые покрывала с золотым крестиком на лбу, в руках ноты и золотые огоньки маленьких восковых свечей — все было так прелестно, что слушая и глядя, очень плакал. И наряду с этим — какая тоска, какая боль!» [с. 68]. Красота осталась для Бунина в прежней жизни, все рушится, плана созидания никто не видит. Страшное ощущение потери родины чувствуется во фразе, записанной 12 апреля 1919 года: «Наши дети, внуки не будут в состоянии даже представить себе ту Россию, в которой мы когда-то (то есть вчера) жили, которую мы не ценили, не понимали, — всю эту мощь, сложность, богатство, счастье» [с. 44].
Объявившиеся новые хозяева грубы, жуликоваты, недалеки, невежественны. Они выживут в революционной сумятице, благодаря своей неразборчивости в выборе жизненного идеала. Советская власть не дает пропасть от голода безработному человеку из народа: «Мест, говорят, нету, а вот тебе два ордера на право обыска, можешь отлично поживиться» [с. 30]. Бунину тяжко в такой обстановке, он понимает людей вчера еще приобщенных к культуре, сегодня заболевших от хамства и невежества, но пытающихся как-то держаться с достоинством: «В вагон трамвая вошел молодой офицер и, покраснев, сказал, что он „не может, к сожалению“, заплатить за билет(9). В коллегии при „Агитпросвете“ служит много знакомых Бунина, коллегия призвана облагородить искусство, а пока „берет пайки хлебом с плесенью, тухлыми селедками, гнилыми картошками“[с. 135]. По всему выходит, что большевики укрепились, а прочие ослабли, „взгляните, как прежний господин или дама теперь по улице идет: одет в чем попало, воротничок смялся, щеки не бритые, а дама без чулок, на босу ногу, ведро с водой через весь город тащит, — все, мол, наплевать“ [с. 164]. Автор с горечью констатирует: „Как потрясающе быстро все сдались, пали духом!“. Невыносимо тяжело видеть бледного старика генерала в серебряных очках и в черной папахе, он пытается что-то продать и „стоит робко, скромно, как нищий“. Как пережить слепо разоряющую новую власть: „Всю жизнь работал, кое-как удалось купить клочок земли, залезши в долги на истинно кровные гроши построить домик — и вот оказывается, что домик “народный», что там будут жить вместе с твоей семьей, со всей твоей жизнью какие-то «трудящиеся» [с. 54].
С глухой тоской Бунин делает приписку: «Повеситься можно от ярости!».
А. Блок, В. Маяковский, С. Есенин пытаются как-то уловить в мрачных революционных буднях ростки новой жизни. У И. Бунина же «Россия сошла с ума» в октябре девятьсот семнадцатого, потому что пережила тысячи зверских и бессмысленных народных самосудов, «величайшее в мире попрание и бесчестие всех основ человеческого существования, начавшегося с убийства Духонина и „похабного мира“ в Бресте». «Немым укором вчерашней России возвышается над „красными наследниками“ великан военный в великолепной серой шинели, туго перетянутой хорошим ремнем, в серой круглой военной шапке, как носил Александр Третий. Весь крупен, породист, блестящая коричневая борода лопатой, в руке в перчатке держит Евангелие. Совершенно чужой всем, последний из могикан»[с. 23]. Рядом с ним пигмеем выглядит типичный по Бунину красный офицер: «мальчишка лет двадцати, лицо все голое, бритое, щеки впалые, зрачки темные и расширенные; не губы, а какой-то мерзкий сфинктер, почти сплошь золотые зубы; на цыплячьем теле — гимнастерка с офицерскими походными ремнями через плечи, на тонких, как у скелета, ногах — развратнейшие пузыри-галифе и щегольские, тысячные сапоги, на кострице — смехотворно-громадный браунинг» [с. 153]
Так в «Окаянных днях» намечается еще одна проблема — ВОСПРИЯТИЕ «БЕЛЫМ» БУНИНЫМ «КРАСНЫХ»: «Нельзя хулом хаять народ». А «белых», конечно, можно. Народу, революции все прощается, — «все это только эксцессы. А у „белых“, у которых все отнято, поругано, изнасиловано, убито — родина, родные колыбели и могилы, матери, отцы, сестры, — »эксцессов, конечно, быть не должно" [с. 73]. «Советы» сравниваются с Кутузовым — «более наглых жуликов мир не видел» [с. 14].
ПОЧЕМУ БУНИН ВСТАЕТ НА ЗАЩИТУ «БЕЛЫХ»? ОТТОГО, ЧТО САМ ИЗ ИХ СРЕДЫ?
Автор «Окаянных дней» замечает, как с приходом Советской власти рушится создаваемое веками: «почта русская кончилась летом 17 года, с тех пор, как у нас впервые, на европейский лад, появился министр почт и телеграфов. Тогда же появился министр труда — и тогда же Россия бросила работать»[с. 44]. «Поголовно у всех лютое отвращение к труду» [с. 36]. Сама Россия стала рассыпаться на глазах Бунина «именно в те дни, когда были провозглашены братство, равенство, свобода»[с. 44]. Поэтому Бунин требует единого нравственного суда над «нашими» и «не нашими», что является преступлением для одной стороны, то преступно и для другой. В условиях расколотого общественного сознания «белый» Бунин защищает общечеловеческие нравственные идеалы: «Нападите врасплох на любой старый дом, где десятки лет жила многочисленная семья, перебейте или возьмите в полон хозяев, домоправителей, слуг, захватите семейные архивы, начните их разбор и вообще розыски о жизни этой семьи, — сколько откроется темного, греховного, неправедного, какую ужасную картину можно нарисовать и особенно при известном пристрастии, при желании опозорить во что бы то ни стало, всякое лыко поставить в строку! Так совершенно врасплох был захвачен и российский старый дом» [с. 137].
Крик: мы тоже люди! — проходит через всю книгу. Ненависть к «красным» у Бунина не знает границ, он свирепо жаждет их погибели от Гурко, Колчака, немцев и живет надеждой, что, «ночью непременно что-нибудь случится, и так неистово, так крепко молишься, так напряженно, до боли во всем теле, что кажется, не может не помочь Бог, чудо, силы небесные… кто-то, может быть, напал на город — и конец, крах этой проклятой жизни!»[с. 59]. Чуда не происходит, наутро все те же «уличные лица» и «опять тупость, безнадежность», «в их мире, в мире поголовного хама и зверя мне ничего не нужно», — констатирует Бунин. В обезумевшей от революций России писатель повсюду слышит: «народ, давший Пушкина, Толстого...», ему обидно: «А белые не народ? А декабристы, а знаменитый московский университет, первые народовольцы, Государственная Дума? А редакторы знаменитых журналов? А весь цвет русской литературы? А ее герои? Ни одна страна в мире не дала такого дворянства» [с. 74]. Бунин не согласен с формулой «разложения белых». Какая чудовищная дерзость говорить это после того небывалого в мире «разложения», которое явил «красный» народ". [с. 74].
У Бунина много оснований ненавидеть «красных», сопоставляя их с белыми. В записи от 24 апреля читаем: «Самый молодой из квартирантов, человек скромный и робкий, принял комиссарский сан из страху, стал дрожать при словах „революционный трибунал“. Ему пришлось выполнять приказ по уплотнению квартиры пролетариатом: „Все комнаты всего города измеряют, проклятые обезьяны“ [с. 94]. Очередное издевательство, при котором Бунин „не проронил ни слова, молча лежал на диване“, отозвалось ощутимой болью возле левого соска». Сердечная боль, разумеется, не только от того, что вчерашний тихий сосед сегодня отбирает жилье, а от того, что происходит вопиющая несправедливость: «Под защитой таких священно-революционных слов (»революционный трибунал", — В. Л.) можно так смело шагать по колено в крови, что благодаря им даже наиболее разумные и пристойные революционеры, приходящие в негодование от обычного грабежа, воровства, убийства, отлично понимающие, что надо вязать, тащить в полицию босяка, который схватил за горло прохожего В ОБЫЧНОЕ ВРЕМЯ, от восторга захлебываются перед этим босяком, если он делает то же самое ВО ВРЕМЯ, НАЗЫВАЕМОЕ РЕВОЛЮЦИОННЫМ, всегда ведь имеет босяк полнейшее право сказать, что он осуществляет «гнев низов, жертв социальной справедливости»[с. 95].
«Жертвы вывозили мебель, ковры, картины, цветы, отнимали у „белых“ нажитое, творили ужасающие зверства. Бунин постоянно чувствовал необходимость сдерживать себя, „чтобы с бешенством не кинуться на орущую толпу“ [с. 32].
Нравственная грязь горожан сочетается с уличным убожеством: „на тротуарах был сор, шелуха подсолнухов, а на мостовой навозный лед, горбы и ухабы“. Человеческое тепло ощущалось в городской суете даже через извозчиков: можно было поговорить с возницей, полюбоваться ухоженной и украшенной лошадью. Пришедшие большевики лишены сердечности, душевности, им более подходит управлять холодными машинами, поэтому город Бунина грохочет переполненными грузовиками, пестрит красными флажками на правительственных мчащихся машинах. Революция въехала в город на грузовике: „Грузовик — каким страшным символом остался он для нас!.. C самого первого дня своего связалась революция с этим ревущим и смердящим животным...“ [с. 56]. Грубость современной культуры Бунин так же воспринимал через грузовик.
Город не уставал поражать писателя жестокостью буден, своей ЧЕРНОЙ НЕСПРАВЕДЛИВОСТЬЮ: знаменитая артистка умирала в почерневшей от грязи рубашке, страшная, как скелет, вшивая, окруженная докторами с горящими лучинами в руках; сосед-старичок, крадучись, выгребая пальцем из баночки, сожрал мазь для втирания; другого соседа вынули из петли, в окаменевшей руке была зажата записка: „Царствию Ленина не будет конца“; семье известного ученого дали угол в прихожей за шкафами в их бывшем доме, „давно захваченном и населенном мужиками и бабами. На полу грязь, стены ободраны, измазаны клопиной кровью“ (9).
Наука, искусство, техника, всякая маломальская человеческая трудовая, что-либо творящая жизнь — все погибло: „Сожрали тощие коровы фараоновых тучных и не только не потучнели, а сами околевают. Теперь в деревне матери так пугают детей: “Цыц! а то виддам в Одессу в коммунию!» [с. 153].
КАК ПРИНЯЛА РЕВОЛЮЦИЮ ДЕРЕВНЯ?
Бунин считает, что революционный пожар, охвативший город, мог не тронуть деревню: «Ведь в деревне был еще некоторый разум, стыд» [с. 84]. Мужики с пристрастием воспринимали солдат, бегущих с фронта: «Что ж мало навоевал ?» — закричал за ним мужик, — Ты что ж, казенную шапку, казенные портки надел дома сидеть? Рад, что начальства теперь у вас нет, подлец! Зачем тебя отец с матерью кормили?" Этот вопрос не раз вставал со всей своей философской остротой перед самим автором.
Всей семье Буниных пришлось страдать при новой власти: Евгений Алексеевич губил свой талант художника-портретиста в мужицкой избе с провалившейся крышей, где за пуд гнилой муки писал портреты вчерашних холопов в сюртуке и цилиндре, которые достались им при грабеже господ. «За портреты Васек Жоховых Евгений Алексеевич поплатился жизнью: пошел однажды за чем-то, верно, за гнилой мукой какого-нибудь другого Вальки, упал по дороге и отдал душу Богу». Юлий Алексеевич умер в Москве: нищий, изголодавшийся, едва живой телесно и душевно от «цвета и запаха нового шквала», помещен был в какую-то богадельню «для престарелых интеллигентных тружеников». Мария Алексеевна «умерла при большевиках в Ростове-на-Дону» (10).
Родное Никольское разрушилось в кратчайшие сроки. Бывший садовник, «сорокалетний рыжий мужик, умный, добрый, опрятный» за три года «превратился в дряхлого старика с бледной от седины бородой, с желтым и опухшим от голода лицом», просил пристроить его куда-нибудь, не понимая, что Бунин теперь не барин. В дневнике от первого марта запись: «Мужики возвращают помещикам награбленное» [с. 31]. Бунин сам получил в 1920 году письмо деревенского учителя, который от имени мужиков предлагал «поселиться на родном пепелище, сняв у них в арендное содержание бывшую усадьбу и живя в добрососедских отношениях… теперь вас никто пальцем не тронет», добавлял он. Бунин с замиранием сердца ехал в родное «пепелище»: «Было очень странно видеть все прежнее, свое, собственное, чьим-то чужим… странно взглянуть на все эти столь грубо одичавшие за время пятилетнего мужицкого владычества… снова войти в тот дом, где родился, вырос, провел почти всю жизнь, и где теперь оказалось целых три новых семейства: бабы, мужики, дети, голые потемневшие стены, первобытная пустота комнат, на полу натоптанная грязь, корыта, кадушки, люльки, постели из соломы и рваных пегих попон… Стекла окон… точно покрыты черными кружевами — так засидели их мухи» (И).
Деревенские мужики отнеслись к приезду бывшего хозяина участливо, а бабы «заявили без всякого стеснения: „из дому не выйдем!“ И Бунин тотчас понял, „что и впрямь как-то нагло и глупо влез я в этот дом, в эту чужую жизнь. Провел в своем бывшем имении двое суток и уехал, зная, что уезжаю теперь уже навеки“ [с. 12]. Сейчас усадьба исчезла с лица земли; нет ни дома, ни сада, ни одной липы главной аллеи, ни столетних берез, ни любимого Буниным клена...
За разрушенное и поруганное Бунин предъявляет счет не только революционерам, но и народу. В записях о народе он резок, несентиментален, как нет сентиментальности в его дореволюционных повестях „Суходол“ и „Деревня“.
КАКИМ ЖЕ ВИДИТ БУНИН НАРОД, ПРЕОБРАЖЕННЫЙ РЕВОЛЮЦИЕЙ, В ЦЕЛОМ?
»Злой народ!" — отмечает он осенью 1917-го. Заметим, что зол и сам писатель. «Во век не забуду, в могиле буду переворачиваться !» Так он реагирует на матросскую бескозырку, широкие клеши и игру желваков на скулах. Быть такими интеллигенты бунинского типа не могут, «а раз не можем, конец нам! Всем нам давно пора повеситься, — так мы забиты, за мордованы, лишены всех прав и законов, живем в таком подлом рабстве, среди непрестанных издевательств. Вот какова моя кровожадность и в этом все дело» [с. 69].
Однако было бы несправедливым сказать только о ненависти к народу. Он сам признавался: «Если бы я эту Русь не любил, не видал, из-за чего же я бы так сходил с ума все эти годы, из-за чего бы страдал так беспрерывно и так люто?» [с. 62].
Суть трагедии России в том, что брат встал против брата, сын против отца.
В ЧЕМ ВИДИТ БУНИН ИСТОКИ НАРОДНЫХ РАЗНОГЛАСИЙ?
В пренебрежении к УРОКАМ ИСТОРИИ. К своим рассказам о народе Бунин взял эпиграфом слова И. Аксакова «Не прошла еще древняя Русь!» Исходил он из посылки профессора и историка Ключевского о чрезвычайной «повторяемости» русской истории. Исследуя в дневниках закономерность повторяемости истории, Бунин у Татищева находит такие строки: «Брат на брата, сыневе против отцов, рабы на господ, друг друга ищут умертвить едино ради корыстолюбия, похоти и власти, ища брат брата достояния лишить, не ведуще, яко премудрый глаголет: ища чужого, о своем в оный день возрыдает...» Уроки уже были, но беда в том, что никто не захотел изучить «Российскую историю» Татищева и сегодня «сколько дурачков убеждено, что в российской истории произошел великий сдвиг к чему-то совершенно новому, доселе небывалому» [с. 57].
Народ, по мнению Бунина, исполать представлял собой два типа: «В одном преобладает Русь, в другом Чудь. Народ сказал сам про себя: „из нас, как из дерева — и дубина, и икона, в зависимости от обстоятельств, от того, кто это дерево обрабатывает: Сергей Родонежский или Емелька Пугачев“ [с. 62]
К великому сожалению Бунина на эти уроки истории никто внимания не обратил. А, между тем, Н. И. Костомаров писал о Стеньке Разине: „Народ шел за Стенкой, многого не понимая толком. Дозволен был полный грабеж. Стенька и его воинство были пьяны от вина и крови. Возненавидели законы, общество, религию, все, что стесняло личные побуждения..., дышали местью и завистью… составились из беглых воров, лентяев. Всей этой сволочи и черни Стенька обещал полную волю, а на деле забрал в полное рабство, малейшее непослушание наказывалось смертью...“ [с. 115].
