Реферат: Темы и мотивы поэзии Серебряного века. Индийские мотивы в творчестве русских поэтов серебряного века реферат

Еврейские мотивы в творчестве русских поэтов

Эллан Пасика, Мельбурн

Идея этой статьи относится к тому времени, когда в конце 80-х. я познакомился в Израиле со списком книг «Библиотеки «Алия», теперь, к сожалению, почившей в бозе. В этом списке под №10 значился сборник «На одной волне», с подзаглавием: «Еврейские мотивы в русской поэзии». В начале 90-х, уже в России вышла книга «Менора» с таким же подзаглавием. К сожалению, и та, и другая мне оказались недоступны, и, может быть, ещё и поэтому захотелось окунуть голову в эту тему. 

Сразу же хочу себя ограничить. Я буду здесь писать о поэзии этнических русских поэтов. Это значит, что не буду касаться творчества, например ни Фруга, ни Саши Чёрного, ни Веры Инбер с Ильёй Эренбургом, ни Светлова со Слуцким, ибо они – евреи. Не буду вести речь о Надсоне, хотя он был только наполовину евреем, но чувствовал свою принадлежность к ним. Пропущу я и православных Мандельштама и Бродского - ведь они и не отрекались фактически от своих корней. И Пастернак тоже окажется вне рассмотрения, ибо, перефразируя Бен Гуриона, можно сказать: не важно за кого принимают себя те, кто думает, что они не евреи - важно, за кого принимают их русские. 

Как правило, я не буду писать о тех, кто специализировался раньше или сейчас на черносотенстве, ибо полагаю, что хорошему взаимоотношению народов, как и отдельных людей, больше помогает хвала, чем хула. Да и нет желания способствовать славе каждого подонка. 

Золотой век русской поэзии 

Впервые в русской поэзии еврейская тема появляется, видимо, в стихах В.А.Жуковского (1783-1852). В 1814 он написал стихотворение «Библия»: Кто сердца не питал кто не был восхищен/ Сей книгой, от небес евреем вдохновенной!/ Ее божественным огнем воспламенен... В другом стихотворении, «Египетская тьма» поэт описал одну из казней, посланных древним египтянам за притеснения евреев. 

У А.С.Пушкина еврейская тема встречается не менее 13-ти раз. Пушкин тесно соприкоснулся с евреями в 1821, когда в Кишинёве снимал комнату в доме у еврея. Судя по стихотворению той поры, Пушкин не пренебрегал любовью еврейской девушки: 

Христос воскрес, моя Ребекка! 

Сегодня следуя душой 

Закону бога-человека, 

С тобой целуюсь, ангел мой. 

А завтра к вере Моисея 

За поцелуй я, не робея 

Готов, еврейка, заплатить - 

И даже то тебе вручить, 

Чем можно верного еврея 

От православных отличить. 

В 1821 поэт написал свою знаменитую «Гаврилиаду» - пародию на евангельский рассказ о непорочном зачатии, которая начинается так: воистину еврейки молодой/ мне дорого душевное спасенье... 

Видимо, в поэме, которая при жизни поэта не была опубликована, Пушкин лишь смакует подробности любовных утех с еврейской женщиной, возможно, с той же Ревеккой. Интересна где-то встреченная мысль, что в вышеприведенных стихах еврейка – просто антураж: мол, не мог же Пушкин такие фривольности допускать в печати по отношению к русской женщине, а в отношении еврейки в то время это выглядело иначе... Известна фраза «Ко мне постучался презренный еврей» из стихотворения «Чёрная шаль», и неприятное для евреев замечание в "песнях западных славян" о том, что «...в мерзостной игре жида с лягушкою венчают». Один из Пушкинских набросков начинается с того, что «теснится средь толпы еврей сребролюбивый» 

В маленькой трагедии «Скупой рыцарь» выведен отвратительный еврей-жид, который отказывается ссудить деньгами молодого рыцаря Альбера, много задолжавшего ему. Альбера после смерти отца будет ждать богатое наследство, и жид предлагает ему отравить отца, для чего обещает достать яду. Благородный рыцарь отвергает с гневом это предложение. Таким образом, противопоставляются благородный, хоть и беспутный рыцарь-христианин, и готовый на любую низость еврей-ростовщик. 

Весьма интересна эпиграмма на Фёдора Булгарина: 

Не то беда, что ты поляк: 

Костюшко лях, Мицкевич лях! 

Пожалуй, будь себе татарин, - 

И тут не вижу я стыда; 

Будь жид - и это не беда: 

Беда, что ты Видок Фиглярин 

Здесь недвусмысленно проставлен «табель о рангах»: поляк, потом татарин, а уже потом – еврей. Татарин, конечно, плохо - вряд ли Пушкин не знал пословицу: незваный гость хуже татарина, но еврей- это уже на самом низу. Величайший русский поэт, стоит почитать хотя бы его переписку, не всегда «милость к падшим призывал», а в отношении к евреям не поднимался над толпой. Лишь в одном наброске, где он перелагает отрывок из библейской книги «Юдифь», поэт находит для еврейского народа уважительные слова: 

Высок смиреньем терпеливым 

И крепок верой в бога сил, 

Перед сатрапом горделивым  

Израил выи не склонил; 

Конечно, можно ещё упомянуть пушкинского «Пророка» («Духовной жаждою томим...»), на слова которого исполняется популярный романс. В стихотворении использованы некоторые мотивы 6-й главы «Книги пророков», однако в данном случае использование ветхого завета - не более чем художественный приём. 

Было при жизни Пушкина время, когда, казалось многим, слава Пушкина поблекла в лучах славы другого поэта-Владимира Бенедиктова (1807-1873). В стихотворении «Исход» этот поэт воспел бегство евреев из Египта, как героический подвиг Моисея и всего еврейского народа. В нескольких других стихотворениях он продолжил библейскую тему Еврейская тема встречается не менее, чем в 9-ти произведениях М.Ю.Лермонтова. В 3-х крупных произведениях поэта: драмах «Маскарад» и «Испанцы» и поэме «Сашка» действуют также и евреи. Оставляя без рассмотрения бледно поданную в поэме «Сашка» легкомысленную и красивую полуеврейку Тирзу, хочется остановиться на изображении евреев в драмах Лермонтова. Роль светского заимодавца Шприха в «Маскараде» сравнительно небольшая, но существенная, так как в значительной части из-за его интриг Арбенин начинает обвинять Нину в неверности. Правда, здесь еврей не выступает таким олицетворением порока, как ростовщик в «Скупом рыцаре» Пушкина. Всё же здесь Лермонтов продолжает классическую характеристику ростовщика-злодея. Совсем иначе обстоит дело с благородным Фернандо в драме «Испанцы». Еврей по рождению, Фернандо воспитан в христианской семье, но его настоящий отец, и сестра тоже не лишены доброты и благородства. К сожалению, своего Фернандо Лермонтов написал в 16 лет и намного раньше, чем подлого Шприха. 

«Пророк» Лермонтова (Когда всевышний судия/мне дал всевиденье пророка...) по гениальности не уступает пушкинскому. Какой же силой воздействия должна была обладать созданная гением еврейского народа книга, чтобы вдохновить величайших русских поэтов на такие шедевры! 

Поэты середины и второй половины XIX века 

В то время русские поэты продолжают разработку библейской тематики. Особенной популярностью вслед за Бенедиктовым пользовался исход евреев из Египта. Этому посвящено, например, стихотворение Льва Мея (1822-1862) «Пустынный ключ». Лев Мей являлся также автором 13-ти стихотворений, составивших цикл «Еврейские песни» и являющихся переложением библейской «Песни песней». Он также переложил несколько библейских плачей. 

Поэт Николай Арбузов (1829-64) в стихотворении «Когда торжественно пучину…» воспевает Моисея за отвращение евреев от поклонения золотому тельцу и призывает поэтов брать пример с Моисея: Чтоб хоть на миг мы чужды стали/ Страстей и похотей земли,/ И вдохновенные скрижали / В священном трепете прочли. 

Если русские поэты, как правило, обращались к библейской теме только для раскрытия своих собственных идей, не имевших никакого отношения к самому еврейскому народу, то здесь особняком стоял крупнейший русский философ и поэт Владимир Сергеевич Соловьёв (1853-1900) и его, по определению энциклопедии «Иудаика», «теологический и практический филосемитизм». У него есть стихотворение «Неопалимая купина». По библии однажды Моисею в горящем, но несгорающем терновом кусте (неопалимой купине) явился Бог (Ягве), призывая того освободить евреев из рабства. Выразительно заканчивается стихотворение: 

Трепещут боги Мицраима, (здесь - Древний Египет-Э.П.) / Как туча, слава их пройдет,/ И купиной неопалимой/ Израиль в мире расцветет". 

Так показал Вл.Соловьёв свою уверенность в возрождении еврейского народа. Эта уверенность зиждилась не только на вере в духовные силы нашего народа, но и на общности иудейской и христианской культур. Вл. Соловьёв, кстати, одним из первых предсказал опасность для христианско-иудейского мира тогда только начавшего поднимать голову исламского национализма. 

Не чуждались библейской темы и славянофилы, в частности Алексей Хомяков (1804-1860) и Степан Шевырёв (1806-1864). Защищая старообрядцев от притеснений московским градоначальником, А.Хомяков использовал образ Давида. 

Серебряный век русской поэзии 

На рубеже XIX-го и XX веков возникает целая плеяда русских поэтов первой величины, среди которых были Николай Гумилёв, Анна Ахматова, Вячеслав Иванов, Фёдор Сологуб, Иван Бунин, Максимилиан Волошин, Владислав Ходасевич, Марина Цветаева и многие другие. В их числу следует отнести также и Вл.Маяковского, однако его творчество удобнее рассматривать в следующем, советском периоде русской поэзии. С точки зрения социальной жизни российских евреев, то в это время впервые в России появился широкий слой еврейской интеллигенции, вовлечённой в русскую культурную жизнь, и среди русских поэтов и писателей, появились писатели и поэты - евреи, писавшие на русском языке, и среди них Илья Эренбург, Самуил Маршак, Саша Черный, Борис Пастернак, Осип Мандельштам. Появление последних, а также возросшие ассимиляция еврейства, антисемитизм и появление сионизма отразились на росте популярности и разнообразии еврейской темы в творчестве русских поэтов. Усилилось их стремление посетить Палестину. Помимо традиционной библейской темы, например, у Фёдора Сологуба (1863-1927), Корнея Чуковского (1882-1969), Валерия Брюсова (1873-1924), или Ивана Бунина (1870-1953), у того же Бунина появляются стихи, навеянные впечатлениями от посещения Святой земли. В его стихотворении «Иерусалим» настоящее святого города навевает только печальные воспоминания о былом его величии: 

И сказал проводник: «Господин! Я еврей 

И, быть может, потомок царей. 

Погляди на цветы по сионским стенам: 

Это все, что осталося нам». 

Впечатлениям от посещения Палестины посвятили свои стихи Николай Гумилёв (1886-1921), а также одесский поэт Александр Фёдоров (1868-1939). Вот начало его стихотворения «Стена плача», от которого веет тем же настроением, что и от стихов Бунина: 

В цветных хламидах, в шапках с лисьим мехом 

И с пейсами вдоль впалых, бледных щек, 

Они стоят, и скорбь библейских строк 

В их голосах звучит бессильным эхом. 

Ряд поэтов, например Владислав Ходасевич и Вячеслав Иванов начинают переводить поэзию с иврита. Один из крупнейших русских поэтов серебряного века Вл.Ходасевич был на четверть евреем, его дедом по матери был печально знаменитый Яков Брафман, крестившийся и написавший «Книгу кагала», в которой тенденциозно и с яро- антисемитских позиций описал обычаи и нравы еврейских общин. Отец поэта был обрусевшим поляком, но в семье строго придерживались католических обычаев. Способный к языкам, Ходасевич переводил с польского, армянского, финского и иврита. Он перевёл несколько поэм Саула Черняховского и сделал ряд переводов древней еврейкой поэзии. Он же - автор лучшего на русском языке эссе о крупнейшем поэте ХХ века, писавшем на иврите, Хаиме Бялике. Из оригинальных стихов на еврейскую тему стоит отметить его «Моисея». Вообще, образ вождя, выведшего еврейский народ из рабства, - наиболее популярная тема на библейские мотивы у русских поэтов. 

Один из крупнейших деятелей культуры серебряного века, поэт и философ Вяч.Иванов блистательно перевёл с иврита ряд стихотворений Хаима Бялика. 

Подобно своему идейному предшественнику Вл.Соловьёву, другой известный русский философ Николай Бердяев (1874-1948) был также большим заступником евреев. Он редко писал стихи, тем ценнее то из них, которое он посвятил евреям 

Темна Россия и забита: 

Тираны, войны, недород... 

К чему клеймо антисемита 

Тебе, страдающий народ? 

К чему свирепствовать, Россия, 

От хижины и до дворца? 

К тому ли звал тебя Мессия? 

Поводыря нет у слепца? 

Опомнись: нет великих наций, 

Евангелью не прекословь. 

Отвергни ритуал оваций. 

Когда громишь ты иноверцев, 

Стократ твоя же льется кровь, 

Так коль не разумом, так – сердцем. 

Максимилиан Волошин был хорошо известен своей приязнью к евреям. В 1915-м он начал писать книгу стихов, в которой есть стихотворение, написанное в 1919-м - «Неопалимая купина». Так же он назвал и саму книгу. В отличие от Вл.Соловьёва Волошин использовал неопалимую купину, как образ раздираемой гражданской войной России, тем выразив надежду на её возрождение. 

Часто касается еврейской темы в своём творчестве Марина Цветаева. Вот стихотворение «Евреям»: 

Израиль! Приближается второе 

Владычество твое. За все гроши 

Вы кровью заплатили нам: герои! 

Предатели! Пророки! Торгаши! 

В любом из вас - хоть в том, что при огарке 

Считает золотые в узелке, 

Христос сильнее говорит, чем в Марке 

Матфее, Иоанне и Луке. 

По всей земле - от края и до края - 

Распятие и снятие с креста. 

С последним из сынов твоих, Израиль, 

Воистину мы погребем Христа... 

Многократно выразив в ранний период своего творчества любовь к евреям, М.Цветаева в своих записных книжках позднее с грустью отмечала, насколько осложнилась для неё эта проблема. Вот выдержка из её записной книжки от 15 ноября 1918 года: «Слева от меня (прости, безумно любимый Израиль!) две грязные, унылые жидовки… Жидовка говорит: "Псков взят!" – У меня мучительная надежда: "Кем?!!"». Цветаева чувствует, что её Россия гибнет, её муж Семён Эфрон (наполовину еврей) добровольно борется с большевиками на стороне Белой армии, а возле себя она слышит как две еврейки, захлёбываясь от восторга, сообщают, что красными взят Псков... Наблюдая за гибнущей Россией, она отмечает, что везде «кишат евреи». 

Мы требуем, и справедливо, покаяния от других народов за зло, принесённое евреям. Так давайте покажем пример. 

Показав пример, поймём, а, поняв, простим... 

