Реферат: Военный коммунизм. Реферат коммунизм

Реферат Коммунизм

Реферат на тему:

План:

Введение
• 1 Различные определения коммунизма
• 2 Этимология
• 3 История коммунистических идей
• 4 «Научный коммунизм»
• 5 Понятия, формируемые с использованием термина «коммунизм»
  • 5.1 Примитивный коммунизм
  • 5.2 Утопический коммунизм
  • 5.3 Военный коммунизм
  • 5.4 Еврокоммунизм
  • 5.5 Анархо-коммунизм
  • 5.6 Левый коммунизм
• 6 Прогнозные даты перехода к коммунистической форме общества
• 7 Полный коммунизм как высшая фаза коммунистической формации
• 8 В произведениях искусства
ПримечанияЛитература

Введение

Коммуни́зм (от лат. commūnis — «общий») — в марксизме организация общества, при которой экономика основана на общественной собственности на средства производства.[1]

После XIX века термин часто используется для обозначения спрогнозированной в теоретических работах марксистов общественно-экономической формации, основанной на общественной собственности на средства производства. Такая формация, согласно работам основоположников марксизма, предполагала наличие высокоразвитых производительных сил, отсутствие деления на социальные классы, упразднение государства, изменение функций и постепенное отмирание денег.[2] По мнению классиков марксизма, в коммунистическом обществе реализуется принцип «Каждый по способностям, каждому по потребностям!»[3].

1. Различные определения коммунизма

• Фридрих Энгельс в проекте программы Союза коммунистов «Принципы коммунизма» (конец октября 1847 года): «Коммунизм есть учение об условиях освобождения пролетариата. <…> 14-й вопрос: Каков должен быть этот новый общественный строй? Ответ: Прежде всего, управление промышленностью и всеми отраслями производства вообще будет изъято из рук отдельных, конкурирующих друг с другом индивидуумов. Вместо этого все отрасли производства будут находиться в ведении всего общества, то есть будут вестись в общественных интересах, по общественному плану и при участии всех членов общества. Таким образом, этот новый общественный строй уничтожит конкуренцию и поставит на её место ассоциацию. <…> Частная собственность неотделима от индивидуального ведения промышленности и от конкуренции. Следовательно, частная собственность должна быть также ликвидирована, а её место заступит общее пользование всеми орудиями производства и распределение продуктов по общему соглашению, или так называемая общность имущества.»[4]

• Карл Маркс (1844): «<…> коммунизм есть положительное выражение упразднения частной собственности; на первых порах он выступает как всеобщая частная собственность.»[5] «Коммунизм как положительное упразднение частной собственности — этого самоотчуждения человека — <…> есть действительное разрешение противоречия между человеком и природой, человеком и человеком, подлинное разрешение спора между существованием и сущностью, между опредмечиванием и самоутверждением, между свободой и необходимостью, между индивидом и родом. Он — решение загадки истории, и он знает, что он есть это решение.»[6]

• Словарь Вл. Даля (1881, орфография оригинала): «Комунизмъ, политическое ученіе о равенствѣ состояній, общности владѣній, и о правахъ каждаго на чужое имущество.»[7]

• Философский словарь (1911): «Коммунизм — учение, отвергающее частную собственность во имя людского блага. Всё зло в общественных и государственных отношениях проистекает из неравномерного распределения блага. Чтобы устранить это зло, коммунизм советует сохранить права собственности лишь за государством, а не за частными лицами. Первым, рекомендовавшим коммунистический идеал, был Платон (ср. его „Политию“).»[8]

• Настольная книга для священно-церковно-служителей (1913): «Коммунизм проповедует принудительное общение имуществ, отрицая все виды частной собственности. Распространяя принцип коллективизма, то есть общности, не только на производство и распределение, но и на самое пользование произведёнными продуктами, или на их потребление, и подчиняя всё это общественному контролю, коммунизм тем самым уничтожает индивидуальную свободу даже в мелочах обыденной жизни. <…> Проповедуемое коммунизмом общение имуществ ведёт к ниспровержению всякого правосудия и к совершенному разрушению благосостояния и порядка семейного и общественного.»[9]

• Эррико Малатеста в книге «Краткая система анархизма в 10 беседах» (1917): «Коммунизм есть форма общественной организации, при которой <…> люди соединятся и вступят во взаимное соглашение, имея целью — обеспечить за каждым возможно большее благосостояние. Исходя из принципа, что земля, рудники и все природные силы так же, как накопленные богатства и все, созданное трудом прошедших поколений, принадлежит всем, люди при коммунистическом строе условятся работать сообща с целью производить все необходимое для всех».[10]

• В. И. Ленин (декабрь 1919): «Коммунизм есть высшая ступень развития социализма, когда люди работают из сознания необходимости работать на общую пользу».[11]

• Философский словарь. под ред. И. Т. Фролова (1987): коммунизм есть «общественно-экономическая формация, особенности которой определяются общественной собственностью на средства производства, соответствующей высокоразвитым общественным производительным силам; высшая фаза коммунистической формации (полный коммунизм), конечная цель коммунистического движения».[12]

• Словарь иностранных слов (1988): «1) сменяющая капитализм общественно-экономическая формация, основанная на общественной собственности, на средства производства; 2) вторая, высшая фаза коммунистической общественной формации, первой фазой которой является социализм.»[13]

• Англоязычный словарь Merriam-Webster (одно из нескольких значений): «тоталитарная система правления, в которой единственная авторитарная партия контролирует находящиеся в государственной собственности средства производства».[14] С 1990-х годов в таком значении термин также используется в русскоязычной литературе России и других стран бывшего СССР[15].

• Социологический словарь Н. Аберкромби, С. Хилла и Б. С. Тернера (2004): «Под коммунизмом понимают скорее не реальную практику, а определенную доктрину. Этим понятием обозначаются общества, в которых отсутствует частная собственность, социальные классы и разделение труда.»[16]

2. Этимология

В современном виде слово заимствовано в 40-х годах XIX века из французского языка, где communisme является производным от commun — «общий, общественный».[17] Слово окончательно сформировалось в термин после публикации «Манифеста коммунистической партии» (1848 год). До этого использовалось слово «коммуна», но оно характеризовало не всё общество, а его часть, группу, члены которой использовали общее имущество и общий труд всех её членов.

3. История коммунистических идей

На ранних ступенях развития первобытный коммунизм на основе общности имущества был единственной формой человеческого общества. В результате имущественного и социального расслоения первобытно-общинного строя и появления классового общества коммунизм из реально существующей практики перешёл в разряд существующей в культуре мечты о справедливом обществе, Золотом веке и тому подобные.

Коммунистические воззрения при своём зарождении опирались на требование социального равенства на основе общности имущества. Одними из первых формулировок коммунизма в средневековой Европе были попытки модернизации христианской теологии и политики в форме философии бедности (не путать с нищетой). В XIII—XIV веках её разработали и пытались применить на практике представители радикального крыла францисканцев. Они одинаково противостояли мистической или монашеской аскезе и абсолютизации частной собственности. В бедности они видели условия справедности в мире и спасения общества. Речь шла не столько об общем имуществе, сколько об общем отказе от имущества. При этом идеология коммунизма была христианско-религиозной.

Лозунгами революционной борьбы для радикальных участников гуситского движения в Чехии XV в. (Ян Гус), Крестьянской войны в Германии XVI в. (Т. Мюнцер) стали призывы о свержении власти вещей и денег, о построении справедливого общества на основе равенства людей, в том числе и с общим имуществом. Эти идеи вполне можно считать коммунистическими, хотя их основа была сугубо религиозной — все равны перед богом и обладание или не обладание собственностью не должно нарушать этого, требовалось соблюдение равенства в религиозных обрядах. Несколько веков позже появляется эгалитарный коммунизм — основная составляющая «буржуазных революций» XVII—XVIII века, в частности в Англии XVII в. (Дж. Уинстэнли) и Франции конец XVIII в. (Г. Бабёф). Возникает светская идеология коммунизма. Развивается идея создания общины, в которой реализуется свобода и равенство людей друг перед другом через общее общинное владение собственностью (или улаживая эгалитарним образом конфликт между индивидуальной и коллективной собственностью). Собственность уже не отрицается, а делается попытка её подчинения на благо всей общины.

Теоретическая разработка первых систематизированных представлений о коммунистическом образе жизни опирались на идеологию гуманизма XVI—XVII вв. (Т. Мор, Т. Кампанелла) и французского Просвещения XVIII в. (Морелли, Г. Мабли). Ранней коммунистической литературе была свойственна проповедь всеобщего аскетизма и уравнительности, что делало её нацеленной на противодействие прогрессу в области материального производства. Основная проблема общества виделась не в экономике, а в политике и морали.

Следующая концепция коммунизма появилась в контексте рабочего социализма — от Ш. Фурье до К. Маркса и Ф. Энгельса. Происходит осознание экономических противоречий общества. В центр проблематики общества ставится труд и его подчинение капиталу.

В первой половине XIX в. появились труды А. Сен-Симона, Ш. Фурье, Р. Оуэна и ряда других социалистов-утопистов. В соответствии с их представлениями, в справедливом общественном устройстве важную роль должны играть идеи о труде как наслаждении, расцвете способностей человека, стремлении к обеспечению всех его потребностей, централизованном планировании, распределении пропорционально труду. Роберт Оуэн не только занимался разработкой теоретической модели социалистического общества, но и на практике осуществил ряд социальных экспериментов по внедрению таких идей в жизнь. В начале 1800-х годов фабричном посёлке Нью-Ленарке (Шотландия), обслуживающем бумагопрядильную фабрику, на которой Оуэн являлся директором, он провёл ряд успешных мероприятий по технической реорганизации производства и обеспечению социальных гарантий рабочим. В 1825 в штате Индиана (США) Оуэн основал трудовую коммуну «Новая гармония», деятельность которой закончилась неудачей.

Ранние социалисты-утописты видели необходимость введения в коммунистическое общество развитого аппарата подавления свободы личности по отношению к тем, кто в том или ином смысле проявляет желание подняться над общим уровнем или проявить инициативу, нарушающую установленный свыше порядок, и потому коммунистическое государство по необходимости должно быть основанным на принципах тоталитаризма, в том числе автократии (Т.Кампанелла [18]) [19].

Эти и другие социалисты-утописты обогатили представление о справедливом общественном устройстве идеями о труде как наслаждении, расцвете способностей человека, стремлении к обеспечению всех его потребностей, централизованном планировании, распределении пропорционально труду. При этом в утопическом обществе допускалось сохранение частной собственности, имущественного неравенства. В России наиболее крупными представителями утопического социализма были А. И. Герцен и Н. Г. Чернышевский.

В 40-х годах XIX века классовая борьба между пролетариатом и буржуазией выступила на первый план в наиболее развитых странах Европы (восстания лионских ткачей в 1831 и 1834, подъём движения английских чартистов в середине 30—х — начале 50-х гг., восстание ткачей в Силезии в 1844).

В этот период немецкие мыслители К. Маркс и Ф. Энгельс весной 1847 примкнули к тайному пропагандистскому обществу «Союз коммунистов», организованному немецкими эмигрантами, с которыми Маркс познакомился в Лондоне. По поручению общества они составили знаменитый «Манифест коммунистической партии», опубликованный 21 февраля 1848 г. В нем они провозгласили неотвратимость гибели капитализма от рук пролетариата и привели краткую программу перехода от капиталистической общественной формации к коммунистической:

Пролетариат использует свое политическое господство для того, чтобы вырвать у буржуазии шаг за шагом весь капитал, централизовать все орудия производства в руках государства, то есть пролетариата, организованного как господствующий класс, и возможно более быстро увеличить сумму производительных сил.Это может, конечно, произойти сначала лишь при помощи деспотического вмешательства в право собственности и в буржуазные производственные отношения, то есть при помощи мероприятий, которые экономически кажутся недостаточными и несостоятельными, но которые в ходе движения перерастают самих себя и неизбежны как средство для переворота во всем способе производства.

Сама программа содержит 10 пунктов:

Эти мероприятия будут, конечно, различны в различных странах.Однако в наиболее передовых странах могут быть почти повсеместно применены следующие меры:1. Экспроприация земельной собственности и обращение земельной ренты на покрытие государственных расходов.2. Высокий прогрессивный налог.3. Отмена права наследования.4. Конфискация имущества всех эмигрантов и мятежников.5. Централизация кредита в руках государства посредством национального банка с государственным капиталом и с исключительной монополией.6. Централизация всего транспорта в руках государства.7. Увеличение числа государственных фабрик, орудий производства, расчистка под пашню и улучшение земель по общему плану.8. Одинаковая обязательность труда для всех, учреждение промышленных армий, в особенности для земледелия.9. Соединение земледелия с промышленностью, содействие постепенному устранению различия между городом и деревней.10. Общественное и бесплатное воспитание всех детей. Устранение фабричного труда детей в современной его форме. Соединение воспитания с материальным производством и т. д.

Так возник марксизм. Карл Маркс, однако, жестко критиковал утопичный «грубый и непродуманный коммунизм» тех, кто просто распространял принцип частной собственности на каждого («общая частная собственность»). Грубый коммунизм, по утверждению Маркса, является порождением «всемирной зависти».

Многие из анархистов, современников Маркса, также выступали за общественную (коммунальную) собственность (Петр Кропоткин называл свою систему «анархо-коммунизмом»), но они отрицали централизацию, которая пропагандируется в марксизме, из-за ограничений свободы личности. В свою очередь, анархо-коммунизм склоняется к индивидуализму в вопросах свободы.

В 1864 г. был создан марксистский Первый интернационал. Марксисты основали социал-демократические партии, в которых выделилось как радикальное, революционное направление, так и умеренное, реформистское. Идеологом последнего стал немецкий социал-демократ Э.Бернштейн. В созданном в 1889 г. Втором интернационале до начала 1900-х годов в Интернационале преобладала революционная точка зрения. На конгрессах принимались решения о невозможности союза с буржуазией, недопустимости вхождения в буржуазные правительства, протесты против милитаризма и войны и т. п. В дальнейшем, однако, более значительную роль в Интернационале стали играть реформисты, что вызвало обвинения со стороны радикалов в оппортунизме.

В первой половине XX века из наиболее радикального крыла социал-демократии выделились коммунистические партии. Социал-демократы традиционно выступали за расширение демократии и политических свобод, а коммунисты, пришедшие к власти сначала в России в 1917 г. (большевики), а затем и в ряде других стран, были противниками демократии и политических свобод (несмотря на то, что формально заявляли об их поддержке) и сторонниками вмешательства государства во все сферы жизни общества.

Поэтому уже в 1918 г. возникло люксембургианство, противостоящее с одной стороны пробуржуазной политике ревизионистской социал-демократии, а с другой, большевизму. Его основателем была немецкая радикальная социал-демократка Роза Люксембург.

4 марта 1919 года по инициативе РКП(б) и лично ее лидера В.Ленина для развития и распространения идей революционного интернационального социализма, в противовес реформистскому социализму Второго интернационала был создан Коммунистический интернационал.

Взгляды ряда теоретиков коммунизма, которые признавали прогрессивное значение Октябрьской революции в России, но подвергали критике ее развитие, а некоторые даже отвергали социалистический характер большевизма, видя в нем государственный капитализм, стали называть левым коммунизмом. Левая оппозиция в РКП(б) и ВКП(б) в 1920-е годы выступала за внутрипартийную демократию, против «нэпмана, кулака и бюрократа». «Левая оппозиция» в СССР прекратила свое существование в результате репрессий, но идеология ее лидера Л.Троцкого, высланного из страны, (троцкизм) стала достаточно популярной за рубежом.

Коммунистическая идеология в том виде, в каком она стала господствующей в СССР в 1920-е годы, получила название «марксизм-ленинизм».

Разоблачения сталинизма на 20-м съезде КПСС, советский курс на экономическое развитие при политике «Мирного сосуществования» вызвали недовольство лидера китайских коммунистов Мао Цзэдуна. Его поддержал лидер Албанской партии труда Энвер Ходжа. Политика советского лидера Н. С. Хрущёва была названа ревизионистской. Многие коммунистические партии Европы и Латинской Америки вслед за советско-китайским конфликтом раскололись на группы, ориентированные на СССР, и т. н. «антиревизионистские» группы, ориентированные на Китай и Албанию. В 1960-е—1970-е годы маоизм пользовался значительной популярностью среди левой интеллигенции на Западе. Лидер КНДР Ким Ир Сен, лавируя между СССР и Китаем, в 1955 провозгласил идеологию «чучхе», которая преподносится как гармоничная трансформация идей марксизма-ленинизма на основе древнекорейской философской мысли.

Политика и теоретическое обоснование деятельности ряда коммунистических партий Западной Европы, в 1970-х и 1980-х годах критиковавших руководство КПСС в мировом коммунистическом движении, концепцию диктатуры пролетариата и недостаток политических свобод в странах, принявших советскую модель социализма, получила название «еврокоммунизм».

4. «Научный коммунизм»

Понятие, введённое в СССР в 1960-е, которым обозначалась «одна из трёх составных частей марксизма-ленинизма, раскрывающая общие закономерности, пути и формы классовой борьбы пролетариата, социалистической революции, построения социализма и коммунизма. Термин „научный коммунизм“ („научный социализм“) употребляют также в широком смысле для обозначения марксизма-ленинизма в целом.»[20]

Также название учебного предмета в вузах СССР с 1963 года.[21] Был обязательным для студентов всех вузов наряду с «историей КПСС» и «марксистско-ленинской философией» до июня 1990 года.[22]

В рамках научного коммунизма доказывалась необходимость диктатуры пролетариата для достижения коммунизма, хотя идея коммунизма, как общества, основанного на общей собственности, не указывает на политическое устройство такого общества.

Термин «Научный коммунизм» появился в конце XIX века для выделения марксистских коммунистических идей от других. Добавление «научный» возникло потому, что К.Маркс и Ф.Энгельс обосновали необходимость изменений в общественном устройстве изменениями в способах производства. Они подчёркивали объективный характер исторического движения к коммунизму. Г. В. Плеханов писал, что научный коммунизм не выдумывает новое общество; он изучает тенденции настоящего, чтобы понять их развитие в будущем.[источник не указан 721 день]

Фридрих Энгельс предсказывал ряд основных черт коммунистического общества: анархия в производстве заменяется планомерной организацией производства в масштабе всего общества, начинается ускоряющееся развитие производительных сил, исчезает разделение труда, исчезает противоположность между умственным и физическим трудом, труд превращается из тяжелого бремени в жизненную потребность — самореализацию, уничтожаются классовые различия и отмирает само государство, вместо управления людьми будет происходить управление производственными процессами, коренным образом изменится семья, исчезает религия, люди становятся хозяевами природы, человечество становится свободным. Энгельс предвидел в будущем небывалый научный, технический и общественный прогресс. Он предсказывает, что в новой исторической эпохе «люди, а вместе с ними все отрасли их деятельности, сделают такие успехи, что они затмят всё сделанное до сих пор». "[23]

5. Понятия, формируемые с использованием термина «коммунизм»

5.1. Примитивный коммунизм

Согласно Энгельсу[24], наиболее древние человеческие сообщества охотников-собирателей, существовавшие до возникновения классов, можно назвать «примитивным коммунизмом». Примитивный, или первобытный, коммунизм характерен для всех народов, находящихся на ранних ступенях развития (т. н. первобытнообщинный строй, по археологической периодизации совпадающий в основном с каменным веком). Для примитивного коммунизма характерно одинаковое отношение всех членов общества к средствам производства, и соответственно единый для всех способ получения доли общественного продукта. Отсутствуют частная собственность, классы и государство. В таких обществах добытая пища распределяется между членами общества в соответствии с необходимостью выживания общества, то есть по потребностям членов в индивидуальном выживании.[25] Вещи, производимые каждым человеком для себя самостоятельно, находились в общем доступе — общественной собственности.[26] На ранних этапах не существовало индивидуального брака: групповой брак был не просто главной, а единственной формой регулирования отношений между полами.[27] Развитие орудий труда привело к разделению труда, что стало причиной появления индивидуальной собственности, возникновения некоторого имущественного неравенства между людьми.[28]

5.2. Утопический коммунизм

Классическим выражением этого вида коммунизма может служить работа Томаса Мора «Утопия» (1516), в котором рисуется идиллическая картина примитивного коммунизма, противопоставляемая феодализму. К XVII веку формируются новые, более развитые версии утопического коммунизма, выраженные во взглядах Мелье, Морелли, Бабёфа, Уинстенли. Своего апогея утопический коммунизм достиг в XIX веке в концепциях Сен-Симона, Фурье, Оуэна, Чернышевского.

5.3. Военный коммунизм

Официальное название экономической практики в России во время Гражданской войны на территории Советской России в 1918—1921 гг. Элементы военного коммунизма были введены большинством стран-участниц 1 и 2 мировых войн[источник не указан 498 дней]. Основной целью являлось обеспечение населения промышленных городов и РККА оружием, продовольствием и другими необходимыми ресурсами в условиях, когда все существовавшие прежде экономические механизмы и отношения были разрушены войной. Основными мерами военного коммунизма были: национализация банков и промышленности, введение трудовой повинности, продовольственная диктатура на основе продразвёрстки и введении пайковой системы, монополия на внешнюю торговлю. Решение о прекращении военного коммунизма было принято 21 марта 1921 года, когда на X съезде РКП(б) был введен НЭП.