продолжение --PAGE_BREAK--Предупреждал в «Истории России с древнейших времен» академик С. М. Соловьев, описывая «смутное время»: «Среди духовной тьмы молодого, неуравновешенного народа, как всюду недовольного, особенно легко возникали смуты, колебания, шаткость. И вот они опять возникли. Дух неосмысленной воли, грубого своекорыстия повеял гибелью на Русь… У добрых отнялись руки, у злых развязались на всякое зло. Толпы отверженников, подонков общества потянулись на опустошение своего же дома под знаменем самозванцев, лжецарей..., преступников, честолюбцев» [с. 115].
Не присмотрелся народ и к «освободительному движению», которое, по мнению Бунина, «творилось с легкомыслием изумительным, с непременным, обязательным оптимизмом. И все „надевали лавровые венки на вшивые головы“, по выражению Достоевского» [с. 113].
Бунин соглашается с А. И. Герценым, заявлявшим, что «беда наша в расторжении жизни практической и теоретической: „Разве многие не знали, что революция только есть кровавая игра, всегда кончающаяся только тем, что народ, даже если ему и удалось некоторое время посидеть, попировать и побушевать на господском месте, всегда в конце концов попадет из огня да в полымя“ [с. 113]. По мнению Бунина, умные и хитрые главари придумали в новое время заманчивую ловушку для народа, сделав над ней маскировочную вывеску: „Свобода, братство, равенство, социализм, коммунизм“. А неопытная молодежь „простодушно“ откликнулась на „Святой девиз вперед“ и создала революционный хаос 1917 года. Бунин не сомневался в начитанности и образованности вождя пролетариата, поэтому подытоживая анализ уроков истории, он пишет: „Не верится, чтобы Ленины не знали и не учитывали всего этого !“ [с. 115].
Бунинский анализ истории России позволяет ему объявить, что из Чуди, из этих самых русичей, издревле славных своей АНТИСОЦИАЛЬНОСТЬЮ, давших столько „удалых разбойников“, столько бродяг..., босяков, как раз из них и вербовали мы красу, гордость и надежду русской СОЦИАЛЬНОЙ революции», (подчеркнуто автором В. Л.) [с. 165].
В прошлом России Бунин увидел и беспрерывную крамолу, и ненасытное честолюбие, и лютую жажду власти, и обманные целования креста, и бегство в Литву и Крым «для подъема поганых на свой же собственный отчий дом», но послереволюционное существование не сравнить с прошедшим: «Всякий русский бунт (и особенно теперешний) прежде всего доказывает, до чего все старо на Руси и сколь она жаждет прежде всего БЕСФОРМЕННОСТИ. Был и святой человек, был и строитель… но в какой долгой и непрестанной борьбе были они с разрушителем, со всякой крамолой, сварой, „кровавой неурядицей и нелепицей !“ [с. 165]. Бунин делает вывод: „Русь — классическая страна буяна“. Он даже приводит данные современной ему уголовной антропологиии о случайных и прирожденных преступниках, относя к последним (бледные лица, большие скулы, глубоко сидящие глаза) Степана Разина и Ленина: „В мирное время они сидят по тюрьмам, по желтым домам. Но вот наступает время, когда “державный народ» восторжествовал. Двери тюрем и желтых домов раскрываются, архивы сыскных отделений жгутся — начинается вакханалия. Русская вакханалия превзошла все до нее бывшие..." [с. 160]. Пророчески Бунин предсказал «новую долголетнюю борьбу» с «прирожденными преступниками» — большевиками: «Купил книгу о большевиках. Страшная галлерея каторжников 1» [с. 42].
Бунин предполагает, что даже открыл секрет безумия народа в революции. Безумия, которого потомки не должны простить, «а все простится, все забудется», потому что людям не хватает «настоящей восприимчивости»: «В этом и весь адский секрет большевиков — убить восприимчивость. Люди живут мерой, отмерена им и восприимчивость, воображение, — перешагни — же меру. Это как цены на хлеб, на говядину. „Что? Три целковых фунт!?“ А назначь тысячу — и конец изумлению, крику. Столбняк, бесчувственность» [с. 67]. А дальше Бунин рассуждает по аналогии: семь повешенных? Нет, семьсот. " И уж непременно столбняк — семерых-то висящих еще можно представить себе, а попробуй-ка семьсот..." [с. 67].
В силу народной оторопи на всем пространстве России вдруг оборвалась громадная, веками налаженная жизнь и воцарились «беспричинная праздность, противоестественная свобода от всего, чем живо человеческое общество» [с. 78]. Народ перестал растить. хлеб и строить дома, вместо нормальной человеческой жизни началась «сумасшедшая по своей бестолковости и горячке имитация какого-то будто бы нового строя»: пошли совещания, заседания, митинги, полились декреты, залился трезвоном «прямой провод», и все устремились командовать. Улицы заполнились «неработающими рабочими, гуляющей прислугой и всякими ярыгами, торговавшими с лотков и папиросами, и красными бантами, и похабными карточками, и сластями...»[с. 79]. Народ стал подобен «скотине без пастуха, все перегадит и себя погубит».
«Была Россия! Где она теперь...», — это сквозной мотив книги «Окаянные дни». На вопрос «кто виноват?» Бунин отвечает: «Народ». И при этом большую вину за происходящее возлагает на интеллегенцию. Бунин совершенно исторически точно определил, что интеллигенция во все времена провоцировала народ на баррикады, а сама оказывалась неспособной организовать новую жизнь. Уже в 1918 году он заявлял: «Не народ начал революцию, а вы. Народу было совершенно наплевать на все, чего мы хотели, чем были недовольны. Не врите на народ — ему ваши ответственные министерства, замены Щегловитых Малянтовичами и отмены всяческих цензур были нужны, как летошний снег, и он это доказал твердо и жестоко, сбросивши к черту временное правительство, и Учредительное собрание и „все, за что погибали поколения лучших российских людей“, как вы выражаетесь...»[36].
КАКОВА ОЦЕНКА БУНИНА РОССИЙСКОЙ ИНТЕЛЛИГЕНЦИИ В РЕВОЛЮЦИИ?
Бунин сочувствует интеллигенции и упрекает ее в политической близорукости: «Что наши прежние глаза! Как они мало видели!» [с. 108]. 17 и 18 годы писатель считает пограничными для интеллигенции: «Миллионы людей прошли через это растление и унижение за эти годы. И все наше время станет легендой» [с. 127].
Бунин упрекает прежде всего интеллигенцию в том, что она за «человечеством» и «народом» не видела отдельного человека. Даже помощь голодающим происходила «театрально», «литературно», только ради того, чтобы «лишний раз лягнуть правительство». «Страшно сказать, — записывает 20 апреля 1918 года Бунин, — но правда: не будь народных бедствий, тысячи интеллигентов были бы прямо несчастнейшие люди. Как же тогда заседать, протестовать, о чем писать и кричать? А без этого и жизнь не в жизнь» [с. 63]. Театральное отношение к жизни не позволило интеллигенции, по выводам Бунина, быть внимательнее к солдатам во время войны. С «солдатиками» обходились, как с объектом забавы: сюсюкали с ними в лазаретах, ублажали их булками, конфетами, даже балетными танцами. Играли в «благодарных», и солдатики прикидывались кроткими, страдающими покорно, поддакивали сестрицам, барыням, репортерам. Взаимное заигрывание уничтожило веру в правду, все перестали чувствовать, действовать, стали равнодушными. " Откуда это равнодушие?" — задает себе вопрос Бунин. И отвечает: "… от присущей нам беспечности, легкомысленности, непривычки и нежелания быть серьезными в самые серьезные моменты. Подумать только, до чего беспечно, спустя рукава, даже празднично отнеслась вся Россия к началу революции" [с. 63].
Интеллигенция, наравне с мужиком жила, задрав лапти, с полной беспечностью, «благо потребности были дикарски ограничены»: «Длительным будничным трудом мы брезговали, белоручки были, в сущности, страшные, а отсюда и идеализм наш, очень барский, наша вечная оппозиционность, критика всего и всех: критиковать-то ведь гораздо легче, чем работать» [с. 64].
ОТКУДА У ИНТЕЛЛИГЕНЦИИ СТОЛЬ ЛЕГКОВЕСНОЕ ОТНОШЕНИЕ К ЖИЗНИ?
Бунин считает повинным в этом систему воспитания и образования: «Литературный подход к жизни просто отравил нас Что, например, сделали мы с той громадной и разнообразнейшей жизнью, которой жила Россия последнее столетие? Разбили, разделили ее на десятилетия — двадцатые, тридцатые, сороковые, шестидесятые, каждое десятилетие определили его литературным героем: Чацкий, Онегин, Печорин, Базаров...» [с. 92]. Бунин добавляет к ним своего Николку из «Деревни» и подчеркивает, что общее между ними то, что все они томятся и ждут «настоящей работы». Это род русской нервной болезни, это томление, эта скука, эта разбалованность — вечная надежда, что придет какая-то лягушка с волшебным кольцом и все за тебя сделает" [с. 64].
«Литературное» воспитание несерьезно, как несерьезны и идеалы: «Это ли не курам на смех, особенно ежели вспомнить, что героям этим (Чацкому, Онегину, Печорину, Базарову) было одному „осьмнадцать“ лет, другому девятнадцать, третьему, самому старшему, двадцать !» [с. 92].
Эти современные юнцы подхватывали, как знамя, «Рабочую Марсельезу», «Варшавянку», «Интернационал», «все злобное, коварное донельзя, лживо до тошноты, плоско и убого до невероятия», комментирует Бунин. Целые поколения мальчиков и девочек, долбивших Иванюкова и Маркса, придумали себе занятие — «строить» будущее. Они возились с тайными типографиями, собирали копеечки на «красный крест», зачитывались художественными текстами Маяковского, Блока, Волошина и «бесстыдно притворялись, что они умирают от любви к Пахомам и Сидорам и поминутно разжигали в себе ненависть к помещику, к фабриканту, к обывателям, ко всем этим „кровопийцам, паукам, угнетателям, деспотам, сатрапам, мещанам, рыцарям тьмы и насилия !“ [с. 99].
Интеллигенция могла бы подписаться под словами А. И. Герцена: „Я ничего не сделал, ибо всегда хотел сделать больше обыкновенного“[с. 64].
Но Бунин признает и значимость интеллигенции: „Нами человечество протрезвляется… Нашим разочарованием, нашим страданием мы избавляем от скорбей следующего поколения“[с. 65], только процесс этот очень и очень продолжителен, „отрезвление еще далеко...“
В рождение новой интеллигенции, в воспитание рабочего, „цвета нации“ Бунин не верит и не хочет иметь дела с „кузницей кадров“: „Надо еще доказывать, что нельзя сидеть рядом с чрезвычайкой, где чуть не каждый час кому-нибудь проламывают голову, и просвещать насчет “последних достижений в инструментовке стиха какую-нибудь ХРЯПУ (подчеркнуто мною, -В. Л.) с мокрыми от пота руками. Да порази ее проказа до семьдесят седьмого колена, если она даже „антересуется“ стихами! Это-ли не крайний ужас, что я должен доказывать, например, что лучше тысячу раз околеть с голоду, чем обучать эту хряпу ямбам и хореям...»Бунин объясняет свою неприязнь к новой писательской элите тем, что видит ее назначение в воспевании грабежа, разбоя и насилия.
Мы подошли еще к одной важной проблеме, поднятой Буниным в «Окаянных днях», место писателя в литературе 20-х годов.
КАК БУНИН ОЦЕНИВАЕТ ЛИТЕРАТОРОВ-СОВРЕМЕННИКОВ?
В период революционных преобразований писатель замечает ломку прежних литературных канонов, метаморфозу в самих писательских дарованиях: «В русской литературе теперь только „гении“. Изумительный урожай! Гений Брасов, гений Горький, гений Игорь Северянин, Блок, Белый… так легко и быстро можно выскочить в гении… и всякий норовит плечом пробиться вперед, ошеломить, обратить на себя внимание» [с. 76].
Бунин вспоминает высказывание А. К. Толстого: «Когда я вспомню о красоте нашей истории до проклятых монголов, мне хочется броситься на землю и кататься от отчаяния» и с горечью замечает: «В русской литературе еще вчера были Пушкины, Толстые, а теперь почти одни „проклятые монголы“ [с. 77].
Писатели старшего поколения не принимали „глубин мысли“ Горького и Андреева. Толстой считал, что они грешат полной бессмыслицей, (»что у них в головах, у всех этих Брюсовых, Белых"). «Теперь успех в литературе достигается только глупостью и наглостью» [с. 90]. Российский интеллигент А. П. Чехов признавался Бунину, что после двух страниц чтения Андреева чувствовал необходимость два часа гулять на свежем воздухе.
Бунин сокрушается о том, что о литературе судят люди несведущие, отзывы мастеров слова «в грош не ставят», и в какой раз писатель мечтает о дне мщения и общего, всечеловеческого проклятия теперешним дням: «Во что можно верить теперь, когда раскрылась такая несказанно страшная правда о человеке ?» [с. 91]
Знаменитейшая традиция русской литературы чувства добрые лирой пробуждать попрана, поэзия стала служить низменным чувствам: «Новая литературная низость, ниже которой, кажется, падать уже некуда, открылась в кабаке „Музыкальная табакерка“ — сидят спекулянты, шулеры, публичные девки, лопают пирожки по сту целковых штука, пьют ханжу из чайников, а поэты и беллетристы (Алешка Толстой, Брюсов и т. д.) читают им свои и чужие произведения, выбирая наиболее похабные» [с. 32].
Современная Бунину литература поражает его своей лживостью, претенциозностью, «изнуряет» наблюдательностью" и такой чрезмерной «народностью» языка и всей вообще манеры рассказывать, что хочется плюнуть" [с. 33]. Но этого никто не хочет замечать, напротив, все восхищаются.
Прославить «окаянные дни» поможет литература, предполагает Бунин и прежде всего «то вреднейшее на земле племя, что называется поэтами, в котором на одного истинного святого всегда приходится десять тысяч пустосвятов, выродков и шарлатанов» [с. 91].
К ним Бунин причисляет ненавистного ему певца революции В. Маяковского, которого не раз величает Идиотом Полифемовичем (одноглазый Полифем намеревался сожрать забредшего к нему Одиссея — В. Л.). Маяковский чувствует себя в новых условиях комфортно, обладая «хамской независимостью, стоеросовой прямотой суждений», в одежде «плохо бритых личностей, живущих в скверных номерах» (4). «Маяковский утробой почуял, во что вообще превратится вскоре русский пир тех дней, недаром Маяковский назвался футуристом, то есть человеком будущего: полифемское будущее России принадлежало им, Маяковским» [с. 83].
Бунин считает, что революция сломала восторженного Горького. «Честь безумцу, который навеет человечеству сон золотой». Как любил рычать это Горький! А и сон-то весь только в том, чтобы проломить голову фабриканту, вывернуть его карманы и стать стервой еще худшей, чем этот фабрикант" [с. 50].
Брюсов в революции «все левеет, почти уже форменный большевик: в 1904 году превозносил самодержавие, в 1905 году написал „Кинжал“, с начала войны с немцами стал ура-патриотом, неудивительно, что теперь он большевик».
Писатель возмущается прочитанной фразой: «Блок слышит Россию и революцию, как ветер». Отовсюду шквалом идут сообщения об еврейских погромах, убийствах, грабеже, и «это называется по Блокам „народ объят музыкой революции -слушайте, слушайте музыку революции“ [с. 127]. Вместо того, чтобы осудить происходящее, считает Бунин, „люди мудрят и философствуют о Блоке: впрямь его ярыги, убившие уличную девку, суть апостолы...“ [с. 91]. „О, словоблуды, — замечает он по -этому поводу в другой записи, — Реки крови, море слез, а им все нипочем“ [с. 49].
Заправляет новой литературой и культурой „гадина Луначарский, под руководством которого даже праздник превращается в “балаганщину» с размалеванными колесницами в бумажных цветах, лентах и флагах". Революция привнесла в литературу и культуру бессмыслицу и безвкусицу.
Автор «Окаянных дней» пытается подпитать дефицит душевного спокойствия информацией из прессы, но и здесь его ждет разочарование.
ЧТО ВЫДЕЛЯЕТ БУНИН В ПРЕССЕ?
Горьковская «Новая Жизнь»: «С сегодняшнего дня даже для самого наивного простеца становится ясно, что… о самой элементарной честности применительно к политике народных комиссаров говорить не приходится. Перед нами компания авантюристов, которые ради собственных интересов бесчинствуют на вакантном троне Романовых» [с. 7].