Поэзия первых советских десятилетий 

Анна Ахматова всегда дружила с евреями. Лидия Чуковская в своих записках вспоминает такой случай. Пришли (уже в наше время) к Ахматовой какие-то типы и говорят: "Вы же наша замечательная поэтесса, как же так, что вы все время окружены евреями? И даже когда приезжаете в Москву, останавливаетесь в еврейской семье...". Она встала и сказала: "Немедленно уйдите!". Вернёмся в 1922 год. Расстрелян первый муж Ахматовой Гумилёв, эмигрировали многие её друзья: «Заболеть бы как следует, в жгучем бреду/ повстречаться со всеми опять...» Нет, лучше обо всём этом не думать... Но не думать, не оглядываться на прошлое невозможно. И Анна Ахматова создаёт «Библейские стихи», три стихотворения, посвящённых трём библейским женщинам, в том числе одно, - о жене Лота, племянника Авраама. Спасаясь из разрушенного Содома, она нарушила обещание не оглядываться. Оглянувшись, она превратилась в соляной столб. 

Наиболее сильно влияние еврейства чувствуется в это время в поэзии Владимира Маяковского (1892-1930). Известно, что с юности и до самого своего конца он любил незаурядную еврейскую женщину – Лилю Брик, а ближайшим его другом был её муж Осип Брик. Именами друзей и приятелей-евреев буквально напичканы стихи Маяковского: «напролёт болтал о Ромке Якобсоне», «...чтобы врассыпную разбежался Коган, встреченных калеча пиками усов», «Тихий еврей Павел Ильич Лавут» и.т.д. Пребыванию в гостях у американских евреев-коммунистов он посвятил проникновенное стихотворение «Кемп Нит Гедайге» (лагерь «Не унывай»). В стихотворении «Христофор Колумб» Маяковский сетует, что вот по одной из версий Колумб-еврей, а евреи-эмигранты, плывущие в Америку «с машинным адом в горящем соседстве лежат, под щёку подложивши котомки» В 1926, в разгар деятельности Общества Землеустройства Евреев-Трудящихся (ОЗЕТ) в степной части Крыма, поэт написал стихотворение «Еврей (Товарищам из ОЗЕТа)», в котором он бичевалл три антиеврейских предрассудка: все евреи-богачи, евреям отдают лакомый кусок земли, и что евреи не умеют и не хотят работать на земле: Еврей – караты/ еврей – валюта. Люто богаты/ и жадны люто./ А тут/ им/ дают Крым!/ А Крым известен:/ не карта, а козырь;/ на лучшем месте -/ дворцы и розы,- так врут/ рабочим врагов голоса,/ но ты, рабочий,/ но ты -/ ты должен честно взглянуть в глаза/ еврейской нищеты. 

Вообще, слово «еврей» в первые годы советской власти встречалось довольно часто в советской литературе (как правило, в соответствии с традициями того времени, с положительным оттенком.): и в произведениях этнических русских поэтов и в произведениях поэтов – евреев. Однако, постепенно слово «еврей» начинает исчезать из книг, журналов и газет. Его начинает заменять термин «безродный космополит». Поэтому нетрудно представить моё впечатление от стихов Степана Щипачёва (1899-1979), которые я нашёл в конце 1952-го(!) в одном из его сборников: 

Мне твои глаза забыть едва ли 

У евреек, кто-то мне сказал, 

Разве только в древности бывали 

Серые, как у тебя, глаза. 

Их не затуманить и слезами. 

Светлое лицо поднимешь ты, 

И не отрывался бы часами 

От твоей библейской красоты. 

Лёгкою дорогою земною 

Я пошёл бы смело за тобой, 

Если б не стоял передо мною 

Чёткий профиль женщины другой. 

Если бы и до сих пор не верил 

Что тебя в один счастливый час 

Я когда-то в молодости встретил 

Не затем, чтоб разлюбить сейчас. 

Видимо, это был один из предвоенных сборников поэта. Потом я это стихотворение ни в одном из его сборников не находил. Нет его до сих пор и на интернете. 

Современная поэзия 

В послесталинское время в официальной жизни слово «еврей» остаётся только в паспортах – пресловутый 5-й параграф. Вплоть до перестройки это слово было «некошерным». Вместо евреев при Брежневе появляются «лица еврейской национальности». И «сионисты». Как правило, через тире с какой-нибудь гнусностью... В 1961-м, как удар грома, всех оглушило стихотворение Евгения Евтушенко «Бабий Яр». Долго ещё не было в Бабьем Яру памятника, но слова: Над Бабьим Яром памятника нет,/ Крутой обрыв, как чёрное надгробье... казались вылитыми из бронзы. Появление этого стихотворения вызвало ликование евреев и многих им сочувствовавших. И бурное негодование в средствах массовой информации «патриотов» типа недоброй памяти Грибачёва и Кочетова. Поэт Алексей Марков опубликовал «Мой ответ»: 

Какой ты настоящий русский 

Когда забыл про свой народ, 

Душа, что брючки стала узкой, 

Пустой, что лестничный пролёт 

В свою очередь Евтушенко не полез за словом в карман, и в своём ответе сравнил обидчика с черносотенцем Марковым Вторым из царской Думы: 

И Маркову Третьему Марков Второй /Кричит из могилы: «Спасибо, герой» 

В 1964-м Евтушенко написал поэму «Братская ГЭС». Поэма чрезвычайно талантлива и достаточно противоречива. Что ж, может быть, только поэтому поэту часто удавалось сказать то, что другие даже пытаться сказать не смели. В поэме в 2-х главах основными действующими лицами являются евреи. Одна из глав - «Азбука революции», где приведен привлекательный образ еврейской девушки- санитара: 

Гремит «Авроры эхо, пророчествуя нациям, 

Учительница Элькина на фронте в 19-м... 

Конечно, теперь после Солженицына, Шаламова и Гроссмана мы совсем по иному смотрим на Революцию, теперь мы и революцией большевистский переворот не называем... В другой главе «Братской ГЭС»- «Диспетчер света» выживший в гетто Изя Крамер, рассказывает об ужасах, которые пережил там он, и которые не пережила его подруга Рива. Думаю, что человек моего поколения не может читать эту главу без слёз. 

В России был ещё один поэт, в творчестве которого еврейские голоса звучат более явственно, более часто, чем даже у Евтушенко. И хотя голос этого поэта не так громок, но поэт он - милостью божьей, и еврейская тема слышится у него на протяжении всего его творчества. Приходится только сожалеть, что пока имя этого поэта известно сравнительно узкому кругу любителей поэзии. Это Борис Алексеевич Чичибабин (1923-1994). Брошенный в 1946 прямо со студенческой скамьи в тюрьму за антисталинские стихи, в 1948, в черные для советского еврейства дни, он пишет проникновенное стихотворение «Народу еврейскому»: 

Был бы я моложе – не такая б жалость:/Не на брачном ложе/ наша кровь смешалась,

а в 1959 в стихотворении «Клянусь на знамени весёлом»: 

Пока во лжи неукротимы 

Сидят холёные. Как ханы, 

Антисемитские кретины 

И государственные хамы, 

........................................... 

не умер Сталин 

У кого ещё из русских поэтов можно найти такие замечательные по искренности строки по отношению к своим друзьям-евреям, как в стихотворении Чичибабина «Благодарствую други мои...»: Видно, вправду, такие чаи,/ Уголовное время,/ Что все близкие люди мои - / Поголовно евреи... В стихотворении «Чефут-Кале» он так объяснил этот феномен: Давно пора не задавать вопросов,/Бежать людей. /Кто в наши дни мечтатель и философ/ Тот иудей. 

Из 18-ти «Сонетов Любимой» три целиком посвящены еврейской теме. А какие пронзительные стихи Чичибабин посвятил отъезду своих друзей в эмиграцию! Да, еврейские мотивы в творчестве Бориса Чичибабина - достойная тема для специального исследования. Уже под занавес жизни поэту удалось побывать в Израиле. Итогом размышлений о влиянии еврейства на мировую культуру явились строки: 

Солнцу ли тучей затмиться, добрея, 

ветру ли дунуть, - 

Кем бы мы были, когда б не евреи, 

страшно подумать. 

Другим русским поэтом, у которого явно звучит еврейская тема, является Андрей Дементьев (род. в 1928), в течение длительного времени бывший редактором (1981-1992) популярного советского журнала «Юность» Несколько лет назад он надолго приехал в Израиль, в результате чего появился посвящённый этой стране цикл стихов, и среди них одно стихотворение - о встрече с узницей гетто, а другое – «День дерева», о том как поэт участвовал в посадке деревьев: 

И я горжусь, что среди многих 

Роскошных пальм – есть и мои. 

Они стоят вблизи дороги, 

Как символ искренней любви. 

Сейчас много говорят о растущем в мире «новом антисемитизм», когда антисемитизм смыкается с неприязнью к Израилю. Однако, нельзя не обратить внимания также на рост симпатий к Израилю, связанный с растущим пониманием не только общности иудейской и христианской культур, но и осознанием общей опасности, исходящей от исламского фундаментализма. Вслед за христианами-евангелистми поворачиваются лицом к Израилю и другие христианские конфессии. Ширится движение «Христиане России – в поддержку Израиля». К числу сторонником этого движения принадлежит известная московская поэтесса Татьяна Кузовлёва, написавшая после посещения в составе представителей этого движения два года назад Святую землю стихи, проникнутые любовью к еврейской стране: Поверь, Иерусалим:/ Была моя бы воля,/ Губами бы сняла/ С твоих камней слезу./ Здесь вертикаль любви/ С горизонталью боли/ Образовали крест/И я его несу. 

Таким образом, крест становится символом не только страданий одного великого еврея – Христа, но всего еврейского народа. 

Две тысячи лет назад стараниями апостолов и их последователей христианство было сперва оторвано от еврейства, а потом превратилось в его врага. Будем надеяться, что ростки дружбы христиан с евреями дадут сильные всходы. Чтобы не отдать великую иудейско-христианскую цивилизацию в руки беспощадного врага, грозящего похоронить эту цивилизацию. Будем также надеяться, что мотивы этого сближения мощно зазвучат в русской поэзии ближайших десятилетий. 

Список литературы

www.neuch.ru

Восток в русской культуре Серебряного века

Анатолий Алексеев-Апраксин

Процесс активного взаимодействия Востока и Запада начался более ста лет назад, во времена, именуемые русским религиозно-философским ренессансом. Академик В.И.Вернадский (1863-1945) отмечал в своих работах, что примерно с середины ХIХ века, религиозно-философские доктрины Индии, Китая и Японии начинают играть в научной и культурной жизни российского общества всё большую роль. В 1890 году было введено обязательное изучение санскрита для студентов славистского и классического отделений историко-философских факультетов российских университетов. Переплетение философии с другими формами духовной жизни, главным образом с искусством, и в особенности с литературой, находило своё выражение не только в теории.

Серьезный интерес к духовности Востока одним из первых проявил Владимир Соловьёв (1853 - 1900). Выдающийся русский мыслитель увидел в буддизме "первое всемирно-историческое пробуждение человеческого самопознания". Обращая внимание на его (буддизма) "деятельное самопожертвование из сострадания ко всем живым существам", он говорил о необходимости объединения буддизма и христианства1.

В те времена идея объединения христианства и буддизма еще не казалась утопией. На зов Востока на рубеже XIX - XX веков отозвалось большинство представителей российской культуры. Одни искали восточные духовные ценности, стремились понять иные культуры, другие мечтали почерпнуть на Востоке силы для поддержки дряхлеющей европейской культуры, третьи видели для России возможность особой "синтетической" духовности, в которой плодотворно соединятся Восточная мудрость и европейская цивилизация2. Искатели сокровенных смыслов - философы и литераторы, увлекавшиеся "новым религиозным сознанием", - собирались в философско-художественных салонах. Посетитель собраний у Дмитрия Мережковского и Зинаиды Гиппиус, издатель "Нового пути" П. Перцев видел задачу своего журнала в борьбе с утилитарно-позитивистским мировоззрением. "Мы поняли, - писал он, - что осмеянный отцами мистицизм есть единственный путь к твёрдому и светлому пониманию мира, жизни и себя..."3.

Обращение к восточным мотивам в творчестве являлось не знаком принадлежности к какому-то художественному или духовному течению, а формой самопознания, постижения смысла жизни, духовной опорой. Ощущение призрачности, непрочности человеческого бытия, предчувствие грядущих катаклизмов открывало блестящую главу русской философской поэзии символизма. Обращение поэтов этого круга к идеальному, поиски духовной сущности всех явлений явились своеобразной реакцией на материалистически упрощенные оценки казавшегося бесконечно сложным мира.

Связь символизма с философскими системами Индии настойчиво подчёркивал Андрей Белый (1880-1934), мечтавший о духовном единстве мира. Религиозный философ Дмитрий Мережковский (1866 - 1941), автор ставших известными стихов "Будда" и "Нирвана", писал: "На вопрос: Восток или Запад? - единственный ответ - отрицание самого вопроса: не Восток или Запад? - а Восток и Запад"4.

Для поэта-символиста Константина Бальмонта (1867 - 1942) Индия - "страна Мечты, символ священных земных обителей". "Вторя заветам Готамы", Бальмонт писал: "Я думаю, что индийская мудрость включает в себя все оттенки доступной человеку мудрости, многогранность Индийского Ума неисчерпаема... Индия законченная в своих очертаниях Страна Мысли, а в Мысли есть и Мечта". С помощью профессора С. Ф. Ольденбурга Бальмонт перевёл драмы Калидасы и "Жизнь Будды" Ашвагхоши5.

В подражание японской танке Вячеслав Иванов (1866-1949) сочинял русские танки: "Голых веток оснежен излом. Круглый месяц на дне голубом. Ворон на ветке во сне, снег отряхает крылом"6.

Отметим также частично воплощенный замысел Валерия Брюсова (1873-1924) создания образной антологии "Сны человечества", или "Песни человечества" (Зеркало веков), где он собирался передать суть поэзии Индии, Персии, Китая, Японии, Мексики и Малайского мира7. В противовес чистой идеальности символизма, акмеизм черпал вдохновенные образы в экзотике восточных стран.

Свободными переложениями восточной поэзии, такими как "Фарфоровый павильон. Китайские стихи", был увлечён Николай Гумилёв (1886-1921). Восточные мотивы слышны и в творчестве Велимира Хлебникова (1885-1922) - главы литературной группы футуристов-будетлян. "Роскошно буддийское лето...", - читаем у Осипа Мандельштама (1891-1938). Максимилиан Волошин, ещё в юности заинтригованный Н.В. Гуркиным (редактор журнала "Природа и охота") лекциями о буддизме, собираясь во Францию, писал: "В Париж я еду..., чтобы познав европейскую культуру... отбросить всё "европейское" и оставив только человеческое, идти учиться к другим цивилизациям, "искать истины" - в Индию и Китай..."8.

