Философия, определяя сущность человека, обращает внимание на то, что человек — это разумное существо, что он является субъектом труда социальных отношений и общения людей друг с другом, т. е. существом социальным. Сознательная жизнедеятельность непосредственно отличает человека от животной жизнедеятельности. Встает вопрос о том, каким образом происходило формирование человека как разумного, социального и деятельного существа. Теории, объясняющие происхождение человека как биологического вида, называются теориями антропогенеза, а теории о развитии человека как разумного, общественного существа — антропосоциогенезом.
Происхождение человека до сих пор остается далеко не выясненным. Существуют разнообразные теории, объясняющие происхождение человека. Вам хорошо известно религиозное представление о сотворении человека Богом. Было бы преувеличением сказать, что оно полностью и окончательно опровергнуто современной наукой. Вопрос о происхождении человека относится к разряду «вечных вопросов», «вечных тем» философской рефлексии. Ведь невозможно чисто научными способами, с помощью эксперимента подтвердить или опровергнуть ту или иную теорию происхождения человека.
Рассмотрим те философские концепции, которые пытаются рационально, не прибегая к помощи Бога, абсолютного разума или инопланетян, объяснить происхождение человека.
В XIX в., особенно после создания Ч. Дарвином эволюционной теории, получила распространение трудовая теория происхождения человека. Все сторонники этой теории считают, что именно труд, начинающийся с изготовления орудий производства, создал человека. В ходе трудовой деятельности рука становилась все более гибкой и свободной. Одновременно развивался мозг, люди жили совместно, и возникала потребность что-то сказать друг другу. Именно данная позиция воспроизводится и в диалектическом материализме.
Но почему наши животные предки начали трудиться и почему трудовая активность превратила, в конечном счете, обезьяну в человека? В популярной литературе часто можно найти такой ответ: для того чтобы поддерживать свое существование, люди должны есть, пить, защищаться от холода и т. п., а это вынудило их к труду и производству. Однако в природе животные, включая наших животных предков, не производят, не испытывают никакой потребности в производстве и вполне способны поддерживать свое существование. Но даже и тогда, когда животные в ряде случаев осуществляют орудийную деятельность, это не способствует преодолению ими границ животного мира.
Американский культурный антрополог Р. Линтон в своей работе «Постижение человека» обращает внимание именно на то, что все человеческое поведение построено на научении, а не на генетически передаваемой информации. Более того, вся эволюция животного мира обнаруживает следующую закономерность как тенденцию своего развития: происходит все большее расширение научаемых форм поведения, того, что в терминологии русского физиолога И. Павлова было названо «условными рефлексами».
Нетрудно заметить, что в основании разных теорий антропосоциогенеза таится вопрос о соотношении биологического и социального в человеке,или, говоря иначе, вопрос о природе человека. Явное или неявное следование тому или иному пониманию человеческой природы приводит к построению существенно разных философских концепций человека.
В современной философской литературе сложились две позиции по этому вопросу. Согласно одной, природа человека всецело социальна. Согласно другой, она не только социальна, но и биологически нагружена. При этом речь не идет о том, что жизнедеятельность человека имеет и биологические детерминанты, определяющие зависимость человека от набора генов, баланса вырабатываемых гормонов, обмена веществ и бесконечного множества других факторов.
С вопросом о соотношении биологического и социального тесно связана проблема бессознательного. Долгое время в философии преобладал принцип антропологического рационализма: человек выступал лишь как «человек разумный», что нашло свое наиболее яркое воплощение в знаменитом тезисе Декарта: «Мыслю, следовательно, существую». Многие философы XIX в. начали анализировать роль и значение психических процессов, не осознающихся человеком. Определяющее влияние на разработку данной проблемы оказал З. Фрейд. Он открыл целое направление в философской антропологии, начав рассматривать бессознательное как важнейший фактор человеческого поведения. Разработка проблемы бессознательного внесла существенный вклад в исследование структуры индивидуального и общественного сознания, разграничив область человеческой психики на сферу сознательного и бессознательного.
В обыденном языке, говоря о человеке, мы можем использовать как синонимы такие слова, как личность и индивидуальность. Но соответствующие философские понятия обладают научной строгостью.
Человек — высшая ступень развития живых организмов на Земле, субъект груда, социальной формы жизни, общения и сознания. Человек — представитель биологического вида, но вида особенного, для которого средством приспособления к окружающей среде стала культура.
В философии используется и другое понятие для характеристики человека — «индивид». Индивид — это отдельный человек, являющийся носителем определенных социальных свойств. Люди как индивиды формируются в разные эпохи, в разных исторических и культурных обстоятельствах. Используя данное понятие, мы отвлекаемся от всего индивидуального и интересуемся исключительно массовидным. Подход к человеку как к индивиду наиболее полно реализует такая наука, как социология, изучая зависимость его поведения от тех социальных групп и социальных институтов, которые существуют в обществе.
Социальную сущность человека выражает понятие личности. Личность — это субъект деятельности, имеющий определенное сознание, самосознание, мировоззрение, испытывающий на себе влияние общественных отношений и одновременно осмысливающий свои социальные функции, свое место в мире как субъекта исторического процесса, познания действительности, эстетических и этических норм.
Проблема личности в философии — это вопрос о том, в чем сущность человека, каково его место в мире и в истории. Анализ общества невозможен без обращения к личности. Под личностью обычно понимают социальный аспект человеческой многогранности, социальную сущность человека. Ее становление происходит в процессе социализации, когда идет освоение образцов поведения норм культуры под влиянием тех социальных групп, в которых участвует данный человек.
Ядром структуры личности является мировоззрение как свойство социального и мыслящего существа. Мировоззрение формируется путем осознания человеком объективной реальности, а также в результате самосознания личности. Изучение истории философской мысли и философских проблем может изменить мировоззрение человека.
Только в обществе формируются и реализуются сущность человека, его способности, социальные связи, его материальные и духовные потребности, а также сознание человека, способствующее осмыслению целей жизни. Личность — конкретно-историческое явление. Каждая эпоха порождает специфический социальный тип личности. Эпоха, в которую родился и сформировался человек, уровень культуры народа определенным образом влияют на его индивидуальное поведение, поступки, сознание.
В мире нет более индивидуализированного объекта, чем человек; сколько людей, столько и индивидуальностей. Каждый человек обладает индивидуальными особенностями памяти, внимания, наблюдения, мышления и т. п. В какой степени индивидуальность человека определяется наследственностью, а в какой — средой, остается вопросом, тесно связанным с философской проблемой соотношения биологического и социального.
megaobuchalka.ru
Оглавление
Введение. 2
Различные взгляды на происхождение человека. 3
Последователи Чарльза Дарвина. 8
Заключение. 16
Библиографический список. 18
Каждого человека, как только он начинал осознавать себя личностью, посещал вопрос «откуда мы взялись». Несмотря на то, что вопрос звучит весьма просто, единого ответа на него не существует. Тем не менее, этой проблемой – проблемой возникновения и развития человека – занимается целый ряд наук. В частности в науке антропологии выделено даже такое понятие, как антропогенез, то есть процесс выделения человека из мира животных. Cуществует целый ряд различных теорий, объясняющих возникновения человека на Земле. Одна из них – это эволюционная теория.
Эволюционная теория предполагает, что человек произошел от высших приматов — человекообразных обезьян путем постепенного видоизменения под влиянием внешних факторов и естественного отбора.
Эволюционная теория антропогенеза имеет обширный набор разнообразных доказательств — палеонтологических, археологических, биологических, генетических, культурных, психологических и других. Однако многие из этих доказательств могут трактоваться неоднозначно, что позволяет противникам эволюционной теории оспаривать ее.
Первый шаг к возникновению нового объяснения факта происхождения людей сделал Карл Линней. В своей классификации видов живых существ ее: поместил человека в отряд приматов вместе с обезьяной, мотивируя это схожестью строения тела человека и обезьяны. Труды Линнея послужили толчком для дальнейшего изучения сходств и различий между человеком и животными и вскоре дали возможность французскому ученому Жану Батисту Ламарку создать первую гипотезу о естественном происхождении человека от древних обезьян. Поначалу у Ламарка было немного сторонников, но постепенно, когда у человечества накопились определенные знания в области анатомии, физиологии, зоологии, эмбриологии и систематики, гипотеза Ламарка приобретала все больше и больше популярности. И вскоре, в 1871 году английский ученый Чарльз Дарвин, основываясь на своих научных изысканиях и на трудах Ламарка, предложил вторую теорию о происхождении человека. Эта теория предполагала, что человек произошел от высших приматов — человекообразных обезьян — путем постепенного видоизменения под влиянием внешних факторов и естественного отбора. Поначалу среди мужей науки было очень много споров о правомочности данной теории. Но Дарвин и его последователи сумели привести целый ряд неоспоримых на то время доказательств, и теория эволюционного происхождения людейстала приобретать все больше и больше сторонников. В своей книге «О происхождении человека», Дарвин применил свое учение к этому сложному вопросу. Он, прежде всего, остановился на многочисленных органах, которые человек когда-то унаследовал от своих животных предков и которыми он теперь больше не пользуется. В числе этих органов Дарвин называет червеобразный отросток слепой кишки, маленькие мышцы, двигавшие ушами, тонкие волоски, покрывающие наше тело, и разные другие. Эти органы не имеют значения для нашей жизни, а между тем они существуют. Как понять их наличие у человека?
Дарвин доказал, что такие органы – остатки тех, которыми обладали животные предки людей. Эти предки строением своего тела отличались от человека. Они жили на деревьях, имели хвост, остроконечные уши и были покрыты волосами. Потом их строение изменилось, но многие особенности остались у человека, хотя и существуют в недоразвитом виде. Такие недоразвитые органы, унаследованные от предков, называются рудиментарными. Их значение для понимания происхождения человека и подчеркнул Дарвин. Затем он указал на то, что иногда у людей появляются такие особенности, которых обычно у человека нет, но которые представляют как бы возвращение к тому, что было у его предков. Например, иногда рождаются люди с наружным хвостом, между тем как у людей внутри тела всегда имеется лишь остаток хвоста в зачаточном состоянии. Он представлен там пятью или четырьмя копчиковыми («хвостцовыми») позвонками с соответствующими нервными ветками и кровеносными сосудами.[1, с.58]
Другой пример. Иногда встречаются люди, все тело которых обильно покрыто волосами. Нередко бывает, что у человека, кроме одной пары сосков, появляются еще лишние. Эти добавочные соски как бы возвращают строение человека к тому, что наблюдается у таких животных, как полуобезьяны с их двумя или тремя парами сосков или как кошки и собаки, у которых всегда имеется много сосков. Дарвин собрал и описал большое число таких случаев возврата к строению далеких предков. Эти случаи называются атавизмами. Атавизмы, как и рудименты, служат хорошим доказательством животного происхождения человека. Последователи Дарвина, особенно Мюллер и Геккель, и внимательно изучили зародышевое развитие различных животных и пришли к замечательному выводу, который получил название биогенетического закона. Этот вывод таков: каждоеживотное в течение своего зародышевого развития повторяет последовательно в сокращенном виде тот путь изменений, который когда-то прошли его предки в течение своей эволюции. Так например, зародыши млекопитающих животных, птиц и пресмыкающихся на ранней ступени развития обладают жаберными бороздками, расположенными по бокам глотки в числе -пяти пар. Эти зачатки жаберных щелей развиваются у них так же, как у зародышей рыб. Но у рыб из них позднее возникают жабры, с помощью которых рыбы дышат. У взрослых млекопитающих, птиц и пресмыкающихся никогда никаких жабров нет. Так почему же у их зародышей появляются жаберные бороздки? Очевидно, только потому, что у их отдаленных предков — первобытных рыб — существовали жабры.[2, с.12]
Очень многие факты указывают нам, что млекопитающие, птицы и пресмыкающиеся имели отдаленных рыбообразных предков, живших в воде. Остатком этой древней ступени развития и оказываются теперешние жаберные бороздки у зародышей этих классов позвоночных. Конечно, человеческий зародыш не представляет исключения: в течение первого месяца утробной жизни по бокам его шейной области развиваются зачатки жаберных щелей. Одна из этих пар щелей остается на всю жизнь, изменив свое строение и превратившись в наружный слуховой проход. Случается, чтоостается на всю жизнь и какая-нибудь другая жаберная щель. Тогда получается уродство, известное под именем «шейной фистулы». В этом случае шейное отверстие ведет в пищевод или глотку. Эти факты еще больше подчеркивают родство человека с древними позвоночными. Дарвин в названной книге о происхождении человека уделяет немало внимания особенностям зародышевого развития человека и тем изменениям, которым зародыш подвергается в течение утробного периода. Человеческий зародыш начинает свое развитие из одной клетки — оплодотворенного яйца. Это указывает на древнейшую стадию эволюции животного мира, когда все предки современных животных были одноклеточными. В дальнейшем оплодотворенное яйцо повторно делится, образуя группу зародышевыхклеток, которые располагаются несколькими слоями. Это послойное расположение опять-таки напоминает некоторые очень древние ступени развития животного мира.
В дальнейшем человеческий зародыш по виду напоминает собой рыбу. Он сходен тогда с рыбой и по внутреннему строению: у него в это время имеются те жаберные бороздки, о которых мы уже говорили; сердце его имеет вид трубки и построено из двух камер — предсердия и желудочка, как у рыб, тогда как у взрослого человека сердце делится на четыре камеры — на два предсердия и два желудочка. Зачатки конечностей в это время не похожи на руки и ноги взрослого человека, а имеют вид широких ластов, напоминающих плавники. На конце тела выступает хорошо заметный хвост. В дальнейшем развитии эти признаки исчезают: жаберные щели (за исключением упомянутых) зарастают, строение сердца усложняется, зачатки рук и ног делаются похожими на кисть и стопу, хвост сокращается. Таким образом, сходство с рыбой исчезает.
Зато выступают другие особенности, напоминающие уже других животных. Так, с третьего месяца утробной жизни голова зародыша начинает покрываться тонким пушком. Потом этот пушок вырастает на всем теле и к шестому месяцу утробной жизни достигает наибольшего развития. Все тело в это время довольно густо покрыто нежными волосками, которые не разбросаны как попало, а растут в определенных направлениях. Эти направления роста зародышевых волосков человека похожи на волосяные «токи» некоторых обезьян. Таким образом, по особенностям волосяного покрова человеческий плод напоминает покрытое волосами животное. Можно было бы указать еще много признаков, выступающих в утробной жизни человека и сближающих его с животными. Рудиментарные органы, атавизмы, особенности утробного развития человека и многие другие факты, собранные Дарвином, заставили его прийти к выводу, что человек произошел от животного предка, именно от ископаемой человекообразной обезьяны. В установлении тех действующих в природе законов, которые управляют
развитием растительных и животных организмов, заключается великая заслуга Дарвина. Но законы Дарвина не распространяются на развитие человека как общественного существа. Здесь действуют уже совершенно другие законы,- законы, установленные Карлом Марксом (1818-1883). «Подобно тому, как Дарвин открыл закон развития органического мира, Маркс открыл, закон развития человеческой истории», — сказал Энгельс на могиле Маркса.
Хотя Дарвин понимал, что с происхождением человека дело обстоит гораздо сложнее, чем с происхождением какого-либо животного или растения, но всей сущности этого процесса он не мог разъяснить, так как считал, что и в нем главную роль играл естественный отбор. Великая заслуга этого разъяснения принадлежит Фридриху Энгельсу (1820-1895), который продолжил и углубил работу Дарвина. Энгельс показал, что в происхождении и развитии человека главную роль играл труд, «Труд создал человека», — вот что доказал Энгельс, дав этим ключ к правильному пониманию нашего происхождения Превращение обезьяны в человека произошло благодаря труду. Энгельсу удалось объяснить происхождение тех главных особенностей, которые отличают человека от животных, в частности от обезьян: общественного труда, членораздельной речи и т. д. Кроме того, Энгельс указал, что предком человека была необычайно «высокоразвитая порода обезьян».[4, с.75]
Превращение обезьяны в человека было подготовлено предварительным ходом развития этой обезьяны. В чем заключалось и как проходило это предварительное развитие, было выяснено работами многих ученых.
Последователи Чарльза Дарвина
В середине XIX века научное и общественное мнение начало склоняться в пользу дарвиновской концепции, несмотря на то, что против нее выступили такие авторитетные ученые старшего поколения, как Оуэн, Седжвик и Агассис. Однако это происходило только в англоязычных странах, чья наука еще не занимала ведущих — как сегодня — позиций во всем мире. Дарвиновской концепции еще только предстояло завоевать континентальную Европу. В этом «завоевании» огромную и противоречивую роль сыграл Эрнст Геккель (1834 — 1919). — популяризатор идей Дарвина, апостол дарвинизма в Германии.
В отличие от Дарвина, Геккель не чурался философии и не боялся умозрительных гипотез, наоборот, сам их создавал и активно проповедовал. Вот так писал о нем А.Д. Некрасов: «Здесь лежит глубокая разница между ним (Геккелем. — Н.В.) и Дарвином. Мысль его была постоянно направлена в сторону общего: идеи, учение, миросозерцание шли впереди — факты имели подчиненное значение. Дарвин же, по выражению Оскара Гертвига, был эмпириком до мозга костей. Мысль Дарвина была прикована к фактам, и обобщения были строго с ними согласованы, не выходя ни на йоту из-под контроля. Он долго и упорно работал для выяснения вопроса о происхождении видов над собиранием фактического материала „в истинно бэконианском духе“, не имея какой-либо предвзятой мысли...».
Геккель, которого многие и поныне считают великим биологом, распространял эволюционное учение среди различных слоев общества: от интеллигенции до рабочих, путем чтения публичных лекций. Он успешно внедрил в сознание людей идею о родстве всех живых существ, создал филогенетическое древо и генеалогическое древо человека.
Геккель был человеком увлекающимся и временами не знал меры в стремлении любой ценой утвердить свое видение биологической эволюции.
Примером может служить биогенетический закон, гласящий, что каждое живое существо в своем индивидуальном развитии (онтогенез) повторяет в известной степени формы, пройденные в процессе эволюции его вида (филогенез) — например, головастики похожи на рыб.
Дарвин усматривал здесь общность происхождения. Но решающий вклад в утверждение этого закона внес Геккель, который ретушировал рисунки, иллюстрирующие общность строения эмбрионов собаки и человека и был уличен в этом.
На самом деле жаберные щели и хвост у эмбриона человека всего лишь плод воображения или ошибка, совершенная в результате отдаленного внешнего сходства. Ныне биогенетический закон отброшен наукой, но продолжает жить в умах людей и на страницах школьных учебников и даже энциклопедий, как одно из подтверждений эволюции.
Доказательства эволюции Дарвин призывал искать в ископаемых окаменелостях, — он надеялся, что со временем будут найдены переходные межвидовые формы жизни. С тех пор найдены сотни тысяч окаменелостей, но с переходными формами дело не продвинулось. Лишь единичные находки с трудом удавалось выдать за переходные формы.
Впервые Геккель выступил в защиту теории Дарвина в 1863 году на съезде германских естествоиспытателей в Штеттинге. В популярной форме Геккель изложил свои взгляды в книге «Естественная история мироздания», которая уже при жизни автора выдержала десять изданий в Германии.