«Власть Народа», передовая: «Настал грозный час — гибнет Россия...» [с. 8].
Рядом с этими, выдержками из газет, встречается раздумье над словами из Библии: «Между народом моим находятся нечестивые,… ставят ловушки и уловляют людей. И народ мой любит это. Слушай, земля: вот я приведу на народ сей пагубу, плод помыслов их...» Изумительно..." [с. 12].
В «Известиях» Советы сравниваются с Кутузовым.
Из редакции «Русских Ведомостей»: «Троцкий- немецкий шпион» [с. 29].
Колчак признан Антантой Верховным Правителем России.
В «Известиях» похабная статья «Ты скажи нам, гадина, сколько тебе дадено?» [с. 142].
«Коммунист» пишет «о неслыханном, паническом бегстве красной армии от Деникина [с. 168].
Каждый день развертывая газету „прыгающими руками“, Бунин чувствовал, что „просто погибает от этой жизни и физически и душевно“ [с. 162]. Газеты выталкивали его в Европу: „Уезжать необходимо, не могу переносить этой жизни — физически“ [с. 36].
Возникли было надежды на то, что большевиков уничтожат немцы, Деникин, Колчак, но они растаяли, и тогда появилось страстное желание уехать на чужбину. В России даже родная речь стала чужой, „образовался совсем новый язык, сплошь состоящий из высокопарнейших восклицаний вперемешку с самой площадной бранью по адресу грязных остатков издыхающей тирании“ [с. 45], „совершенно нестерпим большевистский жаргон“ [с. 71].
»Сколько стихотворцев и прозаиков делают тошнотворным русский язык, беря драгоценные народные сказания, сказки, «словеса золотые» и бесстыдно выдавая их за свои, оскверняя их пересказом на свой лад и своими прибавками, роясь в областных словарях и составляя по ним какую-то похабнейшую в своем архируссизме смесь, на которой никто и никогда на Руси не говорил и которую даже читать невозможно!" [с. 123].
Со слезами покидал Бунин родину, «плакал такими страшными и обильными слезами, которых даже представить себе не мог… плакал слезами лютого горя и какого-то болезненного восторга, оставив за собой и Россию и всю свою прежнюю жизнь, перешагнув новую русскую границу, вырвавшись из этого разливанного моря страшных, несчастных, потерявших всякий образ человеческий, буйно, с какой-то надрывной страстью орущих дикарей, которыми были затоплены все станции, где все платформы и пути от Москвы до самой Орши были буквально залиты рвотой и испражнениями...» [с. 169].
Бунин был убежденным антикоммунистом до конца своих дней, это факт, а не упрек или обвинение. «Окаянные дни» передают тот накал ненависти, которой горела Россия в дни революции. Это книга проклятий, расплаты и мщения и по темпераменту, желчи и ярости превосходит многое из написанного «белой публицистикой», потому что даже в исступлении своем Бунин остается великолепным художником. Он сумел передать в дневнике свою боль, свою муку изгнания. Беспредельная внутренняя честность, чувство собственного достоинства, неспособность пойти на компромисс со своей совестью — все это, способствовало правдивости изображения действительности: белый террор по силе и жестокости равен красному.
Как это ни покажется странным, Бунин был глубоко государственным человеком. Он страстно желал видеть Россию сильной, красивой, независимой, а картина жизни колола ему глаза, убеждала в гибели страны.
Бунин не смог приспособиться к новой России, для него это было равносильным отказаться от самого себя. Отсюда прямота суждений в «Окаянных днях», которая проявилась и в последующих годах его жизни («Фадеев, пожалуй, не меньший мерзавец, чем Жданов», 1946 г.; «у фашистов полное отсутствие таких „старомодных понятий“, как честь, совесть, закон и этика, 1940 г.; Гитлер врет, что установит новую Европу на тысячи лет», 1941 г.; «Японцы, как и полагается быть негодяям, напали без предупреждений», 1941 г.; «Только сумасшедший кретин может думать, что он будет царствовать над Россией», 1942г.
Последняя дневниковая запись датируется 2 маем 1953 года: «Это все-таки поразительно до столбняка! Через некоторое очень малое время, меня не будет — и дела и судьбы всего, всего будут мне неизвестны».
В «Окаянных днях» Бунин раскрывает нам страницу истории России, ликвидирует белые пятна части литературы и духовности существа.
Список литературыВ. Лавров. Высоко нес я стяг любви. Москва, — 1986, — N6, с. 104
А. Василевский. Разорение. Новый мир, — N2, с. 264.
О. Михайлов. «Окаянные дни» Бунина Москва, — 1989, с. 187.
И. Бунин. Миссия русской эмиграции Слово, — 1990, — N10, с. 67.
И. Бунин. Там же, стр. 68.
И. Бунин. Там же, стр. 68.
И. Бунин. Там же, стр. 68.
И. Бунин. Там же, стр. 69.
И. Бунин. Гегель, фрак, мешель. Слово, — 1990, — N10, с. 65.
И. Бунин. Там же, стр. 66.
И. Бунин. Под серпом и молотом. Слово, — 1990, — N10, с. 62.
И. Бунин. Там же, с. 62.
www.ronl.ru
Представляем вам обзор произведения Ивана Алексеевича Бунина "Окаянные дни" - краткое содержание основных событий, о которых он пишет в своем дневнике в 1918 году. Издана эта книга впервые была в 1926 году.
Бунин в 1918-1920 годах записывал свои впечатления и наблюдения, касающиеся событий, происходивших в то время в нашей стране, в виде дневниковых заметок.
Так, 1 января 1918 в Москве он писал о том, что этот "проклятый год" кончился, но, возможно, наступает что-то "еще более ужасное".
5 февраля этого же года он отмечает, что ввели новый стиль, так что должно быть уже 18 число.
6 февраля была написана заметка о том, что в газетах говорят о наступлении немцев, монахи колют лед на Петровке, а прохожие злорадствуют, торжествуют.
Далее опускаем даты и опишем основные заметки Бунина в произведении "Окаянные дни", краткое содержание которого рассматривается нами.
Молодой офицер вошел в вагон трамвая и сказал, покраснев, что не может заплатить за билет. Это был бежавший из Симферополя критик Дерман. По его словам, там "неописуемый ужас": рабочие и солдаты ходят "по колено в крови", зажарили живьем старика-полковника в паровозной топке.
Бунин пишет, что, как говорят везде, не настало еще время разбираться объективно, беспристрастно в русской революции. Но ведь никогда не будет настоящей беспристрастности. К тому же, "пристрастность" наша очень ценна для будущего историка, отмечает Бунин ("Окаянные дни"). Коротко главное содержание основных мыслей Ивана Алексеевича будет нами описано далее.
В трамвае кучи солдат с большими мешками. Они бегут из Москвы, опасаясь, что их пошлют защищать от немцев Петербург.
Бунин повстречал мальчишку-солдата на Поварской, тощего, оборванного и пьяного. Тот ткнул ему "мордой в грудь" и плюнул на Ивана Алексеевича, сказав ему: "Деспот, сукин сын!".
Кем-то расклеены на стенах домов афиши, уличающие Ленина и Троцкого в связи с немцами, в том, что их подкупили.
Продолжим излагать краткое содержание очерка Бунина "Окаянные дни". В разговоре с полотерами он задает им вопрос о том, что будет дальше по мнению этих людей. Они отвечают, что напустили преступников из тюрем, которые управляют, не нужно было этого делать, а вместо того следовало их давно уже расстрелять. При царе подобного не было. А сейчас уже большевиков не прогонишь. Ослаб народ... Большевиков всего-то около ста тысяч будет, а простых людей - миллионы, но они ничего не могут сделать. Дали бы полотерам свободу, они бы по клокам всех с квартир растащили.
Бунин записывает разговор, подслушанный случайно по телефону. В нем человек спрашивает, что делать: у него адъютант Каледина и 15 офицеров. Ответ следующий: "Немедленно расстрелять".
Снова манифестация, музыка, плакаты, знамена - и все призывают: "Поднимайся, рабочий народ!". Бунин отмечает, что голоса их первобытные, утробные. У женщин мордовские и чувашские лица, у мужчин - преступные, у некоторых прямо сахалинские.
Далее говорится о том, что римляне ставили клейма на лица каторжников. А на эти лица не надо ничего ставить, так как все видно и без них.
Читали статью Ленина. Жульническая и ничтожная: то "русский национальный подъем", то интернационал.
Далее описывается "Съезд Советов", речь, произнесенная Лениным. Читал о трупах, стоящих на дне моря. Это утопленные, убитые офицеры. И тут же "Музыкальная табакерка".
Лубянская площадь вся блестит на солнце. Из-под колес брызжет жидкая грязь. Мальчишки, солдаты, торг халвой, пряниками, папиросами... Торжествующие "морды" у рабочих.
Солдат в кухне у П. говорит, что социализм сейчас невозможен, но все-таки нужно перерезать буржуев.
Продолжаем описывать произведение Бунина "Окаянные дни". Краткое содержание составляют следующие дальнейшие события и мысли автора.
12 апреля. Бунин отмечает, что прошло со дня погибели нашей уже почти три недели. Пустой порт, мертвый город. Только сегодня пришло письмо от 10 августа из Москвы. Впрочем, отмечает автор, русская почта уже давно кончилась, еще летом 17 года, когда появился на европейский лад министр телеграфов и почт. Появился "министр труда" - и вся Россия тут же перестала работать. Сатана кровожадности, Каиновой злобы дохнул на страну в те дни, когда были провозглашены свобода, равенство и братство. Сразу наступило умопомешательство. Все грозились арестовать друг друга за любое противоречие.
Бунин вспоминает негодование, с которым его якобы "черные" изображения народа русского встречали в то время те, что были вспоены, вскормлены этой литературой, которая позорила сто лет все классы, кроме "народа" и босяков. Все дома сейчас темны, весь город в темноте, кроме разбойничьих притонов, где слышны балалайки, пылают люстры, видны стены с черными знаменами, на которых изображены белые черепа и написано "Смерть буржуям!".
Продолжим описывать произведение, которое написал Бунин И.А. ("Окаянные дни"), в скокращении. Иван Алексеевич пишет о том, что есть два типа людей в народе. В одном из них преобладает Русь, а в другом, по его выражению, - Чудь. Но в обоих есть переменчивость обликов, настроений, "шаткость". Сам про себя сказал народ, что из него, как из дерева, "и дубина, и икона". Все зависит от того, кто обрабатывает, от обстоятельств. Емелька Пугачев или Сергий Радонежский.
Продолжаем наш краткий пересказ в сокращении. Бунин И.А. "Окаянные дни" дополняет следующим образом. В Одессе расстреляли 26 черносотенцев. Жутко. Город сидит по домам, мало кто выходит на улицу. Все чувствуют себя как будто завоеванными особым народом, более страшным, чем нашим предкам казались печенеги. А победитель торгует с лотков, шатается, плюет семечками.
Бунин отмечает, что, как только становится "красным" город, сразу же сильно меняется наполняющая улицы толпа. Совершается подбор лиц, на которых нет простоты, обыденности. Они все почти отталкивающие, пугающие своей злой тупостью, вызовом всем и всему. На Марсовом Поле совершили "комедию похорон" якобы героев, павших за свободу. Это было издевательство над мертвыми, ведь они были лишены христианского погребения, закопаны в центре города, заколочены в красные гробы.
Продолжаем излагать краткое содержание произведения И.А. Бунина "Окаянные дни". Далее автор читает "предупреждение" в газетах о том, что электричества скоро не будет из-за истощения топлива. Все обработали в один месяц: не осталось ни железных дорог, ни фабрик, ни одежды, ни хлеба, ни воды. Поздно вечером явились с "комиссаром" дома измерять комнаты "на предмет уплотнения пролетариатом". Автор задается вопросом о том, почему трибунал, комиссар, а не просто суд. Потому, что можно шагать в крови по колено под защитой священных слов революции. Распущенность - главное в красноармейцах. Глаза наглые, мутные, в зубах папироска, картуз на затылок, одеты в рвань. В Одессе еще 15 человек расстреляли, отправлено два поезда с продовольствием защитникам Петербурга, когда сам город "дохнет с голоду".
На этом заканчивается произведение "Окаянные дни", краткое содержание которого мы задались целью вам изложить. В заключение автор пишет, что обрываются на этом месте его одесские заметки. Следующие листки он закопал в землю, покидая город, и потом не смог найти.
Иван Алексеевич в своем произведении выразил свое отношение к революции - резко отрицательное. В строгом смысле "Окаянные дни" Бунина - это даже не дневник, так как записи были восстановлены по памяти писателем, художественно обработаны. Как разрыв исторического времени был воспринят им большевистский переворот. Бунин чувствовал себя последним, кто способен ощущать прошлое дедов и отцов. Он хотел столкнуть увядающую, осеннюю красоту прежнего и бесформенность, трагичность нынешнего времени. В произведении "Окаянные дни" Бунина говорится о том, что Пушкин низко и горестно клонит голову, как будто вновь отмечая: "Грустна моя Россия!". Кругом ни души, лишь изредка непристойные женщины да солдаты.
Не только торжеством тирании и поражением демократии была для писателя геенна революции, но и невосполнимой утратой лада и строя самой жизни, победой бесформенности. К тому же, произведение окрашено грустью расставания, которое предстоит Бунину со своей страной. Глядя на осиротевший Одесский порт, автор вспоминает отъезд в свадебное путешествие и отмечает, что потомки не смогут даже представить себе ту Россию, в которой жили когда-то их родители.
За распадом России Бунин угадывает и конец мировой гармонии. Лишь в религии он видит единственное утешение.
Отнюдь не идеализировал писатель прежнюю жизнь. Ее пороки были запечатлены в "Суходоле" и "Деревне". Он показал там же и прогрессирующее вырождение класса дворянства. Но по сравнению с ужасами гражданской войны и революции дореволюционная Россия в представлении Бунина стала чуть ли не образцом порядка и стабильности. Он чувствовал себя едва ли не библейским пророком, еще в "Деревне" возвестившим грядущие бедствия и дождавшимся исполнения их, а также небеспристрастным летописцем и очевидцем очередного беспощадного и бессмысленного русского бунта, говоря словами Пушкина. Бунин видел, что ужасы революции воспринимались народом как возмездие за угнетение в эпоху правления дома Романовых. И еще он отмечал, что большевики могут пойти на истребление половины населения. Поэтому таким мрачным является бунинский дневник.
fb.ru
Окаянные дни в жизни И.А. Бунина
Литвинова В.И.
(Методические рекомендации по изучению публицистики писателя в школе)
Государственный комитет РФ по высшему образованию
Хакасский государственный университет им. Н. Ф. Катанова
Абакан, 1995
В настоящей работе анализируется очерк И. А. Бунина «Окаянные дни» с учетом требований программ по литературе средней школы и филологических факультетов вузов. Ее цель — помочь изучающим филологию разобраться в сложностях литературного процесса 1918-1920-х гг., проследить судьбу русского интеллигента в революции, вникнуть в суть проблем, поднимаемых публицистикой начала века.
«Несвоевременные мысли» М. Горького и «Окаянные дни» И. Бунина относятся к числу тех художественных и философско-публицистических произведений, в которых по живым следам исторических событий запечатлен «русский строй души» времен революции и гражданской войны 1917-1921 г. г., о котором говорил А. Блок: «Он спутан и темен иногда, но за этой тьмой и путаницей… вам откроются новые способы смотреть на человеческую жизнь...» Поэт призывал «перестать прозевывать открывающий новые дали» русский строй души. Литература 1917-1920 годов живо откликалась на все события, происходящие в России, вспомним хотя бы некоторые имена в связи с этим. В. Короленко, А. Блок, С. Есенин, В. Маяковский, Е. Замятин, А. Платонов, И. Бунин...
Но «прозевывание» — таки состоялось, оно началось после революции, когда под запретом оказались произведения, объявленные антисоветскими. Их не разрешалось печатать потому, что произведения указывали на негативные стороны революции, предупреждали об их опасности для будущего России. Из литературы и общественной жизни были вычеркнуты роман «Мы» Е. Замятина, сборник «Из глубины», письма В. Короленко к А. Луначарскому, «Несвоевременные мысли» М. Горького. И можно только предполагать, каково было бы их воздействие на общественное и индивидуальное сознание людей. Возможно, знание этих произведений в свое время приостановило бы массовое одурманивание людей идеей строительства коммунизма.
Постижению состояния души русского интеллигента в революционную эпоху мешает еще и то, что литература тех лет мало кем читается и исследуется, плохо изучена.