Позднее в автобиографических заметках "О себе самом" Волошин сообщал: "В методе подхода к природе, изучения и передачи её я стою на точке зрения классических японцев (Хокусаи, Утамаро), по которым я в своё время подробно и тщательно работал в Париже в Национальной Библиотеке, где в Галерее эстампов имеется громадная коллекция японской печатной книги Теодора Дерюи. Там у меня на многое открылись глаза"9. Известно, что в 1902 году, после встречи в Париже с Агваном Дорджиевым, поэт, критик и акварелист Максимилиан Александрович Волошин (1877-1932) писал: "Он мне много сказал такого о Нирване, что сильно перевернуло многие мои мысли. От него я, например, узнал, что в буддизме всякая пропаганда идей считается преступлением, как насилие над личностью. Какая моральная высота сравнительно с христианством: религией пропаганды и насилия!"10

Искания русской интеллигенции находили отклик в буддийском мировоззрении и художественной традиции. И совсем не случайно восточные мотивы постоянно встречаются в дизайне интерьеров доходных домов Санкт-Петербурга. Интерес к Индии вовлёк в свою сферу крупнейших русских писателей - Л.Н. Толстого, Ф.М. Достоевского, М. Горького. Лев Толстой не только написал "Жизнь Будды", но и состоял в переписке с М. К. Ганди. В 1897 году известный критик Стасов привёз к нему молодого художника, воспитанника мастерской А. Куинджи. Это был Николай Рерих. Как и многие русские интеллигенты, Рерих узнал об Индии из литературы. "Через Византию грезилась нам Индия; вот к ней мы и направляемся. Не надо пророчествовать, чтобы так же, как об иконах, сказать, что изучение Индии, её искусства, науки, быта будет ближайшим устремлением. Нет сомнения, что эти поиски дадут отличные последствия"11.

После окончания Санкт-Петербургской академии художеств Рерих состоял секретарем Общества поощрения художеств, был директором Рисовальной школы Общества (1906 - 1918), возглавлял объединение "Мир Искусства" (1910 - 1915). После поездки по странам Европы и Америки, в 1923 году он осуществил путешествия в Индию и Тибет. В 1928 г. Н. Рерих переехал с семьей в Пенджаб, на "родину человечества", избежав таким образом репрессий, которым подверглись его коллеги, оставшиеся в России. Изучая традиции восточного искусства, Рерих сохранил дух стилизаторских поисков, характерных для "мирискусников". Его любимыми темами оставались гималайские пейзажи и символические композиции на тему религиозной жизни Востока.

Многие полотна посвятил индийским сюжетам и Василий Верещагин (1842 - 1904), проживший в Индии около четырёх лет (1874-1875 и 1882 - 1883). Увлечение Востоком в среде русских художников на рубеже веков приобрело особое значение. На Востоке искали некую опору самобытности русского искусства. Для Мартиса Сарьяна (1880-1972) и Павла Кузнецова (1878-1968) Восток не был просто источником новых художественных форм - "их искания по духу своему скорее ближе гогеновским попыткам обрести на Таити духовную цельность среди людей и природы, не испорченых цивилизацией"12. "Именно такой рисовалась Кузнецову знакомая с детства степь за Волгой с её "поэтами, художниками, мудрецами, верблюдами, птицами, барашками, узорами тканей", в ней воплощалась для него "тайна Востока"13.

Искусством Востока был увлечен и Михаил Ларионов (1881 - 1964). Участник выставок "Мира Искусства", основатель объединений "Бубновый валет" и "Ослиный хвост", Ларионов собрал коллекцию индийских миниатюр. "Я заново открываю путь на Восток, и по этому пути, уверена, за мной пойдут многие", - писала его жена, художница Наталья Гончарова (1881 - 1962). Запад, по мнению Гончаровой, был лишь передатчиком давних восточных художественных открытий. Восток вернулся через Запад. Но надобность в этом промежуточном звене отпала, и пришло время непосредственно обрести первоисточник"14; "... я отряхаю прах от ног своих и удаляюсь от Запада... Мой путь к первоисточнику искусств, к Востоку"15.

Влияние восточного театра на санкт-петербургский и западно-европейский "авангард" в целом стало заметно лишь в первые десятилетия XX века. Вплоть до этого времени знания театральной эстетики Востока не находили применения на почве распространённых в те годы натуралистически-бытового, психологического и символического театров. Одним из провозвестников прихода восточного театра на европейскую сцену был Всеволод Мейерхольд (1874-1940). Разрабатывая свою "биомеханическую" систему, Мейерхольд вдохновлялся японским театром Кабуки. Работая в театре В.Ф.Комиссаржевской над "Балаганчиком" А. Блока и "Шарфом Коломбины" А. Шницлера, Мейерхольд, по собственному признанию, использовал "японский метод передавать зрителю музыку настроений" и "по-японски легкие застановки и ширмы"16. Репетируя в 1925 году пьесу А. Файко "Учитель Бубус", он наставлял актёров: "У кого нам можно учиться? Конечно, здесь было бы возможно одно средство. Купить вам всем билеты и отправить вас в Токио или Шанхай..."17. Знакомство европейцев с восточным театром продолжало осуществятся преимущественно в русле дальневосточной традиции (театр Кабуки, буддийский театр Но, Пекинская опера).

Тем не менее, стремление к самоценности театрального начала, к "тотальности" театрального действа обратило внимание реформаторов и авангардистов к индийской традиции. Один из открывателей индийского театра, Александр Таиров (1885-1950), в 1914 году поставивший "Сакунталу" на сцене Камерного театра, писал: "Нам удалось добиться... почти религиозного трепета мистерии, который местами, особенно в сцене прощания Сакунталы, удалось даже перенести на сцену, перетранспонировав его в ритмически театральный план и преодолев, таким образом, натуралистическое переживание"18.

Сергей Эйзенштейн (1898-1948) считал дальневосточную культуру ключом к общечеловеческим выразительным проявлениям, что прослеживается и в его творчестве. Как отмечали в прессе тех лет, "...важную роль в формировании монтажной теории кино сыграло изучение юным Эйзенштейном японского языка... и связанного с ним строя мышления (ст. "За кадром", 1929 г.). Гастроли театра Кабуки позволили Эйзенштейну сопоставить принципы актёрской игры японцев с европейскими концепциями "выразительного движения", "монистический ансамбль" разнородных элементов спектакля объявляется ключевым для поэтики зарождающегося звукового кино (ст. "Неожиданный стык")..."19. Поклонник искусства Утамаро, Хокусая, Сэссю, Харунобу, Сяраку, Хиросиге, Эйзенштейн исследует принципы композиции и мировоззрения: "...я очень часто пользуюсь материалом Востока: вначале больше опытом Японии, в дальнейшем - китайского искусства". Подобно своему учителю Мейерхольду, он жил восточным искусством, окружал себя его образцами. Проштудировав "Китайскую мысль" М. Гране (создатель структурной антропологии К. Леви-Стросс признавал этого ученого своим предшественником), Эйзенштейн опередил свое время. Он стал семиотиком до семиотики и структуралистом до структурализма. "Паломничество" на буддийский Восток, обогатив культуру Серебряного века, открыло новые горизонты духовного самосознания России.

1. Соловьёв В. С. "Оправдание добра. Нравственная философия". - Соловьёв В. С. Сочинения в двух томах, Т.1., М., 1988, с.308 - 309

1. Смирнов И.С. "Всё видеть, всё понять..."Запад и Восток Максимилиана Волошина), Восток-Запад, М., 1985, с. 175

3. Махлина С. Т., Новиков А. И. "Русская философия и художественная культура России", СПб., 1999.,С.178

4. Мережковский Д. "Было и будет", дневник 1910-14, Пг., 1915, с.308

5. Бальмонт, "Ашвагхоша. Жизнь Будды", статья Г. Бонгард-Левина, М. 1990, с.12

6. Вячеслав Иванов. Стихотворения и поэмы (Библиотека поэта. Малая серия). Л., 1978., с. 305

7. см.: Литературное наследство. Т. 27-28, М. 1937, с. 403

8. из письма М.Волошина к А.П. Петровой от 12.11.1901

9. Смирнов И.С. "Всё видеть, всё понять..."Запад и Восток Максимилиана Волошина, Восток-Запад, М., 1985, с. 187

10. Гамбо-Намжил Заятуевич Заятуев "Цанид-хамбо Агван Дорджиев", Улан-Уде, 1991, с. 17

11. Рерих Н.К., Собр. Соч. Т.1. М., 1914, с. 259

12. Смирнов И.С. "Всё видеть, всё понять..."Запад и Восток Максимилиана Волошина), Восток-Запад, М., 1985, с. 176

13. Поспелов Г.Г. "Новые течения в станковой живописи и рисунке.- Русская художественная культура конца XIX - начала XX века, 1908-1917, кн.4, М., 1980, с.113

14. Сарабьянов. Д. В. "История русского искусства конца XIX нач. XX века", МГУ, 1993, c.181

15. Поспелов Г.Г. "Новые течения в станковой живописи и рисунке.- Русская художественная культура конца XIX - начала XX века, 1908-1917, кн.4, М., 1980, с.140

16. Суворова А.А. "Восточный театр и западноевропейский "Авангард", Взаимодействие культур Востока и Запада, М., 1987, с.81

17. Мейерхольд В.Э. "Статьи. Письма. Речи. Беседы", М., 1968, с. 84

18. Таиров А.Я. "О театре", М., 1970, с. 140

19. Клейман Н.И. "комментарий статей Эйзенштейна "Чет нечет", "Раздвоение Единого", Восток-Запад, с. 274

Источник

prt.sufism.ru

Реферат - Еврейские мотивы в творчестве русских поэтов

Эллан Пасика, Мельбурн

Идея этой статьи относится к тому времени, когда в конце 80-х. я познакомился в Израиле со списком книг «Библиотеки «Алия», теперь, к сожалению, почившей в бозе. В этом списке под №10 значился сборник «На одной волне», с подзаглавием: «Еврейские мотивы в русской поэзии». В начале 90-х, уже в России вышла книга «Менора» с таким же подзаглавием. К сожалению, и та, и другая мне оказались недоступны, и, может быть, ещё и поэтому захотелось окунуть голову в эту тему.

Сразу же хочу себя ограничить. Я буду здесь писать о поэзии этнических русских поэтов. Это значит, что не буду касаться творчества, например ни Фруга, ни Саши Чёрного, ни Веры Инбер с Ильёй Эренбургом, ни Светлова со Слуцким, ибо они – евреи. Не буду вести речь о Надсоне, хотя он был только наполовину евреем, но чувствовал свою принадлежность к ним. Пропущу я и православных Мандельштама и Бродского — ведь они и не отрекались фактически от своих корней. И Пастернак тоже окажется вне рассмотрения, ибо, перефразируя Бен Гуриона, можно сказать: не важно за кого принимают себя те, кто думает, что они не евреи — важно, за кого принимают их русские.

Как правило, я не буду писать о тех, кто специализировался раньше или сейчас на черносотенстве, ибо полагаю, что хорошему взаимоотношению народов, как и отдельных людей, больше помогает хвала, чем хула. Да и нет желания способствовать славе каждого подонка.

Золотой век русской поэзии

Впервые в русской поэзии еврейская тема появляется, видимо, в стихах В.А.Жуковского (1783-1852). В 1814 он написал стихотворение «Библия»: Кто сердца не питал кто не был восхищен/ Сей книгой, от небес евреем вдохновенной!/ Ее божественным огнем воспламенен… В другом стихотворении, «Египетская тьма» поэт описал одну из казней, посланных древним египтянам за притеснения евреев.

У А.С.Пушкина еврейская тема встречается не менее 13-ти раз. Пушкин тесно соприкоснулся с евреями в 1821, когда в Кишинёве снимал комнату в доме у еврея. Судя по стихотворению той поры, Пушкин не пренебрегал любовью еврейской девушки:

Христос воскрес, моя Ребекка!

Сегодня следуя душой

Закону бога-человека,

С тобой целуюсь, ангел мой.

А завтра к вере Моисея

За поцелуй я, не робея

Готов, еврейка, заплатить —

И даже то тебе вручить,

Чем можно верного еврея

От православных отличить.

В 1821 поэт написал свою знаменитую «Гаврилиаду» — пародию на евангельский рассказ о непорочном зачатии, которая начинается так: воистину еврейки молодой/ мне дорого душевное спасенье…

Видимо, в поэме, которая при жизни поэта не была опубликована, Пушкин лишь смакует подробности любовных утех с еврейской женщиной, возможно, с той же Ревеккой. Интересна где-то встреченная мысль, что в вышеприведенных стихах еврейка – просто антураж: мол, не мог же Пушкин такие фривольности допускать в печати по отношению к русской женщине, а в отношении еврейки в то время это выглядело иначе… Известна фраза «Ко мне постучался презренный еврей» из стихотворения «Чёрная шаль», и неприятное для евреев замечание в «песнях западных славян» о том, что «… в мерзостной игре жида с лягушкою венчают». Один из Пушкинских набросков начинается с того, что «теснится средь толпы еврей сребролюбивый»

В маленькой трагедии «Скупой рыцарь» выведен отвратительный еврей-жид, который отказывается ссудить деньгами молодого рыцаря Альбера, много задолжавшего ему. Альбера после смерти отца будет ждать богатое наследство, и жид предлагает ему отравить отца, для чего обещает достать яду. Благородный рыцарь отвергает с гневом это предложение. Таким образом, противопоставляются благородный, хоть и беспутный рыцарь-христианин, и готовый на любую низость еврей-ростовщик.

Весьма интересна эпиграмма на Фёдора Булгарина:

Не то беда, что ты поляк:

Костюшко лях, Мицкевич лях!

Пожалуй, будь себе татарин, —

И тут не вижу я стыда;

Будь жид — и это не беда:

Беда, что ты Видок Фиглярин

Здесь недвусмысленно проставлен «табель о рангах»: поляк, потом татарин, а уже потом – еврей. Татарин, конечно, плохо — вряд ли Пушкин не знал пословицу: незваный гость хуже татарина, но еврей- это уже на самом низу. Величайший русский поэт, стоит почитать хотя бы его переписку, не всегда «милость к падшим призывал», а в отношении к евреям не поднимался над толпой. Лишь в одном наброске, где он перелагает отрывок из библейской книги «Юдифь», поэт находит для еврейского народа уважительные слова:

Высок смиреньем терпеливым

И крепок верой в бога сил,

Перед сатрапом горделивым

Израил выи не склонил;

Конечно, можно ещё упомянуть пушкинского «Пророка» («Духовной жаждою томим...»), на слова которого исполняется популярный романс. В стихотворении использованы некоторые мотивы 6-й главы «Книги пророков», однако в данном случае использование ветхого завета — не более чем художественный приём.

Было при жизни Пушкина время, когда, казалось многим, слава Пушкина поблекла в лучах славы другого поэта-Владимира Бенедиктова (1807-1873). В стихотворении «Исход» этот поэт воспел бегство евреев из Египта, как героический подвиг Моисея и всего еврейского народа. В нескольких других стихотворениях он продолжил библейскую тему Еврейская тема встречается не менее, чем в 9-ти произведениях М.Ю.Лермонтова. В 3-х крупных произведениях поэта: драмах «Маскарад» и «Испанцы» и поэме «Сашка» действуют также и евреи. Оставляя без рассмотрения бледно поданную в поэме «Сашка» легкомысленную и красивую полуеврейку Тирзу, хочется остановиться на изображении евреев в драмах Лермонтова. Роль светского заимодавца Шприха в «Маскараде» сравнительно небольшая, но существенная, так как в значительной части из-за его интриг Арбенин начинает обвинять Нину в неверности. Правда, здесь еврей не выступает таким олицетворением порока, как ростовщик в «Скупом рыцаре» Пушкина. Всё же здесь Лермонтов продолжает классическую характеристику ростовщика-злодея. Совсем иначе обстоит дело с благородным Фернандо в драме «Испанцы». Еврей по рождению, Фернандо воспитан в христианской семье, но его настоящий отец, и сестра тоже не лишены доброты и благородства. К сожалению, своего Фернандо Лермонтов написал в 16 лет и намного раньше, чем подлого Шприха.