5.4. Еврокоммунизм

Еврокоммунизм — условное название политики некоторых коммунистических партий Западной Европы (таких, как французская, итальянская, испанская), критиковавших недостаток политических свобод и отчуждённость партии и властей, по их мнению, существовавших в принявших советскую модель социализма странах. Переход к социализму, по мнению сторонников еврокоммунизма, должен осуществляться «демократическим, многопартийным, парламентским» путём.[29] В своём отказе от диктатуры пролетариата еврокоммунизм был близок социал-демократии (хотя еврокоммунисты и не отождествляли себя с ними).

5.5. Анархо-коммунизм

Социально-экономическое и политическое учение об установлении безгосударственного общества, основанного на принципах децентрализации, свободы, равенстве и взаимопомощи. Идейные основы анархо-коммунизма были заложены известным учёным и революционером Петром Алексеевичем Кропоткиным. Наиболее известными вехами в истории анархо-коммунистического движения стали повстанческое движение Нестора Махно в ходе Гражданской войны в России, а также действия испанских анархо-синдикалистов в годы Гражданской войны в Испании 1936—1939 годов. Кроме того, необходимо отметить, что анархо-коммунизм является идейной базой существующего по сей день анархо-синдикалистского Интернационала, основанного зимой 1922—1923 годов.[30]

5.6. Левый коммунизм

Левый коммунизм — термин, которым принято обозначать взгляды ряда теоретиков коммунизма, которые после второго конгресса Коминтерна выступили с критикой ленинизма с левой позиции. Левокоммунистическе группы осуждали политику фронтизма, участие в выборах, "право наций на самоопределение" как форму буржуазного национализма. На данный момент самыми известными левокоммунистическими организациями являются Интернациональное коммунистическое течение, Международная коммунистическая тенденция (бывшее ИБРП) и боргдисткая Международная коммунистическая партия.

6. Прогнозные даты перехода к коммунистической форме общества

Первомайская демонстрация 2009 года в Северодвинске

В. И. Ленин в 1920 году относил построение коммунизма к 30-м — 40-м годам XX столетия:[31].

Первый Секретарь ЦК КПСС Н. С. Хрущёв объявил в октябре 1961 года на XXII съезд КПСС, что к 1980 году в СССР будет создана материальная база коммунизма — «Нынешнее поколение советских людей будет жить при коммунизме!».

7. Полный коммунизм как высшая фаза коммунистической формации

Согласно марксизму, «коммунистическая общественно-экономическая формация», или, кратко, «коммунизм» состоит из двух фаз: низшей — которая в марксизме называется социализмом и высшей — так называемого «полного коммунизма». При социализме существует государство, причём государственная власть сильнее, чем при других формациях, элементы буржуазного права и другие остатки капиталистической формации. Также при социализме существуют личная собственность, существует мелкое частное производство (приусадебные участки) и мелкая частная торговля (рынки). Однако, крупная частная собственность при социализме уже отсутствует. Поскольку средства производства становятся общей собственностью, слово «коммунизм» применимо уже и к этой фазе.

По Марксу,

…На высшей фазе коммунистического общества, после того как исчезнет порабощающее человека подчинение его разделению труда; когда исчезнет вместе с этим противоположность умственного и физического труда; когда труд перестанет быть только средством для жизни, а станет сам первой потребностью жизни; когда вместе с всесторонним развитием индивидуумов вырастут и производительные силы и все источники общественного богатства польются полным потоком, — лишь тогда можно будет совершенно преодолеть узкий горизонт буржуазного права, и общество сможет написать на своем знамени: «Каждый по способностям, каждому — по потребностям».[32]

Анархо-коммунисты с концепцией двух фаз не согласны и считают, что для наступления полного коммунизма и ликвидации государства не нужна предварительная стадия усиления государства.

Многие авторы не раз отмечали, что потребности человека безграничны, поэтому при любой, даже самой высокой производительности труда требуются механизмы распределения и ограничения, например, деньги. На это марксисты отвечали следующее:

Государство сможет отмереть полностью тогда, когда общество осуществит правило: «каждый по способностям, каждому по потребностям», то есть когда люди настолько привыкнут к соблюдению основных правил общежития и когда их труд будет настолько производителен, что они добровольно будут трудиться по способностям. «Узкий горизонт буржуазного права», заставляющий высчитывать, с черствостью Шейлока, не переработать бы лишних получаса против другого, не получить бы меньше платы, чем другой, — этот узкий горизонт будет тогда перейден. Распределение продуктов не будет требовать тогда нормировки со стороны общества количества получаемых каждым продуктов; каждый будет свободно брать «по потребности».С точки зрения буржуазной легко объявить подобное общественное устройство «чистой утопией» и зубоскалить по поводу того, что социалисты обещают каждому право получать от общества, без всякого контроля за трудом отдельного гражданина, любое количество трюфелей, автомобилей, пианино и т. п… …"обещать", что высшая фаза развития коммунизма наступит, ни одному социалисту в голову не приходило, а предвидение великих социалистов, что она наступит, предполагает и не теперешнюю производительность труда и не теперешнего обывателя, способного «зря» — вроде как бурсаки у Помяловского — портить склады общественного богатства и требовать невозможного.[33]

8. В произведениях искусства

Путь к звёздам прокладывают коммунисты. Почтовый блок СССР 1964

В Советском Союзе коммунистические мотивы в научной фантастике имели первостепенное значение с самого зарождения жанра в стране.

Наше дело — превратить советскую научную фантастику в оружие борьбы за коммунизм и за распространение коммунистических идей во всём мире путём повышения художественности и идейности произведений.

— И. Ефремов. Наука и фантастика // Литературная газета, 17 сентября 1963

Однако в 1930—1950-е годы это была в основном «фантастика ближнего прицела», описывающая переход к коммунистическому обществу, но не само это общество.

И. А. Ефремов ярко и позитивно описал гуманное коммунистическое общество будущего в своём знаменитом романе «Туманность Андромеды» (по которому был снят и одноимённый фильм). Развитие представлений этого автора о людях коммунистического будущего дано в повести «Сердце Змеи» и романе «Час Быка».

Своё видение коммунистического будущего давали А. Богданов («Красная звезда»), братья Стругацкие («Мир Полудня»), Г. Мартынов («Гианэя», «Гость из бездны»), Г. Альтов («Опаляющий разум»), В. Савченко («За перевалом»), В. Назаров («Зелёные двери Земли»), так и антиутопии — В. Войнович («Москва 2042»).

Описание коммунистического общества в фантастике Запада представлено в сериале «Звёздный путь». Коммунистическое общество будущего в своих произведениях описывали Г. Уэллс («Люди как боги», «Машина времени», У. Ле Гуин «Обделённые», Т. Старджон («Искусники планеты Ксанаду»).

Примечания

1. Коммунизм. Словарь по общественным наукам. Глоссарий.ру - slovari.yandex.ru/dict/gl_social/article/1401/1401_669.HTM
2. Частная собственность должна быть также ликвидирована, а её место заступит общее пользование всеми орудиями производства и распределение продуктов по общему соглашению, или так называемая общность имущества. Уничтожение частной собственности даже является самым кратким и наиболее обобщающим выражением того преобразования всего общественного строя, которое стало необходимым вследствие развития промышленности. Поэтому коммунисты вполне правильно выдвигают главным своим требованием уничтожение частной собственности. (Фридрих Энгельс «Принципы коммунизма - www.avtonom.org/lib/theory/marx-engels/com-principles.html»)
3. С введением социалистического общественного строя государство само собой распускается и исчезает. <…> [Рабочий] получает от общества квитанцию в том, что им доставлено такое-то количество труда (за вычетом его труда в пользу общественных фондов), и по этой квитанции он получает из общественных запасов такое количество предметов потребления, на которое затрачено столько же труда. <…> Когда вместе с всесторонним развитием индивидов вырастут и производительные силы, и все источники общественного богатства польются полным потоком, лишь тогда можно будет совершенно преодолеть узкий горизонт буржуазного права, и общество сможет написать на своём знамени: Каждый по способностям, каждому по потребностям!» (К.Маркс «Критика готской программы»)
4. Фридрих Энгельс Принципы коммунизма - www.avtonom.org/lib/theory/marx-engels/com-principles.html // Маркс К., Энгельс Ф. Избранные Сочинения. — М.: Государственное издательство политической литературы, 1985. — Т. 3. — С. 122.
5. Маркс. Экономическо-философские рукописи 1844 года, часть «Коммунизм» (название работы и части присвоено Институтом марксизма-ленинизма при ЦК КПСС; русский перевод по рукописи). // К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения. Изд. 2-е, Т. 42, стр. 114 (курсив — как в источнике).
6. Маркс. Экономическо-философские рукописи 1844 года, часть «Коммунизм» (название работы и части присвоено Институтом марксизма-ленинизма при ЦК КПСС). // К. Маркс и Ф. Энгельс. Сочинения. Изд. 2-е, Т. 42, стр. 116 (курсив — как в источнике).
7. Толковый словарь живаго великорускаго языка Владиміра Даля. — Второе изданіе. СПб, 1881, Том II, стр. 149, статья «Комуникація».
8. Брокгауз-Ефрон. Философский словарь логики, психологии, этики, эстетики и истории философии под редакциею Э. Л. Радлова. С.-Петербург, 1911, стр. 131.
9. С. В. Булгаков. Настольная книга для священно-церковно-служителей. Киев, 1913, стр. 1690.
10. Малатеста Э. Краткая система анархизма в 10 беседах - www.avtonom.org/index.php?nid=1019. — Харьков, 1917. — 70 с.
11. В. И. Ленин. Речь на I съезде земледельческих коммун (ПСС, т. 39, стр. 380.)
12. Философский словарь. под ред. И. Т. Фролова, М.: Издательство политической литературы, 1987, стр. 206.
13. Словарь иностранных слов. — 15-е изд., испр. — М.: Рус. яз., 1988, стр. 240.
14. communism - www.m-w.com/dictionary/communism Словарь Merriam-Webster Online Dictionary (англ.).
15. См. интервью А. И. Солженицына «Выбраться из-под обломков коммунизма»: «Известия» 1994, № 83, 4 мая, стр. 5.
16. Н. Аберкромби, С. Хилл, Б.С. Тернер Социологический словарь = The Penguin Dictionary of Sociology. — 2-е изд., перераб. и доп.. — М.: ЗАО «Издательство «Экономика», 2004. — С. 203. — 620 с. — ISBN 5282023342
17. Коммунизм. Школьный этимологический словарь русского языка - slovari.yandex.ru/dict/shansky/article/1/sha-2091.htm
18. Т.Кампанелла лат."Civitas solis" («Город солнца»)
19. О культе личности и его последствиях. Доклад XX съезду КПСС.(Доклад Первого секретаря ЦК КПСС Н. С. Хрущева на закрытом заседании XX съезда КПСС 25 февраля 1956 г. До сведения общественности доведён в устной форме. Опубликован позже в «Известия ЦК КПСС», 1989 г., N 3)
20. Значение слова «Научный коммунизм» в Большой советской энциклопедии - bse.sci-lib.com/article080458.html
21. А. М. Ковалёв. Научный коммунизм - www.cultinfo.ru/fulltext/1/001/008/080/458.htm
22. Госкомитет СССР по народному образованию упраздняет государственный экзамен по «марксизму-ленинизму и научному коммунизму» в вузах страны. - www.russiancinema.ru/template.php?dept_id=3&e_dept_id=5&e_chrdept_id=3&e_chr_id=1837&chr_year=1990 Новейшая история отечественного кино. 1986—2000. Кино и контекст. Т. V. СПб, Сеанс, 2004.
23. Маркс и Энгельс том 20, предисловие // Маркс К., Энгельс Ф. Полное собрание сочинений. — ИНСТИТУТ МАРКСИЗМА—ЛЕНИНИЗМА ПРИ ЦК КПСС. — М. Т. 20. — С. 13.
24. http://www.hrono.ru/libris/lib_e/engels_sem00.html - www.hrono.ru/libris/lib_e/engels_sem00.html Ф. Энгельс. Происхождение семьи, частной собственности и государства
25. Семенов Ю. И. Первобытная коммуна и соседская крестьянская община //Становление классов и государства. М., 1976. С. 25-37; его же. Основные этапы эволюции первобытной экономики //Народы Азии и Африки. 1984. № 1.
26. 11. Radcliffe-Brom A. R. Andaman Islanders. N. Y., 1961 (1 ed.- 1922), Spencer G. В., Gillen F. J. The Arunta. A Stud} of Stone Age People. V. I. L., 1927. P. 37; Sharp L. Ritual Life and Economics of Yir-Yoront of Cape York Peninsula. Oceania. 1934 V. 5. N 1. P 38; Bunzel R. The Economic Organisation of Primitive Peoples // General Anthropology. 1938. P. 346; Goldman S. Tribes of Uaupes-Cagueta Regionb // Handbook of South American Indians. Washington, 1948. V. 3. P. 785; idem. The Cubeo. Indians of the Northwest Amazon. Urbana, 1963. P. 75. Thomas E. M. The Harmless People. I,., 1959. P. 21.
27. Ю. И. Семёнов. Брак и семья: возникновение и развитие
28. Первобытнообщинный строй // Большая советская энциклопедия. Т. 19. М. Издательство «Советская энциклопедия». 1975. С. 356—359.
29. Сантьяго Каррильо «Еврокоммунизм и государство» (1977)
30. Дамье В. В. Из истории анархо-синдикализма. - www.kras.fatal.ru/ANARCHOSYNDICALISM.htm (Опубликовано: Дамье В. В. Анархо-синдикализм в XX веке. — М.: ИВИ РАН, 2001)
31. «Тому поколению, представителям которого теперь около 50 лет, нельзя рассчитывать, что оно увидит коммунистическое общество. До тех пор это поколение перемрёт. А то поколение, которому сейчас 15 лет, оно и увидит коммунистическое общество, и само будет строить это общество…Поколение, которому теперь 15 лет… через 10—20 лет будет жить в коммунистическом обществе…(Гром аплодисментов)» — В. И. Ленин «Задачи союзов молодёжи» // Речь на III Всероссийском съезде Российского Коммунистического Союза Молодежи 2 октября 1920 года. Ленин. ПСС. Том 41. стр. 317. М. 1963 г.
32. Маркс К. Критика Готской программы
33. Ленин В. И. Государство и революция.

Литература

• Коммунизм - ru.wikisource.org/wiki/ЭСБЕ/Коммунизм // Энциклопедический словарь Брокгауза и Ефрона: В 86 томах (82 т. и 4 доп.). — СПб., 1890—1907.

wreferat.baza-referat.ru

Русский коммунизм (доклад)

Русский коммунизм (доклад)

Прежде чем говорить о таком явлении как русский коммунизм, мне кажется, что нужно сразу отметить, что русский коммунизм – явление чисто национальное. Возможно свои истоки оно берёт далеко на Западе, но в России он сформировался особенным образом. Возможно, этот факт дал основание Бердяеву писать по этому поводу, что «с одной стороны он (коммунизм) есть явление интернациональное, а с другой – русское и национальное».

Рассмотрим некоторые предпосылки и причины возникновения коммунизма с точки зрения истории. И для этой цели обратимся к Бердяеву, а точнее к его работе «Истоки и смысл русского коммунизма». По мнению Николая Алексеевича определённое стремление к некоторому новшеству пришло к людям ещё во времена Петра. Но он жестоко раскритиковал течения западников и славянофилов за некоторые крайности, так как нельзя было полностью поклоняться реформам Петра и в то же время нельзя было их резко осуждать. Реформа Петра была неизбежна, как пишет Бердяев, но он совершил её путём насилия над народной душой и народными верованиями. Поэтому Петра стали воспринимать в народе как антихриста. Бердяев проводит параллели и называет вещи своими именами: «Приёмы Петра были совершенно большевистские». Мне кажется, что это утверждение отчасти верно. Действительно, ведь Петр, как и большевики, хотел уничтожить старую московскую Россию. А у большевиков это доходило до призывов: «Мы наш, мы новый мир построим. Кто бы ничем, тот станет всем». В итоге разорялись церкви, переименовывались улицы и проспекты, разрушались памятники. К тому же то, что Пётр подчинил церковь государству говорит о том, что он полностью скопировал немецкий строй, таким образом разрушив русские национальные традиции. Большевики – то же самое. Но (и это большое «но»), как мне кажется, большевики хуже Петра. Если последний заимствовал всё с Запада и тем самым хотел разрушить привычные российские каноны, то большевики тоже копировали с Запада, но они копировали вещи нереализованные. Социализм, равно как и коммунизм, нигде ещё тогда не был реализован. А большевики помимо того, что приняли теорию как руководство к действию, ещё и наложили её на русскую душу. И получилась ужасная смесь.

Однако Бердяев считает по-другому. Он говорит, то «большевистская революция путём страшных насилий освободила народные силы, призвала их к исторической активности, в этом её значение». А реформы Петра лишь увеличили, по его мнению раскол общества. И высшие Западнические идеи просвещения простому народу были недоступны. Возможно, связана такая позиция Бердяева с тем, что он не принимал революции ни в какой форме, так сказать, вообще.

Определённой предпосылкой и движущей силой русской революции, по мнению Бердяева, была русская интеллигенция. Поскольку для интеллигенции характерна беспочвенность и увлечение социальными идеями она приняла коммунизм как социальную идею. Причём приняла, как и обычно принимала все социальные учения, догматически. То есть то, что на Западе было научной теорией, подлежащей критике, у русских интеллигентов превращалось в догматику. В этом и есть вся русская душа, которой не свойствен скептицизм западного человека. И в русской интеллигенции всегда присутствовал раскольничий тип человека, который всегда про себе подобных говорил «мы», а про государство «они». Наиболее ярко это проявилось в течениях западников и славянофилов. Мне кажется, что эти явления в чём-то похожи и разность понятий и устремлений этих людей здесь не при чём. Дело в том, что как для западника, так и для славянофила не существовало государства. Точнее они были противниками государства. Западник считал, то мы должны следовать целиком и полностью советам других государств, а славянофил говорил, что государство -греховное начало в человеке, поэтому лучше, чтобы свои руки марал только один человек – монарх. Затем в России произошёл раскол западничества на народников-социалистов и либералов. И если вторые считали, что нужно скопировать западную модель (и тем самым отступить от государственности), то первые признавали примат социального над политическим.

Почвой для принятия интеллигенцией теории Маркса стал постепенный отказ от идеализма, который проявился в основном у Белинского. То есть в России был такой же диалектический прогресс мысли, который был тогда в Германии у Маркса. И тем самым сам Белинский стал предшественником большевизма. Стал он его предшественником ещё и потому, что утверждал, как и большевики, что русский народ нужно насильно вести к счастью, так как он глуп. Белинский, как считает, Бердяев был своего рода народником, и, хотя у него не было привычной для народника веры в «народ», он утверждал принцип верховенства человеческой личности и принцип общинной организации общества. А личность и народ – основные понятия русского народнического социализма. На мой взгляд, уже в самом этом отношении заложен парадокс. Как народник может думать о личности, если он думает об общине? Это, на мой взгляд, несовместимые понятия. Человек живёт либо сам по себе, либо в стаде. И в стаде личности быть никакой не может, потому что там действуют совершенно другие законы. Народничество позднее перешло в русский социализм. Вот что пишет Бердяев по этому поводу: «Быть социалистом в то время значило требовать экономических реформ, презирать либерализм, видеть главное зло в развитии капиталистической индустрии, разрушающей зачатки высшего типа общества в крестьянском укладе жизни». Однако определение народников как предшественников социализма и коммунизма у Бердяева не совсем точно. Ведь если вспомнить статью Ленина «От какого наследства мы отказываемся», то можно чётко уяснить, что он критикует народников. Ленин считал, что народники являются приверженцами старинных укладов и общин, так как верят в особые экономические пути русского общества. На самом деле, я хотел бы задать г-ну Ленину тогда такой вопрос: «А ваши колхозы это не общины?» Так и получилось, что ранний большевизм (а эта статья относится к дореволюционному большевизму) ещё не окончательно отказывался от старины, а потом пошло закручивание гаек. К чему это привело, мы прекрасно знаем. Но почему Бердяев не прав лишь отчасти, называя народников социалистами. Мне кажется потому, что в народничестве было два направления. Одно из них – то народничество, о котором Ленин писал как о негативе. Но другое направление, которое Ленин называет «наследство», отличалось от «ярких» народников, назовём их так, тем, что они не идеализировали ситуацию (это перестал делать ещё Белинский) и тем, что они были врагами «тех учреждений старины, которые взяло под свою опеку народничество». Интеллигенция, как утверждает сборник «Вехи», взяла под свою опеку все учреждения народничества. В результате произошло своеобразное наложение русского народничества на марксизм, который в принципе был противником народничества. Дело в том, что Маркс утверждал, что развитие капиталистического общества должно произойти до возникновения социализма. Народники хотели миновать промежуточный этап развития капитализма в России. Интеллигенция в себе сочетала марксизм и народничество. И, как мне кажется, марксизм проявился в русской интеллигенции служением идее. Но с другой стороны интеллигенция служила ещё и нуждам народа, что и роднит её с народниками. Однако служит она не конкретно народу как общности людей, а лишь народу как идее создания всеобщего народного счастья.

