В этой книге получают развитие идеи, к которым я уже обращался в своих более ранних произведениях. В работе "Бегство от свободы"[1] я исследовал проблему свободы в связи с садизмом[2], мазохизмом[3] и деструктивностью[4]; между тем клиническая практика и теоретические размышления привели меня, как я полагаю, к более глубокому пониманию свободы, а также различных видов агрессивности и деструктивности. Теперь я могу отличать разные формы агрессивности, которые прямо или косвенно служат жизни, от злокачественной формы деструктивности — некрофилии, или подлинной любви к мертвому, являющейся противоположностью биофилии — любви к жизни и живому. В книге "Человек для себя"[5] я обсуждал проблему этических норм, покоящихся на нашем знании человеческой природы, а не на откровениях или законах и традициях, созданных людьми. Здесь я продолжаю исследование в данном направлении, обращая особое внимание на изучение сущности зла и проблемы выбора между добром и злом. В известном смысле эта книга, главная тема которой — способность человека разрушать, его нарциссизм[6] и инцестуальное влечение[7], противоположна моей работе "Искусство любить"[8], где речь шла о способности человека к любви. Хотя обсуждение не-любви занимает большую часть данной работы, тем не менее в ней говорится и о любви, но в новом, более широком смысле — о любви к жизни. Я пытался показать, что любовь к живому в сочетании с независимостью и преодолением нарциссизма образует "синдром роста", противоположный "синдрому распада", который возникает из любви к мертвому, из инцестуального симбиоза[9] и злокачественного нарциссизма.
Не только мой опыт клинициста, но также общественное и политическое развитие последних лет побудили меня к исследованию синдрома распада. Все настоятельнее звучит вопрос, почему, несмотря на всю добрую волю и осознание последствий атомной войны, попытки предотвратить ее так ничтожны по сравнению с величиной опасности и вероятностью ее возникновения. Полным ходом идет гонка атомных вооружений, продолжается "холодная война". Именно тревога побудила меня исследовать феномен безразличия по отношению к жизни во все более механизированном индустриальном мире. В этом мире человек стал вещью, и — как следствие этого — он со страхом и равнодушием, если не с ненавистью, противостоит жизни. Нынешняя склонность к насилию, проявляющаяся в молодежной преступности и политических убийствах, ставит перед нами задачу сделать первый шаг на пути к переменам. Возникает вопрос, идем ли мы по направлению к новому варварству, даже если дело не дойдет до атомной войны, или возможен ренессанс нашей гуманистической традиции.
Наряду с обсуждением данной проблемы в этой книге мне хотелось бы прояснить, как соотносятся мои психоаналитические представления с теорией Фрейда[10]. Я никогда не соглашался с тем, что меня причисляли к новой "школе" психоанализа, как бы ее ни называли — "культурной школой" или "неофрейдизмом". Я убежден, что эти школы дали ценные результаты, однако некоторые из них отодвинули на задний план многие из важнейших открытий Фрейда. Я определенно не являюсь "ортодоксальным фрейдистом". Дело в том, что любая теория, которая не изменяется в течение 60 лет, именно по этой причине не является больше первоначальной теорией своего создателя; она, скорее, окаменелое повторение прежнего и, как таковая, в действительности превращается в установку. Свои основополагающие открытия Фрейд осуществил во вполне определенной философской системе, системе механистического материализма, последователями которого было большинство естествоиспытателей начала нашего столетия. Я считаю, что необходимо дальнейшее развитие идей Фрейда в другой философской системе, а именно в системе диалектического гуманизма. В этой книге я пытался показать, что на пути величайших открытий Фрейда — Эдипова комплекса[11], нарциссизма, инстинкта смерти — стояли его мировоззренческие установки и, если эти открытия освободить от старой и перенести в новую систему, они станут более убедительными и значительными. Я думаю, что система гуманизма с ее парадоксальным смешением беспощадной критики, бескомпромиссного реализма и рациональной веры даст возможность для дальнейшего плодотворного развития здания, фундамент которого был заложен Фрейдом.
И еще одно замечание. Изложенные в этой книге мысли основываются на моей клинической деятельности как психоаналитика (и до известной степени на опыте моего участия в общественных процессах). Вместе с тем в ней мало используется документальных материалов, к которым я хотел бы обратиться в большей по объему работе, посвященной теории и практике гуманистического психоанализа.
В заключение я хочу поблагодарить Пола Эдвардса за критические замечания к главе о свободе, детерминизме и альтернативности.
Хочу подчеркнуть, что моя точка зрения на психоанализ ни в коем случае не является желанием подменить теорию Фрейда так называемым "экзистенциальным анализом".
Этот эрзац теории Фрейда зачастую весьма поверхностен; понятия, заимствованные у Хайдеггера или Сартра (или Гуссерля), используются без их связи с тщательно продуманными клиническими фактами. Это относится как к известным "экзистенциальным психоаналитикам", так и к психологическим идеям Сартра, которые, хотя и блестяще сформулированы, все же поверхностны и не имеют солидного клинического фундамента. Экзистенциализм Сартра, как и Хайдеггера, — это не новое начало, а конец. Оба говорят об отчаянии, постигшем западного человека после катастрофы двух мировых войн и режимов Гитлера и Сталина. Но у них речь идет не только о выражении отчаяния, но и о манифестации крайнего буржуазного эгоизма и солипсизма. У Хайдеггера, симпатизировавшего нацизму, это вполне можно понять.
Гораздо больше сбивает с толку Сартр, который утверждает, что он — марксист и философ будущего, оставаясь при этом представителем духа общества беззакония и эгоизма, которое он критикует и хочет изменить. Что касается точки зрения, согласно которой жизнь имеет смысл, не дарованный и не гарантированный ни одним из богов, то она представлена во многих системах, среди религий — прежде всего в буддизме. Сартр и его сторонники теряют важнейшее достижение теистических и нетеистических религий и гуманистической традиции, когда утверждает, что нет объективных ценностей, имеющих значение для всех людей, и существует понятие свободы, вытекающее из эгоистического произвола.
I. ЧЕЛОВЕК — ВОЛК ИЛИ ОВЦА?
Одни полагают, что люди — это овцы, другие считают их хищными волками. Обе стороны могут привести аргументы в пользу своей точки зрения. Тот, кто считает людей овцами, может указать хотя бы на то, что они с легкостью выполняют приказы других людей, даже в ущерб себе. Он может также добавить, что люди снова и снова следуют за своими вождями на войну, которая не дает им ничего, кроме разрушения, что они верят любой несуразице, если она излагается с надлежащей настойчивостью и подкрепляется авторитетом властителей — от прямых угроз священников и королей до вкрадчивых голосов более или менее тайных обольстителей. Кажется, что большинство людей, подобно дремлющим детям, легко поддается внушению и готово безвольно следовать за любым, кто, угрожая или заискивая, достаточно упорно их уговаривает. Человек с сильными убеждениями, пренебрегающий воздействием толпы, скорее исключение, чем правило. Он часто вызывает восхищение последующих поколений, но, как правило, является посмешищем в глазах своих современников.
Великие инквизиторы и диктаторы основывали свои системы власти как раз на утверждении, что люди — это овцы. Именно мнение, согласно которому люди — овцы и потому нуждаются в вождях, принимающих за них решения, нередко придавало самим вождям твердую убежденность, что они выполняли вполне моральную, хотя подчас и весьма трагичную обязанность: брали на себя руководство и снимали с других груз ответственности и свободы, давая людям то, что те хотели.
Однако если большинство людей — овцы, то почему они ведут жизнь, которая этому полностью противоречит? История человечества написана кровью. Это история никогда не прекращающегося насилия, поскольку люди почти всегда подчиняли себе подобных с помощью силы. Разве Талаат-паша сам убил миллионы армян? Разве Гитлер один убил
миллионы евреев? Разве Сталин один убил миллионы своих политических противников? Нет. Эти люди были не одиноки, они располагали тысячами других людей, которые умерщвляли и пытали, делая это не просто с желанием, но даже с удовольствием. Разве мы не сталкиваемся повсюду с бесчеловечностью человека — в случае безжалостного ведения войны, в случае убийства и насилия, в случае беззастенчивой эксплуатации слабых более сильными? А как часто стоны истязаемого и страдающего существа наталкиваются на глухие уши и ожесточенные сердца! Такой мыслитель, как Гоббс, из всего этого сделал вывод: homo homini lupus est — человек человеку — волк. И сегодня многие из нас приходят к заключению, что человек от природы является существом злым и деструктивным, что он напоминает убийцу, которого от любимого занятия может удержать только страх перед более сильным убийцей.
Конец ознакомительного отрывкаПОНРАВИЛАСЬ КНИГА?
Эта книга стоит меньше чем чашка кофе!СКИДКА ДО 25% ТОЛЬКО СЕГОДНЯ!
Хотите узнать цену?ДА, ХОЧУwww.libfox.ru
В этой книге получают развитие идеи, к которым я уже обращался в своих более ранних произведениях. В работе "Бегство от свободы"[1] я исследовал проблему свободы в связи с садизмом[2], мазохизмом[3] и деструктивностью[4]; между тем клиническая практика и теоретические размышления привели меня, как я полагаю, к более глубокому пониманию свободы, а также различных видов агрессивности и деструктивности. Теперь я могу отличать разные формы агрессивности, которые прямо или косвенно служат жизни, от злокачественной формы деструктивности — некрофилии, или подлинной любви к мертвому, являющейся противоположностью биофилии — любви к жизни и живому. В книге "Человек для себя"[5] я обсуждал проблему этических норм, покоящихся на нашем знании человеческой природы, а не на откровениях или законах и традициях, созданных людьми. Здесь я продолжаю исследование в данном направлении, обращая особое внимание на изучение сущности зла и проблемы выбора между добром и злом. В известном смысле эта книга, главная тема которой — способность человека разрушать, его нарциссизм[6] и инцестуальное влечение[7], противоположна моей работе "Искусство любить"[8], где речь шла о способности человека к любви. Хотя обсуждение не-любви занимает большую часть данной работы, тем не менее в ней говорится и о любви, но в новом, более широком смысле — о любви к жизни. Я пытался показать, что любовь к живому в сочетании с независимостью и преодолением нарциссизма образует "синдром роста", противоположный "синдрому распада", который возникает из любви к мертвому, из инцестуального симбиоза[9] и злокачественного нарциссизма.
Не только мой опыт клинициста, но также общественное и политическое развитие последних лет побудили меня к исследованию синдрома распада. Все настоятельнее звучит вопрос, почему, несмотря на всю добрую волю и осознание последствий атомной войны, попытки предотвратить ее так ничтожны по сравнению с величиной опасности и вероятностью ее возникновения. Полным ходом идет гонка атомных вооружений, продолжается "холодная война". Именно тревога побудила меня исследовать феномен безразличия по отношению к жизни во все более механизированном индустриальном мире. В этом мире человек стал вещью, и — как следствие этого — он со страхом и равнодушием, если не с ненавистью, противостоит жизни. Нынешняя склонность к насилию, проявляющаяся в молодежной преступности и политических убийствах, ставит перед нами задачу сделать первый шаг на пути к переменам. Возникает вопрос, идем ли мы по направлению к новому варварству, даже если дело не дойдет до атомной войны, или возможен ренессанс нашей гуманистической традиции.
Наряду с обсуждением данной проблемы в этой книге мне хотелось бы прояснить, как соотносятся мои психоаналитические представления с теорией Фрейда[10]. Я никогда не соглашался с тем, что меня причисляли к новой "школе" психоанализа, как бы ее ни называли — "культурной школой" или "неофрейдизмом". Я убежден, что эти школы дали ценные результаты, однако некоторые из них отодвинули на задний план многие из важнейших открытий Фрейда. Я определенно не являюсь "ортодоксальным фрейдистом". Дело в том, что любая теория, которая не изменяется в течение 60 лет, именно по этой причине не является больше первоначальной теорией своего создателя; она, скорее, окаменелое повторение прежнего и, как таковая, в действительности превращается в установку. Свои основополагающие открытия Фрейд осуществил во вполне определенной философской системе, системе механистического материализма, последователями которого было большинство естествоиспытателей начала нашего столетия. Я считаю, что необходимо дальнейшее развитие идей Фрейда в другой философской системе, а именно в системе диалектического гуманизма. В этой книге я пытался показать, что на пути величайших открытий Фрейда — Эдипова комплекса[11], нарциссизма, инстинкта смерти — стояли его мировоззренческие установки и, если эти открытия освободить от старой и перенести в новую систему, они станут более убедительными и значительными. Я думаю, что система гуманизма с ее парадоксальным смешением беспощадной критики, бескомпромиссного реализма и рациональной веры даст возможность для дальнейшего плодотворного развития здания, фундамент которого был заложен Фрейдом.
И еще одно замечание. Изложенные в этой книге мысли основываются на моей клинической деятельности как психоаналитика (и до известной степени на опыте моего участия в общественных процессах). Вместе с тем в ней мало используется документальных материалов, к которым я хотел бы обратиться в большей по объему работе, посвященной теории и практике гуманистического психоанализа.
В заключение я хочу поблагодарить Пола Эдвардса за критические замечания к главе о свободе, детерминизме и альтернативности.
Хочу подчеркнуть, что моя точка зрения на психоанализ ни в коем случае не является желанием подменить теорию Фрейда так называемым "экзистенциальным анализом".
Этот эрзац теории Фрейда зачастую весьма поверхностен; понятия, заимствованные у Хайдеггера или Сартра (или Гуссерля), используются без их связи с тщательно продуманными клиническими фактами. Это относится как к известным "экзистенциальным психоаналитикам", так и к психологическим идеям Сартра, которые, хотя и блестяще сформулированы, все же поверхностны и не имеют солидного клинического фундамента. Экзистенциализм Сартра, как и Хайдеггера, — это не новое начало, а конец. Оба говорят об отчаянии, постигшем западного человека после катастрофы двух мировых войн и режимов Гитлера и Сталина. Но у них речь идет не только о выражении отчаяния, но и о манифестации крайнего буржуазного эгоизма и солипсизма. У Хайдеггера, симпатизировавшего нацизму, это вполне можно понять.
Гораздо больше сбивает с толку Сартр, который утверждает, что он — марксист и философ будущего, оставаясь при этом представителем духа общества беззакония и эгоизма, которое он критикует и хочет изменить. Что касается точки зрения, согласно которой жизнь имеет смысл, не дарованный и не гарантированный ни одним из богов, то она представлена во многих системах, среди религий — прежде всего в буддизме. Сартр и его сторонники теряют важнейшее достижение теистических и нетеистических религий и гуманистической традиции, когда утверждает, что нет объективных ценностей, имеющих значение для всех людей, и существует понятие свободы, вытекающее из эгоистического произвола.
libking.ru
Фромм Э.ДУША ЧЕЛОВЕКА
Ее способность к добру и злуФромм Э. Душа человека / Э. Фромм // Фромм Э. Душа человека – М.: Республика, 1992. – С. 13-108.