«Пророк» Лермонтова (Когда всевышний судия/мне дал всевиденье пророка...) по гениальности не уступает пушкинскому. Какой же силой воздействия должна была обладать созданная гением еврейского народа книга, чтобы вдохновить величайших русских поэтов на такие шедевры!

Поэты середины и второй половины XIX века

В то время русские поэты продолжают разработку библейской тематики. Особенной популярностью вслед за Бенедиктовым пользовался исход евреев из Египта. Этому посвящено, например, стихотворение Льва Мея (1822-1862) «Пустынный ключ». Лев Мей являлся также автором 13-ти стихотворений, составивших цикл «Еврейские песни» и являющихся переложением библейской «Песни песней». Он также переложил несколько библейских плачей.

Поэт Николай Арбузов (1829-64) в стихотворении «Когда торжественно пучину…» воспевает Моисея за отвращение евреев от поклонения золотому тельцу и призывает поэтов брать пример с Моисея: Чтоб хоть на миг мы чужды стали/ Страстей и похотей земли,/ И вдохновенные скрижали / В священном трепете прочли.

Если русские поэты, как правило, обращались к библейской теме только для раскрытия своих собственных идей, не имевших никакого отношения к самому еврейскому народу, то здесь особняком стоял крупнейший русский философ и поэт Владимир Сергеевич Соловьёв (1853-1900) и его, по определению энциклопедии «Иудаика», «теологический и практический филосемитизм». У него есть стихотворение «Неопалимая купина». По библии однажды Моисею в горящем, но несгорающем терновом кусте (неопалимой купине) явился Бог (Ягве), призывая того освободить евреев из рабства. Выразительно заканчивается стихотворение:

Трепещут боги Мицраима, (здесь — Древний Египет-Э.П.) / Как туча, слава их пройдет,/ И купиной неопалимой/ Израиль в мире расцветет".

Так показал Вл.Соловьёв свою уверенность в возрождении еврейского народа. Эта уверенность зиждилась не только на вере в духовные силы нашего народа, но и на общности иудейской и христианской культур. Вл. Соловьёв, кстати, одним из первых предсказал опасность для христианско-иудейского мира тогда только начавшего поднимать голову исламского национализма.

Не чуждались библейской темы и славянофилы, в частности Алексей Хомяков (1804-1860) и Степан Шевырёв (1806-1864). Защищая старообрядцев от притеснений московским градоначальником, А.Хомяков использовал образ Давида.

Серебряный век русской поэзии

На рубеже XIX-го и XX веков возникает целая плеяда русских поэтов первой величины, среди которых были Николай Гумилёв, Анна Ахматова, Вячеслав Иванов, Фёдор Сологуб, Иван Бунин, Максимилиан Волошин, Владислав Ходасевич, Марина Цветаева и многие другие. В их числу следует отнести также и Вл.Маяковского, однако его творчество удобнее рассматривать в следующем, советском периоде русской поэзии. С точки зрения социальной жизни российских евреев, то в это время впервые в России появился широкий слой еврейской интеллигенции, вовлечённой в русскую культурную жизнь, и среди русских поэтов и писателей, появились писатели и поэты — евреи, писавшие на русском языке, и среди них Илья Эренбург, Самуил Маршак, Саша Черный, Борис Пастернак, Осип Мандельштам. Появление последних, а также возросшие ассимиляция еврейства, антисемитизм и появление сионизма отразились на росте популярности и разнообразии еврейской темы в творчестве русских поэтов. Усилилось их стремление посетить Палестину. Помимо традиционной библейской темы, например, у Фёдора Сологуба (1863-1927), Корнея Чуковского (1882-1969), Валерия Брюсова (1873-1924), или Ивана Бунина (1870-1953), у того же Бунина появляются стихи, навеянные впечатлениями от посещения Святой земли. В его стихотворении «Иерусалим» настоящее святого города навевает только печальные воспоминания о былом его величии:

И сказал проводник: «Господин! Я еврей

И, быть может, потомок царей.

Погляди на цветы по сионским стенам:

Это все, что осталося нам».

Впечатлениям от посещения Палестины посвятили свои стихи Николай Гумилёв (1886-1921), а также одесский поэт Александр Фёдоров (1868-1939). Вот начало его стихотворения «Стена плача», от которого веет тем же настроением, что и от стихов Бунина:

В цветных хламидах, в шапках с лисьим мехом

И с пейсами вдоль впалых, бледных щек,

Они стоят, и скорбь библейских строк

В их голосах звучит бессильным эхом.

Ряд поэтов, например Владислав Ходасевич и Вячеслав Иванов начинают переводить поэзию с иврита. Один из крупнейших русских поэтов серебряного века Вл.Ходасевич был на четверть евреем, его дедом по матери был печально знаменитый Яков Брафман, крестившийся и написавший «Книгу кагала», в которой тенденциозно и с яро- антисемитских позиций описал обычаи и нравы еврейских общин. Отец поэта был обрусевшим поляком, но в семье строго придерживались католических обычаев. Способный к языкам, Ходасевич переводил с польского, армянского, финского и иврита. Он перевёл несколько поэм Саула Черняховского и сделал ряд переводов древней еврейкой поэзии. Он же — автор лучшего на русском языке эссе о крупнейшем поэте ХХ века, писавшем на иврите, Хаиме Бялике. Из оригинальных стихов на еврейскую тему стоит отметить его «Моисея». Вообще, образ вождя, выведшего еврейский народ из рабства, — наиболее популярная тема на библейские мотивы у русских поэтов.

Один из крупнейших деятелей культуры серебряного века, поэт и философ Вяч.Иванов блистательно перевёл с иврита ряд стихотворений Хаима Бялика.

Подобно своему идейному предшественнику Вл.Соловьёву, другой известный русский философ Николай Бердяев (1874-1948) был также большим заступником евреев. Он редко писал стихи, тем ценнее то из них, которое он посвятил евреям

Темна Россия и забита:

Тираны, войны, недород…

К чему клеймо антисемита

Тебе, страдающий народ?

К чему свирепствовать, Россия,

От хижины и до дворца?

К тому ли звал тебя Мессия?

Поводыря нет у слепца?

Опомнись: нет великих наций,

Евангелью не прекословь.

Отвергни ритуал оваций.

Когда громишь ты иноверцев,

Стократ твоя же льется кровь,

Так коль не разумом, так – сердцем.

Максимилиан Волошин был хорошо известен своей приязнью к евреям. В 1915-м он начал писать книгу стихов, в которой есть стихотворение, написанное в 1919-м — «Неопалимая купина». Так же он назвал и саму книгу. В отличие от Вл.Соловьёва Волошин использовал неопалимую купину, как образ раздираемой гражданской войной России, тем выразив надежду на её возрождение.

Часто касается еврейской темы в своём творчестве Марина Цветаева. Вот стихотворение «Евреям»:

Израиль! Приближается второе

Владычество твое. За все гроши

Вы кровью заплатили нам: герои!

Предатели! Пророки! Торгаши!

В любом из вас — хоть в том, что при огарке

Считает золотые в узелке,

Христос сильнее говорит, чем в Марке

Матфее, Иоанне и Луке.

По всей земле — от края и до края —

Распятие и снятие с креста.

С последним из сынов твоих, Израиль,

Воистину мы погребем Христа…

Многократно выразив в ранний период своего творчества любовь к евреям, М.Цветаева в своих записных книжках позднее с грустью отмечала, насколько осложнилась для неё эта проблема. Вот выдержка из её записной книжки от 15 ноября 1918 года: «Слева от меня (прости, безумно любимый Израиль!) две грязные, унылые жидовки… Жидовка говорит: «Псков взят!» – У меня мучительная надежда: «Кем?!!»». Цветаева чувствует, что её Россия гибнет, её муж Семён Эфрон (наполовину еврей) добровольно борется с большевиками на стороне Белой армии, а возле себя она слышит как две еврейки, захлёбываясь от восторга, сообщают, что красными взят Псков… Наблюдая за гибнущей Россией, она отмечает, что везде «кишат евреи».

Мы требуем, и справедливо, покаяния от других народов за зло, принесённое евреям. Так давайте покажем пример.

Показав пример, поймём, а, поняв, простим…

Поэзия первых советских десятилетий

Анна Ахматова всегда дружила с евреями. Лидия Чуковская в своих записках вспоминает такой случай. Пришли (уже в наше время) к Ахматовой какие-то типы и говорят: «Вы же наша замечательная поэтесса, как же так, что вы все время окружены евреями? И даже когда приезжаете в Москву, останавливаетесь в еврейской семье...». Она встала и сказала: «Немедленно уйдите!». Вернёмся в 1922 год. Расстрелян первый муж Ахматовой Гумилёв, эмигрировали многие её друзья: «Заболеть бы как следует, в жгучем бреду/ повстречаться со всеми опять...» Нет, лучше обо всём этом не думать… Но не думать, не оглядываться на прошлое невозможно. И Анна Ахматова создаёт «Библейские стихи», три стихотворения, посвящённых трём библейским женщинам, в том числе одно, — о жене Лота, племянника Авраама. Спасаясь из разрушенного Содома, она нарушила обещание не оглядываться. Оглянувшись, она превратилась в соляной столб.

Наиболее сильно влияние еврейства чувствуется в это время в поэзии Владимира Маяковского (1892-1930). Известно, что с юности и до самого своего конца он любил незаурядную еврейскую женщину – Лилю Брик, а ближайшим его другом был её муж Осип Брик. Именами друзей и приятелей-евреев буквально напичканы стихи Маяковского: «напролёт болтал о Ромке Якобсоне», «… чтобы врассыпную разбежался Коган, встреченных калеча пиками усов», «Тихий еврей Павел Ильич Лавут» и.т.д. Пребыванию в гостях у американских евреев-коммунистов он посвятил проникновенное стихотворение «Кемп Нит Гедайге» (лагерь «Не унывай»). В стихотворении «Христофор Колумб» Маяковский сетует, что вот по одной из версий Колумб-еврей, а евреи-эмигранты, плывущие в Америку «с машинным адом в горящем соседстве лежат, под щёку подложивши котомки» В 1926, в разгар деятельности Общества Землеустройства Евреев-Трудящихся (ОЗЕТ) в степной части Крыма, поэт написал стихотворение «Еврей (Товарищам из ОЗЕТа)», в котором он бичевалл три антиеврейских предрассудка: все евреи-богачи, евреям отдают лакомый кусок земли, и что евреи не умеют и не хотят работать на земле: Еврей – караты/ еврей – валюта. Люто богаты/ и жадны люто./ А тут/ им/ дают Крым!/ А Крым известен:/ не карта, а козырь;/ на лучшем месте -/ дворцы и розы,- так врут/ рабочим врагов голоса,/ но ты, рабочий,/ но ты -/ ты должен честно взглянуть в глаза/ еврейской нищеты.

Вообще, слово «еврей» в первые годы советской власти встречалось довольно часто в советской литературе (как правило, в соответствии с традициями того времени, с положительным оттенком.): и в произведениях этнических русских поэтов и в произведениях поэтов – евреев. Однако, постепенно слово «еврей» начинает исчезать из книг, журналов и газет. Его начинает заменять термин «безродный космополит». Поэтому нетрудно представить моё впечатление от стихов Степана Щипачёва (1899-1979), которые я нашёл в конце 1952-го(!) в одном из его сборников:

Мне твои глаза забыть едва ли

У евреек, кто-то мне сказал,

Разве только в древности бывали

Серые, как у тебя, глаза.

Их не затуманить и слезами.

Светлое лицо поднимешь ты,

И не отрывался бы часами

От твоей библейской красоты.

Лёгкою дорогою земною

Я пошёл бы смело за тобой,

Если б не стоял передо мною

Чёткий профиль женщины другой.

Если бы и до сих пор не верил

Что тебя в один счастливый час

Я когда-то в молодости встретил

Не затем, чтоб разлюбить сейчас.

Видимо, это был один из предвоенных сборников поэта. Потом я это стихотворение ни в одном из его сборников не находил. Нет его до сих пор и на интернете.

Современная поэзия

В послесталинское время в официальной жизни слово «еврей» остаётся только в паспортах – пресловутый 5-й параграф. Вплоть до перестройки это слово было «некошерным». Вместо евреев при Брежневе появляются «лица еврейской национальности». И «сионисты». Как правило, через тире с какой-нибудь гнусностью… В 1961-м, как удар грома, всех оглушило стихотворение Евгения Евтушенко «Бабий Яр». Долго ещё не было в Бабьем Яру памятника, но слова: Над Бабьим Яром памятника нет,/ Крутой обрыв, как чёрное надгробье… казались вылитыми из бронзы. Появление этого стихотворения вызвало ликование евреев и многих им сочувствовавших. И бурное негодование в средствах массовой информации «патриотов» типа недоброй памяти Грибачёва и Кочетова. Поэт Алексей Марков опубликовал «Мой ответ»:

Какой ты настоящий русский

Когда забыл про свой народ,

Душа, что брючки стала узкой,

Пустой, что лестничный пролёт

В свою очередь Евтушенко не полез за словом в карман, и в своём ответе сравнил обидчика с черносотенцем Марковым Вторым из царской Думы:

И Маркову Третьему Марков Второй /Кричит из могилы: «Спасибо, герой»

В 1964-м Евтушенко написал поэму «Братская ГЭС». Поэма чрезвычайно талантлива и достаточно противоречива. Что ж, может быть, только поэтому поэту часто удавалось сказать то, что другие даже пытаться сказать не смели. В поэме в 2-х главах основными действующими лицами являются евреи. Одна из глав — «Азбука революции», где приведен привлекательный образ еврейской девушки- санитара:

Гремит «Авроры эхо, пророчествуя нациям,

Учительница Элькина на фронте в 19-м…

Конечно, теперь после Солженицына, Шаламова и Гроссмана мы совсем по иному смотрим на Революцию, теперь мы и революцией большевистский переворот не называем… В другой главе «Братской ГЭС»- «Диспетчер света» выживший в гетто Изя Крамер, рассказывает об ужасах, которые пережил там он, и которые не пережила его подруга Рива. Думаю, что человек моего поколения не может читать эту главу без слёз.

