Философия изучает различные функции искусства: познавательную (искусство познает мир, фантазия художника предвосхищает научные прозрения и часто проникает в сущность вещей глубже, чем абстрактное мышление), коммуникативную (искусство является формой общения между культурами, обществами и отдельными людьми, произведения искусства передают духовный опыт человечества), воспитательную (искусство формирует в нас собственно человеческие качества: добро, любовь, прививает чувство красоты), и т.д.[1]

1. ИСКУССТВО И ТВОРЕНИЕ МИРА

Главная функция искусства заключается в том, что оно творит мир и в этом смысле художник является соавтором Бога. Мир творит и философия — существуют миры Платона, Декарта, Ницше; мир творит наука — есть мир Ньютона и мир Эйнштейна. Но в этих мирах нельзя жить, это абстрактные миры, продукт нашего интеллекта. Искусство же делает наш мир возможным для жизни. Мир, в котором мы живем, и есть в большей своей части продукт искусства.

Например, мы видим, что некоторые умершие существуют более реально, чем большинство живущих. Пушкин более живой, чем многие наши современники, потому что живы для нас его переживания, его мечты и надежды. Вся его жизнь сейчас — это чистая актуальность.

А наша жизнь чаще всего не является жизнью в полном смысле этого слова, поскольку в ней преобладает нудная, монотонная повторяемость серых будничных дней. В ней много случайного, нелепого, не зависящего от человека, которого чаще всего бросает, как щепку по волнам, и никогда не известно, к какому берегу прибьет его водоворот не им определяемых событий. В этом смысле кажется, что только искусство создает живую жизнь, оно не отражает серую монотонность будней, оно их одухотворяет, оно выжимает квинтэссенцию из жизни, берет ее в чистом виде, а в чистом виде жизнь как таковая, освобожденная от глупых случайностей или просто от скуки, — прекрасна.

Человек, вероятно, должен создавать себя так же, как создается произведение искусства — отбрасывая от себя все случайное, наносное, избавляясь от автоматизма существования, т.е. становясь живым, ибо только тогда он может придать своей жизни целостность, завершенность, смысл. Сама по себе жизнь, без подобных усилий — только распад. Человек не является живым по факту рождения, или, лучше сказать, он живой только биологически. Но сущность его в метафизике, а не биологии, он должен стать тем живым, для кого существует живой Бог. Тем живым, для кого существует истина, ибо истина всегда живая, Не только великие люди прошлого, но и герои великих художественных произведений кажутся более живыми, чем многие реально живущие люди. Среди нас по-прежнему живут люди, напоминающие Гамлета, Дон-Жуана или Плюшкина, мы видим в том или ином человеке черты Смердякова или Базарова. Россию мы до сих пор видим через гоголевские персонажи, и часто вместо образа человека видим чудищ; Чичикова, Ноздрева, Собакевича и т.п., и никакие революционные и духовные преобразования, никакие перестройки нас от этого видения не избавляют, поскольку все эти чудища обладают большой жизненной силой. Русские люди, считал Бердяев, желавшие революции и возлагавшие на нее большие надежды, верили, что чудовищные образы гоголевской России исчезнут, когда революционная гроза очистит нас от всякой скверны. Но в революции раскрылась всё та же старая, вечно-гоголевская Россия, нечеловеческая, полузвериная Россия харь и морд.

Живым является только то, что создано — Богом, разумом, фантазией. Например, в реальных людях, друзьях, знакомых рано или поздно разочаровываешься, так же как и они в тебе. Друзей нужно создавать, т.е. добавлять им изрядную долю своей фантазии, расцвечивать их и одухотворять. Что мы все, наверное, постоянно и делаем. В человеке, которого любишь, уже совсем мало от реального человека, от того, какой он на самом деле, но очень много от моего воображения. Видимо, словосочетание «на самом деле» здесь не подходит, потому что «на самом деле» есть только то, что открывается через любовь, через поэзию, через искусство.

Любимый человек является Предельно живым в глазах любящего -поскольку в нем нет ничего омертвелого, прошлого, нет недостатков, нет изъянов, нет неприятных черт характера. В каком-то смысле для человека существует (хоть и неполно, ущербно) только то, что им сотворено. Бог сотворил мир и дал ему существование, но человек обладает силой творчества, родственной божественной силе, обладает существованием в той мере, в какой он себя сотворил. Все, что ниже человека, обладает меньшей степенью существования, поскольку сознательно не творит.

Все окружающее есть продукт искусства. Природа, писал Пруст, как она есть на самом деле, — это природа, увиденная поэтически. Поэзия — не добавка к природе, поэтически увидеть — значит увидеть так, как есть на самом деле. Здесь термины «философия» и «поэзия» совпадают.

Не искусство подражает жизни, а жизнь подражает искусству. Если произведения суть формы жизни, суть великие мысли природы, то я могу считать их более реальными, чем наша «реальная» повседневная жизнь. Жизнь не имеет силы искусства; она воспроизводит сама себя лишь на самом низком уровне и в минимальной степени. Искусство преуспевает вполне в том, о чем жизнь знает только по черновому наброску.

Искусство — удивительный феномен, произведения искусства словно узлы, организующие жизнь. Все, описанное в «Илиаде» и «Одиссее», считалось реальными событиями, многое в реальной жизни понималось и освещалось в связи с ними. Таково же влияние искусства и сегодня, только за всю историю человечества накопилось очень много крупных авторов, очень много произведений. Тем не менее, даже не осознавая этого, мы придаем своей жизни целостность, подстраивая ее под искусство, делая ее произведением, которое похоже на какое-нибудь действительно существующее произведение. Я не мог бы относиться к своей жизни, как к чему-то целому, если бы не те произведения искусства, которые с детства формировали мою душу, приучали меня во всем видеть интригу, фабулу, сюжет, ждать счастливого или печального конца, вообще относиться ко всем явлениям жизни, где на самом деле столько хаотического и случайного, как к чему-то, имеющему целостность, общий смысл и законченность. Поневоле подумаешь, не это ли имел в виду Брюсов, когда писал о том, что все в жизни только средство для сладкопевучих стихов. Может быть, искусство является целью жизни, но не как совокупность произведений, а как некая незримая организующая целостность, как первотворчество. «Только с помощью искусства мы можем покинуть самих себя, узнать, как другой видит Вселенную; она совсем иная и не схожа с нашей, пейзажи этой Вселенной будут нам столь же неведомы, что и ландшафты Луны. Благодаря искусству, мы вместо того, чтобы видеть только один-единственный наш собственный мир, видим мир множественный. Сколько существует самобытных художников, столько и миров открыто нашему взгляду..»

Русская литература в Х1Х-ХХ вв. создавала шкалу ценностей, по которой судилась эпоха. Подобная гипертрофированная значимость ее иногда выглядела абсурдной, нелепой, но тем не менее всегда имела место: по литературе судили о действительности, в ней видели высший суд. Бунин писал в своем дневнике в 1918 г., что литературный подход к жизни отравил нас: всю громадную и разнообразную жизнь России последнего столетия разбили на десятилетия и каждое определили его литературным героем: Чацким, Онегиным, Печориным, Базаровым. Все это было, с его точки зрения, делом совершенно нелепым, ибо героям этим было 18—20 лет. Тем не менее никуда не деться от того факта, что по литературным героям судили о конкретных людях.