Эрих ФРОММДУША ЧЕЛОВЕКА Ее способность к добру и злу
ОТ АВТОРА В этой книге получают развитие идеи, к которым я уже обращался в своих более ранних произведениях. В работе "Бегство от свободы"* я исследовал проблему свободы в связи с садизмом* , мазохизмом* и деструктивностью* ; между тем клиническая практика и теоретические размышления привели меня, как я полагаю, к более глубокому пониманию свободы, а также различных видов агрессивности и деструктивности. Теперь я могу отличать разные формы агрессивности, которые прямо или косвенно служат жизни, от злокачественной формы деструктивности – некрофилии, или подлинной любви к мертвому, являющейся противоположностью биофилии – любви к жизни и живому. В книге "Человек для себя"* я обсуждал проблему этических норм, покоящихся на нашем знании человеческой природы, а не на откровениях или законах и традициях, созданных людьми. Здесь я продолжаю исследование в данном направлении, обращая особое внимание на изучение сущности зла и проблемы выбора между добром и злом. В известном смысле эта книга, главная тема которой – способность человека разрушать, его нарциссизм* и инцестуальное влечение* , противоположна моей работе "Искусство любить" *, где речь шла о способности человека к любви. Хотя обсуждение не-любви занимает большую часть данной работы, тем не менее в ней говорится и о любви, но в новом, более широком смысле – о любви к жизни. Я пытался показать, что любовь к живому в сочетании с независимостью и преодолением нарциссизма образует "синдром роста", противоположный "синдрому распада", который возникает из любви к мертвому, из инцестуального симбиоза* и злокачественного нарциссизма. Не только мой опыт клинициста, но также общественное и политическое развитие последних лет побудили меня к исследованию синдрома распада. Все настоятельнее звучит вопрос, почему, несмотря на всю добрую волю и осознание последствий атомной войны, попытки предотвратить ее так ничтожны по сравнению с величиной опасности и вероятностью ее возникновения. Полным ходом идет гонка атомных вооружений, продолжается "холодная война". Именно тревога побудила меня исследовать феномен безразличия по отношению к жизни во все более механизированном индустриальном мире. В этом мире человек стал вещью, и – как следствие этого – он со страхом и равнодушием, если не с ненавистью, противостоит жизни. Нынешняя склонность к насилию, проявляющаяся в молодежной преступности и политических убийствах, ставит перед нами задачу сделать первый шаг на пути к переменам. Возникает вопрос, идем ли мы по направлению к новому варварству, даже если дело не дойдет до атомной войны, или возможен ренессанс нашей гуманистической традиции. Наряду с обсуждением данной проблемы в этой книге мне хотелось бы прояснить, как соотносятся мои психоаналитические представления с теорией Фрейда* . Я никогда не соглашался с тем, что меня причисляли к новой "школе" психоанализа, как бы ее ни называли – "культурной школой" или "неофрейдизмом". Я убежден, что эти школы дали ценные результаты, однако некоторые из них отодвинули на задний план многие из важнейших открытий Фрейда. Я определенно не являюсь "ортодоксальным фрейдистом". Дело в том, что любая теория, которая не изменяется в течение 60 лет, именно по этой причине не является больше первоначальной теорией своего создателя; она, скорее, окаменелое повторение прежнего и, как таковая, в действительности превращается в установку. Свои основополагающие открытия Фрейд осуществил во вполне определенной философской системе, системе механистического материализма, последователями которого было большинство естествоиспытателей начала нашего столетия. Я считаю, что необходимо дальнейшее развитие идей Фрейда в другой философской системе, а именно в системе диалектического гуманизма. В этой книге я пытался показать, что на пути величайших открытий Фрейда – Эдипова комплекса* , нарциссизма, инстинкта смерти – стояли его мировоззренческие установки и, если эти открытия освободить от старой и перенести в новую систему, они станут более убедительными и значительными. Я думаю, что система гуманизма с ее парадоксальным смешением беспощадной критики, бескомпромиссного реализма и рациональной веры даст возможность для дальнейшего плодотворного развития здания, фундамент которого был заложен Фрейдом. И еще одно замечание. Изложенные в этой книге мысли основываются на моей клинической деятельности как психоаналитика (и до известной степени на опыте моего участия в общественных процессах). Вместе с тем в ней мало используется документальных материалов, к которым я хотел бы обратиться в большей по объему работе, посвященной теории и практике гуманистического психоанализа. В заключение я хочу поблагодарить Пола Эдвардса за критические замечания к главе о свободе, детерминизме и альтернативности. Хочу подчеркнуть, что моя точка зрения на психоанализ ни в коем случае не является желанием подменить теорию Фрейда так называемым "экзистенциальным анализом". Этот эрзац теории Фрейда зачастую весьма поверхностен; понятия, заимствованные у Хайдеггера или Сартра (или Гуссерля), используются без их связи с тщательно продуманными клиническими фактами. Это относится как к известным "экзистенциальным психоаналитикам", так и к психологическим идеям Сартра, которые, хотя и блестяще сформулированы, все же поверхностны и не имеют солидного клинического фундамента. Экзистенциализм Сартра, как и Хайдеггера, – это не новое начало, а конец. Оба говорят об отчаянии, постигшем западного человека после катастрофы двух мировых войн и режимов Гитлера и Сталина. Но у них речь идет не только о выражении отчаяния, но и о манифестации крайнего буржуазного эгоизма и солипсизма. У Хайдеггера, симпатизировавшего нацизму, это вполне можно понять. Гораздо больше сбивает с толку Сартр, который утверждает, что он – марксист и философ будущего, оставаясь при этом представителем духа общества беззакония и эгоизма, которое он критикует и хочет изменить. Что касается точки зрения, согласно которой жизнь имеет смысл, не дарованный и не гарантированный ни одним из богов, то она представлена во многих системах, среди религий – прежде всего в буддизме. Сартр и его сторонники теряют важнейшее достижение теистических и нетеистических религий и гуманистической традиции, когда утверждает, что нет объективных ценностей, имеющих значение для всех людей, и существует понятие свободы, вытекающее из эгоистического произвола. ^ Одни полагают, что люди – это овцы, другие считают их хищными волками. Обе стороны могут привести аргументы в пользу своей точки зрения. Тот, кто считает людей овцами, может указать хотя бы на то, что они с легкостью выполняют приказы других людей, даже в ущерб себе. Он может также добавить, что люди снова и снова следуют за своими вождями на войну, которая не дает им ничего, кроме разрушения, что они верят любой несуразице, если она излагается с надлежащей настойчивостью и подкрепляется авторитетом властителей – от прямых угроз священников и королей до вкрадчивых голосов более или менее тайных обольстителей. Кажется, что большинство людей, подобно дремлющим детям, легко поддается внушению и готово безвольно следовать за любым, кто, угрожая или заискивая, достаточно упорно их уговаривает. Человек с сильными убеждениями, пренебрегающий воздействием толпы, скорее исключение, чем правило. Он часто вызывает восхищение последующих поколений, но, как правило, является посмешищем в глазах своих современников. Великие инквизиторы и диктаторы основывали свои системы власти как раз на утверждении, что люди – это овцы. Именно мнение, согласно которому люди – овцы и потому нуждаются в вождях, принимающих за них решения, нередко придавало самим вождям твердую убежденность, что они выполняли вполне моральную, хотя подчас и весьма трагичную обязанность: брали на себя руководство и снимали с других груз ответственности и свободы, давая людям то, что те хотели. Однако если большинство людей – овцы, то почему они ведут жизнь, которая этому полностью противоречит? История человечества написана кровью. Это история никогда не прекращающегося насилия, поскольку люди почти всегда подчиняли себе подобных с помощью силы. Разве Талаат-паша сам убил миллионы армян? Разве Гитлер один убил миллионы евреев? Разве Сталин один убил миллионы своих политических противников? Нет. Эти люди были не одиноки, они располагали тысячами других людей, которые умерщвляли и пытали, делая это не просто с желанием, но даже с удовольствием. Разве мы не сталкиваемся повсюду с бесчеловечностью человека – в случае безжалостного ведения войны, в случае убийства и насилия, в случае беззастенчивой эксплуатации слабых более сильными? А как часто стоны истязаемого и страдающего существа наталкиваются на глухие уши и ожесточенные сердца! Такой мыслитель, как Гоббс, из всего этого сделал вывод: homo homini lupus est – человек человеку – волк. И сегодня многие из нас приходят к заключению, что человек от природы является существом злым и деструктивным, что он напоминает убийцу, которого от любимого занятия может удержать только страх перед более сильным убийцей. И все же аргументы обеих сторон не убеждают. Пусть мы лично и встречали некоторых потенциальных или явных убийц и садистов, которые по своей беззастенчивости могли бы тягаться со Сталиным или с Гитлером, все же это были исключения, а не правила. Неужели мы действительно должны считать, что мы сами и большинство обычных людей только волки в овечьей шкуре, что наша "истинная природа" якобы проявится лишь после того, как мы отбросим сдерживающие факторы, мешавшие нам до сих пор уподобиться диким зверям? Хоть это и трудно оспорить, однако такой ход мысли нельзя признать вполне убедительным. В повседневной жизни есть возможности для проявления жестокости и садизма, причем нередко их можно реализовать, не опасаясь возмездия. Тем не менее многие на это не идут и, напротив, реагируют с отвращением, когда сталкиваются с подобными явлениями. Может быть, есть другое, лучшее объяснение этого удивительдого противоречия? Может быть, ответ прост и заключается в том, что меньшинство волков живет бок о бок с большинством овец? Волки хотят убивать, овцы хотят делать то, что им приказывают. Волки заставляют овец убивать и душить, а те поступают так не потому, что это доставляет им радость, а потому, что они хотят подчиняться. Кроме того, чтобы побудить большинство овец действовать, как волки, убийцы должны придумать истории о правоте своего дела, о защите свободы, которая якобы находится в опасности, о мести за детей, заколотых штыками, об изнасилованных женщинах и поруганной чести. Этот ответ звучит убедительно, но и после него остается много сомнений. Не означает ли он, что существуют как бы две человеческие расы – волки и овцы? Кроме того, возникает вопрос: если это не свойстйенно их природе, то почему овцы с такой легкостью соблазняются поведением волков, когда насилие представлено в качестве их священной обязанности? Может быть, сказанное о волках и овцах не соответствует действительности? Может быть, и в самом деле отличительным свойством человека является нечто волчье и большинство просто не проявляет этого открыто? А может, речь вообще не должна идти об альтернативе? Может быть, человек – это одновременно и волк, и овца, или он – ни волк, ни овца? Сегодня, когда нации определяют возможность применения опаснейшего разрушающего оружия против своих "врагов"" и, очевидно, не страшатся даже собственной гибели в ходе массового уничтожения, ответ на эти вопросы имеет решающее значение. Если мы будем убеждены, что человек от природы склонен к разрушению, что потребность применять насилие коренится глубоко в его существе, то может ослабнуть наше сопротивление все возрастающей жестокости. Почему нужно сопротивляться волкам, если все мы в той или иной степени волки? Вопрос о том, является ли человек волком или овцой, – это лишь заостренная формулировка вопроса, который в самом широком и общем смысле принадлежит к основополагающим проблемам теологического и философского мышления западного мира, а именно: является ли человек по существу злым и порочным, или он добр по своей сути и способен к самосовершенствованию? Ветхий завет не считает, что человек порочен в своей основе. Неповиновение Богу со стороны Адама и Евы не рассматривается как грех. Мы нигде не находим указаний на то, что это неповиновение погубило человека. Напротив, это неповиновение является предпосылкой того, что человек осознал самого себя, что он стал способен решать свои дела. Таким образом, этот первый акт неповиновения в конечном счете является первым шагом человека на пути к свободе. Кажется даже, что это неповиновение было предусмотрено божьим планом. Согласно пророкам, именно благодаря тому, что человек был изгнан из рая, он оказался в состоянии сам формировать свою историю, укреплять свои человеческие силы и в качестве полностью развитого индивида достигнуть гармонии с другими людьми и природой. Эта гармония заступила на место прежней, в которой человек еще не был индивидом. Мессианская мысль пророков явно исходит из того, что человек в своей основе непорочен и может быть спасен помимо особого акта божьей милости. Конечно, этим еще не сказано, что способность к добру обязательно побеждает. Если человек творит зло, то он и сам становится хуже. Так, например, сердце фараона "ожесточилось", поскольку он постоянно творил зло. Оно ожесточилось настолько, что в определенный момент для него стало совершенно невозможно начать все заново и покаяться в содеянном. Примеров злодеяний в Ветхом завете содержится не меньше, чем примеров праведных дел, но в нем ни разу не делается исключения для таких возвышенных образов, как царь Давид* . С точки зрения Ветхого завета человек способен и к хорошему, и к дурному, он должен выбирать между добром и злом, между благословением и проклятием, между жизнью и смертью. Бог никогда не вмешивается в это решение. Он помогает, посылая своих посланцев, пророков, чтобы наставлять людей, каким образом они могут распознавать зло и осуществлять добро, чтобы предупреждать их и возражать им. Но после того как это уже свершилось, человек остается наедине со своими "двумя инстинктами" – стремлением к добру и стремлением к злу, теперь он сам должен решать эту проблему. Развитие христианства шло иначе. По мере становления христианской веры появилась точка зрения, согласно которой неповиновение Адама было грехом, причем настолько тяжким, что он погубил природу самого Адама и всех его потомков. Теперь человек не мог больше собственными силами освободиться от этой порочности. Только акт божьей милости, появление Христа, умершего за людей, может уничтожить эту порочность и спасти тех, кто уверует в него. Разумеется, догма о первородном грехе не оставалась бесспорной и внутри самой церкви. На нее нападал Пелагий *, однако ему не удалось одержать верх. В период Ренессанса гуманисты пытались смягчить эту догму внутри церкви, хотя они не боролись с ней прямо и не оспаривали ее, как это делали многие еретики. Правда, Лютер был более твердо убежден во врожденной подлости и порочности человека, в то время как мыслители Ренессанса, а позднее Просвещения отважились на заметный шаг в противоположном направлении. Последние утверждали, что все зло в человеке является лишь следствием внешних обстоятельств, и потому в действительности у человека нет возможности выбора. Они полагали, что необходимо лишь изменить обстоятельства, из которых произрастает зло, тогда изначальное добро в человеке проявится почти автоматически. Эта точка зрения повлияла также на мышление Маркса и его последователей. Вера в принципиальную доброту человека возникла благодаря новому самосознанию, приобретенному в ходе неслыханного со времен Ренессанса экономического и политического прогресса. Моральное банкротство Запада, начавшееся с первой мировой войны и приведшее через Гитлера и Сталина, через Ковентри и Хиросиму к нынешней подготовке всеобщего уничтожения, наоборот, повлияло на то, что снова стала усиленно подчеркиваться склонность человека к дурному. По существу, это была здоровая реакция на недооценку врожденной склонности человека творить зло. С другой стороны, слишком часто это служило причиной осмеяния тех, кто не потерял еще своей веры в человека, причем их точка зрения понималась ложно, а подчас и намеренно искажалась. Меня часто несправедливо упрекали в недооценке зла, потенциально заложенного в человеке. Хотелось бы подчеркнуть, что я далек от подобного сентиментального оптимизма. Тот, кто обладает длительным опытом практикующего психоаналитика, едва ли может быть склонен к недооценке деструктивных сил в человеке. Он видит эти силы в действии у тяжело больных пациентов и знает, насколько трудно бывает приостановить или направить их энергию в конструктивное русло. Также и те, кто пережил внезапный взрыв зла и разрушительной ярости с начала первой мировой войны, едва ли не заметят силу и интенсивность человеческой деструктивности. Тем не менее существует опасность, что чувство бессилия, охватывающее сегодня как интеллигента, так и среднего человека, может привести к тому, что они усвоят новую версию порочности и первородного греха и используют ее для рационализации взгляда, согласно которому война неизбежна как следствие деструктивности человеческой природы. Подобная точка зрения, нередко козыряющая своим необыкновенным реализмом, является заблуждением по двум причинам. Во-первых, интенсивность деструктивных устремлений ни в коем случае не свидетельствует об их неодолимости или даже доминировании. Во-вторых, предположение, что войны