В России был ещё один поэт, в творчестве которого еврейские голоса звучат более явственно, более часто, чем даже у Евтушенко. И хотя голос этого поэта не так громок, но поэт он — милостью божьей, и еврейская тема слышится у него на протяжении всего его творчества. Приходится только сожалеть, что пока имя этого поэта известно сравнительно узкому кругу любителей поэзии. Это Борис Алексеевич Чичибабин (1923-1994). Брошенный в 1946 прямо со студенческой скамьи в тюрьму за антисталинские стихи, в 1948, в черные для советского еврейства дни, он пишет проникновенное стихотворение «Народу еврейскому»:

Был бы я моложе – не такая б жалость:/Не на брачном ложе/ наша кровь смешалась,

а в 1959 в стихотворении «Клянусь на знамени весёлом»:

Пока во лжи неукротимы

Сидят холёные. Как ханы,

Антисемитские кретины

И государственные хамы,

…

не умер Сталин

У кого ещё из русских поэтов можно найти такие замечательные по искренности строки по отношению к своим друзьям-евреям, как в стихотворении Чичибабина «Благодарствую други мои...»: Видно, вправду, такие чаи,/ Уголовное время,/ Что все близкие люди мои — / Поголовно евреи… В стихотворении «Чефут-Кале» он так объяснил этот феномен: Давно пора не задавать вопросов,/Бежать людей. /Кто в наши дни мечтатель и философ/ Тот иудей.

Из 18-ти «Сонетов Любимой» три целиком посвящены еврейской теме. А какие пронзительные стихи Чичибабин посвятил отъезду своих друзей в эмиграцию! Да, еврейские мотивы в творчестве Бориса Чичибабина — достойная тема для специального исследования. Уже под занавес жизни поэту удалось побывать в Израиле. Итогом размышлений о влиянии еврейства на мировую культуру явились строки:

Солнцу ли тучей затмиться, добрея,

ветру ли дунуть, —

Кем бы мы были, когда б не евреи,

страшно подумать.

Другим русским поэтом, у которого явно звучит еврейская тема, является Андрей Дементьев (род. в 1928), в течение длительного времени бывший редактором (1981-1992) популярного советского журнала «Юность» Несколько лет назад он надолго приехал в Израиль, в результате чего появился посвящённый этой стране цикл стихов, и среди них одно стихотворение — о встрече с узницей гетто, а другое – «День дерева», о том как поэт участвовал в посадке деревьев:

И я горжусь, что среди многих

Роскошных пальм – есть и мои.

Они стоят вблизи дороги,

Как символ искренней любви.

Сейчас много говорят о растущем в мире «новом антисемитизм», когда антисемитизм смыкается с неприязнью к Израилю. Однако, нельзя не обратить внимания также на рост симпатий к Израилю, связанный с растущим пониманием не только общности иудейской и христианской культур, но и осознанием общей опасности, исходящей от исламского фундаментализма. Вслед за христианами-евангелистми поворачиваются лицом к Израилю и другие христианские конфессии. Ширится движение «Христиане России – в поддержку Израиля». К числу сторонником этого движения принадлежит известная московская поэтесса Татьяна Кузовлёва, написавшая после посещения в составе представителей этого движения два года назад Святую землю стихи, проникнутые любовью к еврейской стране: Поверь, Иерусалим:/ Была моя бы воля,/ Губами бы сняла/ С твоих камней слезу./ Здесь вертикаль любви/ С горизонталью боли/ Образовали крест/И я его несу.

Таким образом, крест становится символом не только страданий одного великого еврея – Христа, но всего еврейского народа.

Две тысячи лет назад стараниями апостолов и их последователей христианство было сперва оторвано от еврейства, а потом превратилось в его врага. Будем надеяться, что ростки дружбы христиан с евреями дадут сильные всходы. Чтобы не отдать великую иудейско-христианскую цивилизацию в руки беспощадного врага, грозящего похоронить эту цивилизацию. Будем также надеяться, что мотивы этого сближения мощно зазвучат в русской поэзии ближайших десятилетий.

www.ronl.ru

Индийские мотивы в русской литературе XX века

Транскрипт

1 Санкт-Петербургский Государственный университет Институт Философии Кафедра философии и культурологии Востока Индийские мотивы в русской литературе XX века Выпускная квалификационная работа студентки 4 курса дневного отделения Селиверстовой Е.С. Научный руководитель: к.фил.н. Десницкая Е.А. Санкт-Петербург 2017

2 Содержание Введение 3 Глава 1. Представления об Индии в культуре Серебряного века Поворот от Запада к Востоку Специфика Серебряного века и значение Востока в контексте этой эпохи Индия в творчестве Н. С. Гумилева Индия в творчестве К. Д. Бальмонта..23 Глава 2. Интерес к Индии в период "оттепели" на примере романа И.А. Ефремова «Лезвие бритвы» Общая характеристика взаимоотношений СССР и Индии в период «оттепели» Индия в творчестве И.А. Ефремова...32 Глава 3. Образ Индии в постсоветской литературе на примере произведений В.О. Пелевина Общая характеристика взаимоотношений СССР и Индии на постсоветском пространстве Индия в творчестве В.О. Пелевина...41 Заключение.52 Список литературы

3 Введение Данная работа посвящена рассмотрению образа Индии и реалий индийской культуры в произведениях русских поэтов и писателей на протяжении XX века. Предпринятый в работе анализ индийских мотивов в произведениях авторов эпохи Серебряного века, периода «оттепели» и постсоветского периода позволяет продемонстрировать близость индийской культуры менталитету русского человека. Кроме того, в данной работе предпринята попытка провести сравнительную характеристику особенностей восприятия образа Индии русскими авторами трех вышеназванных эпох. Будет справедливо отметить актуальность данной работы, учитывая следующие несколько факторов. Во-первых, на протяжении длительного периода отношения между Россией и Индией всегда носили дружественный характер; во-вторых, несмотря на довольно большое количество научных работ, посвященных исследованию развития отношений между Россией и Индией, а также научных работ, посвященных анализу образа Индии в работах отдельных авторов, до сих пор отсутствуют работы, в которых проводилось бы параллельное исследование целого спектра индийских мотивов в работах писателей и поэтов разных эпох. Объектом данного исследования являются работы авторов «Серебряного века», периода «оттепели» и постсоветского периода, в чьих работах наиболее ярко проявлены индийские мотивы стихи Николая Гумилева, Константина Бальмонта, роман И.А. Ефремова "Лезвие бритвы" и ранние произведения Виктора Пелевина. Предметом этой работы выступают индийские мотивы и образы в работах вышеупомянутых авторов. Что касается методологии, в данной работе был применен метод сравнительного анализа индийских мотивов в произведениях авторов XX века. 3

4 Таким образом, цель данной работы состоит в том, чтобы выявить мотивы, связанные с индийской духовной культурой, в произведениях русских поэтов и писателей XX века. Для выполнения вышеуказанной цели необходимо решить следующие задачи: (1) Представить краткий обзор истории интереса к Востоку в Русской культуре. (2) Охарактеризовать специфику Серебряного века и определить значение Востока в контексте этой эпохи. (3) Проанализировать произведения Н.С. Гумилева и К.Д. Бальмонта, в которых наиболее ярко отображены индийские мотивы. (4) Охарактеризовать взаимоотношения СССР и Индии в период «оттепели». (5) Проанализировать индийские образы в романе И.А. Ефремова «Лезвие бритвы». (6) Проанализировать произведения В.О. Пелевина, написанные в 90-ые гг. XX в., и выявить, как духовная культура Индии преломлялась в творчестве этого писателя. 4

5 Глава 1. Представления об Индии в культуре Серебряного века 1.1. Поворот от Запада к Востоку Индия страна, интерес к которой в русской культуре зародился задолго до XX века. Это страна, которую с давних пор на Руси считали благодатной и сказочной. Основой для таких представлений были и легенды, и произведения, основанные на личном опыте авторов, нередко безызвестных; путевые заметки исследователей, побывавших там, всё способствовало постепенному росту интереса к этой стране, осознанию необходимости изучить ее подробнее, углубить понимание культуры этой страны. На протяжении всей истории России мы можем наблюдать, как постепенно видоизменялись представления об этой стране, углублялись и расширялись. Но понимание ее как страны-сказки, страны контрастов, страны глубочайшей мудрости остается превалирующим и в наши дни. Издревле на Руси путешествие в Индию воспринималось как открытие чего-то нового или же как некий религиозный переход из обыденной жизни в жизнь потустороннюю. Как отмечает Ю.М. Лотман в работе «О понятии географического пространства в русских средневековых текстах», путешествие подразумевает смену обстановки, переезд, открытие чего-то нового для себя или уход от чего-то старого. Поэтому причиной путешествий в Индию могло быть стремление уйти от собственной греховности, чтобы попасть в недостижимое ранее место, рай. Или же наоборот, путешествие могло трактоваться как переход из собственной святости в греховные земли. [Лотман 1965: 216]. Интерес к Востоку можно наблюдать начиная с самых ранних периодов русской истории. Были также периоды, когда в центре внимания был Запад, но обычно непосредственно вслед за этим наступало некоторое разочарование в западных ценностях, традициях и жизненном укладе, и в качестве альтернативы всему этому начинала рассматриваться восточная мудрость. 5

6 Так называемый «поворот от Запада к Востоку» в культуре Серебряного века предвосхитило движение славянофилов, отстаивавших самобытность России, независимость ее от западной культуры. Начало разделению на сторонников восточного и западного пути развития на западников и славянофилов было положено «Философическими письмами» П.Я. Чаадаева, где утверждается, что Россия способна совместить в себе Западный и Восточный миры. А. С. Хомяков один из представителей славянофилов, продолжая историософию Чаадаева и углубляясь в теорию о существовании двух начал, противоположных по своему мышлению и философии иранства и кушитства, отмечает, что «монголы были случайностью, счастливою для нас: ибо эти дикие завоеватели, разрушая все существующее, по крайней мере, не хотели и не могли ничего создать» [Хомяков 1994: 466]. Это антихристианская сила, ниспосланная Богом, дабы объединить силы русского народа: таково, с точки зрения А. С. Хомякова, было значение монголов для России. Восток предстает источником той силы, которая способна повлиять на Россию, задать определенный вектор ее культурному развитию, отличный от западного. В подтверждение данному тезису можно процитировать А.Е. Рыбаса, отмечавшего, что «противостояние монголизм-европеизм в значительной мере обуславливает направление культурного развития России с самой древности» [Рыбас 2011: 65]. Нашествие монголов в корне изменило политику русских правителей, задало иной вектор развитию, однако, следует отметить, что несмотря на длительный период взаимодействия и подчинения Руси монголам, не произошло ассимиляции между двумя народами - во многом благодаря веротерпимости монголов и их политике невмешательства [Там же: 69]. Наоборот, из-за семиотической несовместимости русская культура получила толчок для дальнейшего развития. Стоит отметить, что «разворот в пользу Востока» в XIX веке можно отметить еще и до формирования славянофильского течения. В «Вестнике Европы» от 1811 года мы читаем «Гордость Европы слишком долго 6

7 пренебрегала Азию; теперь настало время дать лучшее направление этой гордости, вопросить развалины, дабы открыть в них новые причины славы, а, может быть, и способы к распространению блеска» [Мысли о заведении в России Академии Азиатской 1811: 32]. В этом же выпуске Индия названа, "колыбелью образования", что подразумевает, что кладезь знаний расположен именно на Востоке: «Но в Индии, особенно в сем древнем и таинственном отечестве образования, находим мы первые младенческие следы его при неоспоримых доказательствах его величайшей зрелости» [Там же: 32]. На рубеже XIX-XX веков интерес к Востоку не угасает, а напротив, проявляется с большей силой и оборачивается зарождением новых идей. Примером этого является творчество В.С. Соловьева, идеи которого оказали существенное влияние на философию и поэзию Серебряного века. Соловьев отстаивал идею 'синтеза Востока и Запада' [Пчелинцева 2003], утверждая, что «отечество наше, естественно, гораздо более прочих европейских стран испытывает воздействие азиатского элемента, в чем и состоит вся наша мнимая самобытность..., у нас изначала, а особенно со времен Батыя, азиатский элемент в природу вошел, второю душою сделался» [Соловьев 1988: 695]. Он обращает внимание на то, что уникальность России состоит в ее непринадлежности ни к Западу, ни к Востоку. Как по географическим показателям, так и по духовному строению, Россия особенна тем, что она включает в себя и рационализм Запада, и веру и мистику Востока [Пчелинцева 2003]. Владимир Соловьев ввел в оборот термин «панмонголизм», то есть «собрание воедино, под своим главенством, всех народов Восточной Азии с целью решительной борьбы против чужеземцев, т. е. европейцев» [Соловьев 2004: 736]. Философ предрекает будущую гибель русского мира от панмонголизма или так называемой «китайщины» [Казин 2008], «желтой угрозы». Он считал, что сила, идущая с Востока, есть божья кара, ниспосланная за все грехи христианские [Схиммельпеннинкван дер Ойе 2009: 7

8 138]. Ту же идею мы можем проследить у Фридриха Ницше, который утверждает, что Антихрист явится именно с Востока. Соловьев критикует идеи славянофилов о полнейшей непричастности русского народа к Европе. Несомненно, как было сказано выше, он признает сочетание восточного и западного элементов в культуре России, но выступает за то, чтобы наша страна подавила в себе лишь кажущийся преобладающим восточный элемент, а оставила именно лучшую часть, способную к прогрессу, дальнейшему развитию западную, ведь «на самом деле мы бесповоротные европейцы, только с азиатским осадком на дне души» [Соловьев 1988: 695]. Иными словами, Соловьев акцентирует внимание на том, что несмотря на присутствие восточных корней у русского народа, следует сохранить западный элемент в культуре как более плодоносный и разумный. При этом не следует отходить от изучения Востока, отворачиваться от него ввиду угрозы, идущей именно с этих земель. Одним из важнейших событий, способствовавших сближению России и Востока в начале XX века, стало строительство дацана в Санкт-Петербурге в гг. Разрешение на строительство храма в 1900 году получил представитель Далай-Ламы XIII Агван Доржиев. Научное руководство строительством осуществлял комитет востоковедов в лице С.Ф. Ольденбурга одного из основателей русской школы индологии, Э.Э. Ухтомского ориенталиста, дипломата, приближенного Николая II, сопровождавшего будущего царя в путешествии на Восток в гг. Также строительству дацана способствовали Ф.И Щербатской, один из основателей школы буддологии в России, и Н.К. Рерих русский художник, писатель и путешественник. С ростом контактов и интереса к Индии русские авторы стали обращаться к индийской теме, пытались осмыслить роль этой страны прежде такой далекой и сказочной как части мировой цивилизации. «Эта далекая восточная страна, в силу оригинальности и мощи своего культурного 8