Предшественником русского коммунизма был ещё и русский нигилизм. Как считал Бердяев нигилизм – явление чисто русское, основанное на православном мироотрицании. Отсюда и признание всего мира греховным и увлечение естественными науками и политической экономией, которая может помочь организации нового строя. В русском нигилизме отразилась русская нерешённость проблемы культуры. Эта проблема тоже проистекает из религии. В русской религиозной мысли постоянно сомневались в оправданности каких-то философских исканий народа. Это послужило толчком к последующему непониманию интеллигенцией философии. Об этом Бердяев более подробно писал уже в сборнике «Вехи» в статье «Философская истина». Вся трагедия непонимания интеллигенцией философии заключалась в утилитарном отношении к ней, как и к любой другой науке. Поэтому она была не нужной, потому что не служила народному делу. А ведь интересы уравнения и распределения всегда доминировали в чувствах русской интеллигенции над интересами производства и творчества. Но однако не стоит так обольщаться: революционная интеллигенция, о которой идёт речь в «Вехах», переняла не все черты русской интеллигенции. Но переняла однако главную: идею социального заказа.

В «Вехах» однако есть целая статья о нигилистах. И называется она «Этика нигилизма». В этой статье ясно и чётко указывается, что всё то, что творилось во время революции 1905-07 годов это были не бесчинства, а новые идеалы. И этими идеалами был нигилизм. Поэтому нигилистам чуждо увлечение культурой, искусством и творчеством, потому что в их идеологии преобладали утилитарные ценности.

Выше говорилось, что народничество было как бы предшественником социализма. Но мы рассмотрели народничество с точки зрения самого социализма (или коммунизма). А сейчас мы рассмотрим народничество с точки зрения религиозно-философской мысли и обратимся с этой целью к третьей главе статьи Бердяева. Автор разделяет народничество на два разных пласта: западническое и славянофильское. В чём-то это сходно с трактовкой Ленина, приведённой выше. Западническое народничество – так называемые представители «наследства», а славянофильское – своего рода «чистое» народничество. И вот здесь-то, в такой классификации Ленина, и проявляется то, что большевики пошли путём Петра, который насильственно навязал западные порядки. Большевики же насильственно навязали западную идеологию. Причём идеологию во многом теоретическую, а не практическую. Народничество, говоря упрощённо – это вера в народ, в котором якобы хранится тайна истинной жизни, скрытая от господствующих классов. Потому большевики, как мне кажется, и не любили народников. Большевики, как и Белинский, считали, что народ глуп, что его нужно насильно вести к счастью. Невольно вспоминается один из лозунгов «Гулага»: «Мы вас загоним железной рукой в счастье». Разумеется, что раз народники верили в народ, они этот народ выделяли, то есть многих людей к народу просто не относили. По их мнению, народ это, наверное, главным образом трудовой народ – крестьянство. Поэтому они клеймили капитализм в России. Для них идеалом развития нашей страны был аграрный образ жизни страны, то есть крестьянство. Поэтому Бердяев и писал, что интеллигенты не чувствовали себя органической частью народа. И у них был своего рода комплекс вины перед ним. Поэтому народник живёт вне земли, но постоянно к ней стремится, в то время как сам народ вырос на земле и никогда не сможет от неё оторваться. Бердяев отождествляет народничество западническое с атеизмом, а народничество славянофильское – с религиозностью. И он выявляет разницу между ними, по-моему, весьма существенную: религиозные народники (например, Достоевский) видели в народе правду религиозную, а атеисты-народники видели в нём прежде всего правду социальную. Поэтому последних можно совершенно спокойно назвать революционерами, которые во всём старались увидеть социальный конфликт общества. На мой взгляд, эти последние и послужили своего рода предтечей революции. Когда главной бедой человека становилась не его духовность или религиозность, а его склонность к революционной борьбе или к исканию социальных конфликтов в обществе. Однако и те и другие народники сходились в одном: в том, что России удастся миновать капитализм и решить социальную проблему лучше и быстрее, чем на Западе. Как видим, некоторая разница между славянофильским народничеством и представителями «наследства» всё таки существует. Ведь последние ни в коем случае не отрицали капитализм и принимали прогрессивные новшества, вводимые в других странах. 

Кто виноват в таком положении нашей интеллигенции, в её оторванности от народа? На этот народ Бердяев даёт правильный и чёткий ответ – идеология её самой. Русская интеллигенция не принимала понятия «частная собственность» и вследствие того, что не имела буржуазного характера и увлекалась социализмом, она не принимала высшего образования, в отличие от западных своих представителей, которые очень ценили образование. Ещё в вехах в своей статье «Об интеллигентской молодёжи» Изгоев писал, что единственное культурное влияние на детей интеллигенции оказывает товарищество. Отсюда – стремление не учиться, а в основном общаться и встречаться в клубах. Кружки как раз и были излюбленным местом для развлечений молодых людей из интеллигентской среды. И они как правило относились очень высокомерно к талантливым людям из своей среды. Почему? Потому что те ценили образование и в молодом возрасте не занимались кружками, а учились. Для интеллигенции основной задачей в университете было поступить в кружок.

Из-за своеобразной оторванности от народна, народничество позднее превратилось в революционный терроризм, по мнению Бердяева. Народник не мог понять, что монархия остаётся у власти, потому что её всё ещё поддерживает народ. Поэтому народники стали так яростно выступать против реформы 60-х годов. Начались предложения «освобождения крестьян с землёй» и прочие недовольства. Из-за этого максимализма многие народники стали просто революционными методами бороться против существующего строя. Одним из самых резких народников, по мнению Бердяева, был Нечаев, основатель общества «Топор или народная расправа». На мой взгляд, «Катехизис» Нечаева есть в некотором роде предтеча большевистских организаций России. Дело в том, что эта идея осуществления любой революционной идеи, предложенная Нечаевым, очень ярко отразилась в одном из высказываний В. И. Ленина: «Пусть 90% населения страны умрут, но зато 10% доживут до мировой революции». Это фанатизм, который ни перед чем не может остановиться, который ради цели всё ставит на карту. Но вместе с тем такие люди презирают народ и хотят лишь им управлять. Хотя это не проявлялось на раннем этапе существования РСДРП. Взять хотя бы манифест первого съезда РСДРП, автором которого был Пётр Струве. Там совершенно ясно и чётко сказано, что русский пролетариат может завоевать политическую свободу только сам. Правда для этой цели ему нужно «плясать под дудку» РСДРП, как мне кажется. К тому же, как мне кажется, не было чётко обговорено, кто такой пролетариат. Обычно, на большинстве советских скульптур, связанных с революцией, был изображён рабочий с булыжником, молотком или другим орудием труда. А насчёт крестьянина ничего не известно. Был ли пролетарием тот, кого позднее назвали «кулаком», который в поте лица зарабатывал свой честный ломоть хлеба? Я думаю, что, в понимании большевиков, вряд ли.

Революционер, как мне кажется, всегда разрушитель. И в этом я согласен с Бердяевым. Возьмите и проанализируйте любую революцию в мире. Никогда ни одна революция не приносила людям счастья, а часто приводила к «закручиванию гаек», то есть к увеличению тирании. Я не согласен с Бердяевым, который говорит, что Великая Французская революция открыла новый класс – буржуазию. Мне кажется, что если не случилась эта четырёхлетняя бойня, буржуазия всё равно бы появилась и стала влиятельной. Но это произошло бы не насильственным путём.

Такой же выразительницей русской идеи является и анархия. «Анархия – такое же характерное порождение русского духа, как и нигилизм, как и народничество», - утверждает Бердяев. Обратите внимание, что происходит некий парадокс: с одной стороны русский народ после реформы всё ещё верит в монарха, как считает Бердяев; а с другой стороны он стремится к бунту, к вольнице. Однако в этом нет ничего необычного. Ведь к вольнице в данном случае народ стремится не по своей воле. А ему приписывает это стремление интеллигенция. Отсюда и парадокс между как бы реальным состоянием народа и приписываемым ему: «Русский народ – народ государственный, он покорно согласен быть материалом для создания великого мирового государства, и он же склонен к бунту, к вольнице, к анархии. Интеллигенция, как считает Бердяев, никогда не считала государства своим и оно было для неё чем-то отторженным, обособленным от её представителей. Почему же анархисты явились предтечами русского коммунизма и большевизма. Главный теоретик русского анархизма Бакунин считал, что мировой пожар, пожар анархической, скажем так, революции будет зажжён русским народом и славянством. Эта вера в то, что Россия станет первой страной коммунизма и потянет за собой остальные страны была присуща и коммунистам, и, отчасти, народникам.

Наряду с такими экстремистски настроенными элементами интеллигенции, представителями которых были Бакунин и Нечаев, были и более умеренные, например, П. Лавров и Н. Михайловский. Они выступали за субъективный социализм, поэтому их в чём-то можно назвать последователями Герцена. Михайловский, например, объявляет «борьбу за индивидуальность». Мне кажется, что такой яркий индивидуализм это далеко не социализм, а нечто другое. Это то, что сейчас существует во многих западных демократиях, в том числе в американской.

Самым, пожалуй, главным предшественником Ленина был Ткачёв. Он издавал за границей газету «Набат», в которой выражал самое крайнее мнение. Ткачёв считал величайшим благом, что в России нет развитой буржуазии. Он считал, что таким образом облегчается возможность создания социальной революции в России. Он считал, что Россия не должна проходить этапа буржуазной революции и конституции. То есть таким образом Ткачёв выступал за продолжение дела Великой Французской буржуазной революции. Но, несмотря на то, что он как бы утверждает особый путь русской революции, он не является народником. Ткачёв признавал власть меньшинства над большинством и хотел создать так называемое «революционное меньшинство», которое и должно было завоевать власть в стране. Так оно и получилось после Октябрьской революции. Так что Ткачёв резко выделяется среди русских анархистов и народников, так как не является в сущности ни тем, ни другим.

В чём же причина возникновения такой идеологии у интеллигентов? По мнению Бердяева, она кроется в русской национальной литературе 19 века. Всей литературе 19 века было свойственно чувство провидения. Где-то с середины века литература почувствовала надвигающуюся катастрофу. Чувство ближней пропасти, в которую летела Россия, присуще русской литературе. В итоге во второй половине века литература становится, как мне кажется, консультативной. Она даёт совет обществу, как избежать вот этой катастрофы. Поэтому в отличие от других литератур мира, русская литература начинает сомневаться в путях творчества, культуры. И хотя у Достоевского, Толстого литература носит религиозный характер, она больше всего сродни идеям народников и социалистов. Дело в том, что литературе, так же как народникам и социалистам, свойственно сомнение в путях русского общества. И это сомнение – типичное для русского человечества. Никакой западной нации не свойственно сомнение в пути своей страны.

О революции писать начал даже Пушкин. Его творчество полно двойственности. С одной стороны он является сторонником русской монархии, но с другой стороны у него очень много всяческого рода стихов, призывающих к бунту. Тютчев, как мне кажется, не был раскольником и имел более или менее консервативные взгляды. Но он постоянно предвещал катастрофу, которая может обернуться самыми трагическими последствиями в России. Отсюда его увлечение хаосом. Он во всех своих стихотворениях описывает хаос и разрушение общественного уклада.

Если говорить о Гоголе, то, мне кажется, он чётко и правильно отразил российскую действительность. Но, к сожалению, он видел в России лишь худшие черты. Бердяев так и пишет: «Гоголя мучило, что Россия одержима духами зла и лжи, что она полна рож и харь и трудно в ней найти человека». Это, кстати, то, что писал Гоголю Белинский.

Поэты-символисты как нельзя лучше всего видели бездну, в которую летит Россия. Но с другой стороны они постоянно хотели добиться народного искусства.

Как видите, многие деятели русской литературы не могли жить в устойчивых общественных отношениях и в устойчивых взглядах. Жизнь превратилась в постоянный страх за будущее. А ведь нужно было жить настоящим. То же самое и произошло, как мне кажется, с русским коммунизмом. Люди думали лишь о будущем, о якобы великом будущем. Конечно, есть различие – одни предчувствовали катастрофу, другие предвещали великое будущее. Но общее – одно и то же: небытие в настоящем. Люди не думали о насущном – они размышляли о будущем.

Больше всего отразилось предчувствие духовной катастрофы нации в творчестве Достоевского и Толстого. Однако между ними есть колоссальная разница. Хотя Бердяев и утверждает, что Достоевский – революционер духа, мне кажется, что это не совсем так. Я думаю, что Достоевский, скорее, революционер справедливости. Он хочет, чтобы произошла религиозная революция, а не социальная. Толстой же полностью отрицает все старые традиции, старые взгляды, что вполне даёт нам право назвать его нигилистом. Он ниспровергает старые церковные устои, протестует против церкви как института божественного и таким образом вполне, как мне кажется, уподобляется большевикам.

Впрочем, всё приведённые выше истоки русского коммунизма лежат далеко позади и могли повлиять на его возникновение лишь косвенно. Но основной причиной русского коммунизма был конечно же марксизм. Но это был не обыкновенный марксизм, а марксизм, адаптированный к русской почве. Об этом мы говорили выше. И, мне кажется, со всей уверенностью можно сказать, что все изложенные выше причины являются не причинами именно коммунизма, а причинами русского марксизма, но именно «русского».

Где к 80-м годам прошлого века народничество изживает себя и последним его оплотом становится, по мнению Бердяева, партия «Народная воля», которая была по сути террористической организацией. Мне кажется, что «Народная воля» уже не оправдывает своего названия. Если бы так называемые «народники» действительно верили в народ, они не стали бы заниматься терроризмом. Они бы всё предоставили русскому народу, а не самим себе. Разве народ им делегировал свои полномочия? Разве народ давал им право убивать кого-то или использовать такие методы? Нет! Но они решили: «Мы есть народ!» Однако это, как известно, противоречит основной посылке народников: «Мы не являемся народом».

Итак в 80-х годах народничество изживает себя. И тогда образовался русский марксизм. Источником его стало возникновение за границей среди эмигрантов движения «Освобождение труда». Членами этого движения были Плеханов, Засулич, Аксельрод. Они создали базу марксизма, который впоследствии как бы смешался с типично русскими чертами. Первой задачей марксизма должно было стать избавление российской идеологии от народничества. Существовало, как мне кажется, два главных фундаментальных различия между позициями марксистов и народников. Последние, как помним, отказывались от капитализма и предлагали перепрыгнуть эту ступень. Марксисты же считали, что капитализм необходим для создания базы социализма. В этом состоит – первое различие. Но другое не менее важное различие состоит в движущей силе революции. Народники видели её в народе. А этот народ представлялся им крестьянством. Марксисты же считали, что революцию должен делать пролетариат. И к пролетариату марксисты причисляли рабочих. Поэтому они считали, что крестьянин должен прежде всего стать пролетарием. Что под этим понималось, я не знаю. Видимо имелось ввиду то, что крестьянин должен понять капитализм. Ведь если бы все крестьяне стали рабочими, чтобы тогда стало бы со страной. Однако движущей силой революции марксисты близки народникам. И у тех, и других в качестве неё выступает достаточно абстрактная, как мне кажется, группа людей. У одних это народ, а у других – пролетариат.

Изначально марксизм был принят, как мне кажется, неправильно. Ведь это тогда была ещё достаточно спорная и, так скажем, необкатанная теория. Но она была принята фактически как руководство к действию. Однако не к революции, а к свержению лишь старых отживших общественных движений, вроде народничества. Классический марксизм главной своей идеей считал идею экономического детерминизма. Это значит, что экономика доминирует над всем, в том числе и над идеологией. Мне кажется, что основной чертой русского марксизма была его идеологизация. Марксизм превратился больше в политическое течение, нежели в экономическое. Однако в классическом марксизме была и идеологическая деталь: пролетариат должен был, по замыслу Маркса, освободить людей от экономического дереминизма и построить новое общество. Почему русский марксизм выступает против народников? Потому что главной задачей марксизма было образование пролетариата городского, то есть фабричных рабочих. Разумеется, что в стране с крупной сельскохозяйственной базой, этот класс рабочих образоваться не мог.

Хочу подчеркнуть: речь тогда ещё не шла о революции. Главное было – развитие, непроизвольное, но постепенное, то есть создание базы для перемен. Но возникло два течения русского марксизма. Первое выступает за развитие и формирование нового класса – пролетариата как развития социализма. То есть марксизм в данном случае выступает в роли фундамента для социализма. Второе течение ратует за марксизм как за развитие капитализма и рост производства продукции, индустриализации. К первому классу, по мнению Бердяева, относился Плеханов, а ко второму – П. Струве. Но я не согласен с Бердяевым. Взять хотя бы манифест первого съезда РСДРП, автором которого был Струве: „ Но буржуазия быстро рассмотрела в новом союзнике своего злейшего врага и предала и себя, и его, и дело свободы в руки реакции. Однако было уже поздно: рабочий класс, на время усмирённый, через 10-15 лет снова появился на исторической сцене с удвоенными силами…« Нетрудно догадаться, что здесь Струве питает интерес скорее к рабочему классу, нежели к буржуазии. Скорее всего, и того и другого можно отнести к социал-демократам, которые впоследствие станут „меньшевиками«. Но больше всего извратили марксизм, как мне кажется, „большевики-ленинцы«.

Маркс, как впоследствии и меньшевики никогда не утверждал революционной идеи как руководства к действию. Он вообще был всегда сторонником нормального человеческого развития. Как считали марксисты, без социальной базы в России никогда не может быть социализма. А такой базой было развитие капитализма. Базой же для развития капитализма было образование нового класса – пролетариата. Ленин и «большевики» посчитали, что социализм в России может быть осуществлён помимо развития капитализма и помимо формирования нового класса. Плеханов наоборот высказывался против совмещения в революции 1917 года свержения монархии социальной революции, которую сделал Ленин. Для социальной революции, по мнению меньшевиков, как и классического марксизма, социальная революция должна требовать гораздо больше времени. Рабочие сами должны себя освободить. Но это должен сделать не революционный отдельный кружок, не узкая группа лиц. А так оно и произошло. Именно узкая группа лиц сделала социальную революцию, не создав для неё базы. Я больше скажу: если бы революции не произошло в 1917 году, то рабочие освободились бы быстрее, чем это произошло (если это действительно произошло). Во Франции, в США и во многих других «загнивших» капиталистических странах при помощи профсоюзов и умелых политических компромиссов рабочие стали хозяевами своих заводов и сами стали влиять на обстановку на этих предприятиях. А у нас до сих пор заводами «владеют» директора.

Но почему, однако, большевики взяли главенство над меньшевиками? Мне кажется, что произошло это из-за упрощённости и доходчивости всех идей большевизма, в то время как меньшевики опирались в основном на идеи классического марксизма, которые были более научными и менее понятными для широких слоёв тогдашнего, ещё только зарождающегося пролетариата. Однако, впрочем, не стоит так уж превозносить меньшевиков. И те и другие были позитивистами и материалистами и их не привлекала философия и культура.

diplomba.ru

Реферат на тему Коммунизм по К.Марксу

По К.Марксу коммунизместьположительноевыражение упразднения частной собственности; на первых порах он выступает каквсеобщаячастная собственность. Беря отношение частной собственности в еговсеобщности, коммунизм

1) в его первой форме является лишь обобщениемизавершениемэтого отношения. Как таковой он имеет двоякий вид: во-первых, господствовещественнойсобственности над ним так велико, что он стремится уничтожитьвсето, чем, на началахчастной собственности,не могут обладать все; он хочетнасильственноабстрагироваться от таланта и т. д. Непосредственное физическоеобладаниепредставляется ему единственной целью жизни и существования; категориярабочегоне отменяется, а распространяется на всех людей; отношение частной собственности остается отношением всего общества к миру вещей; наконец, это движение, стремящееся противопоставить частной собственности всеобщую частную собственность, выражается в совершенно животной форме, когда оно противопоставляет браку (являющемуся, действительно, некоторойформой исключительной частной собственности) общностьжен, где, следовательно, женщина становитсяобщественнойивсеобщей собственностью. Можно сказать, что эта идеяобщности женвыдаеттайну этого еще совершенно грубого и неосмысленного коммунизма. Подобно тому как женщина переходит тут от брака ко всеобщей проституции (Проституция является лишь некоторым особым выражением всеобщего проституирования рабочего, а так как это проституирование представляет собой такое отношение, в которое попадает не только проституируемый, но и проституирующий, причем гнусность последнего еще гораздо больше, то и капиталист и т. д. подпадает под эту категорию), так и весь мир богатства, т.е. предметной сущности человека, переходит от исключительного брака с частным собственником к универсальной проституции со всем обществом. Этот коммунизм, отрицающий повсюдуличностьчеловека, есть лишь последовательное выражение частной собственности, являющейся этим отрицанием. Всеобщая и конституирующаяся как властьзависть представляет собой ту скрытую форму, которую принимаетстяжательство и в которой оно себя лишь иным способом удовлетворяет. Всякая частная собственность как таковая ощущает —по крайней мерепо отношению кболее богатойчастной собственности — зависть и жажду нивелирования, так что эти последние составляют даже сущность конкуренции. Грубый коммунизм есть лишь завершение этой зависти и этого нивелирования, исходящее изпредставления онекоем минимуме. У него —определенная ограниченнаямера. Что такое упразднение частной собственности отнюдь не является подлинным освоением ее, видно как раз из абстрактного отрицания всего мира культуры и цивилизации, из возврата кнеестественнойпростотебедного,грубого и не имеющего потребностей человека, который не только не возвысился над уровнем частной собственности, но даже и не дорос еще

до нее.