являются в первую очередь результатом действия психологических сил, ошибочно. При объяснении общественных и политических проблем нет нужды подробно останавливаться на ложной посылке "психологизма". Войны возникают по решению политических, военных и экономических вождей для захвата земель, природных ресурсов или для получения торговых привилегий, для защиты от реальной или мнимой угрозы безопасности своей страны или для того, чтобы поднять свой личный престиж и стяжать себе славу. Эти люди не отличаются от среднего человека: они эгоистичны и едва ли готовы отказаться от собственных преимуществ в пользу других, но вместе с тем они не выделяются ни особой злобностью, ни особой жестокостью. Когда такие люди, которые в нормальной жизни скорее содействовали бы добру, чем злу, приходят к власти, повелевают миллионами и располагают самым страшным оружием разрушения, они могут нанести огромный вред. В гражданской жизни они, вероятно, разорили бы конкурента. В нашем мире могучих и суверенных государств (причем "суверенный" означает: не подчиняющийся никаким моральным законам, которые могли бы ограничить свободу действий суверенного государства) они могут искоренить всю человеческую расу. Главной опасностью для человечества является не изверг или садист, а нормальный человек, наделенный необычайной властью. Однако для того чтобы миллионы поставили на карту свою жизнь и стали убийцами, им необходимо внушить такие чувства, как ненависть, возмущение, деструктивность и страх. Наряду с оружием эти чувства являются непременным условием для ведения войны, однако они не являются ее причиной, так же как пушки и бомбы сами по себе не являются причиной войн. Многие полагают, что атомная война в этом смысле отличается от войны традиционной. Тот, кто нажатием кнопки запускает атомные бомбы, каждая из которых способна унести сотни тысяч жизней, едва ли испытывает те же чувства, что и солдат, убивающий с помощью штыка или пулемета. Но даже если запуск атомной ракеты в сознании упомянутого лица переживается только как послушное исполнение приказа, все же остается вопрос: не должны ли содержаться в более глубоких слоях его личности деструктивные импульсы или по меньшей мере глубокое безразличие по отношению к жизни, для того чтобы подобное действие вообще стало возможным? Я хотел бы остановиться на трех феноменах, которые лежат, по моему мнению, в основе наиболее вредной и опасной формы человеческого ориентирования: на любви к мертвому, закоренелом нарциссизме и симбиозно-инцестуальном влечении. Взятые вместе, они образуют "синдром распада", который побуждает человека разрушать ради разрушения и ненавидеть ради ненависти. Я хотел бы также обсудить "синдром роста", который состоит из любви к живому, любви к человеку и к независимости. Лишь у немногих людей один из этих двух синдромов получил полное развитие. Однако нет сомнения в том, что каждый человек движется в определенном, избранном им направлелии: к живому или мертвому, к добру или злу. ^ Хотя эта книга посвящена в основном злокачественным формам деструктивности, мне хотелось бы сначала остановиться на некоторых других формах насилия. Я не собираюсь подробно обсуждать эту проблему, однако полагаю, что рассмотрение менее тяжких проявлений насилия может способствовать лучшему пониманию тяжелых патологических и злокачественных форм деструктивности. Различение типов насилия основывается на разнице между соответствующими неосознанными мотивациями, ибо только в случае, когда нам ясна неосознанная динамика поведения, мы можем понять также и само поведение, его корни, направление и энергию, которой оно заряжено.Наиболее нормальной и наименее патологической формой насилия является игровое насилие. Мы находим его там, где оно используется в целях демонстрации своей ловкости, а не в целях разрушения, где оно не мотивировано ненавистью или деструктивностью. Можно привести многочисленные примеры игрового насилия, начиная с военных игрищ примитивных племен и кончая искусством борьбы на мечах в дзен-буддизме. Во всех этих военных играх речь не идет об убийстве противника; даже если он при этом погибает, то это как бы его ошибка, поскольку он "стоял не на том месте". Конечно, когда мы утверждаем, что при игровом насилии не может иметь места воля к разрушению, то имеем в виду только идеальный тип подобных игрищ. На практике за четко установленными правилами игры зачастую можно обнаружить неосознанную агрессию и деструктивность. Но даже и в этом случае основной мотивацией является то, что человек демонстрирует свою ловкость, а не то, что он хочет что-то разрушить. Гораздо большее практическое значение имеет реактивное насилие. Под ним я понимаю насилие, которое проявляется при защите жизни, свободы, достоинства, а также собственного или чужого имущества. Оно коренится в страхе и, вероятно, именно поэтому является наиболее часто встречающейся формой насилия, этот страх может быть реальным или надуманным, осознанным или бессознательным. Данный тип насилия стоит на службе жизни, а не смерти; его целью является сохранение, а не разрушение. Он возникает не только из иррациональной страсти, но до известной степени и из разумного расчета, так что при этом цель и средство более или менее соотносятся друг с другом. Исходя из высших духовных соображений, можно возразить, что убийство, даже в целях самозащиты, не может быть оправдано с моральной точки зрения. Но большинство тех, кто разделяет это убеждение, согласятся, что применение силы для защиты жизни все же является по своей сути чем-то иным, нежели применение насилия, которое служит разрушению ради него самого. Очень часто ощущение опасности и вытекающее из него реактивное насилие покоятся не на реальной данности, а на манипуляциях мышления; политические и религиозные вожди убеждают своих сторонников, что им угрожает некий враг, возбуждая, таким образом, субъективное чувство реактивной враждебности. На этом базируется устанавливаемое капиталистическими и коммунистическими правительствами, а также римско-католической церковью различие между справедливыми и несправедливыми войнами, что в высшей степени сомнительно, поскольку обычно каждая из противоборствующих сторон способна представить свою позицию в качестве защиты от нападения. Едва ли имела место агрессивная война, которую нельзя было бы представить как войну оборонительную. Вопрос о том, кто по праву мог бы сказать о себе, что он защищался, обычно решается победителями и лишь изредка, причем гораздо позже, более объективными историками. Тенденция представлять любую войну в качестве оборонительной показывает следующее: во-первых, большинство людей, во всяком случае во многих цивилизованных странах, не позволяет склонить себя к убийству и смерти, если предварительно их не убедить, что они делают это для защиты своей жизни и свободы; во-вторых, это показывает, как легко убедить миллионы людей в том, что им якобы угрожает опасность нападения и потому они должны себя защищать. Эта подверженность чужому влиянию покоится прежде всего на недостатке независимого мышления и чувствования, а также на эмоциональной зависимости подавляющего большинства людей от их политических вождей. Если эта зависимость существует, то почти все доводы, которые высказываются в достаточно требовательной и убедительной форме, принимаются за чистую монету. Психологические последствия, конечно, одинаковы, идет ли речь о мнимой или о подлинной опасности. Люди чувствуют угрозу себе и готовы убивать и разрушать для собственной защиты. Подобный механизм мы находим при параноидальной мании преследования, только здесь речь идет не о группе, а об отдельном человеке. Однако в обоих случаях индивид субъективно чувствует угрозу для себя и реагирует на нее агрессивно. Другой тип реактивного насилия возникает через фрустрацию *. Агрессивное поведение наблюдается у животных, детей и взрослых, когда остается неудовлетворенным их желание или потребность. Такое агрессивное поведение представляет собой попытку, зачастую напрасную, приобрести силой то, чего некто был лишен. При этом, несомненно, речь идет об агрессии на службе жизни, но не ради разрушения. Поскольку фрустрация потребностей и желаний в большинстве обществ была и по сей день остается обычным явлением, не стоит удивляться, что насилие и агрессия постоянно возникают и проявляют себя. Агрессии, вытекающей из фрустрации, сродни враждебность, возникающая из зависти и ревности. Как ревность, так и зависть являются специфическими видами фрустрации. Они восходят к тому, что Б обладает чем-то таким, что хотел бы иметь А, или Б любит некая личность, любви которой домогается А. В А просыпается ненависть и враждебность по отношению к Б, который получает то, что хотел бы, но не может иметь А. Зависть и ревность – это фрустрации, которые обостряются еще и тем, что А не только не получает желаемого, но и кто-то другой этим пользуется вместо него. История о Каине *, убившем своего брата, а также история Иосифа и его братьев* являются классическими примерами ревности и зависти. Психоаналитическая литература содержит в избытке клинические сведения об этих феноменах. Следующий тип, который хотя и родствен реактивному насилию, все же на один шаг ближе к патологическому, – это насилие из мести. При реактивном насилии речь идет о том, чтобы уберечься от угрозы нанесения ущерба, и потому этот вид биологической функции служит выживанию. При мстительном насилии, напротив, ущерб уже нанесен, так что применение силы не является больше функцией защиты. Оно имеет иррациональную функцию магическим образом снова сделать как бы несвершившимся то, что реально свершилось. Мы обнаруживаем мстительное насилие у отдельных личностей color=#ffffff>, а также у примитивных и цивилизованных групп. Если мы проанализируем иррациональный характер этого типа насилия, то сможем продвинуться на шаг дальше. Мотив мести обратно пропорционален силе и продуктивности группы или отдельного индивида. Слабак и калека не имеют другой возможности восстановить разрушенное самоуважение, кроме как отомстить в соответствии с lex talionis (глаз за глаз, зуб за зуб). Напротив, продуктивно живущий человек совсем или почти совсем не имеет в этом нужды. Даже если его ущемляют, оскорбляют или ранят, он как раз благодаря продуктивности своей жизни забывает о том, что было сделано ему в прошлом. Его способность творить проявляется сильнее, чем его потребность мстить. Правильность этого анализа легко подтверждается с помощью эмпирических данных как применительно к отдельному индивиду, так и к общественной сфере. Психоаналитический материал показывает, что зрелый, продуктивный человек в меньшей степени мотивирован жаждой мести, чем невротик, которому тяжело вести полную, независимую жизнь и который часто склоняется к тому, чтобы поставить на карту все свое существование ради мести. При тяжелых психических заболеваниях месть становится господствующей целью жизни, поскольку без мести не только самоуважение, чувство собственного достоинства, но и переживание идентичности находится под угрозой разрушения. Следует также констатировать, что в отсталых группах (в экономическом, культурном или эмоциональном отношении) чувство мести (например, за национальное поражение), по-видимому, является наиболее сильным. Так, мелкая буржуазия, которой в индустриальных обществах приходится хуже всех, во многих странах является главным рассадником чувства мести, расистских и националистических чувств. При "проективном опросе" можно легко установить корреляцию между интенсивностью чувства мести и экономическими и культурным обнищанием. Несколько труднее правильно понять месть в примитивных обществах. Во многих из них мы находим интенсивные и даже институционализированные чувства и модели мести, и вся группа чувствует себя обязанной мстить, если одному из сочленов нанесен ущерб. Решающую роль здесь могут играть два фактора. Первый довольно точно соответствует упомянутому выше – это атмосфера психической бедности, которая господствует в примитивной группе, что делает месть необходимым средством для компенсации потери. Второй фактор – это нарциссизм, явление, о котором я буду подробно говорить в четвертой главе. Здесь я хотел бы ограничиться следующей констатацией: в примитивной группе господствует столь интенсивный нарциссизм, что любая дискредитация самомнения членов группы оказывает на них исключительно пагубное воздействие и неизбежно вызывает сильную враждебность. В тесном родстве с мстительным насилием находится следующий вид деструктивности, который можно объяснить потрясением веры, что нередко имеет место в жизни ребенка. Что следует понимать под "потрясением веры"? Ребенок начинает свою жизнь, веря в любовь, добро и справедливость. Грудной ребенок доверяет материнской груди; он полагается на то, что мать готова накрыть его, когда он мерзнет, и ухаживать за ним, когда он болен. Это доверие ребенка может относиться к отцу, матери, дедушке, бабушке или какому-либо другому близкому лицу; оно может так же выражаться, как вера в Бога. У многих детей эта вера испытывает потрясение уже в раннем детстве. Ребенок слышит, как отец лжет в важном деле; он переживает его трусливый страх перед матерью, причем отцу ничего не стоит подвести ребенка, чтобы ее успокоить; он наблюдает родителей во время полового акта, при этом отец, возможно, представляется ему грубым животным; он несчастен и запуган, но ни мать, ни отец, которые якобы так озабочены его благополучием, не замечают этого, они совершенно не слушают его, когда он говорит об этом. Так все снова и снова происходит потрясение этой первоначальной веры в любовь, в правдивость и справедливость родителей. У детей, воспитанных в религиозной среде, эта потеря веры иногда относится непосредственно к Богу. Ребенок переживает смерть птички, которую он любит, друга или сестрички, и его вера в доброту и справедливость Бога может быть поколеблена. Однако это едва ли важно для того, чей авторитет это затрагивает, идет ли речь о вере в человека или в Бога, При этом постоянно разрушается вера в жизнь, в возможность доверять жизни. Конечно, каждый ребенок проходит через ряд разочарований; однако решающими являются тяжесть и горечь одного особого разочарования. Это первое, главное переживание, разрушающее веру, часто имеет место в раннем детстве: в возрасте четырех, пяти или шести лет или даже гораздо раньше – в возрасте, в котором позже едва ли себя помнят. Нередко окончательное разрушение веры происходит в гораздо более позднем возрасте, когда человек был обманут другом, возлюбленной, учителем, религиозным или политическим вождем, которым он верил. При этом лишь изредка речь одет о единственном случае; это, скорее, целый ряд более мелких переживаний, которые, будучи вместе взятыми, разрушают веру человека. Реакция на подобные переживания бывает разной. Один, возможно, реагирует таким образом, что теряет свою зависимость от лица, разочаровавшего его, он становится тем самым более независимым и потому бывает в состоянии искать себе новых друзей, учителей и возлюбленных, которым он доверяет и в которых он верит. Это является наиболее желательной реакцией на прежние разочарования. Во многих других случаях они приводят к тому, что человек становится скептиком, надеется на чудо, которое вернет ему его веру, он испытывает людей и, разочаровавшись в них, снова испытывает других людей, или, чтобы вновь обрести свою веру, он бросается в объятия могущественного авторитета (церкви, политической партии или вождя). Нередко свое отчаяние, потерю веры в жизнь он преодолевает посредством судорожной погони за мирскими ценностями – деньгами, властью или престижем. В контексте насилия следует упомянуть еще одну важную реакцию. Глубоко разочарованный человек, который чувствует себя обманутым, может начать ненавидеть жизнь. Если ни на что и ни на кого нельзя положиться, если вера человека в добро и справедливость оказывается только глупой иллюзией, если правит дьявол, а не Бог, тогда жизнь действительно достойна ненависти, и боль последующих разочарований становится далее невыносимой. Именно в этом случае хочется доказать, что жизнь зла, люди злы и сам ты зол. color=#ffffff> Разочарование в вере и любви к жизни делают человека циником и разрушителем. Речь, таким образом, идет о деструктивности отчаяния, разочарование в жизни ведет к ненависти к жизни. В моей клинической деятельности я часто встречал подобные глубокие переживания потери веры; они часто образуют характерный лейтмотив в жизни человека. То же самое относится к общественной сфере, когда вождь, которому верят, оказывается плохим или неспособным. Тот, кто не реагирует на это с усиленной независимостью, часто впадает в цинизм и деструктивность. Все перечисленные формы насилия так или иначе все же стоят на службе у жизни (либо магически, либо по меньшей мере как следствие понесенного ущерба или разочарования жизнью), в то время как компенсаторное насилие, о котором сейчас пойдет речь, патологично в большей степени, хотя и не в такой, как некрофилия, к рассмотрению которой мы перейдем в третьей главе. Под компенсаторным насилием я понимаю насилие, служащее импотентному человеку в качестве замены продуктивной деятельности. Чтобы пояснить, что я понимаю под "импотенцией", я должен сделать несколько замечаний. Хотя человек является объектом властвующих над ним природных и общественных сил, тем не менее его нельзя рассматривать только в качестве объекта соответствующих обстоятельств. Он обладает волей, способностью и свободой преобразовывать и изменять мир, хотя и в известных границах. Решающим при этом является не сила его воли и