Будучи учеником великих учителей, Геккель и сам стал блестящим наставником, создав в Йене интернациональную школу сравнительных анатомов, эмбриологов и филогенетиков, многие из представителей которой сыграли большую роль в развитии дарвинизма. Среди них Антон Дорн, автор «принципа смены функций», эмбриологи братья Гертвиги, изучавшие развитие, оплодотворение и деление яйцеклеток, зоолог Вильгельм Гааке, прославившийся открытием ехидны — млекопитающего, откладывающего яйца. Кстати, в то время это было необычайно ценное открытие, доказывающее наличие «промежуточных форм», или «недостающего звена» — увы, теперь мы считаем их не промежуточным звеном между рептилиями и млекопитающими, а боковой ветвью эволюции. Другой Иенский ученик Геккеля — Вильгельм Ру создал «механику развития», точнее экспериментальную эмбриологию. Наконец, были и русские ученики, среди которых — Н.Н. Миклухо-Маклай и В.О. Ковалевский.[2, с.17]
Пользуясь своим авторитетом, Геккель провозгласил своеобразный закон: родословные древа должны строиться на основе исследований сравнительной анатомии, сравнительной эмбриологии и палеонтологии. Эта идея, названная «методом тройного параллелизма», была постулирована намного ранее — крупным зоологом и геологом Луи Агассисом (который, впрочем, долгое время оставался противником Дарвина как убежденный креационист).
Подогретая личным энтузиазмом Геккеля, действительно прекрасная идея тройного параллелизма захватила современников. Начался период безраздельного господства филогенетики. Все сколько-нибудь серьезные зоологи, анатомы, эмбриологи, палеонтологи принялись строить целые леса филогенетических древ. В общем плане одна работа была похожа на другую, но конкретные результаты каждого отдельного исследования имели непреходящее значение для науки. Все то, что читается сейчас в университетских и прочих курсах зоологии во всех странах мира, -разделение многоклеточных на двухслойных и трехслойных, на радиально-симметричных и двусторонне-симметричных (билатеральных), деление позвоночных на анамний и амниот и многое другое — все это было обнаружено, добыто, нарисовано с удивительным изяществом, понято и истолковано в духе дарвинизма учеными (в том числе и русскими, такими как М.А. Мензбир, П.П. Сушкин, А.Н. Северцов), так или иначе связанными с самим Геккелем, с его школой или с его идеями. То, что было сделано тогда, было сделано на века.
Однако принцип тройного параллелизма легко было декларировать в общей форме, но нелегко применять на практике. Лучшие умы и самые изобретательные и умелые руки потратили годы и десятилетия, чтобы построить конкретную систему той или иной группы хотя бы на основе двойного параллелизма.
В «Общей морфологии организмов» (1866) Геккель сформулировал кажущийся ныне очевидным «биогенетический закон», согласно которому онтогенез (индивидуальное развитие) есть краткое и сжатое повторение, или рекапитуляция филогенеза (исторического развития). Впрочем, само явление рекапитуляции открыто отнюдь не Геккелем. Уже Карлу Бэру (1792 — 1876) и его современникам было известно, что куриный зародыш на ранних стадиях развития имеет жаберные щели. Однако сей факт трактовался Бэром в духе представлений Кювье о некоем архетипе, едином плане строения, присущем организмам одного типа.
Рисунок 1 — Три стадии развития: рыбы (1), саламандры (2), черепахи (3),
крысы (4) и человека (5).
Зародыши разных видов очень похожи друг на друга, но по мере развития это сходство утрачивается Предполагалось, что наличие жаберных щелей есть общий признак эмбрионов всех позвоночных, а не свидетельство прохождения предками птиц рыбообразной стадии.[5, с.253]
Историческую трактовку повторения в онтогенезе предковых черт пытался дать Дарвин в «Происхождении видов»: «Интерес эмбриологии значительно повысится, если мы будем видеть в зародыше более или менее затененный образ общего прародителя, во взрослом или личиночном его состоянии...». Эта мысль получила неожиданную поддержку со стороны Фрица Мюллера, немецкого зоолога из провинциального бразильского городка, который прислал для публикации в Лейпциге небольшую книжку под названием «За Дарвина». В ней было выделено, что «историческое развитие вида будет отражаться в истории его индивидуального развития». Именно взяв на вооружение идеи Мюллера, Геккель и сформулировал «основной биогенетический закон». Почему «основной»? Дело в том, что Геккель вообще был щедр на формулировки и открытия новых законов (многие из которых интересны сейчас лишь немногим историкам науки). Поэтому, чтобы биогенетический закон не потерялся среди множества остальных, он был выделен в качестве «основного».
Доказывая, что все формы жизни развивались от одного предка, Геккель выступил против теории Кювье, согласно которой каждый из четырех типов многоклеточных построен по собственном плану строения. Тем самым он приобрел сильного противника. Ибо в отличие от натурфилософов-трансформистов, последователи теории типов были широко образованными эмпириками, блистательно владевшими сравнительным материалом (вспомним, что среди них вначале были Дарвин и сам Геккель, палеонтолог Ричард Оуэн и Карл Бэр). На знаменитом диспуте (известие о котором дошло до Веймара в один день с известием об июльской революции во Франции 1830 года) креационист Жорж Кювье победил трансформиста Этьена Жоффруа Сент-Илера именно потому, что фактическая аргументация последнего оказалась надуманной и несостоятельной. Дарвин помнил о провале Жоффруа и проявлял осторожность: он говорил об общности планов строения у представителей одного класса (обладая достаточными эмпирическими свидетельствами) но, ни слова — о связях между различными типами.
Но то, что смущало Дарвина, мало беспокоило Геккеля. Опираясь на биогенетический закон как на доказанную теорему, Геккель создал «теорию гастреи», где общий предок всех многоклеточных животных — гастрея -походил на двухслойный зародыш — гаструлу, наружный слой клеток которого дает эктодерму, а внутренний — эндодерму. В чем же находил он поддержку своей смелой гипотезе? В открытиях русского ученого А.О. Ковалевского.
«Для меня, — писал Геккель, — основную ценность представляли выдающиеся исследования онтогении высших животных, опубликованные А. Ковалевским за последние семь лет...» Геккель приводит и иллюстрации Ковалевского, показывающие сходство эмбриогенеза асцидии и ланцетника. Впрочем, далее следует неожиданный поворот: «Правда, Ковалевский не признает утвержденную нами гомологию обоих первичных зародышевых листков у различных типов животных… и в оценке вторичных зародышевых лисков он значительно расходится с нашими взглядами? Однако в общем я осмеливаюсь утверждать, что открытые им важные факты представляют собой доказательства правильности теории гастреи». В этих словах — весь Геккель, для которого идея имела большее значение, чем факт, и который шел во многих случаях впереди фактов, а подчас и впереди времени.[2, с.19]
Помимо прочих талантов Эрнст Геккель был великолепным художником-рисовальщиком и умел показать красоту и разнообразие форм жизни. На протяжении десятилетий он оставался ведущей фигурой в борьбе за дарвинизм. И, пожалуй, самое драматическое влияние он оказал на антропологию. Именно Геккель, несмотря на отчаянное сопротивление современников, постулировал существование промежуточного звена между обезьяной и человеком, названного им питекантропом. Ни одна из фантазий Геккеля не вызывала такой яростной критики! Дарвин все это предвидел с самого начала — и не спешил ввязываться в бой. Еще в 1857 году он писал А. Уоллесу: «Вы спрашиваете, буду ли я обсуждать „человека“. Думаю обойти весь этот вопрос, с которым связано столько предрассудков, хотя я вполне допускаю, что это наивысшая и самая увлекательная проблема натуралиста». Неистовая пропаганда Геккелем гипотетического родословного древа человека с придуманным питекантропом настолько повлияла на молодого голландского врача Эжена Дюбуа, что он в 1884 году уехал на Зондские острова и начал вести раскопки в надежде найти там питекантропа. Это казавшееся совершенно фантастическим предприятие в 1891 году увенчалось первым успехом, а спустя еще три года, в 1894 году, было опубликовано сообщение о находке питекантропа!
Когда мы говорим о прогностической силе точных наук, мы справедливо вспоминаем французского астронома У.Ж. Леверрье, вычислившего на основе отклонений в орбите Урана существование планеты Нептун. Прогностические возможности биологии, вооруженной историческим, эволюционным методом, с не меньшим блеском были проиллюстрированы Геккелем и Дюбуа.
Логика публичных дискуссий постепенно заставляла Э. Геккеля забывать об академичности, а иногда и об объективности. Его популярная книга «Естественная история творения» вызвала необычайно бурную полемику. Дарвин с сожалением писал Геккелю: «Вы делаете себе врагов ненужным образом — горя и досады довольно на свете, чтобы стоило еще более возбуждать людей». Однако критика противников, казалось, еще более вдохновляет Геккеля. Он спешил продвинуться в объяснении и осмыслении эволюции, не обращая внимания на то, есть ли в его распоряжении факты для этого. В 1899 году он выпустил книгу «Мировые загадки», где говорил о происхождении живого из неживого, о наличии промежуточных этапов на пути от простейших органических соединений до организованной клетки. Геккель считал, что такой доклеточной формой жизни могли быть простейшие существа, названные им манерами. Идеи Геккеля об абиогенном происхождении зарождения жизни через 30 лет начал развивать А.И. Опарин.
Вот как описал Илья Мечников эту эволюцию эволюциониста Геккеля: «Уже в сочинении о лучистых корненожках Геккель высказался в пользу трансформизма, но рядом с горячим сочувствием этому направлению он обнаружил столь необходимую в научном деле трезвость и осторожность. Впоследствии же, обращая чересчур серьезное внимание на нападки на Дарвина и на трансформизм вообще, исходившие из лагеря отставших закоренелых специалистов, он принялся изо всей силы бичевать их и мало-помалу развил в себе чересчур сильный парциальный дух и неизбежную при этом нетерпимость. Благодаря именно этим свойствам, он приобрел себе большую популярность в Германии и получил огромное значение в качестве руководителя партии противников обскурантизма и клерикализма в стране; но, становясь популярным человеком, он все более и более делался популярным писателем, мало-помалу меняя научность на дилетантизм. Сделавшись безусловным поклонником дарвинизма, „апостолом“ его, он отбросил строго научные приемы своего знаменитого учителя и не привил к себе неподражаемо высоких достоинств своего нового4 наставника в деле теорий… Приемы, подобные указанным, Геккель перенес из своих популярных книг в область научных трактатов. Последние его специальные сочинения носят на себе резкие следы дилетантизма».
К сожалению, путь от науки к дилетантизму в пропаганде и развитии эволюционного учения был впоследствии повторен и другими исследователями, а стремление некоторых эволюционистов быть большими дарвинистами, чем сам Дарвин, как в XIX веке, так и в наше время наносило и наносит ощутимый вред развитию эволюционного учения, вызывая в качестве ответной реакции на попытки показать незыблемость всех канонов теории Дарвина очередную волну антиэволюционизма и антидарвинизма.
Издревле одним из насущных для всего человечества вопросов -откуда произошел человек. Основоположником самой нашумевшей теории является Чарльз Дарвин, который в 1871 г. в своей работе «Происхождение человека и половой подбор» предложил вторую теорию о происхождении человека. Эта теория предполагала, что человек произошел от высших приматов — человекообразных обезьян — путем постепенного видоизменения под влиянием внешних факторов и естественного отбора.
Фактор времени — важнейший момент для теории Дарвина и неодарвинизма: Согласно геологии Лайеля времени для эволюции всегда было достаточно, и тот же фактор времени исключал экспериментальную проверку того, действительно ли существует изменчивость видов при изменении условий обитания, или следствием последнего является миграция либо гибель популяций.
Именно в силу своей непроверяемости с точки зрения методологии науки биологическая макроэволюция (от молекулы к человеку) не является научной теорией ил даже гипотезой, а представляет собой объект веры, и, по идее должна быть выведена за рамки науки.
Наибольшую озабоченность у последователей Дарвина всегда вызывали два пробела в цепи эволюции" — в основании и вершине филогенетического древа.
Имеется в виду зарождение жизни и происхождение человека, хотя и множество других ветвей роскошных филогенетических деревьев с человеком наверху всегда требовали подпорок, и держались лишь на энтузиазме и вере дарвинистов.
Однако эволюционисты всегда тщательно оберегали свою святыню -теорию Дарвина от критики, они склонны были поддерживать любые свидетельства своей правоты, даже заведомо неверные, по крайней мере, до того, как появится какая-то приемлемая замена.
1. Дарвин Ч. Происхождение человека и половой отбор. www.koob.ru.
2. Воронцов Н. Эрнст Геккель, который был большим дарвинистом, чем сам Дарвин. / Знание-сила, Номер 9/01. Пробуждение памяти, 2003 г.
3. Хунджуа А. Г. Из истории становления теории эволюции. / Православный образовательный портал «Слово», 2007 г.
4. Алексеев, В. П. В поисках предков. Антропология и история.-М.: Советская Россия, 1972.- 304 с.
5. Антропология: Хрестоматия/Авт.-сост.Т. Е. Россолимо, Л. Б. Рыбалов, И.А. Москвина-Тарханова; Акад. пед. и социал. наук, Моск. психол.-социал. ин-т; Акад. пед. и социал. наук; Моск. психол.-социал, ин-т.-М.; Воронеж: Ин-т практ. психологии: МО ДЭК, 1998.-(Библиотека студента).-411 с.
6. Хасанова, Г. Б. Антропология: Учеб. пособие для вузов/ Г. Б. Хасанова.-М.: КНОРУС,2004.-231 с.
7. Алексеев, В. П. От животных — к человеку: Факты. Наука. Легенды.-М.: Советская Россия,1969.-190,[2] с.:8л.
www.ronl.ru
Оглавление
Введение. 2
Различные взгляды на происхождение человека. 3
Последователи Чарльза Дарвина. 8
Заключение. 16
Библиографический список. 18
Каждого человека, как только он начинал осознавать себя личностью, посещал вопрос «откуда мы взялись». Несмотря на то, что вопрос звучит весьма просто, единого ответа на него не существует. Тем не менее, этой проблемой – проблемой возникновения и развития человека – занимается целый ряд наук. В частности в науке антропологии выделено даже такое понятие, как антропогенез, то есть процесс выделения человека из мира животных. Cуществует целый ряд различных теорий, объясняющих возникновения человека на Земле. Одна из них – это эволюционная теория.
Эволюционная теория предполагает, что человек произошел от высших приматов — человекообразных обезьян путем постепенного видоизменения под влиянием внешних факторов и естественного отбора.
Эволюционная теория антропогенеза имеет обширный набор разнообразных доказательств — палеонтологических, археологических, биологических, генетических, культурных, психологических и других. Однако многие из этих доказательств могут трактоваться неоднозначно, что позволяет противникам эволюционной теории оспаривать ее.
Первый шаг к возникновению нового объяснения факта происхождения людей сделал Карл Линней. В своей классификации видов живых существ ее: поместил человека в отряд приматов вместе с обезьяной, мотивируя это схожестью строения тела человека и обезьяны. Труды Линнея послужили толчком для дальнейшего изучения сходств и различий между человеком и животными и вскоре дали возможность французскому ученому Жану Батисту Ламарку создать первую гипотезу о естественном происхождении человека от древних обезьян. Поначалу у Ламарка было немного сторонников, но постепенно, когда у человечества накопились определенные знания в области анатомии, физиологии, зоологии, эмбриологии и систематики, гипотеза Ламарка приобретала все больше и больше популярности. И вскоре, в 1871 году английский ученый Чарльз Дарвин, основываясь на своих научных изысканиях и на трудах Ламарка, предложил вторую теорию о происхождении человека. Эта теория предполагала, что человек произошел от высших приматов — человекообразных обезьян — путем постепенного видоизменения под влиянием внешних факторов и естественного отбора. Поначалу среди мужей науки было очень много споров о правомочности данной теории. Но Дарвин и его последователи сумели привести целый ряд неоспоримых на то время доказательств, и теория эволюционного происхождения людейстала приобретать все больше и больше сторонников. В своей книге «О происхождении человека», Дарвин применил свое учение к этому сложному вопросу. Он, прежде всего, остановился на многочисленных органах, которые человек когда-то унаследовал от своих животных предков и которыми он теперь больше не пользуется. В числе этих органов Дарвин называет червеобразный отросток слепой кишки, маленькие мышцы, двигавшие ушами, тонкие волоски, покрывающие наше тело, и разные другие. Эти органы не имеют значения для нашей жизни, а между тем они существуют. Как понять их наличие у человека?
Дарвин доказал, что такие органы – остатки тех, которыми обладали животные предки людей. Эти предки строением своего тела отличались от человека. Они жили на деревьях, имели хвост, остроконечные уши и были покрыты волосами. Потом их строение изменилось, но многие особенности остались у человека, хотя и существуют в недоразвитом виде. Такие недоразвитые органы, унаследованные от предков, называются рудиментарными. Их значение для понимания происхождения человека и подчеркнул Дарвин. Затем он указал на то, что иногда у людей появляются такие особенности, которых обычно у человека нет, но которые представляют как бы возвращение к тому, что было у его предков. Например, иногда рождаются люди с наружным хвостом, между тем как у людей внутри тела всегда имеется лишь остаток хвоста в зачаточном состоянии. Он представлен там пятью или четырьмя копчиковыми («хвостцовыми») позвонками с соответствующими нервными ветками и кровеносными сосудами.[1, с.58]
Другой пример. Иногда встречаются люди, все тело которых обильно покрыто волосами. Нередко бывает, что у человека, кроме одной пары сосков, появляются еще лишние. Эти добавочные соски как бы возвращают строение человека к тому, что наблюдается у таких животных, как полуобезьяны с их двумя или тремя парами сосков или как кошки и собаки, у которых всегда имеется много сосков. Дарвин собрал и описал большое число таких случаев возврата к строению далеких предков. Эти случаи называются атавизмами. Атавизмы, как и рудименты, служат хорошим доказательством животного происхождения человека. Последователи Дарвина, особенно Мюллер и Геккель, и внимательно изучили зародышевое развитие различных животных и пришли к замечательному выводу, который получил название биогенетического закона. Этот вывод таков: каждоеживотное в течение своего зародышевого развития повторяет последовательно в сокращенном виде тот путь изменений, который когда-то прошли его предки в течение своей эволюции. Так например, зародыши млекопитающих животных, птиц и пресмыкающихся на ранней ступени развития обладают жаберными бороздками, расположенными по бокам глотки в числе -пяти пар. Эти зачатки жаберных щелей развиваются у них так же, как у зародышей рыб. Но у рыб из них позднее возникают жабры, с помощью которых рыбы дышат. У взрослых млекопитающих, птиц и пресмыкающихся никогда никаких жабров нет. Так почему же у их зародышей появляются жаберные бороздки? Очевидно, только потому, что у их отдаленных предков — первобытных рыб — существовали жабры.[2, с.12]
Очень многие факты указывают нам, что млекопитающие, птицы и пресмыкающиеся имели отдаленных рыбообразных предков, живших в воде. Остатком этой древней ступени развития и оказываются теперешние жаберные бороздки у зародышей этих классов позвоночных. Конечно, человеческий зародыш не представляет исключения: в течение первого месяца утробной жизни по бокам его шейной области развиваются зачатки жаберных щелей. Одна из этих пар щелей остается на всю жизнь, изменив свое строение и превратившись в наружный слуховой проход. Случается, чтоостается на всю жизнь и какая-нибудь другая жаберная щель. Тогда получается уродство, известное под именем «шейной фистулы». В этом случае шейное отверстие ведет в пищевод или глотку. Эти факты еще больше подчеркивают родство человека с древними позвоночными. Дарвин в названной книге о происхождении человека уделяет немало внимания особенностям зародышевого развития человека и тем изменениям, которым зародыш подвергается в течение утробного периода. Человеческий зародыш начинает свое развитие из одной клетки — оплодотворенного яйца. Это указывает на древнейшую стадию эволюции животного мира, когда все предки современных животных были одноклеточными. В дальнейшем оплодотворенное яйцо повторно делится, образуя группу зародышевыхклеток, которые располагаются несколькими слоями. Это послойное расположение опять-таки напоминает некоторые очень древние ступени развития животного мира.