В результате идеологического промывания мозгов мы лишались возможности знать свою литературу, а значит и себя, особенности своего национального характера, своеобразия психологии своего народа. За такое равнодушие к происходящему в революционные годы, за социальную, духовную, эстетическую слепоту наш народ заплатил дорогой ценой: уничтожением лучших людей, пробуждением низменных инстинктов, крушением высоких идеалов.
Видимо, надо было разобраться в так называемой «новой эре», эре отказа от общечеловеческих ценностей в пользу классовой борьбы; разобраться в «рождении нового человека». Это, вероятно, было под силу таким личностям, которые оказались способны сопротивляться идеологическому нажиму. Жизненный опыт убеждает нас, что человек может строить прогнозы, делать серьезные предсказания, если он умеет глубоко проникнуть в предшествующую историю страны, найти в ней вектор развития, тогда он может судить о будущем.
Пожалуй, таким миросозерцанием обладал И. А. Бунин. Вся его жизнь и деятельность выражены в словах, которые мы берем для эпиграфа работы.
РОССИЯ! КТО СМЕЕТ УЧИТЬ МЕНЯ ЛЮБВИ К НЕЙ?
В последний год своей жизни, в одну из бессонных январских ночей И. А. Бунин написал в тетрадке: «Замечательно! Все о прошлом, о прошлом думаешь и чаще всего все об одном и том же в прошлом: об утерянном, пропущенном, счастливом, неоценимом, о непоправимых поступках своих, глупых и даже безумных, об оскорблениях, испытанных по причине своих слабостей, своей бесхарактерности, недальновидности и неотмщенности за эти оскорбления, о том, что слишком многое прощал, не был злопамятен, да и до сих пор таков. А ведь вот-вот все, все поглотит могила!». (1)
Эта краткая исповедь приоткрывает тайну характера И. А. Бунина, подтверждает сложность противоречивой его натуры, ярко обнаружившейся в «Окаянных днях». Окаянными назвал Бунин дни революции и гражданской войны.
КАКОВ ОСНОВНОЙ МОТИВ КНИГИ ?
Автор размышлял о России, русском народе в напряженнейшие годы его жизни, поэтому преобладающей становится интонация подавленности, униженности происходящим. Бунин передает читателю ощущение национальной катастрофы, не соглашается с официальной характеристикой вождя, исторических деятелей, писателей.
КАК МОГЛА ТАКАЯ КНИГА, РАЗОБЛАЧАЮЩАЯ ТОРЖЕСТВО ОКТЯБРЯ. ПОЯВИТЬСЯ В СТРАНЕ РАЗВИТОГО СОЦИАЛИЗМА ?
Официальному советскому литературоведению «Окаянные дни» были известны, и исследователи творчества И. А. Бунина должны были как-то увязывать признания автора с социалистической действительностью. Самое «простое» решение приняло «Литературное обозрение», сократив «нестерпимо грубые выпады в адрес Ленина», — и не надо ничего комментировать. Более смелые критики пытались обойти вниманием «Окаянные дни», не заметив или не придав им должного значения. К примеру, А. Нинов утверждал, что «Окаянные дни» с художественной стороны не имеют никакой ценности: «Нет здесь ни России, ни ее народа в дни революции. Есть лишь одержимый ненавистью человек. Эта книга правдива лишь в одном отношении — как откровенный документ внутреннего разрыва Бунина со старой либерально-демократической традицией». (2)
О. Михайлов сравнивал Бунина с юродивым; который, «шевеля вершами, под звон дурацкого колокольчика исступленно кричит хулы… проклинает революцию» (3).
Но была и подборка материала к 120-летию со дня рождения «Неизвестный Бунин» в литературно-художественном и общественно-политическом журнале Слово", в которой утверждались «пророческие мысли незабвенного Бунина, не дрогнувшего произнести высокую правду об Октябрьской революции и ее вождях», и было мнение М. Алданова, считавшего, что в «Окаянных днях» есть страницы лучшие из всего написанного писателем.
Такое разноликое отражение «Окаянных дней» в современной нашей литературной критике заставляет внимательнее отнестись к книге, составить свое мнение о писателе, преодолевшем в своей судьбе грань революции и гражданской войны.
Почему эти дни стали для И. А. Бунина окаянными? Как он воспринял революцию? Почему его судьба не стала похожей на судьбу, скажем, Есенина или Маяковского?
Попытаемся ответить на эти вопросы и другие с ними связанные, открыв для анализа полный текст бунинской книги — Собрание сочинений И. А. Бунина, т. X, Окаянные дни, «Петрополис», Берлин, 1935г. (репринтное издание).
«Окаянные дни» написаны одной из «самых прекрасных литературных форм» — дневниковой. Именно в личных записях автор предельно искренен, лаконичен, правдив. Все, что происходило вокруг него в первые дни 1918 и до июня 1919 г. нашло отражение на страницах книги.
КАКОВО ОТНОШЕНИЕ И. А. БУНИНА К РЕВОЛЮЦИИ ?
В целом «революционные времена не милостивы: тут бьют и плакать не велят». Писатель размышлял о сути революции, сопоставляя эти события в разных странах в различное время и пришел к выводу о том, что они «все одинаковы, все эти революции!» Одинаковы в своем стремлении создать бездну новых административных учреждений, открыть водопад декретов, циркуляров, увеличить число комиссаров — «непременно почему-то комиссаров», — учредить многочисленные комитеты, союзы, партии.
Бунину грустно замечать, что революции создают даже новый язык, «сплошь состоящий из высокопарнейших восклицаний в перемешку с самой площадной бранью по адресу грязных остатков издыхающей тирании». (4)
Пожалуй Бунин применил самое точное определение сути революций: «одна из самых отличительных черт революции — бешеная жажда игры, лицедейства, позы, балагана». (5)
Для человека, далекого от политики, становятся необъяснимыми многие обычные еще вчера явления жизни, он озлобляется, замыкается в своем мирке, культивирует в себе явные пороки. Все это Бунин выразил одним предложением: «В человеке просыпается обезьяна».
Как видим, человек в дни революции действительно входит в новый мир, но по Бунину — это не «светлое завтра», а палеолит.
От 9 июня Бунин записывает высказывание Наполеона о революции: ...«честолюбие породило и погубит революцию. Прекрасным предлогом дурачить толпу остается свобода. Революция одурачила Россию. Не случайно в 1924 г. Бунин подробно остановился на сути революции и пытался доказать, что в силу революционных преобразований произошло великое падение России, а вместе с тем и вообще падение человека». (4)
По мнению Бунина, не было необходимости преобразовывать жизнь, «ибо, несмотря на все недостатки, Россия цвела, росла, со сказочной быстротой развивалась и видоизменялась во всех отношениях… Была Россия, был великий, ломившийся от всякого скарба дом, населенный огромным и во всех смыслах могучим семейством, созданный благословенными трудами многих и многих поколений, освященный богопочитанием, памятью о прошлом и всем тем, что называется культурою. Что же с ним сделали?»
С болью и горечью Бунин констатирует, что свержение старого режима было осуществлено «ужасающе», над страной поднято интернациональное знамя «то есть претендующее быть знаменем всех наций и дать миру взамен синайских скрижалей и Нагорной проповеди, взамен древних божеских уставов, нечто новое и дьявольское. Основы разрушены, врата закрыты и лампады погашены. Но без этих лампад не бывать русской земле — и нельзя преступно служить ее тьме». (5)
Бунин не отрицает того факта, что идеологом социалистической революции был В. И. Ленин.
КАКУЮ ОЦЕНКУ ДАЕТ И. А. БУНИН ПРОЛЕТАРСКОМУ ВОЖДЮ В «ОКАЯННЫХ ДНЯХ»?
2 марта 1918 года он делает короткую запись: «Съезд Советов. Речь Ленина. О, какое это животное!» [с. 33] И как бы сверяя свои впечатления от знакомства с этим человеком, делает еще две записи. От 13 марта: зафиксировал в дневнике слова Тихонова, «человека очень близкого им»: " Ленин и Троцкий решили держать Россию в накалении и не прекращать террора и гражданской войны до момента выступления на сцену европейского пролетариата. Они фанатики, верят в мировой пожар… им везде снятся заговоры… трепещут и за свою власть и за свою жизнь..."[с. 39] Неоднократно зафиксирована в дневнике мысль о том, что большевики «не ожидали своей победы в октябре». [с. 38, 39].
Вторая запись, ночь на 24 апреля: «Еще одно торжество случилось тогда в Петербурге — приезд Ленина. „Добро пожаловать!“, — сказал ему Горький в своей газете. И он пожаловал в качестве еще одного притязателя на наследство. Богатейшая Россия умерла в октябре 1917, и тотчас объявились толпы „шальных от забот, распоряжений“ наследников покойницы, Бунин причисляет
к ним и Ленина. „Притязания его были весьма серьезны и откровенны. Однако встретили его на вокзале почетным караулом и музыкой и позволили затесаться в один из лучших петербургских домов, ничуть, конечно, ему не принадлежащий“. [с. 83]
Ирония и откровенная неприязнь к Ленину передается через подбор эмоционально окрашенных глаголов — »пожаловал", «позволили затесаться». Через пять лет эмоции уступят место продуманным и выстраданным выводам: «Выродок, нравственный идиот от рождения, Ленин явил миру нечто чудовищное, потрясающее; он разорил величайшую в мире страну и убил несколько миллионов человек...»(б)
Сравнивая вождей французской революции с российской, Бунин замечает: «Сен-Жюст, Робеспьер, Кутон… Ленин, Троцкий, Дзержинский… Кто подлее, кровожаднее, гаже? Конечно, все-таки московские. Но и парижские были не плохи». [с. 125] Бунин считает безумием называть Ленина благодетелем человечества, он полемизирует с теми, кто настаивает на гениальности теории вождя пролетариата, не прощая его даже мертвого: «На своем кровавом престоле он уже стоял на четвереньках; когда английские фотографы снимали его, он поминутно высовывал язык: ничего не значит, спорят! Сам Семашко брякнул сдуру во всеуслышанье, что в черепе этого нового Навуходоносора нашли зеленую жижу вместо мозга; на смертном столе, в своем красном гробу, он лежал с ужаснейшей гримасой на серо-желтом лице: ничего не значит, спорят! А соратники его, так те прямо так и пишут: „Умер новый бог, создатель Нового Мира!“(7)
Бунин не может простить Ленину, „бешеному и хитрому маньяку“, ни красного гроба, ни известия „о том, что Град Святого Петра переименовывается в Ленинград, то охватывает поистине библейский страх не только за Россию, но и за Европу“. Для Бунина Петербург был особенным городом, связующим его представления о современной России с ее историческим прошлым. Еще недавно город был понятным, привычным, а уже потому родным. Революция внесла в него свои коррективы, и Бунин не приемлет „ленинских градов, ленинских заповедей“ не может ради России претерпеть большевика: „Можно было претерпеть ставку Батыя, но Ленинград нельзя претерпеть“. С голосом Ленина в России стал слышен „голос хама, хищника и комсомольца да глухие вздохи“. (7)
Ленина Бунин называет „планетарным злодеем“, который осененный знаменем с издевательским призывом к свободе, братству и равенству, высоко сидел на шее русского дикаря и весь мир призывал в грязь топтать совесть, стыд, любовь, милосердие, в прах дробить скрижали Моисея и Христа, ставить памятники Иуде и Каину, учить „Семь заповедей Ленина“(8).
Такой неприкрытой ненависти к Ленину читать прежде приходилось. Можно ли сегодня эти строки Бунина о Ленине считать истиной в последней ее инстанции?
Наверное, долго еще не найдется защитников Ленина, охотников поднять медицинское заключение экспертов, чтобы объяснить „зеленую жижу“ в черепе Ленина или его „ужаснейшую гримасу на серо-зеленом лице“. Но нам, учителям, не будет прощения, если мы оставим эти фразы Бунина без комментариев. Все-таки за словом „Ленин“ жил конкретный человек В. И. Ульянов, было в его судьбе, вероятно, и хорошее, и плохое, как и у всех людей. Обойдемся с памятью о человеке по-христиански, простим мертвому, объясним накал эмоциональности Бунина особенностями полемики, его субъективным восприятием происходящего в России: для себя отметим, что любой человек имеет право на любовь и ненависть и формы проявления этих чувств остаются на совести каждого. Отринув Ленина, отвергнув революцию, И. А. Бунин внимательно вглядывается в жизнь города. В » его дневнике представлены Москва, Петербург, Одесса Городские мотивы определяют весь настрой «Окаянных дней». Люди, лица, поступки передают революционный накал времени и нервозность восприятия Буниным всего происходящего.
КАКИЕ ИЗМЕНЕНИЯ В ЖИЗНЬ ГОРОДА ВНОСИТ РЕВОЛЮЦИЯ ПО МНЕНИЮ БУНИНА ?
Город представляют с 1917 года «белые», «красные», «уличные лица» в их сложных взаимоотношениях. Бунин отмечает самое различное отношение горожан к революции. Слуга Андрей двадцать лет «был неизменно мил, прост, разумен, вежлив, сердечен… Теперь точно с ума спятил. Служит еще аккуратно, но, видно, уже через силу, не может глядеть на нас, весь внутренне дрожит от злобы...»(10). Черный, с сальными волосами, полотер сокрушается о том, что «царя ссадили, а теперь этих большевиков не сопрешь. Народ ослаб. Их и всего-то сто тысяч наберется, а нас сколько миллионов и ничего не можем»[с. 26].
Бунин пытается ответить на вопрос, что же такое случилось? «Пришло человек 600 каких-то кривоногих мальчишек во главе с кучкой каторжников и жуликов, кои взяли в полон миллионный, богатейший город. Все помертвели от страха...» [с. 48].
Страх сковал многих людей, потому что к управлению страной пришли вчерашние кухарки, внешний вид которых наводит тоску по вчерашним прекрасным лицам, столь дорогим Бунину. Вот выступает известный оратор, и Бунин с отвращением разглядывает его слушателей: «Весь день праздно стоящий с подсолнухами в кулаке, весь день механически жрущий эти подсолнухи дезертир. Шинель внакидку, картуз на затылок. Широкий, коротконогий. Спокойно-нахален, жрет и от времени до времени задает вопросы и не единому ответу не верит, во всем подозревает брехню. И физически больно от отвращения к нему, к его толстым ляжкам в толстом зимнем хаки, к телячьим ресницам, к молоку от нажеванных подсолнухов на молодых, животно-первобытных губах»[с. 57].
Малосимпатичный Бунину новый хозяин страны не требователен к еде, хотя и кричит от коликов в животе после «ужасного горохового хлеба», а если ест колбасу, то «отрывает куски прямо зубами», он требует запретить буржуям ходить в театры, потому что «мы вот не ходим»(9).
«На манифестациях знамена, плакаты, музыка — и кто в лес, кто по дрова в сотни глоток: „Вставай, подымайся, рабочий народ!“ Голоса утробные, первобытные, лица все как на подбор преступные, иные прямо сахалинские» [с. 28].
Бунин считает, что «как только город становится „красным“, тотчас резко меняется толпа, наполняющая улицы». На лицах нет обыденности, простоты. Все они, почти сплошь, отталкивающие, пугающие злой тупостью, каким-то угрюмо-холуйским вызовом всем и всему" [с. 73].
Революционных матросов из Петербурга «наследников колоссального наследства» он видит осатаневшими от пьянства, от кокаина, от своеволия. «Я как-то физически чувствую людей», записал про себя Л. Н. Толстой. Бунин о себе говорил то же самое: «Этого не понимали в Толстом, не понимают и во мне, оттого и удивляются порой моей страстности „пристрастности“. Для большинства даже и до сих пор „народ“, „пролетариат“ — только слова, а для меня это всегда глаза, рты, звуки голосов, для меня речь на митинге — все естество, произносящее ее» [с. 52]. Для Бунина лица красноармейцев, большевиков, сочувствующих им, совершенно разбойничьи: «Римляне ставили на лица своих каторжников клейма. На эти лица ничего не надо ставить, — и без всякого клейма видно» [с. 28]. Для Бунина любой революционер есть бандит. В. целом он совершенно точно выхватил действительную проблему русской революции — участие в ней уголовной стихии: «Напустили из тюрем преступников, вот они нами и управляют, а их надо не выпускать, а давно надо было из поганого ружья расстрелять» [с. 26].
