|
|
|
|
 Far |
| WinNavigator |
| Frigate |
| Norton
Commander |
| WinNC |
| Dos
Navigator |
| Servant
Salamander |
| Turbo
Browser |
|
|
| Winamp,
Skins, Plugins |
| Необходимые
Утилиты |
| Текстовые
редакторы |
| Юмор |
|
|
|
File managers and best utilites |
Реферат: Осип Мандельштам - жизнь и творчество. Мандельштам реферат
Реферат - Осип Мандельштам - жизнь и творчество
Осип Мандельштам — жизнь и творчество
Вступление
Когда-то Баратынский назвал счастливыми живописца, скульптора, музыканта:
Резец, орган, кисть! Счастлив, кто в леком
К ним чувственным, за грань их не ступая!
Есть хмель ему на празднике мирском!
Поэзия, увы, в этот маленький список не зачислена. Если даже нам обратить внимание на то, как долго живут художники, какое им даровано долголетие. Например, Тициан прожил 100 лет, Микеланджело жил 89 лет, Матисс – 85 лет, Пикассо – 92 лет…
И всё-таки не будем огорчаться. Ведь именно им поэзии, прозе дана великая способность проникнуть в глубину человеческой души, постигнуть трагедию мира, взвалить на свои плечи все тяготы, всю боль, всю скорбь.
И при этом не отчаяться, не отступить, не сдаться. Мало того! В борьбе с историческим, общественным и личным роком поэзия нашла в себе силы (особенно русская поэзия 20 века) обрести и радость и счастье…
Двадцатый век принёс человеку неслыханные страдания, но в этих испытаниях научил его дорожить жизнью, счастьем: начинаешь ценить то, что вырывают из рук.
Характерно, что не в 30-е годы, в эпоху страшного давления государства на человека, а в куда более лёгкие времена – в 70-е – проник в нашу поэзию дух уныния, отрицания. разочарования. “Весь мир – бардак” – таков немудрёный лозунг, предложенный этой поэзией человеку.
Оглядываясь назад, на 20-й век, хочется сказать, что в России он прошёл не только “под знаком понесённых утрат”, но и под знаком приобретений. Не материальные ценности накопили мы, не благополучие, не уверенность в себе, “не полный гордого доверия покой”, — мы накопили опыт. Исторический, человеческий. Думать иначе – значит предать наших друзей, ушедших из жизни в эту эпоху, помогавших нам справиться с ней.
Цель написания моего реферата — рассказать о человеке, прожившего трудную, но вместе с тем прекрасную жизнь, оставив в наследие лучшую часть себя в своих стихах, которые истинные ценители поэзии часто называли гениальными.
Творчество Осипа Мандельштама принято относить к поэзии “Серебряного века”. Эта эпоха отличалась своей сложной политической и общественной ситуацией. Как и каждый из поэтов “Серебряного века”, Мандельштам пытался мучительно найти выход из тупика, создавшегося на рубеже веков.
Осип Эмильевич Мандельштам родился в Варшаве в ночь с 14 на 15 января 1891 года. Но не Варшаву, а другую европейскую столицу – Петербург, считал он своим городом – “родимым до слёз”. Варшава не была родным городом и для отца поэта, Эмилия Вениаминовича Мандельштама, далёкого от преуспевания купца, то и дело ожидавшего, что его кожевенное дело вот-вот кончится банкротством. Осенью в 1894 году семья переехала в Петербург. Впрочем, раннее детство поэта прошло не в самой столице, а в 30 километрах от неё – в Павловске.
Воспитанием сыновей занималась мать, Флора Вербловская, выросшая в еврейской русскоязычной семье, не чуждая традиционных для русской интеллигенции интересов к литературе и искусству. У родителей хватило мудрости отдать своего созерцательного и впечатлительного старшего сына в одно из лучших в Петербурге учебных заведений – Тенишевское училище. За семь лет обучения ученики приобретали большой объём знаний, чем даёт в среднем современный 4-ёх летний колледж.
В старших классах училища кроме интереса к литературе, развился у Мандельштама ёще один интерес: молодой человек пробует читать “Капитал”, изучает “Эрфуртскую программу” и произносит пылкие речи в массовке.
По окончании Тенишевского училища Мандельштам осенью 1907 года едет в Париж – Мекку молодых артистически настроенных интеллектуалов.
Прожив в Париже немногим более полугода, он возвращается в Петербург. Там истинной удачей для него было посещение “Башни” В. Иванова – знаменитого салона, где собиралось в лице наилучших своих представителей литературное, артистическое, философское и даже мистическая жизнь столицы империи. Здесь В. Иванов читал курс по поэтике, и здесь же Мандельштам мог познакомиться с молодыми поэтами, ставшими спутниками его жизни.
В то время, когда летом 1910 года Мандельштам жил в Целендорфе под Берлином, петербургский журнал “Аполлон” напечатал пять его стихотворении. Эта публикация была его литературным дебютом.
Сам факт первой публикации именно в “Аполлоне” является многозначительным в биографии Мандельштама. Уже первая публикация способствовала его литературной известности. Обратим внимание, что литературный дебют состоялся в год кризиса символизма, когда наиболее чуткие из поэтов чувствовали в атмосфере эпохи “новый трепет”. В символических стихах Мандельштама, напечатанных в “Аполлоне”, уже угадывается будущий акмеизм. Но понадобилось ещё полтора года, чтобы в своих основных чертах эта школа полностью сложилась.
Время, предшествующие выходу первой книге поэта (“камень” 1930 год), возможно счастливейшее в его жизни. Этому маленькому сборнику(25 стихотворений) суждено было оказаться одним из выдающихся достижений русской поэзии. В ранних стихах Мандельштама-символиста Н. Гумилёв отмечал хрупкость вполне выверенных ритмов, чутьё к стилю, кружевную композицию, но более всего Музыку, которой поэт готов принести в жертву даже саму поэзию. Такая же готовность идти до конца в раз принятом решении видна в акмеистических стихах “Камня”. “Здания он любит так же, -писал Гумилёв, -как другие поэты любят горе или море. Он подробно описывает их, находит параллели между ними и собой, на основании их линий строит мировые теории. Мне кажется, это самый удачный подход…” Впрочем, за этой удачей видны прирождённые свойства поэта: его грандиозное жизнелюбие, обострённое чувство меры, одержимость поэтическим словом.
Как и большинство русских поэтов, Мандельштам откликнулся в стихах на военные события 1914 – 1918 гг. Но в отличие от Гумилёва, видевшего в мировой войне мистерию духа и пошедшего на фронт добровольца, Мандельштам видел войне несчастье. От службы он был освобождён по болезни ( астенический синдром ). О своём отношении к войне он сказал одному из наших мемуаристов: “Мой камень не для этой пращи. Я не готовился питаться кровью. Я не готовил себя на пушечное мясо. Война ведётся помимо меня”.
Напротив, революция в нём как в человеке, и как в поэте вызвала грандиозный энтузиазм – вплоть до потери умственного равновесия. “Революция была для него огромным событием”, — вспоминала Ахматова.
Кульминационным событием его жизни было столкновение с чекистом Яковом Блюмкиным. Склонный к драматическим эффектам Блюмкин расхвастался своей неограниченной властью над жизнью и смертью сотен людей и в доказательство вынул пачку ордеров на арест, заранее подписанных шефом ЧК Дзержинским. Стоило Блюмкину вписать в ордер любое имя, как жизнь ни о чём не подозревавшего человека была решена. “И Мандельштам, который перед машинкой дантиста дрожит, как перед гильотиной, вдруг вскакивает, подбегает к Блюмкину, выхватывает ордера, рвёт их на куски”, — писал Г. Иванов. В этом поступке весь Мандельштам – и человек, и поэт.
Годы гражданской войны проходят для Мандельштама в разъездах. Около месяца живёт он в Харькове; в апреле 1919 года приезжает в Киев. Там он был арестован контрразведкой Добровольческой Армии. На этот раз Мандельштама выручили из-под ареста поэты-киевляне и посадили его в поезд, идущий в Крым.
В Крыму Мандельштам был опять арестован – столь необоснованно и случайно, как и в первый раз, однако с той разницей, что теперь его арестовала врангельская разведка. Далёкий от власть имущих любой масти, нищий и державшийся независимым, Мандельштам вызывал недоверие со стороны любых властей. Из Тифлиса Мандельштам пробирается в Россию, в Петроград. Об этом четырёхмесячном пребывании в родном городе – с октября 1920 по март 1921 года – написано много воспоминаний. Ко времени отъезда из Петрограда уже был закончен второй сборник стихотворений “Tristia” – книга, принёсшая её автору мировую известность.
Летом 1930 года он отправился в Армению. Приезд туда был для Мандельштама возвратом к историческим источникам культуры. Цикл стихотворений “Армения” вскоре был напечатан в московском журнале “Новый мир”. О впечатлении, производимым стихами, писала Е. Тагер: “Армения возникала перед нами, рождённая в музыке и свете”.
Жизнь была наполнена до предела, хотя все 30–е годы это была жизнь на грани нищеты. Поэт часто находился в нервном, взвинченном состоянии, понимая, что принадлежит к другому веку, что в этом обществе доносов и убийств он настоящий отщепенец. Живя в постоянном нервном напряжении он писал стихотворения одно лучше другого – и испытывал острый кризис во всех аспектах своей жизни, кроме самого творчества.
Во внешней жизни один конфликт следовал за другим. Летом 1932 года живший по соседству писатель С. Бородин оскорбил жену Мандельштама. Мандельштам написал жалобу в Союз писателей. Состоявшийся суд чести вынес решение, не удовлетворительное для поэта. Конфликт долго оставался неизжитым. Весной 1934 года, встретив в издательстве писателя А. Толстого, под председательством которого проходил “суд чести”, Мандельштам дал ему пощёчину со словами: “Я наказал палача, выдавшего ордер на избиение моей жены”.
В мое 1934 года его арестовали за антисталинскую, гневную, саркастическую эпиграмму, которую он неосторожно читал своим многочисленным знакомым.
Нервный, истощённый, на следствии он держался очень не стойко и назвал имена тех, кому читал эти стихи о Сталине, сознавая, что ставит невинных людей в опасное положение. Вскоре последовал приговор: три года ссылки в Чердынь. Он жил здесь с сознанием, что в любой момент за ним могут прийти и увести на расстрел. Страдая галлюцинациями, в ожидании казни, он выбросился из окна, расшибся и сломал плечо. Подробности этих дней мы находим в воспоминаниях А. Ахматовой: “Надя послала телеграмму в ЦК. Сталин велел пересмотреть дело и позволил выбрать другое место. Неизвестно, кто повлиял на Сталина – может быть, Бухарин, написавший ему: “Поэты всегда правы, история за них”. Во всяком случае, участь Мандельштама была облегчена: ему позволили переехать из Чердыни в Воронеж, где он провёл около трёх лет.
Воронежский период характеризуется необыкновенным подъёмом творческой энергии. А. Ахматова говорила, что простор, широта, глубокое дыхание проявились именно в стихах воронежского цикла. Контраст художественных достижений и повседневности в этот период разителен.
В мае 1937 года срок ссылки кончился. По приезде в Москву строил планы на будущее, радовался жизни. Но уже через несколько дней столкнулся с московскими порядками: из-за судимости в столице ему оставаться не разрешили – не позволили поселиться в своей собственной квартире. В начале июня гонимый поэт со своей женой поселился в Савёлово, посёлке на Волге. Он не мог знать, что ему остался только один год бродяжнической жизни до чуть более полугода в аду сталинских тюрем, этапов и транзитных лагерей.
В последний год жизни Мандельштам часто ездил в Москву, пытался найти работу, но все двери для него уже были закрыты. “Нам не на что было жить, — вспоминала Надежда Мандельштам, — и мы вынуждены были ходить по людям и просить помощи”.
В марте 1938 года с помощью Литературного фонда Мандельштам получил путёвку в дом отдыха. Он взял с собой книги – Данте, Пушкина, Хлебникова. Жилось ему там спокойно: чтение, прогулки на лыжах. Утром второго мая его разбудил стук в дверь. Мандельштам отворил, на пороге стояли двое в военной форме, которые предъявили ему ордер на арест…
Осуждён на пять лет исправительно-трудовых лагерей по обвинению в контрреволюционной деятельности.
Умирал поэт мучительно страшно. “Свет падал в ноги поэта – он лежал, как в ящике, в тёмной глубине нижнего ряда сплошных двухэтажных нар. Рукавицы давно украли: для краж там нужна была только наглость – воровали среди бела дня. Время от времени пальцы рук двигались, щёлкали, как кастаньеты, и ощупывали пуговицу, петлю, дыру на бушлате и снова останавливались…
Жизнь входила в него и выходила, и он умирал. Он вовсе не устал жить…, он верил в бессмертие своих стихов. Он писал и прозу – плохую, писал статьи. Но только в стихах он нашёл кое-что новое для поэзии, важное, как казалось ему всегда. Вся его прошлая жизнь была литературной книгой, сказкой, сном, и только настоящий день был подлинной жизнью…
К вечеру он умер.
Но списали его на два дня позднее – изобретательным соседям его удавалось при раздаче хлеба двое суток получать хлеб на мертвеца, мертвец поднимал руку, как кукла-марионетка.”
На земле нет могилы Мандельштама. Есть лишь где-то котлован, куда в беспорядке сброшены тела замученных людей, среди них, по-видимому, лежит и Поэт, как его звали в лагере. Хотя из других источников можно узнать, что могила Мандельштама уже найдена, но это лишь догадки и предположения.
Особенности творчества.
Первый свой поэтический сборник, вышедший в 1913 году, Мандельштам назвал “Камень”; и состоял он 23 стихотворений. Но признание к поэту пришло с выходом второго издания “Камня” в 1916 году, в который уже было включено 67 стихотворений. О книге в большинстве восторженно писали многие рецензенты, отмечая “ю велирное мастерство”, “чеканность строк”, “безупречность формы”, “отточенность стиха”, “несомненное чувство красоты”. Были, правда, и упрёки в холодности, преобладании мысли, сухой рассудочности. Да, этот сборник отмечается особой торжественностью, готической архитектурностью строк, идущей от увлечения поэтом эпохой классицизма и Древним Римом.
Не в пример другим рецензентам, упрекавшим Мандельштама в несостоятельности и даже подражании Бальмонту, Н. Гумилёв отметил именно самобытность и оригинальность автора: “Его вдохновителями были только русский язык…да его собственная видящая, слышащая, осязающая, вечно бессонная мысль…”
Слова эти тем более удивительны, что этнически Мандельштам не был русским.
Настроение “Камня”минорное. Рефрен большинства стихотворений – слово “печаль”: “О вещая моя печаль”, “невыразимая печаль”, “Я печаль, как птицу серую, в сердце медленно несу”, “Куда печаль забилась, лицемерка…”
И удивление, и тихая радость, и юношеская тоска – всё это присутствует в “Камне” и кажется закономерным и обычным. Но есть здесь и два-три стихотворения невероятно драматической, лермонтовской силы:
…Небо тусклое с отсветом странным —
Мировая туманная боль-
О, позволь мне быть также туманным
И тебя не любить мне позволь.
Во втором большом сборнике “Tristia”, как и в “Камне”, большое место занимает тема Рима, его дворцов, площадей, впрочем, как и Петербурга с его не менее роскошными и выразительными зданиями.
В этом сборнике есть цикл и любовных стихотворений. Часть из них посвящена Марине Цветаевой, с которой по свидетельству некоторых современников, у Мандельштама был “бурный роман”.
Не следует думать, что “романы” Мандельштама походили на игру “трагических страстей”. Влюблённость, как отмечали многие, почти постоянное свойство Мандельштама, но трактуется оно широко, — как влюблённость в жизнь. Вдова поэта в воспоминаниях и Ахматова в “Листках из дневника” довольно подробно рассказали о “донжуанском” списке Мандельштама. Сам этот факт говорит о том, что любовь для поэта – всё равно что поэзия.
Любовная лирика для Мандельштама светла и целомудренна, лишена трагической тяжести и демонизма. Вот одно из них посвящено актрисе Александринского театра О. Н. Арбениной – Гильденбранд, к которой поэт испытал огромное чувство:
За то, что я руки твои не сумел удержать,
За то, что предал солёные нежные губы,
Я должен рассвета в дремучем акрополе ждать.
Как я ненавижу пахучие древние срубы!
Несколько стихотворений Мандельштам посвятил А. Ахматовой. Надежда Яковлевна пишет о них: “Стихи Ахматовой – их пять… — нельзя причислить к любовным. Это стихи высокой дружбы и несчастья. В них ощущение общего жребия и катастрофы”.
Мандельштам влюблялся, пожалуй, до последних лет жизни. Но постоянной же привязанностью, его вторым “я” оставалось беспредельно преданная ему Надежда Яковлевна, его Наденька, как он любовно её называл. Свидетельством влюблённого отношения Осипа Эмильевича к жене могут служить не только письма, но и стихи.
Читатель может подумать, что Мандельштам во все времена писал только о любви, либо о древности. Это не так.
Поэт одним из первых стал писать на гражданские темы. Революция была для него огромным событием, и слово народ не случайно фигурирует в его стихах.
В 1933 году Мандельштам первый и единственный из живущих и признанных в стране поэтов, написал антисталинские стихи и прочёл их не менее чем полутору десяткам людей, в основном писателям и поэтам, которые, услышав их, приходили в ужас и открещивались: “Я этого не слышал, ты мне этого не читал.” Вот одно из них:
Мы живём, под собою не чуя страны,
Наши речи за десять шагов не слышны,
А где хватит на полразговорца,
Там припомнят кремлёвского горца.