В дальнейшем человеческий зародыш по виду напоминает собой рыбу. Он сходен тогда с рыбой и по внутреннему строению: у него в это время имеются те жаберные бороздки, о которых мы уже говорили; сердце его имеет вид трубки и построено из двух камер — предсердия и желудочка, как у рыб, тогда как у взрослого человека сердце делится на четыре камеры — на два предсердия и два желудочка. Зачатки конечностей в это время не похожи на руки и ноги взрослого человека, а имеют вид широких ластов, напоминающих плавники. На конце тела выступает хорошо заметный хвост. В дальнейшем развитии эти признаки исчезают: жаберные щели (за исключением упомянутых) зарастают, строение сердца усложняется, зачатки рук и ног делаются похожими на кисть и стопу, хвост сокращается. Таким образом, сходство с рыбой исчезает.
Зато выступают другие особенности, напоминающие уже других животных. Так, с третьего месяца утробной жизни голова зародыша начинает покрываться тонким пушком. Потом этот пушок вырастает на всем теле и к шестому месяцу утробной жизни достигает наибольшего развития. Все тело в это время довольно густо покрыто нежными волосками, которые не разбросаны как попало, а растут в определенных направлениях. Эти направления роста зародышевых волосков человека похожи на волосяные «токи» некоторых обезьян. Таким образом, по особенностям волосяного покрова человеческий плод напоминает покрытое волосами животное. Можно было бы указать еще много признаков, выступающих в утробной жизни человека и сближающих его с животными. Рудиментарные органы, атавизмы, особенности утробного развития человека и многие другие факты, собранные Дарвином, заставили его прийти к выводу, что человек произошел от животного предка, именно от ископаемой человекообразной обезьяны. В установлении тех действующих в природе законов, которые управляют
развитием растительных и животных организмов, заключается великая заслуга Дарвина. Но законы Дарвина не распространяются на развитие человека как общественного существа. Здесь действуют уже совершенно другие законы,- законы, установленные Карлом Марксом (1818-1883). «Подобно тому, как Дарвин открыл закон развития органического мира, Маркс открыл, закон развития человеческой истории», — сказал Энгельс на могиле Маркса.
Хотя Дарвин понимал, что с происхождением человека дело обстоит гораздо сложнее, чем с происхождением какого-либо животного или растения, но всей сущности этого процесса он не мог разъяснить, так как считал, что и в нем главную роль играл естественный отбор. Великая заслуга этого разъяснения принадлежит Фридриху Энгельсу (1820-1895), который продолжил и углубил работу Дарвина. Энгельс показал, что в происхождении и развитии человека главную роль играл труд, «Труд создал человека», — вот что доказал Энгельс, дав этим ключ к правильному пониманию нашего происхождения Превращение обезьяны в человека произошло благодаря труду. Энгельсу удалось объяснить происхождение тех главных особенностей, которые отличают человека от животных, в частности от обезьян: общественного труда, членораздельной речи и т. д. Кроме того, Энгельс указал, что предком человека была необычайно «высокоразвитая порода обезьян».[4, с.75]
Превращение обезьяны в человека было подготовлено предварительным ходом развития этой обезьяны. В чем заключалось и как проходило это предварительное развитие, было выяснено работами многих ученых.
Последователи Чарльза Дарвина
В середине XIX века научное и общественное мнение начало склоняться в пользу дарвиновской концепции, несмотря на то, что против нее выступили такие авторитетные ученые старшего поколения, как Оуэн, Седжвик и Агассис. Однако это происходило только в англоязычных странах, чья наука еще не занимала ведущих — как сегодня — позиций во всем мире. Дарвиновской концепции еще только предстояло завоевать континентальную Европу. В этом «завоевании» огромную и противоречивую роль сыграл Эрнст Геккель (1834 — 1919). — популяризатор идей Дарвина, апостол дарвинизма в Германии.
В отличие от Дарвина, Геккель не чурался философии и не боялся умозрительных гипотез, наоборот, сам их создавал и активно проповедовал. Вот так писал о нем А.Д. Некрасов: «Здесь лежит глубокая разница между ним (Геккелем. — Н.В.) и Дарвином. Мысль его была постоянно направлена в сторону общего: идеи, учение, миросозерцание шли впереди — факты имели подчиненное значение. Дарвин же, по выражению Оскара Гертвига, был эмпириком до мозга костей. Мысль Дарвина была прикована к фактам, и обобщения были строго с ними согласованы, не выходя ни на йоту из-под контроля. Он долго и упорно работал для выяснения вопроса о происхождении видов над собиранием фактического материала „в истинно бэконианском духе“, не имея какой-либо предвзятой мысли...».
Геккель, которого многие и поныне считают великим биологом, распространял эволюционное учение среди различных слоев общества: от интеллигенции до рабочих, путем чтения публичных лекций. Он успешно внедрил в сознание людей идею о родстве всех живых существ, создал филогенетическое древо и генеалогическое древо человека.
Геккель был человеком увлекающимся и временами не знал меры в стремлении любой ценой утвердить свое видение биологической эволюции.
Примером может служить биогенетический закон, гласящий, что каждое живое существо в своем индивидуальном развитии (онтогенез) повторяет в известной степени формы, пройденные в процессе эволюции его вида (филогенез) — например, головастики похожи на рыб.
Дарвин усматривал здесь общность происхождения. Но решающий вклад в утверждение этого закона внес Геккель, который ретушировал рисунки, иллюстрирующие общность строения эмбрионов собаки и человека и был уличен в этом.
На самом деле жаберные щели и хвост у эмбриона человека всего лишь плод воображения или ошибка, совершенная в результате отдаленного внешнего сходства. Ныне биогенетический закон отброшен наукой, но продолжает жить в умах людей и на страницах школьных учебников и даже энциклопедий, как одно из подтверждений эволюции.
Доказательства эволюции Дарвин призывал искать в ископаемых окаменелостях, — он надеялся, что со временем будут найдены переходные межвидовые формы жизни. С тех пор найдены сотни тысяч окаменелостей, но с переходными формами дело не продвинулось. Лишь единичные находки с трудом удавалось выдать за переходные формы.
Впервые Геккель выступил в защиту теории Дарвина в 1863 году на съезде германских естествоиспытателей в Штеттинге. В популярной форме Геккель изложил свои взгляды в книге «Естественная история мироздания», которая уже при жизни автора выдержала десять изданий в Германии.
Будучи учеником великих учителей, Геккель и сам стал блестящим наставником, создав в Йене интернациональную школу сравнительных анатомов, эмбриологов и филогенетиков, многие из представителей которой сыграли большую роль в развитии дарвинизма. Среди них Антон Дорн, автор «принципа смены функций», эмбриологи братья Гертвиги, изучавшие развитие, оплодотворение и деление яйцеклеток, зоолог Вильгельм Гааке, прославившийся открытием ехидны — млекопитающего, откладывающего яйца. Кстати, в то время это было необычайно ценное открытие, доказывающее наличие «промежуточных форм», или «недостающего звена» — увы, теперь мы считаем их не промежуточным звеном между рептилиями и млекопитающими, а боковой ветвью эволюции. Другой Иенский ученик Геккеля — Вильгельм Ру создал «механику развития», точнее экспериментальную эмбриологию. Наконец, были и русские ученики, среди которых — Н.Н. Миклухо-Маклай и В.О. Ковалевский.[2, с.17]
Пользуясь своим авторитетом, Геккель провозгласил своеобразный закон: родословные древа должны строиться на основе исследований сравнительной анатомии, сравнительной эмбриологии и палеонтологии. Эта идея, названная «методом тройного параллелизма», была постулирована намного ранее — крупным зоологом и геологом Луи Агассисом (который, впрочем, долгое время оставался противником Дарвина как убежденный креационист).
Подогретая личным энтузиазмом Геккеля, действительно прекрасная идея тройного параллелизма захватила современников. Начался период безраздельного господства филогенетики. Все сколько-нибудь серьезные зоологи, анатомы, эмбриологи, палеонтологи принялись строить целые леса филогенетических древ. В общем плане одна работа была похожа на другую, но конкретные результаты каждого отдельного исследования имели непреходящее значение для науки. Все то, что читается сейчас в университетских и прочих курсах зоологии во всех странах мира, -разделение многоклеточных на двухслойных и трехслойных, на радиально-симметричных и двусторонне-симметричных (билатеральных), деление позвоночных на анамний и амниот и многое другое — все это было обнаружено, добыто, нарисовано с удивительным изяществом, понято и истолковано в духе дарвинизма учеными (в том числе и русскими, такими как М.А. Мензбир, П.П. Сушкин, А.Н. Северцов), так или иначе связанными с самим Геккелем, с его школой или с его идеями. То, что было сделано тогда, было сделано на века.
Однако принцип тройного параллелизма легко было декларировать в общей форме, но нелегко применять на практике. Лучшие умы и самые изобретательные и умелые руки потратили годы и десятилетия, чтобы построить конкретную систему той или иной группы хотя бы на основе двойного параллелизма.
В «Общей морфологии организмов» (1866) Геккель сформулировал кажущийся ныне очевидным «биогенетический закон», согласно которому онтогенез (индивидуальное развитие) есть краткое и сжатое повторение, или рекапитуляция филогенеза (исторического развития). Впрочем, само явление рекапитуляции открыто отнюдь не Геккелем. Уже Карлу Бэру (1792 — 1876) и его современникам было известно, что куриный зародыш на ранних стадиях развития имеет жаберные щели. Однако сей факт трактовался Бэром в духе представлений Кювье о некоем архетипе, едином плане строения, присущем организмам одного типа.
Рисунок 1 — Три стадии развития: рыбы (1), саламандры (2), черепахи (3),
крысы (4) и человека (5).
Зародыши разных видов очень похожи друг на друга, но по мере развития это сходство утрачивается Предполагалось, что наличие жаберных щелей есть общий признак эмбрионов всех позвоночных, а не свидетельство прохождения предками птиц рыбообразной стадии.[5, с.253]
Историческую трактовку повторения в онтогенезе предковых черт пытался дать Дарвин в «Происхождении видов»: «Интерес эмбриологии значительно повысится, если мы будем видеть в зародыше более или менее затененный образ общего прародителя, во взрослом или личиночном его состоянии...». Эта мысль получила неожиданную поддержку со стороны Фрица Мюллера, немецкого зоолога из провинциального бразильского городка, который прислал для публикации в Лейпциге небольшую книжку под названием «За Дарвина». В ней было выделено, что «историческое развитие вида будет отражаться в истории его индивидуального развития». Именно взяв на вооружение идеи Мюллера, Геккель и сформулировал «основной биогенетический закон». Почему «основной»? Дело в том, что Геккель вообще был щедр на формулировки и открытия новых законов (многие из которых интересны сейчас лишь немногим историкам науки). Поэтому, чтобы биогенетический закон не потерялся среди множества остальных, он был выделен в качестве «основного».
Доказывая, что все формы жизни развивались от одного предка, Геккель выступил против теории Кювье, согласно которой каждый из четырех типов многоклеточных построен по собственном плану строения. Тем самым он приобрел сильного противника. Ибо в отличие от натурфилософов-трансформистов, последователи теории типов были широко образованными эмпириками, блистательно владевшими сравнительным материалом (вспомним, что среди них вначале были Дарвин и сам Геккель, палеонтолог Ричард Оуэн и Карл Бэр). На знаменитом диспуте (известие о котором дошло до Веймара в один день с известием об июльской революции во Франции 1830 года) креационист Жорж Кювье победил трансформиста Этьена Жоффруа Сент-Илера именно потому, что фактическая аргументация последнего оказалась надуманной и несостоятельной. Дарвин помнил о провале Жоффруа и проявлял осторожность: он говорил об общности планов строения у представителей одного класса (обладая достаточными эмпирическими свидетельствами) но, ни слова — о связях между различными типами.
Но то, что смущало Дарвина, мало беспокоило Геккеля. Опираясь на биогенетический закон как на доказанную теорему, Геккель создал «теорию гастреи», где общий предок всех многоклеточных животных — гастрея -походил на двухслойный зародыш — гаструлу, наружный слой клеток которого дает эктодерму, а внутренний — эндодерму. В чем же находил он поддержку своей смелой гипотезе? В открытиях русского ученого А.О. Ковалевского.
«Для меня, — писал Геккель, — основную ценность представляли выдающиеся исследования онтогении высших животных, опубликованные А. Ковалевским за последние семь лет...» Геккель приводит и иллюстрации Ковалевского, показывающие сходство эмбриогенеза асцидии и ланцетника. Впрочем, далее следует неожиданный поворот: «Правда, Ковалевский не признает утвержденную нами гомологию обоих первичных зародышевых листков у различных типов животных… и в оценке вторичных зародышевых лисков он значительно расходится с нашими взглядами? Однако в общем я осмеливаюсь утверждать, что открытые им важные факты представляют собой доказательства правильности теории гастреи». В этих словах — весь Геккель, для которого идея имела большее значение, чем факт, и который шел во многих случаях впереди фактов, а подчас и впереди времени.[2, с.19]
Помимо прочих талантов Эрнст Геккель был великолепным художником-рисовальщиком и умел показать красоту и разнообразие форм жизни. На протяжении десятилетий он оставался ведущей фигурой в борьбе за дарвинизм. И, пожалуй, самое драматическое влияние он оказал на антропологию. Именно Геккель, несмотря на отчаянное сопротивление современников, постулировал существование промежуточного звена между обезьяной и человеком, названного им питекантропом. Ни одна из фантазий Геккеля не вызывала такой яростной критики! Дарвин все это предвидел с самого начала — и не спешил ввязываться в бой. Еще в 1857 году он писал А. Уоллесу: «Вы спрашиваете, буду ли я обсуждать „человека“. Думаю обойти весь этот вопрос, с которым связано столько предрассудков, хотя я вполне допускаю, что это наивысшая и самая увлекательная проблема натуралиста». Неистовая пропаганда Геккелем гипотетического родословного древа человека с придуманным питекантропом настолько повлияла на молодого голландского врача Эжена Дюбуа, что он в 1884 году уехал на Зондские острова и начал вести раскопки в надежде найти там питекантропа. Это казавшееся совершенно фантастическим предприятие в 1891 году увенчалось первым успехом, а спустя еще три года, в 1894 году, было опубликовано сообщение о находке питекантропа!
Когда мы говорим о прогностической силе точных наук, мы справедливо вспоминаем французского астронома У.Ж. Леверрье, вычислившего на основе отклонений в орбите Урана существование планеты Нептун. Прогностические возможности биологии, вооруженной историческим, эволюционным методом, с не меньшим блеском были проиллюстрированы Геккелем и Дюбуа.
Логика публичных дискуссий постепенно заставляла Э. Геккеля забывать об академичности, а иногда и об объективности. Его популярная книга «Естественная история творения» вызвала необычайно бурную полемику. Дарвин с сожалением писал Геккелю: «Вы делаете себе врагов ненужным образом — горя и досады довольно на свете, чтобы стоило еще более возбуждать людей». Однако критика противников, казалось, еще более вдохновляет Геккеля. Он спешил продвинуться в объяснении и осмыслении эволюции, не обращая внимания на то, есть ли в его распоряжении факты для этого. В 1899 году он выпустил книгу «Мировые загадки», где говорил о происхождении живого из неживого, о наличии промежуточных этапов на пути от простейших органических соединений до организованной клетки. Геккель считал, что такой доклеточной формой жизни могли быть простейшие существа, названные им манерами. Идеи Геккеля об абиогенном происхождении зарождения жизни через 30 лет начал развивать А.И. Опарин.
Вот как описал Илья Мечников эту эволюцию эволюциониста Геккеля: «Уже в сочинении о лучистых корненожках Геккель высказался в пользу трансформизма, но рядом с горячим сочувствием этому направлению он обнаружил столь необходимую в научном деле трезвость и осторожность. Впоследствии же, обращая чересчур серьезное внимание на нападки на Дарвина и на трансформизм вообще, исходившие из лагеря отставших закоренелых специалистов, он принялся изо всей силы бичевать их и мало-помалу развил в себе чересчур сильный парциальный дух и неизбежную при этом нетерпимость. Благодаря именно этим свойствам, он приобрел себе большую популярность в Германии и получил огромное значение в качестве руководителя партии противников обскурантизма и клерикализма в стране; но, становясь популярным человеком, он все более и более делался популярным писателем, мало-помалу меняя научность на дилетантизм. Сделавшись безусловным поклонником дарвинизма, „апостолом“ его, он отбросил строго научные приемы своего знаменитого учителя и не привил к себе неподражаемо высоких достоинств своего нового4 наставника в деле теорий… Приемы, подобные указанным, Геккель перенес из своих популярных книг в область научных трактатов. Последние его специальные сочинения носят на себе резкие следы дилетантизма».
К сожалению, путь от науки к дилетантизму в пропаганде и развитии эволюционного учения был впоследствии повторен и другими исследователями, а стремление некоторых эволюционистов быть большими дарвинистами, чем сам Дарвин, как в XIX веке, так и в наше время наносило и наносит ощутимый вред развитию эволюционного учения, вызывая в качестве ответной реакции на попытки показать незыблемость всех канонов теории Дарвина очередную волну антиэволюционизма и антидарвинизма.
Издревле одним из насущных для всего человечества вопросов -откуда произошел человек. Основоположником самой нашумевшей теории является Чарльз Дарвин, который в 1871 г. в своей работе «Происхождение человека и половой подбор» предложил вторую теорию о происхождении человека. Эта теория предполагала, что человек произошел от высших приматов — человекообразных обезьян — путем постепенного видоизменения под влиянием внешних факторов и естественного отбора.
Фактор времени — важнейший момент для теории Дарвина и неодарвинизма: Согласно геологии Лайеля времени для эволюции всегда было достаточно, и тот же фактор времени исключал экспериментальную проверку того, действительно ли существует изменчивость видов при изменении условий обитания, или следствием последнего является миграция либо гибель популяций.
Именно в силу своей непроверяемости с точки зрения методологии науки биологическая макроэволюция (от молекулы к человеку) не является научной теорией ил даже гипотезой, а представляет собой объект веры, и, по идее должна быть выведена за рамки науки.
Наибольшую озабоченность у последователей Дарвина всегда вызывали два пробела в цепи эволюции" — в основании и вершине филогенетического древа.
Имеется в виду зарождение жизни и происхождение человека, хотя и множество других ветвей роскошных филогенетических деревьев с человеком наверху всегда требовали подпорок, и держались лишь на энтузиазме и вере дарвинистов.
Однако эволюционисты всегда тщательно оберегали свою святыню -теорию Дарвина от критики, они склонны были поддерживать любые свидетельства своей правоты, даже заведомо неверные, по крайней мере, до того, как появится какая-то приемлемая замена.
1. Дарвин Ч. Происхождение человека и половой отбор. www.koob.ru.
2. Воронцов Н. Эрнст Геккель, который был большим дарвинистом, чем сам Дарвин. / Знание-сила, Номер 9/01. Пробуждение памяти, 2003 г.
3. Хунджуа А. Г. Из истории становления теории эволюции. / Православный образовательный портал «Слово», 2007 г.
4. Алексеев, В. П. В поисках предков. Антропология и история.-М.: Советская Россия, 1972.- 304 с.