размеры свободы (о проблеме свободы см. ниже), а тот факт, что человек не выносит абсолютной пассивности. Это заставляет его преобразовывать и изменять мир, а не только самому становиться преобразованным и измененным. Эта человеческая потребность находит свое выражение уже в пещерных рисунках самого раннего периода, во всем искусстве, в любой работе, а также в сексуальности. Вся эта деятельность возникает из способности человека направлять свою волю на определенную цель и работать до тех пор, пока цель не будет достигнута. Его способность применять свои силы подобным образом является потенцией. (Сексуальная потенцяя есть лишь особая форма этой потенции.) Если человек из-за слабости, страха, некомпетентности или чего-то подобного не в состоянии действовать, если он импотентен, то он страдает. Это страдание от импотенции приводит к разрушению внутреннего равновесия, и человек не может принять состояния полной беспомощности без того, чтобы не попытаться восстановить свою способность к действию. Может ли он это сделать и каким образом? Одна возможность заключается в том, чтобы подчинить себя некой личности или группе, которая располагает властью, и идентифицировать себя с ней. Посредством такой символической причастности к жизни другого человек обретает иллюзию самостоятельного действия, в то время как на самом деле он лишь подчиняет себя тем, кто действует, и становится их частью. Другая возможность – и она больше всего интересует нас в связи с нашим исследованием – это когда человек использует свою способность разрушать. Созидание жизни означает трансцендирование своего статуса как тварного существа, которое, подобно жребию из чаши, брошено в жизнь. Разрушение жизни также означает ее трансцендирование и избавление от невыносимых страданий полной пассивности. Созидание жизни требует известных свойств, которые отсутствуют у импотентного человека. Разрушение жизни требует только одного: применения насилия. Импотенту нужно только обладать револьвером, ножом или физической силой, и он может трансцендировать жизнь, разрушая ее в других или в самом себе. Таким образом, он мстит жизни за то, что она его обделила. Компенсаторное насилие есть не что иное, как коренящееся в импотенции и компенсирующее ее насилие. Человек, который не может создавать, хочет разрушать. Поскольку он что-то создает или что-то разрушает, он трансцендирует свою роль только в качестве творения color=#ffffff>. Камю весьма точно выразил эту мысль, заставив своего Калигулу* произнести: "Я живу, я убиваю, я пользуюсь упоительной силой разрушителя, в сравнении с которой сила созидателя – всего лишь детская игра". Это насилие калеки, насилие человека, у которого жизнь отняла способность позитивно проявлять свои специфические человеческие силы. Они должны разрушать именно потому, что они люди, ибо быть человеком означает трансцендировать свою тварность. В близком родстве с компенсаторным насилием находится побуждение полностью и абсолютно поставить под свой контроль живое существо, будь то животное или человек. Это побуждение составляет сущность садизма. Как я показал в своей книге "Бегство от свободы", желание причинить другому боль не является существенным в садизме. Все его различные формы, которые мы можем наблюдать, выявляют существенный импульс полностью подчинить другого человека своей власти, сделать его беспомощным объектом собственной воли, стать его богом и иметь возможность делать с ним что угодно. Унизить его, поработить – лишь средства достижения этой цели, и самая радикальная цель – заставить его страдать, ибо нет большей власти над человеком, чем принуждать его терпеть страдания и чтобы он не мог защититься против этого. Радость полного господства над другим человеком (или другой живой тварью), собственно, и есть суть садистского побуждения. Эту мысль можно выразить иначе: цель садизма заключается в том, чтобы сделать человека вещью, превратив живое в нечто неживое, поскольку живое через полное и абсолютное подчинение теряет существенное свойство жизни – свободу. Только пережив интенсивность и частую повторяемость деструктивного садистского насилия отдельной личности или народных масс, можно понять, что компенсаторное насилие не является чем-то поверхностным, следствием негативных влияний, дурных привычек или чего-то подобного. Оно является силой в человеке, которая столь же интенсивна и могущественна, как и его желание жить. Она так всесильна именно потому, что является протестом жизни против увечья; человек обладает потенциалом разрушающего и садистского насилия, поскольку он является человеком, а не вещью и поскольку он должен попытаться разрушить жизнь, если он не может ее созидать. Римский Колизей, в котором тысячи импотентных людей с большим удовольствием наблюдали за схваткой диких животных, за тем, как люди убивали друг друга, является великим монументом садизму. Из этого соображения вытекает следующее. Компенсаторное насилие является результатом непрожитой искалеченной жизни, причем ее неизбежным результатом. Оно подавляется посредством страха и наказания или направляется в другое русло через разного рода представления и развлечения. Однако как потенциал оно продолжает существовать и становится очевидным, когда ослабевают подавляющие его силы. Единственное лекарство против этого – увеличение творческого потенциала, развитие способности человека продуктивно использовать свои силы. Только это может помочь человеку перестать быть калекой, садистом и разрушителем, и только отношения, способствующие приобретению человеком интереса к жизни, могут привести к исчезновению импульсов, из-за которых история человечества была столь постыдной вплоть до сегодняшнего дня. Компенсаторное насилие, в отличие от реактивного насилия, не находится на службе у жизни, в гораздо большей степени оно является патологической заменой жизни; оно указывает на увечье и пустоту жизни. Однако именно через свое отрицание жизни оно демонстрирует потребность человека быть живым и не быть калекой. Теперь мы должны перейти к обсуждению последнего типа насилия – архаической жажды крови. При этом речь идет не о насилии психопата, а о жажде крови человека, который полностью находится во власти своей связи с природой. Он убивает из пристрастия, чтобы, таким образом, трансцендировать жизнь, поскольку он боится идти вперед и стать полностью человеком (выбор, о котором мы еще будем говорить). Для человека, пытающегося найти ответ на жизнь посредством деградации к до-индивидуальному состоянию своего существования, в котором он становится животным и, таким образом, освобождает себя от бремени разума, кровь становится эссенцией жизни. Пролитие крови означает ощущение себя живым, сильным, неповторимым, превосходящим всех остальных. Убийство превращается в великое упоение, великое самоутверждение на крайне архаической почве. Напротив, быть убитым – единственная логическая альтернатива убийству. В архаическом смысле равновесие жизни достигается тем, что человек убивает как можно больше и сам готов быть убитым, после того как на протяжении жизни он утолил свою жажду крови. Убийство в этом смысле по своей сути является чем-то иным, нежели любовь к мертвому. Это – утверждение и трансцендирование жизни на почве глубочайшей регрессии. У отдельной личности мы иногда можем наблюдать эту жажду крови в фантазиях и снах, во время тяжелого душевного заболевания или в ходе акта убийства. Мы можем ее наблюдать также у некоего меньшинства людей во время отечественной или гражданской войны, когда отпадают нормальные социальные ограничения. Мы наблюдаем ее в архаических обществах, где убийство (или быть убитым) является господствующей полярностью жизни. Мы наблюдаем ее на примере таких феноменов, как человеческое жертвоприношение у ацтеков, кровная месть в областях Черногории и Корсики. Сюда же относится и та роль, которую кровь играет в Ветхом завете, когда Бог был принесен в жертву. Одно из самых интересных описаний радости убийства содержится в произведении Гюстава Флобера "Легенда о святом Юлиане Странноприимце". Флобер описывает в нем жизнь человека, которому при рождении было пророчество, что он станет великим завоевателем и великим святым, он рос как обычный ребенок, пока однажды не познакомился с волнующим переживанием убийства. Во время мессы он неоднократно наблюдал маленькую мышь, которая выбегала из дыры в стене. Юлиан очень досадовал по этому поводу и решил отделаться от нее. "Он закрыл дверь, рассыпал немного хлебных крошек на ступенях алтаря и с палкой в руке встал перед мышиной норой. Ему пришлось довольно долго ждать, прежде чем появилась сначала розовая мордочка, а затем и вся мышь. Он нанес ей легкий удар и стоял, пораженный, перед маленьким телом, которое больше не двигалось. Капля крови окрасила каменный пол. Он поспешно стер ее рукавом, выбросил мышь на улицу и никому рассказывал об этом". Когда позже он удавил птицу, "ее предсмертные конвульсии вызвали в нем сильное сердцебиение и наполнили его душу дикой, бурной радостью". После того как он пережил экстаз пролития крови, он был просто одержим страстью убивать животных. color=#ffffff> Он приходил домой среди ночи, "покрытый кровью и грязью и пахнущий дикими зверями. Он стал похож на них". Ему почти удалось превратиться в животное, но, поскольку он был человеком, это удалось ему не вполне. Голос возвестил Юлиану, что однажды он убьет своего отца и мать. Напуганный, он бежал из родительского замка, перестал убивать животных и стал вместо этого известным и внушающим страх предводителем войска. В качестве награды за одну особенно крупную победу он получил руку необыкновенно прекрасной и достойной любви девушки – дочери императора. Он оставил военное ремесло, поселился с ней в великолепном дворце, и они могли бы вести жизнь, полную блаженства, однако он ощущал скуку и полное отвращение. Он начал снова охотиться, но неведомая сила отклоняла его стрелы от цели. "Затем перед ним возникли все животные, которых он когда-либо преследовал, и образовали плотное кольцо вокруг него. Одни сидели на задних лапах, другие стояли. Находясь в их центре, Юлиан остолбенел от ужаса и не мог пошевелиться". Он решил вернуться во дворец к своей жене. Между тем туда прибыли его старые родители, и жена предоставила им свою постель. Однако Юлиан подумал, что перед ним находятся жена с любовником, и он убил обоих своих родителей. Когда он достиг тем самым глубочайшей точки регрессии *, в нем произошла великая перемена. Теперь он в самом деле стал святым, посвятившим всю свою жизнь больным и бедным. Наконец он согрел собственным телом убогого. После этого воспарил он "лицом к лицу с нашим Господом Иисусом, который понес его в небесную высь, в голубую бесконечность". Флобер описывает в этой истории сущность жажды крови. При этом речь идет об опьянении жизнью в своей крайне архаической форме, поэтому человек, после того как он на этой архаической почве достиг соотношения с жизнью, может вернуться к высшему уровню развития, а именно к утверждению жизни через собственную человечность. При этом следует иметь в виду, что эта склонность убивать, как выше упоминалось, не то же самое, что любовь к мертвому, как мы ее будем описывать в третьей главе. Кровь тождественна здесь эссенции жизни. Пролить кровь другого означает оплодотворить мать-землю тем, что необходимо ей для плодоношения. (Можно вспомнить верования ацтеков, которые рассматривали пролитие крови как предпосылку дальнейшего существования космоса, а также историю Каина и Авеля *.) Даже в том случае, когда пролита собственная кровь, человек оплодотворяет тем самым землю и становится единым с ней. На этом регрессивном уровне кровь, очевидно, означает то же самое, что и мужское семя, а земля равнозначна женщине и матери. Семя и яйцеклетка являются выражением мужской и женской полярности, которая лишь тогда приобретает центральное значение, когда мужчина, начав полностью выходить из земли, достигнет точки, в которой женщина превратится в объект его желания и любви . Пролитие крови ведет к смерти; извержение семени ведет к рождению. Но целью и того и другого является утверждение жизни, даже если это происходит на уровне, едва ли более высоком, чем животное существование. Убивающий может превратиться в любящего, когда он полностью родится, когда он полностью порвет свою связь с землей и преодолеет свой нарциссизм. В любом случае нельзя отрицать, что если он не будет способен к этому, то его нарциссизм и архаическое влечение будут держать его в форме жизни, настолько близкой к смерти, что жаждущего крови едва ли можно будет отличить от любящего мертвое.
1 2 3 4 5 6 Скачать файл (103.2 kb.)gendocs.ru
Книга Эриха Фромма «Душа человека» является как бы продолжением его основной книги «Бегство от свободы». В отличие от предыдущей, в этом произведении Э. Фромм рассматривает вопрос: «Человек – волк или овца?». Для ответа на этот вопрос Фромм рассматривает три человеческих аспекта. Это «любовь к мёртвому и любовь к живому», «индивидуальный и общественный нарциссизм», и «инцестуальные связи». Эти три характеристики, в сумме образуют «синдром распада» которому подвержены многие люди и который прямо противоположен «синдрому роста», но который «побуждает человека разрушать ради разрушения и ненавидеть ради не ненависти». Анализ трёх этих тем, а так же их противоположности и итог, являются главным содержанием данной работы Фромма. Так же, не смотря на то, что данные темы не были затронуты в его фундаментальном труде «Бегство от свободы», всё же они присутствуют в человеке, который отказался от свободы и выбрал авторитаризм. Именно поэтому, книгу «Душа человека» можно назвать продолжением «Бегства от свободы», хоть и не прямого продолжения. Так же мне представляется важным в данной работе, что автор пишет о том, что для общества опасен не психопат или садист, а «нормальный человек, наделённый необычайной властью» и который, вследствие обладания этой властью, может заставить других людей испытывать такие чувства как ненависть, возмущение, деструктивность и страх. Именно внедрение этих чувств, станет – по мнению Фромма – тем оружием, благодаря которому будут происходить войны, грабежи, насилие и всё то, что происходило в 20 веке.
В самом начале книги автор обращается к теме «агрессия». Для этого он выделяет различные типы агрессии, с которыми мы все обычно сталкиваемся. Список начинается с агрессии, которая является наименее деструктивной, а именно - в спортивном соревновании. В данном случаи есть цель победить соперника, но никак не уничтожить. В книге подробно разбирается каждый тип агрессии и даётся характеристика. Я не считаю важным перечислять их всё, однако выделю из этого списка самые интересные на мой взгляд. Это «насилие из мести». Это 3 или 4 тип насилия. Обычно он проявляется в детском и подростковом периоде или на ранних стадиях развития цивилизации, однако вследствие того, что не все страны достигли того развития, которое достигли европейские страны и США, то такой тип насилия всё ещё можно встретить в отсталых странах (и к нему нужно быть готовым) и в странах, где общий уровень образования весьма низок. Как пишет сам Фромм: «продуктивно живущий человек совсем или почти совсем не имеет в этом нужды. Даже если его ущемляют, оскорбляют или ранят, он как раз благодаря продуктивности своей жизни забывает о том, что было сделано ему в прошлом. Его способность творить проявляется сильнее, чем его потребность мстить». На ум сразу же конечно приходит классическое произведение «Граф Монте-Кристо» и, как многих людям известно, сам автор говорил по поводу своего произведения, что он очень удивлен, когда услышал положительные отзывы в отношении главного героя, т.к. Дюма создавая своего героя, хотел показать людям, как бессмысленна месть, как глупо жить ради мести. В принципе, данную идею можно найти во многих источниках, включая Библию.
Ещё один тип агрессии, который мне представляется интересным, это агрессия, связанная с «потрясением веры». Очень часто, в жизни людей происходят события, которые полностью переворачивают их мировоззрение, рушатся воздушные замки и пр. Так Фромм пишет о том, что у детей воспитанных в религиозных семьях, потеря веры может относиться непосредственно к Богу, вследствие гибели кого-то из родственников или домашнего животного. Этот тип агрессии мы часто наблюдаем, когда вчерашние герои становятся сегодняшними главными врагами. Очень часто к этому типу агрессии относится поговорка «от любви до ненависти один шаг». А в литературе, это хорошо изображено в двух классических романах «Зима тревоги нашей», где главный герой после крушения его веры в сына решается на самоубийство, но в самый последний момент, отказывается от него, т.к. вспоминает о дочери, которая воскрешает эту веру и роман «Взгляни на дом свой, Ангел» в котором, крушение веры в человека становится наверно главным лейтмотивом произведения.
Ещё один тип агрессии – «компенсаторное насилие» - проявляется вследствие импотенции в определённой важной для человека сферы. Тогда немощь выливается в жажду разрушения. Как пишет Фромм «он мстит жизни за то, что она его обделила». Это тоже популярная тема литераторов. Если я не ошибаюсь, этот тип агрессии описывается словами - «ярость Калибана, увидевшего себя в зеркале».
Последний тип агрессии, но не последних у Фромм, это архаическая «жажда крови». Это тип людей, которые совершив акт насилия (чаще всего убийства) уже не могут остановиться. Им постоянно требуется совершать акт убийства, видеть кровь жертвы. В литературе и мифологии данный тип агрессии вылился в миф о вампирах, которым постоянно требуется свежая кровь.