9 развития, не оставалась совершенно чуждою общему течению мирового прогресса; лучшие думы и помыслы ее сынов, ее литература, научные сведения были общечеловеческим достоянием. Старая Индия, без сомнения, прожила свой век не бесследно для человечества. Чем полнее и всестороннее изучается ее далекое прошлое, тем яснее и убедительнее становится роль далекой восточной страны в древних судьбах мира.» [Минаев 2014]. Интерес русских авторов к Востоку не угас и после Серебряного века. Развитие идеи панмонголизма породило новую волну интереса к Востоку, а именно, сложившееся в е гг. XX века философско-политическое направление, именуемое «евразийством». Его следует отметить ввиду того, что именно один из участников этого течения, П.П. Сувчинский, сформулировал второе название эпохи Серебряного века "эпоха ренессанса русской культуры" в статье «Два ренессанса», опубликованной в журнале «Версты» от 1926 года в Париже. Позже этот термин стал более известен благодаря трудам Н.А. Бердяева. А первым показательным результатом работы евразийцев стало издание сборника «Исход к Востоку», который подчеркивает то обстоятельство, что Россия была более обращена к Востоку, а не к Европе. «мы знаем, что историческая спазма, отделяющая одну эпоху мировой истории от следующей, уже началась. Мы не сомневаемся, что смена западноевропейскому миру придет с Востока» [Сувчинский 2007]. Согласно евразийцам, мы должны увидеть, что подлинное значение России в том, что она связующий элемент между Востоком и Западом. Одной из предпосылок в обращении к Востоку в культуре Серебряного века мог быть также и кризис официальной духовности. Иными словами, в начале XX века наблюдается не только кризис западного рационализма, но и церковного вероучения. В 1900-х годах меняется отношение к христианству в кругах интеллигенции. Все больше дает о себе знать несоответствие официальной духовности духовным запросам общества и постоянно меняющимся социальным реалиям. 9

10 В годах организуется деятельность религиозно-философских собраний, которые были образованы по инициативе писателя, поэта, религиозного философа Дмитрия Сергеевича Мережковского и поэтессы и писательницы Зинаиды Николаевны Гиппиус. На данных собраниях обсуждались роль христианства в обществе и возможность дальнейшей эволюции христианства, которой сами собрания и должны были поспособствовать. Мережковский считал современное ему христианство «религией смерти» [Мережковский 1991: 341]. Христианство будущего он видел в союзе интеллигенции с церковью. Как известно, в отличие от католичества, православие гордилось тем, что хранит истину в «неиспорченности»: последний Вселенский собор, признаваемый и католичеством, и православием, состоялся в 787 году. Мережковский же стремился превратить христианство в «религию жизни», в развивающуюся религию, то есть преобразованию должны быть подвергнуты и догматы, и обряды. Итак, Мережковский утверждал, что христианство обречено и ему необходимо обновление. Однако, желаемое слияние церкви и интеллигенции «души и плоти» так и не состоялось. Собрания были закрыты, и вновь возродились спустя четыре года по инициативе Мережковского под названием «религиозно-философское общество». В результате это общество превратилось в широкий открытый клуб и просуществовало до Революции 1917 г. Тогда цвет русской культуры «переехал за рубеж», но идеи Мережковского там не были поддержаны. В контексте темы разочарования в христианстве следует отметить, что в те годы в России был весьма популярен Фридрих Ницше. Общеизвестно его критическое отношение к христианству, отношение к этой религии как к нигилистической. Его высказывание «Бог умер» резко, но весьма точно, на мой взгляд, отражает сущность христианства той или даже нынешней эпохи. А именно: существует религия, живут люди, исповедующие эту религию, но 10

11 нет ощущения истинной веры, все поверхностно, безосновно, отчасти даже лживо, люди охладели к Богу, охладели к своей вере. Критикуя христианство, Ницше противопоставляет ему зороастризм, истоки которого приводят нас на Восток. Еще одним примером обострения внимания к Восточным странам может послужить поездка цесаревича Николая, будущего императора Николая II, в страны Азии; в частности, он посетил многие города Индии, такие как Дели, Калькутта, Мумбаи, Бенарес, Ахмадабад. А результатом этой поездки стала выставка буддийских древностей в Петербурге. Развитие политических, экономических и торговых связей России с Востоком, а также совокупность вышеперечисленных факторов, способствовавших обращению к Востоку, подтверждают рост интереса к восточным странам. С одной стороны, в одни эпохи это можно объяснить стремлением к расширению территорий, распространению православия и как итог расширению влияния российских правителей. С другой стороны, всегда имеет место культурное взаимодействие, тяга к познанию иной, отличной от своей, культуры, которой можно вдохновиться; - культуры, в которой можно найти ответы на экзистенциальные вопросы, когда нет возможности найти их в своей среде. Такой страной для многих поэтов и исследователей в эпоху Серебряного века стала Индия Специфика Серебряного века и значение Востока в контексте этой эпохи Серебряный век это не просто временные рамки в истории России, это целая эпоха исключительно особенного мышления, творческого подъема, расцвета русской поэзии, духовной культуры в целом, эпоха возникновения множества плодотворных течений. Серебряный век эпоха, относительно хронологических рамок которой все еще сохраняются споры, тем не менее, условно можно обозначить начало 11

12 этой эпохи рубежом 80-90х гг. XX века и конец гг. «Ценность духовного творчества определяется не тем, что его результаты входят в последующие эпохи и ими оцениваются, а тем, что они входят в вечность» [Бердяев 1928: 41], так Н. А. Бердяев характеризовал эту эпоху. Д. М. Святополк-Мирский в статье «Поэты и Россия» обращает внимание, насколько сильно возросла роль поэтов в жизни страны даже в сравнении с Золотым веком русской литературы. Поэзия Серебряного века полна творцов-пророков: «Новое, высокое бремя пророчества и сочувствования с еще не наставшими страданиями народа принимали на себя поэты» [Святополк-Мирский 1926: 145]. Начало XX в. можно охарактеризовать не только как период бурных политических событий, сыгравших судьбоносную роль в жизни нашей страны, но и как период расцвета искусства. Политические и социальные катаклизмы тех лет не могли пройти бесследно для творчества писателей и поэтов не только реалистических течений, но и других направлений. Один за одним проявляют себя во всей красе различные направления искусства, такие как символизм, футуризм, акмеизм, которые развились в рамках модернизма. Стоит обратить внимание на то, что модернизм отображал сущность эпохи Серебряного века, несмотря на то, что второе название этой эпохи «русский ренессанс». Возникновение и расцвет модернистских течений, происходившие как раз на рубеже XIX-XX вв., обусловлены общей разочарованностью в идеалах Просвещения и рационализме; в эту эпоху делается акцент на ценности человека как такового, на ценности личности, индивидуального, а не коллективного. Такие установки шли в разрез с идеалами такого русского революционного движения как народничество (втор. пол. XIX в.). Модернизм берет на себя смелость сказать и сделать то, на что боялись решиться другие. Вполне правдоподобно было бы предположить, что Серебряный век это больше эпоха модернизма, нежели ренессанса, что подтверждается и общей 12

13 атмосферой той эпохи, и большим количеством модернистских направлений, которые возникали в противовес прежним традициям в искусстве. Важнейшим из литературных направлений Серебряного века был символизм. Символизм направление, возникшее во Франции в х гг., в России же он расцвел на рубеже XIX-XX вв. и был представлен, прежде всего, К. Бальмонтом, Д. Мережковским, З. Гиппиус, А. Блоком, Вяч. Ивановым. На это направление значительное влияние оказали идеи В. Соловьева. Символизм проявляет новое отношение к искусству, отличное, от прежде преобладавших течений. По мнению символистов, помимо видимого мира, существует и мир вещей невидимых, именно он и является отражением реальности. В процессе творчества происходит внезапное озарение, понимание самой действительности. Посредством символов, знаков и образов символисты и отражали проблемы, всегда волновавшие умы людей, проблемы вечные: проблемы добра и зла, любви, преданности и разочарования, проблемы поиска себя, смысла жизни. И именно символисты возводят в идеал самоценность индивидуальности перед лицом коллективного, обозначают чувства человека, его переживания как не менее важные, чем политика или любая общественная деятельность: «Художественные произведения символистов провоцировали публику, заставляли ее обращать внимание не только на политику, но и на искусство, на человека с его чувствами, страстями, светлыми и темными сторонами его души. Под воздействием символистов изменилось отношение общества к духовной деятельности». «Символисты освобождали искусство от рационального начала Они настаивали на непознаваемости не только мира действительности, но и самих творческих ощущений художника» [Соколов 1999: 8]. В 10-х гг. XX в. возникают такие литературные течения, как акмеизм и футуризм. Несмотря на то, что акмеизм развился из символизма, он, как и футуризм противостоял символизму. Футуризм, представленный В. Маяковским, Д. Бурлюком, А. Крученых, вновь возвращался к коллективному началу, человек вновь терял значимость, он больше не был «объектом 13

14 исследования». Акмеизм же, представленный творчеством Н. Гумилева, А. Ахматовой, О. Мандельштама, критиковал излишнюю образность, неточность, присущую символизму. Для акмеистов был характерен возврат к четкости и ясности образов, отображению чувственной реальности. Стоит отметить, что аналогов акмеизму как литературному направлению, не было ни в одной другой стране, чего нельзя сказать о символизме и футуризме. Каждый из представителей акмеизма, как и любого другого течения, старался отобразить свои идеи по-своему, Н. Гумилев же ярко отобразил причастность этому направлению своей тягой к странствиям, которая задала мотив для многих произведений этого поэта. Для этой эпохи в целом характерно чувство приближающегося обновления во всех сферах жизни. Или же в противовес тому чувство приближающегося краха, но, так или иначе ощущение глобальных перемен. Несмотря на то, что подобные ощущения характерны для представителей различных эпох, в которые осуществлялись значительные преобразования, период конца XIX начала XX вв. стоит особенно отметить. Нескончаемая жестокая борьба с самодержавием, внешнеполитические события, в которые была вовлечена наша страна (русско-турецкая война , Первая мировая война, русско-японская война, Первая русская революция, Февральская революция, свержение Николая II, Октябрьская революция), всё это сказалось на изменении восприятия жизни народа, на его заботах о своем будущем и будущем своей страны. И как следствие, эти события становятся центральной темой искусства многих авторов, других же они толкают на некий отход от реалий окружающей их действительности, поиск чего-то иного, более подходящего для дальнейшей жизни, для вдохновения в том числе. Это была, поистине, эпоха обновлений, которые коснулись и официальной духовности: России начала XX в. присуще перерождение православия, противопоставление России западному образцу развития. Вероятнее всего, толчок этому противопоставлению «Западной Европе, в 14

15 которой окончательно побеждает безбожный капитализм и безбожная цивилизация» [Бердяев 1928: 45] дало течение славянофилов, возникшее в XIX веке, это был период действительно «русского искания Царства божьего на земле» [Там же: 45], на реализацию которого, с точки зрения Бердяева, русский народ должен был направить все силы. А данный мотив, мотив поиска лучшей земли, земли совершенной, мы можем наблюдать, в частности в творчестве Н.С. Гумилева и К.Д. Бальмонта, которые видели рай в землях «заморских», в частности, в Индии. Таким образом, мы можем видеть, как в эпоху Серебряного века различные сферы искусства переживают активный расцвет. В частности, литература, которая вбирает в себя все большее количество образов за счет обращения авторов к иным областям знаний, за счет их вдохновения другими странами, другим укладом жизни. Одни течения вытекают из других, иные противостоят друг другу. Но тем не менее, эта эпоха продолжает оставаться в памяти как период небывалого расцвета культуры, сменившего период народничества. Русская мысль, проявившая себя во всей красе, смогла развиться во всех сферах культуры. Более того, ярким представителям Серебряного века присуще стремление описывать не столько окружающую их действительность, сколько проблемы глобальные, животрепещущие и актуальные во все времена. Это проблемы, связанные с поиском себя, с поиском смысла жизни, с поиском целостности многие поэты зачастую находили ответы на подобные вопросы в других странах, других религиях. Подтверждением тому может послужить творчество многих символистов и акмеистов, внушительная часть произведений которых была посвящена восточным мотивам. Страны Востока, «пропитанные мистицизмом», отличающиеся ярким и насыщенным образом жизни, полностью противоположным западному, были впечатляющей альтернативой действительности, окружавшей русских писателей и поэтов на рубеже XIX-XX вв. 15

16 1.3. Индия в творчестве Н.С. Гумилева На рубеже XIX-XX веков усиливается интерес к Востоку: как в Европе, где утрачивают прежнюю ценность западные идеалы, так и в России, обостряется интерес к Восточной культуре, в частности, к культуре Индии. С учетом того, что интерес к странам Востока не угасал никогда, а наоборот поддерживался отношением к этой части земного шара, как к месту волшебному, сказочному, неизведанному, а оттого еще более пленительному, то будет очевидным, что в периоды, подобные Серебряному веку, эта тяга становится только сильнее. На мой взгляд, логично было бы предположить, что неравнодушие к восточным странам обусловлено всевозрастающей жаждой новизны, открытия чего-то нового для себя, для своей души, для своего народа с учетом невозможности «найти себя» в существующих условиях, в условиях краха прежних устоев. В контексте данной работы актуально заметить, что немалое внимание писателями и поэтами Серебряного века уделялось Индии. Моя задача состоит в выявлении причин, побудивших отдельных авторов Серебряного века обратиться к образу Индии в своих произведениях, и в анализе образов, которые рождались у данных авторов в ходе их творческого процесса. В первую очередь я хотела бы рассмотреть творчество Н. С. Гумилёва, который неоднократно обращался в своих работах к теме Востока, в частности, к Индии. В сборнике произведений Н. С. Гумилева, изданном в 1988 году, есть вступительная статья А. И. Павловского, в которой неоднократно подчеркивается любовь Гумилева к странствиям, его большая любовь к «заморским землям», нежели к родным: «любовь к экзотике, к чужим, но обязательно ярким, не европейским, а африканским и азиатским странам, к 16

17 колоритным нравам и странным обычаям, живописным одеждам, буйной растительности, редкостному животному миру» [Гумилев 1988: 21] 1. Для Гумилева как путешественника, скитальца и одновременно поэта большое значение имели впечатления, полученные в странах, где он побывал: эти страны вдохновляли его, рождали новые образы. Постепенно в его работах все ярче обозначилась тема непрерывности и неделимости времени, единовременного сосуществования разных пространств и времен. «от стихотворения к стихотворению он стал ощущать время как нечто безусловно единое, где прошлое и настоящее сквозят, переплетаются и сосуществуют в сегодняшнем летучем миге» [Павловский 1988: 45]. Эта идея, безусловно перекликающаяся с буддийским учением о сансаре, воплощена в стихотворении «Заблудившийся трамвай», опубликованном в 1921 году. А именно: он видит человека, который уже умер, который намерен совершить службу о здравии своей невесты, хотя та уже умерла, и отслужить панихиду по себе, хотя сам жив: Бросил нам вслед пытливый взгляд Нищий старик, конечно тот самый, Что умер в Бейруте год назад... Гумилев один из тех поэтов, кем целиком и полностью овладевала муза дальних странствий, причем овладевала с такой силой, что большая часть его произведений была посвящена именно «заморским странам», а не России. Вот и я выхожу из дома Повстречаться с иной судьбой Целый мир, чужой и знакомый, породниться готов со мной Эти строки из стихотворения «Снова море» (1913), как и все произведение в целом, словно пропитаны духом и жаждой странствий, надеждой обретения самого желанного, но изначально не до конца 1 Произведения цитируются по сборнику Гумилева 1988 г. 17