Для такого рода коммунизма общность есть лишь общность трудаи равенствозаработной платы,выплачиваемой общинным капиталом,общинойкак всеобщим капиталистом. Обе стороны взаимоотношения подняты на ступеньпредставляемойвсеобщности:труд —как предназначение каждого, акапитал —как признанная всеобщность и сила всего общества.

В отношении к женщине,как кдобычеи служанке общественного сладострастия, выражена та бесконечная деградация, в которой человек оказывается по отношению к самому себе, ибо тайна этого отношения находит своенедвусмысленное,решительное,открытое,явное выражение в отношениимужчиныкженщинеи в том, как мыслитсянепосредственное, естественноеродовое отношение. Непосредственным, естественным, необходимым отношением человека к человеку являетсяотношение мужчины к женщине.В этоместественномродовом отношении отношение человека к природе непосредственно заключено его отношение к человеку, а его отношение к человеку есть непосредственным образом его отношение к природе, его собственноеприродноепредназначение. Таким образом, в этом отношениипроявляетсявчувственном,виде, в виде наглядногофактато, насколько стала для человека природой человеческая сущность, или насколько природа стала человеческой сущностью человека. На основании этого отношения можно, следовательно, судить о ступени общей культуры человека. Из характера этого отношения видно, в какой меречеловекстал для себяродовым существом,стал для себячеловекоми мыслит себя таковым. Отношение мужчины к женщине естьестественнейшееотношение человека к человеку. Поэтому в нем обнаруживается, в какой мереестественное поведение человека сталочеловеческим,или в какой меречеловеческая сущность стала для негоестественнойсущностью, в какой мере егочеловеческая природастала для негоприродой.Из характера этого отношения явствует также, в какой мерепотребностьчеловека сталачеловеческойпотребностью, т. е. в какой мередругойчеловек в качестве человека стал для него потребностью, в какой мере сам он, в своем индивидуальнейшем бытии, является вместе с тем общественным существом.

Таким образом, первое положительное упразднение частной собственности, грубыйкоммунизм, есть толькоформа проявлениягнусности частной собственности, желающей утвердить себя в качествеположительной общности.

2) Коммунизм а) еще политического характера, демократический или деспотический; b) с упразднением государства, но в то же время еще незавершенный и все еще находящийся под влиянием частной собственности, т. е. отчуждения человека. И в той и в другой форме коммунизм уже мыслит себя как реинтеграцию или возвращение человека к самому себе, как уничтожение человеческого самоотчуждения; но так как он еще не уяснил себе положительной сущности частной собственности и не постиг еще человеческойприроды потребности, то он тоже еще находится в

плену у частной собственности и заражен ею. Правда, он постиг понятие частной собственности, но не уяснил еще себе ее сущность.

3) Коммунизмкакположительноеупразднениечастной собственности —этогосамоотчуждения человека —ив силу этого как подлинноеприсвоение человеческойсущности человеком и для человека; а потому как полное, происходящее сознательным образом и с сохранением всего богатства предшествующего развития, возвращение человека к самому себе как человекуобщественному,т. е. человечному. Такой коммунизм, как завершенный натурализм, = гуманизму, а как завершенный гуманизм, = натурализму; он естьдействительноеразрешение противоречия между человеком и природой, человеком и человеком, подлинное разрешение спора между существованием и сущностью, между опредмечиванием и самоутверждением, между свободой и необходимостью, между индивидом и родом. Он — решение загадки истории, и он знает, что он есть это решение.

Поэтому все движение истории есть, с одной стороны, действительный акт порождения этого коммунизма — роды его эмпирического бытия, — а с другой стороны, оно является для мыслящего сознанияпостигаемымипознаваемымдвижением егостановления.Вышеуказанный же, еще незавершенный коммунизм ищет для себяисторическогодоказательства в отдельных противостоящих частной собственности исторических образованиях, ищет доказательства в существующем, вырывая отдельные моменты движения (особенно любят гарцевать на этом коньке Кабе, Вильгардель и др.) и фиксируя их в доказательство своей исторической чистокровности; но этим он только доказывает, что несравненно большая часть исторического движения противоречит его утверждениям и что если он когда-либо существовал, то именно это егопрошлоебытие опровергает его претензию насущность.

Нетрудно усмотреть необходимость того, что все революционное движение находит себе как эмпирическую, так и теоретическую основу в движении частной собственности,в экономике.

Эта материальная,непосредственночувственнаячастная собственность является материальным, чувственным выражениемотчужденной человеческой жизни.Ее движение — производство и потребление — естьчувственноепроявление движения всего предшествующего производства, т.е. оно представляет собой осуществление или действительность человека. Религия, семья, государство, право, мораль, наука, искусство и т. д. суть лишьособыевиды производства и подчиняются его всеобщему закону. Поэтому положительное упразднениечастной собственности,как утверждениечеловеческойжизни, есть положительное упразднение всякого отчуждения, т. е. возвращение человека из религии, семьи, государства и т. д. к своемучеловеческому,т. е.общественномубытию. Коммунизм сразу же начинает с атеизма , атеизм же на первых порах далеко еще не естькоммунизм;ведь и тот атеизм, с которого начинает коммунизм, есть еще преимущественно абстракция. Поэтому филантропия атеизма первоначально есть лишьфилософская,абстрактная филантропия, тогда как филантропия

коммунизма сразу же является реальнойи нацелена непосредственно надействие.

Общественная деятельность и общественное пользование существуют отнюдь не тольков форменепосредственноколлективной деятельности и непосредственноколлективногопользования, хотяколлективная деятельность иколлективноепользование, т. е. такая деятельность и такое пользование, которые проявляются и утверждают себя непосредственно вдействительном общениис другими людьми, окажутся налицо всюду, где вышеуказанноенепосредственноевыражение общественности обосновано в самом содержании этой деятельности или этого пользования и соответствует его природе.

Как родовое сознание,человек утверждает свою реальнуюобщественную жизньи только повторяет в мышлении свое реальное бытие, как и наоборот, родовое бытие утверждает себя в родовом сознании и в своей всеобщности существует для себя как мыслящее существо.

Поэтому, если человек есть некоторый особенныйиндивид и именно его особенность делает из него индивида и действительноеиндивидуальное общественное существо, то он в такой же мере есть также итотальность, идеальная тотальность, субъективное для-себя-бытие мыслимого и ощущаемого общества, подобно тому как и в действительности он существует, с одной стороны, как созерцание общественного бытия и действительное пользование им, а с другой стороны — как тотальность человеческого проявления жизни.

Таким образом, хотя мышление и бытие и отличныдруг от друга, но в то же время они находятся вединстведруг с другом.

Смертькажется жестокой победой рода надопределенныминдивидом и как будто противоречит их единству; но определенный индивид есть лишь некоеопределенное родовое существои как таковое смертей.

4) Подобно тому как частная собственностьявляется лишь чувственным выражением того, что человек становится в одно и то же времяпредметным для себя и вместе с тем чужим для самого себя и бесчеловечным предметом, что его проявление жизни оказывается его отчуждением от жизни, его приобщение к действительности — выключением его из действительности,чужойдля него действительностью, — точно так же и положительное упразднение частной собственности, т. е.чувственноеприсвоение человеком и для человека человеческой сущности и человеческой жизни, предметного человека и человеческихпроизведений,надо понимать не только в смысленепосредственного,одностороннегопользованиявещью, не только в смыслевладения, обладания.Человек присваивает себе свою всестороннюю сущность всесторонним образом, следовательно, как целостный человек. Каждое из егочеловеческихотношений к миру — зрение, слух, обоняние, вкус, осязание, мышление, созерцание, ощущение, желание, деятельность,

любовь, словом, все органы его индивидуальности, равно как и те органы, которые непосредственно по своей форме есть общественные органы, являются в своем предметномотношении, или в своем отношении к предмету, присвоением последнего. Присвоениечеловеческой действительности (Поэтому человеческая действительность столь же многообразна, как многообразныопределениячеловеческойсущностии человеческаядеятельность),ее отношение к предмету, это —осуществление на деле человеческой действительности,человеческаядейственностьи человеческоестрадание,потому что страдание, понимаемое в человеческом смысле, есть самопотребление человека.

Частная собственность сделала нас столь глупыми и односторонними, что какой-нибудь предмет является нашимлишь тогда, когда мы им обладаем, т. е. когда он существует для нас как капитал или когда мы им непосредственно владеем, едим его, пьем, носим на своем теле, живем в нем и т. д., — одним словом, когда мы егопотребляем, —хотя сама же частная собственность все эти виды непосредственного осуществления владения в свою очередь рассматривает лишь каксредство к жизни,а та жизнь, для которой они служат средством, естьжизнь частной собственности —труд и капитализирование.

Поэтому на место всехфизических и духовных чувств стало простое отчуждениевсехэтих чувств — чувствообладания.Вот до какой абсолютной бедности должно было быть доведено человеческое существо, чтобы оно могло породить из себя свое внутреннее богатство.

Поэтому уничтожение частной собственности означает полную эмансипациювсех человеческих чувств и свойств; но оно является этой эмансипацией именно потому, что чувства и свойства эти сталичеловеческимикак в субъективном, так и в объективном смысле. Глаз сталчеловеческимглазом точно так же, как егообъектстал общественным,человеческимобъектом, созданным человеком для человека. Поэтомучувстванепосредственно в своей практике сталитеоретиками.Они имеют отношение квещиради вещи, но сама эта вещь естьпредметное человеческоеотношение к самой себе и к человеку (Я могу на практике относиться к вещи по-человечески только тогда, когда вещь по-человечески относится к человеку.), и наоборот. Вследствие этого потребность и пользование вещью утратили своюэгоистическуюприроду, а природа утратила свою голуюполезность,так как польза сталачеловеческойпользой.

Мы видели, что человек не теряет самого себя в своем предмете лишь в том случае, если этот предмет становится для него человеческимпредметом, или опредмеченным человеком. Это возможно лишь тогда, когда этот предмет становится для негообщественнымпредметом, сам он становится для себя общественным существом, а общество становится для него сущностью в данном предмете.

Поэтому, с одной стороны, по мере того как предметная действительность повсюду в обществе становится для человека действительностью человеческих сущностных сил, человеческой действительностью и,

следовательно, действительностью его собственныхсущностных сил, всепредметыстановятся для когоопредмечиваниемсамого себя, утверждением и осуществлением его индивидуальности,егопредметами, а это значит, что предметом становитсяон сам.То,какони становятся для негоего предметами, зависит отприроды предметаи от природы соответствующейей сущностной силы;ибо именноопределенностьэтого отношения создает особый,действительныйспособ утверждения.Глазомпредмет воспринимается иначе, чемухом, ипредмет глаза — иной, чем предметуха. Своеобразие каждой сущностной силы — это как раз еесвоеобразная сущность,следовательно и своеобразный способ ее опредмечивания, еепредметно-действительного,живогобытия.Поэтому не только в мышлении, но ивсемичувствами человек утверждает себя в предметном мире.

С другой стороны, со стороны субъективной: только музыка пробуждает музыкальное чувство человека; для немузыкального уха самая прекрасная музыка не имеет никакогосмысла, она для него не является предметом, потому что мой предмет может быть только утверждением одной из моих сущностных сил, следовательно, он может существовать для меня только так, как существует для себя моя сущностная сила в качестве субъективной способности, потому что смысл какого-нибудь предмета для меня (он имеет смысл лишь для соответствующего ему чувства) простирается ровно настолько, насколько простираетсямоечувство. Вот почемучувства общественного человека сутьиныечувства, чем чувства необщественного человека. Лишь благодаря предметно развернутому богатству человеческого существа развивается, а частью и впервые порождается, богатство субъективнойчеловеческойчувственности: музыкальное ухо, чувствующий красоту формы глаз, — короче говоря, такиечувства,которые способны к человеческим наслаждениям и которые утверждают себя какчеловеческие сущностные силы. Ибо не только пять внешних чувств, но и так называемые духовные чувства, практические чувства (воля, любовь и т. д.), — одним словом, человеческое чувство, человечность чувств, — возникают лишь благодаря наличиюсоответствующегопредмета, благодаряочеловеченной природе.Образованиепяти внешних чувств — это работа всей предшествующей всемирной истории.Чувство,находящееся в плену у грубой практической потребности, обладает лишьограниченнымсмыслом. Для изголодавшегося человека не существует человеческой формы пищи, а существует только ее абстрактное бытие как пищи: она могла бы с таким же успехом иметь самую грубую форму, и невозможно сказать, чем отличается это поглощение пищи от поглощения ееживотным.Удрученный заботами, нуждающийся человекнечувствителендаже по отношению к самому прекрасному зрелищу; торговец минералами видит только меркантильную стоимость, а не красоту и не своеобразную природу минерала; у него нет минералогического чувства. Таким образом, необходимо опредмечивание человеческой сущности — как в теоретическом, так и в практическом отношении, — чтобы, с одной стороны,очеловечить чувствачеловека, а с

другой стороны, создать человеческое чувство,соответствующее всему богатству человеческой и природной сущности.

Подобно тому как благодаря движению частной собственности,ее богатства и нищеты — материального и духовного богатства и материальной и духовной нищеты — возникающее общество находит перед собой весь материал для этогообразовательного процесса, так возникшееобщество производит, как свою постоянную действительность, человека со всем этим богатством его существа, производитбогатого и всестороннего, глубокого во всех его чувствах и восприятия^человека.

Мы видим, что только в общественном состоянии субъективизм и объективизм, спиритуализм и материализм, деятельность и страдание утрачивают свое противопоставление друг другу, а тем самым и свое бытие в качестве таких противоположностей; мы видим, что разрешение теоретическихпротивоположностей само оказывается возможнымтолько практическимпутем, только посредством практической энергии людей, и что поэтому их разрешение отнюдь не является задачей только познания, а представляет собойдействительнуюжизненную задачу, которуюфилософия не могла разрешить именно потому, что она видела в нейтолько теоретическую задачу.

Мы видим, что история промышленностии сложившеесяпредметное бытие промышленности являютсяраскрытойкнигойчеловеческих сущностных сил,чувственно представшей перед нами человеческойпсихологией,которую до сих пор рассматривали не в ее связи ссущностью человека, а всегда лишь под углом зрения какого-нибудь внешнего отношения полезности, потому что, — двигаясь в рамках отчуждения, — люди усматривали действительность человеческих сущностных сил ичеловеческую родовую деятельностьтолько во всеобщем бытии человека, в религии, или же в истории в ее абстрактно-всеобщих формах политики, искусства, литературы и т. д. Вобыкновенной, материальной промышленности(которую в такой же мере можно рассматривать как часть вышеуказанного всеобщего движения, в какой само это движение можно рассматривать какособуючасть промышленности, так как вся человеческая деятельность была до сих пор трудом, т. е. промышленностью, отчужденной от самой себя деятельностью) мы имеем перед собой под видомчувственных, чужих, полезных предметов,под видом отчуждения,опредмеченные сущностные силычеловека. Такаяпсихология,для которой эта книга, т. е. как раз чувственно наиболее осязательная, наиболее доступная часть истории, закрыта, не может стать действительно содержательной иреальнойнаукой. Что вообще думать о такой науке, котораявысокомерно абстрагируется от этой огромной части человеческого труда и не чувствует своей собственной неполноты, когда все это богатство человеческой деятельности ей не говорит ничего другого, кроме того, что можно выразить одним термином«потребности», «обыденная потребность»?

Естественные наукиразвернули колоссальную деятельность и накопили непрерывно растущий материал. Но философия осталась для них столь же

чуждой, как и они оставались чужды философии. Кратковременное объединение их с философией было лишь фантастической иллюзией. Налицо была воля к объединению, способность же отсутствовала. Даже историография принимает во внимание естествознание лишь между прочим, как фактор просвещения, полезности отдельных великих открытий. Но зато тем болеепрактическиестествознание посредством промышленности ворвалось в человеческую жизнь, преобразовало ее и подготовило человеческую эмансипацию, хотя непосредственно оно вынуждено было довершить обесчеловечение человеческих отношений.Промышленность являетсядействительнымисторическим отношением природы, а следовательно, и естествознания к человеку. Поэтому если ее рассматривать какэкзотерическоераскрытие человеческихсущностных сил,то понятна станет ичеловеческаясущность природы, илиприроднаясущность человека;

в результате этого естествознание утратит свое абстрактно материальное или, вернее, идеалистическое направление и станет основой человеческойнауки, подобно тому как оно уже теперь — хотя и в отчужденной форме — стало основой действительно человеческой жизни, а приниматьоднуоснову для жизни, другую длянауки —это значит с самого начала допускать ложь. Становящаяся в человеческой истории — этом акте возникновения человеческого общества — природа являетсядействительнойприродой человека; поэтому природа, какой она становится — хотя и вотчужденной форме — благодаря промышленности, есть истиннаяантропологическая природа.

Чувственностьдолжна быть основой всей науки. Наука являетсядействительнойнаукой лишь в том случае, если она исходит из чувственности в ее двояком виде: изчувственногосознания и изчувственной потребности; следовательно, лишь в том случае, если наука исходит из природы. Вся история является подготовкой к тому, чтобы «человек» стал предметомчувственногосознания и чтобы потребность «человека как человека» стала потребностью. Сама история являетсядействительной частьюистории природы,становления природы человеком. Впоследствии естествознание включит в себя науку о человеке в такой же мере, в какой наука о человеке включит в себя естествознание: это будетоднанаука.

Человекесть непосредственный предмет естествознания; ибо непосредственнойчувственной природойдля человека непосредственно является человеческая чувственность (это — тождественное выражение), непосредственно какдругойчувственно воспринимаемый им человек; ибо его собственная чувственность существует для него самого, как человеческая чувственность, только черездругогочеловека. Априродаесть непосредственный предметнауки о человеке.Первый предмет человека — человек — есть природа, чувственность; а особые человеческие чувственные сущностью силы, находящие свое предметное осуществление только в предметахприроды,могут обрести свое самопознание только в науке о природе вообще. Даже элемент самого мышления, элемент, в котором выражается жизнь мысли —язык, —имеет чувственную природу.

Общественнаядействительность природы ичеловеческоеестествознание, илиестественная наука о человеке,это — тождественные выражения.

Мы видим, как на место экономического богатстваи экономическойнищетыстановятсябогатый человеки богатаячеловеческаяпотребность.Богатыйчеловек — это в то же время человек,нуждающийсяво всей полноте человеческих проявлений жизни, человек, в котором его собственное осуществление выступает как внутренняя необходимость, какнужда.Не толькобогатствочеловека, но ибедностьего получает при социализме в равной меречеловеческоеи потому общественное значение. Она есть пассивная связь, заставляющая человека ощущать потребность в том величайшем богатстве, каким являетсядругойчеловек. Господство предметной сущности во мне, чувственная вспышка моей сущностной деятельности естьстрасть,которая, таким образом, становится здесьдеятельностьюмоего существа.

5) Какое-нибудь существоявляется в своих глазах самостоятельным лишь тогда, когда оно стоит на своих собственных ногах, а на своих собственных ногах оно стоит лишь тогда, когда оно стоит лишь тогда, когда оно обязано своимсуществованиемсамому себе. Человек, живущий милостью другого, считает себя зависимым существом. Но я живу целиком милостью другого, если я обязан ему не только поддержанием моей жизни, но сверх того еще и тем, что он моюжизнь создал,что он —источникмоей жизни; а моя жизнь непременно имеет такую причину вне себя, если она не есть мое собственное творение. Вот почемутворениеявляется таким представлением, которое весьма трудно вытеснить из народного сознания. Народному сознаниюнепонятночрез-себя-бытие природы и человека, потому что это чрез-себя-бытие противоречит всемосязательным фактам практической жизни.