5. Антропология: Хрестоматия/Авт.-сост.Т. Е. Россолимо, Л. Б. Рыбалов, И.А. Москвина-Тарханова; Акад. пед. и социал. наук, Моск. психол.-социал. ин-т; Акад. пед. и социал. наук; Моск. психол.-социал, ин-т.-М.; Воронеж: Ин-т практ. психологии: МО ДЭК, 1998.-(Библиотека студента).-411 с.
6. Хасанова, Г. Б. Антропология: Учеб. пособие для вузов/ Г. Б. Хасанова.-М.: КНОРУС,2004.-231 с.
7. Алексеев, В. П. От животных — к человеку: Факты. Наука. Легенды.-М.: Советская Россия,1969.-190,[2] с.:8л.
www.ronl.ru
Мерцалов Виктор Леонидович
Что нужно, чтобы объяснить происхождение человека? Найти как можно больше ископаемых останков его предковых форм, собрать их так много, чтобы они выстроились в непрерывную цепь, тянущуюся от обезьяны к современному человеку? Даже если бы и удалось сложить такую цепь, мы все равно не продвинулись бы ни на шаг к ответу на интересующий нас вопрос. Ибо ответ заключается не в том, чтобы понять происхождение морфологических признаков человека, обладание которыми ставит его в общий ряд животных видов, а в том, чтобы объяснить приобретение им того неживотного естества, которое позволило ему когда-то выйти из этого ряда, которое и делает его чем-то большим, нежели животное – человеком. По костям в лучшем случае удалось бы прочесть летопись его биологической эволюции, тогда как собственная его летопись начинается как раз там, где биологическая завершается. Точнее, она начинается тогда, когда его развитие выходит за рамки животной эволюции и перестает подчиняться ее законам. Поэтому, намереваясь уяснить себе свою «родословную», мы должны сосредоточить внимание не на картине антропогенеза, а на его логике; не на уточнении его хронологии и систематизации его окаменевших следов, а на его причинности. Мы не станем искать ответы на вопросы, «когда», «где» и «какие» эволюционные перемены пережила обезьяна, т.е. не будем и пытаться реконструировать живую историю ее очеловечивания. Наша задача – попытаться понять, «почему» и «как» совершились с ней эти перемены, т.е. попытаться выстроить некую умозрительную цепь причин и следствий, столь же отличающуюся от реальной картины событий, как, скажем, закон Кеплера – от реального движения планет.
Дочеловек
Восхождение обезьяны к человеку началось, как известно, с того, что она спустилась с дерева на землю. Почему? Некоторые авторы видят причину этого в том, что закрытые ландшафты (сплошные джунгли), в которых она изначально обитала в позднем миоцене (8-6 миллионов лет назад), из-за иссушения климата стали замещаться мозаичными (лесосаваннами) или открытыми (саваннами). Обезьяна, якобы, просто лишилась леса, отчего и оказалась в степи.
Не будем придираться к тому, что сроки вероятной аридизации и появления первых австралопитековых согласуются лишь с некоторой натяжкой. Сомнительна сама логика этой гипотезы. В самом деле, если обезьяна в интересующее нас время не была и анатомически, и поведенчески способна к наземному существованию, то исчезновение джунглей могло привести лишь к ее вымиранию. А если была, то ей незачем было ждать, когда саванна придет к ней. Она сама могла и непременно должна была отправиться покорять саванну, ибо саванна представляет собой более обильный пищевой резервуар, нежели джунгли. Надо полагать, в действительности с ней произошло примерно то же, что в свое время – с кистеперой рыбой, которая выбралась на сушу не потому, что обмелел океан, а потому, что на суше она нашла лучшие условия прокорма. Поэтому рост мозаичности ландшафта, быть может, и сыграл в этой истории некоторую вспомогательную роль, но никак не роль причины перехода обезьяны к наземному существованию. По-видимому, подлинная причина настолько же тривиальна, насколько и фундаментальна для всех форм жизни: стремление к освоению нового пищевого пространства.
Но равнина смертельно опасна для обезьяны. Природа не наделила ее ни мощными клыками, ни густой шерстью, ни стремительным бегом – ничем, что могла бы помочь ей защитить свою жизнь в схватке с хищниками, царящими на ней. Чтобы выжить на земле, она должна была восполнить то, что «недодала» ей природа — сама должна была найти средство защиты от своих естественных врагов. На земле же она его и нашла. Это – палка (рог, клык или кость крупного животного). Конечно, палкой обезьяна вряд ли могла убить саблезубого тигра, даже небольшого. Но, скорее всего, палка и не имела такого назначения. Обезьяне вполне достаточно было просто отпугнуть хищника, заставить отступиться, причем, быть может, не столько от боли вследствие полученного удара, сколько от необычности формы отпора. Ведь приемы пользования палкой не наследуются генетически. Им нужно учиться. А, следовательно, и хищникам, чтобы уметь адекватно реагировать на поведение жертвы, нужно было бы учиться контрприемам, чем, разумеется, ни один из них себя не утруждал. Столкнувшись же с необычным, «противоестественным» способом защиты, ископаемый хищник, как и многие современные, вполне мог предпочесть не рисковать, а поискать себе другую, «правильную», более «понятную» ему жертву.
Таким образом, палка страховала жизнь обезьяны. Но страховала лишь в том случае, если в момент опасности находилась в ее лапе. Искать подходящее орудие в критической ситуации у обезьяны, разумеется, времени не было. Палка, брошенная на землю в отсутствие врага, была бесполезна в момент его атаки. Поэтому обезьяна должна была усвоить привычку постоянного удерживания орудия. Спускаясь с дерева, едва коснувшись земли, она должна была в первую очередь позаботиться о своем вооружении. И не выпускать палку из лап, пока вновь не отправится на дерево. Коль скоро она выжила, можно заключить, что в свое время она срослась с орудием не менее тесно и органично, чем любое животное сращено со своими когтями или клыками. Так что представлять себе австралопитека, разгуливающего по саванне с пустыми лапами (а именно таким он нередко изображен в книжных иллюстрациях и музейных экспозициях) столь же нелепо, как, например, представлять себе саблезубого тигра, отправившегося на охоту, но забывшего свои зубы на месте последней лежки.
Палка защитила обезьяну, но вместе с тем явилась и помехой в четырехногом передвижении по земле. Бросить палку, не подвергнув риску свою жизнь, она не могла. Поэтому ей пришлось освоить двуногое хождение.
Неверно думать, будто обезьяна выпрямилась, чтобы освободить передние конечности. Напротив, она выпрямилась потому, что ее передние конечности были заняты. Заняты орудием. И оказались непригодны для опоры на них. Неверно полагать, будто прямохождение явилось причиной (или условием, или предпосылкой) орудийной деятельности. В этом случае оно само остается без причины. Напротив, оно – следствие первого знакомства обезьяны с орудием.
Приняв это во внимание, нетрудно указать тот поворотный пункт, в котором разошлись пути развития животного мира и предка человека. Эволюционной стратегией всего живого, как известно, является приспособление к среде своего обитания. Стратегией нашей обезьяны стало приспособление к орудию. Вначале к орудию обороны, затем (уже на других стадиях эволюции) — к орудию деятельности, наконец – к орудию труда.
Можно сказать, что изначально человек именно тем отличается от всякого животного, что приспосабливается не к условиям своего окружения, а к орудию, которым пользуется в этих условиях.
Перемена способа приспособления повлекла противоречивые последствия. С одной стороны, в адаптивном смысле она оказалась чрезвычайно выгодной, ибо наделила обезьяну иммунитетом к изменениям условий среды. Благодаря этому перед ней открылась возможность расселения в самых разных климатических и ландшафтных зонах, не ограниченная необходимостью биологической адаптации. С другой стороны, она вызвала в обезьяне необычные морфологические перемены, а именно: развитие мозга, кисти и ряд других связанных с прямохождением анатомических метаморфоз.
В литературе нередко отмечается, что «ортоградная локомоция» крайне неблагоприятна для обезьяны с точки зрения ее анатомии и физиологии. Природа, создавая четвероногое существо, «не рассчитывала» на вертикальное расположение его позвоночника. Невыгодно иметь ему и большую голову, и гибкую (а, следовательно, менее сильную) руку. Поэтому и возникает вопрос: как объяснить факт того, что естественная биологическая эволюция привела к столь биологически противоестественным последствиям? Теперь ответ становится очевидным. Это – последствия адаптации не к естественным условиям, а к фактору, самой обезьяной вычлененному из среды и в этом смысле – уже искусственному. Отсюда и их характер.
Итак, перед нами животное, но животное, не похожее ни на какое другое, уникальное в том смысле, что только его вектор эволюции ориентирован на очеловечивание. Такое животное, очевидно, заслуживает особого наименования. Назовем его – дочеловек.
В довершение его «портрета» остается определить формы его жизнедеятельности.
Его жизнь исчерпывается двумя формами отношений с окружающим миром. Во-первых, той, в которой совершается воспроизводство его индивидуального существования: добыча пищи, защита от опасности, отдых. Любой элемент внешнего окружения, с которым он при этом имеет дело, можно обозначить термином «объект» («О»). А если его самого назвать «субъектом» («С»), то эта форма отношений может быть записана в виде выражения «С — О». Кроме того, он находится в отношениях с другими долюдьми, благодаря которым воспроизводится биологический вид дочеловека. Это стадные и брачные связи, вступая в которые дочеловек всегда персонифицирует второго субъекта с точностью до отдельной особи. Их представим как отношения, имеющие форму «С — С».
Обе они — «С — О» и «С — С» — есть формы животного существования. Поэтому и наш дочеловек, не зная иных, остается всецело животным.
Его община есть стадо.
Предчеловек
Это, может быть, самая важная, критическая глава в истории человечества, хотя все в ней – наполовину.
Она начинается с того, что дочеловек открывает для себя возможность выделки каменного орудия. Древесные и костные орудия он к этому моменту уже наверняка умел создавать (как это умеют и легко этому обучаются и современные высшие обезьяны). Умел он и пользоваться камнем, в частности, для раскола костей и добычи костного мозга. Ему оставалось сделать лишь один шаг вперед и применить операцию «камнем по кости» к другому камню, т.е. освоить операцию «камнем по камню». Сделав этот шаг, он поднялся на следующую ступень по лестнице очеловечивания – стал предчеловеком.
Попробуем понять суть этого перерождения.
Предметом интереса литературы, посвященной каменному веку, является обычно сам камень. В ней можно найти подробное описание различных орудий, от простейших ядрищных галечных и чопперов до искусных резцов, наконечников и игл солютрейского периода. Авторы таких работ как будто пытаются нащупать, на какой стадии совершенствования техники выделки орудия рефлекторная деятельность животного превращается в сознательный труд человека. Исследуя развитие форм камня, пытаются понять развитие наших предков.
Такой подход к проблеме пока что не принес, да, пожалуй, и не способен принести желаемого результата. По своей логике он подобен античному парадоксу «Куча», когда критерий образования кучи не определен и даже неизвестно, можно ли его определить.
Мы поступим иначе: оставим камни в стороне и постараемся заглянуть под черепную коробку дочеловека на рубеже его восхождения на следующую ступень эволюции.
Дочеловек был первым существом, оценившим свойства острой грани камня, и первым, кто поднял камень, намереваясь извлечь из него такую грань.
Сам по себе камень не мог, разумеется, представлять для него никакого интереса. Дочеловек был животным, обезьяной, для которой камень – вещь совершенно бесполезная, биологически незначимая. Предметом его потребности были другие вещи, обладающие в его глазах непосредственной биологической привлекательностью: кость крупного животного, уже обглоданного хищниками и отделенная от скелета, которую можно перенести на камень и раздробить; обнаженный участок древесного ствола, сочащийся соком, и т.п. Но чтобы отделить кость от скелета, надо разрезать или перерубить сухожилия; чтобы обнажить участок ствола, надо соскрести кору. Для этого требуется острая каменная грань, а следовательно, сам камень. Тот факт, что однажды он взял в лапы камень с целью расколоть его, свидетельствует о том, что в его голове в результате многих случайных опытов сложилась ассоциация между образом камня и образом острой кромки камня; между образом острой кромки и образом того блага, которое она могла дать. Эта достаточно сложная для животного ассоциация обусловила перенос (индукцию) потребности в непосредственно значимых благах на камень и, тем самым, возникновение у дочеловека совершенно несвойственной обезьяне потребности в камне.
Однако следует учитывать, что представления всякого животного конкретны. Животное может воспроизвести в своей памяти образы тех предметов, которые видело, или событий, которые пережило. Поэтому возникает вопрос: образ какого именно из значащих предметов возбуждал в дочеловеке потребность в камне, коль скоро таких предметов (костей, деревьев и т.п.), причем, существенно разных, в его памяти витало множество? Совершенно очевидно, что таковым не мог быть только один элемент из этого множества, ибо иначе нам пришлось бы допустить, что дочеловек умел контролировать свою психику, сортировать образы, выделяя одни и подавляя другие, то есть, обладал не только невесть откуда взявшимся у него сознанием, но и самосознанием. На такое он, разумеется, был не способен. А значит, этот образ представлял собой некое обобщенное впечатление от всех предметов, с которыми ассоциировалась у него грань камня. Иным он быть не мог.
Но тогда иным, то есть уже не животным, предстает перед нами дочеловек как субъект такого необычного отражения действительности. Ибо подобный образ уже не имеет в этой действительности реального прообраза, ибо это уже абстракция от множества явлений конкретной действительности. Этот иной дочеловек и есть предчеловек.
Итак, что представлял собой тот образ, который будил в предчеловеке потребность в камне и побуждал его к работе над ним? О нем можно сказать следующее. Он возникает в психике предчеловека, когда предчеловек отвлечен от всех вещей, представляющих для него непосредственный биологический интерес, когда он не видит их, а перед его глазами лишь биологически нейтральный объект – камень. Он создается из материала представлений об этих вещах, которыми богата его память, но отражает в себе не какую-то одну из этих вещей, а то общее, что позволяет ему связать их в один образ, а именно – свою потребность в них. Это образ потребности предчеловека, сотканный из множества представлений о значимых для него вещах в отвлечении от них.
Такой образ не мог не возникнуть, ибо не будь его, предчеловеку не с чем было бы ассоциировать вид камня, а следовательно, у него не могло бы возникнуть и побуждения к обработке его. Но чтобы он возник, предчеловек должен был трансформировать в своей психике образы значимых вещей, привести их в движение, которое уже не являлось отражением их действительного движения, то есть в самодвижение, сводящее их в одно целое, а силой, управляющей этим их самодвижением, являлась потребность в их оригиналах, возбуждаемая видом камня.
В итоге психика предчеловека приобретает новое качество. Она как бы оживает, перестает быть зеркалом внешней реальности, в котором запечатлена картина, полностью подчиненная этой реальности и детерминированная ею. Эта картина меняется сообразно субъективному желанию предчеловека, наполняется образами, выражающими его потребность. Глядя на камень, он воспроизводит в своей голове весь остальной значимый для него мир, но воспроизводит его не таким, каким он существует в действительности, а таким, каким предчеловеку хочется, чтобы он был. В этот момент он уже господствует над этим миром, меняя его по своему желанию, но господствует лишь в своей голове. (Кстати сказать, и современный человек обладает над ним не большей властью).
Такой образ нужно, очевидно, назвать собственным именем, чтобы отличить от образа в животной психике. Назовем его – идеальный образ.
«Идеальное» — это особенность отражения внешнего мира в психике живого существа, состоящая в том, что объективная картина этого мира трансформируется сообразно потребности существа в нем. Образ становится идеальным, когда он, будучи животным по своему нейродинамическому субстрату и происхождению, приходит в самодвижение, не зависящее от своего прообраза, но подчиненное потребности субъекта. Можно сказать, что идеальное – это всегда искажение реальности, ложь о ней, но можно эту ложь назвать и фантазией, и воображением, и мечтой.
Термин «идеальное» является, как известно, одной из фундаментальных категорий философии, с которой связано много «идеального» же, то есть ложного и фантастического. Но, как видим, понять его суть на самом деле совсем не трудно. Мы не конструировали его определения – оно определило себя само, когда мы попробовали представить, что происходило в психике животного, берущегося за обработку камня: чтобы создать орудие, оно должно было создать в своей голове образ назначения этого орудия, то есть идеальный образ многих незримых для него в этот момент, невоспринимаемых им значащих объектов. Но стоит подчеркнуть, что хотя этот термин впервые возникает в качестве характеристики очень примитивного существа, его содержание нисколько не меняется и в приложении к современному человеку. Наше собственное мышление идеально в том же самом смысле, в каком было идеальным «мышление» предчеловека. Мы манипулируем в своем сознании образами внешнего мира гораздо искуснее него, мы с легкостью преобразуем их, разъединяем (анализируем, абстрагируемся), создаем новые, уже как будто ничем не связанные с внешней реальностью (синтезируем, обобщаем), но по сути своей все эти манипуляции имеют ту самую природу, которая впервые заявила о себе под скошенным лбом предчеловека.
Остается оговорить, что приобретение им способности к идеальному отражению вещей отнюдь не означало появление у него сознания. Сознания у предчеловека не было. Оно зародится впервые уже у другого существа на следующем витке эволюции. Его же идеальную способность можно назвать предсознанием.
Мы помним, что дочеловек непосредственно соотносил себя со своим окружением, не отделял себя от него. Палка не опосредовала его деятельности. Она воспринималась им как часть себя самого, как дополнительная сила своей лапы. Фому его жизнедеятельности выражало отношение «С – О».
Предчеловек делает первый шаг к выделению себя из природы. И происходит это тогда, когда он занят обработкой камня.
В самом деле, в этом процессе его усилия направлены на камень. Однако их значимой для него целью является вовсе не сам этот камень, и даже не орудие, которое можно из него извлечь, а то благо, которое идеально присутствует в его голове и которое он ожидает добыть с помощью орудия. Это идеальное благо есть отражение благ внешних, объективных. Именно с ними он соотносит себя, «трудясь» над камнем. Если формально выразить это отношение, то оно получит вид «С – Ор – О», где «Ор» — каменное орудие, а «С» и «О» — соответственно субъект деятельности, т.е. наш предчеловек, и объект его вожделений, т.е. потребное ему природное благо.
Такая запись удобна тем, что позволяет кратко определить предчеловека: «Предчеловек – это субъект, формой жизнедеятельности которого является „С — Ор — О“», — и наглядно представить его главное отличие от дочеловека, которое заключается в освоении им опосредованного отношения к окружающему миру: прежняя непосредственная связь «С – О» здесь как бы разрывается вклинившимся в нее орудием.
Но следует подчеркнуть, что его отношение с природой имеет опосредованный характер только тогда, когда он занят выделкой орудия. Едва это занятие завершается, и он с уже готовым орудием отправляется на промысел, непосредственный союз с ней восстанавливается. Используя орудие, он не ощущает его чем-то внешним себе и вновь, как и дочеловек, как и всякое животное, оказывается целиком растворен в окружающем мире, не отличая себя ни от какого из его явлений. Вся его деятельность, устремленная на добычу необходимых благ, а не на камень, остается непосредственной и имеет животную форму «С – О».
В связи с этим уместно вспомнить знаменитый тезис Ф. Энгельса: "… Труд создал самого человека" (К. Маркс, Ф. Энгельс. Соч., т. 20, с. 486). Трудным делом, т.е. собственно «трудом», для предчеловека было, конечно, не изготовление орудия, выводящее его из животного состояния, но почти не требующее усилий, а как раз вся та его деятельность, в ходе которой он вновь превращался в обезьяну. С этой точки зрения можно сказать, что роль труда, пожалуй, была несколько завышена Энгельсом. К тому же, пока мы имеем дело с предчеловеком, называть его занятия «трудом» ничуть не больше оснований, чем искру идеальности в его голове – сознанием.