Все сказанное нужно отнести не только к профессиональным художникам, но ко всякому человеку, который делает свою жизнь произведением искусства, является мастером своего дела и своей жизни. А подобная жизнь создает свой оригинальный и неповторимый мир, и здесь приобретают реальный смысл слова о том, что человек является микрокосмом, и в нем, как в зеркале, как в монаде, отражается большой Космос. Каждый человек производит свой мир, свою Вселенную только в том случае, если он является собственным демиургом, если стремится к своему способу существования, который может быть только оригинальным и индивидуальным. Каждый человек должен быть своим собственным произведением.[2]

2. ПРОБЛЕМА ГЕНИЯ

Кант считал, что в мир разделен на две части: мир природы и мир свободы. И между ними есть единственный, соединяющий их мостик — искусство. Произведение искусства — это природа, но созданная по законам свободы. В этом плане произведение искусства выше природы и выше свободы, оно есть высочайший синтез, доступный человеческой деятельности. Если в науке, в лице крупного или великого ученого мы имеем дело с талантом, то в искусстве мы говорим о гении. «Ученый, — писал Шопенгауэр, — это тот, кто много учился, гений — тот, от кого человечество научается, чему он ни у кого не учился». Талант можно развить, усовершенствовать или потерять, но гением можно только родиться. Гений — это природа, действующая свободно. Гению не нужны правила или законы, он сам себе и закон, и правило, он устанавливает законы. Гений — кульминация человека, это просто совершенный человек, выражающий в чистом виде человеческую природу.

Человек всегда пытается стать кем-то: ученым, художником, пожарным, и только постигнув все тонкости своей профессии, он начинает понимать, что дело не в том, чтобы стать кем-то, а в том, чтобы в любой профессии оставаться самим собой — человеком, живущим в режиме подлинно человеческого бытия: в любви, красоте, сострадании. Собственно это и есть признаки гения. Суть человеческого самоосуществления — быть самобытным, ощущать себя человеком, а не просто и не только философом, или скульптором, или пожарным. Ибо человек, чем бы он ни занимался, выражает в своих деяниях свою человеческую природу, свою человеческую естественность и в этом смысле — обыкновенность, не замутненную никакими исключительными отклонениями. Но быть просто человеком очень трудно. Все стремятся к исключительности, к тому, чтобы быть лучше многих, больше знать, большеуметь, все чувствуют себя такими сложными и многогранными, что быть просто человеком, вероятно, может только гений. «Под посредственностью, — писал Пастернак, — мы обычно понимаем людей рядовых и обыкновенных. Между тем обыкновенность есть живое качество, идущее изнутри и во многом, как это ни странно, отдаленно подобное дарованию. Всего обыкновеннее люди гениальные… И еще обыкновеннее, захватывающе обыкновенна — природа. Необыкновенна только посредственность, т.е. та категория людей, которую составляет так называемый интересный человек. С древнейших времен он гнушался делом и паразитировал на гениальности, понимая ее как какую-то лестную исключительность, между тем как гениальность есть предельная и порывистая, воодушевленная собственной бесконечностью правильность».

Нужно, правда, различать гения и гениальность. Каждый человек, считал Бердяев, гениален, а соединение гениальности и таланта создает гения. Можно не быть гением, но быть гениальным. Гениальной может быть любовь мужчины к женщине, матери к ребенку, гениальной может быть забота о ближних, гениальной может быть внутренняя интуиция людей, не выражающаяся ни в каких продуктах, гениальным может быть мучение над вопросом о смысле жизни и искание правды жизни. Гениальность присуща и святому, который занимается самотворчеством, превращает себя в «просиянную тварь».

Гениальность — это прежде всего внутреннее творчество, превращение себя в человека, способного к любому конкретному виду творчества.

Гений должен еще и обладать талантом — техникой исполнения, техникой живописи, — иначе он не сможет выразить свои гениальные прозрения. В работе Ницше «Рождение трагедии из духа музыки» он писал, что всякое искусство есть органическое соединение двух начал: дионисийского и аполлонического. Дионис — темное начало, он бог вина и опьянения, бог плодородия, любви. Дионисийское начало в человеке — это та основа, из которой он черпает свои прозрения, свою жизненную силу, эта пропасть, заглядывая в которую, он может наполнить свои интуиции содержанием. Аполлоническое начало — это форма, в которую отливается содержание, Аполлон — бог гармонии, покровитель наук и искусств. Всякое подлинное произведение потрясает нас, волнует, воспитывает, утешает, потому что в нем достигнута удивительная гармония между формой и содержанием. Гений — это человек, в котором бездонная глубина сочетается с блестящей, оригинальной формой.

Но всякое «заглядывание» в бездонную глубину никогда не дается даром. Художник оживляет в себе нечеловеческие силы, которые могут и погубить его душу. Недаром, начиная с XIX в., стали говорить о том, что гений и безумие находится в близком соседстве. Обыватели так и считают гения безумцем, поскольку он говорит и утверждает то, чего еще никто не понимает. Но он и сам ощущает, что постоянно находится на грани между безумием и нормой, поскольку все время «проходит над бездной», все время пытается понять и осветить то, что пока еще непонятно и недоступно обычному человеческому рассудку.

Согласно Юнгу, существует два типа творчества — психологический и визионерский. Содержание психологического типа доступно обычному человеческому сознанию: жизненный опыт, страстные переживания, человеческая судьба. Изображаемые феномены силой художественной экспрессии помещаются в самый центр читательского сознания и побуждают его к большей ясности и более последовательной человечности. Ничто здесь не остается неясным, так как речь идет о вечно повторяющихся скорбях и радостях людских и все убедительно объясняет себя из себя самого. Этот вид художественного творчества Юнг называет психологическим по той причине, что он всегда находится в границах психологически понятного.

В визионерском искусстве дело обстоит иначе. Материал, подвергающийся художественной обработке, не имеет в себе ничего, что было бы привычным. Он как бы происходит из бездн дочеловеческих веков или из миров сверхчеловеческого естества, состоит из неких первопереживаний, перед лицом которых человеческой природе грозят полнейшее бессилие и беспомощность. С одной стороны, это переживание весьма двусмысленного, демонически-гротескного свойства, оно ничего не оставляет от человеческих ценностей и стройных форм — какой-то жуткий клубок извечного хаоса; с другой, по Юнгу, — перед нами откровение, высоты и глубины которого человек не может даже представить. «Потрясающее зрелище мощного явления повсюду выходит за пределы человеческого восприятия и, разумеется, предъявляет художественному творчеству иные требования, нежели переживания переднего плана,… переживание второго рода снизу доверху раздирает завесу, расписанную образами Космоса, и дает заглянуть в непостижимые глубины становящегося и еще не ставшего. Куда, собственно? в состояние помраченного духа? в изначальные первоосновы человеческой души? в будущность нерожденных поколений? На эти вопросы мы не можем ответить ни утверждением, ни отрицанием».

Примерами такого рода творчества являются вторая часть «Фауста», поэма Данте, произведения Вагнера, рисунки и стихотворения Блейка, философско-поэтическое косноязычие Бёме и т.д. Перед лицом визионерского неразложимого переживания читатель всегда удивлен, растерян, озадачен, порой даже испытывает отвращение. Ничто из области «дневной» жизни человека не находит здесь отзвука — взамен оживают сновидения, ночные страхи и жуткие предчувствия темных уголков души. Как правило, глубинный смысл таких произведений сосредоточен в мифологическом материале и в выразившем себя через них изначальном видении.

Гений — это человек, который имеет непосредственное отношение к творчеству мира. Искусство — это, конечно, символическое, а не буквальное творчество, художник не может заменить собой Бога. И тем не менее в искусстве (в основном в русском искусстве XIX—XX вв.) существовала идея о реальном изменении мира силами искусства, идея теургии.