18 осознаваемого даже самим путешественником, результата. Фраза «Никогда не вернусь обратно», очевидно, дает понять настроение автора. Ввиду условий эпохи, в которую жил автор, такие стремления вполне оправданны. Гумилеву как представителю акмеизма характерно стремление к ярким образам, к изображению красоты мира, при этом красоты предметной, реальной, а не размытой и расплывчатой, как у символистов; вдохновение к этому и черпалось в дальних странах. Как известно, акмеизму не суждено было стать полноценным течением, оно постепенно сошло на нет, возможно, кризис его был в его «полном равнодушии к главным проблемам современности» [Там же: 31]. Мотив странствий присущ не только отдельным произведениям, но и всему творчеству Н. Гумилева. Названия стихотворений, посвященных путешествиям, говорят сами за себя: «Паломник» (1911), «Блудный сын» (1911), «Прогулка» (1911), «Правый путь» (1918), «Дорога» (1918), «Странник» (1918). Эта идея странствий характерна для той эпохи в целом: «поэтов буквально охватила «мания пути», порождавшая то экстатический восторг, то трагический ужас странствия». Мотив странствий прослеживается и в других произведениях поэта, где параллельно мы можем наблюдать ту сферу индийской мудрости, которой Гумилев уделил немало внимания в своем творчестве: проблему метемпсихоза. Главный герой перемещается в пространстве, наблюдая при этом перемены, повторения событий во времени; герой движется к какой-то конечной цели. Вполне логично было бы предположить, что «концом» должно стать некое удовлетворение, успокоение, умиротворение чем-то материальным будь то воскресшая возлюбленная в «Заблудившемся трамвае» (1921) или же желание оказаться в том кругу бытия, в том этапе жизни, когда лирический герой был простым дремлющим индийцем в «Прапамяти»: Когда же, наконец, восставши 18

19 От сна, я буду снова я, Простой индиец, задремавший В священный вечер у ручья? Или чем-то более возвышенным, непостижимым: например, встреча с Буддой, как в стихотворении «Возвращение» (1912): На белом пригорке, над полем чайным, У пагоды ветхой сидел Будда. Пред ним я склонился в восторге тайном, И было сладко, как никогда. Тема переселения душ встречается в стихотворении «Маскарад» (1907), где автору кажется знакомым все, что он видит, иными словами, у него возникает ощущение дежавю: «И что-то казалось мне странно знакомо», «Ты так мне напомнила древнюю сказку, // Которую раз я услышал когда-то». Мы ясно видим то, что с нами происходит сейчас, как то, что уже когда-то случалось, и более того: можем даже «предсказать», что последует в ближайшие минуты за тем или иным действием. Если вообразить, что переселение душ действительно возможно, то ощущение дежавю не самый ли яркий пример этого явления? Или как другой пример заинтересованности Гумилевым идеей метемпсихоза может послужить стихотворение «Прапамять» (1917). Здесь автор вновь говорит о бесконечном круговороте событий, их постоянном повторении: И вот опять восторг и горе, Опять, как прежде, как всегда, Седою гривой машет море, Встают пустыни, города. И далее поэт отмечает, что лучшим исходом, лучшим местом, где можно было бы оказаться вновь, была бы Индия: 19

20 Когда же, наконец, восставши От сна, я буду снова я, Простой индиец, задремавший В священный вечер у ручья? В стихотворении «Райский сад» (1911) Гумилев вновь описывает образы из прошлого, но видимые им сейчас, словно во сне: Те же кресла, и комната та же Что же было? Ведь я уж не тот: В золотисто-лиловом мираже Дивный сад предо мною встает. В этом же стихотворении поэт пишет об Индии как о чудесной, поистине райской стране: Ах, такой раскрывался едва ли И на ранней заре бытия, И о нем никогда не мечтали Даже Индии солнца князья. И если рассмотреть стихотворение «Заблудившийся трамвай» поподробнее, то его можно понять, как раз только при условии допущения некоего знака равенства между рождением и смертью, допущения возможности «возможности бесконечных перерождений» [Шахматова 2009:189]. Как отмечает Е. Шахматова в статье «Метемпсихоз в культуре Серебряного века», Гумилев явно обращает наше внимание на то, что видимое им сейчас было уже некогда раньше. Причем Гумилев описывает такие явления, которые на первый взгляд кажутся просто невозможными, не соотносимыми друг с другом. А именно: он видит человека, который уже умер: Бросил нам вслед пытливый взгляд Нищий старик, конечно тот самый, 20

21 Что умер в Бейруте год назад... Лирически герой стихотворения намерен совершить службу о здравии своей невесты, хотя та уже умерла, и отслужить панихиду по себе, хотя сам жив. Возможно, этими словами он выражает надежду на то, что все хорошее повторится вновь, надежду обернуть все вспять, ведь он, как и заблудившийся трамвай, потерялся во времени, он хочет остановить все, уловить нужный момент, выйти из нескончаемого круговорота: Он заблудился в бездне времен Остановите, вагоновожатый, Остановите сейчас вагон. Иными словами, тема метемпсихоза в произведениях Гумилева прослеживается явно и отчетливо, автор «истолковывает её именно как блуждания одинокой души, утратившей первичную гармонию, целостность, то есть, по представлению буддистов, связь с Абсолютом». К этой же теме можно добавить и воспоминания о прошлом рождении в «Сонете» («Я верно болен: на сердце туман») (1912): «Мы дрались там... Ах, да! Я был убит.». Также «Поэмой Начала» (1921) Гумилев упоминает о переселении душ: С сотворенья мира стократы, Умирая, менялся прах, Этот камень рычал когда-то, Этот плющ парил в облаках. Убивая и воскрешая, Набухать вселенской душой, В этом воля земли святая, Непонятная ей самой Лебедь стал сияющей льдиной, А дракон земною корой, 21

22 Разметавшеюся равниной, Притаившеюся горой. Безусловно, в этих строках мы можем видеть печать романтизма, что было свойственно для всего течения акмеистов: для них был характерен именно предметный символизм, а не мистический. Акмеистам свойственно обращение к миру предметному, реальному, к миру вещей. Но в поздних стихах Н. Гумилева, включая «Заблудившийся трамвай», прослеживается как раз мистицизм, без которого невозможно описать такую страну, как Индия. Также можно отметить, что тема странствий как неотъемлемая часть творчества Николая Гумилева связана и с иным сюжетом: поиском «рая земного». Как было сказано выше, можно предположить, что тяга к путешествием может быть оправдана стремлением к некой цели, в большей или меньшей степени реально достижимой. Такой целью, на мой взгляд, для Гумилева был как раз поиск райской земли, земли лучшей, совершенной. В его пьесе «Дерево превращений» (1918) Индия и предстает самой чудесной из всех стран и самой южной, что тоже важно ввиду того, что юг является неким олицетворением рая: «такое понимание характерно для различных мифологических систем в ключе ориентации по странам света» [Подосинов 1999: ]. В стихотворении «Девочка» (1918) Индии присваиваются те же эпитеты: День, когда ты узнала впервые, Что есть Индия, чудо чудес, Что есть тигры и пальмы святые В вышеупомянутом стихотворении «Райский сад» Индия также описывается как земля совершенная: автор называет видимое перед собой «дивным садом», сравнивает это с тем, что могло быть, разве что «на ранней заре бытия», «о чем никогда не мечтали даже индийские князья». 22

23 1.4. Индия в творчестве К. Д. Бальмонта Еще один автор, для творчества которого довольно большое значение имела индийская тематика, в частности: индийская философия, религия, обычаи, традиции местного населения этой страны, автор, которого, безусловно, стоит отметить в контексте обсуждаемой темы, Константин Бальмонт. Об обращении этого поэта и писателя к образу Индии написано не так много работ. Основным исследователем Индии в творчестве Бальмонта является Г. М. Бонгард-Левин, который, например, в своем комментарии к переводу Бальмонта «Жизни Будды» Ашвагхоши отмечает, какой большой вклад внес К. Бальмонт в приобщение России к индийской культуре. Но мне хотелось бы отметить основные аспекты, заинтересовавшие поэта, привлекшие его внимание к Индии как к иной стране, к стране, абсолютно другой по укладу жизни, по манере мышления, в эпоху бурных преобразований и обновления страны родной. Хотелось бы определить, что могло послужить «катализатором увлеченности» другим миром, толчком для обращения к чему-то новому вообще в условиях такой кризисной, такой насыщенной событиями эпохи, как Серебряный век. Справедливо предположить, что именно в подобные периоды происходит некий надлом воззрений, изменений взглядов и на свое будущее, и на будущее своей страны, переоценка ценностей, поиск себя самого, своего места в этом мире, что тем более ярко отображается в работах людей творческих, в работах писателей и поэтов, художников и музыкантов. С учетом того факта, что в данный период все больше был заметен кризис официальной духовности, кризис прежней системы правления, возникают новые течения в творчестве, проявляются попытки повлиять на текущий ход событий, попытки посмотреть на все с иной точки зрения. В том числе нельзя упускать из виду увлеченность Востоком в данный период. Это была эпоха, 23

24 когда «Запад вспомнил о Востоке, а Восток потянулся к Западу» [Колобаева 1990: 333]. В эту эпоху именно Индия для многих стала отдушиной, оплотом, оазисом мысли; она смогла подарить недостающие той эпохе образы, идеи, которых недоставало таким ярким представителям творчества Серебряного века, как, например, символистам. Творчество Константина Бальмонта яркий тому пример. Как отмечает Фисковец Е. В. в своей статье «Индия в лирике Бальмонта (на материале стихотворения «Майя»)», «Ему, как никому другому из поэтов-символистов, удалось понять и почувствовать индийский колорит и воплотить его в своём творчестве» [Фисковец 2009: 116]. В отличие от многих символистов, обращавшихся к Востоку в своем творчестве, Бальмонт действительно обладал богатыми знаниями об этой стране, знаниями «не понаслышке». Об этом свидетельствует, во-первых, сам факт изучения санскрита: Бальмонт полагался на труды многих востоковедов, в том числе, выдающегося санскритолога и индолога Макса Мюллера, чьи работы оказали немалое влияние на поэта. Во-вторых, поэт предпринял переводы «Упанишад», драм Калидасы, поэмы Ашвагхоши «Жизнь Будды» и множества гимнов Ригведы, посвященных различным богам, в частности, Агни, Вайю, Сарасвати и Марутам. Кроме того, заинтересовавшись теософией, поэт с воодушевлением прочитал книгу Е. Блаватской «Голос безмолвия», а в 1899 году он написал стихотворение «Майя», которое стоит первым в сборнике «Горящие здания» в разделе «Индийские травы». Г.М. Бонгард-Левин во вступительной статье «Индийская культура в творчестве К. Бальмонта» к переводу К. Бальмонта текста «Жизнь Будды» Ашвагхоши и драм Калидасы отмечает сильное влияние, которое оказала Е. Блаватская книгой «Голос молчания» на Бальмонта на начальном этапе его ознакомления с Индией. Поэт был буквально «поглощен ее идеями, хоть она и не опиралась на первоисточники», «эта «утренняя заря внутреннего расцвета» не покидала его, но он стремился самостоятельно понять и оценить концепции индийских религиозных и религиозно-философских школ» [Бонгард-Левин 1990: 9]. 24

25 Также можно отметить, что Бальмонту было присуще «индийское мышление», о котором он сам заявлял, например, в стихотворении «Огонь» (1905): Мое индийское мышление богато Разнообразием рассвета и заката, Я между смертными падучая звезда. В моем понимании так называемое индийское мышление характеризует автора как человека, которому поистине была близка культура этой страны, близка по духу, близка настолько, что образами этой страны, многими понятиями, именами, присущими культуре этой страны (йог, мантра, майя, Агни, Индра, чампак, Брама) ему было проще в полной мере передать свои мысли, «воплотить задуманное в жизнь», поделиться волнующими переживаниями с другими. Наиболее яркий пример, благодаря которому можно убедиться в том, насколько Индия была близка по духу этому поэту, стихотворение «Три страны» (1905). Здесь автор дает краткую характеристику Ассирии, Египту и Индии, последнюю он называет домом, «свет мой, Индия, святыня»: Много есть еще мечтаний, сладко жить в бреду, Но, уставши, лишь к родимой, только к ней приду. Будучи представителем символизма, Бальмонт подчеркивал параллель между основной идеей этого течения и «Упанишадами»: «Этот закон для всех поэтов-символистов их путь строгий путь отвлечений. Этот закон равно является общим для мистиков, и в особенно ярких видоизменениях мы видим его на страницах упанишад» [Бальмонт 2010: 323]. Буддизм как тема, интересовавшая не одного русского автора той эпохи, привлек внимание и Бальмонта. Стихотворения «Майя» (1900) и «Круговорот» (1899) явно демонстрируют нам буддийские мотивы, в частности мотив жизни как сновидения. 25

26 Маг-заклинатель, читающий мантры, и в результате глубокого сосредоточения, концентрации достигающий состояния, схожего со сном: Стали качаться, носиться виденья, Стали кружиться в ночной тишине. Тени, и люди, и боги, и звери, Время, пространство, причина, и цель, Пышность восторга, и сумрак потери, Смерть на мгновенье, и вновь колыбель. В стихотворении «Круговорот» каждая строка позволяет уловить то, что хотел передать автор в силу своей увлеченности данной тематикой. Все существа, даже боги, находятся в плену, в бесконечном круговороте: невозможно вырваться из колеса сансары, каждый претерпевает перерождения одно за другим. И только «Он один», Будда, тот, кто «не обидит и травки», «ничем не утомленный» и «никем не познаваемый», находится в блаженстве, он итог нашего «путешествия». В статье «Буддийские мотивы в лирике К. Бальмонта» Т.В Бернюкевич отмечает актуальность обращения Бальмонта к Индии, к индийским образам именно в рассматриваемую нами эпоху Серебряный век: «Бальмонт с упоением пишет о том, как радостно уноситься воспоминаньями от «тусклой раздробленной и некрасивой Современности» в иные страны и иные времена» [Бернюкевич 2010: 165]. Бальмонт, как и многие его современники (как, например, выше рассмотренный Гумилев), а также как и представители более поздних эпох, видит Индию как Страну Мечты, самую чудесную и лучшую страну: «очень давно я уже много раз был и в Стране Мечты, и в Стране Мысли и что я лишь в силу закона сцепления причин и следствий, волею сурового закона кармы, попал в холодный сумрак Севера, и огненные строки поют во мне, когда я думаю об Индии, в ее прошлом, мне кажется, что я чувствую бесчисленные крылья в Воздухе» [Бальмонт 1908: 20]. 26

27 Подводя итог рассмотрению творчества Бальмонта в контексте его обращения к индийским образам, хотелось бы отметить, как сильно было влияние Индии, обычаев и нравов индийского народа, красочных пейзажей на этого поэта. Написав немало произведений, посвященных индийской тематике, но также неоднократно побывав в Индии, изучив санскрит и переведя различные индийские труды, Бальмонт сделал весомый вклад в приобщение России к культуре этой страны. 27