Для социалистического человека существенная реальностьчеловека и природы приобрела практический, чувственный, наглядный характер, причем человек наглядно стал для человека бытием природы, а природа наглядно стала для него бытием человека, то стал практически невозможным вопрос о каком-точуждомсуществе, о существе, стоящем над природой и человеком, — вопрос, заключающий в себе признание несущественности природы и человека.Атеизм,как отрицание этой несущественности, не имеет больше никакого смысла, потому что атеизм являетсяотрицанием богаи утверждаетбытие человекаименно посредством этого отрицания; но социализм, как социализм, уже не нуждается в таком опосредствовании: он начинается стеоретически и практически чувственного сознаниячеловека и природы каксущности.Социализм естьположительное,уже не опосредствуемое отрицанием религиисамосознаниечеловека, подобно тому какдействительная жизньесть положительная действительность человека, уже не опосредствуемая отрицанием частной собственности,коммунизмом. Коммунизм есть позиция как отрицание отрицания, поэтому он являетсядействительным,для ближайшего этапа исторического развития необходимым моментом эмансипации и обратного отвоевания человека.

studfiles.net

Реферат - Военный коммунизм - Государство и право

КАЗАНСКИЙ ИНСТИТУТ СОЦИАЛЬНЫХ И ГУМАНИТАРНЫХ ЗНАНИЙ

КОНТРОЛЬНАЯ РАБОТА

по курсу: история отечественного государства и права

на тему: «Военный коммунизм»

Выполнил: Хабибуллин Радик Миннерашитович

студент II курса юридического факультета

39-221 группы заочного отделения

2006

Содержание

1. Введение

2. Была ли альтернатива военному коммунизму

3. Практика и идеология

4. Политика «военного коммунизма»

5. Экономико-технологический уровень общества и внутренняя логика развития политики «военного коммунизма»

6. Свертывание политики «военного коммунизма» и начало поворота к НЭПу в экономической политике партии

7. Заключение

8. Литература

Введение

В последние годы роль «военного коммунизма», которую он сыграл в нашей экономике, вызывает особый интерес. И видимо, это не случайно. Сначала публицисты, а за ними и историки обратили внимание на то, что ряд эле­ментов командно-административной системы управления народным хозяйством восходит к эпохе «военного ком­мунизма». За этим открытием последовали и «оргвыводы», и «военный коммунизм» был объявлен источником практически всего зла, которого немало было в нашей истории последних десятилетий.

Нередко приводят цифры падения промышленного производства в нашей стране к 1921 г., а затем добавля­ют: вот до чего довела страну политика «военного коммунизма»! При этом зачастую обходят целый ряд обстоятельств. И то, что па­дение производства началось после вступления России в первую мировую войну, и уже накануне Октября стра­на оказалась на грани хозяйственной катастрофы. И то, что по территории России прокатилась разрушительная гражданская война, причинившая колоссальный ущерб народному хозяйству. И то, что интервенты нещадно грабили страну. И, наконец, то, что среди советских рес­публик к началу 1921 г. не было ни Финляндии, ни Польши, ни Прибалтики, ни Грузии, ни Дальнего Во­стока, а ведь на этих территориях перед первой миро­вой войной находилась значительная часть промышлен­ности России.

Обычно обходят и то, что само применение В. И. Ле­ниным термина «военный коммунизм» было лишено ка­кого-либо пиетета, что в нем самом (кстати, впервые употребленном А.А. Богдановым в 1916 г. применитель­но к экономике европейских держав, втянутых в миро­вую войну) первоначально содержался сугубо критиче­ский подтекст, который лишь с течением времени стал постепенно утрачиваться. И только потом термин «во­енный коммунизм» стал официальным обозначением определенной эпохи нашего хозяйственного развития.

БЫЛА ЛИ АЛЬТЕРНАТИВА ВОЕННОМУ КОММУНИЗМУ?

Переосмысление, а точнее, более глубокое осмысление проблемы «военного коммунизма» диктуется всей логикой изучения истории советского общества на сов­ременном этапе. Слишком много, как оказалось, корней уходит в тот период, слишком много вопросов, относя­щихся к нему, остаются без должных ответов. Но не только исторический интерес движет нами. Заявляют о себе теоретические и социально-философские аспекты данной проблемы. Как ни крути, но надо признать, как это сделал О. Р. Лацис, что «военный коммунизм»— это первый опыт социалистического хозяйствования и пер­вая историческая модель социализма в нашей стране»[1], а следовательно, и в мире. Как известно, этот опыт и эта модель, позволив Советской власти решить краткосрочную, но судьбоносную задачу — защитить револю­цию и страну в ходе гражданской войны, — обнаружили затем свою несостоятельность и ввергли Советскую Рос­сию в такой кризис, из которого удалось выбраться поч­ти чудом — крутым поворотом к НЭПу.

«Военный коммунизм» как историческое явление и как определенная социально-экономическая и политиче­ская система многогранен. Правда, некоторые ставят вопрос, а можно ли говорить о нем как о системе? По­лагаю, что можно и нужно, хотя я не согласен с теми, кто полагает, что «военный коммунизм» с неизбежно­стью вытекал из предоктябрьских доктринальных пред­ставлений В. И. Ленина, большевиков о социализме как о военно-государственном социализме. Чтобы разобрать­ся в теоретических основаниях «военного коммунизма» и. тем самым дать ответ на вопрос, был ли он запрограм­мирован большевиками или явился порождением суровой вынужденной необходимости, надо обратиться за­ново к оценке экономической платформы большевиков в канун Октября, а затем ее видоизменений и практики в первые месяцы социалистической революции. Здесь важно иметь в виду постановку В.И.Лениным пробле­мы непосредственного и опосредованного перехода к со­циализму. Как мне представляется, Ленин в общем и целом вплоть до апреля 1918 г. исходил из возможности опосредованного перехода России к социализму. Больше того, изучая посвященную теме «военного коммунизма» литературу, я вынес убеждение, что про­длись мирная передышка после Бреста еще полгода — год — и Ленин уже тогда отказался бы от общемарксистских взглядов на социализм как на бестоварную, без рыночную систему общественного устройства.

Поэтому, когда ставят вопрос, была ли альтернатива «военному коммунизму», то ответ на него требует, так сказать, двухуровневого подхода. В «военном коммуниз­ме», несмотря на разруху и необходимость мобилизации и централизации ресурсов страны, не было бы необхо­димости, если бы гражданская война не помешала на­чать опосредованный, постепенный, без крутой ломки переход к социализму. А вот когда дело дошло до граж­данской войны, до борьбы не на жизнь, а на смерть, аль­тернативы ему уже не могло быть. Равным образом мне представляется, что не было реальной альтернативы и продразверстке как нейтральному звену всей военно-коммунистической системы. Можно сегодня сколько угодно причитать по поводу тяжелейших последствии продразверстки, но сохранение свободной торговли хле­бом не спасло бы, а погубило Советскую власть. Для сопоставления посмотрим на опыт продовольственной политики Колчака и Деникина. Они остались верны принципу свободной торговли (хотя бе­логвардейские генералы не сумели наладить снабжения своих армий иными методами, кроме открытого грабе­жа населения) и потерпели поражение. Этот урок нель­зя игнорировать.

Нашим историкам еще предстоит полнее изучить объективные и субъ­ективные предпосылки и факторы перехода к «военно­му коммунизму», а также основные этапы его форми­рования. Более трудным является определение его идео­логии, роли теоретических, доктринальных начал в их соотношении с историческими обстоятельствами. В вопросе об оценке «военного коммунизма» как ошибочной модели коммунистического строя я солидаризируюсь с В. П. Дмитренко. Он, на мой взгляд, прав, когда ут­верждает, что в случае с этим историческим феноменом теория шла вслед за практикой. То есть сначала, в основном в силу суровых императивов гражданской войны, создали некую военно-политическую и экономическую систему, а потом, увидев, ее сходство с некоторыми основополагающими постулатами марксизма, сочли, что это и есть искомое — социализм, а то и коммунизм. В этом-то и заключалась главная ошибка Ленина и большевиков. Из нее проистекала и другая. Курс на про­должение военно-коммунистической политики в мирное время. Как видим, в иллюзии, причем опасные, могут впадать не только массы, но и целые партии и их «мно­гоопытные» вожди. Как справедливо заметила Р. Люк­сембург в своей «Рукописи — о русской революции», «опасность начинается тогда, когда нужду выдают за добродетель...». Тем не менее вопрос о диалектике тео­рии и практики в формировании «военного коммунизма» подлежит дальнейшему обсуждению и разработке.

ПРАКТИКА И ИДЕОЛОГИЯ

Ситуация, в какой оказалось наше постоянно перереформируемое государство не может не вызывать инте­реса к так называемому «военному коммунизму» — эко­номической политике Советского государства, проводив­шейся в годы гражданской войны (1918—1920).

Объясняется это, в частности, тем, что ряд сторон этого феномена стал характерен для административно-командной системы, сложившейся в конце 20-х начале 30-х годов. В результате проблема «военного комму­низма» приобрела принципиальное, концептуальное зна­чение. Особую остроту она получила в связи с веду­щимися поисками истоков сталинизма, полемикой о «доктринальных» причинах «деформации социализма».

Авторы ряда публицистических статей утверждают, будто в советской экономике задачи и методы граждан­ской войны были изначальны, что большевики, взяв власть в 1917 году, сразу стали строить коммунизм, «пусть пока и военный» приступили к ликвидации товарно-денежных отношений, и все это делалось в соот­ветствии с представлениями Маркса и Энгельса, согласно которым якобы «социализм тут же начинается» по­сле победы революции, причем «военный коммунизм» 1918—1920 гг. — это «классическая модель» социализма в их видении.

Не столь категоричны специалисты-историки. И в прошлом эти вопросы обсуждались в советской и западной историографии. Дискуссии продолжаются и ны­не. Объясняется это сложностью, противоречивостью явления. Не на каждый вопрос можно дать однозначный ответ. Да и сами «творцы» «военного коммунизма» его оценивали по-разному, в зависимости от их представлений о путях и методах движения к социализму, коммунизму.

Освещение темы начну с констатации: под «воен­ным коммунизмом» имеется в виду экономическая политика 1918-1920 гг., характеризовавшаяся крайней централизацией управления народным хозяйством (главкизм), национализацией не только крупной, но и средней, и частично мелкой промышленности, государственной монополией на хлеб и многие другие продукты сельского хозяйства (продразверстка), запрещением частной торговли и свертыванием товарно-денежных отношений, уравнительностью в распределении на основе классового пайка, милитаризацией труда. Перечисленные особенности экономической политики того времени напоминали принципы, на основе которых, по мнению марксистов, возникнет коммунистическое общество: отсутствие частной собственности на средства производства, денег и товарно-денежных отношений, равенство в распределении материальных благ. Но коммунизм, со­гласно учению марксизма, предполагает высокоразвитую техническую базу и изобилие материальных благ. «Коммунистические» же начала периода гражданской войны возникали при отсутствии этих условий, насаждались административно-приказными методами. Отсюда появившееся уже после перехода к нэпу название—«военный коммунизм»

Был ли переход к этим началам попыткой сразу и непосредственно «ввести» коммунизм?

Прежде всего, напомню известное положение осно­воположников марксизма о том, что между капитализ­мом и социализмом лежит целый исторический период, — период революционного преобразования одного общест­венного строя в другой, что общество не может ни пере­скочить через естественные фазы развития, ни отменить последние декретами. На первых порах в руки проле­тариата должны перейти лишь основные средства производства (путем экспроприации капиталистов), частное же мелкое производство пролетарское государ­ство должно будет переводить в общественное не на­сильно, а посредством примера, оказывая ему помощь[2] .

Маркс и Энгельс считали, что при коммунизме уже не будет товарно-денежных отношений, им на смену при­дет непосредственный продуктообмен. Этого взгляда придерживался и Ленин. История показала утопичность этого подхода. Однако основоположники марксизма, а также Ленин вовсе не предполагали, что отмена товар­но-денежных отношений произойдет сразу, они считали, что это процесс, который потребует длительного времени

Свершилась Октябрьская революция, но не с первых ее дней началась национализация всей крупной промышленности. Предполагалась определенная постепенность с использованием переходных мер. Такой мерой должен был стать рабочий контроль над производством и рас­пределением. Политические противники большевиков да­же обвиняли их в том, что они изменили своей програм­ме: мол, до революции были за немедленную национа­лизацию всей частной собственности, за «введение» социализма, а придя к власти, «позабыли» об этом требо­вании. В связи с этим Ленин в конце декабря 1917 г. писал, что обыватели «повторяют пошлые измышления о «введении социализма», которые они приобрели «пона­слышке», хватая обрывки социалистического учения, повторяя перевирание этого учения невеждами и полу­знайками, — приписывая нам, марксистам, мысль и даже план «ввести» социализм. Нам, марксистам, такие мыс­ли, не говоря о планах, чужды. Мы всегда знали, гово­рили, повторяли, что социализма нельзя «ввести», что между капитализмом и социализмом лежит долгий пе­риод «родовых мук».[3]

Кратковременный период «красногвардейской атаки на капитал» не был отказом от постепенности преобра­зований. Он был ответом на ожесточенное сопротивление капиталистов, пытавшихся саботажем парализовать экономическую жизнь Советской республики. И как только саботаж был сломлен и перед страной после Брестского мира открылась перспектива мирного строи­тельства. Ленин предложил программу дальнейших пре­образований экономики. В основе ее — та же идея постепенности. Суть ее: обуздание мелкобуржуазной стихии, борьба с уравниловкой, направление развития частного капитализма в русло государственного капитализма, по­степенное расширение социалистического уклада в эко­номике.

Партия продолжала придерживаться взглядов ос­новоположников марксизма на социализм, как на об­щество не товарно-денежных отношений, которые будут отмирать лишь в переходный период. Видимо, на этом основании в публицистике утверждается, что сразу по­сле Октября был взят курс на отмену товарно-денеж­ных отношений, отмену денег. В действительности ставилась задача укрепления расстроенного в годы первой мировой воины финансового хозяйства страны. И прог­рамма партии, принятая в марте 1919 г., хотя и исходи­ла из задачи продолжать «замену торговли планомер­ным, организованным в общегосударственном масштабе распределением продуктов», в то же время указывала:

«В первое время перехода от капитализма к коммуниз­му, пока еще не организовано полностью коммунисти­ческое производство (выделено мной) и распределе­ние продуктов, уничтожение денег представляется невозможным». А через два месяца в мае, Ленин воз­вращается к этому вопросу и разъясняет, почему рево­люция не «отменила» деньги, почему социалисты даже не ставили такую задачу: для этого нет условий «Мы говорим: пока деньги остаются, и довольно долго оста­нутся в течение переходного времени от старого капи­талистического общества к новому социалистическо­му».

Таким образом, планы партии вовсе не преследова­ли задачу «ввести» социализм. Правда, «левые» комму­нисты считали возможным сделать это с «сегодня на завтра», требовали в кратчайшие сроки обобщить все производство, ввести уравнительность, свертывать то­варно-денежные отношения, форсировать отмену денег. По существу, это и была программа «военного коммунизма», хотя тогда она так не называлась. Как извест­но, партия отвергла левокоммунистическую программу и приняла ленинскую стратегию, обоснованную в «Оче­редных задачах Советской власти».

Многочисленные меры, проводившиеся в народном хозяйстве весной—летом 1918 г., после заключения Брестского мира, являлись первыми шагами в осущест­влении этой стратегии: разработка государственного бюджета в расчете на укрепление денежной системы; покрытие расходов государства доходами, введение элементов хозрасчета. Велись переговоры (правда, безре­зультатные) с промышленниками о создании смешанно­го госкапиталистического треста. Были разработаны принципы предоставления концессий иностранным предпринимателям. «Условия наших концессий таковы,— отмечал Ленин 24 мая 1918 г. — что ничего кроме поль­зы для нас не получится...».

Ретроспективно в 1921 г. Ленин так определил взя­тый тогда курс преобразований экономики: «Мы пред­полагали, что обе системы—система государственного производства и распределения и система частноторгового производства и распределения—вступят между со­бой в борьбу в таких условиях, что мы будем строить государственное производство и распределение, шаг за шагом отвоевывая его у враждебной системы».

Конечно, теоретические и законодательные установ­ки не реализовывались в «чистом» виде. В жизни все было сложнее, неоднозначнее. Условия острейшей классовой борьбы заставляли прибегать к мерам приказно­го характера уже в это время. Примером могут служить майские декреты 1918 г., провозглашавшие «продоволь­ственную диктатуру)»,— запрещалась свободная торговля хлебом, крестьян обязывали сдавать хлебные излишки государству по твердым ценам, создавались рабочие продовольственные отряды для выявления и реквизиции излишков. Но тут уже вмешался такой фактор, как на­двигавшийся голод.

Развернувшиеся в широких масштабах лета 1918 г. интервенция и гражданская война создали новую ситуацию, вынуждавшую применять формы, методы, и иные решения экономических задач в соответствии с требованиями войны. «Мы приноравливались к задачам войны», — позже констатировал Ленин (стали применяться военноцентралистские методы управления, внеэкономические меры мобилизации продовольственных, сырьевых, топливных ресурсов, пайковое распределение милитаризация труда — все то, что составило систему «военного коммунизма». В ситуации страны, оказавшейся на положении «осажденной крепости» подобные методы решения насущных задач были неизбежны. Им просто не было альтернативы. Об этом свидетельствует и история ряда буржуазных государств, находившихся в экстремальных военных условиях. Наиболее характерна в этом отношении Германия периода первой мировой войны, когда неимоверно усилилась централизаторская директивная роль государства.

Вспомним, что в России в конце 1916 г. была введена своего poда разверстка и запрещена свободная тор­говля зерном. В марте 1917 г. Временное правительст­во установило хлебную монополию и ввело карточки на хлеб и другие продовольственные продукты. Другое дело, что буржуазные государства в отличие от Совет­ского не вторгались в отношения капиталистической соб­ственности, сохраняли в неприкосновенности буржуазные производственные отношения.

В свете марксистских представлений о социализме (общество без товарно-денежных отношений, без денег и т. д. ) советские законодательные акты о национализации промышленности, отменявшие частную торговлю, суживавшие товарно-денежные отношения, рассматрива­лись сквозь призму их «социалистичности», как идущие в направлении к социализму. Сказалась и живучесть взглядов «левых» коммунистов. Их фракция в партии была распущена, но носители этих взглядов остались. Более того, практика как бы подтверждала их правоту. Чем дальше, тем больше усиливались процессы нацио­нализации промышленности, натурализации заработной платы, свертывания частной торговли. Получалось, что практически осуществлялось то, о чем в свое время го­ворили «левые» коммунисты.

Воодушевленные иллюзией, будто переход к социа­лизму, коммунизму — это дело сегодняшнего дня, многие партийные и советские деятели соответствующим обра­зом трактовали ряд положений и Программы партии, принятой на VIII съезде РКП (б). Так, положение Прог­раммы о проведении мер, «расширяющих область безденежного расчета и подготавливающих уничтожение денег», рассматривалось как указание на необходимость уже сейчас держать курс на отмену денег. Между тем смысл этого положения программы был другой: отмена денег—это задача на перспективу. Не случайно Ленин в мае 1919 г., спустя два месяца после принятия Прог­раммы, со всей решительностью и категоричностью го­ворил о невозможности уничтожить деньги, что они еще долго останутся.

И все же в условиях деформированной экономики идея социалистичности «отмирания денег» оказывала определенное влияние на процессы в области финансо­вой политики, да и на саму идеологию.

Как пример влияния войны на идеологию и практи­ку можно рассматривать милитаризацию труда. В Прог­рамме партии о милитаризации еще ничего нет. Здесь по вопросу о мобилизации рабочей силы упор сделан на роль в этом профессиональных союзов, на перевоспита­ние масс, на воспитание социалистической дисциплины. В тезисах же ЦК РКП (б), принятых к IX съезду пар­тии (март 1920 г.), уже появляется следующее положе­ние: «В переходной стадии развития в обществе, отяго­щенном наследием самого тяжкого прошлого, переход к планомерно организованному общественному труду не­мыслим без мер принуждения как в отношении к пара­зитическим элементам, так и в отношении к отсталым элементам крестьянства и самого рабочего класса. Ору­дием государственного принуждения является его воен­ная сила. Следовательно, элемент милитаризации труда в тех или других пределах, в той или иной форме неиз­бежно присущ переходному хозяйству, основанному на всеобщей трудовой повинности».[4]

Как оценивался «военный коммунизм» вождями пар­тии? Начну с Ленина. Его подходы в осмыслении этого феномена были различны, одни—в годы гражданской войны, т е. тогда, когда эта политика проводилась, дру­гие— после гражданской войны. В работах Ленина 1918—1920 гг.—статьях, докладах, выступлениях—мы не «найдем ни одного высказывания, которое дало хотя бы малейший повод считать, что он в это время разде­лял иллюзии, будто экономическая политика имеет целью переход к коммунизму и что страна уже вступает в коммунизм. Приведу лишь несколько его высказыва­ний конца 1919 и 1920 гг. когда «военный коммунизм» уже сложился в определенную систему.

Декабрь 1919 г.: «Мы думаем, что сейчас вводить со­циалистический порядок мы не можем — дай бог, что­бы при наших детях, а может быть, и внуках он был установлен у нас»[5] « Если название «коммунистиче­ская партия» истолковать так, как будто коммунистиче­ский строй осуществляется сейчас, то получится вели­чайшее извращение и практический вред, сводящиеся к пустейшему бахвальству».[6]

Февраль 1920 г.: «Переход к социализму—это самая трудная задача, и он займет много лет, а внутри пере­хода «наша политика распадается на ряд еще более мелких переходов».