Теургия (богоделание) — это изменение мира, преобразование бытия, и как, следствие этого, — изменение культуры, внесение в нее высших божественных смыслов, спасение ее от распада и загнивания в современном механизированном и бюрократизированном мире. И подобная деятельность возможна, по мнению русских мыслителей, только в сфере искусства. Красота спасет мир — этот призыв Достоевского разделялся всеми указанными выше философами (и «чистыми» философами, как Бердяев, и философами-поэтами, как А. Белый и Вяч. Иванов, и философами-священниками, как Флоренский и Булгаков). Только искусство, полагали они, возможно в будущем, вырвется за рамки сегодняшней отчужденной, массовой, кризисной культуры к подлинному творчеству мира, к его преобразованию на основе божественных принципов добра, любви и красоты. Но уже и сейчас искусство обладает такими потенциями, которые делают его одной из важнейших, а может быть, и самой важной сферой человеческой деятельности.

Художник-творец создает новые миры, его творчество богоподобно в этом смысле; и люди, воспринимающие настоящее творчество, великие произведения искусства, выходят, пусть временно, в другой, истинный мир, им открываются тайный смысл бытия и бесконечные горизонты и возможности, присущие нашей жизни, но реально не достижимые.

Теургическая концепция искусства — это философская мечта о том, что искусство сможет рано или поздно стать реальной силой, преображающей мир. До сих пор искусство творило идеальное, а не реальное бытие. Но оно, особенно в современных формах и направлениях, ищет конечного, последнего, предельного, в новом искусстве творчество перерастает себя, стремится преобразовать не только культуру, но и бытие, из которого будет твориться принципиально новая культура.

Невозможность творить новое бытие составляет трагедию творчества. Это основная проблема нашего времени: художник стремится творить бытие, а творит только символы. Каждый художник на свой лад пытался эту проблему разрешить. Так, вся жизнь Л. Толстого была мучительным переходом от творчества совершенных художественных произведений к творчеству совершенной жизни. Толстому, писал Булгаков, было недостаточно одной литературы, он видел, как мало она в действительности изменяет окружающую жизнь, и он решился на религиозно-аскетический подвиг — отказался от своего искусства. Такой же теургической мечтой был пленен Достоевский, мечтавший о реальном появлении Богочеловека, черты которого все время пытался уловить в своих романах — в образе то Алеши, то князя Мышкина.

Достоевский не дожил до появления богочеловека, Скрябин — до исполнения своей последней мистерии, но их могучее теургическое стремление продолжает служить сильным, хотя и не всегда осознаваемым, примером для всех художников.

Мечта о возможности теургического творчества завершается или в технической объективации, или в эстетическом безумии, но не перестает тревожить душу художника. Часто то, что нашептывают художнику музы о выходе за пределы символов, оказывается только соблазном, но тем не менее размышления о нем, пусть и неосуществимые, помогают осуществлению в нас нового сознания, нового понимания сути человеческого творчества. Художник может лишь построить новый миф, который, если повезет, действительно повлияет на сознание людей. Но это все, что дано человеку, ибо он человек, а не Бог. Однако без теургического устремления остаются непонятными как природа человеческого творчества, так и сама богоподобная природа человека.

3. КРИЗИС СОВРЕМЕННОГО ИСКУССТВА

Начиная с XIX в. отчетливо выявляется одно из основных противоречий искусства, которое в дальнейшем станет причиной его умирания: противоречие между вымыслом и техникой. Все больше художников начинают разделять представление, согласно которому недостаток вымысла, воображения может быть заменен изощренной техникой.

От художника требуется так отточить свое мастерство: владение словом, знание приемов и т.д., чтобы в результате можно было добиться эффекта настоящего переживания. Так, в литературе появляется сколько угодно мастеров литературной техники, но само это мастерство и загоняет писателя в тупик, он не знает, куда применить его и что с ним делать. Первое время можно обойтись при помощи все растущих тонкостей и усложнений, побеждая литературу усугублением самой литературности, но в конце концов художнику начинает изменять чувство жизни, пока оно не исчезнет совсем.

Анализируя новое искусство, появившееся в 1910—1920-х гг., Ортега-и-Гассет в своей книге «Дегуманизация искусства» выделял в нем следующие тенденции: 1) тенденция к дегуманизации; 2) тенденция избегать живых форм; 3) стремление к тому, чтобы произведение искусства было лишь произведением искусства; 4) стремление понимать искусство как игру и только; 5) тяготение к глубокой иронии; 6) тенденция избегать всяческой фальши и в связи с этим — тщательное исполнительское мастерство; 7) чуждость искусства всякой философии, всяким внеопытным потусторонним вопросам.

Радоваться или сострадать человеческим судьбам, о которых повествует нам произведение искусства, есть, считал Ортега-и-Гассет, нечто отличное от подлинно художественного наслаждения. Озабоченность собственно человеческим несовместима со строго эстетическим удовольствием. А неискушенный зритель говорит, что пьеса «хорошая», если ей удалось вызвать иллюзию жизненности, достоверности воображаемых героев.

Речь, по мнению философа, идет здесь, в сущности, об оптической проблеме. Чтобы видеть предмет, нужно настроить зрительный аппарат. Если мы смотрим через оконное стекло в сад, то, чем чище стекло, тем оно незаметнее и тем лучше виден сад. Но если рассматривать стекло, то сад исчезнет из поля зрения, останутся лишь расплывчатые цветные пятна, нанесенные на стекло. Видеть одновременно сад и стекло невозможно, нужны различные аккомодации глаза. Но точно так же и в искусстве: если мы переживаем судьбу Тристана и Изольды и приспосабливаем свое художественное восприятие именно к этому, то мы не увидим художественное произведение как таковое. Горе Тристана может волновать нас в той мере, в какой мы принимаем его за реальность. «Но все дело в том, что художественное творение является таковым лишь в той степени, в какой оно не реально. Только при одном условии мы можем наслаждаться Тициановым портретом Карла V, изображенного верхом на лошади: мы не должны смотреть на Карла V как на действительную живую личность — вместо этого мы должны видеть только портрет, ирреальный образ, вымысел».

Если восприятие «живой» реальности, естественных человеческих страстей и переживаний и восприятие художественной формы несовместимы в принципе, так как требуют различной настройки нашего аппарата восприятия, то искусство, которое предложило бы нам подобное двойное видение, заставило бы нас окосеть. И прошлые века, особенно XIX в. — век реализма, насыщенный стилем, ставящий человечество центром тяжести произведения, является, с точки зрения современным теоретиков, аномалией вкуса.

Главным интересом современного искусства, по мнению Ортеги-и-Гассета, является стилизация. Стилизовать — значит деформировать реальность, дереализовать. Стилизация предполагает дегуманизацию. Показательным примером является, согласно испанскому мыслителю, разница между Вагнером и Дебюсси. У Вагнера мелодрама достигает безмерной экзальтации, переживания человека, отраженные в музыке, переходят даже в некое космическое измерение. «Необходимо было изгнать из музыки личные переживания, очистить ее, довести до образцовой объективности. Этот подвиг совершил Дебюсси. Только после него стало возможным слушать музыку невозмутимо, не упиваясь и не рыдая… Дебюсси дегуманизировал музыку, и потому с него начинается новая эра звукового искусства». Это же относится и к живописи: художник-традиционалист претендует на то, что он погружен в реальность изображаемого лица. Современный художник, вместо того чтобы пытаться изображать человека, решается нарисовать саму идею, схему этого человека. Экспрессионизм, кубизм и т.п. перешли от изображения предметов к изображению идей. Художник ослеп для внешнего мира и повернул зрачок внутрь, к субъективному ландшафту.

Современное искусство в тенденции приводит к вытеснению элементов человеческого из искусства, оно очищается; наступит момент, когда человеческое содержание искусства станет настолько скудным, что сделается почти незаметным. И тогда его будут понимать только те, кто обладает даром художественной восприимчивости. Это будет искусство для художников, а не для масс.