28 Глава 2. Интерес к Индии в период "оттепели" на примере романа «Лезвие бритвы» Ефремова И.А Общая характеристика взаимоотношений СССР и Индии в период «оттепели». Еще до официального обретения независимости Индией в 1947 году советско-индийские отношения стали существенно развиваться. В частности, после исторического визита в Индию Н.С. Хрущева и Н.А. Булганина в 1952 году и ответного визита Джавахарлала Неру в СССР в 1955 году, тесные отношения между этими странами, по сути, превратились в союзные. Открытие этой сказочной страны для Советского Союза сопровождалось активным укреплением внешнеэкономических связей и необычайным интересом к культуре Индии [Корчагов]. В 1971 году двумя странами был подписан Договор о мире, дружбе и сотрудничестве, который успел подтвердиться уже спустя несколько месяцев, когда СССР оказал значительную военную поддержку Индии в ходе индопакистанской войны. К концу 1980-х годов СССР и Индия стали стратегическими союзниками. Помимо экономического сотрудничества, совместного видения и понимания проблем мирового масштаба, между этими двумя странами уверенно развивались и культурные связи. Во время приема в Москве в сентябре 1971 года Индира Ганди заявила о том, насколько широко и активно изучаются индийские языки и литература, интересуются музыкой, театром и танцами в СССР, как ни в какой другой стране; и в то же время, насколько ценен вклад советской литературы, музыки, различных научных достижений в общую сокровищницу знаний человечества [Neelkant 1972: 79]. Вторая половина 1980-х годов ознаменовала собой максимальное сближение Индии с Россией, чему способствовал визит в Индию М.С. Горбачева в 1986 году. Помимо подписания документов относительно экономического сотрудничества стран, был совершен большой шаг и в 28

29 сторону культурного обмена [Танцы на Москва-реке: как Индия в конце х годов проводила фестиваль в Москве 2016]. Одним из результатов этого визита в Индию стало проведение фестиваля советско-индийской дружбы, который проходил на протяжении двух лет, сначала в СССР в 1987 году, потом в 1988 в Индии. Стоит отметить, особенность фестиваля состояла в том, что в отличие от Международных фестивалей молодежи и студентов, проводимых в крупных городах, этот фестиваль затронул даже индийские глубинки: «Концерты и выступления состоялись во всех столицах штатов Индии, в крупных городах и в районных центрах» [Индия встречает друзей 1989]. «Этот фестиваль ответный жест прошедшему в Советском Союзе фестивалю Индии, и как подчеркивают индийские чиновники, это несопоставимый по масштабам с другими фестивалями, которые проходили после фестиваля Индии в СССР в 1985 году Россия проявила так называемый принцип взаимности как знак уважения» [Weisman 1987]. Интерес России к Индии возрастал все сильнее в мировых масштабах, масштабах сотрудничества целыми странами. «Россия показала нам лучшее из своего наследия. Россияне вновь продемонстрировали свою заботу о нас» [Weisman 1987]. Основной посыл фестиваля был в том, чтобы жители СССР узнали как можно лучше наследие древности и особенности современной жизни и чаяния индийского народа. Подобного рода события охватывали огромную массу людей, даже будучи сторонними наблюдателями, советские люди приобщались к тому, о чем хотела рассказать Индия. А у тех, кто был заинтересован философией, религией, литературой, загадками древности и ранее, появилась отличная возможность познакомиться с этим глубже. После окончания «Холодной войны» «на смену идеологическим критериям в самоидентификации и различиях между государствами и системами приходят критерии культуры и цивилизации» [Братчиков 1995]. 29

30 Возрастает роль культуры, выступающей в качестве фактора развития, фактора, предоставляющего пути для дальнейшей интеграции. Учитывая все вышесказанное, можно сделать вывод, что благодаря тесному сотрудничеству, активному взаимодействию СССР с Индией на внешнеполитическом, экономическом уровнях, благодаря проводимым культурным мероприятиям, у советских людей появлялась возможность ближе узнать то, о чем они не могли раньше и предполагать. Тем самым, уровень знаний, а соответственно, и степень заинтересованности при возросшем уровне гласности информации, также неуклонно шел вверх. Ранее неизвестная философия, литература Индии вдохновляла с большей силой. И, как следствие, образ этой страны, который мы можем видеть в произведениях того или иного автора второй половины XXвека, существенно отличен от образа, который мы можем проследить в произведениях эпохи Серебряного века. Область исследований в индологии значительно расширилась в начале XX в. Углубляются и расширяются исследования буддизма. Появляются работы по индийской философии Ф.И. Щербатского «Теория познания и логика по учению позднейших буддистов. Ч. 1. Учебник логики Дармакирти с толкованием на него Дармоттары» (1903 г.), «Буддийские учебники логики» (1904г., 1918 г.) с введением и примечаниями русского востоковеда, также появляются работы С.Ф. Ольденбурга по индийским сказкам «Предисловие к сборнику "Индийские сказки"» (1903 г.) и индийскому искусству Буддийское искусство в Индии (1901 г.). В 20-ые- 30-ые гг. постепенно нарастает процесс самоизоляции СССР, завершившийся в послевоенное время «железным занавесом», изолировавшим СССР и страны Восточного блока от политического и информационного влияния западных стран. Но на деле этот занавес ограничивал влияние извне и со стороны Востока. По этой причине долгие годы активное изучения индийской культуры было затруднено. 30

31 Но стоит отметить, что академические исследования Индии все же продолжались. В особенности в период так называемой хрущевской оттепели, приблизительно датируемой серединой 1950-х серединой 1960-х годов, предпринимались попытки изучения индийской философии. Так, например, в 1960 году В.Н. Топоровым с пали переведен текст Дхаммапады. Это одно из произведений, содержащих изречения, приписываемые Будде; текст, весьма полно демонстрирующий «основные принципы морально-этической доктрины буддизма» [Дхаммапада 1960: 18]. В 60-ые гг. А.Я. Сыркин опубликовал переводы "Брихадараньяка-упанишады", «Чхандогьиупанишады» и других древнейших Упанишад. Пробуждается интерес и к современной культуре Индии, современной литературе и индийским языкам. Так, многие работы Р. Тагора были переведены еще до первой мировой войны, а после революции на русском языке можно было прочесть и другие основные произведения автора. В гг. было опубликовано собрание сочинений Р. Тагора. Стоит отметить, что в конце 50-ых- начале 60-ыхв СССР интерес к индийской культуре в целом был распространенным явлением. Достижения академических ученых сразу становились достоянием широкой публики. Так, например, братья Стругацкие повести «Понедельник начинается в субботу» вкладывают в уста говорящего зеркала цитату из незадолго до того вышедшего в свет перевода «Чхандогьи-упанишады», который выполнил А.Я. Сыркин: «Теперь я понял, где говорили. Голос раздавался в углу, где висело туманное зеркало. А теперь, сказал голос, следующее. «Всё единое Я, это Я мировое Я. Единение с неведением, происходящее от затмения света Я, исчезает с развитием духовности». А эта бредятина откуда? спросил я. Я не ждал ответа. Я был уверен, что сплю. 31

32 Изречения из «Упанишад», ответил с готовностью голос. А что такое «Упанишады»? Я уже не был уверен, что сплю. Не знаю, сказал голос. Я встал и на цыпочках подошёл к зеркалу. Я не увидел своего отражения. В мутном стекле отражалась занавеска, угол печи и вообще много вещей. Но меня в нём не было.» [Стругацкие 1965: 11] Индия в творчестве И.А. Ефремова Довольно подробно, реалистично и красочно описана Индия и в произведении «Лезвие бритвы» советского писателя-фантаста, ученогопалеонтолога И. А. Ефремова. Прежде, чем сосредоточить внимание на индийской составляющей романа «Лезвие бритвы», стоит отметить, как воспринималась книга ее современниками в целом. Потому изначально важно поставить себя на позицию этого читателя 60-х годов, дабы лучше понять, как именно воспринималось описанное автором. «Лезвие бритвы» роман с тремя сюжетными линиями русской, итальянской и индийской, главные герои которых пересекаются в Индии. Каждая из трех частей захватывает читателя своей новизной, тем, чего не хватало советскому человеку. Итальянская линия полная приключений, таинственных мест и чувственных персонажей. Русская несмотря на то, что читателю все должно быть хорошо знакомо, так же, как и итальянская, и индийская выступает чем-то абсолютно новым. В противовес двум другим главам, отношения главных героев строятся на взаимопонимании и уважении, отсутствии ревности и наивных всплесков страстей, которые советский зритель привык видеть в индийском кинематографе. Безусловно, и эксперименты, проводимые персонажем Гириным, по выявлению генетических воспоминаний с использованием ЛСД, тоже должны быть абсолютно новым для читателя того времени. И, конечно же, индийская линия 32

docplayer.ru

Реферат - Темы и мотивы поэзии Серебряного века

Осип Эмильевич Мандельштам родился в 1891 году в Варшаве, но жил с отцом и матерью в Петербурге. Учился он в Тенишевском коммерческом училище, считавшемся одним из лучших учебных заведений в России. Затем было недолгое увлечение политикой, поездки в Западную Европу, обогатившие его знания о мире и искусстве.

О Мандельштаме как о поэте узнали в 1910 году, когда в журнале «Аполлон» были опубликованы его стихи. В них сразу был виден самобытный поэт, начавший не подражательными стихами, а стихами зрелыми с точки зрения психологических и интеллектуальных наблюдений.

Жизнь ему представляется «злой и вязкой», и он среди всех кажется тростинкой, которая растет «и страстно, и томно, и ласково запретною жизнью дыша».

Я счастлив жестокой обидою,

И в жизни, похожей на сон,

Я каждому тайно завидую

И в каждого тайно влюблен, –

пишет он. В ранних стихах часто слышатся ощущение тоски, печали и мотивы поиска смысла своего существования, но в них мы видим и радость бытия, духовного сопряжения с миром.

Дано мне тело – что мне делать с ним,

Таким единым и таким моим?

За радость тихую дышать и жить

Кого, скажите, мне благодарить?

Я и садовник, я же и цветок,

В темнице мира я не одинок.

Лирический герой ощущает, что его дыханье уже легло узором на стекла вечности, и теперь «узора милого» не зачеркнуть.

Слияние лирического героя с миром ясно выражено и в пейзажной лирике, наполненной красками и чувствами. В стихотворении «На бледно-голубой эмали…» перед нами апрель, напоминающий бледно-голубую эмаль с отточенным и мелким рисунком берез, как на фарфоровой тарелке, которую вырисовал умелый художник. Так описание природы наполняется конкретным, вещественным образом-метафорой – предметом, сделанным рукой человека.

В это время выделяется и центральная тема творчества О. Мандельштама – тема культуры, ее истории и современности, взаимосвязь мировой и общечеловеческой культуры.

«Бессонница. Гомер. Тугие паруса» – одно из красивейших стихотворений поэта. Оно навеяно поэмой Гомера «Илиада». Лирический герой приходит к выводу, что все в мире «движется любовью», ведь если бы не Елена, разве отправился бы «журавлиный клин» кораблей на Трою?

И море, и Гомер – все движется любовью.

Кого же слушать мне? И вот Гомер молчит,

И море черное, витийствуя, шумит

И с тяжким грохотом подходит к изголовью.

В годы Первой мировой войны мысль о взаимопроникновении разных культур приобретает особое значение. В 1916 году Мандельштам создает антивоенное стихотворение «Зверинец». Мир (спокойствие) представляется ему светильником, горным воздухом – эфиром, которым не захотели дышать люди, развернувшие войну. Они похожи на зверей: орла, льва, петуха.

Мы для войны построим клеть,

Звериные пригреем шкуры! –

говорит лирический герой. Он верит в то, что если запереть воинствующих зверей, то

Мы успокоимся надолго,

И станет полноводней Волга,

И рейнская струя светлей, –

И умудренный человек

Почтит невольно чужестранца,

Как полубога, буйством танца

На берегах великих рек.

Второй этап творчества поэта открывается 1917 годом, когда ломаются все привычные устои жизни, и кажется, что корабль «ко дну идет». В стихотворении «Проспавши, братья, сумерки свободы!», написанном в 1918 году, оксюмороном звучит словосочетание «сумерки свободы», ведь мы привыкли воспринимать свободу самым светлым, что есть в человеческой жизни. Сумерки – это тень огромного движения «легионов боевых». И все же революционный народ воспринимается как солнце и судия. Мандельштам прославляет бремя власти, которое «в слезах народный вождь берет». Корабль жизни, потерявший курс, все же плывет.

Ну что ж, попробуем, – огромный неуклюжий.

Скрипучий поворот руля.

Земля плывет. Мужайтесь, мужи,

Как плугом океан деля…

Трагичность событий и в то же время вера в будущее России отразились в стихотворении «Век» 1922 года. Век представляется поэту зверем, у которого сломаны «столетий позвонки», из горла его хлещет «кровь-строительница». Темя жизни принесли в жертву твари, старающейся донести свой хребет. Чтобы спасти, начать новый мир, необходимо, по мнению лирического героя, соединить «узловатых дней колена». Он верит, что еще набухнут почки, появятся побеги зелени, но разбит позвоночник «прекрасного жалкого века». Рефреном звучат строки о «крови-строительнице», но пугает безразличие, льющееся с небесных высот на «смертельный ушиб века». Автор понимает, что все опоры века разрушены, и хотя идет строительство нового мира, но оно никогда не вернет прежних основ и принципов жизни.

С 1926 по 1929 год Мандельштам почти не пишет стихотворений, занимаясь переводами и прозой, но в тридцатые годы открывается новый период его творчества, полный ощущения трагедии народа и судьбы страны.

Появляются стихотворения «Я с дымящей лучиной вхожу…», «На высоком перевале», «Старый Крым» и другие, ставшие одновременно и подвигом поэта, не умеющего молчать, и приговором гражданину, живущему в страшные годы террора.

О. Мандельштам был арестован в мае 1934 года. Сталин распорядился: «Изолировать, но сохранить». Таким образом, поэту была сохранена жизнь и предложено поселиться в любом из городов, кроме двенадцати ему запрещенных. С весны 1935 года начинается воронежский период творчества поэта. Он пишет обо всем: о природе, о человеке, об исторических образах, которые по-прежнему его волнуют. Но может создаться впечатление, что циклом стихов о Сталине Мандельштам решает «большеветь» вместе с народом и таким образом загладить свою вину перед вождем. Да, он хотел не отстать от истории, шагать в ногу со своим народом. Но никогда душой он не смог принять новой власти и нового мира, заставляя себя думать так, как думает вся страна.

В мае 1937 года закончился срок высылки, но уже в 1938 году О. Мандельштам снова арестован. Он умер в лагере под Владивостоком в декабре того же года.

Лирика О.Э. Мандельштама – явление в русской поэзии начала века. Ему удалось совместить в своих стихах историю и современность, ненависть и любовь к миру, показать красоту своей земли и век-волкодав, разрушивший жизнь не одного поколения людей.

www.ronl.ru

Смотрите также

• 
  Реферат на тему история создания романса я вас люблю
• 
  Организация и порядок призыва граждан на военную службу реферат
• 
  Значение органических соединений в природе и жизни человека реферат
• 
  Оговорка о публичном порядке в международном частном праве реферат
• 
  Иностранные слова в современной речи за и против реферат
• 
  Иркутский авиационный завод в годы великой отечественной войны реферат
• 
  Самоконтроль его основные методы показатели и дневник самоконтроля реферат
• 
  Темы для рефератов сообщений сочинений по литературе 8 класс
• 
  Реферат на тему добро и зло на 5 класс
• 
  Реферат на тему влияние электрического поля на живые организмы
• 
  Реферат на тему политические режимы по обществознанию 9 класс