Изготовление орудия не поглощало ни больших сил, ни времени. Но вместе с тем оно коренным образом изменило уклад жизни дочеловека, ставшего предчеловеком. Дочеловек был существом, мигрирующим по саванне в поисках свежей и обильной растительной пищи. Палку или рог он мог найти для себя повсюду. Предчеловек, используя камень, оказался привязан к месту россыпи камней – к берегам рек и озер. Мигрировать он уже не мог, поскольку найти подходящий камень в степной траве или лесу совсем не просто. Таким образом, кочующий дочеловек, освоив «ремесло каменотеса», превратился в оседлого предчеловека.
А оседлый образ жизни принуждает к перемене рациона. Истощая запасы растительной пищи вокруг своей стоянки, предчеловек оказывался вынужден все более переходить на пищу мясную. А значит, из собирателя превращаться в охотника.
Но еще более существенно меняется характер отношений предлюдей внутри их сообщества. Дочеловек, как уже говорилось, жил стадом. Место каждой особи в стаде жестко регламентировалось ее собственными природными качествами, прежде всего силой, возрастом, полом. Привычка к удерживанию палки, служащей для защиты от внешних опасностей, едва ли могла сколько-нибудь повредить порядку внутристадных отношений. Но предчеловек селится там, где производит орудия. А значит, орудие оказывается внесено в стойбище, т.е. становится элементом, сопровождающим жизнь предчеловека внутри сообщества. К тому же предчеловек делается охотником, видящим в своем орудии не только предмет обороны, но и оружие нападения. И теперь любая стычка предлюдей – а в стаде стычки возникают во множестве по самым разным поводам – может закончиться парадоксальным для всех ее участников образом: слабый, но вооруженный, одерживает верх над безоружным сильным, молодой – над авторитетным старшим. Невозможные прежде исходы этих стычек расшатывают устои стадной жизни. Каменное оружие оказывается несовместимым со стадным укладом. Оно его ломает. Но не может взамен него создать никакого другого. Стадо распадается, не находя новой основы единства.
В будущем, на следующей ступени развития, формой коллективизма наших предков станет племя. А как назвать общину, уже не являющуюся стадом, но еще не ставшую племенем? Назовем ее – предплемя.
Итак, мы бегло познакомились с существом, наполовину выделившим себя из природы, овладевшим предсознанием и живущим в предплемени. Это — предчеловек.
Человек социальный
История предчеловека, если судить о ней по сохранившимся материальным следам, выглядит как история его орудия. Между тем, совершенствование орудия есть следствие совершенствования способности к созданию идеального образа цели деятельности. За сотни тысяч лет упражнений с камнем предчеловек вначале научился представлять себе то, что хотел сделать и, наконец, научился делать то, что представлял. В итоге его господство над внешней природой, совершающееся в голове, осуществилось в виде господства над материалом орудия. Овладение умением конструировать цель сначала в голове, а затем достигать ее на практике – вот что составляло главное содержание его истории.
Но каким бы искусным ни становилось со временем орудие, свидетельствуя о развитии его нового таланта, оно, будучи всего лишь орудием, мертвой вещью, не могло сделать из полуобезьяны человека. Для этого требовалось нечто иное. И этим иным явилось «изобретение» предчеловеком «орудия» с неограниченными возможностями, «орудия», совершеннее, универсальнее и эффективнее которого ни у него, ни у современного, ни у будущего человека никогда не было, нет и, наверное, не будет. Он «открыл», что наилучшим орудием является не камень и не какая-либо вещь вообще, а – другой предчеловек. Этим «открытием», поднявшим его на следующую ступень очеловечивания, и завершилась его собственная история.
Разумеется, это не было «открытием» в академическом смысле слова. Новый способ деятельности явился не теоретическим, а практическим достижением предчеловека.
Как известно, самый примитивный вариант организации коллективной деятельности строится на принципе: целью каждого является то, что составляет цель всех. В этом случае каждый стремится к общей цели самостоятельно, независимо от действий соседей. Так охотятся волки, так защищаются муравьи, так оборонялся и дочеловек, приемы которого были унаследованы предчеловеком. Более совершенный способ предполагает разделение общей цели на отдельные частные задачи, причем такие, что исполнение любой из них, если не исполнена какая-то другая, лишено смысла, и лишь исполнение их всех вознаграждается желаемым итогом. Примером может служить засадная охота, кода одни – загонщики – гонят животное, не убивая, а другие — сидящие в засаде — охотятся, не двигаясь с места. Засадная охота известна и животным. И предчеловек, став охотником, надо полагать, тоже освоил ее. Но не инстинктивно – ибо какой же охотничий инстинкт может быть у травоядного по своей родословной животного? – а благодаря обретенному им дару целеполагания. Строя идеальную цель при обработке орудия, предназначенного для охоты, он обучался построению цели и самой охоты; выбирая направление и силу удара по камню, он тем самым уже упражнялся в выборе средств достижения цели. Раскрыть секрет засадной охоты ему, видимо, было не трудно. А практикуя ее, он постигал искусство разделения общей цели на частные для достижения лучшего результата.
Однако не только охота, но почти всякая деятельности в сообществе предлюдей совершалась коллективно. А значит, любую из них – отражение нападение хищника или другого предплемени, переправу через реку, рыбную ловлю или поиск новой пещеры – можно было организовать более эффективно, используя технику разделения цели. В этом случае отношение между ее участниками принимает форму «С1 – С2 – О», где «С1» – любой член сообщества, испытывающий потребность в благе «О», а «С2» — любой другой его член, выполняющий ту часть задачи по приобретению этого блага, которую не выполняет первый субъект С1. Он же играет по отношению к первому субъекту роль «орудия» в прежней форме добычи блага «С – Ор – О».
Это новая форма жизнедеятельности, и предчеловек осваивает ее по той же причине, по какой на протяжении всей своей истории совершенствовал орудие: она повышает эффективность его усилий, она более продуктивна.
Как следует назвать эту форму? Ее имя лежит на поверхности. В самом деле, как было сказано, «С1» – это какой-то член сообщества. Он – носитель потребности в объекте «О». Движимый этой потребностью, он вступает в отношение с другим членом сообщества «С2». В этом отношении совершается разделение задач каждого из них. Но какой именно «другой член сообщества» исполняет роль «С2»? Очевидно, любой, кто способен справиться с отводимой ему задачей. То есть тот субъект, который фактически будет играть эту роль, будет в этом качестве представлять не себя самого, а любого другого дееспособного члена сообщества. И вступая в отношение с ним, первый субъект, тем самым, в его лице оказывается в отношении со всей своей общиной. Отсюда и название этого отношения – общественное отношение. Или, если воспользоваться латынью, – социальное.
Таким образом, форма «С1 – С2 – О» есть форма социального отношения. А предчеловек, становясь субъектом этой формы — «С1» — становится социальным субъектом. Или – социальным человеком.
Время не изменило этой формы. И сегодня она остается такой же, какой была в момент своего возникновения. Поэтому, характеризуя ее, мы можем иллюстрировать свои суждения примерами из любой эпохи – как из давно минувшей, так и современной нам. Попробуем кратко изложить ее содержание.
Форма социального отношения конкретна. Ее конкретность выражается в конкретности каждого ее элемента. Опишем их.
«С1» — субъект социального отношения. Он – носитель потребности в объекте «О», что делает его активной стороной, инициатором этого отношения. Его конкретность заключается в том, что это единичный, живой, реальный человек. Двое и более людей не могут вместе представлять собою первого субъекта, поскольку их потребности, как бы ни совпадали, всегда хоть в какой-то мере различаются, а если и оказываются тождественными в данный момент, всегда могут разойтись в следующий, что создают неопределенность, исключающую возможность ее – этой «общей» потребности — удовлетворения. Потребность же, которую нельзя удовлетворить или которой не сопоставлен конкретный объект ее удовлетворения, не может служить побуждением к вступлению в социальный контакт. (Отсюда вытекает, в частности, что никакая община, никакой коллектив, никакая группа, в которой хотя бы два человека умеют отличать себя друг от друга, не могут являться субъектами социальных отношений).
«С2» — существо пассивное, безликое и не имеющее никаких потребностей. (В этом смысле он подобен товаровладельцу, описанному К. Марксом как персонаж, предлагающий на рынке любой товар, будто не испытывая собственной нужды ни в одном из них). Его назначение – обеспечить первого субъекта необходимым ему благом (изначально – выполнить свою часть задачи по приобретению этого блага). Он — это все производящее общество. Но человек вступает в отношение с обществом не тогда, когда соотносит себя со многими людьми, а тогда, когда, вступает в отношение с одним, олицетворяющим многих. Поэтому конкретность «С2» заключается в том, что он, как и «С1», — живой, телесный человек, но выступающий не от своего лица, а от лица всех остальных людей, под маской «человека вообще», и оттого своего лица не имеющий.
«О» — «объект», т.е. благо, искомое первым субъектом, конкретен с точностью до потребности этого субъекта. (Современный пример: покупая пакет молока, человек не согласится взять вместо него пакет кефира, но какой именно из стоящих рядом пакетов молока будет ему предложен – ему все равно, поскольку, хотя в физическом смысле они – вещи разные, как предметы потребления они отождествляются им, являясь в его глазах одним и тем же объектом).
Социальное отношение есть отношение потребительское. Все, что производится в рамках социальной жизнедеятельности, производится ради потребления. Причем, с точки зрения распределения ролей, производителем является «С2», а социальный субъект («С1») в конечном счете выступает в роли потребителя, и только. Изначально предметом его потребления являлись жизненно необходимые блага, со временем они дополнились благами духовными и предметами роскоши. В этом смысле, например, заядлый балетоман или запойный книгочей ничуть не выше в своем развитии кроманьонца, а лишь изощреннее его, ибо природа и того, и другого исчерпывается потреблением.
Возможности потребления, которые открывает перед социальным человеком эта форма жизни, поистине безграничны, ибо в его распоряжении всегда был и остается «С2», т.е. все его общество, в наши дни – все человечество со всей его производительной мощью. А значит, в рамках социальной формы жизни человек – каждый человек! — может быть полностью, исчерпывающе удовлетворен во всех своих потребностях.
В связи с этим следует заметить, что тезис о «неограниченных человеческих потребностях» и «ограниченных природных ресурсах» весьма сомнителен. На самом деле ресурсы природы неизмеримо превосходят объем всего, что способен потребить на своем веку социальный субъект. Равно как и все субъекты вместе взятые за всю свою историю. «Границу» природным ресурсам кладет лишь человеческая глупость и невежество, неумение понять, как ими воспользоваться. (Пример: использование нефти в качестве топлива – равносильное тому, чтобы, по словам Д. Менделеева, «топить ассигнациями», — и неумение овладеть термоядерным синтезом). А значит, границы эти со временем будут расширяться. До тех пор, пока человечество не ощутит предела своего насыщения.
Каждая форма жизни в истории человека в потребительском смысле — тупиковая. Когда в тупик зашла практика подбирания наиболее удобного орудия, применявшаяся дочеловеком, он вынужден был подняться на следующую ступень эволюции – ступень создания орудия. Когда его мастерство обработки камня исчерпало возможности камня, он взошел на ступень социального существования. Всякий шаг вперед позволял ему поднять уровень своего потребления и только с этой целью совершался. Наконец, новый способ жизни принес ему гарантию окончательного разрешения этой главной проблемы, унаследованной им из своего животного прошлого. Социальная практика позволяет полностью удовлетворить животное в человеке. Благодаря этому она и была им усвоена. В ней завершается дочеловеческая история, она – ее тупик. Но вместе с тем и условие, и предпосылка восхождения на вершину собственно человеческого существования, о чем пойдет речь ниже.
Социальное отношение есть отношение безразличия человека к человеку. Нередко термин «социальное» ассоциируется с представлением о некоей врожденной тяге людей друг к другу и ставится в связь с понятиями «помощь», «забота», «защита» и проч. Ничего подобного это понятие не предполагает. Внимание «С1» вслед за потребностью всегда ориентировано на объект «О». «С2» ему необходим, но кто именно будет играть эту роль – ему совершенно безразлично. (Кто изготовил вашу мебель, кто испек для вас хлеб, кто ведет трамвай, на котором вы едете – ни имена, ни судьбы этих людей вас никогда не интересовали, они всегда были столь же безразличны вам, как и вы – им). В этом заключается совершенство социального отношения. Ибо только безразличие является нержавеющей связью, которая не прерывается от перемены эмоциональных отношений людей – от перерастания приязни во враждебность, уважения – в презрение, потребности в сближении – в отторжение. Только безразличие обладает универсальностью, позволяющей любому человеку войти в контакт с любым другим, а следовательно, объединить всех людей, независимо от их расы, национальности, веры, убеждений и прочих второстепенных в сравнении с определением человека как «человека» признаков.
Обратим внимание на то, что расхожая фраза: «Семья – ячейка общества», — с этой точки зрения также оказывается лишена всякого смысла. Мы помним, что дочеловеку, как и животным, свойственна форма отношения «С – С», в которой первый субъект всегда персонифицирует второго и строит свое поведение в зависимости от того, кого он распознает во втором субъекте. Это биологическая форма жизни, в которой воспроизводится животный вид. (В социальной форме, напомним, воспроизводится существование индивида). От дочеловека она наследуется и предчеловеком, и социальным человеком. Именно в ее рамках социальный человек создает семью, завязывает дружеские связи или проникается к кому-то неприязнью. Это гораздо более древняя сфера жизни, чем сфера социального бытия и «ячейкой» последнего она никоим образом быть не может.
Однако от характеристики социального союза вернемся к моменту его возникновения.
У предчеловека не было речи. В «общении» с камнем он пользовался языком, понятным камню – языком физического воздействия, ударов. Во взаимодействии с себе подобными он ограничивался языком животного общения, ибо ему нечего было сказать им сверх того, что позволял выразить этот язык.
Социальный человек оказывается в принципиально иной ситуации. Ему нужно уметь управлять своим живым «орудием» — другим человеком. Нужно уметь сообщить ему цель, идеально сложившуюся в своей голове, и объяснить его часть задачи. Ни животный язык, ни тем более язык силы для этого не пригоден. Ему, наконец, оказалась нужна речь.
Все предпосылки возникновения речи к этому моменту уже сложились. Предчеловек умел издавать различные звуки не хуже, чем это умеют делать современные обезьяны. Переход на мясную пищу повлек за собой атрофию челюстной мускулатуры и редукцию нижней челюсти, что дало ему возможность артикулировать. Идеальный образ, который он мог сообщить другому, уже присутствовал в его мозгу. Потребность в освоении социального способа жизни была не менее остра и актуальна, чем для его предков – потребность в освоении саванны или каменного орудия. Не приобрести речи он не мог.
Главная трудность для него заключалась не в том, чтобы научиться говорить, т.е. произносить звуки членораздельно, а в том, чтобы звук (каким бы он ни был из-за несовершенства гортани), изданный им с намерением направить другого к некоторому определенному действию, был правильно понят этим другим. Проблема возникновения языка – это прежде всего проблема возникновения смысловых стереотипов слов. Но эта проблема сама собой решилась в ходе практического взаимодействия людей. Логика этого решения, по-видимому, заключалась в следующем. Первый человек издавал звук, чтобы побудить другого к некоторому действию. Этот звук не мог быть похож ни на какой звук животного языка, ибо иначе он заведомо не был бы интерпретирован вторым так, как этого хотел бы первый. Допустим, второй в ответ совершал именно то действие, которое от него ждал первый. Тогда в следующий раз в подобной ситуации первый издавал тот же звук. В его голове ассоциативно связывались образ звука и образ действия второго. Звук для него наполнялся смыслом, но этот смысл, подчеркнем, создавало не то намерение, из которого он исходил, произнося свою «команду», а реакция второго. Иначе говоря, первый видел, как понимает этот звук второй, и впредь сам понимал его так же. То же самое происходило и в психике второго, когда он заступал место первого. Но с самого начала второй мог совершить не то действие, которое ожидал первый. В этом случае опыт выходил наполовину неудачным. Наполовину – потому, что тогда это иное действие получало свой знак в произведенном звуке. А поиски звука для нужного действия надо было продолжать, пока он не был бы найден, т.е. пока второй не среагировал бы на него так, как того ждал первый.
Чем принципиально отличается человеческая речь от «языка» животного общения? Прежде всего, тем, что они возникают и исполняют свое назначение в совершенно разных, непересекающихся сферах жизнедеятельности: первая – в той, в которой осуществляется воспроизводство индивидуального существования субъекта («С1 – С2 – О»), а второй – в сфере видового воспроизводства («С – С»). (Сходство левой части формы социального отношения и животной формы — «С – С» — чисто внешнее: как уже говорилось, «С2» всегда безлик, тогда как второй субъект стадной формы всегда персонифицирован). Они служат разным целям природы: первая – выживанию отдельной особи, второй – выживанию биологического вида в целом. Кроме того, слово является знаком идеального образа, животный сигнал – знаком образа чувственного. Слово всегда ориентировано на другого субъекта и является побуждением его к действию (позже – к размышлению). Крик (поза, мимика, жест) животного есть его собственное действие, выражающее его внутреннее состояние и, как правило, не предполагающее ни реакции другого существа, ни даже его наличия (животное пользуется средствами стадной коммуникации и тогда, когда находится вне стада). Наконец, упомянем еще одно показательное отличие: «знаки человеческого языка могут замещать друг друга», тогда как «ни один зоопсихолог не наблюдал у животного двух разных звуков для того же самого состояния или сигнализирующих о том же самом». (Б. Поршнев. «О начале человеческой истории»).
Возникновение речи знаменует собой возникновение качественно нового способа взаимодействия субъектов – взаимодействия на уровне идеальных продуктов психики. Люди начинают обмениваться идеальными образами, и это уже обмен мыслями. Первое слово уже несет в себе и первую мысль. За счет слова субъективное идеальное становится объективным фактом для другого, объективируется вовне создавшего его субъекта. Это объективированное, реально влияющее на жизнь и практику людей идеальное и есть сознание.
Теперь нетрудно понять, как решается старая, навязчивая загадка: что возникло раньше – слово или мысль? Ответ прост: понятие «мысль» (или «сознание») не следует отождествлять с понятием «идеальное». Последнее по объему гораздо шире первого. Идеальное, т.е. способность приводить во внутреннем плане психики образы внешних вещей в самодвижение (за счет усилия, создаваемого потребностью в их оригиналах), было свойственно и предчеловеку. Теперь, благодаря речи, идеальное, возникшее в голове одного человека, получает «публичное» выражение и становится фактором, определяющим поведение каждого члена человеческой общины. Только теперь оно и становится сознанием. Человеку уже было что сказать другим, когда он готовился произнести первое слово. Без слова его идеальный образ еще не был мыслью. Он стал ею в тот момент, когда прозвучало слово.
Но обретение сознания отнюдь не означало обретения и самосознания. Благодаря практике социального существования, практике соотнесения себя с окружающим миром через другого субъекта («С2»), человек смог окончательно выделить себя из природы и осознать ее как нечто внешнее себе. Но отделять себя от этого «другого», от себе подобных он еще не умел. Ничто пока не разорвало его непосредственной связи с другим субъектом (С – С) ни в форме социального взаимодействия, ни в форме биологического существования. Поэтому его сознание оставалось непосредственно общинным. Свое «Я» он отождествлял с «Я» всей общины, не ощущая никакого различия между собой и ею. (Память об этом еще настолько свежа в нас, что и сегодня нам порою трудно настроиться думать иначе, чем все).