Октябрь 1920 г.: «Поколению, воспитанному в капита­листическом обществе, еще не суждено создать общест­во коммунистическое».[7]

Но кончилась гражданская война. Страна перешла к НЭПу и Ленин, осмысливая предыдущую политику, рас­сматривает ее уже в двух аспектах. С одной стороны как вынужденную, как следствие войны и разорения. С другой — как нацеленную в известной мере в будущее. Эта политика, говорил он, «до известной степени пред­полагала — можно сказать, безрасчетно предполагала, — что произойдет непосредственный переход старой рус­ской экономики к государственному производству и рас­пределению на коммунистических началах… Не могу сказать, что именно так определенно и наглядно мы на­рисовали себе такой план, но приблизительно в этом духе мы действовали»[8]. На этом пути партия потерпела тяжелое экономическое поражение.[9]

Высказывания Ленина, относящиеся к двум периодам (1919—1920 гг. и 1921—l922 гг. на первый взгляд про­тиворечивы. Одни говорят только о вынужденности эко­номических мер, другие — о расчетах на переход к ком­мунистическому производству по распределению. Если рассматривать высказывания Ленина в сумме, не противопоставляя одни другим, то суть проблемы, на наш взгляд, сводится к следующему: чрезвычайные экономи­ческие меры, составившее систему «военного коммуниз­ма», определялись нуждами войны, но объективно они не только закрепляли и защищали социалистические за­воевания Октября, но и осуществляли лобовую атаку капитализма, как бы форсировали переход к социализ­му. «… Мы с налету, на гребне энтузиазма рабочих и крестьян, захватили необъятно много… .»[10], —отмечал Ленин.

Н. И. Бухарин, являвшийся весной 1918 г. одним из лидеров «левых» коммунистов, в последующее время гражданской войны по существу оставался на «левых» позициях. В изданной в 1920 г. книге «Экономика пере­ходного периода» он теоретически обосновывал полити­ку тех лет как направленную к коммунизму. После пе­рехода к нэпу он уже более трезво оценивал ее: «Воен­но-коммунистическая политика,— говорил он в 1925 г.,— имела своим содержанием раньше всего рациональную организацию потребления… Эту историческую роль си­стема военного коммунизма выполнила».[11]

Так же оценивал «военный коммунизм» Л. Б. Каменев. На IX Всероссийском съезде Советов в 1921 г. он говорил: «Мы вынуждены были превратить Россию в укрепленный лагерь и разрешать все вопросы хозяйства с точки зрения фронта, а не с точки зрения правильных хозяйственных расчетов. У нас был тогда единственный расчет—победить врага».[12]

Л Д. Троцкий в ряде выступлений начала 20-х го­дов оценивал «военный коммунизм» как «режим осаж­денной крепости», все его составные части определялись необходимостью сломать сопротивление контрреволю­ции и отстоять Советскую власть.[13] В изданной в 1923 г. брошюре Л. Д. Троцкий ответил и на такой вопрос: «Не надеялись ли мы перейти от военного коммунизма к со­циализму без больших хозяйственных поворотов, потря­сений и отступлений, т. е. по более или менее прямой восходящей линии? Да,— писал он,— действительно, в тот период мы твердо рассчитывали, что революционное развитие в Западной Европе пойдет более быстрым тем­пом. Это бесспорно». Предполагалось, что если евро­пейский пролетариат возьмет власть, то он «поможет нам технически и организационно и, таким образом, даст нам возможность путем исправления и изменения методов нашего военного коммунизма прийти к дейст­вительно социалистическому хозяйству. Да, мы на это надеялись».[14]

Нельзя согласиться с авторами, утверждающими, что будто бы сам Ленин признавал, что «военный коммунизм» был ошибкой. Нет, не так однозначно Ленин оценивал эту политику. По его словам, в тех условиях «в основе эта политика была правильна».[15] « Меньшевики, эсеры, Каутский и К" ставили нам в вину этот «военный коммунизм». Его надо поставить нам в заслугу»[16], он был «условием победы в блокированной стране, в осажденной крепости»[17]. «Не в том дело, что была экономи­ческая система, экономический план политики, что он был принят при возможности сделать выбор между той и другой системой. Этого не было».[18]

Не об ошибочности «военного коммунизма» говорил Ленин, а о том, что в ходе его осуществления были до­пущены серьезные ошибки. Это, конечно, не одно и то же. В 1922 г., осмысливая предыдущий этап экономиче­ской политики, Ленин подчеркивал мы «очень много погрешили, идя слишком далеко, мы слишком далеко зашли по пути национализации торговли и промышленно­сти, по пути закрытия местного оборота мы меры не соблюли», «мы зашли дальше, чем это теоретически и политически было необходимо», «был целый ряд преувеличений».

Итак, в «военном коммунизме» нужно различать то, что было неизбежно, необходимо, диктовалось условия­ми войны и не имело альтернативы, и то, что определя­лось иллюзиями теоретической мысли, субъективными взглядами

ПОЛИТИКА «ВОЕННОГО КОММУНИЗМА» И ТРАНСПОРТ

Как уже было отмечено выше, В. И. Ленин расценивал «военный ком­мунизм», во-первых, как вынужденную меру, благодаря которой, несмотря на всю ее жестокость, удалось отстоять независимость советской республики, во-вторых, как ошибку, которую нужно было исправить.

Если преж­де делался упор на первой ленинской оценке этой по­литики, то теперь «военный коммунизм» нередко представляется чуть ли не исторической моделью социализ­ма, которая-де оказалась сплошной ошибкой, а потому и несостоятельной. На мой взгляд, и та и другая точки зрения односторонни, находятся в противоречии с ди­алектической, неоднозначной оценкой политики «военного коммунизма», данной В. И. Лениным.

Представляется, что неправы те авторы, которые счи­тают «военный коммунизм» деятельностью большевиков, направленной на реализацию идей Маркса о коммуни­стической формации, приведшей к катастрофическим ре­зультатам.

Во-первых, неправомерно винить «военный комму­низм», как это иногда делается, в падении производства за 1913—1920 годы. Необходимо учитывать, что снача­ла экономика России понесла весьма ощутимые удары в результате первой мировой войны. Далее развал про­должался при Временном правительстве и только затем последовала Октябрьская революция, приведшая к сме­не владельцев собственности. И лишь после всех этих событий начинаются разрушения периода гражданской войны. Кстати, гражданская война — вовсе не синоним политики «военного коммунизма». Война — это всегда разрушения на территории, где ведутся боевые действия, и винить ту или иную политику — неправомерно. А ес­ли обратиться к состоянию транспорта, то стоит посчи­тать, сколько русских судов было угнано за рубеж, про­дано другим странам, сожжено на речных путях. Из одной только Одессы французские интервенты увели 120 судов. Только в Чусовую Колчак согнал 200 судов, выпустил 200 тыс. пудов керосина, поджег его и огненной стихией уничтожил флот до основания. Если посмот­реть, сколько паровозостроительных заводов оставалось на территории Советской России, то сразу станет понят­ным, что увеличить выпуск паровозов Советское госу­дарство не могло, материальных возможностей для это­го просто не имелось.

Во-вторых, нельзя согласиться и с тем, что действия Советского правительства в годы войны представляли собой попытку ввести в практику непосредственно ком­мунистические начала. Так, в числе «коммунистических» декретов иногда называют декреты о национализации торгового флота и железнодорожного транспорта, при­нятые еще до начала гражданской войны. Необходи­мость такой меры признавалась большевиками и, кста­ти, другими социалистами еще до революции, а ныне признается и многими капиталистическими странами, которые национализировали наиболее важные средства транспорта. Единство позиций достаточно различных по­литических сил в этом вопросе вызывается тем, что на транспорте границы собственности «технологически» ло­маются раньше, чем в любой другой отрасли экономи­ки. Ведь именно Россия, которую заслуженно называли военно-феодальной, была первой в мире страной, кото­рая еще в 1869 г установила бесперегрузочное товарное сообщение между отдельными группами железных до­рог, принадлежавшими разным собственникам. В 1889 г. такой порядок был введен на всей территории страны, на всей сети железных дорог, чем и была обеспечена их технологическая целостность. В дореволюционное время функционировало МПС, осуществлявшее централизован­ное управление железными дорогами. Оно утверждало тарифы на перевозку грузов и пассажиров, наблюдало за организацией перевозок и технической политикой на железнодорожном транспорте, устанавливало общие технические условия на постройку железных дорог, ут­верждало их уставы. Так что национализация являлась естественным завершением этой прогрессивной тенден­ции. И большевики, отстаивавшие необходимость обоб­ществления транспортных средств, защищали не столько коммунистические идеалы, сколько руководствовались технико-экономической целесообразностью

Вместе с тем нельзя забывать, что после Октябрь­ской революции против национализации выступили прежние владельцы частных дорог и служащие правлений казенных дорог. Кроме того, национализация была неправильно воспринята рабочими транспортных пред­приятий. Речники, моряки, железнодорожники действо­вали по принципу: «Урал — уральцам», «Волга—вол­гарям», создавали на дорогах и пароходствах свои ко­митеты, отстаивали групповые интересы. На железных дорогах были образованы свои самостоятельные Советы, как органы хозяйственного управления железными до­рогами, последовательно действовали Викжель (Все­российский исполнительный комитет железнодорожного профессионального союза), Викжедор (Всероссийский исполнительный комитет железнодорожников). Таким образом, на железных дорогах утверждался своеобраз­ный анархо-синдикализм. Более того, транспортники противопоставляли свои выборные организации государ­ственным органам управления. И правительство Лени­на в первые послереволюционные месяцы вынуждено было пойти на уступки транспортным, рабочим, согла­сившись на самоуправление транспортных предприятий и выборность коллегий, хотя Ленин неоднократно под­черкивал необходимость для железных дорог жесткой централизации. Ленин критиковал попытки «социализа­ции» флота, предпринимавшиеся во многих пароходст­вах. Он говорил: «Задача социализма—переход всех средств производства в собственность народа, а вовсе не в том, чтобы суда перешли к судовым рабочим, бан­ки к банковским служащим. Если такие пустяки люди всерьез принимают, то надо национализацию отменить».[19]

Как оценить эту политику? Как соответствующую «социалистическому идеалу» или, напротив, как отход от идей Маркса? На деле установление самоуправления на транспорте и выборность коллегий железнодорожни­ков на местах, а не назначение органами Советской вла­сти были шагом назад по сравнению с дореволюцион­ным временем, когда действовало МПС. Однако эта мера была единственно правильной, так как, благодаря ей, уже в непродолжительное время можно было убедить рабочих в том, что такой метод управления транспортом парализует его работу. Самоуправление и коллегиаль­ность порождали местнические тенденции и расхлябан­ность, нарушали хозяйственные связи, дисциплину, график движения поездов. И только после этого «наглядного» урока Советское правительство постепенно усиливает централизацию управления и вводит на транспорте единоначалие. Коллегиальное управление водным транспортом было отменено постановлением СНК от 25 мая 1920 г., т. е. уже на завершающей стадии гражданской войны

Политику «военного коммунизма» иногда связывают с отменой денег и видят в этом осуществление, идей Маркса о бестоварной природе социализма. Однако это утверждение представляется излишне категоричным, что можно подтвердить данными об организации работы транспорта в те годы. Конечно, в ходе войны произошло сужение сферы действия товарно-денежных отношений Многие массовые грузы перевозились бесплатно, но и то только с 1920 г., т. е. с тех пор, когда хозяйство было окончательно подорвано Определенная часть грузов в течение всей гражданской войны перевозилась за плату. При этом плата за перевозки осуществлялась по систе­ме дифференцированных тарифов, применявшихся еще в дореволюционное время. В ходе войны, а именно с 1 июля 1920 г., эта тарифная система была упрощена, однако не отменена, хотя еще в январе был принят дек­рет об упразднении Народного банка.

Спрашивается, если большевики совсем отказались от действия товарно-денежных отношений, зачем было думать о тарифной системе? Ведь платность перевозок отменялась совсем только через год после упразднения Народного банка—с января 1921 г. Как понять эти дей­ствия Советского правительства? Как стремление воплотить идею Маркса о несовместимости товарного хозяйства с социализмом или как отчаянную попытку в не­выносимо трудных условиях найти выход из трудностей? Как известно, с марта 1921 г. с переходом к нэпу платность была восстановлена. Именно непоследовательность этого шага, так же, как и допущение самоуп­равления на транспорте в первые послереволюционные месяцы, перекосы в национализации, а они, конечно, имели место, принятие декрета об упразднении Народ­ного банка при сохранении платности перевозок, хотя и не для всех грузов, говорят о том, что законченной концепции «военного коммунизма» у партии Ленина не су­ществовало. Многое из того, что было приписано ей позже в порядке обобщения событий тех лет, проводи­лось в поисках выхода из складывающейся ситуации.

В современных публикациях период «военного ком­мунизма» рисуется сплошной черной краской, привед­шей к катастрофическим результатам. Между тем на транспорте, от работы которого зависел успех войны и который подвергался разрушениям той и другой вою­ющей стороной в первую очередь, имелись даже опре­деленные организационные достижения, обусловившие, например, некоторое улучшение технико-экономических показателей транспортных средств. Здесь следует на­звать создание Высшего Совета по перевозкам, осуще­ствлявшего планирование; проведение в условиях вой­ны Межведомственного совещания для рационального распределения перевозок между железнодорожным и речным транспортом (для чего проводились расчеты различных вариантов доставки и выбирались наиболее экономичные). В те годы были организованы распреде­лительные продовольственные базы в Арзамасе. Вологде, Рязани, Ряжске, Орле, что позволило избежать мно­гих встречных перевозок и обеспечить экономию транс­портных средств. Тогда же отказались от установления маршрутов следования топлива самими заготовителями дров: эта функция была передана исключительно НКПС. Такой порядок установления маршрутов следования поз­волял учитывать пропускные способности транспортных линий, устранять излишние пробеги, более рационально использовать вагоны и паровозы, что имело важное зна­чение в условиях их острой нехватки.

В числе мер по рационализации использования транспортных средств следует назвать маневрирование по­движным составом (паровозами, вагонами, автомобиля­ми), его переброску из района в район в зависимости от ситуации на фронте, что в условиях частной собственно­сти невозможно. Организация продовольственных пере­возок в бассейне Волги была передана в руки Волгопрода — Волжской транспортной комиссии, которая заменила многочисленные конторы. Отделения Волгопрода выполняли задачу перевалки и переотправки продо­вольствия в пункты потребления. Такой порядок пере­возок позволил увеличить их объем. В 1918—1920 г.г. были приняты меры к объединению и улучшению рабо­ты гужевого транспорта: организовывались государст­венные обозы, привлекались ведомственные, применя­лись меры содействия развитию легкового извоза на гу­бернских, уездных и проселочных дорогах.

Некоторые современные публицисты считают, что си­стема рабочего самоуправления, важнейшим элементом которой изображают рабочий контроль, себя не оправ­дала. Но, во-первых, рабочий контроль вводился до на­чала гражданской войны и он не являлся составляющей «военного коммунизма». Во-вторых, рабочий контроль и самоуправление не одно и то же. Ленин мыслил рабочий контроль как переходную меру, необходимую для ис­пользования буржуазных специалистов в новых услови­ях. На практике этому воспрепятствовали две силы: ра­бочие и буржуазия. Последняя не подчинилась больше­викам, а рабочие, как и транспортники, неправильно поняли национализацию и свои групповые интересы по­ставили выше общенародных. Поэтому этот конфликт, на наш взгляд, следует рассматривать не как под­тверждение тезиса о гибельности политики «военного коммунизма», а как проявление несовместимости инте­ресов двух классов, которые Ленин предполагал взаимоувязать, сочетая борьбу и сотрудничество. На деле же один из них (буржуазия) отчаянно сопротивлялся, а другой (рабочий класс) испытывал нетерпение.

ЭКОНОМИКО-ТЕХНОЛОГИЧЕСКИЙ УРОВЕНЬ ОБЩЕСТВА И

ВНУТРЕННЯЯ ЛОГИКА РАЗВИТИЯ ПОЛИТИКИ

«ВОЕННОГО КОММУНИЗМА»

При проведении политики, впоследствии названной военным коммунизмом, большевикам пришлось столкнуться и с рядом противоречий в концепциях, которые существовали к этому времени. Так, вряд ли можно было примирить два общеизвестных тезиса — введение самоуправления вооруженного народа и установление государственного контроля с целью проведения социалистических преобразований. Вспомним, что у В. И Ленина в работе «Государство и революция» в качестве исторической аналогии была избрана Парижская коммуна. Но Россия по своим размерам, экономическим условиям и ряду других параметров была несопоставима с Коммуной. И логика подтолкнула большевиков к решению отказаться от идеи прямого самоуправления, использовать в управленческой структуре страны иерархический принцип, ко­торый больше подходил для такого огромного объекта управления.

Другим противоречием, которое неизбежно возника­ло, являлось несоответствие идеи политической свободы идее экономического равенства. В нищей, разоренной стране воплотить идею экономического равенства можно было только через ограничение политической свободы, мало того, через политическое насилие. И это политиче­ское насилие нельзя было ограничить рамками воздей­ствия только на крупную буржуазию. Условия разрухи заставляли во имя экономического равенства распрост­ранить ограничения политической свободы и на другие слои населения. Так логика событий заставила заменить идею демократии при использовании насилия против эксплуататорских слоев на политическое насилие в от­ношении достаточно широких кругов населения.

И третье противоречие, свойственное тому времени. Большевики считали себя верными сторонниками К. Маркса, стремились точно следовать его идеям. Н И. Бухарин на VIII съезде партии заявил: «Мы ни на йоту, ни на один волосок не отступаем от Маркса». Но разве сама революция в стране, мягко говоря, не самой экономически развитой, не являлась отступлением от Маркса? А если так, то, значит, далее нельзя было сле­довать по Марксу. Но это поняли не сразу и далеко не все. Потребовалось время и мучительный опыт. В ре­зультате в послеоктябрьское время приходилось отказы­ваться от одних социалистических идей в пользу других. Отказ этот был не результатом чьей-то злой воли, а вы­нужденным шагом. Противоречия в концепциях нельзя было разрешить в конкретных исторических условиям иначе как путем возобладания упрощенного подхода.

В экономической области, также сказались предпо­сылки, которые подтолкнули к идее «военного коммуниз­ма». Империалистическая война, разруха, две револю­ции привели к параличу товарной экономики. Товарно-денежные отношения сворачивались. Как остановить разруху, как накормить людей? Соблазнял простой от­вет — ввести карточки, а затем всеобщее нормирование. Можно ли за это осуждать то время, когда и сейчас, имея за спиной уроки исторического опыта, мы все же были вынуждены прибегнуть к этой мере в перестроечный период. Итак, ввели кар­точки, всеобщее нормирование, и, естественно, настроения революционной романтики не могли не подтолкнуть к сравнению с идеями Маркса о бестоварной экономике. Экономическая разруха приводила к парадоксальному выводу, что можно перекинуть мост к социализму. И мостом к социалистической бестоварной экономике будет тотальное государственное регулирование. Опять мы сталкиваемся с логикой событий, которая предопредели­ла этот, а не иной путь.

Логика экономических мероприятий в условиях упрощенного метода преодоления концептуальных про­тиворечий неизбежно приводила к определенным поли­тическим противоречиям. Вряд ли кто будет отрицать тот факт, что военно-политический характер Советской власти в период «военного коммунизма» был обусловлен остротой классовой борьбы, гражданской войной и хо­зяйственной разрухой того времени. Но наступает мо­мент, когда государство начинает развиваться, имея определенную автономию от социально-экономической ситуации. Вспомним, что еще В. И. Ленин в работе «Го­сударство и. революция» приводил цитату Ф. Энгельса о том, что государство получает известную самостоя­тельность по отношению к борющимся классам в тот момент, когда достигается равновесие классовых сил. Между тем развитие событий привело к появлению ие­рархической структуры управления в масштабах целого государства. Всеобщее регулирование и нормирование осуществилось через громадные управленческие струк­туры. А проведенная национализация создавала пре­красную экономическую базу для функционирования данной системы. Обезличенная государственная собст­венность естественно приводила к обезличке в экономи­ке и создавала прекрасные условия для появления целому армии управленцев.

Важно отметить, что в это время в экономической теории господствовала идея безусловного преимущества крупного хозяйства перед мелким как в промышленно­сти, так и в сельском хозяйстве. В результате возникали и теоретические предпосылки для создания соответству­ющей системы управления. Сложилась громадная пира­мида управления сверху вниз, от наркома до последнего рабочего-крестьянина, через бесчисленные этажи власти.в виде главков, отделов и так далее. И все это основывалось на государственной собственности Сейчас можно осуждать, критиковать, указывая на неэффективность подобного принципа управления. Но тогда все это вы­глядело разумным и естественным.

Здесь следует сделать небольшое отступление теоре­тического характера. Для анализа механизма функцио­нирования подобной системы управления в конкретных исторических условиях России нужно разделить поня­тие власти и политики. Власть неадекватна политике. Не претендуя на всеобъемлющее определение, власть можно рассматривать как оперативное вмешательство, которое в ряде случаев способно вступать в противоре­чие с объективными тенденциями и препятствовать их развитию. Политика же — это в первую очередь осуще­ствление долговременной функции регулирования. По­литика регулирует взаимоотношения, в том числе вза­имоотношения индивида и производства. Успех той или иной политики заключается в умении урегулировать ин­тересы различных социальных слоев за счет достижения взаимоприемлемого компромисса. В результате на определенном этапе исторического развития крупные произ­водственные структуры отражают крупные государствен­ные структуры.