Бесовский красный цвет раздражает Бунина, от первомайских праздничных зрелищ у него «буквально всю душу переворачивает» [с. 51], красные флаги, обвисшие от дождя, «особенно паскудны». Каждое напоминание о прошлой жизни дает ощущение легкости, молодости: «А в соборе венчали, пел женский хор. Вошел и, как всегда за последнее время, эта церковная красота, этот остров „старого“ мира в море грязи, подлости и низости „нового“ тронули необыкновенно. Какое вечернее небо в окнах! В алтаре, в глубине, окна уже лилово синели. Милые девичьи личики у певших в хоре, на головах белые покрывала с золотым крестиком на лбу, в руках ноты и золотые огоньки маленьких восковых свечей — все было так прелестно, что слушая и глядя, очень плакал. И наряду с этим — какая тоска, какая боль!» [с. 68]. Красота осталась для Бунина в прежней жизни, все рушится, плана созидания никто не видит. Страшное ощущение потери родины чувствуется во фразе, записанной 12 апреля 1919 года: «Наши дети, внуки не будут в состоянии даже представить себе ту Россию, в которой мы когда-то (то есть вчера) жили, которую мы не ценили, не понимали, — всю эту мощь, сложность, богатство, счастье» [с. 44].
Объявившиеся новые хозяева грубы, жуликоваты, недалеки, невежественны. Они выживут в революционной сумятице, благодаря своей неразборчивости в выборе жизненного идеала. Советская власть не дает пропасть от голода безработному человеку из народа: «Мест, говорят, нету, а вот тебе два ордера на право обыска, можешь отлично поживиться» [с. 30]. Бунину тяжко в такой обстановке, он понимает людей вчера еще приобщенных к культуре, сегодня заболевших от хамства и невежества, но пытающихся как-то держаться с достоинством: «В вагон трамвая вошел молодой офицер и, покраснев, сказал, что он „не может, к сожалению“, заплатить за билет(9). В коллегии при „Агитпросвете“ служит много знакомых Бунина, коллегия призвана облагородить искусство, а пока „берет пайки хлебом с плесенью, тухлыми селедками, гнилыми картошками“[с. 135]. По всему выходит, что большевики укрепились, а прочие ослабли, „взгляните, как прежний господин или дама теперь по улице идет: одет в чем попало, воротничок смялся, щеки не бритые, а дама без чулок, на босу ногу, ведро с водой через весь город тащит, — все, мол, наплевать“ [с. 164]. Автор с горечью констатирует: „Как потрясающе быстро все сдались, пали духом!“. Невыносимо тяжело видеть бледного старика генерала в серебряных очках и в черной папахе, он пытается что-то продать и „стоит робко, скромно, как нищий“. Как пережить слепо разоряющую новую власть: „Всю жизнь работал, кое-как удалось купить клочок земли, залезши в долги на истинно кровные гроши построить домик — и вот оказывается, что домик “народный», что там будут жить вместе с твоей семьей, со всей твоей жизнью какие-то «трудящиеся» [с. 54].
С глухой тоской Бунин делает приписку: «Повеситься можно от ярости!».
А. Блок, В. Маяковский, С. Есенин пытаются как-то уловить в мрачных революционных буднях ростки новой жизни. У И. Бунина же «Россия сошла с ума» в октябре девятьсот семнадцатого, потому что пережила тысячи зверских и бессмысленных народных самосудов, «величайшее в мире попрание и бесчестие всех основ человеческого существования, начавшегося с убийства Духонина и „похабного мира“ в Бресте». «Немым укором вчерашней России возвышается над „красными наследниками“ великан военный в великолепной серой шинели, туго перетянутой хорошим ремнем, в серой круглой военной шапке, как носил Александр Третий. Весь крупен, породист, блестящая коричневая борода лопатой, в руке в перчатке держит Евангелие. Совершенно чужой всем, последний из могикан»[с. 23]. Рядом с ним пигмеем выглядит типичный по Бунину красный офицер: «мальчишка лет двадцати, лицо все голое, бритое, щеки впалые, зрачки темные и расширенные; не губы, а какой-то мерзкий сфинктер, почти сплошь золотые зубы; на цыплячьем теле — гимнастерка с офицерскими походными ремнями через плечи, на тонких, как у скелета, ногах — развратнейшие пузыри-галифе и щегольские, тысячные сапоги, на кострице — смехотворно-громадный браунинг» [с. 153]
Так в «Окаянных днях» намечается еще одна проблема — ВОСПРИЯТИЕ «БЕЛЫМ» БУНИНЫМ «КРАСНЫХ»: «Нельзя хулом хаять народ». А «белых», конечно, можно. Народу, революции все прощается, — «все это только эксцессы. А у „белых“, у которых все отнято, поругано, изнасиловано, убито — родина, родные колыбели и могилы, матери, отцы, сестры, — »эксцессов, конечно, быть не должно" [с. 73]. «Советы» сравниваются с Кутузовым — «более наглых жуликов мир не видел» [с. 14].
ПОЧЕМУ БУНИН ВСТАЕТ НА ЗАЩИТУ «БЕЛЫХ»? ОТТОГО, ЧТО САМ ИЗ ИХ СРЕДЫ?
Автор «Окаянных дней» замечает, как с приходом Советской власти рушится создаваемое веками: «почта русская кончилась летом 17 года, с тех пор, как у нас впервые, на европейский лад, появился министр почт и телеграфов. Тогда же появился министр труда — и тогда же Россия бросила работать»[с. 44]. «Поголовно у всех лютое отвращение к труду» [с. 36]. Сама Россия стала рассыпаться на глазах Бунина «именно в те дни, когда были провозглашены братство, равенство, свобода»[с. 44]. Поэтому Бунин требует единого нравственного суда над «нашими» и «не нашими», что является преступлением для одной стороны, то преступно и для другой. В условиях расколотого общественного сознания «белый» Бунин защищает общечеловеческие нравственные идеалы: «Нападите врасплох на любой старый дом, где десятки лет жила многочисленная семья, перебейте или возьмите в полон хозяев, домоправителей, слуг, захватите семейные архивы, начните их разбор и вообще розыски о жизни этой семьи, — сколько откроется темного, греховного, неправедного, какую ужасную картину можно нарисовать и особенно при известном пристрастии, при желании опозорить во что бы то ни стало, всякое лыко поставить в строку! Так совершенно врасплох был захвачен и российский старый дом» [с. 137].
Крик: мы тоже люди! — проходит через всю книгу. Ненависть к «красным» у Бунина не знает границ, он свирепо жаждет их погибели от Гурко, Колчака, немцев и живет надеждой, что, «ночью непременно что-нибудь случится, и так неистово, так крепко молишься, так напряженно, до боли во всем теле, что кажется, не может не помочь Бог, чудо, силы небесные… кто-то, может быть, напал на город — и конец, крах этой проклятой жизни!»[с. 59]. Чуда не происходит, наутро все те же «уличные лица» и «опять тупость, безнадежность», «в их мире, в мире поголовного хама и зверя мне ничего не нужно», — констатирует Бунин. В обезумевшей от революций России писатель повсюду слышит: «народ, давший Пушкина, Толстого...», ему обидно: «А белые не народ? А декабристы, а знаменитый московский университет, первые народовольцы, Государственная Дума? А редакторы знаменитых журналов? А весь цвет русской литературы? А ее герои? Ни одна страна в мире не дала такого дворянства» [с. 74]. Бунин не согласен с формулой «разложения белых». Какая чудовищная дерзость говорить это после того небывалого в мире «разложения», которое явил «красный» народ". [с. 74].
У Бунина много оснований ненавидеть «красных», сопоставляя их с белыми. В записи от 24 апреля читаем: «Самый молодой из квартирантов, человек скромный и робкий, принял комиссарский сан из страху, стал дрожать при словах „революционный трибунал“. Ему пришлось выполнять приказ по уплотнению квартиры пролетариатом: „Все комнаты всего города измеряют, проклятые обезьяны“ [с. 94]. Очередное издевательство, при котором Бунин „не проронил ни слова, молча лежал на диване“, отозвалось ощутимой болью возле левого соска». Сердечная боль, разумеется, не только от того, что вчерашний тихий сосед сегодня отбирает жилье, а от того, что происходит вопиющая несправедливость: «Под защитой таких священно-революционных слов (»революционный трибунал", — В. Л.) можно так смело шагать по колено в крови, что благодаря им даже наиболее разумные и пристойные революционеры, приходящие в негодование от обычного грабежа, воровства, убийства, отлично понимающие, что надо вязать, тащить в полицию босяка, который схватил за горло прохожего В ОБЫЧНОЕ ВРЕМЯ, от восторга захлебываются перед этим босяком, если он делает то же самое ВО ВРЕМЯ, НАЗЫВАЕМОЕ РЕВОЛЮЦИОННЫМ, всегда ведь имеет босяк полнейшее право сказать, что он осуществляет «гнев низов, жертв социальной справедливости»[с. 95].
«Жертвы вывозили мебель, ковры, картины, цветы, отнимали у „белых“ нажитое, творили ужасающие зверства. Бунин постоянно чувствовал необходимость сдерживать себя, „чтобы с бешенством не кинуться на орущую толпу“ [с. 32].
Нравственная грязь горожан сочетается с уличным убожеством: „на тротуарах был сор, шелуха подсолнухов, а на мостовой навозный лед, горбы и ухабы“. Человеческое тепло ощущалось в городской суете даже через извозчиков: можно было поговорить с возницей, полюбоваться ухоженной и украшенной лошадью. Пришедшие большевики лишены сердечности, душевности, им более подходит управлять холодными машинами, поэтому город Бунина грохочет переполненными грузовиками, пестрит красными флажками на правительственных мчащихся машинах. Революция въехала в город на грузовике: „Грузовик — каким страшным символом остался он для нас!.. C самого первого дня своего связалась революция с этим ревущим и смердящим животным...“ [с. 56]. Грубость современной культуры Бунин так же воспринимал через грузовик.
Город не уставал поражать писателя жестокостью буден, своей ЧЕРНОЙ НЕСПРАВЕДЛИВОСТЬЮ: знаменитая артистка умирала в почерневшей от грязи рубашке, страшная, как скелет, вшивая, окруженная докторами с горящими лучинами в руках; сосед-старичок, крадучись, выгребая пальцем из баночки, сожрал мазь для втирания; другого соседа вынули из петли, в окаменевшей руке была зажата записка: „Царствию Ленина не будет конца“; семье известного ученого дали угол в прихожей за шкафами в их бывшем доме, „давно захваченном и населенном мужиками и бабами. На полу грязь, стены ободраны, измазаны клопиной кровью“ (9).
Наука, искусство, техника, всякая маломальская человеческая трудовая, что-либо творящая жизнь — все погибло: „Сожрали тощие коровы фараоновых тучных и не только не потучнели, а сами околевают. Теперь в деревне матери так пугают детей: “Цыц! а то виддам в Одессу в коммунию!» [с. 153].
КАК ПРИНЯЛА РЕВОЛЮЦИЮ ДЕРЕВНЯ?
Бунин считает, что революционный пожар, охвативший город, мог не тронуть деревню: «Ведь в деревне был еще некоторый разум, стыд» [с. 84]. Мужики с пристрастием воспринимали солдат, бегущих с фронта: «Что ж мало навоевал ?» — закричал за ним мужик, — Ты что ж, казенную шапку, казенные портки надел дома сидеть? Рад, что начальства теперь у вас нет, подлец! Зачем тебя отец с матерью кормили?" Этот вопрос не раз вставал со всей своей философской остротой перед самим автором.
Всей семье Буниных пришлось страдать при новой власти: Евгений Алексеевич губил свой талант художника-портретиста в мужицкой избе с провалившейся крышей, где за пуд гнилой муки писал портреты вчерашних холопов в сюртуке и цилиндре, которые достались им при грабеже господ. «За портреты Васек Жоховых Евгений Алексеевич поплатился жизнью: пошел однажды за чем-то, верно, за гнилой мукой какого-нибудь другого Вальки, упал по дороге и отдал душу Богу». Юлий Алексеевич умер в Москве: нищий, изголодавшийся, едва живой телесно и душевно от «цвета и запаха нового шквала», помещен был в какую-то богадельню «для престарелых интеллигентных тружеников». Мария Алексеевна «умерла при большевиках в Ростове-на-Дону» (10).
Родное Никольское разрушилось в кратчайшие сроки. Бывший садовник, «сорокалетний рыжий мужик, умный, добрый, опрятный» за три года «превратился в дряхлого старика с бледной от седины бородой, с желтым и опухшим от голода лицом», просил пристроить его куда-нибудь, не понимая, что Бунин теперь не барин. В дневнике от первого марта запись: «Мужики возвращают помещикам награбленное» [с. 31]. Бунин сам получил в 1920 году письмо деревенского учителя, который от имени мужиков предлагал «поселиться на родном пепелище, сняв у них в арендное содержание бывшую усадьбу и живя в добрососедских отношениях… теперь вас никто пальцем не тронет», добавлял он. Бунин с замиранием сердца ехал в родное «пепелище»: «Было очень странно видеть все прежнее, свое, собственное, чьим-то чужим… странно взглянуть на все эти столь грубо одичавшие за время пятилетнего мужицкого владычества… снова войти в тот дом, где родился, вырос, провел почти всю жизнь, и где теперь оказалось целых три новых семейства: бабы, мужики, дети, голые потемневшие стены, первобытная пустота комнат, на полу натоптанная грязь, корыта, кадушки, люльки, постели из соломы и рваных пегих попон… Стекла окон… точно покрыты черными кружевами — так засидели их мухи» (И).
Деревенские мужики отнеслись к приезду бывшего хозяина участливо, а бабы «заявили без всякого стеснения: „из дому не выйдем!“ И Бунин тотчас понял, „что и впрямь как-то нагло и глупо влез я в этот дом, в эту чужую жизнь. Провел в своем бывшем имении двое суток и уехал, зная, что уезжаю теперь уже навеки“ [с. 12]. Сейчас усадьба исчезла с лица земли; нет ни дома, ни сада, ни одной липы главной аллеи, ни столетних берез, ни любимого Буниным клена...
За разрушенное и поруганное Бунин предъявляет счет не только революционерам, но и народу. В записях о народе он резок, несентиментален, как нет сентиментальности в его дореволюционных повестях „Суходол“ и „Деревня“.
КАКИМ ЖЕ ВИДИТ БУНИН НАРОД, ПРЕОБРАЖЕННЫЙ РЕВОЛЮЦИЕЙ, В ЦЕЛОМ?
»Злой народ!" — отмечает он осенью 1917-го. Заметим, что зол и сам писатель. «Во век не забуду, в могиле буду переворачиваться !» Так он реагирует на матросскую бескозырку, широкие клеши и игру желваков на скулах. Быть такими интеллигенты бунинского типа не могут, «а раз не можем, конец нам! Всем нам давно пора повеситься, — так мы забиты, за мордованы, лишены всех прав и законов, живем в таком подлом рабстве, среди непрестанных издевательств. Вот какова моя кровожадность и в этом все дело» [с. 69].
Однако было бы несправедливым сказать только о ненависти к народу. Он сам признавался: «Если бы я эту Русь не любил, не видал, из-за чего же я бы так сходил с ума все эти годы, из-за чего бы страдал так беспрерывно и так люто?» [с. 62].
Суть трагедии России в том, что брат встал против брата, сын против отца.
В ЧЕМ ВИДИТ БУНИН ИСТОКИ НАРОДНЫХ РАЗНОГЛАСИЙ?
В пренебрежении к УРОКАМ ИСТОРИИ. К своим рассказам о народе Бунин взял эпиграфом слова И. Аксакова «Не прошла еще древняя Русь!» Исходил он из посылки профессора и историка Ключевского о чрезвычайной «повторяемости» русской истории. Исследуя в дневниках закономерность повторяемости истории, Бунин у Татищева находит такие строки: «Брат на брата, сыневе против отцов, рабы на господ, друг друга ищут умертвить едино ради корыстолюбия, похоти и власти, ища брат брата достояния лишить, не ведуще, яко премудрый глаголет: ища чужого, о своем в оный день возрыдает...» Уроки уже были, но беда в том, что никто не захотел изучить «Российскую историю» Татищева и сегодня «сколько дурачков убеждено, что в российской истории произошел великий сдвиг к чему-то совершенно новому, доселе небывалому» [с. 57].
Народ, по мнению Бунина, исполать представлял собой два типа: «В одном преобладает Русь, в другом Чудь. Народ сказал сам про себя: „из нас, как из дерева — и дубина, и икона, в зависимости от обстоятельств, от того, кто это дерево обрабатывает: Сергей Родонежский или Емелька Пугачев“ [с. 62]
К великому сожалению Бунина на эти уроки истории никто внимания не обратил. А, между тем, Н. И. Костомаров писал о Стеньке Разине: „Народ шел за Стенкой, многого не понимая толком. Дозволен был полный грабеж. Стенька и его воинство были пьяны от вина и крови. Возненавидели законы, общество, религию, все, что стесняло личные побуждения..., дышали местью и завистью… составились из беглых воров, лентяев. Всей этой сволочи и черни Стенька обещал полную волю, а на деле забрал в полное рабство, малейшее непослушание наказывалось смертью...“ [с. 115].