Начинает анализ трёх тем, тема любви к мёртвому, некрофилии. Данный тип людей довольно часто встречается в жизни, конечно, я не хочу сказать, что все о которых далее пойдёт речь ощущают сексуальные желания по отношению к мёртвому. Нет, как я показал выше, тут, как и в агрессии, существует градация от малого (слабого) стремления к мёртвому, неживому, механическому до самого сильного стремления, которое как раз и принимает форму сексуального желания. Как и Фромм, я думаю, будет самым наилучшим выбором для объяснения сути «тяги к мёртвому», процитировать отрывок из выступления испанского философа Унамуно в 1936 году по завершении речи генерала Миллана Астрея в университете г. Саламанка, ректором которого Унамуно был в начале гражданской войны в Испании. Во время выступления генерала один из его сторонников выкрикнул любимый его – генерала Астрея – лозунг «Viva la muerte!» («Да здравствует смерть!»). После завершения речи генерала, поднялся Унамуно и вот что он сказал: «…только что я услышал некрофильный и бессмысленный призыв: «Да здравствует смерть!» И я, человек, который провёл свою жизнь в формулировании парадоксов, я, как специалист, должен вам сказать, что у меня вызывает отвращение этот иноземный парадокс. Генерал Миллан Астрей – калека. Я хотел бы сказать это в полный голос. Он инвалид войны. Таковым был и Сервантес. К сожалению, именно сейчас в Испании много калек. И скоро их будет ещё больше, если Бог не придёт нам на помощь. Мне больно, когда я думаю, что генерал Миллан Астрей мог бы формировать нашу массовую психологию. Калека, которому не хватает духовного величия Сервантеса, обычно ищет сомнительное облегчение в том, что он калечит всё вокруг себя». Генерал Миллан Астрей не мог больше сдерживаться и выкрикнул: «Abajo la inteligencia!» («Долой интеллигенцию!»), «Да здравствует смерть!» Фалангилисты восторженно зааплодировали. Но Унамуно продолжал: «Это храм интеллекта. И я его верховный жрец. Вы же оскверняете это священное место. Вы победите, поскольку в вашем распоряжении имеется более чем достаточно жестокой власти! Но вы никого не обратите в свою веру. Поскольку для того чтобы обратить кого-то в свою веру, его необходимо убедить и переубедить, и вам нужно для этого то, чего у вас нет, - разум и правота в борьбе. Я считаю, что бессмысленно призывать вас подумать об Испании. Больше не нечего сказать». Этот пример наглядно демонстрирует смысл того понятия, о котором говорит Фромм и тип тех людей которые подвержены тяги ко всему мёртвому. Тяга к мёртвому по Фромму также проявляется в стремлении обсуждать болезни, смертельные случаи, нездоровый интерес к испражнениям и т.д. Довольно забавный пример приводи Фромм, когда вспоминает эпизод, связанный с Фрейдом. Однажды, когда Фрейд поехал в США его сопровождал его товарищ и один из самых знаменитых психоаналитиков К. Г. Юнг, который довольно много говорил о хорошо сохранившихся трупах найденных в болотах под Гамбургом. В какой-то момент З. Фрейд не смог выносить дальше этого разговора и сказал Юнгу, что он так много говорит о трупах, т.к. желает ему (Фрейду) смерти. Естественно Юнг отверг эти обвинения, но по этому эпизоду (и по некоторым другим, которые приводятся в книге) мы видим ещё один пример тяги к мёртвому. Несмотря на эту характеристику, Юнг был очень плодотворным писателем, поэтому он сбалансировал некрофилию и биофилию. Тут нужно заметить одну очень важную вещь, по Фромму в каждом человеке содержится и некрофилия и биофилия. У тех, у кого некрофилия перевешивает, те являются паталогически больными людьми. А у тех, у кого имеется только биофилия, те являются святыми. Так как такие люди встречаются довольно редко, то мы имеем дело с людьми, которые располагают как некрофильными, так и биофильными стремлениями и только в их власти определить, какие будут превалировать.
Вторую тему можно начать с анекдота, который, так же как и история с испанским профессором наглядно показывает суть вопроса. Писатель встречает друга, долго и нудно рассказывает ему о себе. Наконец он говорит: «Я так долго говорил о себе. Теперь давай поговорим о тебе. Как тебе нравится моя последняя книга?». Итак, анализируя второй вопрос – «индивидуальный и общественный нарциссизм» - Фромм начинает с описания индивидуального, и по мере разбора переводит это на групповую модель, которая мало чем отличается от индивидуального. Как и с тягой к мёртвому и живому, обе тяги, которые присутствуют в каждом человеке, нарциссизм так же присутствует в человеке и человек сам определяет, насколько он влияет не него. Фромм пишет, что скорее все, нарциссизм присутствует в человеке как сексуальный инстинкт и инстинкт самосохранения, так как если бы нарциссизма не было, то человек бы не смог заботится о самом себе. Вот что пишет, поэтому Фромм: «Каким образом мог бы выжить отдельный человек, если бы его физические потребности, интересы, желания не были заряжены сильной энергией? Биологически, с точки зрения выживания, человек должен воспринимать себя как нечто гораздо более важное, чем всё его окружение. Если он этого не будет делать, откуда он возьмёт энергию и желание защищаться от других, работать для поддержания своего существования, бороться за свою жизнь и добиваться успеха в борьбе с окружающей средой? Без нарциссизма он, вероятно, был бы святым, - но велик ли шанс выживание у святых?»
Итак, если мы принимаем нарциссизм как некую необходимость, то естественно необходимо обрисовать границы. К слову, необходимо напомнить о двух экстремальных типах нарциссизма. Один нарциссизм можно наблюдать у душевнобольных, у которых реальность, внешний миру «уже перестала существовать» и грудных детей, у которых реальность, окружающий мир «ещё не возник». Как можно заметить, если второй тип присущ каждому человеку, то первый тип характерен людям, которые в силу разных причин уже оторвались от реальности, уже не видят окружающий мир, «они превратили себя «в бога и весь мир»». Фромм очень точно даёт примеры людей, для которых реальность «уже перестала существовать». Это Калигула, Сталин, Гитлер, Трухильо, представители дома Борджиа, о которых очень точно замечает Фромм: «Чем больше человек пытается стать богом, тем более он изолирует себя от всех остальных людей; эта изоляция нагоняет на него всё возрастающий страх». Прямо в точку! Как часто мы слышим истории о людях, которые ставили себя чуть ли не на одну ступень с Богом, но которые при этом страшились всего и вся и строили такие системы безопасности, что иногда из-за них же и погибали. Второй важный момент, о котором пишет Фромм, это то, то нарцисстичные люди совершенно не восприимчивы к конструктивной критике. Подобная критика действует как красная тряпка на быка. И как правильно замечает Фромм, люди, которые обладают властью и нарцисстичны, физически ликвидируют объекты критики, т.е. всех кто критикуют, они стараются уничтожить. Третий момент, это то, что нарцисстичные люди пытаются подстроить мир под себя. Для них не они вертятся вокруг мира, а он вокруг них. Всё что существует, существует ради его одного. Подобные люди создают серьёзные проблемы в любви, так как они полностью отвергают тот факт, что кому-то они могут, не нравится, что кто-то их может не любить. Тогда они чаще всего говорят: «она меня любит, просто не знает этого еще». Последствия, как известно, могут быть самыми печальными в таких случаях.
После анализа индивидуального нарциссизма, Фромм переносит данную модель на всё общество. В принципе, там всё то же самое, только не один человек не видит реальности и занят самолюбованием как греческий Нарцисс, а всё или часть общества. Это проявляется, например в следующем: «Даже если я беден и не образован, всё же я представляю собой нечто важное, поскольку я принадлежу к самой замечательной группе в мире: «я – белый». Или: «я – ариец». Думаю, примеры подобного и сейчас можно наблюдать. В связи с этим, представляется довольно занимательным следующая фраза Фромма по этому поводу (я думаю, все сразу вспомнят определённые кадры из новостей): «В истории есть многочисленные примеры, когда поношение символов группового нарциссизма вызывало приступы ярости, граничившие с безумием».
Так же интересным представляется следующий момент проявления группового нарциссизма: «Вождь восхищает группу, которая проецирует на него свой нарциссизм. Чем значительней вождь, тем значительней его последователь». В данном случаи вспоминается то, что Фромм писал в книге «Бегство от свободы», когда описывал причину, по которой немцы выбрали Гитлера. Это стало ответом, на ослабление государства. Т.е. авторитарный характер личности возвышает человека или структуру (государство) до тех пор, пока оно сильно. Оно может грабить, мучать, убивать, но оно не имеет право, с его точки зрения, давать слабину. Ибо для таких людей, слабый, это причина того, чтобы тебя уничтожить.
В противовес нарциссизму, Фромм приводит религиозные учения, основой которых служит уменьшение нарциссизма, и разрушение преград которые не позволяли увидеть и понять весь окружающий мир («…люби ближнего твоего, как самого себя»).
Последняя тема, которую анализирует Фромм, это «инцестуальные связи». Как известно, эта тема стала краеугольным камнем во всём учении Фрейда. Вот небольшой ликбез, который приводит Фромм:
«Фрейд обратил внимание на исключительную энергию, которой заряжена привязанность ребёнка к своей матери; эту привязанность обычному человеку лишь изредка удаётся преодолеть полностью. Фрейд наблюдал, что она снижает способность мужчины идти на контакт с женщиной, что она уменьшает его независимость и что конфликт между его осознанными целями и его оттеснённой инсцестуальной связью может привести к различным невротическим конфликтам и симптомам. Фрейд полагал, что сила, лежащая в основе привязанности маленького мальчика к матери, - это генитальное либидо, которое побуждает его сексуально желать свою мать и ненавидеть своего отца как сексуального соперника. Однако ввиду превосходящей силы этого соперника маленький мальчик оттесняет свои инцестуальные желания и индефицирует себя с требованиями и запретами отца. Однако оттеснённые инцестуальные желания продолжают жить в его подсознании, но их значительная интенсивность проявляется только в патологический случаях». Таков взгляд Фрейда на данную проблему. В дальнейшем развитии психоанализа, данное положение подверглось корректировке, о которой говорит Фромм. Так один из психоаналитиков пишет о том, что на самом деле речь идёт не о сексуальных желаниях ребёнка к родителю, а о желании вернуться назад в утробу матери. Похожую идею высказывает и Фромм. Вот что он пишет по этому поводу: «Эти догенитальные «инцестуальные» устремления являются одной из фундаментальнейших страстей, как у мужчины, так и у женщины, в которой содержится тоска человека по защищённости, по удовлетворению своего нарциссизма, его тоска по избавлению от риска ответственности, от свободы и осознания самого себя, его потребность в безусловной любви, которая будет ему предложена без ожидания ответной любви с его стороны». Я думаю, что выдвинутая Фроммом версия, является более правильной, однако это в контексте среднего человека, т.е. среднему человеку, у которого наблюдаются инцестуальные стремления, свойственно именно желание вернуться назад, в живот к матери, чтобы ни что его не беспокоило и чтобы его любили, не требуя ничего взамен или говоря одним словами Фромм, наличествует «Бегство от свободы», отказ от свободы из-за непосильной её тяжести. Это подтверждает и то, что «сексуальное влечение у девочек обращено к отцу, но её инцестуальное устремление обращено к матери». Это ликвидирует проблему пола, а также «ещё яснее показывает, что даже самая глубокая инцестуальная связь с матерью не содержит ни малейшего следа сексуальной стимуляции». Что касается сексуального стремления ребёнка к одному из двух родителя, то тут, так же как и с некрофилией, когда имеет сексуальное желание к трупу, мы имеем дело с патологией, с крайним случаем. Однако это может выразиться ещё и в том, что «мужчина, который подыскивает себе в качестве жены фигуру строгой матери, чувствует себя как пленник, который не имеет права сделать что-то неугодное этой жене-матери и постоянно боится вызвать её возмущение». В данном контексте, важно отметить, что матерью может быть не обязательно биологическая мать. Её может заменять тётя или бабушка. Эту одна из основных теорий выдвинутая другим известным психоаналитиком Х. С. Салливэна, которой говорит о «человек, наделённый качеством матери».
Важным фактом является ещё то, что нарциссизм (а так же некрофилия) очень часто переплетается с инцестуальными устремлениями. Фромм пишет так об этом: «Различные культуры Великой Матери, культ Богородицы, культ национализма и патриотизма, - все они свидетельствуют об интенсивности этого почитания». И далее разъясняет: «Он не может открыть себя миру и не может полностью принять его в себя; он постоянно находится в тюрьме своей расистско-национально-религиозной материнской связи» («чужак» – это варвар). Помните, о чём говорится в религиях, «стань братом каждому». Это противоположность тому, что говорят все эти нарциссические секты, которые признают и видят только себя любимых. А в своей последней речи на Пушкинских торжествах, Ф. Достоевский обратился к присутствующей знаменитой речью, которая стала «его коронацией» и после которой он стал Достоевским. С этой объединительной речью он обратился к народу, в которой говорил «об умении русской души примерять западные противоречия, о её всемирности», он говорил о том, что «чтобы стать русским, нужно стать братом всем людям». Т.е. Достоевский понял, что одна из важнейших целей гуманности, это раскрыть и принять мир во всём его непохожести.
Заканчивая обзор этой последней темы, не могу не упомянуть роль отца. А то, что это мы всё о матери да, о матери. Я думаю, роль отца крайне важна в психологическом развитии ребёнка. В принципе, эта роль в самом начале своей жизни (жизни младенца) играет врач, который обрезает пуповину, тем самым он разделяет два живых организма, на два независимых и разных. Далее отец будет играть эту роль или роль, если угодно ледокола, который будет разрубать тот лед, который связывает в детские и подростковые годы ребёнка и мать. Поэтому, как мне кажется, отсутствие отца или, пользуясь словами Салливанэ – «человека, наделённого качеством отца» – негативно сказывается на психическое созревание ребёнка (это к вопросу о возможности усыновлять детей гомосексуальными парами, правда там не всё так просто, т.к. один из партнёров меняет свою роль). Так как мать, может, не зная и нехотя это, оказывать постоянное психологическое давление на ребёнка, подавляя его личность, его индивидуальность (происходит то, что Фромм называет «инцестуальный симбиоз», т.е. вместо двух индивидуумов, становится один, вследствие поглощения одного другим). И если в нормальной ситуации происходит подростковый бунт, вследствие которого ребёнок окончательно отрывается от матери и становится полноценным членом общества и начинает искать себе «подругу/друга жизни», то в этом случаи, он полностью становиться зависим от матери, как физически, так и психологически. Вот что пишет Фромм по поводу любви отца: «Он представляет закон и порядок, социальные правила и обязанности, установленные человеком, и он является тем, кто наказывает или вознаграждает. Его любовь подчинена условиям, и её можно заслужить, если делать то, что он требует».
В заключительной главе Фромм возвращается к вопросу заданным им в самом начале: хорош человек или зол, свободен он или его поступки определяются внешними обстоятельствами? Фромм приходит к выводу, что человек не является ни хорошим, ни дурным, а что нужно смотреть о каком конкретно человеке идёт речь, что нужно рассматривать конкретную личность: «Отсюда следует, что один человек обладает свободой выбора, в то время как другой её утратил. Если же мы ссылаемся на всех людей, то мы имеем дело с абстракцией, либо всего лишь с моральным постулатом в смысле Канта или Ульяма Джеймса».
Далее Фромм размышляет о проблеме выбора и о связи этого выбора с добром или злом «Человеческая деятельность, по Спинозе, казуально определяется страстями или разумом. Если человек одержим страстями – он раб, если он подвластен разуму – он свободен». Вот собственно, это главный ответ на вопрос, как не поддаться «синдрому распада». Я думаю, это основная идея книги. Люди, что руководствуются не разумом, а предрассудками, очень часто страдают от одной из трёх наклонностей, которые анализирует в данной работе Фромм. Человек же действующий согласно разуму, способен снизить тёмные тенденции своего Я.
В самом последнем моменте Фромм задаётся процессом выбора: «детерминисты утверждают, что в каждой ситуации есть только одна единственная реальная возможность выбора. Согласно Гегелю свободный человек действует на основании понимания этой одной возможности, то есть на основе осознанной необходимости. Примером неправильного выбора или прекращение возможности свободного выбора он видит в том, что человек делает серию ходов, каждый из которых не обязательно является ошибочным, но если он начал движение в ошибочном направлении, то у него всё увеличивается шанс, в конце концов, перейти точку невозврата, когда игра продолжается, но свобода выбора уже потеряна, т.к. конец предрешён уже за долго до финала. Для примера он вводит описание партии в шахматы, когда у обоих партнёров шансы на победу одинаковы, но многократно повторенная ошибка одного, приводит к тому, что умный человек остановится и признает поражение, и не будет доигрывать заранее проигранную партию. Например, в определённый момент, Гитлер мог остановиться и отказаться от неправильных шагов, но начиная с определённого момента (жестокость по отношению к завоёванным народам) он потерял свободу выбора, игра была окончена задолго до официального признания. Правда, как отмечает Фромм, в одних случаях человек, который продолжает играть, не теряет ничего, кроме времени, в других, как в примере с Гитлером, нация теряет в заведомо проигрышной игре миллионы своих граждан. «Свобода человека состоит в его возможности выбирать между двумя наличными реальными альтернативами. Свободу в этом смысле следует дефинировать не как «действия в сознании», но как действия на основе осознания альтернатив и их последствий».