Его толстые пальцы, как черви, жирны,
И слова, как пудовые гири, верны,
Тараканьи смеются глазища,
И сияют его голенища.
А вокруг него сброд тонкошеих вождей,
Он играет услугами полу людей.
Кто свистит, кто мяучит, кто хнычет,
Он один лишь бабачит и тычет.
Как подкову, дарит за указом указ –
Кому в пах, кому в лоб, кому в бровь, кому в глаз.
Что ни казнь у него – то малина
И широкая грудь осетина.
Анализ лирического стихотворения.
Это стихотворение до недавнего времени хранилось в архивах Госбезопасности и впервые было напечатано в 1963году на Западе, а у нас –только в 1987-м. И это не удивительно. Ведь
каким должен быть смелым поэт, решившийся на такой дерзкий поступок.
Многие критики расценивали его антисталинские стихотворения как вызов советской власти, оценивая его смелость, граничащую с сумасшествием, но, я думаю, такое мнение шло от желания видеть поэта с его сложной метафорикой, и как бы не от мира сего. Но Мандельштам был в здравом уме, просто с совершенно искренними чувствами он рисует атмосферу всеобщего страха, сковавшего страну в тот период времени. Это доказывают первые две строки этого стихотворения.
Поэт вовсе не был политиком и никогда не был антисоветчиком, антикоммунистом. Просто Мандельштам оказался инстинктивно прозорливее и мудрее многих, увидев жестокую, разрушавшую судьбы миллионов людей политику кремлёвских властителей. Это просто своеобразное сатирическое обличение зла.
Строка “Его толстые пальцы, как черви, жирны” выразительна, но, возможно, чересчур прямолинейна. А дальше? “И слова, как пудовые гири, верны, тараканьи смеются глазищья и сияют его голенища. В этих строках Мандельштам даёт полное описание “кремлёвского горца”. И как к месту следующая деталь – “сияющие голенища” – непременный атрибут сталинского костюма. И вот пожалуйста – внешний портрет готов.
Психологический портрет в следующих восьми строчках: двумя строками сначала идёт оценка “тонкошеих вождей” – нукеров, окрещённых “полулюдьми”. Трудно придумать более великолепную характеристику для этих, чьи нравственные качества оказались ниже человеческих пределов, людей. Сталин расстреливал их братьев, сажал в тюрьмы жён, и не нашлось ни одного, кто бы восстал и отомстил за себя и за страну.
Читая это стихотворение, мне невольно вспомнилась сказка о царе-самодуре, который постоянно кричал: “Казнить, или повесить, или утопить!” Только здесь, конечно, всё гораздо более зловеще.
Строчка “Что ни казнь у него – то малина”, на мой взгляд, весьма выразительна: здесь и сладострастие от упоения властью, и утоления кровожадности. А строчка “…и широкая грудь осетина” – прямой намёк на происхождение Сталина. А именно на легенду, говорившую об его осетинских корнях. Сталин к тому же вообще намекал, что он чуть ли не русский. Мандельштам с сарказмом говорит о непонятной национальности советского правителя.
Мне понравилось это стихотворение потому что оно бросает вызов политической и социальной жизни России. Я преклоняюсь перед смелостью Мандельштама, который один среди всей толпы, изнемогающей от несчастья, но живущей по принципу – “Нам всё не нравится, но мы терпим и молчим”, высказал всю свою критическую точку зрения на окружающее.
Список использованной литературы.
1. П. С. Ульяшов “Одинокий искатель”
2. Н. Струве “Осип Мандельштам”
3. И. И. Чкалов “Поэтика Мандельштама”
4. О. Э. Мандельштам “Сохрани мою речь…”
5. А. А. Ахматова “Воспоминания о Мандельштаме”
www.ronl.ru
Реферат - Осип Мандельштам - Рефераты на репетирем.ру
Осип Мандельштам
XX век принес человеку неслыханные страдания, но и в этих испытаниях научил его дорожить жизнью, счастьем: начинаешь ценить то, что вырывают из рук.
В этих обстоятельствах с новой силой проявилось подспудное, тайное, изначальное свойство поэзии, без которого все другие теряют силу. Свойство это – способность вызывать в душе человека представление о счастье. Так устроены стихи, такова природа стиховой речи.
Анненский, Кузмин, Ахматова, Мандельштам вернули слову его предметное значение, а поэзии – вещность, красочность, объемность мира, его живое тепло.
Осип Эмильевич Мандельштам – поэт, прозаик, критик, переводчик, - творческий вклад которого в развитие русской литературы требует внимательного историко-литературного анализа.
Осип Мандельштам родился в 1891 году в еврейской семье. От матери Мандельштам унаследовал, наряду с предрасположенностью к сердечным заболеваниям и музыкальностью, обостренное чувство звуков русского языка.
Мандельштам вспоминает: “Что хотела сказать семья? Я не знаю. Она была косноязычна от рождения - а между тем у нее было что сказать. Надо мной и над многими современниками тяготеет косноязычие рождения. Мы учились не говорить, а лепетать - и, лишь прислушиваясь к нарастающему шуму века и выбеленные пеной его гребня, мы обрели язык.”.
Мандельштам, будучи евреем, избирает быть русским поэтом - не просто “русскоязычным”, а именно русским. И это решение не такое само собой разумеющееся: начало века в России - время бурного развития еврейской литературы, как на иврите и на идише, так, отчасти, и на русском языке. Выбор сделан Мандельштамом в пользу русской поэзии и “христианской культуры”.
Все творчество Мандельштама можно разбить на шесть периодов:
1908 – 1911 – это «годы ученья» за границей и потом в Петербурге, стихи в традициях символизма;
1912 – 1915 - Петербург, акмеизм, «вещественные» стихи, работа над «Камнем»;
1916 – 1920 - революция и гражданская война, скитания, перерастание акмеизма, выработка индивидуальной манеры;
1921 – 1925 - промежуточный период, постепенный отход от стихотворства;
1926 – 1929 - мертвая стихотворческая пауза, переводы;
1930 – 1934 - поездка в Армению, возвращение к поэзии, «московские стихи»;
1935 – 1937 - последние, «воронежские» стихи.
Первый, наиболее ранний, этап творческой эволюции Мандельштама связан с его «учебой» у символистов, с участием в акмеистическом движении. На этом этапе Мандельштам выступает в рядах писателей-акмеистов. Но как же при этом очевидна его особость в их среде! Не искавший путей к революционным кругам поэт пришел к среде, во многом для него чужой. Вероятно, он был единственным акмеистом, который так отчетливо ощущал отсутствие контактов с «миром державным». Впоследствии, в 1931 году, в стихотворении «С миром державным я был лишь ребячески связан…» Мандельштам поведал, что в годы юности он насильственно принуждал себя к «ассимиляции» в чужеродном литературном кругу, слитом с миром, который не дал Мандельштаму реальных духовных ценностей:
И ни крупицей души я ему не обязан,
Как я ни мучал себя по чужому подобью.
В раннем стихотворении «Воздух пасмурный влажен и гулок…» прямо сказано об отчужденности, разобществленности, гнетущей многих людей в «равнодушной отчизне», - царской России:
Я участвую в сумрачной жизни,
Где один к одному одинок!
Это осознание социального одиночества порождало у Мандельштама глубоко индивидуалистические настроения, приводило его к поискам «тихой свободы» в индивидуалистическом бытии, к иллюзорной концепции самоотграничения человека от общества:
Недоволен стою и тих
Я – создатель миров моих…
(«Истончается тонкий тлен…»)
Мандельштам – искренний лирик и искусный мастер - находит здесь чрезвычайно точные слова, определяющие его состояние: да, он и недоволен, но и тих, смиренен и смирен, его воображение рисует ему некий иллюзорный, сфантазированный мир покоя и примирения. Но реальный мир бередит его душу, ранит сердце, тревожит ум и чувства. И отсюда в его стихах столь широко «разлившиеся» по их строкам мотивы недовольства действительностью и собой.
В этом «отрицании жизни», в этом «самоуничижении» и «самобичевании» есть у раннего Мандельштама нечто роднящее его с ранними символистами. С ранними символистами юного Осипа Мандельштама сближает и ощущение катастрофичности современного мира, выраженное в образах бездны, пропасти, обступающей его пустоты. Однако, в отличие от символистов, Мандельштам не придает этим образам никаких двусмысленных, многосмысленных, мистических значений. Он выражает мысль, чувство, настроение в «однозначащих» образах и сравнениях, в точных словах, приобретающих иной раз характер определений. Его поэтический мир – вещный, предметный, порою «кукольный». В этом нельзя не почувствовать влияния тех требований, которые в поисках «преодоления символизма» выдвинули предакмеистские и акмеистские теоретики и поэты, - требований «прекрасной ясности» (М.Кузмин), предметности деталей, вещности образов (С.Городецкий).
В таких строках, как:
Немного красного вина,
Немного солнечного мая, -
И, тоненький бисквит ломая,
Тончайших пальцев белизна, -
(«Невыразимая печаль…»)
Мандельштам необычайно близок к М.Кузмину, к красочности и конкретности деталей в его стихах.
Было время, - годы 1912-1916, - когда Мандельштама воспринимали как «правоверного» акмеиста. Поэт в ту пору сам содействовал такому восприятию его литературной позиции и творчества, вел себя как дисциплинированный член объединения. Но на самом деле он разделял далеко не все принципы, заявленные акмеистами в их декорациях. Весьма отчетливо можно увидеть различия между ним и таким поэтом акмеизма, каким был Н.Гумилев, сопоставив творчество обоих поэтов. Мандельштаму были чужды подчеркнутый аристократизм Гумилева, его антигуманистические идеи, холодность, бездушный рационализм ряда его произведений. Не только политически – в отношении к войне, революции – Мандельштам разошелся с Гумилевым, но и творчески. Как известно, Гумилев, претендовавший на преодоление символизма, его философии и поэтики, капитулировал перед ним, вернулся к символическому мистицизму и социальному пессимизму. Развитие Мандельштама было иным, противоположным: религиозность и мистика никогда не были ему свойственны, путь его эволюции был путем преодоления пессимистического мироотношения.
Литературные источники поэзии Мандельштама коренятся в русской поэзии XIX века, у Пушкина, Батюшкова, Баратынского, Тютчева.
Культ Пушкина начинается в творчестве Мандельштама уже на страницах книги «Камень». Петербургская тема у него овеяна «дыханием» пушкинского «Медного всадника»: тут и преклонение перед гением Петра, тут и образ пушкинского Евгения, резко противопоставленный «миру державному», образу предреволюционного, буржуазно-дворянского Петербурга:
Летит в туман моторов вереница,
Самолюбивый, скромный пешеход,
Чудак Евгений, бедности стыдится,
Бензин вдыхает и судьбу клянет!
(«Петербургские строфы»)
Тютчев также один из любимых русских поэтов Мандельштама, один из его учителей. В одной из своих ранних статей «Утро акмеизма» автор «Камня» прямо указывал на то, что заголовок его первой книги вызван к жизни тютчевским воздействием. «…Камень Тютчева, что, «с горы скатившись, лег в долине, сорвавшись сам собой или низвергнут рукой»- есть слово»,- написал Мандельштам.
Поэт, влюбленный в отечественную историю и в родной русский язык, Осип Мандельштам, подобно своим великим учителям, был отличным знатоком и приемником ряда лучших традиций мировой литературы. Он хорошо знал и любил античную мифологию и щедро пользовался ее мотивами и образами, знал и любил поэтов античных времен – Гомера, Гесиода, Овидия, Катулла.
В 1915 и в 1916 годах в поэзии Осипа Мандельштама появились отчетливые антицаристские и антивоенные мотивы. Цензура не дала поэту обнародовать стихотворение 1915 года «Дворцовая площадь», в котором она с полным основанием усмотрело вызов Зимнему дворцу, двуглавому орлу. В 1916 году поэт написал два антивоенных стихотворения, одно из которых появилось в печати только в 1918 году. Это стихотворение «Собирались эллины войною…» направленно против коварной, захватнической политики Великобритании. Другое антивоенное произведение – «Зверинец» - вышло в свет после революции, в 1917 году. Прозвучавшее в нем требование мира, выражало настроение широких народных масс, как и призыв к обузданию правительств воюющих стран.
Так еще в канун революции в творчество Осипа Мандельштама вошла социальная тема, решаемая на основе общедемократических убеждений и настроений. Ненависть к «миру державному», к аристократии, к военщине сочеталась в сознании поэта с ненавистью к буржуазным правительствам ряда воюющих европейских стран и к отечественной буржуазии. Именно поэтому Мандельштам иронически отнесся к деятелям Временного правительства, к этим врагам мира, стоявшим за продолжение войны «до победного конца».
Исторический опыт военных лет, воспринятый отзывчивым сердцем поэта, подготовил Мандельштама к политическому разрыву со старым миром и принятию Октября. При этом возникшее у поэта отвращение к сердечно-холодной интеллектуальной элите, к снобизму также содействовало его отходу от акмеистической группы. Литераторы из «Цеха поэтов» стали ему духовно чуждыми. Нравственно опустошенные эстеты вызывали у него раздражение и негодование.
«Октябрьская революция не могла не повлиять на мою работу, так как отняла у меня «биографию», ощущение личной значимости. Я благодарен ей за то, что она раз навсегда положила конец духовной обеспеченности и существованию на культурную ренту… Чувствую себя должником революции…»,- писал Мандельштам в 1928 году.
Все написанное поэтом в этих строках было сказано с полной, с предельной искренностью. Мандельштам действительно тяготился «биографией» - традициями семейной среды, которые были ему чужды. Революция помогла рубить путы, сковывающие его духовные порывы. В отказе от ощущения личной значимости было не самоуничижение, а то духовное самочувствие, которое было свойственно ряду писателей-интеллигентов (Брюсову, Блоку и др.) и выражало готовность пожертвовать личными интересами во имя общего блага.
Такого рода настроения выразились на страницах второй книги поэта – сборника «Tristia», - в стихах, написанных в период революции и гражданской войны.
Книга «Tristia» представляет по сравнению с книгой «Камень» принципиально новый этап эстетического развития Мандельштама. Структура его стихотворений по-прежнему архитекторична, но прообразы его «архитектуры» лежат теперь не в средневековой готике, а в древнеримском зодчестве, в эллинистическом зодчестве. Эту особенность являют и самые мотивы многих стихов, мотивы обращений к культурам античной Греции и древнего Рима, к поискам отражения эллинистических традиций в Тавриде, в Крыму.
Стихотворения, вошедшие в сборник «Tristia», подчеркнуто классицистичны, иные из них даже своими размерами, своей поэтической «поступью»: «Золотистого меда струя из бутылки текла…», «Сестры – тяжесть и нежность, одинаковы ваши приметы…».
В «Камне» человек нередко представал игрушкой рока, судьбы, «ненастоящим», жертвой всепоглощающей пустоты. В «Tristia» человек – центр вселенной, труженик, созидатель. Небольшое, восьмистрочное, стихотворение с присущей Мандельштаму точностью слов - «определений» выражает гуманистические основы его миропонимания:
Пусть имена цветущих городов
Ласкают слух значительностью бренной.
Не город Рим живет среди веков,
А место человека во вселенной.
Им овладеть пытаются цари,
Священники оправдывают войны,
И без него презрения достойны,
Как жалкий сор, дома и алтари.
Этим преклонением перед человеком, верой в него, любовью к нему проникнуты и стихи о Петербурге, созданные в годы гражданской войны. Стихи эти трагичны, Петербург – Петроград – Петрополь казался Мандельштаму умирающим городом, гибнущим «в прекрасной нищете». И уже не слова – «определения», а слова – метафоры выразили на сей раз мандельштамовскую веру в человека, бессмертного, как природа:
Все поют блаженных жен родные очи,
Все цветут бессмертные цветы.
(«В Петербурге мы сойдемся снова…»)
Любовная тема занимает небольшое место в лирике Мандельштама. Но и она в «Tristia» существенно иная, нежели в «Камне». Если в «Камне» любимой исполнен печали, удаленности от мира, бесплотности (стихотворение «Нежнее нежного…»), то в «Tristia» он земной, плотский, и сама любовь, - хотя и мучительная, трагичная, - земная, плотская (стихотворение «Я наравне с другими…»).
Осип Мандельштам прошел определенный путь развития от «Камня» до «Tristia», он принял революцию, приветствовал новую современность, но, будучи воспитан в традициях идеалистической философии истории, не постиг ее социалистического содержания и характера, и это, безусловно, стало помехой к тому, чтобы открыть страницы своих произведений новым темам и новым образам, рождаемым новой эпохой.
Между тем революционная современность все более властно входила в жизнь страны и народа. Осип Мандельштам, несомненно, чувствовал, что его поэзия, искренняя и эмоциональная, нередко оказывается в стороне от современности. Все больше и больше стал он задумываться над возможностями и путями преодоления известной отчужденности его поэзии от современной жизни. Нет сомнения в том, что он серьезно думал и относительно собственного духовного роста, но этот рост тормозился пережитками общедемократических представлений и иллюзий, преодоление которых все еще не давалось поэту с должной полнотой и основательностью. Думал он и о языковой «перестройке» своей лирики, о возможностях и путях обновления языка.