А как была устроена эта община?
Предчеловека мы оставили в весьма драматичный момент его истории. Предплемя распадалось под ударами каменного орудия, и объединяющих уз это орудие ему не сулило. Чтобы уцелеть, предплемени необходимо было найти новую основу объединения. Такой основой и явилась социальная практика. Люди вновь оказались необходимы друг другу, но не потому, что того требовал инстинкт, не ради продолжения рода или выживания за счет коллективной обороны, не потому, что их связывали кровные узы, тем более не из желания общения и не по причине взаимного влечения, а потому, что каждый нуждался в удовлетворении своих потребностей. Социального субъекта («С1») интересует только благо «О». Второй субъект («С2»), как уже говорилось, ему безразличен настолько, что окажись на месте второго любой другой, первый не заметил бы подмены. Но желанное благо он мог получить только из рук второго. Без «С2» он обойтись не мог, и поэтому оказался привязан к нему с той же силой, с какой сам связан своими потребностями. Для него заинтересованность во втором была равновелика заинтересованности в самосохранении. Крепче и надежнее этой связи не было ни в стаде долюдей, ни тем более в предплемени, ибо ее источником является эгоистичная личная потребность человека. Союз людей, в котором каждый приобретает для себя жизненно важные блага посредством другого, назовем племенем. Племя – это и есть социальная форма общности людей.
Обратим внимание на одно обстоятельство, важное для понимания будущих перемен в человеческом общежитии: в племени нет власти. Никто не властвует ни над кем уже потому, что никто не умеет отличать себя от другого. Хотя племя и устроено по иерархическому принципу, но его структура обусловливается распределением функций (частных задач) между членами племени, а вовсе не распределением властных полномочий.
Итак, социальный субъект – это существо, определяющей формой жизнедеятельности которого является форма «С1 – С2 – О». (Досоциальные формы им, разумеется, тоже не утрачены, но не они создают его лицо). Осваивая эту форму деятельности, он невольно овладевает сознанием и речью, тем самым превращаясь из предчеловека в человека разумного.
Это еще неполноценный человек. Самосознания у него еще нет.
Социальный союз людей – племя.
Личность
Следующий шаг в своем развитии человек делает тогда, когда овладевает практикой межплеменного обмена.
Внутри племени обмен продуктами деятельности его членов изначально был невозможен, поскольку никто из них не видел в своем соплеменнике существа, отличного от себя. Меняться было не с кем. В племени «все было общее»: то, чем владело племя, принадлежало каждому; то, чем владел один, принадлежало всем. Поэтому первые случаи обмена были возможны только между чуждыми друг другу племенами. Умея отличать себя от внешней природы, каждый человек умел отличать себя и от представителя чужого племени как части этой природы. А предмет обмена давал ему социальный способ производства благ, позволяющий, благодаря своей эффективности, создавать избыток предметов потребления.
Вначале случайный и эпизодический, межплеменной обмен со временем становится регулярным, а затем, став формой привычного поведения людей, из сферы межплеменных отношений проникает в среду племени. Новая форма поведения, очевидно, имеет вид «С1 – О – С2», где «С1» — обладатель блага «О», предназначенного для обмена с субъектом «С2», а «С2» — человек, олицетворяющий всех, кто испытывает потребность в «О», кто способен ответить на предложение «С1», т.е. общество людей, подобных «С1».
Еще не умея отличить себя от своих соплеменников, человек отчетливо видел разницу между предметами, переходящими при обмене из рук в руки. Это различие вещей вынуждало его к осознанию различия между ним и тем, с кем он вступал в обмен: воспринимая другую вещь именно как другую, отличную от своей, он и ее обладателя не мог не воспринять именно как другого, отличного от себя. (Нечто подобное можно наблюдать в процессе развития ребенка. «Даже много времени спустя после того, как он вполне овладевает местоимением „я“ и перестает путаться в грамматических формах, дошкольник не умеет отделять свои личные качества от предметных. Он еще не вполне разграничивает „Я“ и „мое“; свои сходства и различия с другими детьми он часто определяет по наличию или отсутствию каких-то предметов, игрушек, вещей». (И. Кон. Открытие «Я».- М., Политиздат, 1978. с. 264). Впрочем, такое восприятие своего отличия от других свойственно и взрослым. "… Общественное отношение самих людей… принимает в их глазах фантастическую форму отношения между вещами", — писал К. Маркс, характеризуя отнюдь не детское и не племенное мировосприятие, но современный еще и ему – а во многом и нам – способ теоретического мышления. (К. Маркс, Ф. Энгельс, ПСС. т. 23, с. 82)). Подобно тому, как опосредованное отношение к окружающему миру позволило вначале предчеловеку, а затем (окончательно) социальному человеку выделить себя из этого мира и осознать его как нечто внешнее себе, постсоциальная форма деятельности открывает перед человеком возможность выделения себя из социальной среды обитания, осознания других людей именно как других, внешних себе и отличных от себя. Благодаря этому человек впервые обретает самосознание, собственное «Я», и, тем самым, становится личностью. Поэтому постсоциальную форму существования назовем личностной.
(Личность – это человек, сознающий свою отдельность от любого другого, сколь угодно близкого, человека. Вновь обращаясь к ребенку, заметим, что в онтогенезе он проходит те же стадии развития, которые пережили и наши недавние предки: и он, уже будучи вполне сознательным, говорящим и, так сказать, «социально деятельным» существом, какое-то время еще не умеет именовать себя в первом лице, не догадывается о суверенности своего существования. И он сначала отличает себя от чужих, посторонних людей, и лишь затем от своих родных. Наконец, и он приходит к осознанию своего «Я» не умозрительным путем, а путем практической деятельности в той же форме «С1 – О – С2», где в качестве опосредующего объекта выступает продукт его собственных стараний, предъявляемый взрослому в обмен на похвалу – башня из кубиков, рисунок, пластилиновый человечек и т.п.)
Историческое перерождение социального человека в личность обусловило закат племенной организации людей. Становясь личностью, человек дистанцируется от любого другого человека, а следовательно, от всех, от всего племени. Оставаясь среди соплеменников, он выходит из прежнего союза с ними. В результате племя рассыпается на множество человеческих частностей. Если «обществом» («С2» в выражении «С1 – С2 – О») для социального человека было его племя, то «общество» личности («С2» в выражении «С1 – О – С2») не имеет границ. Архипелаг племен, каким являлось человечество на социальной ступени развития, сливается в единый материк. Форма коллективизма личности – человечество в целом.
В форме «С1 – О – С2» мы впервые встречаемся с существом («С1»), производящим некое благо («О») не для собственного потребления, а для потребления его другим человеком («С2»). Это особого рода деятельность, которую, чтобы отличать от любой другой, назовем словом «труд».
Нетрудно заметить, что такое ее наименование хорошо согласуется с терминологией классической политической экономии, в которой «труд» — это процесс производства товара, т.е. блага, создаваемого именно для обмена, а не для собственного потребления. Тем самым мы получаем возможность указать момент зарождения товарного производства. Но, с другой стороны, это словоупотребление весьма непривычно, ибо в этом случае следует признать, что деятельность социального человека трудом не является. Впрочем, это старая проблема, на которую общественная наука лишь по неряшливости не обращает внимание. Ведь «труд», о котором, например, повествует Маркс, анализируя его двойственный характер и видя в нем субстанцию стоимости, и «труд» обезьяны, на котором, вслед за Энгельсом, синтетическая теория строит свою концепцию антропогенеза, тем более «труд» пчелы или бобра, с которым то и дело встречаешься в литературе – не более чем омонимы. Деятельность дочеловека («С – О»), предчеловека («С – Ор – О»), человека социального («С – С – О») и постсоциального («С – О – С») различаются настолько глубоко, что каждая из них должна была бы иметь собственное наименование. Однако этого нет, и поэтому приходится выбирать, в каком случае использовать термин «труд». Как сказано, мы его резервируем для личностной формы деятельности.
Итак, труд возникает лишь на личностной ступени развития человека.
Каково же его назначение?
Едва человек начинает сознавать свое «Я», едва констатирует: «Я есть!», — как перед ним встает вопрос: «Кто я?». Точнее: «Кто есть именно я – „Я“ в отличие от любого другого человека?». Именно труд и дает ему ответ на этот вопрос.
В самом деле, человек не может удовлетвориться созерцанием своего «Я» лишь в своем воображении, ибо такое созерцание способно послужить основанием не более чем для мнения о себе. Но всякое мнение – в равной мере, как о себе, так и о внешнем мире – не стоит и гроша ломаного, пока не получает подтверждения своей истинности. То есть, пока не превращается в знание. А получить подтверждение (или опровержение) своему мнению о себе человек может только от другого человека. Причем, подтверждение тем более объективное, чем больше он сам этому человеку безразличен. Следовательно, от человека, олицетворяющего собою всех людей, и в его лице — от общества. Но для этого он должен предъявить другим людям свое «Я» зримым для них образом. Он должен воплотить это «Я» вовне себя, в отчуждаемом от себя объекте. Таким объектом и является продукт его труда.
В этом и заключается назначение труда. Он служит средством самореализации, самоопределения личности. Человек и для других, и для себя в конечном счете есть только то, что он есть в итоге своего труда. В этом смысле можно сказать, что труд есть способ существования личности.
Следует, однако, иметь в виду, что неживой материал природы, как бы он ни был преобразован в процессе труда, не способен отразить в себе личностное, т.е. собственно человеческое начало в человеке. Как в зеркале мы видим лишь свой физический облик, так и в любом продукте физических усилий человека – будь то вещь, слово, жест или звук, извлеченный музыкантом из инструмента – запечатлевается лишь само это физическое усилие. Такой продукт – только знак, посредством которого создавший его выражает свое внутреннее «Я» внешним образом. Зеркалом человеку служит только другой человек, а не вещь. Причем, социальное зеркало настолько же не способно отразить в себе личность, насколько зеркало животной психики – социального субъекта. Как человек, слышащий слово, воспринимает в нем не тот смысл, который вложил в него говорящий, а лишь тот, который сам связывает с ним, так и социальный субъект не в состоянии увидеть в личности никого, кроме себя самого. Поэтому зеркалом личности может служить не просто «общество», не тот «С2», который фигурирует в формуле социального бытия «С1 – С2 – О», не «социум», а только общество личностей же. В той мере, в какой различны социальный человек и личность, различны и их общества.
К сожалению, современная общественная наука не умеет различать социального человека и личность. (Выражение «социальная личность», звучащее примерно как «разумное насекомое», можно встретить в любой публикации). Между тем, это не просто два разных, но два противоположных по своей природе и способу существования естества человека.
Социальный субъект – это переходная ступень от полуживотного, каким являлся предчеловек, к полноценному человеку. Смысл его существования заключается в том же, в чем и смысл существования всякого животного – в потреблении. Человеческих черт на его лице немного. Социальный человек – потребитель. Напротив, личность – творец. Смысл жизни личности – в творчестве, созидании и самоотдаче. Определить свое «Я» для себя самого личность может, только осуществив его в продукте труда вне себя для другого. Поэтому производство, творчество, в противоположность потреблению, представляет собой единственный способ самоутверждения и самовоспроизводства личности.
Стратегия развития жизни от дочеловека до социального человека включительно есть стратегия приспособления к орудию деятельности. Орудие обусловливает необходимость приобретения сознания, когда орудием становится другой человек, но оно обусловливает и верхний предел совершенствования разума человека, которым является граница его потребностей. Социальный человек мыслит в этих границах. Его орудие, следовательно, и средство господства над орудием, сознание, служит его потребностям, не более. Полностью удовлетворенному в своих потребностях социальному существу мыслить делается незачем.
Но появление личности ломает эту стратегию. Как когда-то дочеловек изменил закону приспособления к среде, благодаря чему выделился из животного мира, так и личность изменяет закону приспособления к орудию, выделяя себя из мира социального. Она не приспосабливается ни к чему, точнее, ни к чему, кроме себя – она воссоздает себя внешним и зримым для себя и для всякого другого человека, ставшего или хотя бы становящегося личностью, образом. Она творит мир «по образу и подобию своему», и в этом творчестве не ограничена ничем, кроме своих бесконечно расширяющихся возможностей.
В начале параграфа говорилось о том, что личностная форма деятельности складывается в ходе обмена. Отсюда может показаться, будто труд является возмездной деятельностью. Это верно, но лишь применительно к начальному периоду становления личностной формы. Как и в случае приобретения сознания, которого предчеловек не искал для себя, но вынужден был усвоить, социальный человек вовсе не стремится стать личностью. Для этого перерождения ему нужен стимул, которым и является возмездное производство, обеспечивающее расширение потребительского пространства. Но осознав свое «Я», он не может оставаться в зависимости от потребностей других людей. Продукт труда, созданный в расчете на эти потребности, является вещественным выражением скорее именно их, этих потребностей, тогда как цель личности заключается в выражении своего индивидуального, сокровенного «Я». Это противоречие социального и личностного начал в человеке вполне естественно для исторического периода рождения личности. Оно может быть разрешено только за счет полного удовлетворения потребностей социального существа, живущего в человеке. Только тогда будет исчерпано назначение социальной формы жизни и устранятся ограничения на развитие личностной. А труд раскроется в своем подлинном содержании и сможет совершаться не ради извлечения материальной выгоды, а ради полноценного самоопределения своего творца.
Сегодня такая перспектива может показаться утопичной. Многие убеждены, что социального субъекта насытить невозможно (на этот счет уже было сказано несколько слов выше) и что человек никогда не станет тратить свое время и силы, не рассчитывая получить взамен чего-то, что он мог бы присвоить и потребить. В условиях социальной (потребительской) нищеты, фактически господствующей в мире, это убеждение вполне естественно. Но, к счастью, в нем нет логики, а значит, у человека все же есть перспектива. К тому же нетрудно указать причины, обусловливающие то убогое «общественное бытие», которое и порождает подобное скептическое «общественное сознание». И убедиться в том, что эти причины временны, преходящи.
Чтобы это сделать, нам придется раздвинуть рамки традиционного повествования об эволюции человека и коснуться темы, обычно лежащей далеко вне круга интересов антропологии – темы происхождения важнейших социальных институтов – собственности, права и государства. Это необходимо, поскольку их происхождение – такой же важный предмет исследования личностной формы существования человека, как происхождение сознания и речи — в исследовании социальной формы. Не уделив внимания этим вопросам, мы не сможем понять ни нынешнего эволюционного состояния человечества, ни его будущего.
Рассмотрим их последовательно.
Собственность. В соответствии с традицией, собственность принято определять как «общественное отношение», т.е. отношение человека не к вещи, а к другому человеку и в его лице – к обществу по поводу вещи. К сожалению, однако, в теории такое понимание собственности не получило почти никакого развития. Вслед за этой дефиницией обычно следуют рассуждения, истолковывающие собственность в примитивном бытовом смысле – как «вещь», как «имущество», в лучшем случае – как отношение человека к своему имуществу. «Общественное отношение» подменяется «вещным». К тому же некоторые авторы даже не умеют отличать отношение собственности как объективное общественное явление, не зависящее от человеческой воли, от юридического права собственности, сочиняемого человеком. Впрочем, критика уровня и качества современной обществоведческой мысли не является предметом данной статьи.
Институт собственности возникает в обществе на переходе от социального к личностному способу человеческого существования. Его формирование и составляет основное содержание процесса этого перехода. Как уже говорилось, научиться отличать свое «Я» от чужого, от «не-Я», человека заставила та практика, в ходе которой он вынужден был усвоить различие между своим «Мое» и чужим «не-Мое», т.е. практика обмена. Различие вещей продемонстрировало людям различие их самих. По мере вхождения обмена в привычку внутриплеменных отношений складывалась и новая традиция потребления. А именно, традиция, согласно которой потреблению должно было предшествовать присвоение блага. Акт присвоения не сопровождался, разумеется, никакой особой процедурой, а совершался в виде молчаливого признания всем племенем за данным своим членом права на потребление данного блага. Такое признание было необходимо каждому члену племени, поскольку оно определяло границы того, что он мог считать «своим» и потреблять, не вступая ни с кем в конфликт. Благодаря ему человек становился полноправным и исключительным обладателем, т.е. собственником, данных, конкретных вещей. Это новое отношение человека с племенем, превращающее его в собственника, и есть отношение собственности.
Таким образом, социальное отношение, служившее прежде цели распределения функций между членами племени для приумножения объема и разнообразия совместно добываемых благ, по мере разложения племени в ходе освоения практики обмена и отчуждения членов племени друг от друга, преобразуется, сохраняя свою форму «С1 – С2 — О» и свой потребительский характер, в отношение собственности, обеспечивающее бесконфликтное распределение также и самих этих добытых совместными усилиями благ между членами общины. Можно сказать, что собственность есть способ социального существования человека на личностной ступени развития. Институт собственности – это институт социального союза людей, становящихся личностями, институт, органично объединяющий их в единое общество, но уже не первобытное, а гражданское. Отсюда следует, в частности, что любое нарушение собственности есть покушение на самую социальную природу человека, на фундаментальный принцип общественного бытия. Именно поэтому собственность во все времена признавалась институтом «священным и неприкосновенным».
Изначально право присвоения не являлось, разумеется, правом юридическим и представляло собой лишь вновь образующийся обычай, т.е. стихийно складывающееся правило поведения. В его основе лежал естественный принцип: продукт деятельности (труда) человека принадлежит ему постольку, поскольку ему принадлежит и эта деятельность, и он сам. ("… Каждый человек обладает некоторой собственностью, заключающейся в его собственной личности, на которую никто, кроме него самого, не имеет никаких прав. Мы можем сказать, что труд его тела и работа его рук по самому строгому счету принадлежат ему.… Труд является неоспоримой собственностью трудящегося..." (Дж. Локк. «Два трактата о правлении»)). Благодаря этому человек получал возможность присвоения и потребления как доли совместно созданного блага, так и любого иного блага, приобретенного в обмен на уже принадлежавшее ему. Таким образом, с возникновением института собственности меняется не только характер второго члена социального отношения «С2» — его роль «всемогущего орудия» приобретения блага «О» дополняется ролью источника права на присвоение этого блага, — но и характер самого этого блага: место вещи заступает теперь труд субъекта «С1», совершающийся в составе общего труда или обособленно, причем, выражаясь языком политической экономии, труд не «конкретный», отражающий в себе черты личности «С1», а «абстрактный» («труд» «С2»), допускающий за счет обмена любое изменение своей потребительной формы. Этот абстрактный труд и есть действительный объект собственности как в момент ее зарождения, так и в наши дни. (Необходимо, однако, добавить, что этот труд, иначе говоря, стоимость товара, столь же абсурдно измерять «продолжительностью рабочего времени» (К. Маркс), как расстояние «от пункта А до пункта В» — временем, необходимым путешественнику для его преодоления. На этот счет прав Д. Рикардо: «Длина может быть измерена только длиной, емкость – емкостью и стоимость – стоимостью». (Д. Рикардо. «Примечания к книге Мальтуса „Начала политической экономии“»). Мы же не отмеряем время в пиастрах или рублях! Это нелепо. Столь же нелепо оценивать продукт труда в часах или минутах. Измеряться временем может только время. Мерой стоимости служит только стоимость же, т.е. труд, заключенный в другом товаре, взятом за мерную единицу. Если же начать считать длину в килограммах, вес – в градусах, а стоимость – в минутах – не миновать «теории прибавочной стоимости»).