Итог: отказ от разумного анализа всех возможных реальных альтернатив и их последствий ведёт человека к отказу от свободы и позитивного роста и воз обладание в человеке его деструктивной стороны, выраженной Фроммом в некрофилии, нарциссизме и инцезуальных связях, которые в свою очередь являются питательной почвой для агрессии, ненависти, злобы и так далее.
Книга Э. Фромм «Душа человека» представляет собой такую же интересную работу, как и его труд «Бегство от свободы» и которая дополняет его новым материалом. Книга хорошо написана и легко читается и поэтому подойдёт практически для любого читателя. Одна из ценностей книги: помочь читателю определить людей с преобладание «синдрома распада» или «синдрома роста» для того, чтобы выработать определённую тактику поведения в отношении их, а так же даст возможность для собственного воспитания себя или близких людей.
wo-necromancer.livejournal.com
Министерство образования и науки РФ
Гуманитарный университет
г. Екатеринбург
Факультет социальной психологии
Специальность «Социально-культурный сервис и туризм»
Форма обучения заочная
Курс 2 (2006 г.н.)
Ф.И.О. студента Вяткина Светлана Владимировна
Дисциплина
Философия
Контрольная работа
Эрих Фромм о душе и жизненных ориентациях человека
Преподаватель: Батюта Е.А.
Дата сдачи:
Результат к\р
Дата возврата
Екатеринбург – 2007
Критический анализ работы
Рассматривая проблемы психоанализа в послефрейдовской социальной мысли, нельзя не выделить ее вершину. В социологическом плане ею выступает учение Э. Фромма. Его научное наследие нельзя строго отнести к какой-то одной дисциплине. Однако можно определить ведущую проблему всего его творчества - проблему человека. Она занимает центральное место в работах Э. Фрома разных лет, но преимущественно в период после Второй мировой войны. Причинами актуализации личностной проблематики были и осмысление им ценности жизни человека, и развитие капитализма в новых условиях, заставившее по-другому взглянуть на проблему отчуждения человека и влияния на него деструктивных сил, и, наконец, общий резко возросший интерес к проблематике человека в мировой общественной мысли, появление и развитие радикального гуманизма. Фромм подчеркивал, что наибольшее значение для него имели идеи Маркса и Фрейда, которые он и хотел объединить в своей теории. Если от Фрейда он взял идею о доминирующей роли бессознательного в личности человека, то от Маркса – мысль о значении социальной формации для развития психики, а также идею о развитии отчуждения при капитализме, понимая под этим психологическое отчуждение, отчуждение людей друг от друга.
Фромм пришел к выводу, что движущими силами развития личности являются две врожденные бессознательные потребности, находящиеся в состоянии антагонизма: потребность в укоренении и потребность в индивидуализации. Если потребность в укоренении заставляет человека стремиться к обществу, соотносить себя с другими его членами, стремиться к общей с ними системе ориентиров, идеалов и убеждений, то потребность в индивидуализации, напротив, толкает к изоляции от других, к свободе от давления и требований общества. Эти две потребности являются причиной внутренних противоречий, конфликта мотивов у человека, который всегда тщетно стремится каким-то образом соединить эти противоположные тенденции в своей жизни.
Индивидуализация развивается в ущерб укорененности, о которой человек начинает тосковать, стремясь убежать от обретенной свободы. Это бегство от свободы, характерное для общества, где все друг другу чужие, проявляется не только в желании получить надежную работу, но и в идентификации с политическим деятелем, который обещает надежность, стабильность и укорененность. Таким стремлением убежать от свободы, которая оказывается слишком трудной для человека, объяснял и приход фашизма. Социализм тоже лишает людей индивидуальности, давая им в обмен стереотипность образа жизни, мышления и мировоззрения.
Единственным чувством, которое, по мнению Фромма, помогает человеку примерить эти две противоположные потребности, является любовь в самом широком понимании этого слова. В стремлении к индивидуализации люди обычно стремятся к свободе от других, от обязательств и догм, определяющих их жизнь в обществе. Желание свободы от всех и любой ценой не дает человеку возможности задуматься над тем, зачем ему нужна эта свобода. Поэтому, обретая ее, он не знает, что с ней делать, и у него возникает желание променять ее опять на укорененность. В то же время есть и другая свобода, «свобода для», то есть свобода, необходимая нам для осуществления наших намерений. Такая свобода требует освобождения не от всех связей, а только от тех, которые мешают в осуществлении задуманного. Поэтому обретение такой свободы и индивидуальности не тяготит человека, но, наоборот, принимается им с радостью. Именно такая свобода, свобода для жизни с близкими людьми, и рождается в любви. Она дает одновременно и удовлетворение и потребности в индивидуализации, и потребности в укорененности, примиряет их и гармонизирует жизнь человека, его личность и отношения с миром. Поэтому Фромм говорил о необходимости построить на Земле новое общество – «гуманистический идеализм», основанный на любви людей друг к другу.
Фромм также говорил о механизмах психологической защиты, с помощью которых человек стремиться избежать внутриличностного конфликта. По Фромму, это садизм, мазохизм, конформизм и деструктивизм. При садизме и мазохизме происходит «укорененность» жертвы с палачом, которые зависят друг от друга и нуждаются друг в друге, хотя разность их позиций и дает им некое ощущение собственной индивидуальности. При конформизме чувство укорененности берет верх, в то время как при деструктивизме, наоборот, верх одерживает стремление к индивидуализации, стремление разрушить то общество, которое не дает человеку возможности укорениться в нем. Таким образом, хотя эти механизмы и помогают человеку преодолеть внутреннее несоответствие, они, тем не менее, не решают глобальных проблем.
Зависимость характера человека от его образа жизни Фромм выразил в понятии социального характера. Социальный характер меняется вместе с изменением общества, культуры. Фромм различал следующие его типы: накопительский, воспринимающий, рыночный, эксплуататорский, некрофилический. Все они разновидности непродуктивного характера. Только создание нового общества в будущем приведет к продуктивному характеру. С наибольшей подробностью Фромм описал рыночный характер, соответствующий современному капиталистическому обществу: «живое существо становится товаром на «рынке личностей». Модель этой ориентации характера задается рынком и его экономической функцией в современном обществе. Поскольку отличительная черта современного рынка – не место встречи, а механизм абстрактного и безличного спроса, поскольку рыночный тип характера означает стремление людей рассматривать любую ценность, в том числе и ценность людей, как меновую. Для таких людей оценки и на индивидуально-личностном, и на товарном рынке одни и те же. «Цель рыночного характера – полнейшая адаптация, чтобы быть нужным, сохранить спрос на себя при всех условиях. Личности с рыночным характером… не имеют даже своего собственного Я, на которое они могли бы опереться, ибо их Я постоянно меняется в соответствии с принципом – «я такой, какой я вам нужен». Преобладает рассудочное, манипулятивное мышление, эмоциональная жизнь атрофируется. Рыночный характер Фромм называет также отчужденным характером, потому что люди с таким характером отчуждены от своего труда, от самих себя, от других людей и от природы. Рыночная ориентация является современным продуктом. Упаковка, ярлык, фирменная марка стали важны как для товаров, так и для людей с недавнего времени.
Порожденный обществом, в котором господствует частная собственность, этот характер выражает такой способ существования человека, который Фромм назвал обладанием. Ориентация на обладание проявляется в собственнических чувствах и установках, которые пронизывают жизнь человека во всех ее проявлениях – в обучении, в формах отношений между людьми, в том числе родителей и детей, мужа и жены, пациента и врача и т.д. С позиции психологии он обличает современное капиталистическое общество, в котором люди «стали винтиками бюрократической машины», их мыслями и чувствами, вкусами манипулируют «правительство, индустрия и находящиеся под их контролем средства массовой информации; экономический прогресс коснулся лишь ограниченного числа богатых наций, пропасть между богатыми и бедными нациями все больше и больше увеличивается; технический прогресс создал опасность для окружающей среды и угрозу ядерной войны, каждая из которых – или обе вместе – способны уничтожить всю цивилизация и, возможно, жизнь на земле».
Кроме этих основных проблем современного человека, Фромм выделяет и проблему внутренней двойственности и противоречивости человека. «Проблема человеческого существования совершенно уникальна по своей природе: вроде человек вышел из природы – и все же пребывает в ней; он отчасти божество, отчасти животное, он и бесконечен, и ограничен. Необходимость вновь и вновь разрешать противоречия своего существования, находить в себе более высокие формы единства с природой, своими собратьями и самим собой – вот источник всех душевных сил, движущих человеком, источник всех его страстей, аффектов и стремлений».
Э. Фромм считает, что личность противоречива вследствие противоречивости воздействия на нее как объективных природных процессов (жизнь и смерть), так и экономических и политических. Отсюда – учение Фромма о бытии и обладании. Смысл его в следующем. Человечество в результате наступившего кризиса близко к экономической и психологической катастрофе. Выход из кризисного положения связан только с изменением характера человека. Сейчас его ведущая установка – на обладание, будущее же – за установкой на бытие. Речь идет о переходе от потребительского общества к здоровому обществу, основанному на господстве гуманизма. Человек должен быть самим собой, развивать присущие ему качества, а не стремиться к стяжательству, к непомерным притязаниям. Нужны добровольные связи с миром и природой, продуктивная деятельность человека, любовь к работе, которые снова соединят его с миром, но уже не первичными связями, а как свободного и независимого индивида. Это и есть стратегический план на спасение и изменение человеческого общества.
Крайне важная категория учения Э.Фромма о личности – любовь. Под ней он понимал и жизненную потребность каждого человеческого существа, и великую, объединяющую людей силу. Однако современное западное общество не создает для ее (любви) развития соответствующих условий; наоборот, вместо объединяющей любви продуцируется разъединяющее зло.
Э. Фромм анализирует различные виды любви, особо выделяя любовь между родителями и детьми. По такому критерию, как объекты любви, ученый выделяет следующие ее виды: братскую любовь, материнскую любовь, эротическую любовь, любовь к себе, любовь к Богу.
Фромм утверждает, что любовь – редкое явление в современном обществе, а ее место заняли многочисленные формы псевдолюбви, которые в действительности являются формами ее разложения. Он считает, что люди ошибочно говорят о любви другим и внушают это чувство себе по той причине, что хотят спастись от одиночества, которое иначе было бы невыносимым. Вступая в брак, человек вступает в «союз двоих против всего мира», и этот эгоизм принимается за любовь и близость. «Любовь - как взаимное половое удовлетворение и любовь - как работа в составе команды и убежище от одиночества – вот две нормальные формы разложения любви в современном западном обществе, патология любви, следующая социально обусловленным образцам». Я полностью согласна с мнением философа и поддерживаю его, т.к. тоже считаю любовь редким чувством в современном мире, мире, в котором главную роль играют деньги, власть, слава. Множество отношений строятся на собственной выгоде – как материальной, так и моральной. Чувство одиночества, на мой взгляд, является одним из самых разрушительных. Оно толкает человека в руки более или менее подходящего спутника жизни, закрывает долгую и изнурительную «дорогу» в поисках своего идеала. Но все же, настоящая любовь существует. Я считаю, что это такая любовь, при которой человек без сожаления может отдать все что имеет, с радостью делится своими чувствами, может «свернуть горы», при этом, не прося в замен таких же поступков.
В других исследованиях ученый подчеркивает, что в каждом человеке заложены две тенденции – любовь к жизни (биофилия) и любовь к смерти (некрофилия). Человек может стать биофилом или некрофилом. Если он утрачивает стремление к жизни, торжествует инстинкт смерти. У Фромма понятие некрофилия строиться не на сексуальной основе, это понятие значительно шире и богаче. Речь идет о стремлении к разрушению в самых различных формах. Человек сам взращивает в себе комплексы некрофила, связанные с жестокостью, дистрофией чувств.
Работы Фромма заложили основы направления, одно время популярного в западной психологии и получившего название «фрейдо-марксизм». Однако главное значение его работ в том, что они, оставаясь в русле основных положений психоанализа, отвечали и на новые, возникшие уже во второй половине XX века вопросы, соединяя идеи Фрейда и с Адлером, и с гуманистической психологией. Попытки на языке психоанализа показать противоречивость позиции человека в его общении с окружающими, роль общества в развитии личности имели большое значение не только для психологии, но и для смежных наук – истории, социологии, философии, педагогики.
Критическое эссе
Главное внимание Фромм уделяет капиталистическому обществу и его противоречиям и личности при капитализме. Развиваемая Фроммом концепция человека капиталистического общества, когда не только труд, но и личность превращается в товар, когда достигло предела отчуждение человека: превратился в автомат, которым манипулируют, обличает капитализм как социальную систему. «Капиталистическое общество основано на принципе рынка как регулятора всех экономических, а стало быть, и общественных отношений. Товарный рынок определяет условия обмена товаров». Фромм показал, что экономическая система капиталистического общества потребовала от человека таких качеств, как эгоизм, себялюбие, алчность, которые являются продуктом этих социальных условий.
По мнению Фромма, женщины должны быть освобождены от патриархального господства. В современной культуре роль женщины претерпела огромные изменения. Фромм писал: «Господство мужчины началось лишь около шести тысяч лет назад, когда избыток сельскохозяйственной продукции позволил нанимать и эксплуатировать работников, создавать армии и могущественные города-государства. С тех пор в большинстве культур всего мира верх взяли «ассоциированные мужчины», подчинившие себе женщин. Эта победа мужского пола в человеческом роде была обусловлена экономической властью мужчин и созданной ими военной машиной». Война между полами нередко носит неприкрытый характер, однако чаще всего это скрытая война. В далекие времена женщин воспринимали хозяйкой по дому, матерью, любовницей. Все важные решения, в том числе управленческие, принимали только мужчины, в спортивных играх участвовали мужчины, в театрах играли тоже мужчины и т.д. В современном мире наблюдается совершенно иная картина. Теперь женщины работают не хуже мужчин, занимают ответственные, руководящие должности, участвуют в спортивных соревнованиях наравне с мужчинами, занимаются научными исследованиями, водят автомобили и становятся независимыми, гордыми и самостоятельными. «Но борьба за освобождение женщин только что началась, и не стоит недооценивать сопротивления мужчин».
Фромм обвиняет общество в «болезни». Он считает, что проблему человеческого существования можно решить правильно и неправильно. «Если человек достигает в своем развитии полной зрелости в соответствии со свойствами и законами человеческой природы, то он обретает душевное здоровье. Неудача такого развития приводит к душевному заболеванию». Отсюда следует, что мерилом психического здоровья является удовлетворительное решение проблемы человеческого существования. Фромм называет «глубоко ущербными» людьми тех, кому не удается достичь свободы, спонтанности, подлинного самовыражения; это люди с чувством одиночества, бесполезности и потребности в любви. Поскольку эта «ущербность» присуща многим, философ считает общество «больным». «В наши дни мы сталкиваемся с человеком, который действует и чувствует, как автомат, он никогда не испытывает переживаний; его искусственная улыбка пришла на смену искреннему смеху, а ничего не значащая болтовня заняла место словесного общения; он испытывает унылое чувство безнадежности вместо действительной боли». Действительно, человек проявляет почти безграничную приспособляемость: он может есть почти все, жить практически в любых климатических условиях и вряд ли существует психическое состояние, которого он не смог бы вынести.
Фромм считает, что душевное здоровье не идеал, который надо навязывать личности. Наоборот, стремление к нему, к счастью, гармонии, любви внутренне присуще каждому человеку, «если только он не родился духовным или моральным уродом». Для того чтобы начала складываться тенденция к «выздоровлению», необходимо, для начала, осознать страдания, их источник и причины. А рост самосознания может стать эффективным, если изменятся ценности, нормы и «практика жизни, основанная на невротической структуре и постоянно ее воспроизводящая».
Список используемой литературы
1. Ждан А.Н. История психологии: от античности к современности. – М.: Педагогическое общество России, 1999. с 342-348.
2. Зборовский Г.Е. История социологии: классический и современный этапы. – Екатеринбург: Гуманитарный университет, 2003. с 601-609.