Стихи первой половины двадцатых годов отмечены стремлением к «опрощению» языка, к «обмирщению» слова, - по языку, образности, жанровым особенностям и поэтическому строю они существенно отличаются от стихов сборника «Tristia». Обновление языка шло у Мандельштама в различных направлениях – к предельной простоте, к поистине прекрасной ясности и к неожиданным, «небывалым», усложненным сравнениям и метафорическим конструкциям.
Итак, большая простота и ясность, простота простейшего повествования, песенки, романса:
Сегодня ночью, не солгу,
По пояс в тающем снегу
Я шел с чужого полустанка,
Гляжу – изба, вошел в сенцы -
Чай с солью пили чернецы,
И с ними балует цыганка.
Мандельштам – поэт с обостренным интересом к истории, к историческим параллелям, со стремлением мыслить широкими историческими обобщениями – пору напряженно думает о прошлом, о современности, о будущем, о связях прошедшего с грядущим, об отношении современности к минувшему и к исторической перспективе.
В раздумьях о современности у Мандельштама – поэта выступает впервые столь отчетливо «сформулированная» тема острых идейных конфликтов. В стихотворении «1 января 1924» она предстает в форме сильного, драматичного конфликта. Поэт ощущает себя пленником умирающего XIX века, его «больным сыном» с твердеющим в крови «известковым слоем». Он чувствует себя потерянным в современности, вскормившей его – своего ныне «стареющего сына»:
О глиняная жизнь! О умиранье века!
Боюсь, лишь тот поймет тебя,
В ком беспомощная улыбка человека,
Который потерял себя.
Однако Мандельштам не хотел сдаваться «власти преданья», подчиниться давлению прошлого. Он противопоставляет этой роковой власти, этому тяжелому давлению голос совести и верность присяге, которую он дал победившему в революции новому миру:
Мне хочется бежать от моего порога.
Куда? На улице темно,
И, словно сыплют соль мощеною дорогой,
Белеет совесть предо мной.
На заре нового десятилетия, тридцатых годов, Мандельштам ринулся в жизнь. Он совершил чрезвычайно важное для него путешествие в Армению, которое дало в его творчестве обильный «урожай» - поэтический и прозаический. Появились цикл стихов об Армении, очерковая повесть «Путешествие в Армению». Произведения эти стали большими удачами писателя, они и по сие время читаются с любовным вниманием.
Многое взволновало в Армении поэта – ее история, ее древняя культура, ее краски и ее камни. Но больше всего обрадовали его встречи с людьми, с народом молодой советской республики.
Мандельштам не лукавил, никогда и ни в чем. Его поэзия все больше, все откровеннее выражала состояние его духовного мира. И она говорила о том, что прилив бодрости, испытанный им в Армении, был именно приливом. Но довольно скоро волна бодрых чувств пошла на спад, и поэт снова погрузился в мучительные, нервические раздумья о своем отношении к современности, к новому веку.
Приезд в Ленинград в конце 1930 года, - приезд в город его детства и юности, в город революции – вызвал у поэта очень разные стихи: и ясные, просветленные, и горькие, скорбные. Тема расчета с прошлым сильно прозвучала в стихотворении «С миром державным я был лишь ребячески связан…». Но еще несколькими неделями ранее Мандельштам написал стихотворение «Я вернулся в мой город, знакомый до слез…», где выражено ощущение трагической связи с прошлым – связи эмоциональной памяти, где не оставалось места для восприятия нового, современного.
Поэзия Мандельштама становится в начале 30-х годов поэзией вызова, гнева, негодования:
Пора вам знать, я тоже современник,
Я человек эпохи Москвошвея, -
Смотри, как на мне топорщится пиджак,
Как я ступать и говорить умею!
Попробуйте меня от века оторвать, -
Ручаюсь вам - себе свернете шею!
В середине 1931 года в стихотворении «Полночь в Москве…» Мандельштам снова продолжает разговор с эпохой. Он снова борется с мыслью о том, что может быть не понят новым веком. Он пишет о верности демократическим традициям.
Чур! Не просить, не жаловаться, цыц!
Не хныкать!
Для того ли разночинцы
Рассохлые топтали сапоги,
Чтоб я теперь их предал?
В ноябре 1933 года Мандельштамом были написаны стихи против Сталина
Мы живем, под собою не чуя страны,
Наши речи за десять шагов не слышны,
А где хватит на полразговорца,
Там припомнят кремлевского горца...
В своих воспоминаниях о поэте Мандельштаме Анна Андреевна Ахматова привела знаменательную фразу, произнесенную им в Москве в начале 1934 года: «Стихи сейчас должны быть гражданскими» и прочел ей свое «крамольное» стихотворение о Сталине – «Мы живем, под собою не чуя страны…».
13 мая 1934 года Мандельштам был арестован и выслан в Чердынь. Арест очень тяжело сказался на Мандельштаме, временами у него наступало помрачение сознания. Не признавая и все же каждодневно ощущая себя “тенью”, изверженной из мира людей, поэт проходит через свое последнее искушение: поддаться иллюзорному соблазну вернуться в жизнь. Так возникает “Ода Сталину”. И все-таки работа над “Одой” не могла не быть помрачением ума и саморазрушением гения.
Стихотворение «Если б меня наши враги взяли…» было так же задумано во славу Сталина под влиянием все туже затягивающейся петли вокруг шеи еще живого поэта. Однако, предполагая сочинить нечто вроде хвалебной оды, Мандельштам увлекся силой сопротивления и написал торжественную клятву во имя Поэзии и народной Правды. И только финал выглядит в этом контексте пристегнутым и фальшивым добавлением:
Если б меня наши враги взяли
И перестали со мной говорить люди,
Если б лишили меня всего в мире,
Права дышать и открывать двери
И утверждать, что бытие будет,
И что народ, как судия, судит;
Если б меня смели держать зверем,
Пищу мою на пол кидать стали б,
Я не смолчу, не заглушу боли,
И раскачав колокол стен голый,
И разбудив вражеской тьмы угол,
Я запрягу десять волов в голос
И поведу руку во тьме плугом,
И в океан братских очей сжатый,
Я упаду тяжестью всей жатвы,
Сжатостью всей рвущейся вдаль клятвы,
И в глубине сторожевой ночи
Чернорабочие вспыхнут земли очи.
И промелькнет пламенных лет стая,
Прошелестит спелой грозой Ленин,
И на земле, что избежит тленья,
Будет будить разум и жизнь Сталин.
Наперекор постоянной житейской неустроенности, наперекор все развивавшейся нервной болезни, продолжался идейно-эстетический рост поэта. Накапливались мысли, чувства, образы, выражавшие не только решимость Мандельштама дружить с веком, но и его реальную, неразрывную духовную связь с ним.
Так называемые «воронежские тетради» (1935-1937) – безусловно, крупное поэтическое явление. Несмотря на незавершенность, фрагментарность ряда стихотворений, «тетради» представляют нам высокие образцы проникновенной патриотической лирики. Многие из тех благородных мыслей и чувств, которые накапливались и росли в сознании и сердце Мандельштама, получили свое поэтическое воплощение в строках «воронежских тетрадей», остававшихся долгое время, до 60-х годов, неизвестными советским читателям.
В воронежских стихах господствуют мотивы исповедальные, мотивы самораскрытия духовного мира поэта. Но при этом значительно шире, чем прежде, предстают в них черты эпические, черты облика современности, освещенные авторским отношением.
Насколько четче, определеннее, политически конкретнее стали лирические признания поэта:
Я должен жить, дыша и большевея…
(«Стансы»)
Перед лицом обрушившихся на него бед больной поэт сохраняет силу и мужество, чтобы в тех же «Стансах» заявить:
И не ограблен я, и не надломлен,
Но только что всего переогромлен.
Как «Слово о полку», струна моя туга…
В марте 1937 года, больной, предчувствующий скорую смерть, поэт писал о своей дружбе с жизнью, о своей преданности людям:
И когда я умру, отслуживши,
Всех живущих прижизненный друг,
Чтоб раздался и шире и выше
Отклик неба во всю мою грудь!
(«Заблудился я в небе, - что делать?..»)
2 мая 1938 года повторный арест. В лагере под Владивостоком 27 декабря 1938 года Осип Мандельштам умер. Все было кончено.
Эпоха, век ждали от Осипа Мандельштама большего, чем он сделал, - он знал об этом, знал и мучался этим. Он не сумел быстро расстаться со всеми «родимыми пятнами» прошлого. Но все, что было им написано, все было создано честно, убежденно, искренне, талантливо. Все было написано умным, трепетным, ищущим мастером.
СПИСОК ИСПОЛЬЗУЕМОЙ ЛИТЕРАТУРЫ:
1.М.Л. Гаспаров «Эволюция Метрики Мандельштама».
2. Э.Г. Герштейн «О гражданской поэзии Мандельштама».
3.Александр Кушнер «Выпрямительный вздох».
4.Александр Дымшиц «Заметки о творчестве О.Мандельштама».
10
ref.repetiruem.ru
Реферат Мандельштам Осип
Реферат на тему:
План:
- Введение
- 1 Биография
- 2 Аресты, ссылки и гибель
- 3 Отзывы
- 4 Память
- 5 Адреса в Санкт-Петербурге — Петрограде — Ленинграде
- 6 Авторитетные издания
- 7 Литература об О. Э. Мандельштаме Примечания
Введение
О́сип Эми́льевич Мандельшта́м (имя при рождении — Ио́сиф; 3 (15) января 1891, Варшава — 27 декабря 1938, лагерный пункт Вторая речка под Владивостоком) — русский поэт, прозаик, эссеист, переводчик и литературный критик, один из крупнейших русских поэтов XX века[1].
1. Биография
Осип Мандельштам родился 3 января (15 января по новому стилю) 1891 года в Варшаве. Отец, Эмилий Вениаминович (Эмиль, Хаскл, Хацкель Бениаминович) Мандельштам (1856—1938), был мастером перчаточного дела, состоял в купцах первой гильдии, что давало ему право жить вне черты оседлости, несмотря на еврейское происхождение. Мать, Флора Осиповна Вербловская (1866—1916), была музыкантом.
В 1897 году семья Мандельштамов переехала в Петербург. Осип получил образование в Тенишевском училище (с 1900 по 1907 годы), одном из наиболее прогрессивных учебных заведений того времени. С детства находился под впечатлением архитектурно-исторического облика Петербурга, его стройного «миража», воспринимаемого по контрасту с родовыми чертами быта и религиозного ритуала еврейской диаспоры. В 1908—1910 годы Мандельштам учился в Сорбонне и в Гейдельбергском университете. В 1911 году для того, чтобы облегчить поступление в Петербургский университет, Мандельштам крестился у методистского пастора[2]. 10 сентября того же года он был зачислен на романо-германское отделение историко-филологического факультета Петербургского университета, где обучался с перерывами до 1917 года.
Начинал поэтическую карьеру как символист, последователь прежде всего Поля Верлена и Фёдора Сологуба, а также предтечи символистов — Фёдора Ивановича Тютчева. Первая публикация — журнал «Аполлон», 1910 г., № 9. Печатался также в журнале «Гиперборей». В конце 1912 года вошёл в группу акмеистов. В акмеизме он увидел, в первую очередь, апологию органического единения хаоса (природа) и жёстко организованного космоса (архитектура) в противовес размытости и иррациональности символизма. Дружбу с акмеистами (Анной Ахматовой и Николаем Гумилевым) считал одной из главных удач своей жизни. Поэтические поиски этого периода отразила дебютная книга стихов «Камень» (три издания: 1913, 1916 и 1922).
Стихи времени Первой мировой войны и революции (1916—1920) составили вторую книгу «Tristia» («книгу скорбей», заглавие восходит к Овидию), вышедшую в 1922 году. Её авторский вариант появился в 1923 под заглавием «Вторая книга» и с общим посвящением «Н. Х.» — Надежде Яковлевне Хазиной, жене поэта (их знакомство состоялось в Киеве, в мае 1919 года). В книге отчётливо прослеживается эволюция от акмеистического, рационального, к иррациональному (для Мандельштама всегда — трагическому), к поэтике сложнейших ассоциаций. В гражданскую войну скитался по России (Украина, Крым, Грузия и т. д.).
Дальнейшая эволюция поэтики отражается в стихотворениях 1920-х с их затемненностью и многочисленными культурными аллюзиями. С мая 1925 по октябрь 1930 годов наступает стиховая пауза в творчестве. В это время пишется проза, к созданной в 1923 автобиографии «Шум времени» прибавляется варьирующая, в первую очередь, гоголевские мотивы повесть «Египетская марка» (1927). В 1928 году печатается последний прижизненный поэтический сборник «Стихотворения», а также книга его избранных статей «О поэзии».
В 1930 году после путешествия на Кавказ Осип Мандельштам возвращается к написанию стихов, в которых демонстративно рвёт не только с советской действительностью, но и с культурной традицией в целом и берет на себя миссию создания новой культуры, от нуля, «из кремня», не опирающейся на достижения предшественников. «Прощанием» с культурой стало программное поэтологическое эссе «Разговор о Данте» (1933 год).
2. Аресты, ссылки и гибель
Мандельштам после ареста. Фотография НКВД
В ноябре 1933 года, на пике своей ненависти к советскому официозу, Осип Мандельштам пишет злую антисталинскую эпиграмму «Мы живём, под собою не чуя страны…»[3], за которую в ночь с 13 на 14 мая 1934 года его арестовывают и отправляют в ссылку в Чердынь (Пермский край), затем разрешают выбрать другое место поселения. Мандельштам выбирает Воронеж (1934—1937). Бо́льшая часть стихотворений, созданных в воронежский период, отразила стремление бесповоротно деформированного арестом и болезнями поэта выговориться сполна, сказать своё последнее слово.
В мае 1937 года поэт получил разрешение выехать из Воронежа.
В заявлении секретаря Союза писателей СССР В.Ставского 1938 года на имя наркома внутренних дел Н. И. Ежова предлагалось «решить вопрос о Мандельштаме», его стихи названы «похабными и клеветническими», вскоре поэт был арестован. Иосиф Прут и Валентин Катаев были названы в письме как «выступавшие остро» в защиту Осипа Мандельштама.
Мандельштама арестовали вторично и отправили по этапу в лагерь на Дальний Восток.
Осип Мандельштам скончался 27 декабря 1938 года от тифа в пересыльном лагере Владперпункт (Владивосток). Реабилитирован посмертно: по делу 1938 года — в 1956, по делу 1934 года — в 1987[4]. Местонахождение могилы поэта до сих пор неизвестно.
3. Отзывы
- «Моя оценка О. Мандельштама: он — первоклассный поэт, но абсолютно несовременен» (Николай Бухарин, 1934 год)[5].
4. Память
Мандельштам — юбилейная открытка с оригинальной маркой. СССР, 1991
- С 1960-х годов Мандельштам упоминается в мемуарах и критических статьях, появляются редкие публикации стихов в журналах (преимущественно периферийных). Объявленный в планах на 1959 год том произведений Мандельштама в серии «Библиотека поэта» был издан только в 1973 очень малым тиражом с охранительным предисловием Ал. Дымшица. Мандельштам не был включен в четырехтомник «Русские поэты» (1966—1970).
- В начале 1980-х годов песни на стихи Мандельштама исполняли Алла Пугачёва и Елена Камбурова.
- В 1999 году во Владивостоке был открыт памятник Осипу Эмильевичу Мандельштаму, автор памятника Ненаживин Валерий.[6]
Мемориальная доска на здании Литературного института в Москве (Тверской бульвар, 25)
Памятник поэту в Воронеже
- 4 сентября 2008 года был открыт памятник в Воронеже, в парке «Орлёнок».
- 28 ноября 2008 года памятник был открыт в центре Москвы на пересечении улицы Забелина и Старосадского переулка, во дворе дома, в котором поэт гостил у своего брата Александра.[7]
- В 2011 году открылся первый музей О. Э. Мандельштама — в городе Фрязино Московской области.[8][9]
5. Адреса в Санкт-Петербурге — Петрограде — Ленинграде
- 1899—1900 — доходный дом — Офицерская улица, 17;
- 1901—1904 — доходный дом — Литейный проспект, 49;
- 1904—1905 — Литейный проспект, 15;
- 1907 год — доходный дом А. О. Мейера — Николаевская улица, 66;
- 1908 год — доходный дом — Сергиевская улица, 60;
- 1910—1912 — доходный дом — Загородный проспект, 70;
- 1913 год — доходный дом — Загородный проспект, 14;
- 1914 год — доходный дом — Ивановская улица, 16;
- 1915 год — Малая Монетная улица, 15;
- 1917—1918 — квартира М. Л. Лозинского — Каменноостровский проспект, 24, кв. 35;
- осень 1920 — 02.1921 года — ДИСК — проспект 25-го Октября, 15;
- лето 1924 года — квартира Марадудиных в дворовом флигеле особняка Е. П. Вонлярлярского — улица Герцена, 49, кв. 4;
- конец 1930 — 01.1931 года — доходный дом — 8-я линия, 31;
- 1933 год — гостиница «Европейская» — улица Ракова, 7;
- осень 1937 года — дом Придворного конюшенного ведомства — набережная канала Грибоедова, 9.
6. Авторитетные издания
- Мандельштам О. Э. Собрание сочинений в трёх томах. Вступительные статьи проф. Кларенса Брауна, проф. Г. П. Струве и Б. А. Филиппова. — Washington: Inter-Language Literary Associates/Международное Литературное Содружество, 1967. Четвёртый, дополнительный том: Мандельштам, Осип. Собрание сочинений. IV — дополнительный том. Под редакцией Г. Струве, Н. Струве и Б. Филиппова. — Paris: YMCA-Press, 1981.