С точки зрения русского искусствоведа и философа Вейдле, современные художники хотят уничтожить условности, сорвать литературные покровы хотя бы для того, чтобы обнаружить под ними лишь голое, жалкое ничто. Все это приводит искусство к кризису, и первой его причиной был, начавшийся с эпохи романтизма, но с полной силой ощущаемый лишь сейчас, разрыв между искусством вообще, т.е. всякой возможной художественной формой, и человеческим содержанием, человеческой душой самого художника.

Такой разрыв противоречит, согласно Вейдле, самой природе искусства: вымысел создает более реальных, более живых людей, чем они являются на самом деле, более живую и цельную жизнь, чем та, с который мы сталкиваемся в нашем эмпирическом опыте. Но реальность искусства — не фантазия, это квинтэссенция самой жизни.

Всякое творчество основано на вере в истинность, в бытие творимого; без этой веры нет искусства. Для того чтобы создать живое действующее лицо, нужно верить в целостность человеческой личности — именно верить, так как не во всяком опыте она дана и нельзя доказать ее доводами рассудка. Раньше изображения существует воображение. Но традиция классического искусства уже умерла, и сейчас лучшие современные писатели — не те, что силятся ее продолжать во чтобы то ни стало и населяют бледные свои книги призраками и двойниками литературных героев прошлого, но те, что стремятся нарисовать образ героя таким, каким они его видят — мерцающим, неверным, в его бесконечном сиротстве, одиночестве, ищущим опоры и не находящим ее. Однако возможности тут не безграничны. Художественное творчество не может быть длительно совмещено с утратой веры в единство человека, с ущербом восприятия цельной личности. Опустошается душа, отказавшись от них. Даже заглядывая в глубь себя, человек не видит там ничего, кроме не живущего, а только мыслящего Я, претендующего на абсолютную власть над всяким явлением насквозь проанализированного мира.

В современном искусстве на первый план выступает не мир, а личность самого художника. Данте и Шекспиром никто не интересовался, как Байроном. Но за последний век появились «науки» о Данте, Шекспире, Гете, Пушкине, что было невозможно в прошедшие века, Творческая личность начинает казаться священней и нужней, чем совершенные ее творения. Вторая причина кризиса искусства вызвана умиранием великого стиля, который был свойствен художникам прошлого. Стиль — это форма души как скрытая предпосылка всякого искусства. Он предопределяет всякое личное творчество, обнаруживаясь во внутренней согласованности душ. Стиль — это гарантия художественной цельности, предустановленная гармония связи содержания и формы. При его отсутствии форма превращается в формулу, а содержание — в мертвый материал. Уже в конце XIX в. обнаружилось осознание того, что самые главные вещи в искусстве утрачены — стиль, органическая культура, иррациональные основы художества, религиозная и национальная укорененность искусства. В искусстве пропадает человек, оно становится игрой, в нем все более торжествуют две стихии, одинаково ему враждебные — эксперимент и документ. Либо художник развлекается своими приемами, как шахматными ходами, либо просто обозревает обильный, легко усваиваемый материал из истории, политэкономии, психопатологии. «Искусство великих стилистических эпох полностью выражает человека именно потому, что в эти эпохи он не занят исключительно собою, не оглядывается ежеминутно на себя, обращен если не к Творцу, то к творению в несказанном его единстве, не к себе, а к тому высшему, чем он жив и что в нем живет. Все только человеческое ниже человека. В том искусстве нет и человека, где хочет быть только человек».

Стиль нельзя ни выдумать, ни воспроизвести; нельзя выбрать как готовую систему форм, годную для перенесения в любую обстановку; подражание ему приводит только к стилизации. Стили росли и ветшали, надламывались и менялись, переходили один в другой; но в течение долгих веков за отдельным архитектором, поэтом, музыкантом всегда был стиль как форма души, как скрытая предпосылка всякого искусства, как надличная предопределенность всякого личного творчества. Стиль осуществляется изнутри, через свободную волю человека, он не принуждение или закон. Он — внешнее обнаружение внутренней согласованности души, он воплощенная в искусстве соборность творчества. Когда потухает соборность, гаснет стиль, и не разжечь его вновь никакой жаждой, никаким заклятием. Когда стиль налицо, его печать лежит на всем, что оформлено человеком, будь то стул, подсвечник, тарелка или здание, картина или статуя. Ремесло, при наличии стиля, не отделено никакой сколько-нибудь резкой чертой от искусства. В самом скромном ремесленном изделии проявляется чувство формы, сходное с тем, что сквозит в высочайших творениях того же времени, в силу чего «готический башмак» в чем-то родствен готическому собору. Гений этим ничуть не ограничен и не умален. Его оригинальность не разрушает, а развивает стиль. Ни одно произведение не может из него выпасть, и даже при крайней немощности не превращается в лжеискусство. Стиль гарантирует минимум осмысленности и оформленности. Выпадение из стиля — не переход, а утрата стиля вообще.

Стиль дается искусству не искусством, а задачей, назначением, дается тем, чему искусство служит: хотя при этом, конечно, не все равно, чему именно оно служит, откуда и при каких условиях получает свои задания. Например, все стили в архитектуре коренились в храмостроительстве, т.е. в службе самым высоким потребностям. Все известные целостные стили, какие мы знаем, были порождены религией, и эту свою целостность получили от нее. В европейском мире это древнегреческий стиль, византийский, готический, а также тот, что родился в Италии (в Тоскане, во Флоренции) в эпоху Возрождения. Соответственно самыми выдающимися продуктами этого стиля являются Парфенон, Святая София, готические соборы Северной Франции, собор св. Петра в Риме. Сейчас все эти стили отошли в прошлое, но память о них живет в нынешнем бессилье, в той архитектуре, которая делает одинаковыми наши города.

Все вышесказанное можно отнести и к языку. Современный язык — это язык, на котором разучиваются говорить и писать. Словарь беднеет, засоряясь технико-цивилизационными отбросами. Синтаксис упрощается параллельно упрощению грамматики, в соответствии с тем, чего сознательно ищут искусственные языки. Поэтика речи заменяется вульгарной прозой.

Отсутствие стиля пытаются подменить стилизацией, но она тем и отличается от стиля, что применяет рассудочно выделенные из стилистического единства формы для восстановления этого единства таким же рассудочным путем. Точно так же исчезновение из искусства человеческой жизни, души, человеческого тела означает замену логоса логикой, торжество расчетов и выкладок голого рассудка.[3]

Заключение

Человеческий разум так устроен, что он всегда пытается дойти до конца, до максимальной идеи: до абсолютно чистой воды, абсолютно чистого воздуха, абсолютной нравственности — т.е. до тех вещей, которые в природе не встречаются, но должны быть. Ни один человек не живет всегда и постоянно по законам совести, но это не значит, что абсолютная нравственность — химера. Это идея, без которой вообще невозможна никакая совместная человеческая жизнь.

Философствовать — значит пытаться жить интересами чистого разума, без всякой надежды или, лучше сказать, стремления к успеху, карьере, обогащению и т.п., интересами, которые направлены на исследование последних оснований сущности и смысла бытия, сущности и смысла человеческого существования. Конечно, лучше быть здоровым и богатым, чем бедным и больным. Но есть для человека вещи, которые выше здоровья, выше богатства. Например, сознание осмысленности собственного существования. Сознание того, что я занимаюсь самым важным и самым главным делом. Философы считают, что таким делом является напряженная духовная жизнь человека — только она и отвечает его назначению как человеческого существа.

«Математика, естествознание, законы, искусства, даже мораль и т.д., — утверждал Кант, — не заполняют душу целиком; все еще остается в ней место, которое намечено для чистого и спекулятивного разума и незаполненность которого заставляет нас искать в причудливом, или в пустяках, или же в мечтательстве видимость занятия, а в сущности лишь развлечение, чтобы заглушить обременяющий зов разума, требующего в соответствии со своим назначением чего-то такого, что удовлетворяло бы его для него самого, а не занимало бы его ради других целей или в пользу склонностей».[4]

Список литературы

1. «Философский энциклопедический словарь» М. 1993 г.