Подобные крупные структуры могут играть роль ком­пенсирующего фактора, но только за счет подавления индивида. Крупное производство приводит к специали­зации, дроблению операций труда, который утрачивает индивидуальный смысл и не может способствовать гар­моничному развитию человека. Крупное производство требует создания многозвенной структуры управления. В результате производитель отделен от управленческих» решений. Управленческие структуры обособляются в от­дельную социальную группу, чьи интересы подчас противоречат интересам других групп. Создается громозд­кая система, в которой индивид не может играть глав­ную роль, он обособляется и становится лишь винтиком громадного механизма. В итоге крупное машинное про­изводство, рожденное индустриальным этапом развития, вне зависимости от типа общественно-политического уклада не может адекватно способствовать развитию ин­дивида.

Нельзя забывать, что в России к 1917 году сложился именно такой технологический уровень производства, который подталкивал к подобному ходу развития. Рос­сия отличалась большой концентрацией производства, и на больших заводах, кроме директора, были инженеры, технологи, мастера и так далее. Рабочий был отчужден не только от собственности, но и от функций управления. В этой связи с точки зрения привлечения рабочего к управлению национализация носила формальный характер. В силу технологических особенностей производства рабочий и на национализированном предприятии не мог ежечасно и ежеминутно участвовать в управлении. Он продолжал быть отчужденным от функций управления, которые оказывались в руках управленче­ской структуры.

Необходимо отметить, что в условиях индустриально­го этапа развития добиться социальной стабильности возможно двумя путями. Первый путь—это когда госу­дарство берёт на себя регулирование всех абсолютно процессов, объясняя подобное стремление необходимо­стью быстрее решить задачи ускоренного общественного развития

Некоторые государства XX века начинали свою деятельность с объявления ускоренного развития в качест­ве главного приоритета, что обещало им занять в буду­щем лидирующее место в мире. В таком случае произ­водственные структуры оказываются подчиненными го­сударственным, а интересы индивида отодвигаются на последний план, а затем полностью игнорируются и при­носятся в жертву главному приоритету, достижение ко­торого берет на себя государство. Государство, оправ­дывая свои действия высокими мотивами (идея нацио­нального превосходства, форсированное построение не­виданного ранее общества и т. д.), уже не регулирует взаимоотношения между другими элементами общества а вмешивается в них на каждом шагу. Для производст­венной деятельности создаются планы-директивы, сводятся до минимума или уничтожаются саморегулирую­щиеся механизмы в экономике (рыночные отношения). Как результат, политика теряет свою главную функцию регулирования и разработки стратегии развития, низ­водится до уровня осуществления оперативного вмешательства, которое, как указывалось выше, может дейст­вовать в противоречии с объективными тенденциями развития. На этом пути государство становится на путь тотального контроля. Общественные структуры не могут сбалансированно развиваться и, как следствие этого вместо форсированного развития происходит все боль­шее отставание, растет социальная напряженность.

Второй путь—это создание государства, которое регулирует отношения в обществе, но не вмешивается в них и не берет на себя функций тотального контроля. Кроме того, индивид получает возможность достичь определенной степени свободы. Одним из официальных приоритетов общества становится не только производст­во, но и развитие социальных гарантий для существования человека. Государственные структуры не подавляют производственную сферу, а взаимодействуют с ней на паритетных началах. Это не означает, что такое государство является искомым идеалом. Крупные структуры сохраняются и в производственной и государственной сфере, что ограничивает гибкость общественного разви­тия, а также не позволяет полностью преодолеть отчуж­дения работника от функций управления. Однако по­добная модель развития создает предпосылки для дальнейшей эволюции при вступлении общества на новый технологический уровень.

В России к 1917 году технологический уровень предполагал противоречия, которые нельзя было разрешить в тогдашних условиях. Голод, гражданская война, стремление к экономическому равенству усугубляли эти противоречия и неизбежно, вне зависимости от воли и желания большевиков, толкали в сторону иерархическо­го принципа управления в обществе. Пирамида управле­ния разрослась до предела. Казалось, рядом искомый результат — теперь все контролируется, все управляется, а следовательно, неизбежно будут проведены социали­стические преобразования.

Но чем больше пирамида управления, тем больше в ней этажей власти, тем больше времени требуется для прохождения импульса команды. В подобной системе сигнал, прошедший через все этажи власти, не говоря уже о неповоротливости, неоперативности, подвергается увеличивающемуся искажению. Эффективность системы падает. Нарастает неразбериха. И чем старательнее пытались в эпоху «военного коммунизма» действовать через иерархическую структуру, тем меньше было порядка и реального контроля за ситуацией, тем меньше можно было говорить о какой-то системе в работе и достижении целей в социалистических преобразованиях. Имеются поразительные примеры попыток довести иерархическую систему управления до абсолюта. В государственную собственность были переданы даже крохотные ремесленные мастерские, а крестьян заставляли сеять в соответствии с обязательными правилами. Ло­гика подобных действий все та же — проконтролировать все до мельчайших элементов, используя возможность воздействовать через государственную собственность. Обоснованием служили тяготы гражданской войны, ко­торые было необходимо преодолеть. Общество в своем большинстве воспринимало это как условие для победы в гражданской войне. Но с окончанием войны прекра­щал свое существование главный аргумент для тоталь­ного государственного вмешательства—не стало суро­вой необходимости и широкие массы не хотели далее мириться с подобным положением.

Таким образом, политика «военного коммунизма» была вызвана логикой чрезвычайной экономической и политической ситуации. Не случайно, что элементы «во­енного коммунизма» начинали использоваться еще цар­ским правительством (например, продразверстка), ана­логичные мероприятия проводились и в других странах в годы войны. Но к этому подталкивал и технологиче­ский уровень общества, для которого наиболее естест­венным было введение иерархической системы управле­ния. Для большевиков подобные обстоятельства под­креплялись идеей доминирующей роли государства в проведении социалистических преобразований.

Государственная собственность позволяла довести иерархическую структуру управления до общегосудар­ственных масштабов. Но это не приближало заветную цель. Рабочий продолжал оставаться отчужденным от функций управления, а иерархическая структура, все менее эффективная, становилась базой для установле­ния власти бюрократических слоев. Государственная собственность являлась материальной основой для выражения интересов разросшегося управленческого аппа­рата, который все больше претерпевал бюрократическое вырождение:

К 1920 г. произошло осознание невозможности про­должать форсировать подобное развитие дальше. Про­изошел поворот в экономике, когда среди других рычагов развития стала использоваться децентрализация управления. Внутренняя логика развития политики «военного коммунизма» дошла до абсурда, и эпоха нэпа появилась как результат диалектического отрицания предшествующего развития. Маятник соотношения иерархического управления и децентрализации, государст­венного вмешательства и самоуправления качнулся в другую сторону. Теория учла горький опыт развития, это позволило найти успешный выход из тупика.

СВЕРТЫВАНИЕ ПОЛИТИКИ «ВОЕННОГО КОММУНИЗМА» И НАЧАЛО ПОВОРОТА К НЭПУ В ЭКОНОМИЧЕСКОЙ ПОЛИТИКЕ ПАРТИИ

«Военный коммунизм», как стали называть после поворота к нэпу экономическую политику периода граж­данской войны, был лишь частью всей той экономиче­ской политики, которую намечалось менять.

Характеризуя, «в каком положении оказалась наша революция при решении своих социалистических задач в области хозяйственного строительства», Ленин выде­лил два периода: с одной стороны, период приблизи­тельно с начала 1918 г. до весны 1821 г., с другой— тот период, в котором страна находилась с весны 1921 года. И в подтверждение Ленин вспоминает о заявлениях своих и партии с конца 1917 г.

Урок, извлеченный партией из слишком поспешного «штурма» капитализма мелкотоварного производства в первые годы после Октября, привел к повороту к нэпу. И суть этого поворота, наряду с заменой разверстки на­логом, заключалась в том, о чем Ленин написал в на­чале 1922 г. в «Проекте тезисов о роли «задачах проф­союзов в условиях новой экономической политики», а именно: «В частности, теперь допущены и развиваются свободная торговля и капитализм, которые подлежат государственному регулированию, а, с другой стороны, государственные предприятия переводятся на так назы­ваемый хозяйственный расчет, то есть но сути в значительной степени на коммерческие и капиталистические начала».[20]

В значительной мере этому аспекту нэпа были посвящены весной 1923 г. подробный доклад Троцкого «О промышленности» на XII съезде РКП (б) и принятая в соответствии с докладом резолюция. Однако претво­рить ее в жизнь не позволила продолжавшая укреплять­ся административно-командная система, «правосозна­ние» которой, в частности применительно и к хозрасче­ту, не преодолел еще и Ленин. Например, в его письме наркомфину Г. Сокольникову от 1 февраля 1922 г. чита­ем: «Я думаю, что тресты и предприятия на хозяйствен­ном расчете основаны именно для того, чтобы они сами отвечали и притом всецело отвечали за безубыточность своих предприятий. Если это оказывается ими не достиг­нуто, то, по-моему, они должны быть привлекаемы к суду и караться в составе всех членов правления дли­тельным лишением свободы, конфискацией всего имущества и т. д.

Если мы, создав тресты и предприятия на хозяйствен­ном расчете, не сумеем деловым, купцовским способом обеспечить полностью свои интересы, то мы окажемся круглыми дураками».[21]

В наиболее утвердившихся в советской литературе определениях сути и задач нэпа задача использования коммерческих методов в госпромышленности не отражена, хотя вне этих методов невозможна здоровая экономика, включающая и прочную смычку промышленности с сельским хозяйством, о чем как о сущности нэпа гово­рил на XI съезде РКП (б) Ленин. Но несколькими месяцами позже Ленин писал (и это было опубликовано «еще» в начале 1926 г.): «Действительная сущность новой экономической политики состоит в том, что проле­тарское государство, во-первых, разрешило свободу тор­говли для мелких производителей, и, во-вторых, в том, что к средствам производства для крупного капитала пролетарское государство применяет целый ряд принци­пов того, что в капиталистической экономике называлось «государственным капитализмом».

Не касаясь неясностей и плюрализма мнений относительно трактовки Лениным понятия «госкапитализм» в советских условиях, бесспорно, что свобода торговли только для мелких производителей — ведь именно так и было во время нэпа — не соответствует действительному, коммерческому хозрасчету в государственных предприятиях, «купцовскому способу» ведения дел в них.

Замена распределения торговлей в государственной промышленности не была предложена и в упомянутом докладе Троцкого на XII съезде, хотя он по сути вплот­ную подошел к этой задаче и четко в общем виде сформулировал «нэп есть использование рабочим государством методов, приемов и учреждений капиталистического общества для построения или для подхода к построе­нию социалистического хозяйства». Семантика формулировки «использование методов и учреждений капитализма» предполагает экономику в целом, включая и госпредприятия, а утвердившаяся в литературе сталинская формулировка на XIV съезде «допущение капитализма» уже и относится лишь к мелкому, отчасти среднему, производству, к торговле и сфере услуг.

Важно и интересно, что в начале 20-х годов так же боялись слова «капитализм», как и пару лет назад. При публикации в «Правде» упомянутых выше ленинских тезисов слово «капиталистических» (на 343 странице Ленин его использовал как синоним «коммерческих») было исключено и не попало в постановление ЦК. В дальней­шем такая непоследовательность и «военно-коммунисти­ческие» пережитки способствовали провалу нэпа, кото­рый вначале, как известно, привел к существенному улуч­шению в экономике Не надо в этом деле повторять прежних ошибок. Таков актуальный урок исторического опыта.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Размышляя сегодня о демократии применительно к прошлому, важно признать за всеми этими классами, партиями и т. п. право на самоутверждение в борьбе с соперниками и конкурентами. Ведь для крестьянина как мелкого частного собственника право быть хозяином на собственной земле реализовывалось не только в черном переделе земли, но и в требовании коренного пересмотра (а может быть, и ломки) всей ранее сложившейся системы взаимоотношений между городом и деревней. Какие проблемы должны были возникнуть перед госу­дарством, городом, всеми слоями населения, зависимыми в той или иной мере от деревни. В каких ответных меpax возникала необходимость? Это лишь одна из глобальных проблем, рожденных революцией. Прибавим сюда еще проблемы центра и окраин, соци­ального и национального, русских и «инородцев», передовых форм хозяйства и патриархальных, самоопределения народов и национальной независимости республик, унитарности и федерализма и др., и придем к пониманию того, что понятие «братоубийственная» примени­тельно к гражданской войне отнюдь не полно и не точно отражает характер той ожесточенной схватки, которая происходила во всех уголках огромной страны.

Сказанного вполне достаточно, чтобы решительно отказаться от этого край­не неудачного термина – «Военный коммунизм». Своим словосочетанием он ус­лужливо предлагает искаженные временные и содержа­тельные рамки этой политики.

Важнейшие компоненты этой чрезвычайной политики достались ей в наследство от прежних правительств (царского и Временного). Разверсточный принцип заго­товки хлеба, твердые цены, государственные монополии, карточная система распределения, растущая роль коопе­рации и других форм участия общественности в организации и регулировании экономической жизни, в контроле за частным предпринимательством, натурализация эко­номических отношений (в частности, в форме массового «мешочничества»), инфляция, стремительное расширение функций государства в организации экономической жиз­ни… Все это не несло с собой ни социализма, ни комму­низма, но становилось или стало нормой уже к Октяб­рю, определенной системой мер по преодолению углуб­ляющегося экономического кризиса.

«Красногвардейская атака» на капитал в первые месяцы после революции подхлестнула эти процессы, ускорила и расширила их рамки. Помимо национализа­ции ряда ключевых отраслей экономики (банки, транс­порт, внешняя торговля), она внесла еще один принципиально новый элемент, породив гигантскую волну са­модеятельности масс. Кстати, и этот феномен не изучен в достаточной мере, что препятствует познанию логики и диалектик революционного процесса. Еще раз следует напомнить о проблемах и противоречиях дореволюцион­ной России, о сочетании разных революций в Октябре, чтобы понять, что в деятельности центральных и мест­ных органов власти речь могла идти в основном о ре­шении самых неотложных и самых разнохарактерных задач.

Новая власть начинала функционировать с защиты насущных интересов различных слоев населения, подпи­равших эту власть своей революционной инициативой. Естественно, что практические меры по преодолению разрухи, хаоса, голода предлагались и самые радикаль­ные (в духе самой революции) и самые «простые» по исполнению. В их числе — реквизиции, контрибуции, конфискации, национализации, раздел, уравнительности» натуральный обмен, открытое насилие над теми, кто от­стаивал иные методы хозяйствования.

ЛИТЕРАТУРЫ

1. Л а ц и с О. Р. Экономическая централизация и централизация управления. Проблемы взаимосвязи. — М., 1987

2. Маркс К., Энгельс Ф. Сочинения. — 2-е изд.

3. Ленин В. И. Полное собрание сочинений

4. Бухарин Н. И. Избранные произведения, М., Политиздат, 1988

5. Троцкий Л. Д Новая экономическая политика и перспективы мировой революции

6. Клименко В.А. Борьба с контрреволюцией в Москве, М., Наука, 1978

7. Новое в жизни науке и технике, сер. История, 1991, №6 «Военный коммунизм»

8. Шоль Е.И. Прослойка или истоки революций и перестрое, М., МАИ, 1996 г..

9. Исаев И.А. История отечества, Юрист, М., 1997 г.

[1] Л а ц и с О.Р. Экономическая централизация и централизация управления. Проблемы взаимосвязи. — М., 1987 -С 75—76.

[2] Маркс К., Энгельс Ф. Соч. — 2-е изд. — Т 22.—С 518

[3] Ленин В. И. Полн. собр. Соч. — Т 35 —С 192

[4] IX съезд РКП (б). Протоколы.-М., 1960.-С. 556.

[5] Ленин В. И. Полн. Собр. соч. — Т. 39. — С. 380.

[6] Ленин В. И. Полн. Собр. соч. — Т. 40.—С. 34.

[7] Ленин В. И. Полн. Собр. соч. — Т. 41. — С. 298.

[8] Ленин В. И. Полн. собр. соч. — Т 44.—С. 156, 157.

[9] См.: там же.— С 158

[10] Ленин В. И. Полн. собр. соч. — Т. 45. — С. 88.

[11] Бухарин, Н. И. Избранные произведения — М., 1988— С. 124—125.

[12] IX Всесоюзный съезд Советов рабочих, крестьянских, красноармейских и казачьих депутатов. Стенографический отчет. — М., 1922.—С. 50.

[13] Правда.— 1922 — 6 декабря

[14] Троцкий Л. Д Новая экономическая политика и перспективы мировой революции — М, 1923 —С 16

[15] Ленин В. И Полн. Собр. Соч. — Т 43. — С 78

[16] Там же.—С 220

[17] Там же.—С 230

[18] Там-же.—С 151.

[19] Л е н и н В. И. Полн. собр. соч. Т 35. — С. 411.

[20] Л е н и н В. И. Полн. Собр. соч.— Т. 44 — С. 342

[21] Л е н и н В. И. Полн. Собр. соч. — Т. 54.— С. 150—151.