В остальном все сказанное в предыдущем параграфе о социальном отношении сохраняет свою силу и применительно к отношению собственности. В частности, остается справедливым утверждение о том, что субъектом собственности может быть только носитель потребности в благе «О», т.е. живой, реальный человек. Никакое «юридическое лицо», существующее лишь на бумаге и в воображении людей, собственником не является. Субъект собственности – это всегда лишь единичный человек, а следовательно, никаких коллективных собственников (обществ, товариществ и т.п.), в том числе и такого фантастического собственника, как государство, в природе не существует. Собственность имеет только одну форму, и это – форма частной собственности.
Последнее, хотя и согласуется со здравым смыслом, находится в разительном противоречии с действующими законами о собственности. Анализировать эти законы в данной статье, конечно, неуместно (подробнее о собственности идет речь в другой моей работе, «Мифическая реальность», размещенной в Интернете, в библиотеке Мошкова, по адресу zhurnal.lib.ru/m/mercalow_w_l), но именно в целях статьи следует указать на одно связанное с ними обстоятельство.
Институт собственности играет ту же роль в возникновении и формировании личности, какую каменное орудие — в превращении предчеловека в социальное существо. Если бы предчеловек был лишен возможности обрабатывать камень, он не приобрел бы ни сознания, ни речи. Равным образом, социальный человек, не будучи полноценным собственником, не может стать личностью. Между тем в современном обществе человек не просто не имеет полноценного статуса собственника – он лишен его вовсе. Юридическое право собственности ему заменяет суррогат – право пользования. Причина такого положения вещей заключается в признании за сказочным, не существующим в действительности собственником – государством – правомочия отнимать в свою пользу у реального собственника – человека – любую долю его собственности, т.е. в существовании налоговой системы.
В самом деле, естественным источником собственности является труд. Но когда человек обязан часть своего труда в его абстрактном и отчуждаемом, т.е. денежном выражении отдать государству, причем, размер этой части определяется самим государством, то надо признать, что, во-первых, государству принадлежит весь труд человека целиком, а во-вторых, что источником того, что оно ему оставляет и что лишь на вороватой ярмарке может быть наименовано его «собственностью» (будучи на деле, повторим, не более чем объектом пользования), является то же самое государство.
Естественным основанием права собственности, как и права вообще, является воля общества. Собственник создается обществом. Но в условиях налоговой системы основанием этого права оказывается воля одного из общественных учреждений – государства — вопреки воле общества. (Термин «вопреки» можно было бы подтвердить референдумом по вопросу: «Хотите ли вы платить налоги?», но поскольку его результат очевиден, поскольку существование «теневого сектора экономики» во всех странах уже можно считать результатом его проведения, едва ли кто станет ради ригористической чистоты идеи настаивать на таком референдуме).
Подмена в форме социального отношения второго субъекта – общества – государством есть подмена естественного отношения, объединяющего людей, искусственным, разрушающим их союз. Подавление в человеке собственника есть подавление его личности. Разумеется, никакими налоговыми законами нельзя отменить ни социальной природы человека, ни неизбежности его личностного перерождения. Но их властью можно исковеркать нормальный порядок жизни, превратив историю в театр абсурда, когда никому и в голову не приходит удивиться тому, что основу основ в общении гражданина со своим творением, государством, составляют ложь, подозрительность и взаимная ненависть, что всякий старается скрыть свои интересы от этого учреждения, призванного, казалось бы, защищать их, и искать пути к своим целям в обход него, и т.д. Но может быть самое поразительное – нищета, на которую эта противоестественная система обрекает общество. Разве способен здравый рассудок ужиться с мыслью о том, что человек, живя среди людей, оказывается не в состоянии просто прокормить себя и может умереть от голода или от вполне излечимой болезни, не получив помощи? Можно ли нанести природе, создавшей человека, большее оскорбление, чем это?
Впрочем, налоговую систему защищает известный предрассудок, согласно которому «налоги неизбежны, как смерть». Без налогов государство, якобы, лишится денег, распадется и общество будет ввергнуто в хаос. Никто никогда даже не пытался проверить истинность этого убеждения. Между тем, во-первых, нетрудно показать его совершенную вздорность. А во-вторых, так же нетрудно убедиться в существовании другого, альтернативного налогам, механизма содержания государства, который, с одной стороны, полностью соответствует человеческому естеству – и социальному, и личностному, ни в малейшей мере не ущемляя права частной собственности, — а с другой позволяет гарантированно наполнить казну в объеме, необходимом для бездефицитного финансирования всех статей бюджета. (Материал на этот счет также можно найти на упомянутом выше сайте).
Налоговая практика есть непрерывная и разорительная война государства со своим народом. Война настоящая, ибо на ней льется кровь, гибнут люди. Ни о каком здоровье общества, пока сохраняется такое положение вещей, говорить, разумеется, не приходится. К счастью, налоги – отнюдь не судьба, а только болезнь человечества. Тяжелая, застарелая, отвратительная, но вовсе не безнадежная.
Государство и право. С началом освоения людьми личностной формы существования, а, следовательно, с появлением первых собственников, возникает новое явление – спор по поводу присвоения того или иного блага. Если на данное благо претендует только один человек и другие признают справедливость его претензии, он, как уже говорилось, становится собственником этого блага в силу молчаливого согласия общества. Но если налицо конфликт претензий, возникает необходимость в создании правила для его разрешения. «Право силы» таким правилом, очевидно, быть не может, ибо если сильный получает возможность отнимать любое благо у слабого, то оба они утрачивают стимул к его производству, тем более совместному, в результате чего такого стимула лишаются все. А учитывая, что на всякого сильного всегда найдется еще более сильный, на того – сильнейший, общество, положив в основу системы правопорядка этот принцип, неизбежно погрузилось бы в состояние войны всех против всех, обрекающее его на нищету, вырождение и гибель. Природа, создавшая человека, предусмотрительно устроила так, что право собственности он не может получить из рук «сильного» — «сильного» человека или «сильной» части общества (хотя ему порой и кажется, что «сильный» может сделать его собственником, но кажется лишь до тех пор, пока «сильный» с той же легкостью, с какой дал, не отнимет у него этого права, после чего он начинает понимать, что настоящим собственником никогда и не был), — но только из рук всего общества, в том числе и слабейших его членов. Только в этом случае собственность становится правом подлинным, т.е. «священным и неприкосновенным», и только тогда действительно существует для каждого, а, следовательно, для всех. Поэтому правило разрешения спора должно предусматривать выражение воли всего общества, причем, теперь его выражение не может совершаться молчаливо, но обязательно должно быть гласным – чтобы было услышано всеми и любым могло быть оспорено. Огласить же его может только человек, выступающий не от своего имени, а от лица общества, т.е. в роли второго субъекта социальной формы («С2»), и к этой роли он должен быть привлечен самими спорящими. Иначе говоря, человек, на которого возлагается роль судьи.
Таким образом, вместе с собственность в общественной жизни возникает и новое явление – конфликты по поводу права присвоения того или иного блага, — вследствие чего возникает и новый общественный институт – институт судейства.
Изначально основой для вынесения судейского решения был обычай, сложившийся в обществе. Поэтому функцию судьи мог исполнять любой человек, независимо от того, каким общественным статусом он обладал, независимо от исполнения им других социальных функций, если он умел истолковать обычай так, чтобы с его словом согласились все. От него вовсе не требовалось, чтобы он был в каком-либо смысле «сильным», ибо силу его решению сообщало не то, что его вынес именно он, а воля общины, признающая справедливость этого решения. Не подчиниться такому решению не мог никто, в том числе и никто из «сильных», поскольку иначе он противопоставил бы себя не человеку, которым было оглашено данное решение, а всей общине.
С ростом численности компактно проживающей общины (а этот рост связан с началом строительства городов) росла и масса споров по поводу собственности, вследствие чего совмещение одним человеком функции судейства с другими своими функциями (воинскими, жреческими, ремесленническими и проч.) становилось все более затруднительным, отчего первая из них обособилась от прочих в самостоятельный вид деятельности. Судейство стало профессиональным и платным. Вместе с тем, помимо увеличения объема судейской работы, увеличивалось и разнообразие спорных ситуаций. Судье все чаще приходилось иметь дело с коллизиями, разрешению которых обычай уже не мог ему помочь. В подобных случаях он вынужден был выносить решения по собственному усмотрению. Такие решения фактически являлись юридическими прецедентами, а правила поведения, вытекающие из них – нормами права, законами. Вследствие этого судейская функция оказалась дополнена функцией законотворческой. Но и новые законы, как и требования обычая, становились обязательны для всех и приобретали силу лишь тогда, когда поддерживались мнением всей общины.
Кроме того, появление городов создало еще одну проблему – проблему исполнения судебных решений. В малой общине человека, отказывающегося подчиниться решению судьи, наказывала сама община, и способы наказания, хотя по форме и были весьма разнообразны, по сути сводились к трем мерам: штрафу, изгнанию или казни. Но с ростом общины организация коллективных карательных действий становилась делом все более трудным. Судья же никаких средств для принуждения к исполнению своего приговора не имел. Эта задача не могла быть возложена ни на кого, кроме как на людей, специально подготовленных к совершению насилия, т.е. на профессиональное воинство. В итоге эти две общественные силы – судебная и законодательная, с одной стороны, и военная, с другой, — должны были войти в союз, господство в котором приобретала одна из них.
Так возникало единое учреждение, развившееся впоследствии в государство.
Подчеркнем главное в его первоначальной истории.
Государство образовывалось как учреждение безвластное. Ни у судьи, ни у военачальника власти над обществом не было и свою волю они ему диктовать не могли. Напротив, в своих решениях они всецело были подчинены воле общества.
Необходимость появления государства вытекала из развития отношений собственности, обусловленного восхождением общества на личностную ступень существования. И исходное его назначение заключалось именно в защите права собственности. Не жизни даже, а собственности человека. При этом само оно собственником не признавалось и не являлось.
Содержание государства назначалось обществом. Ни судья, ни военачальник не могли потребовать от общества больше того, что оно давало им по своей воле.
Но сконцентрировав в своих руках законодательную, судебную и карательную функции, государство в скором времени превращается из наемного и служебного учреждения в учреждение, властвующее над обществом. Основой такого превращения явился введенный в закон новый порядок его содержания, согласно которому прежние добровольные платежи делались обязательными. То есть введение системы поборов (или налогов). С этого момента государство становится институтом власти. С этого момента оно перерождается в свою противоположность – из стража собственности – в его вора, причем, вора, отнимающего, как уже говорилось, не просто часть достояния человека, но само право человека быть собственником. «Гражданин» становится «подданным». Гражданское право уступает свое место праву силы, закон – произволу властителя. Вместе с собственностью человек лишается и свободы. С этого момента в обществе не остается свободных людей. Каждый, включая и самих властителей, обращается в раба. В истории человечества начинается эпоха, основным содержанием которой является борьба за власть, а формами этой борьбы – войны, восстания, революции, убийства, казни и т.п. Такая борьба нередко ведется под знаменем «борьбы за свободу», но целью ее всегда является не упразднение, а захват, следовательно, и утверждение власти одних людей над другими, отчего она всегда оборачивается «борьбой со свободой». Эта эпоха не закончилась и в наши дни, продолжая обогащаться новыми приемами завоевания и противодействия власти, в частности, террором.
Здесь мы впервые встречаемся с явлениями «власти» и «свободы». Прежде их не было. Они возникают с появлением на свет личности. Определить их суть можно следующим образом. Власть есть возможность диктовать свою волю другому человеку. Свобода – независимость от чужой воли. В свою очередь термин «воля» будем понимать как контроль над собственным сознанием.
Воля есть признак самосознающего субъекта. У социального человека воли нет, он руководствуется потребностями. Наличие воли составляет особенность личности. Она представляет собой умение направлять ход своих мыслей на поиск путей к достижению сознательно выбранной цели и строить свое поведение сообразно мысленно составленной стратегии. Но, научившись контролировать свое сознание, личность может испытывать соблазн взять под контроль и чужое. При этом от другого человека вовсе не требуется, чтобы он перестал думать по-своему – это и неосуществимо. Но, думая по-своему, он в своем мышлении, а следовательно, и в поведении, должен руководствовался волей первого и воспринимать его волю не как субъективное требование другого человека, а как объективное условие своей жизни. Условие, с которым так же невозможно спорить, как с тем, что люди смертны, которому так же нельзя противиться, как смене дня и ночи, и на которое так же бессмысленно сердиться или обижаться, как на то, что огонь жжет. Его надо просто принять таким, каково оно есть, и подчиниться ему. Во всем же остальном считать себя свободным. Диктуя таким образом свою волю другому человеку, первый приобретает власть над ним.
Надо иметь в виду, что всякая власть отнимает у человека свободу полностью – подобно тому, как налог полностью лишает его собственности. Нельзя быть свободным на девяносто девять процентов, и лишь на один процент – подвластным, ибо если кто-то может отобрать хоть сколько-нибудь, хоть один процент свободы у другого человека, он может отобрать и девяносто девять, и все сто. Между тем, свобода – необходимое условие человеческого существования, родовой атрибут личности. «Человек – свободное существо. Это составляет основное определение его природы» (Г. Гегель. Философская пропедевтика, § 22). В обществе, допускающем — более того — признающем законной власть человека над человеком, нет ни свободы, ни полноценных личностей (есть лишь их «личинки»). Именно таким и является сегодня всякое человеческое общество.
Подтверждением тому служит свод законов любой страны, в том числе и России. Не задерживаясь на том, что Россия, обширная страна с многовековой историей и многомиллионным народом, урезана Конституцией (ст. 1) до «государства» (свои государства Россия меняла не раз), обратимся к ее третьей статье, где читаем: "… Источником власти в Российской Федерации является ее многонациональный народ". «Источником власти» для кого? Для чиновников, составляющих государство. Власти над кем? Над тем же «многонациональным народом», над каждым, живущим в России. Таким образом, Конституция гласит: человек вправе властвовать над другим человеком, над многими людьми, если он – государственный чиновник. Власть законна, если она – «государственная». И так – во всех концах земли. (Что изменилось со времен фараонов? Только источник власти. Но не ее носитель и не порядок вещей, диктуемых ею. Великое «демократическое» завоевание современности: владение людьми не по воле небес, а по воле самих же этих людей!).
(Заметим, кстати, что форму власти, предполагающую подчинение народа чиновникам, государству, правильно называть «бюрократией», а не «демократией». Разница между тем и другим заключается в том, что в условиях бюрократии закон воплощает в себе волю государства, а в условиях демократии – волю народа. В настоящее время демократии нет нигде, хотя ее торжества, кажется, осталось ждать уже недолго. Первый шаг к демократическому преобразованию общества заключается в том, чтобы, оставив чиновнику право писать законы — любые, какие он вздумает, – а вернее сказать, сохранив за ним эту обязанность, предоставить каждому гражданину возможность публично, т.е. в судебном порядке, отменить любой из сочиненных им законов. Тем самым дать человеку возможность руководствоваться в своей жизни собственной волей, а не волей чиновника. В этом случае общество живет по законам, соответствующим его собственным нуждам и интересам, что наполняет закон неодолимой силой, государство утрачивает свою власть над ним и возвращается к своему естественному – служебному – назначению. И эта независимость от чиновника делает, наконец, людей свободными. В России предвестием подобных перемен служит, в частности, учреждение Конституционного суда (уже суда, но еще практически недоступного гражданину), что и позволяет говорить об их близости).
Власть человека над человеком – явление противоестественное и безнравственное. Быть человеком – значит быть личностью, а быть личностью – значит не быть подвластным. Условие личностного существования – свобода. Личность и власть – «две вещи несовместные». Поэтому властвующее государство объективно является главным врагом общества. К счастью, историей человечества в конечном счете управляют отнюдь не чиновники, а неподвластные людям законы бытия. И эти законы диктуют неизбежность личностного перерождения человечества. А, следовательно, неизбежность отмирания института государственной власти.
Итак, подведем итог. Социальная форма жизни была усвоена человечеством, поскольку обещала полностью удовлетворить потребности всякого человека. Открыв для себя обмен как способ перемены потребительной формы своих, избыточно создаваемых, благ, социальный субъект обретает самосознание и вступает в фазу личностного перерождения. Вступает, поскольку это еще больше повышает его потребительные возможности. Но теперь его жизнь впервые оказывается в зависимости не только от объективных законов природы, но и от его собственного, еще незрелого разума. Не понимая сути этих законов, не понимая себя самого (видя, например, в муравьях и антилопах своих «социальных» собратьев, в пчелах и бобрах – товарищей по «труду» и т.п.), он пытается взять течение своей жизни в свои руки, и в результате, положив в основу общественного устройства, вместо собственности и закона, налоги и власть, оказывается в конфликте с этими законами, тем самым в конфликте с самим собой, отчего история человека оборачивается историей войны с человеком. Как ребенок, не надеясь на собственные силы, не находя опоры в своей едва нарождающейся личности, он ищет покровителя, защитника, кого-то, кто взял бы на себя ответственность за его судьбу – и находит его в лице государства. Но государство, стихийно созданное им самим, по самой сути своей не предназначено для выполнения такой задачи. Будучи учреждением служебным, оно не способно властвовать над людьми с пользой для них. В противоестественной для себя роли оно властвует во вред им. В результате социальные обещания изобилия остаются не исполнены и даже делаются во мнении людей утопическими, неисполнимыми.
Таково состояние современного человечества.
Заключение
Когда-то некое существо, во многом похожее на некоторых современных обезьян, подчиняясь естественному стремлению к пище, нарушило никогда прежде не нарушавшийся закон животного существования – приспособления к среде – и стало на путь приспособления к орудию. Этим орудием была всего лишь подобранная с земли палка, охранявшая его жизнь, пока оно кормилось на равнине.
Кем было это существо, когда и где обитало? Принадлежало ли оно к одному животному виду или видов, ставших на путь очеловечивания, изначально было несколько? И если несколько, то они сформировались на одной территории или на разных, жили в одно или разное время? Об этом в статье не сказано ничего. Конечно, можно, например, предположить, что жило оно 4 миллиона лет тому назад в юго-восточной Африке и прозывалось «афаренсис». Но что переменится, если однажды выяснится, что пионером в этом перерождении был совсем другой вид, существовавший еще за 4 (или даже за 40 или 400) миллионов лет до афаренсиса, и не в Африке, а в Азии (или, скажем, в Гренландии)? Что в этом случае переменится в содержании нашей истории и в нашем представлении о себе? Можно даже спросить: а зачем нам вообще знать свою историю? Каков практический смысл этого знания? Людей заботят проблемы дня сегодняшнего, решение которых несет будущее, а не прошлое. Люди хотят знать, что будет завтра, через год, через десять лет, а выяснение того, перебили ли когда-то кроманьонцы неандертальцев или ассимилировались с ними, сегодня уже ровным счетом ни на что повлиять не может. Только знание будущего позволяет верно ориентироваться в ходе текущих событий, только оно имеет практическую цену. Будущее – вот главная загадка, волнующая всех! Будущее, а вовсе не минувшее. Может ли история дать нам ключ к будущему? Да, но только в том случае, если понимать ее не как хронологию или географию истории, а как ее логику. Именно логика истории позволяет увидеть будущее так же ясно, как если бы оно было прошлым.
Логика приспособления к орудию предопределила будущее нашего первопредка. Оставаясь животным («С – О»), он стал «дочеловеком».