2. Гуревич П. С «Человек и культура». 1998 г.

3. Философия: учеб. – М.: ТК Велби, Издат-во Проспект, 2005г.

[1] Философия: учеб. – М.: ТК Велби, Издат-во Проспект, 2005г. стр. 311

[2] Философия: учеб. – М.: ТК Велби, Издат-во Проспект, 2005г. стр. 319-321

[3] Гуревич П. С «Человек и культура». 1998 г. стр261-278

[4] Философия: учеб. – М.: ТК Велби, Издат-во Проспект, 2005г стр. 328

www.ronl.ru

Шпаргалка - Философия и искусство

Вопрос осоотношении искусства и философии сложен не

только потому, что онсложен по своему смыслу, но еще и потому,

что это соотношениеисторически менялось. Для эпохи Возрожде-

ния не было ничего эпатирующего в том, что Леонардо да Винчи

называл живопись«истинной философией», поскольку живопись, по

егословам, самостоятельно обнимает первую истину.Аналогичная

миссия признаваласьза поэзией и за архитектурой.Искусство в

эпоху Возрождения вмещалов себя весь состав фундаментальных

мыслей о мире, ипоэтому оно шло рука об руку с философией.

Обособлениеэстетики, с одной стороны, и эмансипация фило-

софии от теологии — с другой, привели к необходимости установ-

ления более четкогосоотношения между этими формами духовной

деятельности, так жекак это происходило и в сфере соотноше-

ния исскуства инауки. Для ХЎХ века на первый план выдвину-

лась проблемаиерархического строения здания гуманитарных

наук. Так, Шеллинг иромантизм вообще, ставя искусство (особен-

но музыку) выше науки, провозглашали его главенство и над

философией, аГегель, наоборот, при всей признаваемой им зна-

чимостиэстетического венчал здание самопознания абсолютной

идеи его высшейформой — философией.

Однако скризисом рационализма изменился и тот смысл, ко-

торый привносилсязападной философией в вопрос о соотношении

искусства ифилософии. Стремление отчетливо развести эти фор-

мы и установитьмежду ними иерархическую субординацию смени-

лось как бывозвратившейся исторической тенденцией к их сов-

мещению или даже почти отождествлению. Однако в отличие от

ушедших исторических эпох это очередное сближение исскуства

и философиипроисходило уже на иных основаниях.Уже не поэзия,

не живопись и немузыка, а художественная проза признавалась

естественной сферой этого содружества, и уже не искусство

уподоблялось философии, что предполагает где-то в своей глу-

бине большуюзначимость философии, но философия стала уподоб-

лятьсяхудожественной прозе, что, напротив, предполагает исход-

ное превосходство искусства (продолжение линии романтиков).

Сначала А.Шопенгауэри Ф.Ницше, затем Г.Риккерт и А.Бергсон

объединили философию и искусство на том основании, что они

одинаково далекоотстоят от практики и что то и другое есть

целостное «созерцающее» постижение жизни, использующее не

столько логикупонятий, сколько иррациональную интуицию. Пло-

дом этого совмещения стал новый жанр литературы — «интеллек-

туальнаяроманистика» (Т.Манн и другие). Естественно, что та-

кое сближениеосуществлялось только в рамках тех направлений

философии, которые строились на тезисе о бессилии логико-

понятийныхпознавательных средств и потому неизбежно должны

были ориентироватьсяна «сверхпонятийные» — художественные -

способы постиженияистины.Таково было, например, направление

экзистенциализма, врусле которого творили А.Камю, Г.Марсель,

и Ж.П.Сартр; ихфилософские сочинения были насквозь художест-

венны, ахудожественные — насквозь философичны.

Вопрос осоотношении искусства и философии действитель-

но является оченьсложным и многоплановым. Между этими двумя

видами духовнойдеятельности человека, несомненно, есть глу-

бокое родство, но нетполного внутреннего тождества.Философия

и искусство, какговорил М.М.Бахтин,«нераздельны, но и неслия-

нны».Совместно противостоя на современном этапе развития

культуры наукеблагодаря отсутствию у них конкретного объек-

та познания, этиформы духовной деятельности все же противо-

поставимы с точкизрения своих познавательных средств, конеч-

ной цели и своего языка. Философия в этом смысле ближе к

науке — она тяготеетк логико-понятийному аппарату, к систе-

матичности, к тому,чтобы высветить свои выводы в рациональ-

но-воспроизводимыхформах рассуждения. Исскуство же в принци-

пе ориентировано наобразно-символические формы познания и

выражения, которые не предполагают своей рассудочной вос-

производимости.Раскрыть и прокоментировать смысл образа или

символа можно толькос помощью другого (изоморфного) символа

или образа.Растворить смысл образа в понятиях невозможно,

как невозможно илишить его индивидуально-личностной окраски

путем обобщающейабстракции. Возможна лишь относительная ра-

ционализация смыслаобраза или символа, но при этом сразу же

изменится ипознавательная парадигма: из сферы искусства

данный смысл,подвергшийся рационализации, сразу же перейдет

в область науки ифилософии.

Исскуство ифилософия, таким образом — это взаимозависи-

мые, но различныеформы общественного сознания, которые, не-

смотря на всюблизость (но не тождественность) своих содержа-

тельных областей, насвою равную направленность на предельно

общие вопросы духа ибытия, отличаются методом познания и вы-

ражения. Философия,в сущности, может быть (хотя это и не

всегда так) растворенав понятиях и подана в безличной форме

(хотя бы впедагогических целях), искусство же не поддается

такому — педагогическому — растворению и обезличиванию.Здесь

схвачены как быразные модусы человеческого сознания, его раз-

ные состояния иразные по форме виды деятельности. Это много-

различие духовных состояний — одно из самых ценных свойств

человеческогосознания.Унификация смыслов, их сведение к одно-

му знаменателюобедняет как сами смыслы, так и самого унифика-

тора.

Сказанное,конечно, не значит, что художественная проза

не должна«философствовать», а философия должна оперировать

только сухими рассудочными схемами. Любое сближение противо-

положностей рождаетновое, третье, качество, не аннулируя ис-

ходную пару. Так,«интеллектуальная романистика», обогатив

европейскую культуруименами Т.Манна и Ж.П.Сартра, отнюдь не

«отменила»тем самым «внероманную» философию и «внефилософ-

скую»прозу.Культура живет в своих самых разных формах и раз-

новидностях, и онатолько выигрывает в этом богатстве от пе-

риодически возникающих скрещений. Искусство и философия по-

разному — в этом исостоит их ценность — удовлетворяют выс-

шие потребностидуха.Чем свободней и многоразличней духовная

жизнь общества, тем естественней и органичней оно развивает-

ся.

В общем планепроблема соотношения целого и его частей

традиционнопредполагала решение таких вопросов, как :

1).Является ли целоесуммой частей или оно есть нечто качест-

венно иное.

2).Что чемупредшествует — часть целому или целое части.

3).Какова связьмежду целым и его частями, а также между са-

мими этимичастями внутри целого — имеет ли эта связь при-

чинный характер.

4).Познается лицелое через части или же части могут быть

познаны лишь наоснове знания о включающим их в себя

целом.

Вплоть доповсеместного распостранения системного под-

хода все эти главныевопросы решались либо механически-сумма-

тивно, либоидеалистически-интегративно.

Попытаемся ответить на четыре поставленных вопроса с

диалектико-материалистическихпозиций.Вопрос первый: как со-

относятся целое иего части? Целое представляет собой такое

единство своихчастей, которое обладает новыми качественными

свойствами, никак невыводимыми из составляющих его частей.