- Мандельштам О. Э. Полное собрание стихотворений. — СПб., 1995. (Новая библиотека поэта)
- Мандельштам О. Э. Стихотворения. Проза. / Сост., вступ. статья и коммент. М. Л. Гаспарова. — М.: АСТ, Харьков: Фолио, 2001. — 736 с. (Библиотека поэта)
- Мандельштам О. Э. Полное собрание сочинений и писем. В 3 т. М.: Прогресс-Плеяда, 2009—2011.
- Т. 1. Стихотворения. / Вступ. ст. Вяч. Вс. Иванова, подг. текста и комм. А. Г. Меца. 2009. 808 стр. ISBN 978-5-93006-095-9
- Т. 2. Проза. / Сост. А. Г. Мец. 2010. 760 стр. ISBN 978-5-93006-088-1
- Т. 3. Проза. Письма. / Сост. А. Г. Мец. 2011. 944 стр. ISBN 978-5-904995-10-2
7. Литература об О. Э. Мандельштаме
Исследования
- Гаспаров М. Л. Мандельштамовское «Мы пойдем другим путем»: о стихотворении «Кому зима арак и пунш голубоглазый…» // Новое литературное обозрение. — 2000. — № 41.
- Гаспаров М. Л. О. Мандельштам. Гражданская лирика 1937 года. — М., 1996.
- Гаспаров М. Л. Осип Мандельштам. Три его поэтики // Гаспаров М. Л. О русской поэзии. Анализы. Интерпретации. Характеристики. — СПб.: Азбука, 2001. С. 193—259.
- Жолковский А. К. «Я пью за военные астры»: поэтический автопортрет Мандельштама // Жолковский А. К. Избранные статьи о русской поэзии: Инварианты, структуры, стратегии, интертексты. — М.: РГГУ, 2005.
- Иванов Вяч. Вс. Стихотворение Осипа Мандельштама «Рояль» //
- Левин Ю. И. Избранные работы. Поэтика. Семиотика. — М., 1998. (Работы о Мандельштаме составляют 2/3 сборника).
- Лекманов О. А. Мандельштам . — М.: Мол. гвардия, 2004. — 255 с. (Жизнь замечательных людей. Вып. 888.)
- Мандельштам, Надежда Яковлевна. Воспоминания. М.: Книга, 1989.
- Мандельштам, Надежда Яковлевна. Вторая книга. — М.: Московский рабочий, 1990.
- Мусатов В. В. Лирика Осипа Мандельштама. — Киев, 2000.
- Панова Л. Г. «Мир», «пространство», «время» в поэзии Осипа Мандельштама. М.: Языки славянской культуры, 2003. — 808 с («Studia philologica».) — ISBN 1726-135X, ISBN 5-94457-086-5
- Ронен О. Похороны солнца в Петербурге. О двух театральных стихотворениях Мандельштама // Звезда. — 2003. — № 5.
- Ронен О. Поэтика Осипа Мандельштама. — СПб., 2002.
- Сегал Д. М. Осип Мандельштам. История и поэтика. — Иерусалим, 1998.
- Семенко И. М. Поэтика позднего Мандельштама. — М., 1997.
- Тарановский К. Ф. О поэзии и поэтике. — М., 2000. (Работы о Мандельштаме составляют более половины сборника).
- Dutli R. Meine Zeit, mein Tier. Ossip Mandelstam. Eine Biographie. — Zürich, 2003.
- Nilsson N. A. Osip Mandel’štam: Five Poems. — Stockholm, 1974.
- Ronen O. An Approach to Mandelstam. — Jerusalem, 1983.
Художественная литература
- Шаламов В. Шерри-Бренди. — Москва. — 1988. — № 9. (Впервые.)
Публицистика
- Я вернулся в мой город: Петербург Мандельштама. Л.:"Свеча", 1991
Примечания
- Литературно-исторический комментарий - books.google.com/books?id=QPrx037ht4EC&pg=PA460
- Воспоминания брата поэта, Е. Э. Мандельштама - magazines.russ.ru/novyi_mi/1995/10/mandel.html
- Мандельштам О. «Мы живём под собою не чуя страны… - www.litera.ru/stixiya/authors/mandelshtam/my-zhivem-pod.html» // Строфы века: Антология русской поэзии. Минск, М.: Полифакт, 1995.
- Справка Генеральной прокуратуры СССР - www.belolibrary.imwerden.de/books/Kuvaldin/kuvaldin_mandelshtam.htm по книге: Юрий Кувалдин. Улица Мандельштама. Повести. Издательство «Московский рабочий», 1989, 304 с.
- СЛУЧАЙ МАНДЕЛЬШТАМА - www.lechaim.ru/ARHIV/142/sarnov.htm
- Владивосток — единственный в России город, в котором есть памятник Осипу Мандельштаму - www.rg.ru/2008/01/17/reg-primorie/mandelshtam.html // Российская газета. 17.01.2008.
- Памятник Мандельштаму открылся в Москве - www.vz.ru/news/2008/11/28/233589.html // Взгляд. — 28 ноября 2008
- Сурат И. О Мандельштаме устные заметки - www.echo.msk.ru/programs/time/745722-echo/. Передача радиостанции «Эхо Москвы» «Непрошедшее время». Эфир от 30.1.2011.
- Агентство новостей Подмосковья. Власти города Фрязина окажут поддержку музею Осипа Мандельштама - www.mosoblpress.ru/38/17737/. 19 Января 2011, 15:56.
Категории: Персоналии по алфавиту, Родившиеся 15 января, Репрессированные в СССР, Умершие в 1938 году, Родившиеся в 1891 году, Русские поэты, Писатели по алфавиту, Переводчики поэзии на русский язык, Поэты Санкт-Петербурга, Родившиеся в Варшаве, Умершие 27 декабря, Умершие в Приморском крае, Осип Мандельштам, Акмеизм, Переводчики России, Литературоведы России, Поэты Воронежа, Умершие в местах лишения свободы, Умершие от тифа, Выпускники Тенишевского училища.
Текст доступен по лицензии Creative Commons Attribution-ShareAlike.wreferat.baza-referat.ru
Реферат - Творчество Осипа Мандельштама
.
Эпоха серебряного века и Осип Мандельштам
Эпохи одна от другой отличаются во времени, как страны в пространстве, и когда говорится о нашем серебряном веке, мы предсталяем себе какое-то яркое, динамичное, сравнительно благополучное время со своим особенным ликом, резко отличающее от того, что было до, и что настало после. Эпоха серебряного века длиною от силы в четверть века простирается между временем Александра Ш и семнадцатым годом.[1]
На протяжении серебряного века в нашей литературе проявило себя четыре поколения поэтов: бальмонтовское (родившиеся в 60-е и начале 70-х годов прошлого века), блоковское (родившиеся около 1880-го), гумилевское (родившиеся около 1886 г.), и, наконец, поколение, родившееся в девяностые годы: Г. Иванов, Г. Адамович, М. Цветаева, С. Есенин, В. Маяковский, О. Мандельштам и др.[2]
В письме Мандельштама к Тынянову от 21 января 1937 года есть слова: “Вот уже четверть века, как я, мешая важное с пустяками, наплываю на русскую поэзию, но вскоре стихи мои сольются с ней, кое-что изменив в ее строении и составе”. Все исполнилось, все сбылось. Его стихов невозможно отторгнуть от полноты русской поэзии. Масштаб мандельштамовского творчества — объективно уже вне споров. Другое дело, что всегда будут люди, которых Мандельштам просто раздражает; что же, в его мысли, в его поэзии, во всем его облике и впрямь есть нечто царапающее, задевающее за живое, принуждающее к выбору между преданностью, которая просит все, и нелюбовью, которая не примет ничего. Отнестись к нему “академически”, то есть безразлично,- не удается. Прописать бесприютную тень бесприютного поэта в ведомственном доме отечественной литературы, отнести для него нишу в пантеоне и на этом успокоиться — самая пустая затея. Уж какой там пантеон, когда у него нет простой могилы, и это очень важная черта его судьбы.[3]
Россия Осипа Мандельштама
1. Истоки и универсализм поэзии Мандельштама
Осип Мандельштам родился в 1891 году в еврейской семье. От матери Мандельштам унаследовал, наряду с предрасположенностью к сердечным заболеваниям и музыкальностью, обостренное чувство звуков русского языка.
Мандельштам вспоминает: “Что хотела сказать семья? Я не знаю. Она была косноязычна от рождения,- а между тем у нее было что сказать. Надо мной и над многими современниками тяготеет косноязычие рождения. Мы учились не говорить, а лепетать — и, лишь прислушиваясь к нарастающему шуму века и выбеленные пеной его гребня, мы обрели язык.”[4]
Мандельштам будучи евреем избирает быть русским поэтом — не просто “русскоязычным”, а именно русским. И это решение не такое само собой разумеющееся: начало века в России — время бурного развития еврейской литературы, как на иврите и на идише, так, отчасти, и на русском языке. Выбор сделан Мандельштамом в пользу русской поэзии и “христианской культуры”. [5]
Мандельштам был потрясен примером Чаадаева — русского человека, и притом человека пушкинской эпохи, то есть самой органичной эпохи русской культуры, избравшего католическую идею единства. Мандельштам угадывает в чаадаевой мысли освобождающий парадокс, родственный тем парадоксам, без которых не мог жить он сам; не вопреки своему русскому естеству, а благодаря ему, ведомый русским духовным странничеством. “Мысль Чаадаева национальна в своих истоках, и там где вливается в Рим. Только русский человек мог открыть этот запад… Туда… Чаадаев принес нравственную свободу, дар русской земли, лучший цветок, ею взращенный”,- писал Мандельштам в 1915 году в статье о Чаадаеве.[6]
И Мандельштам пожелал “не стать, а быть русским”. Mандельштам писал: “Весь стройный мираж Петербурга был только сон, блистательный покров, накинутый над бездной, а кругом простирался хаос иудейства, не родина, не дом, не очаг, а именно хаос, незаконный утробный мир, откуда я вышел, которого я боялся, о котором я смутно догадывался и бежал, всегда бежал” .[7]
В этом бегстве для мандельштамовской поэзии противоположение родимого и страшного “утробного мира” и “тоски по мировой культуре”. Соединяя в себе еврейство и Россию, мандельштамовская поэзия несет в себе универсализм, соединяя в себе национальное русское православие и национальный практикуляризм евреев. [8]
Посох мой, моя свобода -
Сердцевина бытия,
Скоро ль истиной народа
Станет истина моя?
Я земле не поклонился
Прежде, чем себя нашел;
Посох взял, развеселился
И в далекий Рим пошел.
А снега на черных пашнях
Не растают никогда,
И печаль моих домашних
Мне по-прежнему чужда.
Снег растает на утесах,
Солнце истины палим,
Прав народ, вручивший посох
Мне, увидевшему Рим!
2. Своеобразие поэзии Мандельштама
Первая русская революция и события, сопутствующие ей, для мандельштамовского поколения совпали со вступлением в жизнь. В этот период Мандельштама заинтересовала политика, но тогда, на переломе от отрочества к юности, он оставил политику ради поэзии.
В мир русской традиции, как и в мир новой символистской, эстетической культуры, Мандельштама ввел его учитель словесности В.В. Гиппиус. В ”Шуме времени”, в главе специально посвященной В.В. Гиппиусу, Мандельштам пишет, как много для него значит этот человек.[9]
В творчестве Мандельштама заявляет о себе до упрямства последовательная художническая воля, обходящаяся без демонстративного вызыва. Над техникой, над образностью господствует принцип аскетической сдержанности. У него преобладают рифмы “бедные”, часто глагольные или грамматические, создающие ощущение красоты и прозрачности:
Никто тебя не проведет
По зеленеющим долинам, И рокотаньем соловьиным
Никто тебя не позовет,-
Когда, закутанный плащом,
Не согревающим, но милым...
Все это сделано для того, чтобы рифма как таковая не становилась самостоятельным источником возбуждения, не застилала собой чего-то иного. В лексике ценится не столько богатство, сколько жесткий отбор.
Мандельштам избегает слов, чересчур бросающихся в глаза: у него нет ни разгула изысканных архаизмов, как у Вячеслава Иванова, ни нагнетания вульгаризмов, как у Маяковского, ни обилия неологизмов, как у Цветаевой, ни наплыва бытовых оборотов и словечек, как у Пастернака. [10]
Есть целомудренные чары — Высокий лад, глубокий мир,
Далеко от эфирных лир
Мной установленные лары.
У тщательно обмытых ниш
В часы внимательных закатов
Я слушаю моих пенатов
Всегда восторженную тишь.
3. Россия в поэзии и прозе О. Мандельшма
Начало первой мировой войны — рубеж времен:
Век мой, зверь мой, кто сумеет
Заглянуть в твои зрачки
И своею кровью склеит
Двух столетий позвонки?
Мандельштам отмечает, что прошло время окончательного прощания с Россией Александра (Александра Ш и Александра Пушкина), Россией европейской, классической, архитектурной. Но перед своим концом именно обреченное “величие”, именно “исторические формы и идеи” обступают ум поэта. В их внутренней опустошенности он должен убедиться — не из внешних событий, а из внутреннего опыта усилий сочувствовать “миру державному”, вчувствоваться в его строй. Он прощается с ним по-своему, перебирая старые мотивы, приводя их в порядок, составляя для них средствами поэзии некий каталог.[11]
В белом раю лежит богатырь:
Пахарь войны, пожилой мужик.
В серых глазах мировая ширь:
Великорусский державный лик.
Только святые умеют так
В благоуханном гробу лежать:
Выпростав руки, блаженства в знак,
Славу свою и покой вкушать.
Разве Россия не белый рай
И не веселые наши сны?
Радуйся, ратник, не умирай:
Внуки и правнуки спасены!
Здесь каждое слово выбрано по противоположности к стихотворению “Посох”. Там — “черные пашни”, здесь — “веселые наши сны”. Там чаадаевский образ России, здесь — славянофильский; и оба даны на уровне предельного обобщения.
Говоря о прощании Мандельштама с имперской темой, необходимо сказать об отношении Мандельштама к Петербургу. Петербург и его архитектура всегда являлись для Мандельштама выражением властной, повелительной гармонии.[12]
В мандельштамовской системе шифров, обреченный Петербург, именно в своем качестве имперской столицы, эквивалентен той Иудее, о которой сказано, что она, распяв Христа, “окаменела”и связывается со святым богоотступническим и гибнущим Иерусалимом. Цвета, характеризующие базблагодатное иудейство — это черный и желтый. Так вот именно эти цвета характеризуют петербургский “мир державный” (цвета российского императорского штандарта).[13]
Среди священников левитом молодым
На страже утренней он долго оставался.
Ночь иудейская сгущалася над ним,
И храм разрушенный угрюмо созидался
Он говорил: небес тревожна желтизна.
Уж над Евфратом ночь, бегите, иереи!
А старцы думали: не наша в том вина;
Се черно-желтый цвет, се радость Иудеи.
“Погибающий Петербург, конец петербургского периода русской истории, — комментирует это стихотворение Н.Я. Мандельштам, — вызывает в памяти гибель Иерусалима. Гибель обоих городов тождественна: современный город погибает за тот же грех, что и древний...”[14]
Уходящий “державный мир” вызывает у поэта сложное переплетение чувств. Это и ужас, почти физический. Это и торжественность. Это и жалость.
В одной из глав “Шума времени”, посвященных поре гражданской войны, возникает сюрреалистический образ “больного орла, жалкого, слепого, с перебитыми лапами, — орла добровольческой армии”, двуглавой птицы, копошащейся в углу жилища сердобольного полковника Цыбульского.[15]
Традиция русской литературы требовала ответа на политические события, но такого ответа который выходил бы за пределы только политического, а потому был бы противоречивым с любой однолинейно-политической точки зрения. И впечатления 1917 года побудили поэта прямо-таки заговорить голосом Анри Шенье, лучшего поэта революционной Франции, поэта-гражданина, вдохновленного революцией и революцией умерщвленного. Согласно поэтической вере Мандельштама, очень глубоко чувствующего кровь, — жертва, просто потому, что она — жертва, достойна пафоса. То, что получилось у Мандельштама дает понятие о подлинном Шенье больше, чем любой из переводов французского поэта. [16]
С. Аверинцева. М., Худож. лит., 1990, с.40.
Среди гражданских бурь и яростных личин,
Тончайшим гневом пламенея,
Ты шел бестрепетно, сбодный гражданин,
Куда вела тебя Психея.
И если для других восторженный народ
Венки свивает золотые -
Благословить тебя в далекий ад сойдет
Стопами легкими Россия.
Самым значительным из откликов Мандельштама на революцию 1917 года было стихотворение “Сумерки свободы”. Его очень трудно подвести под рубрику “принятия” или “непринятия” революции в тривиальном смысле, но тема отчания звучит в нем очень громко:
Прославим, братья, сумерки свободы,
Великий сумеречный год! В кипящие ночные воды
Опущен грузный лес тенет.
Восходишь ты в глухие годы, -
О, солнце, судия, народ. Прославим роковое бремя,
Которое в слезах народный вождь берет.
Прославим власти сумрачное бремя,
Ее невыносимый гнет.
В ком сердце есть — тот должен слышать, время,
Как твой корабль ко дну идет.