Предупреждал в „Истории России с древнейших времен“ академик С. М. Соловьев, описывая „смутное время“: „Среди духовной тьмы молодого, неуравновешенного народа, как всюду недовольного, особенно легко возникали смуты, колебания, шаткость. И вот они опять возникли. Дух неосмысленной воли, грубого своекорыстия повеял гибелью на Русь… У добрых отнялись руки, у злых развязались на всякое зло. Толпы отверженников, подонков общества потянулись на опустошение своего же дома под знаменем самозванцев, лжецарей..., преступников, честолюбцев“ [с. 115].
Не присмотрелся народ и к „освободительному движению“, которое, по мнению Бунина, „творилось с легкомыслием изумительным, с непременным, обязательным оптимизмом. И все “надевали лавровые венки на вшивые головы», по выражению Достоевского" [с. 113].
Бунин соглашается с А. И. Герценым, заявлявшим, что «беда наша в расторжении жизни практической и теоретической: „Разве многие не знали, что революция только есть кровавая игра, всегда кончающаяся только тем, что народ, даже если ему и удалось некоторое время посидеть, попировать и побушевать на господском месте, всегда в конце концов попадет из огня да в полымя“ [с. 113]. По мнению Бунина, умные и хитрые главари придумали в новое время заманчивую ловушку для народа, сделав над ней маскировочную вывеску: „Свобода, братство, равенство, социализм, коммунизм“. А неопытная молодежь „простодушно“ откликнулась на „Святой девиз вперед“ и создала революционный хаос 1917 года. Бунин не сомневался в начитанности и образованности вождя пролетариата, поэтому подытоживая анализ уроков истории, он пишет: „Не верится, чтобы Ленины не знали и не учитывали всего этого !“ [с. 115].
Бунинский анализ истории России позволяет ему объявить, что из Чуди, из этих самых русичей, издревле славных своей АНТИСОЦИАЛЬНОСТЬЮ, давших столько „удалых разбойников“, столько бродяг..., босяков, как раз из них и вербовали мы красу, гордость и надежду русской СОЦИАЛЬНОЙ революции», (подчеркнуто автором В. Л.) [с. 165].
В прошлом России Бунин увидел и беспрерывную крамолу, и ненасытное честолюбие, и лютую жажду власти, и обманные целования креста, и бегство в Литву и Крым «для подъема поганых на свой же собственный отчий дом», но послереволюционное существование не сравнить с прошедшим: «Всякий русский бунт (и особенно теперешний) прежде всего доказывает, до чего все старо на Руси и сколь она жаждет прежде всего БЕСФОРМЕННОСТИ. Был и святой человек, был и строитель… но в какой долгой и непрестанной борьбе были они с разрушителем, со всякой крамолой, сварой, „кровавой неурядицей и нелепицей !“ [с. 165]. Бунин делает вывод: „Русь — классическая страна буяна“. Он даже приводит данные современной ему уголовной антропологиии о случайных и прирожденных преступниках, относя к последним (бледные лица, большие скулы, глубоко сидящие глаза) Степана Разина и Ленина: „В мирное время они сидят по тюрьмам, по желтым домам. Но вот наступает время, когда “державный народ» восторжествовал. Двери тюрем и желтых домов раскрываются, архивы сыскных отделений жгутся — начинается вакханалия. Русская вакханалия превзошла все до нее бывшие..." [с. 160]. Пророчески Бунин предсказал «новую долголетнюю борьбу» с «прирожденными преступниками» — большевиками: «Купил книгу о большевиках. Страшная галлерея каторжников 1» [с. 42].
Бунин предполагает, что даже открыл секрет безумия народа в революции. Безумия, которого потомки не должны простить, «а все простится, все забудется», потому что людям не хватает «настоящей восприимчивости»: «В этом и весь адский секрет большевиков — убить восприимчивость. Люди живут мерой, отмерена им и восприимчивость, воображение, — перешагни — же меру. Это как цены на хлеб, на говядину. „Что? Три целковых фунт!?“ А назначь тысячу — и конец изумлению, крику. Столбняк, бесчувственность» [с. 67]. А дальше Бунин рассуждает по аналогии: семь повешенных? Нет, семьсот. " И уж непременно столбняк — семерых-то висящих еще можно представить себе, а попробуй-ка семьсот..." [с. 67].
В силу народной оторопи на всем пространстве России вдруг оборвалась громадная, веками налаженная жизнь и воцарились «беспричинная праздность, противоестественная свобода от всего, чем живо человеческое общество» [с. 78]. Народ перестал растить. хлеб и строить дома, вместо нормальной человеческой жизни началась «сумасшедшая по своей бестолковости и горячке имитация какого-то будто бы нового строя»: пошли совещания, заседания, митинги, полились декреты, залился трезвоном «прямой провод», и все устремились командовать. Улицы заполнились «неработающими рабочими, гуляющей прислугой и всякими ярыгами, торговавшими с лотков и папиросами, и красными бантами, и похабными карточками, и сластями...»[с. 79]. Народ стал подобен «скотине без пастуха, все перегадит и себя погубит».
«Была Россия! Где она теперь...», — это сквозной мотив книги «Окаянные дни». На вопрос «кто виноват?» Бунин отвечает: «Народ». И при этом большую вину за происходящее возлагает на интеллегенцию. Бунин совершенно исторически точно определил, что интеллигенция во все времена провоцировала народ на баррикады, а сама оказывалась неспособной организовать новую жизнь. Уже в 1918 году он заявлял: «Не народ начал революцию, а вы. Народу было совершенно наплевать на все, чего мы хотели, чем были недовольны. Не врите на народ — ему ваши ответственные министерства, замены Щегловитых Малянтовичами и отмены всяческих цензур были нужны, как летошний снег, и он это доказал твердо и жестоко, сбросивши к черту временное правительство, и Учредительное собрание и „все, за что погибали поколения лучших российских людей“, как вы выражаетесь...»[36].
КАКОВА ОЦЕНКА БУНИНА РОССИЙСКОЙ ИНТЕЛЛИГЕНЦИИ В РЕВОЛЮЦИИ?
Бунин сочувствует интеллигенции и упрекает ее в политической близорукости: «Что наши прежние глаза! Как они мало видели!» [с. 108]. 17 и 18 годы писатель считает пограничными для интеллигенции: «Миллионы людей прошли через это растление и унижение за эти годы. И все наше время станет легендой» [с. 127].
Бунин упрекает прежде всего интеллигенцию в том, что она за «человечеством» и «народом» не видела отдельного человека. Даже помощь голодающим происходила «театрально», «литературно», только ради того, чтобы «лишний раз лягнуть правительство». «Страшно сказать, — записывает 20 апреля 1918 года Бунин, — но правда: не будь народных бедствий, тысячи интеллигентов были бы прямо несчастнейшие люди. Как же тогда заседать, протестовать, о чем писать и кричать? А без этого и жизнь не в жизнь» [с. 63]. Театральное отношение к жизни не позволило интеллигенции, по выводам Бунина, быть внимательнее к солдатам во время войны. С «солдатиками» обходились, как с объектом забавы: сюсюкали с ними в лазаретах, ублажали их булками, конфетами, даже балетными танцами. Играли в «благодарных», и солдатики прикидывались кроткими, страдающими покорно, поддакивали сестрицам, барыням, репортерам. Взаимное заигрывание уничтожило веру в правду, все перестали чувствовать, действовать, стали равнодушными. " Откуда это равнодушие?" — задает себе вопрос Бунин. И отвечает: "… от присущей нам беспечности, легкомысленности, непривычки и нежелания быть серьезными в самые серьезные моменты. Подумать только, до чего беспечно, спустя рукава, даже празднично отнеслась вся Россия к началу революции" [с. 63].
Интеллигенция, наравне с мужиком жила, задрав лапти, с полной беспечностью, «благо потребности были дикарски ограничены»: «Длительным будничным трудом мы брезговали, белоручки были, в сущности, страшные, а отсюда и идеализм наш, очень барский, наша вечная оппозиционность, критика всего и всех: критиковать-то ведь гораздо легче, чем работать» [с. 64].
ОТКУДА У ИНТЕЛЛИГЕНЦИИ СТОЛЬ ЛЕГКОВЕСНОЕ ОТНОШЕНИЕ К ЖИЗНИ?
Бунин считает повинным в этом систему воспитания и образования: «Литературный подход к жизни просто отравил нас Что, например, сделали мы с той громадной и разнообразнейшей жизнью, которой жила Россия последнее столетие? Разбили, разделили ее на десятилетия — двадцатые, тридцатые, сороковые, шестидесятые, каждое десятилетие определили его литературным героем: Чацкий, Онегин, Печорин, Базаров...» [с. 92]. Бунин добавляет к ним своего Николку из «Деревни» и подчеркивает, что общее между ними то, что все они томятся и ждут «настоящей работы». Это род русской нервной болезни, это томление, эта скука, эта разбалованность — вечная надежда, что придет какая-то лягушка с волшебным кольцом и все за тебя сделает" [с. 64].
«Литературное» воспитание несерьезно, как несерьезны и идеалы: «Это ли не курам на смех, особенно ежели вспомнить, что героям этим (Чацкому, Онегину, Печорину, Базарову) было одному „осьмнадцать“ лет, другому девятнадцать, третьему, самому старшему, двадцать !» [с. 92].
Эти современные юнцы подхватывали, как знамя, «Рабочую Марсельезу», «Варшавянку», «Интернационал», «все злобное, коварное донельзя, лживо до тошноты, плоско и убого до невероятия», комментирует Бунин. Целые поколения мальчиков и девочек, долбивших Иванюкова и Маркса, придумали себе занятие — «строить» будущее. Они возились с тайными типографиями, собирали копеечки на «красный крест», зачитывались художественными текстами Маяковского, Блока, Волошина и «бесстыдно притворялись, что они умирают от любви к Пахомам и Сидорам и поминутно разжигали в себе ненависть к помещику, к фабриканту, к обывателям, ко всем этим „кровопийцам, паукам, угнетателям, деспотам, сатрапам, мещанам, рыцарям тьмы и насилия !“ [с. 99].
Интеллигенция могла бы подписаться под словами А. И. Герцена: „Я ничего не сделал, ибо всегда хотел сделать больше обыкновенного“[с. 64].
Но Бунин признает и значимость интеллигенции: „Нами человечество протрезвляется… Нашим разочарованием, нашим страданием мы избавляем от скорбей следующего поколения“[с. 65], только процесс этот очень и очень продолжителен, „отрезвление еще далеко...“
В рождение новой интеллигенции, в воспитание рабочего, „цвета нации“ Бунин не верит и не хочет иметь дела с „кузницей кадров“: „Надо еще доказывать, что нельзя сидеть рядом с чрезвычайкой, где чуть не каждый час кому-нибудь проламывают голову, и просвещать насчет “последних достижений в инструментовке стиха какую-нибудь ХРЯПУ (подчеркнуто мною, -В. Л.) с мокрыми от пота руками. Да порази ее проказа до семьдесят седьмого колена, если она даже „антересуется“ стихами! Это-ли не крайний ужас, что я должен доказывать, например, что лучше тысячу раз околеть с голоду, чем обучать эту хряпу ямбам и хореям...»Бунин объясняет свою неприязнь к новой писательской элите тем, что видит ее назначение в воспевании грабежа, разбоя и насилия.
Мы подошли еще к одной важной проблеме, поднятой Буниным в «Окаянных днях», место писателя в литературе 20-х годов.
КАК БУНИН ОЦЕНИВАЕТ ЛИТЕРАТОРОВ-СОВРЕМЕННИКОВ?
В период революционных преобразований писатель замечает ломку прежних литературных канонов, метаморфозу в самих писательских дарованиях: «В русской литературе теперь только „гении“. Изумительный урожай! Гений Брасов, гений Горький, гений Игорь Северянин, Блок, Белый… так легко и быстро можно выскочить в гении… и всякий норовит плечом пробиться вперед, ошеломить, обратить на себя внимание» [с. 76].
Бунин вспоминает высказывание А. К. Толстого: «Когда я вспомню о красоте нашей истории до проклятых монголов, мне хочется броситься на землю и кататься от отчаяния» и с горечью замечает: «В русской литературе еще вчера были Пушкины, Толстые, а теперь почти одни „проклятые монголы“ [с. 77].
Писатели старшего поколения не принимали „глубин мысли“ Горького и Андреева. Толстой считал, что они грешат полной бессмыслицей, (»что у них в головах, у всех этих Брюсовых, Белых"). «Теперь успех в литературе достигается только глупостью и наглостью» [с. 90]. Российский интеллигент А. П. Чехов признавался Бунину, что после двух страниц чтения Андреева чувствовал необходимость два часа гулять на свежем воздухе.
Бунин сокрушается о том, что о литературе судят люди несведущие, отзывы мастеров слова «в грош не ставят», и в какой раз писатель мечтает о дне мщения и общего, всечеловеческого проклятия теперешним дням: «Во что можно верить теперь, когда раскрылась такая несказанно страшная правда о человеке ?» [с. 91]
Знаменитейшая традиция русской литературы чувства добрые лирой пробуждать попрана, поэзия стала служить низменным чувствам: «Новая литературная низость, ниже которой, кажется, падать уже некуда, открылась в кабаке „Музыкальная табакерка“ — сидят спекулянты, шулеры, публичные девки, лопают пирожки по сту целковых штука, пьют ханжу из чайников, а поэты и беллетристы (Алешка Толстой, Брюсов и т. д.) читают им свои и чужие произведения, выбирая наиболее похабные» [с. 32].
Современная Бунину литература поражает его своей лживостью, претенциозностью, «изнуряет» наблюдательностью" и такой чрезмерной «народностью» языка и всей вообще манеры рассказывать, что хочется плюнуть" [с. 33]. Но этого никто не хочет замечать, напротив, все восхищаются.
Прославить «окаянные дни» поможет литература, предполагает Бунин и прежде всего «то вреднейшее на земле племя, что называется поэтами, в котором на одного истинного святого всегда приходится десять тысяч пустосвятов, выродков и шарлатанов» [с. 91].
К ним Бунин причисляет ненавистного ему певца революции В. Маяковского, которого не раз величает Идиотом Полифемовичем (одноглазый Полифем намеревался сожрать забредшего к нему Одиссея — В. Л.). Маяковский чувствует себя в новых условиях комфортно, обладая «хамской независимостью, стоеросовой прямотой суждений», в одежде «плохо бритых личностей, живущих в скверных номерах» (4). «Маяковский утробой почуял, во что вообще превратится вскоре русский пир тех дней, недаром Маяковский назвался футуристом, то есть человеком будущего: полифемское будущее России принадлежало им, Маяковским» [с. 83].
Бунин считает, что революция сломала восторженного Горького. «Честь безумцу, который навеет человечеству сон золотой». Как любил рычать это Горький! А и сон-то весь только в том, чтобы проломить голову фабриканту, вывернуть его карманы и стать стервой еще худшей, чем этот фабрикант" [с. 50].
Брюсов в революции «все левеет, почти уже форменный большевик: в 1904 году превозносил самодержавие, в 1905 году написал „Кинжал“, с начала войны с немцами стал ура-патриотом, неудивительно, что теперь он большевик».
Писатель возмущается прочитанной фразой: «Блок слышит Россию и революцию, как ветер». Отовсюду шквалом идут сообщения об еврейских погромах, убийствах, грабеже, и «это называется по Блокам „народ объят музыкой революции -слушайте, слушайте музыку революции“ [с. 127]. Вместо того, чтобы осудить происходящее, считает Бунин, „люди мудрят и философствуют о Блоке: впрямь его ярыги, убившие уличную девку, суть апостолы...“ [с. 91]. „О, словоблуды, — замечает он по -этому поводу в другой записи, — Реки крови, море слез, а им все нипочем“ [с. 49].
Заправляет новой литературой и культурой „гадина Луначарский, под руководством которого даже праздник превращается в “балаганщину» с размалеванными колесницами в бумажных цветах, лентах и флагах". Революция привнесла в литературу и культуру бессмыслицу и безвкусицу.
Автор «Окаянных дней» пытается подпитать дефицит душевного спокойствия информацией из прессы, но и здесь его ждет разочарование.
ЧТО ВЫДЕЛЯЕТ БУНИН В ПРЕССЕ?
Горьковская «Новая Жизнь»: «С сегодняшнего дня даже для самого наивного простеца становится ясно, что… о самой элементарной честности применительно к политике народных комиссаров говорить не приходится. Перед нами компания авантюристов, которые ради собственных интересов бесчинствуют на вакантном троне Романовых» [с. 7].