Возьмем молекулуводы. Это пример сравнительно простой систе-

мы. Сам по себеводород, два атома которого образуют эту сис-

тему, горит, акислород, один атом которого входит в нее, под-

держивает горение.Система же, образуемая из этих элементов,

вызвала к жизнисовсем иное, именно интегративное свойство:

вода гасит огонь.Атомы всех химических элементов, образуя мо-

лекулы и входя втакие системы, как органы и другие структуры

организма человека,обретают новые интегративные, то есть за-

висящие от объемлющегоих целого, свойства, которые поднимают

структурнуюорганизацию материи на иной уровень.

Еще Сократзаметил, что лицо связывает в единое целое

свои части: губы,рот, нос, глаза, уши, подбородок, щеки. И

как бы ниразличались по виду и по функциям все части лица, и

как бы ни былисходны, сами по себе они не образуют лица.

Лицо есть нечтоединое, целое. Оно неразделимо и несводимо к

тем частям, изкоторых состоит, без потери своей качественной

определенности какименно лица. Оно объединяет части, охваты-

вает их все иобразует уникальное целое, обладающее новыми

интегративнымисвойствами. В двуполых биологических видах ни

одна отдельная особьне может дать потомства без участия осо-

би другого пола, иэто не простая сумма ранее разрозненных

свойств, а следствиеих интегративного, целостного объединения.

Итак, целое — это такая сущность, которая не сводится к

простой суммесоставляющих ее частей.

Как же соотносятся качества целого и частей? Целое ус-

тойчивей своихчастей. По отношению к ним оно выступает в ви-

де своего рода«каркаса», который обладает большой относитель-

ной устойчивостью.Это похоже на костер: дрова подкладывают-

ся, сгорают иулетучиваются, а пламя в целом остается.

Однако и целоене вечно: будучи выражением момента от-

носительнойустойчивости бытия, оно не является вместе с тем

абсолютно неизменной сущностью. Принцип развития как раз и

заключает в себеидею качественных сдвигов в области устойчи-

вых целостныхструктур, в то время как текучесть частей цело-

го, их материальная неустойчивость и постоянное изменение

своего вещественногосостава не являются атрибутами развития,

но только — показателями постоянно происходящих в природе из-

менений.

Из вышесказанного уже ясно, что постановка вопроса о

том, чтопредшествует: часть — целому или целое — части (воп-

рос второй),метафизична в своей основе, и это отмечал уже

Гегель. Опредшествовании речь может идти только в случае,

если целоепонимается идеалистически: как нечто предшествую-

щее возникновениюматерии вообще в качестве ее источника и

(или) прообраза. Вслучае же, если категории части и целого

имеют равноправноеонтологическое толкование как атрибуты са-

мого бытия, то ничасти (в качестве именно частей данного це-

лого) не существуютдо и без целого, ни целое не существует

до и вне своихчастей. Таким образом, категории целого и час-

ти

с другом, причем это соотношение носит характер

тей, так и самогоцелого.

Из такойсоотносительной природы категорий части и цело-

го, подчеркивающей их одновременность, вытекает и ответ на

третий вопрос — охарактере связи между целым и его частями,

а также междучастями внутри самого целого. Известно, что в

системах действуетпринцип симметричной взаимозависимости, на-

зываемый в науке принципом функциональной корреляции (соот-

ветствия). Ни одначасть не может измениться без того, чтобы

не изменились другиечасти, и это изменение носит синхронный

характер.Действующая в системном целом обратная связь обес-

печиваетустойчивость целого в пределах данной качественной

определенности.Наряду с корреляцией в системном целом дей-

ствует также исубординационная связь, отражающая сложное

внутреннее устройство системы, где одни части по своей зна-

чимости могутуступать другим и подчиняться им в общем деле

сплочения всехэлементов в единое целое. Выражая тип связи

междусосуществующими в целом явлениями, корреляция и субор-

динация отнюдь не отрицают детерминизма вообще, а вместе с

тем и генетическогопричинного детерминизма, который в данном

случае выступаеткак опосредствованый иными системными прин-

ципами, в силу чего действие может выражаться в форме кор-

релятивныхзависимостей (вуалирующих причинную связь).

Наконец,ответим на четвертый вопрос — о гносеологичес-

кой значимости категорий целого и части. Что через что поз-

нается: целое черезсвои части или части через целое? И здесь

своя диалектика:познание частей и целого осуществляется

одновременно.Выделяя части, мы сразу же познаем их не как

обособленные явления,взятые сами по себе, а как именно части

данного целого. Сдругой стороны, познавая целое, мы также

сразу же имеем ввиду и его разделенность на части. Без час-

тей нет целого, без целого нет частей. Целое есть

выделяем в немсоответствующие части и выясняем характер их

связи.Однаконедостаточно изучить части без их связи с целым:

знающий только частиеще не знает целого. Так, отдельный кадр

в кино можно понятьпо-настоящему, лишь как элемент всей кар-

тины в целом. Сдругой стороны, обилие частностей может зас-

лонить целое. Этохарактерная черта эмпиризма.

Вопрос огносеологической значимости категорий части и

целого наиболее важен в методологическом отношении, ибо он

позволяет адекватноосмыслить эвристическую значимость прин-

ципа редукции(сведения сложного к более простому) с тем, что-

бы избежатьопасности редукционизма. Редукционизм далеко не

однозначен, он имеетмногообразные формы, однако во всех слу-

чаях следует видетьего ограниченность и необходимость пере-

хода к интегративности(то есть к системному подходу) как

способу реконструкции «разрушенной» целостности. Принцип ре-

дукции имеет смыслтолько как рабочий инструмент познания,

применяемый длядостижения сознательно поставленных промежу-

точных целей. Зрелыйи изощренный ум схватывает события с са-

мого начала в целом,наблюдает их как бы сверху, улавливая

общую суть единого,а потом уже вникает в детали, с тем чтобы

осмыслить целое вовсей его внутренне дифференцированной глу-

бине — сущностно.

1.Спиркин А.Г.Основы философии.Учебное пособие.- Москва,1988

2.Введение вфилософию.Учебник для высших заведений.- Москва,

1989

3.Философия, 100экзаменационных ответов. Экзаменационный

экспресс-справочник.- Ростов-на-Дону, «Март»,1999

www.ronl.ru

Книга - Философия и искусство 2

Федеральное агентство по образованию

Псковский государственный политехнический институт

Финансово – экономический факультет

КОНТРОЛЬНАЯ РАБОТА

По дисциплине « Философия»

Тема: «Философия и искусство»

Выполнила:

Студентка группы 673-1202

Факультета «ФЭФ»

Кожевникова Т.В…

Проверил:

Доцент, кандидат

Философских наук

Габдулова Н.Н.