Мы в легионы боевые
Связали ласточек — и вот
Не видно солнца; вся стихия
Щебечет, движется, живет;
Сквозь сети — сумерки густые -
Не видно солнца, и земля плывет.
Ну что ж, попробуем: огромный, неуклюжий,
Скрипучий поворот руля.
Земля плывет. Мужайтесь, мужи.
Как плугом, океан деля,
Мы будем помнить и в летейской стуже,
Что десяти небес нам стоила земля.
“Мужайтесь, мужи” — эти слова принадлежат не героической натуре, а человеку хрупкому и впечатлительному, нуждающемуся как ребенок в помощи. И все-таки они оправданы, и притом дважды: во-первых, уникальной независимостью его мысли; во-вторых, постепенно созревающей от десятилетия к десятилетию личной готовностью быть жертвой. Происходящее в России “огромно”, и оно требует степени мужества, которая была бы пропорциональна этой огромности. “Идеал совершенной мужественности подготовлен стилем и практическими требованиями нашей эпохи. Все стало тяжелее и громаднее, потому и человек должен стать тверже, так как человек должен быть тверже всего на земле и относиться к ней, как алмаз к стеклу”, — писал Мандельштам в 1922 г. в брошюре “О природе слова”. [17]
Поэты, укорененные в “старом мире, должны были в первые послеревюционные годы решить для себя вопрос об эмиграции или отказе от нее. У Мандельштама тема отказа появляется в 1920 году. И как только она крепнет, она окрашивается в тона жертвенные, и притом отчетливо христианские. Символом верности русской беде для Мандельштама становится Исаакиевский собор. После прощальной глядки на Айя-Софию, символ вселенского православия, и на Сан-Пьетро, символ вселенского католичества, взятые в единстве, сказано:
Не к вам влечется дух в годины тяжких бед,
Сюда влачится по ступеням
Широкопасмурным несчастья волчий след,
Ему ж вовеки не изменим:
Зане свободен раб, преодолевший страх,
И сохранилось свыше меры
В прохладных житницах в глубоких закромах
Зерно глубокой полной веры. Начало 20-х годов является для Мандельштама периодом подъема для его мысли и его поэзии. Но эмоциональный фон подъема, который звучит в стихотворении “В Петербурге мы сойдемся снова...”, очень естественно соединяется с чувство обречности и физической болью тягот.[18]
В Петербурге мы сойдемся снова,
Словно солнце мы похоронили в нем,
И блаженное, бессмысленное слово
В первый раз произнесем.
В черном бархате советской ночи,
В бархате всемирной пустоты,
Все поют блаженных жен родные очи,
Все цветут бессмертные цветы. Дикой кошкой горбится столица,
На мосту патруль стоит,
Только злой мотор во мгле промчится
И кукушкой прокричит. Мне не надо пропуска ночного,
Часовых я не боюсь:
За блаженное, бессмысленное слово
Я в ночи советской помолюсь.
Слышу легкий театральный шорох
И девическое “ах” -
И бессмертных роз огромный ворох
У Киприды на руках.
У костра мы греемся от скуки,
Может быть, века пройдут,
И блаженных жен родные руки
Легкий пепел соберут.
Где-то грядки красные партера,
Пышно взбиты шифоньерки лож,
Заводная кукла офицера -
Не для черных душ и низменных святош...
Что ж, гаси, пожалуй, наши свечи
В черном бархате всемирной пустоты.
Все поют блаженных жен крутые плечи,
А ночного солнца не заметишь ты.
В статье “Слово и культура” Мандельштам пишет о том, что старая русская культура еще жива и остается собою, но у нее, отрешенной от всех своих внешних опор и предпосылок, словно открылось новое измерение. О хрупком веселье русской культуры посреди гибельной стужи русской жизни Мандельштамом сказаны самые пронзительные слова, которые когда-либо говорились:
И живая ласточка упала На горячие снега.
Это пятикратно повторенное под ударением “а” звучит как музыкальное ламенто, в восторге которого боль и радость — одно и то же. В статьях начала 20-х годов поэт будто бы торопится сказать самое главное. В статье “Пшеница человеческая”, наперед изобличающей пустоту, историческую неоправданность, тупиковость всех предостоящих попыток обновить кровавый пафос государственного величия, дан ошеломляюще трезвый, реалистический опыт о духовной ситуации эпохи масс, когда вышедшая из послушания “пшеница“ не дает выпечь из себя “хлеба”, а традиционные символы государственной “архитектуры” превращается в бутафорию. “Обстановка политической жизни Европы как самостоятельного, катастрофического процесса, завершившегося империалистической войной, совпало с прекращением органического роста национальных идей, с повсеместным распадом “народностей” на простое человеческое зерно, пшеницу, и теперь голосу этой человеческой пшеницы, к голосу массы, как ее нынче косноязычно называют, мы должы прислушаться, чтобы понять, что происходит с нами и что нам готовит грядущий день”, — писал Мандельштам.[19]
Какие бы превратности не постигали хрупкое равновесие нервов Мандельштама, какие бы зигзаги не прочерчивало его поведение в повседневной жизни, его неподкупная мысль вглядывалась в происходящее твердо, без паники, без эйфории и ставила вопросы по существу.
Равновесие, которым отмечено лучшее, что писал Мандельштам в начале 20-х годов, — равновесие тревог и надежд в осмыслении времени, оеспеченное сознанием независимости собственной мысли, да и культуры в целом, и равновесие темнот и ясности в облике стиха, обеспеченное тем, что поэт называл чувством внутренней правоты, — уже к середие десятилетия оказывается буквально взорванным.[20]
Нельзя дышать, и твердь кишит червями
И ни одна звезда не говорит...
Для поэта страшнее внешней угрозы — угроза потерять чувство внутренней правоты, усомниться в своем отношении к слову. Этого не сравнить ни с какими неуютными обстоятельствами. Конечно, внутрення угроза в конечном счете тоже связана с состоянием общества, но иной. более тонкой, связью; дело не в том, что поэт со страхом оглядывается на кого-то, — просто воздух, который он находит в своей собственной груди, зависит в своем качестве от атмосферы общества. Голос, так властно звучавший в “Камне” и в “Trisia”, становится судорожным и напряженным.
Трудная попытка уйти от самого себя запечатлена прежде всего в “Грифельной оде”. Там примечательна не только густая темнота образов, решительно нарастающая, не оставляющая мест ни для какой прозрачности, ни для чего “дневного”[21] :
Как мертвый шершень возле сот,
День пестрый выметен с позором.
И ночь-коршунница несет
Горящий мел и грифель кормит.
С иконоборческой доски
Стереть дневные впечатленья
И, как птенца, стряхнуть с руки
Уже прозрачные виденья!
Мандельштама постигает творческий кризис: ни одного стихотворения за пять лет. Годы, когда не было стихов, заняты работой над прозой.
В 1928 г. Мандельштам писал, отвечая на анкету под заглавием “Советский писатель и Октябрь”: “Октябрьская революция не могла не повлиять на мою работу, так как отняла у меня “биографию”, ощущение личной значимости, Я благодарен ей за то, что она раз навсегда положила конец духовной обеспеченности и существованию на культурную ренту...”[22]
В том же, 1928 г. выходит “Египетская марка”, где тема отталкивания от себя доведена до надрыва, до транса:
“Старшно подумать, что наша жизнь — это повесть без фабулы и героя, сделанная из пустоты и стекла, из горячего лепета одних отступлений, из петербургского инфлуэнцного бреда”2/ У Мандельштама нет каких-то особенно филантропических тем; но ведь и Пушкин не был сентиментальным моралистом, когда подвел итоги своих поэтических заслуг в строке: “И милость к падшим призывал”. Дело не в морали, дело в поэзии. Согласно пушкинской вере, унаследованной Мандельштамом, поэзия не может дышать воздухом казней. Заступаясь за приговоренных к смерти, Мандельштам не знал, что вскоре заступничество понадобится ему самому.
Постигшие Мандельштама злоключения, несовместимость вольного поэта с “литературой”, столь быстро адаптирующейся и умеющей доказать кому надо собственную нужность. Сверхличной темой для Мандельштама становится — то, что происходит со страной:[23]
Приказчик на Ордынке работницу обвесил — убей его!
Кассирша обсчиталась на пятак — убей ее!
Директор сдуру подмахнул чепуху — убей его!
Мужик припрятал в амбаре рожь — убей его! Настоящая правда — страшна. В поэзию Мандельштама входят темы, разработанные перед этим в прозе. Поэт принял свою судьбу, возобновляя внутреннее согласие на жертву:
А мог бы жизнь просвистать скворцом,
Заесть ореховым пирогом,
Да, видно, нельзя никак...
Но его мужество — мужество отчаяния. “Были мы люди, а стали людье”. У него никогда еще не было этих неистовых интонаций, выражающих состояние души, когда последние силы собраны, как в кулак:
По губам меня помажет
Пустота,
Строгий кукиш мне покажет
Нищета.
Поэзия Мандельштама становится в начале 30-х годов поэзией вызова, гнева, негодования:
Пора вам знать, я тоже современник,
Я человек эпохи Москвошвея, -
Смотри, как на мне топорщится пиджак,
Как я ступать и говорить умею!
Попробуйте меня от века оторвать, -
Ручаюсь вам — себе свернете шею!
В ноябре 1933 года Мандельштамом были написаны стихи против Сталина
Мы живем, под собою не чуя страны,
Наши речи за десять шагов не слышны,
А где хватит на полразговорца,
Там припомнят кремлевского горца...
13 мая 1934 года Мандельштам был арестован и выслан в Чердынь. Арест очень тяжело сказался на Мандельштаме, временами у него наступало помрачение сознания. Не признавая и все же каждодневно ощушая себя “тенью”, изверженной из мира людей, поэт проходит через свое последнее искушение: поддаться иллюзорному соблазну вернуться в жизнь. Так возникает “Ода Сталину”. И все-таки работа над “Одой” не могла не быть помрачением ума и саморазрушением гения.
2 мая 1938 года повторный арест. В лагере под Владивостоком 27 декабря 1938 года Осип Мандельштам умер. Все было кончено. Все было впереди.[24]
Поэзия Мандельштама -память русской культуры
Серебряный век русской культуры закончился после 1917 года, с началом гражданской войны. В двадцатые годы еще продолжалась инерция, ибо такая широкая и могучая волна, каким был наш серебряный век, не могла не двигаться некоторое время, прежде чем обрушиться и разбиться. Еще были живы большинство людей, творчеством которых был создан серебряный век, но сама эпоха закончилась. Остался холодный лунный пейзаж без атмосферы. Но со второй половины 50-х годов, едва отпустил страх, списки мандельштамовских стихов начинают расходиться по рукам, служа заветным паролем для тех, кто хранил память культуры. Для многих мандельштамовская поэзия становиться формирующим, воспитывающим переживанием. Оказывается, что слух новых поколений подготовлен и настроен на поэзию Осипа Мандельштама.[25]
О своей песни Мандельштам сказал: “Утеха для друзей и для врагов смола”. Без темных лучей вражды спектр того ореола, в котором является нам мандельштамовская поэзия, неполон. Если эти лучи погаснут, Мандельштам перестанет тревожить и озадачивать нас.
Список литературы
1. Мандельштам О.Э. Сочинения. В 2-х т. М., Худож. лит., 1990.
2. Мандельштам О.Э. Собрание произведений. Стихотворения/ Сост., подг. текста и прим. С.В. Василенко и Ю.Л. Фрейдина. М., Республика, 1992.
3. Воспоминания о серебряном веке. Сост. В. Крейд. М., Республика, 1993.
4. Мандельштам О.Э. Сб. Четвертая проза. В 2- т. М., СП Интерпринт, 1991.
[1] Воспоминания о серебряном веке. Сост. В. Крейд. М., Республика, 1993, с. 5-6.
[2] Там же, с. 11.
[3] Мандельштам О.Э. Сочинения. В 2-х т. Т. 1. Вступительная статья С. Аверинцева. М., Худож. лит., 1990, с. 5.
[4] Мандельштам О.Э. Сб. Четвертая проза. Шум времени, М., СП Интерпринт, 1991, с. 94.
[5] Мандельштам О.Э. В 2-х т. Т.1. Стихотворения. Вступительная статья С. Аверинцева. М., Худож. лит., 1990, с. 32.
[6] Мандельштам О.Э. Сочинения. В 2-х т. Т.1. Стихотворения. Вступительная статья С. Аверинцева. М., Худож. лит., 1990, с. 33.
[7] Мандельштам О.Э. Сб. Четвертая проза. Шум Времени. М., СП
Интерпринт, 1991, с. 53.
[8] Мандельштам О.Э. Сочинения. В 2-х т. Т.1. Стихотворения.
Вступительная статья С. Аверинцева. М., Худож. лит., 1990, с. 32.
[9] Мандельштам О.Э. Сб. Четвертая проза.Шум времени. М., СП Интерпринт, 1991, с. 96.
[10] Мандельштам О.Э. Сочинения. В 2-х т. Т. 1. Вступительная статья С. Аверинцева. М., Худож. лит., 1990, с. 14.
[11] Там же, с. 37.
[12] Мандельштам О.Э. Сочинения. В 2-х т. Т.1. Вступительная статья С. Аверинцева. М., Худож. лит., 1990, с. 9.
[13] Там же, с 38.
[14] Мандельштам О.Э. Сочинения. В 2-х т. Т.1. Вступительная статья С. Аверницева. М., Худож. лит., 1990, с. 39.
[15] Мандельштам О.Э. Сб. Четвертая проза. Шум времени. М., СП Интерпринт, 1991, с.73.
[16] Мандельштам О.Э. Сочинения. В 2-х т. Т. 1. Вступительная статья
[17] Мандельштам О.Э. Сочинения. В 2-х т. Т. 1. Вступительная статья С. Аверинцева. М., Худож. лит., 1990, с. 41.
[18] Мандельштам О.Э. Сочинения. В 2-х т. Т. 1. Вступительная статья С. Аверинцева. М., Худож. лит., 1990, с. 42-43.
[19] Мандельштам О.Э. Сочинения. В 2-х т. Т. 1. Вступительная статья С. Аверинцева. М., Худож. лит., 1990, с. 43-44.
[20] Мандельштам О.Э. Сочинения. В 2-х т. Т. 1. Вступительная статья С. Аверинцева. М., Худож. лит., 1990, с. 45-46.
[21] Там же, с. 49.
[22] Мандельштам О.Э. Сочинения. В 2-х т. Т. 1. Вступительная статья С. Аверинцева. М., Худож. лит., 1990, с. 49.
[23] Там же, с. 50.
[24] Мандельштам О.Э. Собрания произведений:. Сост., подг. текста и прим. С.В. Василенко и Ю.Л. Фрейдина. М., Республика, 1992, с. 395.
[25] Воспоминания о серебряном веке. Сост. В. Крейд. М., Республика, 1993, с. 7.
www.ronl.ru
Реферат - Творчество Осипа Мандельштама
Эпоха серебряного века и Осип МандельштамЭпохи одна от другой отличаются во времени, как страны в пространстве, и когда говорится о нашем серебряном веке, мы предсталяем себе какое-то яркое, динамичное, сравнительно благополучное время со своим особенным ликом, резко отличающее от того, что было до, и что настало после. Эпоха серебряного века длиною от силы в четверть века простирается между временем Александра Ш и семнадцатым годом.[1]
На протяжении серебряного века в нашей литературе проявило себя четыре поколения поэтов: бальмонтовское (родившиеся в 60-е и начале 70-х годов прошлого века), блоковское (родившиеся около 1880-го), гумилевское (родившиеся около 1886 г.), и, наконец, поколение, родившееся в девяностые годы: Г. Иванов, Г. Адамович, М. Цветаева, С. Есенин, В. Маяковский, О. Мандельштам и др.[2]
В письме Мандельштама к Тынянову от 21 января 1937 года есть слова: “Вот уже четверть века, как я, мешая важное с пустяками, наплываю на русскую поэзию, но вскоре стихи мои сольются с ней, кое-что изменив в ее строении и составе”. Все исполнилось, все сбылось. Его стихов невозможно отторгнуть от полноты русской поэзии. Масштаб мандельштамовского творчества — объективно уже вне споров. Другое дело, что всегда будут люди, которых Мандельштам просто раздражает; что же, в его мысли, в его поэзии, во всем его облике и впрямь есть нечто царапающее, задевающее за живое, принуждающее к выбору между преданностью, которая просит все, и нелюбовью, которая не примет ничего. Отнестись к нему “академически”, то есть безразлично,- не удается. Прописать бесприютную тень бесприютного поэта в ведомственном доме отечественной литературы, отнести для него нишу в пантеоне и на этом успокоиться — самая пустая затея. Уж какой там пантеон, когда у него нет простой могилы, и это очень важная черта его судьбы.[3]
Россия Осипа Мандельштама 1. Истоки и универсализм поэзии МандельштамаОсип Мандельштам родился в 1891 году в еврейской семье. От матери Мандельштам унаследовал, наряду с предрасположенностью к сердечным заболеваниям и музыкальностью, обостренное чувство звуков русского языка.