Со временем это животное открыло полезные свойства камня, а затем – возможность превращения камня из естественного орудия в искусственное. Это открытие подняло его на следующую ступень совершенства, наделив способностью к идеальному восприятию действительности – способностью манипулировать образами предметов этой действительности сообразно своей потребности в них. Благодаря ему оно стало «предчеловеком» (С – Ор – О").
Следующим шагом в его развитии явилась замена орудия другим, подобным себе, существом. Появляется «социальный человек», то есть существо, наделенное сознанием и речью («С – С – О»). В это время стадная форма общинности заменяется формой племени.
И, наконец, благодаря обмену продуктами своей деятельности, «социальный человек» становится «личностью» («С – О – С»). Он открывает для себя существование своего «Я» и впервые удивляется ему. Кто я? Откуда возник и для чего существую? Не зная ответов, он создает религию и философию. Впервые задавшись вопросом об истинности своих представлений – науку. Кроме того, строит города, изобретает письменность, осваивает ремесла и пытается подчинить течение своей жизни своей воле. Он становится животным цивилизованным.
Если построить шкалу эволюции человека от обезьяны до личности, то место на этой шкале, соответствующее нашему времени, надо отнести на самое начало периода личностного существования. Наше самосознание еще настолько младенчески свежо и наивно, что не позволяет нам понять ни своей природы, ни своего прошлого, ни будущего. Мы живем в сказочном мире детских иллюзий и мифов, где власть, пожирающая людей, в почете, где человек не стесняется называть себя «политиком» (хотя такое самоопределение равносильно самооплеванию (М.Е. Салтыков-Щедрин), ибо быть политиком – значит властвовать над людьми, и если стыдно красть чужие деньги, то втройне должно быть стыдно красть чужую свободу), где отдать в несуществующие руки государства (на самом деле – во вполне реальные руки вполне реальных чиновников) самое свое право быть собственником своего труда, в конечном счете и самого себя, почитается гражданским долгом («гражданским», т.е. долгом перед государством! Кто же в этом случае для кого – государство для человека или человек для государства? И как быть с нравственным императивом Канта: «Никогда не рассматривай человека как средство»?), где человек умиляется гармонии мироздания и остается по-детски бесчувственен, когда на его глазах другой умирает от голода… Но как и всякий ребенок, человечество не может не повзрослеть. И, взрослея, неизбежно расстанется и с младенческими заблуждениями, и с младенческими болезнями – налоговой системой и государственной властью.
Процесс антропогенеза отнюдь не завершен. Он совершается и сегодня, ломая на наших глазах прежние, казавшиеся незыблемыми, устои бытия. Время социального существования человечества уже отмеряно. Торжество личностного образа жизни предопределено. Настоящая, «взрослая» история человечества еще даже не началась — эволюция продолжается.
www.ronl.ru
Гипотезы происхождения человека
Вопрос о происхождении человека до сих пор остается одной из самых сложных проблем в эволюционной теории. Сходство человека с обезьянами отмечалось уже в древние времена, хотя это наблюдение ни в коей мере не приводило
тогда к идее о его происхождении от более низко организованных существ.
Первая гипотеза о происхождении человека была разработана Ж.-Б- Ламарком в его труде «философия зоологии» (1809). Им впервые были развиты представления о естественных факторах, определивших появление человека,— прямохождение, особенности питания, общественная жизнь, высказано предположение о происхождении человека от обезьяны. Гипотеза Ламарка, будучи в основном умозрительной, не имела успеха, но она оказала известное влияние на натуралистов, которые в дальнейшем занимались проблемой антропогенеза.
Большой вклад в разрешение проблемы происхождения человека сделал Ч. Дарвин. В своих работах он обобщил огромный материал, накопившийся к 70-м гг. XIX в., и доказал, что человек принципиально не отличается от других видов организмов и его эволюция идет под действием уже известных факторов — изменчивости, наследственности, борьбы за существование и естественного отбора. Представления Дарвина о происхождении человека не были умозрительными догадками, а подтверждались многочисленными доказательствами. Свои взгляды он изложил в работах «Происхождение человека и половой отбор» и «О выражении эмоции у человека и животных» (1872). В самом общем виде приводимые им доказательства У животного происхождения человека можно разбить на три группы: 1) сходство в строении человека и других животных; 2) сходство зародышей человека и животных; 3) наличие рудиментарных органов.
Дарвин считал, что наличие рудиментарных органов заслуживает особого внимания при разрешении вопроса о происхождении человека, так как они свидетельствуют об относительном характере целесообразности, что является неизбежным следствием эволюционных преобразований предков. Анализируя пути эволюции человека, Дарвин рассматривал роль упражнения на эволюцию органов, соотносительную изменчивость, половой отбор, преимущества вертикального положения тела, формирование руки, развитие мозга и членораздельной речи. Однако ему не удалось правильно ответить на все вопросы о происхождении человека и некоторым из них он дал ламаркистскую трактовку, говоря о прямом воздействии среды на
органы предков человека, определившей их развитие, о влиянии упражнения на эволюцию органов и т. д. Эти неточности не умаляют значения его теории, так как основным фактором эволюции человека он считает естественный отбор, а все остальные играют вспомогательную роль.
Следует отметить, что согласно современным представлениям человек в системе животного мира занимает определенное положение. Он относится к хордовым, так как имеет некоторые признаки этого класса, например наличие в процессе развития хорды, полой нервной трубки, зародыш в области глотки имеет жаберные щели, двустороннюю симметрию тела.
С подтипом Позвоночные человека объединяет развитие позвоночного столба, развитый головной мозг, наличие двух пар конечностей, сердца на брюшной стороне тела.
Человек относится к млекопитающим, так как имеет все признаки этого класса: внутриутробное развитие, диафрагму, млечные железы, зубы трех родов (коренные, клыки, резцы), три слуховые косточки в среднем ухе и ушные раковины. Кроме того, все системы внутренних органов человека схожи с органами млекопитающих.
Развитие детеныша у человека происходит внутри организма матери, а плод питается через плаценту. Это сближает его с подклассом Плацентарные. Как и у приматов, у человека конечности хватательного типа, первый палец противопоставлен остальным, на пальцах имеются ногти, одна пара сосков молочных желез. В процессе развития происходит смена молочных зубов постоянными.
По строению и физиологическим особенностям к человеку ближе всего стоят человекоподобные. Они имеют плоские ногти, развитый головной мозг, два верхних и два нижних резца, незамкнутые хрящевые кольца, трахеи, заметна редукция обонятельных долей мозга.
С группой высших узконосых человека сближает наличие дуг, петель и замкнутых фигур в пальцевых узорах кисти, редукция хвостового отдела позвоночника. Их грудина образована единой костью. Высшие узконосы имеют характерный узор жевательной поверхности зубов, большое число извилин на полушариях головного мозга, полное перекрытие мозжечка полушариями головного мозга, характерные черты группы крови А, В, О, АВ и значительное поредение волосяного покрова.
Семейство людей включает единственный ныне живущий род и вид — человек разумный, который имеет следующие признаки: объем мозга свыше 900 см3 прямохождение и расположение внутренних органов в соответствии с таким способом передвижения, развитие седалищных и икроножных мышц, некоторые изменения в гортани, связанные со способностью произносить членораздельные звуки, отсутствие гребней на черепе, специфическое расположение волос на теле. В прошлом этому виду предшествовали другие роды (австралопитеки, питекантропы, синантропы) и другой вид — неандертальцы.
Согласно палеонтологическим данным, около 30 млн лет назад появились парапитеки и проплиопитеки — древнейшие приматы. Парапитеки дали начало современным гиббонам и орангутангам, а также вымершей ветви древесных обезьян — дриопитекам. В эволюции дриопитеков наметились три линии: одна привела к современной горилле, другая — к шимпанзе, третья — к австралопитеку, а от него — к человеку. Родство гоминид с шимпанзе и гориллами подтверждается анализом гемоглобинов человека и человекообразных обезьян.
Останки австралопитеков (южных обезьян) обнаружены в Южной Африке, Южном Китае, Индонезии. Австралопитеки имели много признаков, сходных с признаками древнейших людей. Зубной ряд у них был ровным, клыки не выдавались, отсутствовали промежутки между клыками и смежными с ними зубами. Объем черепной коробки был несколько больше, чем у шимпанзе, и не превышал объема черепа современных горилл (435— 650 см3). Строение скелета австралопитеков позволяет предполагать, что они ходили на двух ногах, рост их не превышал 150 см. Это противоречит гипотезе, согласно которой человек произошел от гигантских форм. По мнению большинства ученых, австралопитеки были одним из этапов эволюции гоминид, но еще не достигли уровня человека. Они не могли делать орудия труда, у них не было речи, поэтому нет оснований относить их к древнейшим людям. Австралопитеки дали начало более прогрессивной форме, названной человек умелый. Возраст костных остатков этой формы определяется в 2 млн лет. Человек умелый был способен делать настоящие орудия труда из камня.
В процессе становления человека различают три фазы: древнейшие люди, или архантропы, древние люди, или палеоантропы, и современные люди, или неоантропы.
Древнейшие люди жили 2 млн — 500 тыс. лет назад. Первая находка останков древнейшего человека была сделана на острове Ява в 1891 г. Эту форму ископаемых гоминид назвали питекантропом — обезьяночеловеком. К данной группе относятся синантроп (китайский человек) и гейдельбергский человек (названия по месту находки).
Строение скелета питекантропов существенно не отличается от скелета современного человека. Их рост достигал 170 см, а руки могли выполнять сложные манипуляции. Объем черепа, например, у сицантропа достигал 850_ 1220 см3 и имел асимметрию левой и правой части мозга. Это позволило сделать заключение о том, что они могли делать орудия труда и пользоваться огнем. Известно, что преобладающее пользование правой рукой приводит к некоторой асимметрии мозга, при этом левая доля мозга, в которой находятся двигательные центры правой части тела, несколько увеличивается по сравнению с правой. Исследования показывают, что питекантропы — более прогрессивная по сравнению с австралопитеками группа гоминид, обладавших большим сходством с человеком. В связи с этим антропологи считают питекантропа эволюционным звеном, соединяющим австралопитека с современным человеком.
Древние люди — неандертальцы — появились примерно 150 тыс. лет назад. Некоторые фрагменты скелета неандертальца были обнаружены в 1856 г. в Германии в долине Неандерталь, откуда и пошло название «неандерталец». Древние люди занимают промежуточное положение между древнейшими и первыми современными людьми. Рост неандертальцев, достигал 158 см, тело было коренастым, с массивным скелетом, черепом удлиненной формы с хорошо выраженными надглазничными валиками и покатым лбом. Объем черепной коробки был равным 1400 см3, но мозг его был, по-видимому, недостаточно развит, особенно лобные доли. Неандертальцы жили в пещерах, использовали огонь, умели изготовлять каменные орудия труда и были всеядными. Остается пока открытым вопрос о наличии у них второй сигнальной системы, т. е. речи.
Многие антропологи утверждают, что в конце четвертичного периода (примерно 40—50 тыс. лет назад) потомки неандертальцев дали начало кроманьонскому человеку, прямыми потомками которого являются современные люди. Фрагменты скелета кроманьонца впервые были найдены вблизи деревни Кроманьон во Франции. Кроманьонцы были выше неандертальцев (180 см). Строение их черепа практически не отличается от такового у современного человека, а наличие характерного выступа на нижней челюсти свидетельствует о том, что кроманьонец был способен к членораздельной речи. Кроманьонцы для изготовления орудий труда широко использовали камень, кость, рог, применяли копья и гарпуны во время охоты. Долгое время считалось, что возраст человека не превышает 1 млн лет. Последние палеонтологические данные свидетельствуют о том, что древнейшие люди появились около 2,5—3 млн лет назад. Прародиной человека принято считать Африку, так как именно здесь найдено большинство остатков предков человека и свидетельств его деятельности.
Факторы антропогенеза.
Историческое развитие гоминид и человека совершалось под влиянием тех же факторов, что и остальных представителей живой природы. Однако при описании эволюции человека необходимо иметь в виду, что происхождение человека — уникальное событие, при котором осуществился переход к новой форме движения материи — общественной или социальной. Это был огромный скачок, качественно отделивший человека от мира животных.
Эволюционные преобразования предков человека, обусловленные давлением естественного отбора, явились биологическими предпосылками возникших впоследствии социальных закономерностей. Ф. Энгельс в работе «Роль труда в процессе превращения обезьяны в человека» (1876) показал, что именно труд выделил человека из животного мира и всегда был общественной деятельностью, а сам процесс труда стал мощным фактором, изменяющим природу человека. Он отмечал также, что под влиянием труда и речи совершенствовались мозг и органы чувств человека, развивалась речь. Самым важным, по мнению Энгельса, было то, что человек заставил природу служить ему и научился господствовать над ней. В этом и состоит существенное отличие человека от остального животного мира, обусловленное его трудовой деятельностью.
Основные этапы, определяющие качественные преобразования предков человека, следующие: 1) появление вертикального положения тела; 2) развитие навыков по использованию орудий труда; 3) совершенствование мозга и появление речи.
Естественно, что все особенности, характеризующие человека, возникли не сразу, а на протяжении нескольких миллионов лет. Так, прямохождение, освободившее руки для труда, возникло на ранней стадии развития австралопитеков. Увеличение массы головного мозга шло также не менее нескольких миллионов лет. Однако на последних этапах развития мозга происходило не нарастание массы, а некоторая конструктивная перестройка этого органа, связанная с развитием социального начала в человеческой психике. Самым существенным в развитии человека явилось возникновение трудовой деятельности, производство орудий труда. Это событие—качественный скачок, поворотный момент истории биологической (филогенеза) к истории социальной.
Своеобразие эволюции человека заключается атом, что постепенно биологические эволюционные факторы теряют свое ведущее значение и уступают место социальным факторам. Накапливался опыт изготовления орудий труда, совершенствовались сами орудия. Рука становилась не только органом труда, но и изменялась как продукт труда. Благодаря стадному образу жизни, у предков человека развивались сложные формы общения, вначале в виде мимики, жестикуляции, звуков. Все это способствовало совершенствованию высшей нервной деятельности предков человека. Огромное.значение в становлении человека сыграло использование в пищу мяса. Помимо высокой питательности мясной пищи, наличия в ней определенных незаменимых аминокислот, которых нет или очень мало в растительных продуктах, использование мяса стимулировало развитие охоты, а впоследствии и разведение домашних животных. Это в свою очередь усиливало взаимосвязи внутри группы и развитие общества.
Человеческие расы.
С биологической точки зрения ныне живущее человечество представляет собой один вид, структурными единицами которого являются расы и популяции. При сравнительном изучении морфологических особенностей представителей различных рас заметна чрезвычайная изменчивость по ряду признаков (цвет кожи, рост, форма черепа, пропорции тела и др.). Совершенно очевидно, что все эти признаки и различия не являются принципиальными. Биология размножения, уход за потомством в существенных чертах одинаковы у различных рас. Межрасовые браки всегда плодовиты, и потомство часто оказывается гетерозисным, с повышенной жизнеспособностью. Все районы соприкосновения различных рас одновременно являются и их смешением. Даже искусственно воздвигаемые преграды социального порядка, направленные на сохранение «чистоты» расы, не могут остановить этот процесс и препятствовать образованию промежуточных типов.
Нельзя смешивать два понятия — раса и нация. В нации людей объединяет общность языка, территории, экономического уклада. Раса же представляет собой совокупность людей, обладающих генетико-физиологической общностью, происхождение которой связано с определенным ареалом. Особенности рас развились как адаптации к окружающим условиям в тот момент, когда человек был полностью зависим от них, и эти особенности носят чисто количественный характер.
В настоящее время на Земле проживает около 5 млрд человек, говорящих более чем на 2,5 тыс. языках и разделяющихся на 3 или 5 больших рас. В первом случае это экваториальная (негроавстролоидная), евразийская (европеоидная), азиатско-американская (монголоидная) расы, во втором — негроидная, австралоидная, европеоидная, монголоидная, американская расы. — Благодаря постоянному смешению рас (межрасовым бракам), происходит сглаживание морфологических различий между ними. Это позволяет выделить внутри рас еще около 30 антропологических типов или вторичных рас: индо-средиземноморскую, балтийскую, индейскую, малайскую, австралоидную и др.
Реакционная сущность расизма и социал-дарвинизма.
Расизм — антинаучное учение о расах, основой которого является утверждение физической и психической неполноценности низших и превосходства высших рас. Расизм утверждает биологическую неравноценность различных рас с целью оправдания политики расовой дискриминации, политики угнетения и порабощения одного народа другим.
Сторонники расовой теории утверждают, что между расами существует различие в способности овладения языком, культурой, научными достижениями. Это ложное мнение, поскольку наука не имеет фактических доказательств подобных утверждений. В настоящее время имеются сведения о причинах различия рас. Например, пигментация кожи более интенсивна во влажных тропиках, чем в сухих и холодных районах. Выступающие части тела и его поверхность в целом меньше у рас, живущих в холодном климате, что связано с терморегуляцией. Узкая глазная щель и богатая сальными железами кожа у монголоидов — приспособление к жизни в степях и пустынях. Географическая изменчивость у человека особенно наглядна, когда представители одной расы живут в раз- личных географических районах, например индейцы с Огненной Земли и из долины Амазонки. Представители белой расы являются мутантами, у которых в результате мутаций синтез пигмента происходит лишь частично. Эта особенность оказалась приспособительной в умеренных и северных широтах. Она способствует синтезу витамина D при нехватке ультрафиолета и коррелирует с пониженной восприимчивостью к простудам.
Современное человечество представляет собой единый биологический вид, расы которого объединены одинаковым уровнем физического и психического совершенства. Вид человека разумного — самый многочисленный вид на нашей планете, насчитывает миллиарды особей и включает большое количество рас и популяций. Человек является необычайно полиморфным видом. Он занял на Земле практически все возможные для себя экологические ниши, а социальные факторы сделали его минимально зависимым от условий окружающей среды. Следовательно, в настоящее время исключено непосредственное влияние условий существования на какую-либо популяцию человека. Большая подвижность, его независимость от внешних условий делают невозможной полную географическую изоляцию популяций человека. В результате этого все части земного шара со всеми его климатическими зонами заняты одним видом человека. Внутренняя целостность генетической системы человека постоянно укрепляется. Эволюция человека осуществляется в рамках микроэволюционных преобразований, которые будут происходить всегда, и пока нет оснований предположить возможность каких-либо макроэволюционных изменений у человека.
К расистским теориям примыкает социальный дарвинизм, сторонники которого в качестве определяющих факторов общественной жизни рассматривают биологические принципы борьбы за существование и естественного отбора. Социал-дарвинисты рассматривают социальное неравенство в обществе как следствие биологической предопределенности, возникающей в результате естественного отбора людей.
Происхождение человека.
Процесс очеловечения высшей породы обезьян начался более двух миллионов лет назад на обширной территории Юго-Восточной Африки. Великий философ, друг и соратник Карла Маркса — 9 Фридрих Энгельс, изучая первобытное общество, писал: «Труд создал самого человека».Научившись трудиться, обезьяна постепенно превратилась в первобытного человека. Новое существо отличалось от своих обезьяньих предков более совершенным мозгом, выпрямленной походкой и особым развитием кисти руки, позволяющей держать камни и палки. Первых людей условно именуют «умелыми людьми».
Начальный период истории человечества называют каменным веком, потому что главные орудия труда делались из камня. Ученые подразделяют его на следующие эпохи: древний каменный век (палеолит), средний каменный век (мезолит), новый каменный век (неолит) и медно-каменный век (энеолит).
www.ronl.ru