Псков2010

Содержание

Введение

1. Искусство и творение мира

2. Проблема гения

3. Кризис современного искусства

Заключение

Список литературы

Введение

Философия изучает различные функции искусства: познавательную (искусство познает мир, фантазия художника предвосхищает научные прозрения и часто проникает в сущ-ность вещей глубже, чем абстрактное мышление), коммуникативную (искусство являет-ся формой общения между культурами, обществами и отдельными людьми, произведе-ния искусства передают духовный опыт человечества), воспитательную (искусство фор-мирует в нас собственно человеческие качества: добро, любовь, прививает чувство кра-соты), и т.д. Философия: учеб. — М.: ТК Велби, Издат-во Проспект, 2005г. стр. 311

1. ИСКУССТВО И ТВОРЕНИЕ МИРА

Искусство -удивительный феномен, произведения искусства словно узлы, организующие жизнь. Все, описанное в «Илиаде» и «Одиссее», считалось реальными событиями, многое в реальной жизни понималось и освещалось в связи с ними. Таково же влияние искусства и сегодня, только за всю историю человечества накопилось очень много крупных авторов, очень много произведений. Тем не менее, даже не осознавая этого, мы придаем своей жизни целостность, подстраивая ее под искусство, делая ее произведением, которое похоже на какое-нибудь действительно существующее произведение. Я не мог бы относиться к своей жизни, как к чему-то целому, если бы не те произведения искусства, которые с детства формировали мою душу, приучали меня во всем видеть интригу, фабулу, сюжет, ждать счастливого или печального конца, вообще относиться ко всем явлениям жизни, где на самом деле столько хаотического и случайного, как к чему-то, имеющему целостность, общий смысл и законченность. Поневоле подумаешь, не это ли имел в виду Брюсов, когда писал о том, что все в жизни только средство для сладкопевучих стихов. Может быть, искусство является целью жизни, но не как совокупность произведений, а как некая незримая организующая целостность, как первотворчество. «Только с помощью искусства мы можем покинуть самих себя, узнать, как другой видит Вселенную; она совсем иная и не схожа с нашей, пейзажи этой Вселенной будут нам столь же неведомы, что и ландшафты Луны. Благодаря искусству, мы вместо того, чтобы видеть только одинединствен-ный наш собственный мир, видим мир множественный. Сколько существует самобытных художников, столько и миров открыто нашему взгляду..»

Русская литература в Х1Х-ХХ вв. создавала шкалу ценностей, по которой судилась эпоха. Подобная гипертрофированная значимость ее иногда выглядела абсурдной, нелепой, но тем не менее всегда имела место: по литературе судили о действительности, в ней видели высший суд. Бунин писал в своем дневнике в 1918 г., что литературный подход к жизни отравил нас: всю громадную и разнообразную жизнь России последнего столетия разбили на десятилетия и каждое определили его литературным героем: Чацким, Онегиным, Печориным, Базаровым. Все это было, с его точки зрения, делом совершенно нелепым, ибо героям этим было 18--20 лет. Тем не менее никуда не деться от того факта, что по литературным героям судили о конкретных людях.

2. ПРОБЛЕМА ГЕНИЯ

Кант считал, что в мир разделен на две части: мир природы и мир свободы. И между ними есть единственный, соединяющий их мостик — искусство. Произведение искусства — это природа, но созданная по законам свободы. В этом плане произведение искусства выше природы и выше свободы, оно есть высочайший синтез, доступный человеческой деятельности. Если в науке, в лице крупного или великого ученого мы имеем дело с талантом, то в искусстве мы говорим о гении. «Ученый, -писал Шопенгауэр, — это тот, кто много учился, гений — тот, от кого человечество научается, чему он ни у кого не учился». Талант можно развить, усовершенствовать или потерять, но гением можно только родиться. Гений — это природа, действующая свободно. Гению не нужны правила или законы, он сам себе и закон, и правило, он устанавливает законы. Гений — кульминация человека, это просто совершенный человек, выражающий в чистом виде человеческую природу.

Человек всегда пытается стать кем-то: ученым, художником, пожарным, и только постигнув все тонкости своей профессии, он начинает понимать, что дело не в том, чтобы стать кем-то, а в том, чтобы в любой профессии оставаться самим собой — человеком, живущим в режиме подлинно человеческого бытия: в любви, красоте, сострадании. Собственно это и есть признаки гения. Суть человеческого самоосуществления — быть самобытным, ощущать себя человеком, а не просто и не только философом, или скульптором, или пожарным. Ибо человек, чем бы он ни занимался, выражает в своих деяниях свою человеческую природу, свою человеческую естественность и в этом смысле -обыкновенность, не замутненную никакими исключительными отклонения-ми. Но быть просто человеком очень трудно. Все стремятся к исключительности, к тому, чтобы быть лучше многих, больше знать, большеуметь, все чувствуют себя такими сложными и многогранными, что быть просто человеком, вероятно, может только гений. «Под посредственностью, — писал Пастернак, — мы обычно понимаем людей рядовых и обыкновенных. Между тем обыкновенность есть живое качество, идущее изнутри и во многом, как это ни странно, отдаленно подобное дарованию. Всего обыкновеннее люди гениальные… И еще обыкновеннее, захватывающе обыкновенна — природа. Необыкновенна только посредственность, т.е. та категория людей, которую составляет так называемый интересный человек. С древнейших времен он гнушался делом и паразитировал на гениальности, понимая ее как какую-то лестную исключительность, между тем как гениальность есть предельная и порывистая, воодушевленная собственной бесконечностью правильность».

В визионерском искусстве дело обстоит иначе. Материал, подвергающийся художественной обработке, не имеет в себе ничего, что было бы привычным. Он как бы происходит из бездн дочеловеческих веков или из миров сверхчеловеческого естества, состоит из неких первопереживаний, перед лицом которых человеческой природе грозят полнейшее бессилие и беспомощность. С одной стороны, это переживание весьма двусмысленного, демонически-гротескного свойства, оно ничего не оставляет от человеческих ценностей и стройных форм — какой-то жуткий клубок извечного хаоса; с другой, по Юнгу, -перед нами откровение, высоты и глубины которого человек не может даже представить. «Потрясающее зрелище мощного явления повсюду выходит за пределы человеческого восприятия и, разумеется, предъявляет художественному творчеству иные требования, нежели переживания переднего плана,… переживание второго рода снизу доверху раздирает завесу, расписанную образами Космоса, и дает заглянуть в непостижимые глубины становящегося и еще не ставшего. Куда, собственно? в состояние помраченного духа? в изначальные первоосновы человеческой души? в будущность нерожденных поколений? На эти вопросы мы не можем ответить ни утверждением, ни отрицанием».

Примерами такого рода творчества являются вторая часть «Фауста», поэма Данте, произведения Вагнера, рисунки и стихотворения Блейка, философско-поэтическое косноязычие Бёме и т.д. Перед лицом визионерского неразложимого переживания читатель всегда удивлен, растерян, озадачен, порой даже испытывает отвращение. Ничто из области «дневной» жизни человека не находит здесь отзвука -взамен оживают сновидения, ночные страхи и жуткие предчувствия темных уголков души. Как правило, глубинный смысл таких произведений сосредоточен в мифологическом материале и в выразившем себя через них изначальном видении.

Гений — это человек, который имеет непосредственное отношение к творчеству мира. Искусство — это, конечно, символическое, а не буквальное творчество, художник не может заменить собой Бога. И тем не менее в искусстве (в основном в русском искусстве XIX--XX вв.) существовала идея о реальном изменении мира силами искусства, идея теургии.

3. КРИЗИС СОВРЕМЕННОГО ИСКУССТВА

Анализируя новое искусство, появившееся в 1910-1920-х гг., Ортега и-Гассет в своей книге «Дегуманизация искусства» выделял в нем следующие тенденции: 1) тенденция к дегуманизации; 2) тенденция избегать живых форм; 3) стремление к тому, чтобы произведение искусства было лишь произведением искусства; 4) стремление понимать искусство как игру и только; 5) тяготение к глубокой иронии; 6) тенденция избегать всяческой фальши и в связи с этим — тщательное исполнительское мастерство; 7) чуждость искусства всякой философии, всяким внеопытным потусторонним вопросам.