Мандельштам вспоминает: “Что хотела сказать семья? Я не знаю. Она была косноязычна от рождения,- а между тем у нее было что сказать. Надо мной и над многими современниками тяготеет косноязычие рождения. Мы учились не говорить, а лепетать — и, лишь прислушиваясь к нарастающему шуму века и выбеленные пеной его гребня, мы обрели язык.”[4]
Мандельштам будучи евреем избирает быть русским поэтом — не просто “русскоязычным”, а именно русским. И это решение не такое само собой разумеющееся: начало века в России — время бурного развития еврейской литературы, как на иврите и на идише, так, отчасти, и на русском языке. Выбор сделан Мандельштамом в пользу русской поэзии и “христианской культуры”. [5]
Мандельштам был потрясен примером Чаадаева — русского человека, и притом человека пушкинской эпохи, то есть самой органичной эпохи русской культуры, избравшего католическую идею единства. Мандельштам угадывает в чаадаевой мысли освобождающий парадокс, родственный тем парадоксам, без которых не мог жить он сам; не вопреки своему русскому естеству, а благодаря ему, ведомый русским духовным странничеством. “Мысль Чаадаева национальна в своих истоках, и там где вливается в Рим. Только русский человек мог открыть этот запад… Туда... Чаадаев принес нравственную свободу, дар русской земли, лучший цветок, ею взращенный”,- писал Мандельштам в 1915 году в статье о Чаадаеве.[6]
И Мандельштам пожелал “не стать, а быть русским”. Mандельштам писал: “Весь стройный мираж Петербурга был только сон, блистательный покров, накинутый над бездной, а кругом простирался хаос иудейства, не родина, не дом, не очаг, а именно хаос, незаконный утробный мир, откуда я вышел, которого я боялся, о котором я смутно догадывался и бежал, всегда бежал” .[7]
В этом бегстве для мандельштамовской поэзии противоположение родимого и страшного “утробного мира” и “тоски по мировой культуре”. Соединяя в себе еврейство и Россию, мандельштамовская поэзия несет в себе универсализм, соединяя в себе национальное русское православие и национальный практикуляризм евреев. [8]
Посох мой, моя свобода -
Сердцевина бытия,
Скоро ль истиной народа
Станет истина моя?
Я земле не поклонился
Прежде, чем себя нашел;
Посох взял, развеселился
И в далекий Рим пошел.
А снега на черных пашнях
Не растают никогда,
И печаль моих домашних
Мне по-прежнему чужда.
Снег растает на утесах,
Солнце истины палим,
Прав народ, вручивший посох
Мне, увидевшему Рим!
2. Своеобразие поэзии МандельштамаПервая русская революция и события, сопутствующие ей, для мандельштамовского поколения совпали со вступлением в жизнь. В этот период Мандельштама заинтересовала политика, но тогда, на переломе от отрочества к юности, он оставил политику ради поэзии.
В мир русской традиции, как и в мир новой символистской, эстетической культуры, Мандельштама ввел его учитель словесности В.В. Гиппиус. В ”Шуме времени”, в главе специально посвященной В.В. Гиппиусу, Мандельштам пишет, как много для него значит этот человек.[9]
В творчестве Мандельштама заявляет о себе до упрямства последовательная художническая воля, обходящаяся без демонстративного вызыва. Над техникой, над образностью господствует принцип аскетической сдержанности. У него преобладают рифмы “бедные”, часто глагольные или грамматические, создающие ощущение красоты и прозрачности:
Никто тебя не проведет
По зеленеющим долинам, И рокотаньем соловьиным
Никто тебя не позовет,-
Когда, закутанный плащом,
Не согревающим, но милым...
Все это сделано для того, чтобы рифма как таковая не становилась самостоятельным источником возбуждения, не застилала собой чего-то иного. В лексике ценится не столько богатство, сколько жесткий отбор.
Мандельштам избегает слов, чересчур бросающихся в глаза: у него нет ни разгула изысканных архаизмов, как у Вячеслава Иванова, ни нагнетания вульгаризмов, как у Маяковского, ни обилия неологизмов, как у Цветаевой, ни наплыва бытовых оборотов и словечек, как у Пастернака. [10]
Есть целомудренные чары - Высокий лад, глубокий мир,
Далеко от эфирных лир
Мной установленные лары.
У тщательно обмытых ниш
В часы внимательных закатов
Я слушаю моих пенатов
Всегда восторженную тишь.
3. Россия в поэзии и прозе О. Мандельшма
Начало первой мировой войны — рубеж времен:
Век мой, зверь мой, кто сумеет
Заглянуть в твои зрачки
И своею кровью склеит
Двух столетий позвонки?
Мандельштам отмечает, что прошло время окончательного прощания с Россией Александра (Александра Ш и Александра Пушкина), Россией европейской, классической, архитектурной. Но перед своим концом именно обреченное “величие”, именно “исторические формы и идеи” обступают ум поэта. В их внутренней опустошенности он должен убедиться — не из внешних событий, а из внутреннего опыта усилий сочувствовать “миру державному”, вчувствоваться в его строй. Он прощается с ним по-своему, перебирая старые мотивы, приводя их в порядок, составляя для них средствами поэзии некий каталог.[11]
В белом раю лежит богатырь:
Пахарь войны, пожилой мужик.
В серых глазах мировая ширь:
Великорусский державный лик.
Только святые умеют так
В благоуханном гробу лежать:
Выпростав руки, блаженства в знак,
Славу свою и покой вкушать.
Разве Россия не белый рай
И не веселые наши сны?
Радуйся, ратник, не умирай:
Внуки и правнуки спасены!
Здесь каждое слово выбрано по противоположности к стихотворению “Посох”. Там - “черные пашни”, здесь — “веселые наши сны”. Там чаадаевский образ России, здесь — славянофильский; и оба даны на уровне предельного обобщения.
Говоря о прощании Мандельштама с имперской темой, необходимо сказать об отношении Мандельштама к Петербургу. Петербург и его архитектура всегда являлись для Мандельштама выражением властной, повелительной гармонии.[12]
В мандельштамовской системе шифров, обреченный Петербург, именно в своем качестве имперской столицы, эквивалентен той Иудее, о которой сказано, что она, распяв Христа, “окаменела”и связывается со святым богоотступническим и гибнущим Иерусалимом. Цвета, характеризующие базблагодатное иудейство — это черный и желтый. Так вот именно эти цвета характеризуют петербургский “мир державный” (цвета российского императорского штандарта).[13]
Среди священников левитом молодым
На страже утренней он долго оставался.
Ночь иудейская сгущалася над ним,
И храм разрушенный угрюмо созидался
Он говорил: небес тревожна желтизна.
Уж над Евфратом ночь, бегите, иереи!
А старцы думали: не наша в том вина;
Се черно-желтый цвет, се радость Иудеи.
“Погибающий Петербург, конец петербургского периода русской истории, - комментирует это стихотворение Н.Я. Мандельштам, — вызывает в памяти гибель Иерусалима. Гибель обоих городов тождественна: современный город погибает за тот же грех, что и древний...”[14]
Уходящий “державный мир” вызывает у поэта сложное переплетение чувств. Это и ужас, почти физический. Это и торжественность. Это и жалость.
В одной из глав “Шума времени”, посвященных поре гражданской войны, возникает сюрреалистический образ “больного орла, жалкого, слепого, с перебитыми лапами, - орла добровольческой армии”, двуглавой птицы, копошащейся в углу жилища сердобольного полковника Цыбульского.[15]
Традиция русской литературы требовала ответа на политические события, но такого ответа который выходил бы за пределы только политического, а потому был бы противоречивым с любой однолинейно-политической точки зрения. И впечатления 1917 года побудили поэта прямо-таки заговорить голосом Анри Шенье, лучшего поэта революционной Франции, поэта-гражданина, вдохновленного революцией и революцией умерщвленного. Согласно поэтической вере Мандельштама, очень глубоко чувствующего кровь, — жертва, просто потому, что она — жертва, достойна пафоса. То, что получилось у Мандельштама дает понятие о подлинном Шенье больше, чем любой из переводов французского поэта. [16]
С. Аверинцева. М., Худож. лит., 1990, с.40.
Среди гражданских бурь и яростных личин,
Тончайшим гневом пламенея,
Ты шел бестрепетно, сбодный гражданин,
Куда вела тебя Психея.
И если для других восторженный народ
Венки свивает золотые -
Благословить тебя в далекий ад сойдет
Стопами легкими Россия.
Самым значительным из откликов Мандельштама на революцию 1917 года было стихотворение “Сумерки свободы”. Его очень трудно подвести под рубрику “принятия” или “непринятия” революции в тривиальном смысле, но тема отчания звучит в нем очень громко:
Прославим, братья, сумерки свободы,
Великий сумеречный год! В кипящие ночные воды
Опущен грузный лес тенет.
Восходишь ты в глухие годы, -
О, солнце, судия, народ. Прославим роковое бремя,
Которое в слезах народный вождь берет.
Прославим власти сумрачное бремя,
Ее невыносимый гнет.
В ком сердце есть — тот должен слышать, время,
Как твой корабль ко дну идет.
Мы в легионы боевые
Связали ласточек — и вот
Не видно солнца; вся стихия
Щебечет, движется, живет;
Сквозь сети — сумерки густые -
Не видно солнца, и земля плывет.
Ну что ж, попробуем: огромный, неуклюжий,
Скрипучий поворот руля.
Земля плывет. Мужайтесь, мужи.
Как плугом, океан деля,
Мы будем помнить и в летейской стуже,
Что десяти небес нам стоила земля.
“Мужайтесь, мужи” — эти слова принадлежат не героической натуре, а человеку хрупкому и впечатлительному, нуждающемуся как ребенок в помощи. И все-таки они оправданы, и притом дважды: во-первых, уникальной независимостью его мысли; во-вторых, постепенно созревающей от десятилетия к десятилетию личной готовностью быть жертвой. Происходящее в России “огромно”, и оно требует степени мужества, которая была бы пропорциональна этой огромности. “Идеал совершенной мужественности подготовлен стилем и практическими требованиями нашей эпохи. Все стало тяжелее и громаднее, потому и человек должен стать тверже, так как человек должен быть тверже всего на земле и относиться к ней, как алмаз к стеклу”, — писал Мандельштам в 1922 г. в брошюре “О природе слова”. [17]
Поэты, укорененные в “старом мире, должны были в первые послеревюционные годы решить для себя вопрос об эмиграции или отказе от нее. У Мандельштама тема отказа появляется в 1920 году. И как только она крепнет, она окрашивается в тона жертвенные, и притом отчетливо христианские. Символом верности русской беде для Мандельштама становится Исаакиевский собор. После прощальной глядки на Айя-Софию, символ вселенского православия, и на Сан-Пьетро, символ вселенского католичества, взятые в единстве, сказано:
Не к вам влечется дух в годины тяжких бед,
Сюда влачится по ступеням
Широкопасмурным несчастья волчий след,
Ему ж вовеки не изменим:
Зане свободен раб, преодолевший страх,
И сохранилось свыше меры
В прохладных житницах в глубоких закромах
Зерно глубокой полной веры. Начало 20-х годов является для Мандельштама периодом подъема для его мысли и его поэзии. Но эмоциональный фон подъема, который звучит в стихотворении “В Петербурге мы сойдемся снова...”, очень естественно соединяется с чувство обречности и физической болью тягот.[18]
В Петербурге мы сойдемся снова,
Словно солнце мы похоронили в нем,
И блаженное, бессмысленное слово
В первый раз произнесем.
В черном бархате советской ночи,
В бархате всемирной пустоты,
Все поют блаженных жен родные очи,
Все цветут бессмертные цветы. Дикой кошкой горбится столица,
На мосту патруль стоит,
Только злой мотор во мгле промчится
И кукушкой прокричит. Мне не надо пропуска ночного,
Часовых я не боюсь:
За блаженное, бессмысленное слово
Я в ночи советской помолюсь.
Слышу легкий театральный шорох
И девическое “ах” -
И бессмертных роз огромный ворох
У Киприды на руках.
У костра мы греемся от скуки,
Может быть, века пройдут,
И блаженных жен родные руки
Легкий пепел соберут.
Где-то грядки красные партера,
Пышно взбиты шифоньерки лож,
Заводная кукла офицера -
Не для черных душ и низменных святош...
Что ж, гаси, пожалуй, наши свечи
В черном бархате всемирной пустоты.
Все поют блаженных жен крутые плечи,
А ночного солнца не заметишь ты.
В статье “Слово и культура” Мандельштам пишет о том, что старая русская культура еще жива и остается собою, но у нее, отрешенной от всех своих внешних опор и предпосылок, словно открылось новое измерение. О хрупком веселье русской культуры посреди гибельной стужи русской жизни Мандельштамом сказаны самые пронзительные слова, которые когда-либо говорились:
И живая ласточка упала На горячие снега.
Это пятикратно повторенное под ударением “а” звучит как музыкальное ламенто, в восторге которого боль и радость — одно и то же. В статьях начала 20-х годов поэт будто бы торопится сказать самое главное. В статье “Пшеница человеческая”, наперед изобличающей пустоту, историческую неоправданность, тупиковость всех предостоящих попыток обновить кровавый пафос государственного величия, дан ошеломляюще трезвый, реалистический опыт о духовной ситуации эпохи масс, когда вышедшая из послушания “пшеница“ не дает выпечь из себя “хлеба”, а традиционные символы государственной “архитектуры” превращается в бутафорию. “Обстановка политической жизни Европы как самостоятельного, катастрофического процесса, завершившегося империалистической войной, совпало с прекращением органического роста национальных идей, с повсеместным распадом “народностей” на простое человеческое зерно, пшеницу, и теперь голосу этой человеческой пшеницы, к голосу массы, как ее нынче косноязычно называют, мы должы прислушаться, чтобы понять, что происходит с нами и что нам готовит грядущий день”, — писал Мандельштам.[19]
Какие бы превратности не постигали хрупкое равновесие нервов Мандельштама, какие бы зигзаги не прочерчивало его поведение в повседневной жизни, его неподкупная мысль вглядывалась в происходящее твердо, без паники, без эйфории и ставила вопросы по существу.
Равновесие, которым отмечено лучшее, что писал Мандельштам в начале 20-х годов, — равновесие тревог и надежд в осмыслении времени, оеспеченное сознанием независимости собственной мысли, да и культуры в целом, и равновесие темнот и ясности в облике стиха, обеспеченное тем, что поэт называл чувством внутренней правоты, — уже к середие десятилетия оказывается буквально взорванным.[20]
Нельзя дышать, и твердь кишит червями
И ни одна звезда не говорит...
Для поэта страшнее внешней угрозы — угроза потерять чувство внутренней правоты, усомниться в своем отношении к слову. Этого не сравнить ни с какими неуютными обстоятельствами. Конечно, внутрення угроза в конечном счете тоже связана с состоянием общества, но иной. более тонкой, связью; дело не в том, что поэт со страхом оглядывается на кого-то, — просто воздух, который он находит в своей собственной груди, зависит в своем качестве от атмосферы общества. Голос, так властно звучавший в “Камне” и в “Trisia”, становится судорожным и напряженным.
Трудная попытка уйти от самого себя запечатлена прежде всего в “Грифельной оде”. Там примечательна не только густая темнота образов, решительно нарастающая, не оставляющая мест ни для какой прозрачности, ни для чего “дневного”[21] :
Как мертвый шершень возле сот,
День пестрый выметен с позором.
И ночь-коршунница несет
Горящий мел и грифель кормит.
С иконоборческой доски
Стереть дневные впечатленья
И, как птенца, стряхнуть с руки
Уже прозрачные виденья!
Мандельштама постигает творческий кризис: ни одного стихотворения за пять лет. Годы, когда не было стихов, заняты работой над прозой.
В 1928 г. Мандельштам писал, отвечая на анкету под заглавием “Советский писатель и Октябрь”: “Октябрьская революция не могла не повлиять на мою работу, так как отняла у меня “биографию”, ощущение личной значимости, Я благодарен ей за то, что она раз навсегда положила конец духовной обеспеченности и существованию на культурную ренту...”[22]
В том же, 1928 г. выходит “Египетская марка”, где тема отталкивания от себя доведена до надрыва, до транса:
“Старшно подумать, что наша жизнь — это повесть без фабулы и героя, сделанная из пустоты и стекла, из горячего лепета одних отступлений, из петербургского инфлуэнцного бреда”2/ У Мандельштама нет каких-то особенно филантропических тем; но ведь и Пушкин не был сентиментальным моралистом, когда подвел итоги своих поэтических заслуг в строке: “И милость к падшим призывал”. Дело не в морали, дело в поэзии. Согласно пушкинской вере, унаследованной Мандельштамом, поэзия не может дышать воздухом казней. Заступаясь за приговоренных к смерти, Мандельштам не знал, что вскоре заступничество понадобится ему самому.
Постигшие Мандельштама злоключения, несовместимость вольного поэта с “литературой”, столь быстро адаптирующейся и умеющей доказать кому надо собственную нужность. Сверхличной темой для Мандельштама становится — то, что происходит со страной:[23]
Приказчик на Ордынке работницу обвесил — убей его!
Кассирша обсчиталась на пятак — убей ее!
Директор сдуру подмахнул чепуху — убей его!
Мужик припрятал в амбаре рожь — убей его! Настоящая правда — страшна. В поэзию Мандельштама входят темы, разработанные перед этим в прозе. Поэт принял свою судьбу, возобновляя внутреннее согласие на жертву:
А мог бы жизнь просвистать скворцом,
Заесть ореховым пирогом,
Да, видно, нельзя никак...
Но его мужество — мужество отчаяния. “Были мы люди, а стали людье”. У него никогда еще не было этих неистовых интонаций, выражающих состояние души, когда последние силы собраны, как в кулак:
По губам меня помажет
Пустота,
Строгий кукиш мне покажет
Нищета.