«Власть Народа», передовая: «Настал грозный час — гибнет Россия...» [с. 8].
Рядом с этими, выдержками из газет, встречается раздумье над словами из Библии: «Между народом моим находятся нечестивые,… ставят ловушки и уловляют людей. И народ мой любит это. Слушай, земля: вот я приведу на народ сей пагубу, плод помыслов их...» Изумительно..." [с. 12].
В «Известиях» Советы сравниваются с Кутузовым.
Из редакции «Русских Ведомостей»: «Троцкий- немецкий шпион» [с. 29].
Колчак признан Антантой Верховным Правителем России.
В «Известиях» похабная статья «Ты скажи нам, гадина, сколько тебе дадено?» [с. 142].
«Коммунист» пишет «о неслыханном, паническом бегстве красной армии от Деникина [с. 168].
Каждый день развертывая газету „прыгающими руками“, Бунин чувствовал, что „просто погибает от этой жизни и физически и душевно“ [с. 162]. Газеты выталкивали его в Европу: „Уезжать необходимо, не могу переносить этой жизни — физически“ [с. 36].
Возникли было надежды на то, что большевиков уничтожат немцы, Деникин, Колчак, но они растаяли, и тогда появилось страстное желание уехать на чужбину. В России даже родная речь стала чужой, „образовался совсем новый язык, сплошь состоящий из высокопарнейших восклицаний вперемешку с самой площадной бранью по адресу грязных остатков издыхающей тирании“ [с. 45], „совершенно нестерпим большевистский жаргон“ [с. 71].
»Сколько стихотворцев и прозаиков делают тошнотворным русский язык, беря драгоценные народные сказания, сказки, «словеса золотые» и бесстыдно выдавая их за свои, оскверняя их пересказом на свой лад и своими прибавками, роясь в областных словарях и составляя по ним какую-то похабнейшую в своем архируссизме смесь, на которой никто и никогда на Руси не говорил и которую даже читать невозможно!" [с. 123].
Со слезами покидал Бунин родину, «плакал такими страшными и обильными слезами, которых даже представить себе не мог… плакал слезами лютого горя и какого-то болезненного восторга, оставив за собой и Россию и всю свою прежнюю жизнь, перешагнув новую русскую границу, вырвавшись из этого разливанного моря страшных, несчастных, потерявших всякий образ человеческий, буйно, с какой-то надрывной страстью орущих дикарей, которыми были затоплены все станции, где все платформы и пути от Москвы до самой Орши были буквально залиты рвотой и испражнениями...» [с. 169].
Бунин был убежденным антикоммунистом до конца своих дней, это факт, а не упрек или обвинение. «Окаянные дни» передают тот накал ненависти, которой горела Россия в дни революции. Это книга проклятий, расплаты и мщения и по темпераменту, желчи и ярости превосходит многое из написанного «белой публицистикой», потому что даже в исступлении своем Бунин остается великолепным художником. Он сумел передать в дневнике свою боль, свою муку изгнания. Беспредельная внутренняя честность, чувство собственного достоинства, неспособность пойти на компромисс со своей совестью — все это, способствовало правдивости изображения действительности: белый террор по силе и жестокости равен красному.
Как это ни покажется странным, Бунин был глубоко государственным человеком. Он страстно желал видеть Россию сильной, красивой, независимой, а картина жизни колола ему глаза, убеждала в гибели страны.
Бунин не смог приспособиться к новой России, для него это было равносильным отказаться от самого себя. Отсюда прямота суждений в «Окаянных днях», которая проявилась и в последующих годах его жизни («Фадеев, пожалуй, не меньший мерзавец, чем Жданов», 1946 г.; «у фашистов полное отсутствие таких „старомодных понятий“, как честь, совесть, закон и этика, 1940 г.; Гитлер врет, что установит новую Европу на тысячи лет», 1941 г.; «Японцы, как и полагается быть негодяям, напали без предупреждений», 1941 г.; «Только сумасшедший кретин может думать, что он будет царствовать над Россией», 1942г.
Последняя дневниковая запись датируется 2 маем 1953 года: «Это все-таки поразительно до столбняка! Через некоторое очень малое время, меня не будет — и дела и судьбы всего, всего будут мне неизвестны».
В «Окаянных днях» Бунин раскрывает нам страницу истории России, ликвидирует белые пятна части литературы и духовности существа.
Список литературы
В. Лавров. Высоко нес я стяг любви. Москва, — 1986, — N6, с. 104
А. Василевский. Разорение. Новый мир, — N2, с. 264.
О. Михайлов. «Окаянные дни» Бунина Москва, — 1989, с. 187.
И. Бунин. Миссия русской эмиграции Слово, — 1990, — N10, с. 67.
И. Бунин. Там же, стр. 68.
И. Бунин. Там же, стр. 68.
И. Бунин. Там же, стр. 68.
И. Бунин. Там же, стр. 69.
И. Бунин. Гегель, фрак, мешель. Слово, — 1990, — N10, с. 65.
И. Бунин. Там же, стр. 66.
И. Бунин. Под серпом и молотом. Слово, — 1990, — N10, с. 62.
И. Бунин. Там же, с. 62.
www.ronl.ru
Мура, совсем немного видных поэтов и профессионалов пере- переводы этого периода вряд ли могли дать новый толчок квода, и потому любительские, в основной массе «случайные» популяризации наследия Мура в России.Библиографический список1. Гиривенко, А. Н. Русская рецепция Томаса Мура: автореф. дис. … канд. филол. наук. — М., 1992.2. Алексеев, М.П. Русско-английские литературные связи (XVIII век — первая половина XIX века). — М.: Наука, 1982.3. Плетнев, П. А. Сочинения и переписка: В 3 т. — СПб.: тип. А. Ф. Пантелеева, 1885. — Т.1.4. Ivanenko, M. Character of style and writings of Thomas Moore // Речи и стихи, произнесенные в торжественном собрании университетского благородного пансиона. — М.: тип. Решетникова, 1830.5. Баужите, Г. А. «Ирландские мелодии» Томаса Мура и ирландское национально-освободительное движение: ученые записки МГУ им. М. В. Ломоносова. — М.: Изд-во МГУ, 1958. — Вып. 196.6. Саруханян, А.П. К вопросу об англо-ирландских литературных связях XVIII — XIX вв. // Из истории литературных связей XIX века. — М.: ГИХЛ, 1962.7. Очкин, А. Н. Нечто о Томасе Муре // Благонамеренный. — 1822. — Ч. 19. — № 28.8. Крачковский, И. Ю. Очерки из истории русской арабистики. — М.- Л.: Госиздат, 1950.9. Оксман, Ю. Г. Борьба с Байроном в Александровскую и Николаевскую эпоху // Начала. — 1922. — № 2.10. Moore, T. The poetical works /Moore. — L. -N.Y.: Press, 1910.11. Мур, Т. Эпикуреец / Т. Мур- перевод В. Мальцева // Русский зритель. — 1829. — Ч.5. — № 17−20.12. Эпикуреец. Сочинение Т. Мура / Перевел А. Савицкий. — СПб.: тип. Семена Селивановского, 1833. — Ч. I-II.13. Маслов, В. И. Начальный период байронизма в России. — Киев: тип. И. М. Розета, 1915.14. Белинский, В. Г. Полное собрание сочинений: В 13 т. — М.: ГИХЛ, 1955. —VIII.Статья подготовлена по гранту Презедента Р Ф для молодых российских ученых — кандидатов наук МК-3779. 2009.6.Статья поступила в редакцию 3. 09. 09УДК 82−34Руцкий А. Н., аспирант ОГПУ, г. Оренбург, E-mail: ARootsky@mail. ru «ОКАЯННЫЕ ДНИ» И.А. БУНИНА: ПОЭТИКА ЖАНРАВ статье обозначены основные вопросы теории жанра. Определены жанрообразующие признаки дневниковой прозы. Произведён анализ «Окаянных дней» И. А. Бунина с целью выявить элементы жанровой структуры текста, сочетание которых позволяет квалифицировать «Окаянные дни» как дневник-воспоминание.Ключевые слова: жанр, жанровая традиция, статический эффект, динамический эффект, дневник, мемуарная проза, микрозарисовка, рассказ-миниатюра, заметка без комментариев.После краха коммунистического режима значительно возрос интерес к И. А. Бунину, к его послеоктябрьскому творчеству. Однако довольно часто (особенно в первой половине девяностых годов) интерес этот был обусловлен не столько творческой оригинальностью автора, сколько захлестнувшими страну антисоветскими настроениями. На наш взгляд, при анализе «Окаянных дней» обращение к политическому аспекту допустимо, однако оно всегда должно быть обусловлено строгой логикой комплексного анализа художественнопублицистического текста. Центральным и наиболее сложным вопросом в системе комплексного анализа «Окаянных дней» является вопрос о жанровой природе этого текста. Сложность жанровой идентификации обусловлена прежде всего необходимостью максимально точно определить характер взаимодействия традиций и новаторства в рамках отдельно взятого художественного феномена. А этого нельзя сделать без привлечения историко-литературного контекста, который должен быть достаточным и в то же время не должен быть необоснованно широким. Кроме того, необходимо учитывать социально-политические реалии эпохи и отдельные факты биографии автора (то есть «историю создания» рассматриваемого произведения).Принадлежность художественного произведения к тому или иному жанру, с одной стороны, априори предполагает наличие и активное влияние определённой ж, а н р о в о й т р, а д и ц и и, а с другой стороны — всякий сколько-нибудь глубокий художественный текст представляет собой самостоятельный эстетический феномен, который за счёт элементов авторского новаторства обогащает жанровую парадигму. Таким образом, в литературном произведении действуют две диаметрально противоположные тенденции, сосуществующие в диалектическом единстве: тенденция к сохранению жанра, к закрытости жанровых границ (назовем это явление с т, а т и ч е с к и й э ф ф е к т) и тенденция к обогащению жанра новыми элементами, к откры-тости жанровых границ и смешению жанровых принципов (д и н, а м и ч е с к и й э ф ф е к т).Мы убеждены в том, что для решения сложного и неоднозначного вопроса о жанре «Окаянных дней» необходимо учитывать историю создания этого произведения, то есть тот комплекс политических и социокультурных реалий, в которых оказался Бунин и в которых им были написаны «Окаянные дни».«Окаянные дни» занимают в творческом наследии И. А. Бунина особое место. С одной стороны, этот дневник аккумулирует в себе антиреволюционный пафос целого ряда произведений, написанных в России, и является в этом смысле итоговым текстом Бунина. С другой же стороны, «Окаянные дни» открывают собой новый этап жизни и творчества писателя, т. к. принадлежат к числу произведений эмигрантской поры.В эмигрантские годы антиреволюционный пафос Бунина несколько теряет свой накал, идейно-эмоциональным стержнем его творчества становятся воспоминания о детстве, о прежней, безвозвратно ушедшей, дворянской России: «Прошёл дождик. Высоко в небе облако, проглядывает солнце, птицы сладко щебечут во дворе на ярких жёлто-зелёных акациях. Обрывки мыслей, воспоминаний о том, что, верно, уже во веки не вернётся… Вспомнил лесок Поганое, — глушь, березняк, трава и цветы по пояс, — и как бежал однажды над ним вот такой же дождик, и я дышал этой берёзовой и полевой, хлебной сладостью и всей, всей прелестью России…» [1, с. 103−104]. В о с п о м и н, а н -и е как художественный прием позволяет Бунину расширить возможности дневниковой прозы, так как традиционный для дневникового жанра факто-графизм соседствует в тексте с элементами мемуарной литературы. Воспоминание становится для автора универсальным средством преодоления пространственных и временных барьеров. Интересна структура бунинского «воспоминания»: действительность настолько ужасна и настолько противоречит выхваченному из памяти образу прошлого, что автор не в си-б4лах оторваться от реальности, и воспоминание всегда возвращает его к этой реальности: «Смотрели старинные книги -какие виньетки, заглавные буквы! И все это уже навеки погибший золотой век. Уже давно во всем идет неуклонное падение» [1, с. 42].Художественное наследие Бунина позволяет говорить о том, что он ощущал себя как одинокую, мятущуюся личность — отсюда оппозиция «прошлое» — «настоящее», традиционная для романтизма. В «Окаянных днях» авторское «я» выступает как средоточие экзистенциальной воли, как единичный и неповторимый субъект, обладающий подчёркнуто индивидуальными чертами. Автор задаётся вопросом: «Зачем жить, для чего? Зачем делать что-нибудь? В этом мире, в и х м и р е (здесь и далее разрядка наша -А.Р.), в мире поголовного хама и зверя, мне ничего не нужно» [1, с. 57]. Бунин одинок, он сознательно исключает из текста даже своего самого верного спутника- жену Веру Николаевну. На наш взгляд, у Бунина в структуру авторского «я» включены элементы р о м, а н т и ч е с к о г о мироощущения, и в «Окаянных днях», таким образом, интенсивно взаимодействуют реалистические и романтические традиции. Конечно, вопрос о романтическом начале в творчестве Бунина нуждается в серьёзном теоретическом обосновании и практической разработке и должен стать предметом отдельного масштабного исследования. В рамках настоящей работы мы отметим лишь, что учёт романтических тенденций в значительной мере способствует адекватному пониманию жанровой структуры «Окаянных дней».Говоря о жанре «Окаянных дней», чрезвычайно важно понять разницу между «поденными записями», сделанными Буниным в 1918—1919 гг. в Москве и Одессе, и книгой «Окаянные дни», которая была издана в 1925 г. в Берлине. Бунин просматривал старые записи в эмиграции, вспоминал те из них, что были навсегда оставлены в Одессе в 1920 г., он р е к о н с т р у и р о в, а л собственные мысли, впечатления, эмоции прошлых лет. Воспоминание обычно носит субъективный, избирательный характер, поэтому повествование Бунина становится мозаичным, калейдоскопичным. По словам К. Ошар, «дневниковая форма, разработанная Буниным, поддерживает высокое эмоциональное напряжение благодаря пульсирующей фрагментарности» [3, с. 105].На наш взгляд, между жанровой природой текста и его композицией существует трансцендентная связь, поэтому жанровый анализ предполагает внимание к композиции. Композиционно «Окаянные дни» состоят из двух относительно самостоятельных частей (Москва 1918-го и Одесса 1919 годов), каждая из которых имеет собственную структуру и тональность.В первой, московской части, преобладают зарисовки уличных сцен, обрывки диалогов, газетных сообщений, слухов. Это м и к р о з, а р и с о в к и: «Утром ездил в город. НаСтрастной толпа. Подошёл, послушал. Дама с муфтой на руке, баба со вздёрнутым носом. Дама говорит поспешно, от волнения краснеет, путается.— Это для меня вовсе не камень, — поспешно говорит дама, — этот монастырь для меня священный храм, а вы стараетесь доказать.— Мне нечего стараться, — перебивает баба нагло, — для тебя он освящен, а для нас камень и камень! Знаем! Видали во Владимире! Взял маляр доску, намазал на ней, вот тебе и Бог. Ну, и молись ему сама!— После этого я с вами и говорить не желаю.— И не говори!..» [1, с. 25−26].Нельзя не согласиться со словами О. Н. Михайлова: «Какое обилие типажей, живых физиономий, характеров, схваченных на ходу, словно моментальной фотографией! Сколько наблюдательности и изобразительной силы!.. Бунин прежде всего писатель, художник и наблюдатель зорчайший» [2, с. 10].Во второй, одесской части, каждый эпизод из жизни представлен р, а с с к, а з о м — м и н и, а т ю р о й: «Духов день. Тяжёлое путешествие в Сергиевское училище, почти всю дорогу под дождевой мглой, в разбитых промокающих ботин-ках. Слабы и от недоедания, — шли медленно, почти два часа. И, конечно, как я и ожидал, того, кого нам было надо видеть,— приехавшего из Москвы, — не застали дома. И такой же тяжкий путь и назад. Мёртвый вокзал с перебитыми стеклами, рельсы уже рыжие от ржавчины, огромный грязный пустырь возле вокзала, где народ, визг, гогот, качели и карусели. И всё время страх, что кто-нибудь остановит, даст по физиономии или облапит В. (Веру Павловну, жену — А.Р.) Шёл, стиснув зубы, с твёрдым намерением, если это случится, схватить камень поувесистей и ахнуть по товарищескому черепу. Тащи потом куда хочешь!» [1, с. 107].Кроме рассказа-миниатюры и фрагмента-зарисовки в жанровой структуре «Окаянных дней» можно выделить, пожалуй, такой элемент, как з, а м е т к у б е з к о м м е н т, а р и е в, когда автор раскрывает фактический ряд, давая читателю возможность сделать самостоятельные выводы: «На Де-рибасовской новые картинки на стенах: матрос и красноармеец, казак и мужик крутят верёвками отвратительную зелёную жабу с выпученными буркалами — буржуя- подпись: «Ты давил нас толстой пузой" — огромный мужик взмахнул дубиной, а над ним взвила окровавленные, зубастые головы гидра- головы все в коронах- больше всех страшная, мёртвая, скорбная… голова Николая II- из-под короны течёт полосами по щекам кровь. А коллегия при «Агитпросвете», — там служит уже много знакомых, говорящих, что она призвана облагородить искусства, — заседает, конструируется, кооптирует новых членов, — Осиповича, профессора Варнеке, — берет пайки хлебом с плесенью, тухлыми селёдками, гнилыми картошками.» [1, с. 105].