www.ronl.ru

Реферат - Русский коммунизм - История ссср

Прежде чем говорить о таком явлении как русский коммунизм, мне кажется, что нужно сразу отметить, что русский коммунизм – явление чисто национальное. Возможно свои истоки оно берёт далеко на Западе, но в России он сформировался особенным образом. Возможно, этот факт дал основание Бердяеву писать по этому поводу, что «с одной стороны он (коммунизм) есть явление интернациональное, а с другой – русское и национальное». Рассмотрим некоторые предпосылки и причины возникновения коммунизма с точки зрения истории. И для этой цели обратимся к Бердяеву, а точнее к его работе «Истоки и смысл русского коммунизма». По мнению Николая Алексеевича определённое стремление к некоторому новшеству пришло к людям ещё во времена Петра. Но он жестоко раскритиковал течения западников и славянофилов за некоторые крайности, так как нельзя было полностью поклоняться реформам Петра и в то же время нельзя было их резко осуждать. Реформа Петра была неизбежна, как пишет Бердяев, но он совершил её путём насилия над народной душой и народными верованиями. Поэтому Петра стали воспринимать в народе как антихриста. Бердяев проводит параллели и называет вещи своими именами: «Приёмы Петра были совершенно большевистские». Мне кажется, что это утверждение отчасти верно. Действительно, ведь Петр, как и большевики, хотел уничтожить старую московскую Россию. А у большевиков это доходило до призывов: «Мы наш, мы новый мир построим. Кто бы ничем, тот станет всем». В итоге разорялись церкви, переименовывались улицы и проспекты, разрушались памятники. К тому же то, что Пётр подчинил церковь государству говорит о том, что он полностью скопировал немецкий строй, таким образом разрушив русские национальные традиции. Большевики – то же самое. Но (и это большое «но»), как мне кажется, большевики хуже Петра. Если последний заимствовал всё с Запада и тем самым хотел разрушить привычные российские каноны, то большевики тоже копировали с Запада, но они копировали вещи нереализованные. Социализм, равно как и коммунизм, нигде ещё тогда не был реализован. А большевики помимо того, что приняли теорию как руководство к действию, ещё и наложили её на русскую душу. И получилась ужасная смесь. Однако Бердяев считает по-другому. Он говорит, то «большевистская революция путём страшных насилий освободила народные силы, призвала их к исторической активности, в этом её значение». А реформы Петра лишь увеличили, по его мнению раскол общества. И высшие Западнические идеи просвещения простому народу были недоступны. Возможно, связана такая позиция Бердяева с тем, что он не принимал революции ни в какой форме, так сказать, вообще. Определённой предпосылкой и движущей силой русской революции, по мнению Бердяева, была русская интеллигенция. Поскольку для интеллигенции характерна беспочвенность и увлечение социальными идеями она приняла коммунизм как социальную идею. Причём приняла, как и обычно принимала все социальные учения, догматически. То есть то, что на Западе было научной теорией, подлежащей критике, у русских интеллигентов превращалось в догматику. В этом и есть вся русская душа, которой не свойствен скептицизм западного человека. И в русской интеллигенции всегда присутствовал раскольничий тип человека, который всегда про себе подобных говорил «мы», а про государство «они». Наиболее ярко это проявилось в течениях западников и славянофилов. Мне кажется, что эти явления в чём-то похожи и разность понятий и устремлений этих людей здесь не при чём. Дело в том, что как для западника, так и для славянофила не существовало государства. Точнее они были противниками государства. Западник считал, то мы должны следовать целиком и полностью советам других государств, а славянофил говорил, что государство -греховное начало в человеке, поэтому лучше, чтобы свои руки марал только один человек – монарх. Затем в России произошёл раскол западничества на народников-социалистов и либералов. И если вторые считали, что нужно скопировать западную модель (и тем самым отступить от государственности), то первые признавали примат социального над политическим. Почвой для принятия интеллигенцией теории Маркса стал постепенный отказ от идеализма, который проявился в основном у Белинского. То есть в России был такой же диалектический прогресс мысли, который был тогда в Германии у Маркса. И тем самым сам Белинский стал предшественником большевизма. Стал он его предшественником ещё и потому, что утверждал, как и большевики, что русский народ нужно насильно вести к счастью, так как он глуп. Белинский, как считает, Бердяев был своего рода народником, и, хотя у него не было привычной для народника веры в «народ», он утверждал принцип верховенства человеческой личности и принцип общинной организации общества. А личность и народ – основные понятия русского народнического социализма. На мой взгляд, уже в самом этом отношении заложен парадокс. Как народник может думать о личности, если он думает об общине? Это, на мой взгляд, несовместимые понятия. Человек живёт либо сам по себе, либо в стаде. И в стаде личности быть никакой не может, потому что там действуют совершенно другие законы. Народничество позднее перешло в русский социализм. Вот что пишет Бердяев по этому поводу: «Быть социалистом в то время значило требовать экономических реформ, презирать либерализм, видеть главное зло в развитии капиталистической индустрии, разрушающей зачатки высшего типа общества в крестьянском укладе жизни». Однако определение народников как предшественников социализма и коммунизма у Бердяева не совсем точно. Ведь если вспомнить статью Ленина «От какого наследства мы отказываемся», то можно чётко уяснить, что он критикует народников. Ленин считал, что народники являются приверженцами старинных укладов и общин, так как верят в особые экономические пути русского общества. На самом деле, я хотел бы задать г-ну Ленину тогда такой вопрос: «А ваши колхозы это не общины?» Так и получилось, что ранний большевизм (а эта статья относится к дореволюционному большевизму) ещё не окончательно отказывался от старины, а потом пошло закручивание гаек. К чему это привело, мы прекрасно знаем. Но почему Бердяев не прав лишь отчасти, называя народников социалистами. Мне кажется потому, что в народничестве было два направления. Одно из них – то народничество, о котором Ленин писал как о негативе. Но другое направление, которое Ленин называет «наследство», отличалось от «ярких» народников, назовём их так, тем, что они не идеализировали ситуацию (это перестал делать ещё Белинский) и тем, что они были врагами «тех учреждений старины, которые взяло под свою опеку народничество». Интеллигенция, как утверждает сборник «Вехи», взяла под свою опеку все учреждения народничества. В результате произошло своеобразное наложение русского народничества на марксизм, который в принципе был противником народничества. Дело в том, что Маркс утверждал, что развитие капиталистического общества должно произойти до возникновения социализма. Народники хотели миновать промежуточный этап развития капитализма в России. Интеллигенция в себе сочетала марксизм и народничество. И, как мне кажется, марксизм проявился в русской интеллигенции служением идее. Но с другой стороны интеллигенция служила ещё и нуждам народа, что и роднит её с народниками. Однако служит она не конкретно народу как общности людей, а лишь народу как идее создания всеобщего народного счастья. Предшественником русского коммунизма был ещё и русский нигилизм. Как считал Бердяев нигилизм – явление чисто русское, основанное на православном мироотрицании. Отсюда и признание всего мира греховным и увлечение естественными науками и политической экономией, которая может помочь организации нового строя. В русском нигилизме отразилась русская нерешённость проблемы культуры. Эта проблема тоже проистекает из религии. В русской религиозной мысли постоянно сомневались в оправданности каких-то философских исканий народа. Это послужило толчком к последующему непониманию интеллигенцией философии. Об этом Бердяев более подробно писал уже в сборнике «Вехи» в статье «Философская истина». Вся трагедия непонимания интеллигенцией философии заключалась в утилитарном отношении к ней, как и к любой другой науке. Поэтому она была не нужной, потому что не служила народному делу. А ведь интересы уравнения и распределения всегда доминировали в чувствах русской интеллигенции над интересами производства и творчества. Но однако не стоит так обольщаться: революционная интеллигенция, о которой идёт речь в «Вехах», переняла не все черты русской интеллигенции. Но переняла однако главную: идею социального заказа. В «Вехах» однако есть целая статья о нигилистах. И называется она «Этика нигилизма». В этой статье ясно и чётко указывается, что всё то, что творилось во время революции 1905-07 годов это были не бесчинства, а новые идеалы. И этими идеалами был нигилизм. Поэтому нигилистам чуждо увлечение культурой, искусством и творчеством, потому что в их идеологии преобладали утилитарные ценности. Выше говорилось, что народничество было как бы предшественником социализма. Но мы рассмотрели народничество с точки зрения самого социализма (или коммунизма). А сейчас мы рассмотрим народничество с точки зрения религиозно-философской мысли и обратимся с этой целью к третьей главе статьи Бердяева. Автор разделяет народничество на два разных пласта: западническое и славянофильское. В чём-то это сходно с трактовкой Ленина, приведённой выше. Западническое народничество – так называемые представители «наследства», а славянофильское – своего рода «чистое» народничество. И вот здесь-то, в такой классификации Ленина, и проявляется то, что большевики пошли путём Петра, который насильственно навязал западные порядки. Большевики же насильственно навязали западную идеологию. Причём идеологию во многом теоретическую, а не практическую. Народничество, говоря упрощённо – это вера в народ, в котором якобы хранится тайна истинной жизни, скрытая от господствующих классов. Потому большевики, как мне кажется, и не любили народников. Большевики, как и Белинский, считали, что народ глуп, что его нужно насильно вести к счастью. Невольно вспоминается один из лозунгов «Гулага»: «Мы вас загоним железной рукой в счастье». Разумеется, что раз народники верили в народ, они этот народ выделяли, то есть многих людей к народу просто не относили. По их мнению, народ это, наверное, главным образом трудовой народ – крестьянство. Поэтому они клеймили капитализм в России. Для них идеалом развития нашей страны был аграрный образ жизни страны, то есть крестьянство. Поэтому Бердяев и писал, что интеллигенты не чувствовали себя органической частью народа. И у них был своего рода комплекс вины перед ним. Поэтому народник живёт вне земли, но постоянно к ней стремится, в то время как сам народ вырос на земле и никогда не сможет от неё оторваться. Бердяев отождествляет народничество западническое с атеизмом, а народничество славянофильское – с религиозностью. И он выявляет разницу между ними, по-моему, весьма существенную: религиозные народники (например, Достоевский) видели в народе правду религиозную, а атеисты-народники видели в нём прежде всего правду социальную. Поэтому последних можно совершенно спокойно назвать революционерами, которые во всём старались увидеть социальный конфликт общества. На мой взгляд, эти последние и послужили своего рода предтечей революции. Когда главной бедой человека становилась не его духовность или религиозность, а его склонность к революционной борьбе или к исканию социальных конфликтов в обществе. Однако и те и другие народники сходились в одном: в том, что России удастся миновать капитализм и решить социальную проблему лучше и быстрее, чем на Западе. Как видим, некоторая разница между славянофильским народничеством и представителями «наследства» всё таки существует. Ведь последние ни в коем случае не отрицали капитализм и принимали прогрессивные новшества, вводимые в других странах. Кто виноват в таком положении нашей интеллигенции, в её оторванности от народа? На этот народ Бердяев даёт правильный и чёткий ответ – идеология её самой. Русская интеллигенция не принимала понятия «частная собственность» и вследствие того, что не имела буржуазного характера и увлекалась социализмом, она не принимала высшего образования, в отличие от западных своих представителей, которые очень ценили образование. Ещё в вехах в своей статье «Об интеллигентской молодёжи» Изгоев писал, что единственное культурное влияние на детей интеллигенции оказывает товарищество. Отсюда – стремление не учиться, а в основном общаться и встречаться в клубах. Кружки как раз и были излюбленным местом для развлечений молодых людей из интеллигентской среды. И они как правило относились очень высокомерно к талантливым людям из своей среды. Почему? Потому что те ценили образование и в молодом возрасте не занимались кружками, а учились. Для интеллигенции основной задачей в университете было поступить в кружок. Из-за своеобразной оторванности от народна, народничество позднее превратилось в революционный терроризм, по мнению Бердяева. Народник не мог понять, что монархия остаётся у власти, потому что её всё ещё поддерживает народ. Поэтому народники стали так яростно выступать против реформы 60-х годов. Начались предложения «освобождения крестьян с землёй» и прочие недовольства. Из-за этого максимализма многие народники стали просто революционными методами бороться против существующего строя. Одним из самых резких народников, по мнению Бердяева, был Нечаев, основатель общества «Топор или народная расправа». На мой взгляд, «Катехизис» Нечаева есть в некотором роде предтеча большевистских организаций России. Дело в том, что эта идея осуществления любой революционной идеи, предложенная Нечаевым, очень ярко отразилась в одном из высказываний В. И. Ленина: «Пусть 90% населения страны умрут, но зато 10% доживут до мировой революции». Это фанатизм, который ни перед чем не может остановиться, который ради цели всё ставит на карту. Но вместе с тем такие люди презирают народ и хотят лишь им управлять. Хотя это не проявлялось на раннем этапе существования РСДРП. Взять хотя бы манифест первого съезда РСДРП, автором которого был Пётр Струве. Там совершенно ясно и чётко сказано, что русский пролетариат может завоевать политическую свободу только сам. Правда для этой цели ему нужно «плясать под дудку» РСДРП, как мне кажется. К тому же, как мне кажется, не было чётко обговорено, кто такой пролетариат. Обычно, на большинстве советских скульптур, связанных с революцией, был изображён рабочий с булыжником, молотком или другим орудием труда. А насчёт крестьянина ничего не известно. Был ли пролетарием тот, кого позднее назвали «кулаком», который в поте лица зарабатывал свой честный ломоть хлеба? Я думаю, что, в понимании большевиков, вряд ли. Революционер, как мне кажется, всегда разрушитель. И в этом я согласен с Бердяевым. Возьмите и проанализируйте любую революцию в мире. Никогда ни одна революция не приносила людям счастья, а часто приводила к «закручиванию гаек», то есть к увеличению тирании. Я не согласен с Бердяевым, который говорит, что Великая Французская революция открыла новый класс – буржуазию. Мне кажется, что если не случилась эта четырёхлетняя бойня, буржуазия всё равно бы появилась и стала влиятельной. Но это произошло бы не насильственным путём. Такой же выразительницей русской идеи является и анархия. «Анархия – такое же характерное порождение русского духа, как и нигилизм, как и народничество», - утверждает Бердяев. Обратите внимание, что происходит некий парадокс: с одной стороны русский народ после реформы всё ещё верит в монарха, как считает Бердяев; а с другой стороны он стремится к бунту, к вольнице. Однако в этом нет ничего необычного. Ведь к вольнице в данном случае народ стремится не по своей воле. А ему приписывает это стремление интеллигенция. Отсюда и парадокс между как бы реальным состоянием народа и приписываемым ему: «Русский народ – народ государственный, он покорно согласен быть материалом для создания великого мирового государства, и он же склонен к бунту, к вольнице, к анархии. Интеллигенция, как считает Бердяев, никогда не считала государства своим и оно было для неё чем-то отторженным, обособленным от её представителей. Почему же анархисты явились предтечами русского коммунизма и большевизма. Главный теоретик русского анархизма Бакунин считал, что мировой пожар, пожар анархической, скажем так, революции будет зажжён русским народом и славянством. Эта вера в то, что Россия станет первой страной коммунизма и потянет за собой остальные страны была присуща и коммунистам, и, отчасти, народникам. Наряду с такими экстремистски настроенными элементами интеллигенции, представителями которых были Бакунин и Нечаев, были и более умеренные, например, П. Лавров и Н. Михайловский. Они выступали за субъективный социализм, поэтому их в чём-то можно назвать последователями Герцена. Михайловский, например, объявляет «борьбу за индивидуальность». Мне кажется, что такой яркий индивидуализм это далеко не социализм, а нечто другое. Это то, что сейчас существует во многих западных демократиях, в том числе в американской. Самым, пожалуй, главным предшественником Ленина был Ткачёв. Он издавал за границей газету «Набат», в которой выражал самое крайнее мнение. Ткачёв считал величайшим благом, что в России нет развитой буржуазии. Он считал, что таким образом облегчается возможность создания социальной революции в России. Он считал, что Россия не должна проходить этапа буржуазной революции и конституции. То есть таким образом Ткачёв выступал за продолжение дела Великой Французской буржуазной революции. Но, несмотря на то, что он как бы утверждает особый путь русской революции, он не является народником. Ткачёв признавал власть меньшинства над большинством и хотел создать так называемое «революционное меньшинство», которое и должно было завоевать власть в стране. Так оно и получилось после Октябрьской революции. Так что Ткачёв резко выделяется среди русских анархистов и народников, так как не является в сущности ни тем, ни другим. В чём же причина возникновения такой идеологии у интеллигентов? По мнению Бердяева, она кроется в русской национальной литературе 19 века. Всей литературе 19 века было свойственно чувство провидения. Где-то с середины века литература почувствовала надвигающуюся катастрофу. Чувство ближней пропасти, в которую летела Россия, присуще русской литературе. В итоге во второй половине века литература становится, как мне кажется, консультативной. Она даёт совет обществу, как избежать вот этой катастрофы. Поэтому в отличие от других литератур мира, русская литература начинает сомневаться в путях творчества, культуры. И хотя у Достоевского, Толстого литература носит религиозный характер, она больше всего сродни идеям народников и социалистов. Дело в том, что литературе, так же как народникам и социалистам, свойственно сомнение в путях русского общества. И это сомнение – типичное для русского человечества. Никакой западной нации не свойственно сомнение в пути своей страны. О революции писать начал даже Пушкин. Его творчество полно двойственности. С одной стороны он является сторонником русской монархии, но с другой стороны у него очень много всяческого рода стихов, призывающих к бунту. Тютчев, как мне кажется, не был раскольником и имел более или менее консервативные взгляды. Но он постоянно предвещал катастрофу, которая может обернуться самыми трагическими последствиями в России. Отсюда его увлечение хаосом. Он во всех своих стихотворениях описывает хаос и разрушение общественного уклада. Если говорить о Гоголе, то, мне кажется, он чётко и правильно отразил российскую действительность. Но, к сожалению, он видел в России лишь худшие черты. Бердяев так и пишет: «Гоголя мучило, что Россия одержима духами зла и лжи, что она полна рож и харь и трудно в ней найти человека». Это, кстати, то, что писал Гоголю Белинский. Поэты-символисты как нельзя лучше всего видели бездну, в которую летит Россия. Но с другой стороны они постоянно хотели добиться народного искусства. Как видите, многие деятели русской литературы не могли жить в устойчивых общественных отношениях и в устойчивых взглядах. Жизнь превратилась в постоянный страх за будущее. А ведь нужно было жить настоящим. То же самое и произошло, как мне кажется, с русским коммунизмом. Люди думали лишь о будущем, о якобы великом будущем. Конечно, есть различие – одни предчувствовали катастрофу, другие предвещали великое будущее. Но общее – одно и то же: небытие в настоящем. Люди не думали о насущном – они размышляли о будущем. Больше всего отразилось предчувствие духовной катастрофы нации в творчестве Достоевского и Толстого. Однако между ними есть колоссальная разница. Хотя Бердяев и утверждает, что Достоевский – революционер духа, мне кажется, что это не совсем так. Я думаю, что Достоевский, скорее, революционер справедливости. Он хочет, чтобы произошла религиозная революция, а не социальная. Толстой же полностью отрицает все старые традиции, старые взгляды, что вполне даёт нам право назвать его нигилистом. Он ниспровергает старые церковные устои, протестует против церкви как института божественного и таким образом вполне, как мне кажется, уподобляется большевикам. Впрочем, всё приведённые выше истоки русского коммунизма лежат далеко позади и могли повлиять на его возникновение лишь косвенно. Но основной причиной русского коммунизма был конечно же марксизм. Но это был не обыкновенный марксизм, а марксизм, адаптированный к русской почве. Об этом мы говорили выше. И, мне кажется, со всей уверенностью можно сказать, что все изложенные выше причины являются не причинами именно коммунизма, а причинами русского марксизма, но именно «русского». Где к 80-м годам прошлого века народничество изживает себя и последним его оплотом становится, по мнению Бердяева, партия «Народная воля», которая была по сути террористической организацией. Мне кажется, что «Народная воля» уже не оправдывает своего названия. Если бы так называемые «народники» действительно верили в народ, они не стали бы заниматься терроризмом. Они бы всё предоставили русскому народу, а не самим себе. Разве народ им делегировал свои полномочия? Разве народ давал им право убивать кого-то или использовать такие методы? Нет! Но они решили: «Мы есть народ!» Однако это, как известно, противоречит основной посылке народников: «Мы не являемся народом». Итак в 80-х годах народничество изживает себя. И тогда образовался русский марксизм. Источником его стало возникновение за границей среди эмигрантов движения «Освобождение труда». Членами этого движения были Плеханов, Засулич, Аксельрод. Они создали базу марксизма, который впоследствии как бы смешался с типично русскими чертами. Первой задачей марксизма должно было стать избавление российской идеологии от народничества. Существовало, как мне кажется, два главных фундаментальных различия между позициями марксистов и народников. Последние, как помним, отказывались от капитализма и предлагали перепрыгнуть эту ступень. Марксисты же считали, что капитализм необходим для создания базы социализма. В этом состоит – первое различие. Но другое не менее важное различие состоит в движущей силе революции. Народники видели её в народе. А этот народ представлялся им крестьянством. Марксисты же считали, что революцию должен делать пролетариат. И к пролетариату марксисты причисляли рабочих. Поэтому они считали, что крестьянин должен прежде всего стать пролетарием. Что под этим понималось, я не знаю. Видимо имелось ввиду то, что крестьянин должен понять капитализм. Ведь если бы все крестьяне стали рабочими, чтобы тогда стало бы со страной. Однако движущей силой революции марксисты близки народникам. И у тех, и других в качестве неё выступает достаточно абстрактная, как мне кажется, группа людей. У одних это народ, а у других – пролетариат. Изначально марксизм был принят, как мне кажется, неправильно. Ведь это тогда была ещё достаточно спорная и, так скажем, необкатанная теория. Но она была принята фактически как руководство к действию. Однако не к революции, а к свержению лишь старых отживших общественных движений, вроде народничества. Классический марксизм главной своей идеей считал идею экономического детерминизма. Это значит, что экономика доминирует над всем, в том числе и над идеологией. Мне кажется, что основной чертой русского марксизма была его идеологизация. Марксизм превратился больше в политическое течение, нежели в экономическое. Однако в классическом марксизме была и идеологическая деталь: пролетариат должен был, по замыслу Маркса, освободить людей от экономического дереминизма и построить новое общество. Почему русский марксизм выступает против народников? Потому что главной задачей марксизма было образование пролетариата городского, то есть фабричных рабочих. Разумеется, что в стране с крупной сельскохозяйственной базой, этот класс рабочих образоваться не мог. Хочу подчеркнуть: речь тогда ещё не шла о революции. Главное было – развитие, непроизвольное, но постепенное, то есть создание базы для перемен. Но возникло два течения русского марксизма. Первое выступает за развитие и формирование нового класса – пролетариата как развития социализма. То есть марксизм в данном случае выступает в роли фундамента для социализма. Второе течение ратует за марксизм как за развитие капитализма и рост производства продукции, индустриализации. К первому классу, по мнению Бердяева, относился Плеханов, а ко второму – П. Струве. Но я не согласен с Бердяевым. Взять хотя бы манифест первого съезда РСДРП, автором которого был Струве: „ Но буржуазия быстро рассмотрела в новом союзнике своего злейшего врага и предала и себя, и его, и дело свободы в руки реакции. Однако было уже поздно: рабочий класс, на время усмирённый, через 10-15 лет снова появился на исторической сцене с удвоенными силами…« Нетрудно догадаться, что здесь Струве питает интерес скорее к рабочему классу, нежели к буржуазии. Скорее всего, и того и другого можно отнести к социал-демократам, которые впоследствие станут „меньшевиками«. Но больше всего извратили марксизм, как мне кажется, „большевики-ленинцы«. Маркс, как впоследствии и меньшевики никогда не утверждал революционной идеи как руководства к действию. Он вообще был всегда сторонником нормального человеческого развития. Как считали марксисты, без социальной базы в России никогда не может быть социализма. А такой базой было развитие капитализма. Базой же для развития капитализма было образование нового класса – пролетариата. Ленин и «большевики» посчитали, что социализм в России может быть осуществлён помимо развития капитализма и помимо формирования нового класса. Плеханов наоборот высказывался против совмещения в революции 1917 года свержения монархии социальной революции, которую сделал Ленин. Для социальной революции, по мнению меньшевиков, как и классического марксизма, социальная революция должна требовать гораздо больше времени. Рабочие сами должны себя освободить. Но это должен сделать не революционный отдельный кружок, не узкая группа лиц. А так оно и произошло. Именно узкая группа лиц сделала социальную революцию, не создав для неё базы. Я больше скажу: если бы революции не произошло в 1917 году, то рабочие освободились бы быстрее, чем это произошло (если это действительно произошло). Во Франции, в США и во многих других «загнивших» капиталистических странах при помощи профсоюзов и умелых политических компромиссов рабочие стали хозяевами своих заводов и сами стали влиять на обстановку на этих предприятиях. А у нас до сих пор заводами «владеют» директора. Но почему, однако, большевики взяли главенство над меньшевиками? Мне кажется, что произошло это из-за упрощённости и доходчивости всех идей большевизма, в то время как меньшевики опирались в основном на идеи классического марксизма, которые были более научными и менее понятными для широких слоёв тогдашнего, ещё только зарождающегося пролетариата. Однако, впрочем, не стоит так уж превозносить меньшевиков. И те и другие были позитивистами и материалистами и их не привлекала философия и культура.

www.ronl.ru

Реферат История Военный коммунизм