Поэзия Мандельштама становится в начале 30-х годов поэзией вызова, гнева, негодования:
Пора вам знать, я тоже современник,
Я человек эпохи Москвошвея, -
Смотри, как на мне топорщится пиджак,
Как я ступать и говорить умею!
Попробуйте меня от века оторвать, -
Ручаюсь вам — себе свернете шею!
В ноябре 1933 года Мандельштамом были написаны стихи против Сталина
Мы живем, под собою не чуя страны,
Наши речи за десять шагов не слышны,
А где хватит на полразговорца,
Там припомнят кремлевского горца...
13 мая 1934 года Мандельштам был арестован и выслан в Чердынь. Арест очень тяжело сказался на Мандельштаме, временами у него наступало помрачение сознания. Не признавая и все же каждодневно ощушая себя “тенью”, изверженной из мира людей, поэт проходит через свое последнее искушение: поддаться иллюзорному соблазну вернуться в жизнь. Так возникает “Ода Сталину”. И все-таки работа над “Одой” не могла не быть помрачением ума и саморазрушением гения.
2 мая 1938 года повторный арест. В лагере под Владивостоком 27 декабря 1938 года Осип Мандельштам умер. Все было кончено. Все было впереди.[24]
Поэзия Мандельштама -память русской культурыСеребряный век русской культуры закончился после 1917 года, с началом гражданской войны. В двадцатые годы еще продолжалась инерция, ибо такая широкая и могучая волна, каким был наш серебряный век, не могла не двигаться некоторое время, прежде чем обрушиться и разбиться. Еще были живы большинство людей, творчеством которых был создан серебряный век, но сама эпоха закончилась. Остался холодный лунный пейзаж без атмосферы. Но со второй половины 50-х годов, едва отпустил страх, списки мандельштамовских стихов начинают расходиться по рукам, служа заветным паролем для тех, кто хранил память культуры. Для многих мандельштамовская поэзия становиться формирующим, воспитывающим переживанием. Оказывается, что слух новых поколений подготовлен и настроен на поэзию Осипа Мандельштама.[25]
О своей песни Мандельштам сказал: “Утеха для друзей и для врагов смола”. Без темных лучей вражды спектр того ореола, в котором является нам мандельштамовская поэзия, неполон. Если эти лучи погаснут, Мандельштам перестанет тревожить и озадачивать нас.
Список литературы1. Мандельштам О.Э. Сочинения. В 2-х т. М., Худож. лит., 1990.
2. Мандельштам О.Э. Собрание произведений. Стихотворения/ Сост., подг. текста и прим. С.В. Василенко и Ю.Л. Фрейдина. М., Республика, 1992.
3. Воспоминания о серебряном веке. Сост. В. Крейд. М., Республика, 1993.
4. Мандельштам О.Э. Сб. Четвертая проза. В 2- т. М., СП Интерпринт, 1991.
www.ronl.ru
Реферат - Мендельштам о. э. - О. мандельштам и его лирика
Осип Эмильевич Мандельштам родился в Варшаве в мелкобуржуазной семье. Детство и юность провел в Петербурге и Павловске. Окончил Тенишевское училище. В 1907 году он едет за границу — в Париж, Рим, Берлин, слушает университетские лекции в Сорбонне и Гейдельбергском университете. Как поэт дебютировал в журнале “Аполлон” в 1909 году, а еще через три года вышла первая книга его стихов под названием “Камень”, возвестившая миру о рождении еще одного талантливого русского поэта. Мандельштам — поэт философского склада, с обостренным интересом к истории. Влюбленный в Древнюю Элладу, он глубоко ощущал связи русской культуры с эллинизмом, полагая, что благодаря этой преемственности “русский язык стал именно звучащей и горящей плотью”. В стихотворениях Мандельштама звучит торжественное, чуть архаичное, полновесное слово. Это поэт большой изобразительной точности; его стих краткий, отчетливый и ясный, изысканный по ритмам; он очень выразителей и красив по звучанию. Насыщенный литературно-историческими ассоциациями, строгий по архитектонике, он требует пристального и внимательного чтения. Настроение “Камня” — меланхолическое. Рефреном большинства стихотворений стало слово “печаль” — “куда печаль забилась, лицемерка”. Однажды оговорившись: “Я от жизни смертельно устал, ничего от нее не приемлю”, — Мандельштам затем твердо заявит о принятии мира со всеми его превратностями: “Я вижу месяц бездыханный и небо мертвенней холста; Твой мир болезненный и странный, я принимаю, пустота!” И в “Камне”, и в сборнике “Tristia” большое место занимает тема Рима, его дворцов, площадей. В “Tristia” есть цикл любовных стихотворений. Часть из них посвящена Марине Цветаевой, с которой, по свидетельству некоторых современников, у поэта был “бурный роман”. Любовная лирика светла и целомудренна, лишена трагической тяжести. Влюбленность — почти постоянное чувство Мандельштама, но трактуется оно широко: как влюбленность в жизнь. Любовь для поэта — все равно что поэзия. В 1920 году, перед тем как окончательно соединить свою жизнь с Надеждой Яковлевной, Мандельштам испытал глубокое чувство к актрисе Александрийского театра. Ей посвящено несколько стихотворений. Несколько стихотворений поэт посвятил А. Ахматовой. Надежда Яковлевна, жена и друг поэта, пишет: “Стихи к Ахматовой… нельзя причислить к любовным. Это стихи высокой дружбы и несчастья. В них ощущение общего жребия и катастрофы”. О любви Осипа Мандельштама к красавице Ольге Ваксель, о вызванных этим семейных раздорах подробно рассказала в своих воспоминаниях Надежда Яковлевна. Что поделаешь, Мандельштам действительно довольно часто влюблялся, принося огорчения своей Наденьке, а русская поэзия обогащалась прекраснейшими стихами на вечную тему любви. Мандельштам влюблялся, пожалуй, до последних лет жизни, восхищаясь жизнью и красотой. Мандельштам одним из первых стал писать стихи на гражданские темы. Революция была для него огромным событием, и слово “народ” не случайно фигурирует в его стихах. В 1933 году Мандельштам написал антисталинские стихи и прочел их в основном своим знакомым — поэтам, писателям, которые, услышав их, приходили в ужас и говорили: “Я этого не слышал, ты мне этого не читал...” Мы живем, под собою не чуя страны, Наши речи за десять шагов не слышны, А где хватит на полразговорца, Там припомнят кремлевского горца. В ночь с 13 на 14 мая 1934 года Мандельштама арестовали. Ему всерьез угрожал расстрел. Но за него вступились друзья и жена. Это сыграло свою роль; его выслали в Воронеж. После окончания трехгодичной ссылки Мандельштамы вернулись в Москву. 2 мая 1938 года Мандельштам вновь был арестован и осужден на пять лег исправительно-трудовых лагерей по обвинению в контрреволюционной деятельности. Затем Таганка, Бутырка, следование по этапу во Владивосток. Оттуда — единственное письмо, отправленное в октябре 1938 года. На земле нет могилы Осипа Мандельштама. Есть лишь где-то котлован, куда в беспорядке сброшены тела замученных людей; среди них, по-видимому, лежит и Поэт — так его звали в лагере. В самых горьких стихах Мандельштама не ослабевает восхищение перед жизнью, в самых трагических, таких как “Сохрани мою речь навсегда за привкус несчастья и дыма...”, звучит этот восторг, воплощенный в поразительных по новизне и силе словосочетаниях: “Лишь бы только любили меня эти мерзкие плахи, Как, нацелясь на смерть, городки зашибают в саду...” И чем труднее обстоятельства, тем ощутимей языковая крепость, тем пронзительней и удивительней подробности. Тогда-то и появились такие дивные детали, как “океанических нитка жемчугов и таитянок кроткие корзины”. Кажется, за стихами Мандельштама просвечивают то Моне, то Гоген, то Сарьян... Не ограничена еще моя пора, И я сопровождал восторг вселенский, Как в полголоса я органная игра Сопровождает голос женский... Это сказано 12 февраля 1937 года. Счастье возникало в момент создания стихотворения, может быть, в самой тяжелой ситуации, и чудо его возникновения поражает больше всего. Не разнять меня с жизнью - Ей снится Убивать и сейчас же ласкать... Кажется, человек, идущий по воде, внушил бы нам меньший трепет. Непонятно, каких чудес нам еще нужно, если ежегодно в мае на пустыре зацветает сирень, если на почве бедности, неизвестности или прирожденного забвения, войн и эпидемий написана музыка Баха и Моцарта, если из “каторжной норы” до нас дошли слова декабриста Лунина о том, что в этом мире несчастны только глупцы и животные, если у нас под рукой лежат воронежские стихи Мандельштама. Переживание стихов как счастья — это и есть счастье. Еще нелепей жалобы на то, что его нет в жизни, что оно возможно лишь в поэзии. “Нет счастья в жизни” — это вообще не человеческая, а уголовная формулировка. На противоборстве счастья и беды, любви к жизни и страха перед ней держится вся поэзия и в особенности — Мандельштама, выдержавшая самое тяжелое испытание в истории русской поэзии. “Жизнямочкой и умиранкой” назвал он бабочку. Так же он мог сказать и о своей душе. “Зрячих пальцев стыд и выпуклая радостность узнавания” водили его пером. Даже для изображения смерти Мандельштам привлекает самые живые и ощутимые подробности: Лиясь для ласковой, только что снятой маски, Для пальцев гипсовых, не держащих пера, Для укрупненных губ, для укрепленной ласки Крупнозернистого покоя и добра... В чем выражается любовь к изображаемому предмету? В ласковом, самозабвенном внимании к нему. “Вода на булавках и воздух нежнее лягушиной кожи воздушных шаров”. Такое пристальное внимание, готовое поменяться местом с изображаемой вещью, влезть в ее “шкуру”, почувствовать за нее, и ведет и согревает эту поэзию, дает возможность ощутить подноготную мира и нашего сознания. “Мы стоя спим в густой ночи под теплой шапкою овечьей...”, “Тихонько гладить шерсть и ворошить солому, как яблоня зимой, в рогоже голодать”, “Кларнетом утренним зазябливает ухо”, “Как будто я провис на собственных ресницах...” Разумеется, эта способность “впиваться в жизнь” замечательно сочетается у Мандельштама с высоким интеллектуализмом, но он не имеет ничего общего с абстракциями, рассудочностью, он погружен в жизнь, природу, историю, культуру, сцеплен с миром и мгновенно откликается на его зов. Поэзия внушает счастье и мужество, она наш союзник в борьбе с “духом уныния”. Народу нужен стих таинственно-родной, Чтоб от него он вечно просыпался. И ль нянокурою каштановой волной - Его звучаньем умывался. Никто не может и сегодня с окончательной точностью назвать дату его смерти и место захоронения. Большинство свидетельств подтверждает “официальную” дату кончины поэта — 27 декабря 1938 года, но некоторое очевидцы “продлевают” его дни на несколько месяцев, а подчас и лет... Еще в 1915 году в статье “Пушкин и Скрябин” Мандельштам писал о том, что смерть художника есть его последний и закономерный творческий акт. В “Стихах о неизвестном солдате” он провидчески сказал:
… Наливаются кровью аорты, И звучит по рядам шепотком: Я рожден в девяносто четвертом, Я рожден в девяносто втором... И в кулак зажимая истертый Год рожденья — с гурьбой и гуртом, Я шепчу обескровленным ртом: Я рожден в ночь с второго на третье Января в девяносто одном Ненадежном году — и столетья Окружают меня огнем.
Смерть Мандельштама — “с гурьбой и гуртом”, со своим народом — к бессмертию его поэзии добавила бессмертие судьбы. Мандельштам-поэт стал мифом, а его творческая биография — одним из центральных историко-культурных символов XX века, воплощением искусства, противостоящего тирании, умерщвленного физически, но победившего духовно, вопреки всему воскресающего в чудом сохранившихся стихах, романах, картинах, симфониях.
www.ronl.ru
Осип Мандельштам - (реферат)
Уже сейчас на сайте вы можете воспользоваться более чем 20 000 рефератами, докладами, шпаргалками, курсовыми и дипломными работами.Присылайте нам свои новые работы и мы их обязательно опубликуем. Давайте продолжим создавать нашу коллекцию рефератов вместе!!!
Вы согласны передать свой реферат (диплом, курсовую работу и т.п.), а также дальнейшие права на хранение, и распространение данного документа администрации сервера "mcvouo.ru"?
Дата добавления: март 2006г.
Осип Мандельштам
XXвек принес человеку неслыханные страдания, но и в этих испытаниях научил его дорожить жизнью, счастьем: начинаешь ценить то, что вырывают из рук. В этих обстоятельствах с новой силой проявилось подспудное, тайное, изначальное свойство поэзии, без которого все другие теряют силу. Свойство это–способность вызывать в душе человека представление о счастье. Так устроены стихи, такова природа стиховой речи.
Анненский, Кузмин, Ахматова, Мандельштам вернули слову его предметное значение, а поэзии– вещность, красочность, объемность мира, его живое тепло. Осип Эмильевич Мандельштам –поэт, прозаик, критик, переводчик, - творческий вклад которого в развитие русской литературы требует внимательного историко-литературного анализа.
Осип Мандельштам родился в 1891 году в еврейской семье. От матери Мандельштам унаследовал, наряду с предрасположенностью к сердечным заболеваниям и музыкальностью, обостренное чувство звуков русского языка.
Мандельштам вспоминает: “Что хотела сказать семья? Я не знаю. Она была косноязычна от рождения - а между тем у нее было что сказать. Надо мной и над многими современниками тяготеет косноязычие рождения. Мы учились не говорить, а лепетать - и, лишь прислушиваясь к нарастающему шуму века и выбеленные пеной его гребня, мы обрели язык. ”.
Мандельштам, будучи евреем, избирает быть русским поэтом - не просто “русскоязычным”, а именно русским. И это решение не такое само собой разумеющееся: начало века в России - время бурного развития еврейской литературы, как на иврите и на идише, так, отчасти, и на русском языке. Выбор сделан Мандельштамом в пользу русской поэзии и “христианской культуры”.
Все творчество Мандельштама можно разбить на шесть периодов: 1908 – 1911 – это “годы ученья” за границей и потом в Петербурге, стихи в традициях символизма; 1912 – 1915 - Петербург, акмеизм, “вещественные” стихи, работа над “Камнем”; 1916 –1920 - революция и гражданская война, скитания, перерастание акмеизма, выработка индивидуальной манеры;
1921 – 1925 - промежуточный период, постепенный отход от стихотворства; 1926 – 1929 - мертвая стихотворческая пауза, переводы;
1930 – 1934 - поездка в Армению, возвращение к поэзии, “московские стихи”; 1935 – 1937 - последние, “воронежские” стихи.
Первый, наиболее ранний, этап творческой эволюции Мандельштама связан с его “учебой”у символистов, с участием в акмеистическом движении. На этом этапе Мандельштам выступает в рядах писателей-акмеистов. Но как же при этом очевидна его особость в их среде! Не искавший путей к революционным кругам поэт пришел к среде, во многом для него чужой. Вероятно, он был единственным акмеистом, который так отчетливо ощущал отсутствие контактов с“миром державным”. Впоследствии, в 1931 году, в стихотворении “С миром державным я был лишь ребячески связан…” Мандельштам поведал, что в годы юности он насильственно принуждал себя к “ассимиляции”в чужеродном литературном кругу, слитом с миром, который не дал Мандельштаму реальных духовных ценностей:
И ни крупицей души я ему не обязан, Как я ни мучал себя по чужому подобью.
В раннем стихотворении “Воздух пасмурный влажен и гулок…” прямо сказано об отчужденности, разобществленности, гнетущей многих людей в “равнодушной отчизне”, - царской России:
Я участвую в сумрачной жизни, Где один к одному одинок!
Это осознание социального одиночества порождало у Мандельштама глубоко индивидуалистические настроения, приводило его к поискам“тихой свободы”в индивидуалистическом бытии, к иллюзорной концепции самоотграничения человека от общества:
Недоволен стою и тих Я – создатель миров моих… (“Истончается тонкий тлен…”)
Мандельштам –искренний лирик и искусный мастер - находит здесь чрезвычайно точные слова, определяющие его состояние: да, он и недоволен, но и тих, смиренен и смирен, его воображение рисует ему некий иллюзорный, сфантазированный мир покоя и примирения. Но реальный мир бередит его душу, ранит сердце, тревожит ум и чувства. И отсюда в его стихах столь широко“разлившиеся” по их строкам мотивы недовольства действительностью и собой. В этом “отрицании жизни”, в этом “самоуничижении” и “самобичевании”есть у раннего Мандельштама нечто роднящее его с ранними символистами. С ранними символистами юного Осипа Мандельштама сближает и ощущение катастрофичности современного мира, выраженное в образах бездны, пропасти, обступающей его пустоты. Однако, в отличие от символистов, Мандельштам не придает этим образам никаких двусмысленных, многосмысленных, мистических значений. Он выражает мысль, чувство, настроение в“однозначащих”образах и сравнениях, в точных словах, приобретающих иной раз характер определений. Его поэтический мир– вещный, предметный, порою “кукольный”. В этом нельзя не почувствовать влияния тех требований, которые в поисках “преодоления символизма” выдвинули предакмеистские и акмеистские теоретики и поэты, - требований “прекрасной ясности” (М. Кузмин), предметности деталей, вещности образов (С. Городецкий). В таких строках, как:
Немного красного вина, Немного солнечного мая, И, тоненький бисквит ломая, Тончайших пальцев белизна, (“Невыразимая печаль…”)
Мандельштам необычайно близок к М. Кузмину, к красочности и конкретности деталей в его стихах.