Итак, обе части внутренне неоднородны с точки зрения композиции, что, несомненно, усложняет жанр «Окаянных дней». Кроме того, определённый жанровый колорит «Окаянным дням» придают поздние по времени добавления, «вставки», которые были сделаны не в Москве или в Одессе, а уже в эмиграции. Такими вставками, в частности, являются фрагменты бунинских статей из эмигрантской прессы, отрывки из его рассказов эмигрантского периода и цитаты из книги французского историка Ленотра. (Бунин с большим интересом читал эту книгу о Великой Французской Революции, которая вышла в свет в Париже в 1920 г.)В связи с анализом «Окаянных дней» встаёт вопрос о соотношении публицистики и художественной литературы -вопрос, являющийся одним из наиболее сложных и важных на современном этапе развития филологии. На наш взгляд, публицистический текст вполне может иметь определённую эстетическую ценность, однако доминирующим в публицистике становится не эстетический, а скорее этический аспект. Это проявляется и в злободневной, общественно значимой проблематике произведения, и в стремлении автора к сокращению дистанции между своим сознанием и сознанием читателя, и в особой лексико-грамматической структуре фразы.С другой стороны, произведения различных жанров, не относящиеся к публицистике, могут содержать публицистический пафос или некоторые формальные показатели публицистического текста (к примеру, роман М. Ю. Лермонтова «Герой нашего времени», отдельные главы которого написаны в форме дневника). В этой связи говорят обычно о тенденции к публицистичности художественного текста.Таким образом, мы понимаем художественную литературу и публицистику как самодостаточные явления, которые потенциально способны к взаимодействию, в результате чего произведение приобретает дополнительный колорит и оригинальную тональность.Интересна запись Бунина, сделанная им накануне Октябрьской революции: «Думал о своей «Деревне». Как верно там всё! Надо написать предисловие: будущему историку -верь мне, я взял типическое. Да вообще п о р, а с в о ю ж и з н ь н, а п и с, а т ь» [3, с. 113]. Испытывая постоянный интерес к дневниковой прозе, Бунин в течение многих лет обращается к запискам, дневникам, воспоминаниям Ф. Достоевского, Л. Толстого, А. Чехова, З. Гиппиус, А. Блока, А. К. Толстого,А. М. Жемчужникова, Г. Флобера, И. В. Гете. Бунин неоднократно обращается к мемуарному наследию А. Герцена и к мемуарам многих других авторов. По словам самого Бунина, «в дневнике надо, кроме наблюдений о жизни, записывать цвет листьев, в о с п о м и н, а н и е (разрядка наша — А.Р.) о какой-то полевой станции, где был в детстве, пришедший в голову рассказ, стихи. Такой дневник есть нечто вечное.» [3, с. 114].Итак, проблема жанра является, пожалуй, центральной и наиболее сложной при комплексном анализе «Окаянных дней» И. А. Бунина. На первый взгляд, это дневник. Но это скорее не дневник в собственном смысле слова, а оригинальное произведение в форме дневника. Дневниковая форма стала для Бунина фундаментом, платформой для различных художественных экспериментов в области жанра. Бунину уда-Библиографический списоклось в пределах отдельного текста совместить, казалось бы, несовместимые жанровые образования, в результате чего «Окаянные дни» приобрели неповторимую жанровую тональность и представляют собой оригинальное произведение, которое можно квалифицировать как д н е в н и к — в о с п о м и н, а н и е. Жанровая структура «Окаянных дней» усложняется за счет таких элементов, как микрозарисовка, заметка без комментариев, рассказ-миниатюра. (Хотя эти элементы существуют в тексте на уровне композиции, они, на наш взгляд, оказывают некоторое влияние не только на архитектонику «Окаянных дней», но и на жанровую природу). Кроме того, дополнительный жанровый колорит «Окаянным дням» придают фрагменты бунинских статей из эмигрантской прессы, отрывки из его рассказов эмигрантского периода и цитаты из книги французского историка Ленотра.1. Бунин, И. А. Окаянные дни. — М.: Молодая гвардия, 1991.2. Ошар, Клер «Окаянные дни» как начало нового периода в творчестве Бунина // Русская литература. — 1996. — № 4.3. Михайлов, О. Н. Неизвестный Бунин // Бунин И. А. «Окаянные дни»: Сер. Возвращение. — М.: Молодая гвардия, 1991.Статья поступила в редакцию 23. 10. 09УДК 784.4 (47−943. 84)К. И. Бринев, канд. филол. наук, доц. АлтГПА, г. Барнаул, E-mail: brinevk@yandex. ruПРОБЛЕМА ТОЖДЕСТВА ЯЗЫКОВЫХ ЕДИНИЦ, ЗАДАЧИ ЛИНГВИСТИЧЕСКОЙ ЭКСПЕРТИЗЫ И ПРЕДЕЛЫ КОМПЕТЕНЦИИ ЛИНГВИСТА-ЭКСПЕРТАСтатья посвящена исследованию проблемы типологии задач, которые ставятся перед лингвистом в ходе проведения судебной лингвистической экспертизы. В работе осуществлена номиналистическая переформулировка традиционной лингвистической проблемы тождества языковой единицы, на фоне которой решаются вопросы о пределах компетенции лингвиста-эксперта при производстве судебной лингвистической экспертизы.Ключевые слова: юридическая лингвистика, тождество, язык, код, компетенция лингвиста-эксперта.В настоящее время в лингвистической экспертологии остается открытым вопрос о характере задач, которые способна решать судебная лингвистическая экспертиза и, соответственно, вопрос о пределах компетенции лингвиста-эксперта. Данный вопрос требует самостоятельного теоретического исследования поскольку как в теории, так и в практике лингвистических экспертиз доминируют стихийные решения данной проблемы, что влечет за собой возможность противоречащих друг другу экспертных заключений, проведенных в рамках одного и того же судебного разбирательства.Как известно, цель любой судебной лингвистической экспертизы — проверка истинности / ложности (категорические выводы), возможности / невозможности (модальные положительные и отрицательные выводы) высказываний о предмете исследования, которые вытекают из вопросов, поставленных перед экспертом. Так, при исследовании спорного речевого произведения на предмет наличия / отсутствия в нем негативной информации о лице проверяется истинность / ложность утверждения «В речевом произведении присутствует негативная информация о лице».Для того чтобы достигнуть описанной выше цели, лингвист вынужден решать конкретные исследовательские задачи, которые так или иначе связаны, по нашему мнению, с решением проблемы тождества. Таким образом, в любом экспертном заключении лингвист вынужден решать проблему тождества, например, если эксперту задан вопрос: «Присутствуют ли в тексте призывы?», то если мы хотим ответить на этот вопрос, мы должны уметь отождествлять определенные фрагменты текста с призывами, или если задан вопрос: «Выражена ли оценка в неприличной форме?», то лингвист вынужден отождествлять фрагменты текста с тем явлением, которое называется именем «неприличная форма».Существует точка зрения, и она весьма распространена в лингвистической экспертизе (как в ее теоретической, так и в практической части), что проблема тождества сводима к проблеме тождества значений употребляемых понятий. Это зна-чит, что когда мы отвечаем на вопрос о приличности / неприличности высказываний, мы сначала должны определить или выработать четкие критерии того, что прилично, а что — нет, а затем уже решать поставленный вопрос [1- 2]. Мы считаем, что при таком подходе описывается не фактическое положение дел относительно «неприличности» как фрагмента реальной действительности, а выясняется то, как мы употребляем слово «неприличное» по отношению к фрагментам реальной действительности. Еще до проведения «исследования» можно сказать, что безусловен факт, что такое употребление будет размытым и нечетким1. Обычно из этого делается вывод, что «неприличность» как фрагмент реальности субъективен и релятивен по отношению к конкретному говорящему или социальной группе или даже по отношению к лингвистике и юриспруденции. Это является иллюстрацией реалистического подхода к словам и понятиям.Но проблема тождества может быть поставлена и в фактическом аспекте (=номиналистический подход к словам, терминам и понятиям), при данном подходе «неприличное», например, — это перечень истинных утверждений о фрагменте действительности, который мы условились называть словом «неприличное», а проблема тождества сводится к описанию того, как ведет себя конкретный исследуемый в экспертизе фрагмент речевого произведения, при этом мы можем получать такие описания, что этот фрагмент ведет себя относительно таких-то параметров как неприличная форма, а относительно других — нет. На основании этого фактического описания юридическое решение принимает суд, таким образом,1 Автор пытался решить проблему описания задач экспертного исследования в реалистическом ключе, выделяя при этом два типа задач: классификационные и герменевтические, но был очевиден факт, что возможно все задачи назвать герменевтическими, и наоборот — возможно обозначить все задачи как классификационные, это заставило нас отказаться от решения, принятого в работе [2].бб
Показать Свернутьreferat.bookap.info
| Есть что добавить? Присылай нам свои работы, получай litr`ы и обменивай их на майки, тетради и ручки от Litra.ru! |
/ Сочинения / Бунин И.А. / Разное / Отражение революции в «Окаянных днях» И.А. Бунина
В своем дневнике, озаглавленном «Окаянные дни», Иван Алексеевич Бунин выразил свое резко отрицательное отношение к революции, свершившейся в России в октябре 1917 г. Это даже не дневник в строгом смысле слова, поскольку писатель восстанавливал записи по памяти, художественно их обрабатывая. Он воспринимал большевистский переворот как разрыв исторического времени. Сам Бунин ощущал себя последним, кто может чувствовать «это прошлое время наших отцов и дедов». Он хотел в «Окаянных днях» столкнуть осеннюю, увядающую красоту прежнего и трагическую бесформенность нынешнего времени. Писатель видит, как «горестно и низко клонит голову Пушкин под облачным с просветами небом, точно опять говорит: «Боже, как грустна моя Россия!» И ни души крутом, только изредка солдаты и бляди». Этому малопривлекательному новому миру, как образец уходящей красоты, представлен новый мир: «Опять несет мокрым снегом. Гимназистки идут облепленные им — красота и радость... синие глаза из-под поднятой к лицу меховой муфты... Что ждет эту молодость?» Бунин боялся, что судьба красоты и молодости в советской России будет незавидной. Разверзшаяся геенна революции для Бунина была не только поражением демократии и торжеством тирании, но и в первую очередь невосполнимой утратой строя и лада жизни, победой воинствующей бесформенности: «В том-то и дело, что всякий русский бунт (и особенно теперешний) прежде всего доказывает, до чего все старо на Руси и сколь она жаждет прежде всего бесфор-меннорти». К тому же «Окаянные дни» окрашены грустью предстоящего расставания с Родиной. Глядя на осиротевший Одесский порт, автор вспоминает свой отъезд отсюда в свадебное путешествие в Палестину и с горечью восклицает: «Наши дети, внуки не будут в состоянии даже представить себе ту Россию, в которой мы когда-то (то есть вчера) жили, которую мы не ценили, не понимали, — всю эту мощь, богатство, счастье...» Переживаемый писателем период истории эсхатологичен. За распадом российской дореволюционной жизни Бунин угадывает распад мировой гармонии. Единственное утешение он видит в религии. И неслучайно «Окаянные дни» завершаются следующими словами: «Часто заходим в церковь, и всякий раз восторгом до слез охватывает пение, поклоны священнослужителей, каждение, все это благолепие, пристойность, мир всего того благого и милосердного, где с такой нежностью утешается, облегчается всякое земное страдание. И подумать только, что прежде люди той среды, к которой и я отчасти принадлежал, бывали в церкви только на похоронах!.. И в церкви была все время одна мысль, одна мечта: выйти на паперть покурить. А покойник? Боже, до чего не было никакой связи между всей его прошлой жизнью и этими погребальными молитвами, этим венчиком на Костяном лимонном лбу!» Писатель ощущал свою ответственность «месте со значительной частью интеллигенции за то» что в стране произошла, как ему казалось, культурная катастрофа. Он корил себя и других за прошлое равнодушие к делам религии, полагая, что благодаря этому к моменту революции пуста была народная душа. Глубоко символичным представлялось Бунину, что русские интеллигенты бывали в церкви до революции только на похоронах. Вот и пришлось в результате хоронить Российскую империю со всей ее многовековой культурой! Автор «Окаянных: дней» очень Верно заметил; «Страшно сказать, но правда; не будь народных бедствий (в дореволюционной России. — Б.С.), тысячи интеллигентов были бы прямо несчастнейшие люди. Как же тогда заседать, протестовать, о чем кричать и писать? А без этого и жизнь не в жизнь была». Слишком многим в РОССИИ протест против социальной несправедливости был нужен только ради самого протеста* только затем, чтобы не скучно было жить. Крайне скептически относился Бунин и к творчеству тех писателей, что в той или иной степени приняли революцию. В «Окаянных днях» он с излишней категоричностью утверждал: «Русская литература развращена за последние десятилетия необыкновенно. Улица, толпа начала играть очень большую роль. Всё - то и литература особенно — выходит на улицу, связывается с нею и подпадает под ее влияние. И улица развращает, нервирует уже хотя бы по одному тому, что она страшно неумеренна в своих хвалах, если ей угождают. В русской литературе теперь только «гении». Изумительный урожай! Гений Брюсов, гений Горький, гений Игорь Северянин, Блок, Белый. Как тут быть спокойным, когда так легко и быстро можно выскочить в гении? И всякий норовит плечом пробиться вперед, ошеломить, обратить на себя внимание». Писатель был убежден, что увлечение общественно-политической жизнью пагубно сказывается на эстетической стороне творчества. Революция, провозгласившая примат политических целей над общекультурными, по его мнению, способствовала дальнейшему разрушению Русской литературы. Начало же этого процесса Бунин связывал с декадентскими и модернистскими течениями конца XIX — начала XX века и считал далеко не случайным, что писатели соответствующего направления оказались в революционном лагере. Писатель отнюдь не идеализировал прежнюю жизнь, пороки которой он запечатлел и в «Деревне», и в «Суходоле». Там же показал он прогрессирующее вырождение дворянства как класса. Однако по сравнению с ужасами революции и гражданской войны дореволюционная Россия стала представляться Бунину едва ли не образцом стабильности и порядка. Себя же он чувствовал почти что библейским пророком, возвестившим еще в «Деревне» грядущие бедствия и дожившим до исполнения страшных пророчеств. И еще — очевидцем и небеспристрастным летописцем очередного, бессмысленного и беспощадного русского бунта, если говорить словами Пушкина. Он приводив рассказы беженцев из Симферополя, будто там «неописуемый ужас» и солдаты и рабочие «ходят прямо по колено в крови», а «какого-то старика-полковника живьем зажарили в паровозной топке». Бунин осуждал жестокость революции и сетовал: «Как потрясающе быстро все сдались, пали духом!» Однако он видел игру, балаган, напыщенную ложь не только у революционеров, но и у их противников. Писатель понимал, что последствия переворота уже необратимы, но смириться и принять их ни в коем случае не желал. Бунин приводит в «Окаянных днях» характерный диалог старика из «бывших» с рабочим: «У вас, конечно, ничего теперь не осталось, ни Бога, ни совести», — говорит старик. «Да, не осталось». — «Вы вон пятого мирных людей расстреливали». — «Ишь ты! А как вы триста лет расстреливали?» Ужасы революции народом воспринимались как справедливое возмездие за трехсотлетнее угнетение в царствование дома Романовых. Бунин это видел. И еще видел писатель, что большевики «ради погибели «проклятого прошлого» готовы на погибель хоть половины русского народа». Оттого таким мраком веет со страниц бунинского дневника.
19200 человек просмотрели эту страницу. Зарегистрируйся или войди и узнай сколько человек из твоей школы уже списали это сочинение. |
Мы напишем отличное сочинение по Вашему заказу всего за 24 часа. Уникальное сочинение в единственном экземпляре.
100% гарантии от повторения!
www.litra.ru