3. Колесников А.С., Корнеев М.Я. и др. История современной зарубежной философии. – СпБ.: Лань, 1997. с 458-460.
4. Мотрошилова Н.В., Руткевич А.М. История философии: Запад-Россия-Восток. – М.: Греко-латинский кабинет, 1997. с 205-209.
5. Реале Д., Антисери Д. Западная философия от истоков до наших дней. – СпБ.: Петрополис, 1997. с 572-575.
6. Э. Фромм. Душа человека. – М.: Республика, 1992. с 206-209.
7. Э. Фромм. Здоровое общество. – М.: Прогресс, 1988. с 137-374.
8. Ярошевский М.Г. История психологии: от античности до середины XX века. – М.: Академия, 1996. с 286-289.
www.neuch.ru
ЧЕЛОВЕК - ВОЛК ИЛИ ОВЦА?
Человек- волк или овца? Зло и насилие или жертва зла и насилия? Какова природа человека и существует ли она вообще? Что обусловливает его действия? Ответы на эти вопросы дает Эрих Фромм своей книге «Душа человека…»
РАЗЛИЧНЫЕ ФОРМЫ НАСИЛИЯ
Игровое насилие - наиболее нормальная и наименее патологическая форма насилия. Оно не мотивируется ненавистью или деструктивностью, его цель – демонстрация своей ловкости. Примером такого типа насилия являются различные военные игры, виды борьбы.
Реактивное насилие - проявляется при защите жизни, свободы, достоинства, а также собственного или чужого имущества. Его причиной является страх, а целью – сохранение. Люди чувствуют угрозу себе и готовы убивать и разрушать для собственной защиты либо пытаются силой вернуть то, чего кто-то был лишен (фрустрация).
Насилие из мести. При реактивном насилии речь идет о том, чтобы уберечься от угрозы нанесения ущерба. При мстительном насилии, напротив, ущерб уже нанесен, так что применение силы не является функцией защиты, оно имеет иррациональную функцию магическим образом снова сделать как бы несвершившимся то, что реально свершилось.
Мотив мести обратно пропорционален силе и продуктивности группы или отдельного индивида: зрелый, продуктивный человек в меньшей степени мотивирован жаждой мести, чем невротик, которому тяжело вести полную, независимую жизнь и который часто склоняется к тому, чтобы поставить на карту все свое существование ради мести, т.к. первый, благодаря продуктивности своей жизни, забывает об унижении и оскорблении, нанесенных ему в прошлом.
«Потрясение веры». Под «потрясением веры» понимается разочарование индивида в том, во что/кого он верил. Некоторые люди после разочарования начинают искать новый предмет веры, другие становится скептиками, надеются на чудо, которое вернет им их веру, чтобы вновь обрести свою веру, они бросаются в объятия могущественного авторитета (церкви, политической партии или вождя). Третья реакция на разочарование – ненависть к жизни. Человек впадает в цинизм и деструктивность.
Компенсаторное насилие. Если человек из-за слабости, страха, некомпетентности или чего-то подобного не в состоянии действовать, если он импотентен, то он страдает. Это страдание от импотенции приводит к разрушению внутреннего равновесия, и человек не может принять состояния полной беспомощности без того, чтобы не попытаться восстановить свою способность к действию. Он либо подчиняет себя какой-либо личности и идентифицирует себя с ней, либо начинает использовать свою способность разрушать. Другими словами, компенсаторное насилие есть компенсация импотенции. Компенсаторное насилие подавляется посредством страха и наказания. Однако как потенциал оно продолжает существовать и становится очевидным, когда ослабевают подавляющие его силы. Единственное лекарство против этого - увеличение творческого потенциала, развитие способности человека продуктивно использовать свои силы. Компенсаторное насилие, в отличие от реактивного насилия, не находится на службе у жизни, в гораздо большей степени оно является патологической заменой жизни; оно указывает на увечье и пустоту жизни.
Архаическая жажда крови. Для человека, пытающегося найти ответ на жизнь посредством деградации к до-индивидуальному состоянию своего существования, в котором он становится животным и, таким образом, освобождает себя от бремени разума, пролитие крови означает ощущение себя живым, сильным, неповторимым, превосходящим всех остальных. Но следует отметить, что пролитие крови не есть любовь к мертвому, это только способ утверждения жизни.
ЛЮБОВЬ К МЕРТВОМУ И ЛЮБОВЬ К ЖИВОМУ.
Некрофилия" дословно переводится как "любовь к мертвому"
Кто любит мертвое, неизбежно любит и силу. Для некрофила наибольшим человеческим достижением является не производство, а разрушение жизни. Применение силы не является навязанным ему обстоятельствами преходящим действием - оно является его образом жизни.
Некрофил движим потребностью превращать органическое в неорганическое, он воспринимает жизнь механически, как будто все живые люди являются вещами. Для него существенно только воспоминание, а не живое переживание, существенно обладание, а не бытие. Его наполняет глубокий страх перед жизнью, поскольку жизнь неупорядочена, а некрофилы испытывают потребность в порядке и безопасности от нового, неведомого. Смерть – единственное, что предрешено в жизни, поэтому некрофилы любят говорить о смерти, похоронах, болезнях. Их привлекают ночь и темнота.
Высокую степень некрофильности человека часто можно распознать по его внешним проявлениям и жестам. Он холоден, его кожа кажется безжизненной, и нередко, глядя на его выражение лица, можно подумать, что он ощущает дурной запах. Некрофил одержим любовью к принудительно-педантичному порядку.
Потребность убивать, поклонение силе, влечение к мертвому и грязному, садизм, желание превратить органическое в неорганическое посредством "порядка" – признаки некрофилии, но у каждого индивида эти признаки проявляются с разной силой. Совсем необязательно, что у некрофила все они ярко выражены.
Противоположностью некрофильному ориентированию является биофильное ориентирование (любовь к живому). Тенденция к сохранению жизни и борьбе против смерти является элементарнейшей формой биофильного ориентирования и присуща любой живой материи. Но любая живая субстанция имеет не только тендегнцию к борьбе со смертью, но и тенденцию к объединению и совместному росту.
Для биофила лучше создать заново, чем сохранять. Он в состоянии удивляться и охотнее переживает нечто новое, нежели ищет прибежища в утверждении давно привычного. Жизненные приключения представляют для него большую ценность, чем безопасность.
Что же может сформировать то или иное ориентирование?
Для развития биофилии важно следующее: теплые, преисполненные любви контакты с людьми в период детства; свобода и отсутствие угроз, обучение принципам, которые ведут к внутренней гармонии или силе, причем скорее примером, чем увещеваниями; введение в "искусство жизни"; оживленный обмен с другими людьми и обустройство жизни, определяемое подлинными интересами. Противоположные предпосылки способствуют развитию некрофилии: созревание среди людей, которые любят мертвое; недостаток инициативы; страх; условия, которые делают жизнь рутинной и неинтересной; механический порядок вместо рационального устройства жизни, обусловленного непосредственными отношениями между людьми.
Пока в обществе будет существовать несправедливость, пока люди будут затрачивать основную энергию на то, чтобы защитить свою жизнь от посягательств и на то, чтобы не умереть с голоду некрофилия будет доминировать над любовью к жизни. Биофилия будет развиваться наилучшим образом, если материальные основы достойного человека существования не будут находиться под угрозой, никто не сможет использовать человека в качестве средства для целей других, и каждый человек будет иметь возможность быть активным и осознанно ответственным членом общества.
ИНАЯ ФОРМА ОРИЕНТИРОВАНИЯ, ПРИ СВОЕЙ ЭКСТРЕМАЛЬНОСТИ НАПРАВЛЕННАЯ ПРОТИВ ЖИЗНИ – НАРЦИССИЗМ.
Наиболее элементарная форма нарциссизма проявляется у среднего человека в его отношении к своему телу. Большинству людей нравится собственное тело, лицо и фигура, и, если их спросить, хотели бы они поменяться с кем-нибудь, кто, вероятно, гораздо красивее их, они откажутся. Еще более показателен тот факт, что для большинства людей вид и запах их собственных испражнений ничего не значит (некоторые считают его даже приятным), в то время как к испражнениям других людей они испытывают явное отвращение. Нарциссизм может также проявиться и в ситуации другого типа. Если человек на возражение собеседника сделать что-либо для него пытается объяснить, чем именно это выгодно для собеседника, но при этом начинает приводить аргументы, подтверждающие выгодность этого предприятия для самого себя, то это исключительно нарциссичный человек. Если потом, при указании на его ошибку, этот человек засмущается, то его нарциссизм не так интенсивен, чем если он начнет сопротивляться и не признавать своей «вины». Другими словами, признак нарциссизма – неспособность поставить себя на место другого человека, осознать его. Нарциссизм ограничивает проявление интереса к окружающему миру.
В повседневной жизни нарциссизм проявляется в отношении к другим как к эху своей собственной персоны.
Другие признаки нарциссичного человека:
Ему присущи все черты самодовольства. Если он бросает несколько незначительных слов, по нему видно, что у него осталось чувство, как будто он сказал нечто очень важное. Обычно он совсем не слушает других и едва ли интересуется тем, что они говорят. (Если он умен, то пытается скрыть это, задавая вопросы и принимая вид заинтересованного слушателя.) Нарциссичного человека можно также узнать по очень чувствительной реакции на любую критику. Иногда нарциссичного человека можно определить по выражению его лица. На нем можно наблюдать проблеск ума или усмешку, которая одним придает выражение самодовольства, а другим позволяет выглядеть сияющими от счастья, вызывающими доверие, ребячливыми. Часто нарциссизм, особенно в его экстремальных формах, можно определить по особому блеску в глазах. Многие нарциссичные личности непрерывно говорят, часто за едой, при этом они сами забывают о еде и заставляют других ждать себя.
Объект нарциссизма необязательно вся личность нарцисса полностью. Для него каждое из частных свойств, образующих его самость, может быть объектом нарциссизма. Объектами его нарциссической склонности также являются его идея, знания, дом, а также люди, входящие в "сферу его интересов".
Как уже было сказано, для нарцисса важно его «Я», которое есть все: мир и бог. Когда его нарциссическая оценка вещей не совпадает с реальностью он либо агрессивно критикует «неправильность» реальности, либо впадает в депрессию, либо пытается подогнать действительность под свои собственные представления.
Существует две патологии нарциссизма: доброкачественная и злокачественная. При доброкачественной форме объектом нарциссизма является результат собственных усилий. При злокачественном нарциссизме его предметом является не то, что человек делает или производит, а то, что он имеет, например собственное тело, внешний вид, здоровье, богатство и т. д.
Умеренный (доброкачественный ) нарциссизм необходим для сохранения жизни, так как он стимулирует борьбу за выживание, экстремальный же индивидуальный нарциссизм ведет к разрушению: человек не может существовать вне группы, а экстремальный нарциссизм приводит к тому, что он начинает игнорировать окружающих.
Индивидуальный нарциссизм может превращаться в групповой, и тогда на место индивида заступают род, нация, религия, раса и тому подобное .
Злокачественная форма группового нарциссизма несет с собой большую опасность – возвышение какой-либо группы на другими со всеми вытекающими из этого последствиями., вплоть до полного уничтожения мира. Единственное, что может противостоять разрушающему воздействию нарциссизма, - это замена отдельной группы, являющейся объектом общественного нарциссизма, всей человеческой расой; а также обращение к гуманизму, любви и разуму.
СЛЕДУЮЩЕЕ ЗЛОКАЧЕСТВЕННО ОРИЕНТИРОВАНИЕ – ПАТОЛОГИЧЕСКИЕ ИНЦЕСТУАЛЬНЫЕ СВЯЗИ
Каждый человек, независимо от пола и возраста, имеет инцестуальные связи с матерью, которые представляют собой фундаментальную тенденцию человеческого индивида: желание быть привязанным к тому, из чего человек вышел, страх стать свободным. Человеку нужен кто-то, на кого он может рассчитывать в любую минуту, чья любовь к нему была бы столь же безусловна, как любовь матери.
Инцестуальные связи, также как и некрофилия и нарциссизм, имеют доброкачественную и злокачественную формы. Проявление доброкачественной формы можно рассмотреть на примере мужчины, ищущего себе женщину, которая подобно матери восхищалась бы им, утешала и ласкала его. Если он не находит любви такого рода, то сразу чувствует себя напуганным и подавленным. Если связь с матерью не очень интенсивна, то мужчина сохраняет свою независимость и целостность. Если же эта связь сильнее, то могут произойти конфликты эмоционального или сексуального свойства. Патология инцестуального влечения зависит от степени регрессии индивида.
В менее тяжелых формах речь идет о влечении, которое делает необходимым для данного лица постоянно иметь под рукой фигуру матери, на которую можно было бы безоговорочно положиться. В более тяжелых случаях мужчина подыскивает себе в качестве жены фигуру строгой матери, он чувствует себя как пленник, который не имеет права сделать что-то неугодное этой жене-матери и постоянно боится вызвать ее возмущение. Такой мужчина может также страдать от серьезных сомнений в своей мужской силе или от сексуальных расстройств, таких, как импотенция или гомосексуализм.
Инцестуальное ориентирование, так же как нарциссизм, находится в конфликте с разумом и объективностью. Его патологическим признаком наряду с нарушением здравомыслия является неспособность видеть в другом человеческом существе полноценного человека. Инцестуальное влечение нарушает или разрушает, в зависимости от степени регрессии, способность любить. Конфликт с независимостью и целостностью также является патологическим симптомом инцестуального влечения.
В случае тяжелой патологии побеждает регрессивная тенденция к симбиотическому объединению, и следствием является то, что человек в большей или меньшей степени теряет свои способности.
Все три злокачественные ориентирования могут стать причиной «синдрома распада». Люди, страдающие этим синдромом, - это зачинщики насилия, войны и разрушения и их "верные сторонники". Важно, чтобы нормальные люди понимали их изуродованное состояние и злокачественность их устремлений и могли выработать в себе способность противостоять им.
СВОБОДА. ДЕТЕРМИНИЗМ. АЛЬТЕРНАТИВНОСТЬ.
Рассмотрев проблемы деструктивности и насилия, Фромм пытается ответить вопросы, поставленные им в начале книги.
Сущность человека является противоречием, которое заложено в условиях самого человеческого существования. Современный человек находится в подвешенном состоянии: он отошел от природы, но в то же время еще является ее частью. Для достижения единения с миром он должен либо вернуться к природе (регресс), либо совершенствовать себя, чтобы стать «человечным» и тем самым преодолеть свое одиночество (прогресс).Но свободен ли человек в выборе пути своего движения?
понятие "свобода"" можно понимать двояко. С одной стороны, свобода - это поведение, ориентирование, составная часть структуры характера зрелой, полностью развитой, продуктивной личности. Другое значение свободы- Это способность решаться в пользу одной или другой из двух альтернатив. Если понимать свободу в этом смысле, то наилучший и наихудший индивиды не имеют свободы выбора. Такую свободу имеет только средний человек с противоречивыми склонностями, т.к. их сбалансированность дает ему возможность выбирать. В этом случае ясное осознание ситуации является решающим фактором при принятии решения в пользу лучшего, а не худшего. При этом речь идет (1) об осознании того, что хорошо и что плохо; (2) об осознании того, какой способ действия в конкретной ситуации подходит для достижения желаемой цели; (3) об осознании сил, которые стоят за открыто проявленным желанием, то есть об осознании собственных неосознанных желаний; (4) об осознании реальных возможностей, между которыми есть выбор; (5) об осознании последствий, которые повлечет за собой решение в том или другом случае; (6) об осознании того, что осознание, как таковое, нам не поможет, если оно не идет рука об руку с желанием действовать. Отсюда следует, что люди не искусны в жизни потому, что они не видят, когда они на самом деле должны принять решение и потому принимают его на подсознательном уровне. Когда же они осознают это, оказывается, что возможность выбора уже позади. В каждой ситуации есть единственная «реальная возможность» выбора. В отличие от фиктивной, реальная возможность обусловлена внешними факторами и потому только она может быть осуществлена при данных обстоятельствах.