Было время, - годы 1912-1916, - когда Мандельштама воспринимали как “правоверного”акмеиста. Поэт в ту пору сам содействовал такому восприятию его литературной позиции и творчества, вел себя как дисциплинированный член объединения. Но на самом деле он разделял далеко не все принципы, заявленные акмеистами в их декорациях. Весьма отчетливо можно увидеть различия между ним и таким поэтом акмеизма, каким был Н. Гумилев, сопоставив творчество обоих поэтов. Мандельштаму были чужды подчеркнутый аристократизм Гумилева, его антигуманистические идеи, холодность, бездушный рационализм ряда его произведений. Не только политически– в отношении к войне, революции –Мандельштам разошелся с Гумилевым, но и творчески. Как известно, Гумилев, претендовавший на преодоление символизма, его философии и поэтики, капитулировал перед ним, вернулся к символическому мистицизму и социальному пессимизму. Развитие Мандельштама было иным, противоположным: религиозность и мистика никогда не были ему свойственны, путь его эволюции был путем преодоления пессимистического мироотношения.
Литературные источники поэзии Мандельштама коренятся в русской поэзии XIX века, у Пушкина, Батюшкова, Баратынского, Тютчева.
Культ Пушкина начинается в творчестве Мандельштама уже на страницах книги “Камень”. Петербургская тема у него овеяна “дыханием” пушкинского “Медного всадника”: тут и преклонение перед гением Петра, тут и образ пушкинского Евгения, резко противопоставленный“миру державному”, образу предреволюционного, буржуазно-дворянского Петербурга:
Летит в туман моторов вереница, Самолюбивый, скромный пешеход, Чудак Евгений, бедности стыдится, Бензин вдыхает и судьбу клянет! (“Петербургские строфы”)
Тютчев также один из любимых русских поэтов Мандельштама, один из его учителей. В одной из своих ранних статей“Утро акмеизма” автор “Камня”прямо указывал на то, что заголовок его первой книги вызван к жизни тютчевским воздействием. “…Камень Тютчева, что, “с горы скатившись, лег в долине, сорвавшись сам собой или низвергнут рукой”- есть слово”, - написал Мандельштам. Поэт, влюбленный в отечественную историю и в родной русский язык, Осип Мандельштам, подобно своим великим учителям, был отличным знатоком и приемником ряда лучших традиций мировой литературы. Он хорошо знал и любил античную мифологию и щедро пользовался ее мотивами и образами, знал и любил поэтов античных времен– Гомера, Гесиода, Овидия, Катулла.
В 1915 и в 1916 годах в поэзии Осипа Мандельштама появились отчетливые антицаристские и антивоенные мотивы. Цензура не дала поэту обнародовать стихотворение 1915 года“Дворцовая площадь”, в котором она с полным основанием усмотрело вызов Зимнему дворцу, двуглавому орлу. В 1916 году поэт написал два антивоенных стихотворения, одно из которых появилось в печати только в 1918 году. Это стихотворение“Собирались эллины войною…”направленно против коварной, захватнической политики Великобритании. Другое антивоенное произведение– “Зверинец”- вышло в свет после революции, в 1917 году. Прозвучавшее в нем требование мира, выражало настроение широких народных масс, как и призыв к обузданию правительств воюющих стран.
Так еще в канун революции в творчество Осипа Мандельштама вошла социальная тема, решаемая на основе общедемократических убеждений и настроений. Ненависть к“миру державному”, к аристократии, к военщине сочеталась в сознании поэта с ненавистью к буржуазным правительствам ряда воюющих европейских стран и к отечественной буржуазии. Именно поэтому Мандельштам иронически отнесся к деятелям Временного правительства, к этим врагам мира, стоявшим за продолжение войны“до победного конца”.
Исторический опыт военных лет, воспринятый отзывчивым сердцем поэта, подготовил Мандельштама к политическому разрыву со старым миром и принятию Октября. При этом возникшее у поэта отвращение к сердечно-холодной интеллектуальной элите, к снобизму также содействовало его отходу от акмеистической группы. Литераторы из“Цеха поэтов”стали ему духовно чуждыми. Нравственно опустошенные эстеты вызывали у него раздражение и негодование.
“Октябрьская революция не могла не повлиять на мою работу, так как отняла у меня“биографию”, ощущение личной значимости. Я благодарен ей за то, что она раз навсегда положила конец духовной обеспеченности и существованию на культурную ренту… Чувствую себя должником революции…”, - писал Мандельштам в 1928 году. Все написанное поэтом в этих строках было сказано с полной, с предельной искренностью. Мандельштам действительно тяготился“биографией”- традициями семейной среды, которые были ему чужды. Революция помогла рубить путы, сковывающие его духовные порывы. В отказе от ощущения личной значимости было не самоуничижение, а то духовное самочувствие, которое было свойственно ряду писателей-интеллигентов (Брюсову, Блоку и др. ) и выражало готовность пожертвовать личными интересами во имя общего блага.
Такого рода настроения выразились на страницах второй книги поэта – сборника “Tristia”, - в стихах, написанных в период революции и гражданской войны. Книга “Tristia” представляет по сравнению с книгой “Камень”принципиально новый этап эстетического развития Мандельштама. Структура его стихотворений по-прежнему архитекторична, но прообразы его“архитектуры”лежат теперь не в средневековой готике, а в древнеримском зодчестве, в эллинистическом зодчестве. Эту особенность являют и самые мотивы многих стихов, мотивы обращений к культурам античной Греции и древнего Рима, к поискам отражения эллинистических традиций в Тавриде, в Крыму.
Стихотворения, вошедшие в сборник “Tristia”, подчеркнуто классицистичны, иные из них даже своими размерами, своей поэтической“поступью”: “Золотистого меда струя из бутылки текла…”, “Сестры – тяжесть и нежность, одинаковы ваши приметы…”. В “Камне” человек нередко представал игрушкой рока, судьбы, “ненастоящим”, жертвой всепоглощающей пустоты. В “Tristia” человек –центр вселенной, труженик, созидатель. Небольшое, восьмистрочное, стихотворение с присущей Мандельштаму точностью слов -“определений” выражает гуманистические основы его миропонимания:
Пусть имена цветущих городов Ласкают слух значительностью бренной. Не город Рим живет среди веков, А место человека во вселенной. Им овладеть пытаются цари, Священники оправдывают войны, И без него презрения достойны, Как жалкий сор, дома и алтари.
Этим преклонением перед человеком, верой в него, любовью к нему проникнуты и стихи о Петербурге, созданные в годы гражданской войны. Стихи эти трагичны, Петербург– Петроград – Петрополь казался Мандельштаму умирающим городом, гибнущим “в прекрасной нищете”. И уже не слова – “определения”, а слова –метафоры выразили на сей раз мандельштамовскую веру в человека, бессмертного, как природа:
Все поют блаженных жен родные очи, Все цветут бессмертные цветы. (“В Петербурге мы сойдемся снова…”)
Любовная тема занимает небольшое место в лирике Мандельштама. Но и она в “Tristia” существенно иная, нежели в “Камне”. Если в “Камне” любимой исполнен печали, удаленности от мира, бесплотности (стихотворение “Нежнее нежного…”), то в “Tristia”он земной, плотский, и сама любовь, - хотя и мучительная, трагичная, - земная, плотская (стихотворение“Я наравне с другими…”).
Осип Мандельштам прошел определенный путь развития от “Камня” до “Tristia”, он принял революцию, приветствовал новую современность, но, будучи воспитан в традициях идеалистической философии истории, не постиг ее социалистического содержания и характера, и это, безусловно, стало помехой к тому, чтобы открыть страницы своих произведений новым темам и новым образам, рождаемым новой эпохой.
Между тем революционная современность все более властно входила в жизнь страны и народа. Осип Мандельштам, несомненно, чувствовал, что его поэзия, искренняя и эмоциональная, нередко оказывается в стороне от современности. Все больше и больше стал он задумываться над возможностями и путями преодоления известной отчужденности его поэзии от современной жизни. Нет сомнения в том, что он серьезно думал и относительно собственного духовного роста, но этот рост тормозился пережитками общедемократических представлений и иллюзий, преодоление которых все еще не давалось поэту с должной полнотой и основательностью. Думал он и о языковой“перестройке” своей лирики, о возможностях и путях обновления языка. Стихи первой половины двадцатых годов отмечены стремлением к “опрощению” языка, к “обмирщению”слова, - по языку, образности, жанровым особенностям и поэтическому строю они существенно отличаются от стихов сборника“Tristia”. Обновление языка шло у Мандельштама в различных направлениях – к предельной простоте, к поистине прекрасной ясности и к неожиданным, “небывалым”, усложненным сравнениям и метафорическим конструкциям. Итак, большая простота и ясность, простота простейшего повествования, песенки, романса:
Сегодня ночью, не солгу, По пояс в тающем снегу Я шел с чужого полустанка, Гляжу – изба, вошел в сенцы Чай с солью пили чернецы, И с ними балует цыганка.
Мандельштам –поэт с обостренным интересом к истории, к историческим параллелям, со стремлением мыслить широкими историческими обобщениями–пору напряженно думает о прошлом, о современности, о будущем, о связях прошедшего с грядущим, об отношении современности к минувшему и к исторической перспективе.
В раздумьях о современности у Мандельштама – поэта выступает впервые столь отчетливо “сформулированная” тема острых идейных конфликтов. В стихотворении “1 января 1924”она предстает в форме сильного, драматичного конфликта. Поэт ощущает себя пленником умирающего XIX века, его“больным сыном” с твердеющим в крови “известковым слоем”. Он чувствует себя потерянным в современности, вскормившей его – своего ныне “стареющего сына”:
О глиняная жизнь! О умиранье века! Боюсь, лишь тот поймет тебя, В ком беспомощная улыбка человека, Который потерял себя.
Однако Мандельштам не хотел сдаваться “власти преданья”, подчиниться давлению прошлого. Он противопоставляет этой роковой власти, этому тяжелому давлению голос совести и верность присяге, которую он дал победившему в революции новому миру:
Мне хочется бежать от моего порога. Куда? На улице темно, И, словно сыплют соль мощеною дорогой, Белеет совесть предо мной.
На заре нового десятилетия, тридцатых годов, Мандельштам ринулся в жизнь. Он совершил чрезвычайно важное для него путешествие в Армению, которое дало в его творчестве обильный“урожай”- поэтический и прозаический. Появились цикл стихов об Армении, очерковая повесть“Путешествие в Армению”. Произведения эти стали большими удачами писателя, они и по сие время читаются с любовным вниманием.
Многое взволновало в Армении поэта –ее история, ее древняя культура, ее краски и ее камни. Но больше всего обрадовали его встречи с людьми, с народом молодой советской республики. Мандельштам не лукавил, никогда и ни в чем. Его поэзия все больше, все откровеннее выражала состояние его духовного мира. И она говорила о том, что прилив бодрости, испытанный им в Армении, был именно приливом. Но довольно скоро волна бодрых чувств пошла на спад, и поэт снова погрузился в мучительные, нервические раздумья о своем отношении к современности, к новому веку.
Приезд в Ленинград в конце 1930 года, - приезд в город его детства и юности, в город революции–вызвал у поэта очень разные стихи: и ясные, просветленные, и горькие, скорбные. Тема расчета с прошлым сильно прозвучала в стихотворении“С миром державным я был лишь ребячески связан…”. Но еще несколькими неделями ранее Мандельштам написал стихотворение “Я вернулся в мой город, знакомый до слез…”, где выражено ощущение трагической связи с прошлым –связи эмоциональной памяти, где не оставалось места для восприятия нового, современного.
Поэзия Мандельштама становится в начале 30-х годов поэзией вызова, гнева, негодования:
Пора вам знать, я тоже современник, Я человек эпохи Москвошвея, Смотри, как на мне топорщится пиджак, Как я ступать и говорить умею! Попробуйте меня от века оторвать, Ручаюсь вам - себе свернете шею!
В середине 1931 года в стихотворении “Полночь в Москве…”Мандельштам снова продолжает разговор с эпохой. Он снова борется с мыслью о том, что может быть не понят новым веком. Он пишет о верности демократическим традициям.
Чур! Не просить, не жаловаться, цыц! Не хныкать! Для того ли разночинцы Рассохлые топтали сапоги, Чтоб я теперь их предал?
В ноябре 1933 года Мандельштамом были написаны стихи против Сталина
Мы живем, под собою не чуя страны, Наши речи за десять шагов не слышны, А где хватит на полразговорца, Там припомнят кремлевского горца....
В своих воспоминаниях о поэте Мандельштаме Анна Андреевна Ахматова привела знаменательную фразу, произнесенную им в Москве в начале 1934 года: “Стихи сейчас должны быть гражданскими” и прочел ей свое “крамольное” стихотворение о Сталине – “Мы живем, под собою не чуя страны…”. 13 мая 1934 года Мандельштам был арестован и выслан в Чердынь. Арест очень тяжело сказался на Мандельштаме, временами у него наступало помрачение сознания. Не признавая и все же каждодневно ощущая себя “тенью”, изверженной из мира людей, поэт проходит через свое последнее искушение: поддаться иллюзорному соблазну вернуться в жизнь. Так возникает “Ода Сталину”. И все-таки работа над “Одой” не могла не быть помрачением ума и саморазрушением гения. Стихотворение “Если б меня наши враги взяли…”было так же задумано во славу Сталина под влиянием все туже затягивающейся петли вокруг шеи еще живого поэта. Однако, предполагая сочинить нечто вроде хвалебной оды, Мандельштам увлекся силой сопротивления и написал торжественную клятву во имя Поэзии и народной Правды. И только финал выглядит в этом контексте пристегнутым и фальшивым добавлением:
Если б меня наши враги взяли И перестали со мной говорить люди, Если б лишили меня всего в мире, Права дышать и открывать двери И утверждать, что бытие будет, И что народ, как судия, судит; Если б меня смели держать зверем, Пищу мою на пол кидать стали б, Я не смолчу, не заглушу боли, И раскачав колокол стен голый, И разбудив вражеской тьмы угол, Я запрягу десять волов в голос И поведу руку во тьме плугом, И в океан братских очей сжатый, Я упаду тяжестью всей жатвы, Сжатостью всей рвущейся вдаль клятвы, И в глубине сторожевой ночи Чернорабочие вспыхнут земли очи. И промелькнет пламенных лет стая, Прошелестит спелой грозой Ленин, И на земле, что избежит тленья, Будет будить разум и жизнь Сталин.
Наперекор постоянной житейской неустроенности, наперекор все развивавшейся нервной болезни, продолжался идейно-эстетический рост поэта. Накапливались мысли, чувства, образы, выражавшие не только решимость Мандельштама дружить с веком, но и его реальную, неразрывную духовную связь с ним. Так называемые “воронежские тетради” (1935-1937) –безусловно, крупное поэтическое явление. Несмотря на незавершенность, фрагментарность ряда стихотворений, “тетради”представляют нам высокие образцы проникновенной патриотической лирики. Многие из тех благородных мыслей и чувств, которые накапливались и росли в сознании и сердце Мандельштама, получили свое поэтическое воплощение в строках“воронежских тетрадей”, остававшихся долгое время, до 60-х годов, неизвестными советским читателям. В воронежских стихах господствуют мотивы исповедальные, мотивы самораскрытия духовного мира поэта. Но при этом значительно шире, чем прежде, предстают в них черты эпические, черты облика современности, освещенные авторским отношением. Насколько четче, определеннее, политически конкретнее стали лирические признания поэта:
Я должен жить, дыша и большевея… (“Стансы”)
Перед лицом обрушившихся на него бед больной поэт сохраняет силу и мужество, чтобы в тех же“Стансах” заявить:
И не ограблен я, и не надломлен, Но только что всего переогромлен. Как “Слово о полку”, струна моя туга…
В марте 1937 года, больной, предчувствующий скорую смерть, поэт писал о своей дружбе с жизнью, о своей преданности людям:
И когда я умру, отслуживши, Всех живущих прижизненный друг, Чтоб раздался и шире и выше Отклик неба во всю мою грудь! (“Заблудился я в небе, - что делать? .. ”)
2 мая 1938 года повторный арест. В лагере под Владивостоком 27 декабря 1938 года Осип Мандельштам умер. Все было кончено.
Эпоха, век ждали от Осипа Мандельштама большего, чем он сделал, - он знал об этом, знал и мучался этим. Он не сумел быстро расстаться со всеми“родимыми пятнами”прошлого. Но все, что было им написано, все было создано честно, убежденно, искренне, талантливо. Все было написано умным, трепетным, ищущим мастером.
СПИСОК ИСПОЛЬЗУЕМОЙ ЛИТЕРАТУРЫ: 1. М. Л. Гаспаров “Эволюция Метрики Мандельштама”. 2. Э. Г. Герштейн “О гражданской поэзии Мандельштама”. 3. Александр Кушнер “Выпрямительный вздох”. 4. Александр Дымшиц “Заметки о творчестве О. Мандельштама”.
Скачен 476 раз.
mcvouo.ru
|
|
..:::Счетчики:::.. |
|
|
|
|
|
|
|
|