Таким образом, свобода- это нечто большее, чем деятельность на основе осознанной необходимости, она - шанс человека выбрать добро, а не зло, его шанс выбирать между реальными возможностями, опираясь на ясное осознание ситуации и серьезные усилия. От этого выбора зависит наша жизнь и потому, чтобы сделать верный выбор, мы должны на деле осознать самих себя.
3-sens.livejournal.com
Министерство образования и науки РФ
Гуманитарный университет
г. Екатеринбург
Факультет социальной психологии
Специальность «Социально-культурный сервис и туризм»
Форма обучения заочная
Курс 2 (2006 г.н.)
Ф.И.О. студента Вяткина Светлана Владимировна
Дисциплина
Философия
Контрольная работа
Эрих Фромм о душе и жизненных ориентациях человека
Преподаватель: Батюта Е.А.
Дата сдачи:
Результат к\р
Дата возврата
Екатеринбург – 2007
Критический анализ работы
Рассматривая проблемы психоанализа в послефрейдовской социальной мысли, нельзя не выделить ее вершину. В социологическом плане ею выступает учение Э. Фромма. Его научное наследие нельзя строго отнести к какой-то одной дисциплине. Однако можно определить ведущую проблему всего его творчества — проблему человека. Она занимает центральное место в работах Э. Фрома разных лет, но преимущественно в период после Второй мировой войны. Причинами актуализации личностной проблематики были и осмысление им ценности жизни человека, и развитие капитализма в новых условиях, заставившее по-другому взглянуть на проблему отчуждения человека и влияния на него деструктивных сил, и, наконец, общий резко возросший интерес к проблематике человека в мировой общественной мысли, появление и развитие радикального гуманизма. Фромм подчеркивал, что наибольшее значение для него имели идеи Маркса и Фрейда, которые он и хотел объединить в своей теории. Если от Фрейда он взял идею о доминирующей роли бессознательного в личности человека, то от Маркса – мысль о значении социальной формации для развития психики, а также идею о развитии отчуждения при капитализме, понимая под этим психологическое отчуждение, отчуждение людей друг от друга.
Фромм пришел к выводу, что движущими силами развития личности являются две врожденные бессознательные потребности, находящиеся в состоянии антагонизма: потребность в укоренении и потребность в индивидуализации. Если потребность в укоренении заставляет человека стремиться к обществу, соотносить себя с другими его членами, стремиться к общей с ними системе ориентиров, идеалов и убеждений, то потребность в индивидуализации, напротив, толкает к изоляции от других, к свободе от давления и требований общества. Эти две потребности являются причиной внутренних противоречий, конфликта мотивов у человека, который всегда тщетно стремится каким-то образом соединить эти противоположные тенденции в своей жизни.
Индивидуализация развивается в ущерб укорененности, о которой человек начинает тосковать, стремясь убежать от обретенной свободы. Это бегство от свободы, характерное для общества, где все друг другу чужие, проявляется не только в желании получить надежную работу, но и в идентификации с политическим деятелем, который обещает надежность, стабильность и укорененность. Таким стремлением убежать от свободы, которая оказывается слишком трудной для человека, объяснял и приход фашизма. Социализм тоже лишает людей индивидуальности, давая им в обмен стереотипность образа жизни, мышления и мировоззрения.
Единственным чувством, которое, по мнению Фромма, помогает человеку примерить эти две противоположные потребности, является любовь в самом широком понимании этого слова. В стремлении к индивидуализации люди обычно стремятся к свободе от других, от обязательств и догм, определяющих их жизнь в обществе. Желание свободы от всех и любой ценой не дает человеку возможности задуматься над тем, зачем ему нужна эта свобода. Поэтому, обретая ее, он не знает, что с ней делать, и у него возникает желание променять ее опять на укорененность. В то же время есть и другая свобода, «свобода для», то есть свобода, необходимая нам для осуществления наших намерений. Такая свобода требует освобождения не от всех связей, а только от тех, которые мешают в осуществлении задуманного. Поэтому обретение такой свободы и индивидуальности не тяготит человека, но, наоборот, принимается им с радостью. Именно такая свобода, свобода для жизни с близкими людьми, и рождается в любви. Она дает одновременно и удовлетворение и потребности в индивидуализации, и потребности в укорененности, примиряет их и гармонизирует жизнь человека, его личность и отношения с миром. Поэтому Фромм говорил о необходимости построить на Земле новое общество – «гуманистический идеализм», основанный на любви людей друг к другу.
Фромм также говорил о механизмах психологической защиты, с помощью которых человек стремиться избежать внутриличностного конфликта. По Фромму, это садизм, мазохизм, конформизм и деструктивизм. При садизме и мазохизме происходит «укорененность» жертвы с палачом, которые зависят друг от друга и нуждаются друг в друге, хотя разность их позиций и дает им некое ощущение собственной индивидуальности. При конформизме чувство укорененности берет верх, в то время как при деструктивизме, наоборот, верх одерживает стремление к индивидуализации, стремление разрушить то общество, которое не дает человеку возможности укорениться в нем. Таким образом, хотя эти механизмы и помогают человеку преодолеть внутреннее несоответствие, они, тем не менее, не решают глобальных проблем.
Зависимость характера человека от его образа жизни Фромм выразил в понятии социального характера. Социальный характер меняется вместе с изменением общества, культуры. Фромм различал следующие его типы: накопительский, воспринимающий, рыночный, эксплуататорский, некрофилический. Все они разновидности непродуктивного характера. Только создание нового общества в будущем приведет к продуктивному характеру. С наибольшей подробностью Фромм описал рыночный характер, соответствующий современному капиталистическому обществу: «живое существо становится товаром на «рынке личностей». Модель этой ориентации характера задается рынком и его экономической функцией в современном обществе. Поскольку отличительная черта современного рынка – не место встречи, а механизм абстрактного и безличного спроса, поскольку рыночный тип характера означает стремление людей рассматривать любую ценность, в том числе и ценность людей, как меновую. Для таких людей оценки и на индивидуально-личностном, и на товарном рынке одни и те же. «Цель рыночного характера – полнейшая адаптация, чтобы быть нужным, сохранить спрос на себя при всех условиях. Личности с рыночным характером… не имеют даже своего собственного Я, на которое они могли бы опереться, ибо их Я постоянно меняется в соответствии с принципом – «я такой, какой я вам нужен». Преобладает рассудочное, манипулятивное мышление, эмоциональная жизнь атрофируется. Рыночный характер Фромм называет также отчужденным характером, потому что люди с таким характером отчуждены от своего труда, от самих себя, от других людей и от природы. Рыночная ориентация является современным продуктом. Упаковка, ярлык, фирменная марка стали важны как для товаров, так и для людей с недавнего времени.
Порожденный обществом, в котором господствует частная собственность, этот характер выражает такой способ существования человека, который Фромм назвал обладанием. Ориентация на обладание проявляется в собственнических чувствах и установках, которые пронизывают жизнь человека во всех ее проявлениях – в обучении, в формах отношений между людьми, в том числе родителей и детей, мужа и жены, пациента и врача и т.д. С позиции психологии он обличает современное капиталистическое общество, в котором люди «стали винтиками бюрократической машины», их мыслями и чувствами, вкусами манипулируют «правительство, индустрия и находящиеся под их контролем средства массовой информации; экономический прогресс коснулся лишь ограниченного числа богатых наций, пропасть между богатыми и бедными нациями все больше и больше увеличивается; технический прогресс создал опасность для окружающей среды и угрозу ядерной войны, каждая из которых – или обе вместе – способны уничтожить всю цивилизация и, возможно, жизнь на земле».
Кроме этих основных проблем современного человека, Фромм выделяет и проблему внутренней двойственности и противоречивости человека. «Проблема человеческого существования совершенно уникальна по своей природе: вроде человек вышел из природы – и все же пребывает в ней; он отчасти божество, отчасти животное, он и бесконечен, и ограничен. Необходимость вновь и вновь разрешать противоречия своего существования, находить в себе более высокие формы единства с природой, своими собратьями и самим собой – вот источник всех душевных сил, движущих человеком, источник всех его страстей, аффектов и стремлений».
Э. Фромм считает, что личность противоречива вследствие противоречивости воздействия на нее как объективных природных процессов (жизнь и смерть), так и экономических и политических. Отсюда – учение Фромма о бытии и обладании. Смысл его в следующем. Человечество в результате наступившего кризиса близко к экономической и психологической катастрофе. Выход из кризисного положения связан только с изменением характера человека. Сейчас его ведущая установка – на обладание, будущее же – за установкой на бытие. Речь идет о переходе от потребительского общества к здоровому обществу, основанному на господстве гуманизма. Человек должен быть самим собой, развивать присущие ему качества, а не стремиться к стяжательству, к непомерным притязаниям. Нужны добровольные связи с миром и природой, продуктивная деятельность человека, любовь к работе, которые снова соединят его с миром, но уже не первичными связями, а как свободного и независимого индивида. Это и есть стратегический план на спасение и изменение человеческого общества.
Крайне важная категория учения Э.Фромма о личности – любовь. Под ней он понимал и жизненную потребность каждого человеческого существа, и великую, объединяющую людей силу. Однако современное западное общество не создает для ее (любви) развития соответствующих условий; наоборот, вместо объединяющей любви продуцируется разъединяющее зло.
Э. Фромм анализирует различные виды любви, особо выделяя любовь между родителями и детьми. По такому критерию, как объекты любви, ученый выделяет следующие ее виды: братскую любовь, материнскую любовь, эротическую любовь, любовь к себе, любовь к Богу.
Фромм утверждает, что любовь – редкое явление в современном обществе, а ее место заняли многочисленные формы псевдолюбви, которые в действительности являются формами ее разложения. Он считает, что люди ошибочно говорят о любви другим и внушают это чувство себе по той причине, что хотят спастись от одиночества, которое иначе было бы невыносимым. Вступая в брак, человек вступает в «союз двоих против всего мира», и этот эгоизм принимается за любовь и близость. «Любовь — как взаимное половое удовлетворение и любовь — как работа в составе команды и убежище от одиночества – вот две нормальные формы разложения любви в современном западном обществе, патология любви, следующая социально обусловленным образцам». Я полностью согласна с мнением философа и поддерживаю его, т.к. тоже считаю любовь редким чувством в современном мире, мире, в котором главную роль играют деньги, власть, слава. Множество отношений строятся на собственной выгоде – как материальной, так и моральной. Чувство одиночества, на мой взгляд, является одним из самых разрушительных. Оно толкает человека в руки более или менее подходящего спутника жизни, закрывает долгую и изнурительную «дорогу» в поисках своего идеала. Но все же, настоящая любовь существует. Я считаю, что это такая любовь, при которой человек без сожаления может отдать все что имеет, с радостью делится своими чувствами, может «свернуть горы», при этом, не прося в замен таких же поступков.
В других исследованиях ученый подчеркивает, что в каждом человеке заложены две тенденции – любовь к жизни (биофилия) и любовь к смерти (некрофилия). Человек может стать биофилом или некрофилом. Если он утрачивает стремление к жизни, торжествует инстинкт смерти. У Фромма понятие некрофилия строиться не на сексуальной основе, это понятие значительно шире и богаче. Речь идет о стремлении к разрушению в самых различных формах. Человек сам взращивает в себе комплексы некрофила, связанные с жестокостью, дистрофией чувств.
Работы Фромма заложили основы направления, одно время популярного в западной психологии и получившего название «фрейдо-марксизм». Однако главное значение его работ в том, что они, оставаясь в русле основных положений психоанализа, отвечали и на новые, возникшие уже во второй половине XX века вопросы, соединяя идеи Фрейда и с Адлером, и с гуманистической психологией. Попытки на языке психоанализа показать противоречивость позиции человека в его общении с окружающими, роль общества в развитии личности имели большое значение не только для психологии, но и для смежных наук – истории, социологии, философии, педагогики.
Критическое эссе
Главное внимание Фромм уделяет капиталистическому обществу и его противоречиям и личности при капитализме. Развиваемая Фроммом концепция человека капиталистического общества, когда не только труд, но и личность превращается в товар, когда достигло предела отчуждение человека: превратился в автомат, которым манипулируют, обличает капитализм как социальную систему. «Капиталистическое общество основано на принципе рынка как регулятора всех экономических, а стало быть, и общественных отношений. Товарный рынок определяет условия обмена товаров». Фромм показал, что экономическая система капиталистического общества потребовала от человека таких качеств, как эгоизм, себялюбие, алчность, которые являются продуктом этих социальных условий.
По мнению Фромма, женщины должны быть освобождены от патриархального господства. В современной культуре роль женщины претерпела огромные изменения. Фромм писал: «Господство мужчины началось лишь около шести тысяч лет назад, когда избыток сельскохозяйственной продукции позволил нанимать и эксплуатировать работников, создавать армии и могущественные города-государства. С тех пор в большинстве культур всего мира верх взяли «ассоциированные мужчины», подчинившие себе женщин. Эта победа мужского пола в человеческом роде была обусловлена экономической властью мужчин и созданной ими военной машиной». Война между полами нередко носит неприкрытый характер, однако чаще всего это скрытая война. В далекие времена женщин воспринимали хозяйкой по дому, матерью, любовницей. Все важные решения, в том числе управленческие, принимали только мужчины, в спортивных играх участвовали мужчины, в театрах играли тоже мужчины и т.д. В современном мире наблюдается совершенно иная картина. Теперь женщины работают не хуже мужчин, занимают ответственные, руководящие должности, участвуют в спортивных соревнованиях наравне с мужчинами, занимаются научными исследованиями, водят автомобили и становятся независимыми, гордыми и самостоятельными. «Но борьба за освобождение женщин только что началась, и не стоит недооценивать сопротивления мужчин».
Фромм обвиняет общество в «болезни». Он считает, что проблему человеческого существования можно решить правильно и неправильно. «Если человек достигает в своем развитии полной зрелости в соответствии со свойствами и законами человеческой природы, то он обретает душевное здоровье. Неудача такого развития приводит к душевному заболеванию». Отсюда следует, что мерилом психического здоровья является удовлетворительное решение проблемы человеческого существования. Фромм называет «глубоко ущербными» людьми тех, кому не удается достичь свободы, спонтанности, подлинного самовыражения; это люди с чувством одиночества, бесполезности и потребности в любви. Поскольку эта «ущербность» присуща многим, философ считает общество «больным». «В наши дни мы сталкиваемся с человеком, который действует и чувствует, как автомат, он никогда не испытывает переживаний; его искусственная улыбка пришла на смену искреннему смеху, а ничего не значащая болтовня заняла место словесного общения; он испытывает унылое чувство безнадежности вместо действительной боли». Действительно, человек проявляет почти безграничную приспособляемость: он может есть почти все, жить практически в любых климатических условиях и вряд ли существует психическое состояние, которого он не смог бы вынести.
Фромм считает, что душевное здоровье не идеал, который надо навязывать личности. Наоборот, стремление к нему, к счастью, гармонии, любви внутренне присуще каждому человеку, «если только он не родился духовным или моральным уродом». Для того чтобы начала складываться тенденция к «выздоровлению», необходимо, для начала, осознать страдания, их источник и причины. А рост самосознания может стать эффективным, если изменятся ценности, нормы и «практика жизни, основанная на невротической структуре и постоянно ее воспроизводящая».
Список используемой литературы
1. Ждан А.Н. История психологии: от античности к современности. – М.: Педагогическое общество России, 1999. с 342-348.
2. Зборовский Г.Е. История социологии: классический и современный этапы. – Екатеринбург: Гуманитарный университет, 2003. с 601-609.
3. Колесников А.С., Корнеев М.Я. и др. История современной зарубежной философии. – СпБ.: Лань, 1997. с 458-460.
4. Мотрошилова Н.В., Руткевич А.М. История философии: Запад-Россия-Восток. – М.: Греко-латинский кабинет, 1997. с 205-209.
5. Реале Д., Антисери Д. Западная философия от истоков до наших дней. – СпБ.: Петрополис, 1997. с 572-575.
6. Э. Фромм. Душа человека. – М.: Республика, 1992. с 206-209.
7. Э. Фромм. Здоровое общество. – М.: Прогресс, 1988. с 137-374.
8. Ярошевский М.Г. История психологии: от античности до середины XX века. – М.: Академия, 1996. с 286-289.
www.ronl.ru