Речь, по мнению философа, идет здесь, в сущности, об оптической проблеме. Чтобы видеть предмет, нужно настроить зрительный аппарат. Если мы смотрим через оконное стекло в сад, то, чем чище стекло, тем оно незаметнее и тем лучше виден сад. Но если рассматривать стекло, то сад исчезнет из поля зрения, останутся лишь расплывчатые цветные пятна, нанесенные на стекло. Видеть одновременно сад и стекло невозможно, нужны различные аккомодации глаза. Но точно так же и в искусстве: если мы переживаем судьбу Тристана и Изольды и приспосабливаем свое художественное восприятие именно к этому, то мы не увидим художественное произведение как таковое. Горе Тристана может волновать нас в той мере, в какой мы принимаем его за реальность. «Но все дело в том, что художественное творение является тако-вым лишь в той степени, в какой оно не реально. Только при одном условии мы можем наслаждаться Тициановым портретом Карла V, изображенного верхом на лошади: мы не должны смотреть на Карла V как на действительную живую личность — вместо этого мы должны видеть только портрет, ирреальный образ, вымысел».

В современном искусстве на первый план выступает не мир, а личность самого художника. Данте и Шекспиром никто не интересовался, как Байроном. Но за последний век появились «науки» о Данте, Шекспире, Гете, Пушкине, что было невозможно в прошедшие века, Творческая личность начинает казаться священней и нужней, чем совершенные ее творения. Вторая причина кризиса искусства вызвана умиранием великого стиля, который был свойствен художникам прошлого. Стиль — это форма души как скрытая предпосылка всякого искусства. Он предопределяет всякое личное творчество, обнаруживаясь во внутренней согласованности душ. Стиль -это гарантия художественной цельности, предустановленная гармония связи содержания и формы. При его отсутствии форма превращается в формулу, а содержание — в мертвый материал. Уже в конце XIX в. обнаружилось осознание того, что самые главные вещи в искусстве утрачены — стиль, органическая культура, иррациональные основы художества, религиозная и национальная укорененность искусства. В искусстве пропадает человек, оно становится игрой, в нем все более торжествуют две стихии, одинаково ему враждебные — эксперимент и документ. Либо художник развлекается своими приемами, как шахматными ходами, либо просто обозревает обильный, легко усваиваемый материал из истории, политэкономии, психо-патологии. «Искусство великих стилистических эпох полностью выражает человека именно потому, что в эти эпохи он не занят исключительно собою, не оглядывается ежеминутно на себя, обращен если не к Творцу, то к творению в несказанном его единстве, не к себе, а к тому высшему, чем он жив и что в нем живет. Все только человеческое ниже человека. В том искусстве нет и человека, где хочет быть только человек».

Заключение

Человеческий разум так устроен, что он всегда пытается дойти до конца, до максимальной идеи: до абсолютно чистой воды, абсолютно чистого воздуха, абсолютной нравственности — т.е. до тех вещей, которые в природе не встречаются, но должны быть. Ни один человек не живет всегда и постоянно по законам совести, но это не значит, что абсолютная нравственность -химера. Это идея, без которой вообще невозможна никакая совместная человеческая жизнь.

Список литературы

«Философский энциклопедический словарь» М. 1993 г.

Гуревич П. С «Человек и культура». 1998 г.

Философия: учеб. — М.: ТК Велби, Издатво Проспект, 2005г.

www.ronl.ru

Реферат - Понятие творчество в философии

Министерство образования и науки РФ

ГОУ ВПО «Красноярский государственный педагогический университет им. В. П. Астафьева»

РЕФЕРАТ

ПОНЯТИЕ «ТВОРЧЕСТВО»

В ФИЛОСОФИИ

Кафедра философии и социологии КГПУ им. В.П. Астафьева

Кожуховской Алены Сергеевны

Кафедра психологии и педагогики начального образования

(391) 211 – 27 – 83

Руководитель:

к.псх.н.,

доцент Сафонова М.В.

Красноярск – 2011

СОДЕРЖАНИЕ

Введение……………………….………………………………………………....3

1. Характеристика понятия «творчество»……………………………………...

2. Понятие «творчество» с точки зрения философии……………………….

2.1. Понимание творчества Н.А. Бердяевым……………………………….

2.2. Творчество в философии Павла Флоренского………………………

2.3. Творчество в философии Владимира Соловьева…………………….

Заключение………………………………………………………………….

Список использованных источников………………………………………

Введение

Проблема творчества является одной из традиционных, так называемых «вечных» проблем философии. Она уходит своими корнями в античную эпоху, в «осевое время» человеческой истории и даже дальше. Ее возникновение связано с интересом к онтологическим проблемам вообще: проблеме бытия, проблеме происхождения мира, проблеме «новизны», проблеме сознания, проблеме возможности познания. Наконец, она связана с комплексом антропологических и эстетических проблем. Не удивительно поэтому, что попытки осмыслить суть творчества предпринимались на протяжении всей истории философии и очень многие мыслители так или иначе, частично или более глубоко, рассматривали эту проблему и находили свои решения проблем и ответы на вопрос, что же такое творчество.

Современный интерес к творческому процессу во многом обусловлен ростом инновационной компоненты в человеческой деятельности, требованиями НТР и прагматическим стремлением управлять воспитанием людей, способных творчески решать научные и технические проблемы.

С другой стороны, стремление проникнуть в тайну творчества имеет своей причиной заинтересованность в познании личности путем разоблачения секретов творческой деятельности как одного из ее фундаментальных проявлений, ведь именно этот вид деятельности активизирует личность наиболее полно и разносторонне.

Наконец, давно осознаваемая исключительная роль индивидуальности в истории человеческой культуры в различных ее областях: философии, науке, искусстве, религии, – приводит к необходимости рассмотрения этих двух личностных основ — мировоззрения и творчества — не отдельно друг от друга, а в их взаимосвязи. Ибо, думается, современный мировоззренческий кризис связан, с одной стороны, с кризисом личности, /обусловленным всеобщей унификацией на основе интегративных процессов в масштабах планеты и техногенным уклоном развития цивилизации, и, с другой стороны, с кризисом творчества, имеющим в основании духовный вакуум разобщения конкретных людей, заполняемый массовой культурой, подменяющей самостоятельную работу по приобщению индивидуума к экзистенциальному опыту человечества уже готовой парадигмой ответов на жизненно важные вопросы.

Классическое наследие в области проблемы творчества обширно. В числе философов, размышлявших над природой творческого процесса, Платон, Аристотель, Плотин, Августин, Дж. Бруно, Б. Спиноза, И. Кант, Ф.-В. Шеллинг.

Таким образом, целью данного реферата является исследование творчества…………… Для достижения поставленной цели необходимо решить следующие задачи:

– дать характеристику понятию «творчество»;

1. Характеристика понятия «творчество»

Творчество – деятельность, порождающая нечто качественно новое, никогда ранее не бывшее. Деятельность может выступать как творчество в любой сфере: научной, производственно-технической, художественной, политической и т.д. – там, где создаётся, открывается, изобретается нечто новое. Творчество может рассматриваться в двух аспектах: психологическом и философском. Психология творчества исследует процесс, психологический «механизм» протекания творческого акта как субъективного акта индивида. Философия рассматривает вопрос о сущности творчества, который по-разному ставился в разные исторические эпохи [13].

В античной философии творчество связывается со сферой конечного, преходящего и изменчивого бытия, а не бытия бесконечного и вечного; созерцание этого вечного бытия ставится выше всякой деятельности, в том числе и творческой. В понимании художественного творчества, которое первоначально не выделялось из общего комплекса созидательной деятельности, в дальнейшем, особенно начиная с Платона, развивается учение об Эросе как о своеобразной устремлённости человека к достижению высшего созерцания мира, моментом которого и выступает творчество

Воззрения на творчество в средневековой философии связаны с пониманием бога как личности, свободно творящей мир. Творчество предстаёт, таким образом, как волевой акт, вызывающий бытие из небытия. Творчество человека у Августина Аврелия выступает, прежде всего, как творчество истории: именно история есть та сфера, в которой конечные человеческие существа принимают участие в осуществлении божественного замысла о мире. Так как не столько разум, сколько воля и волевой акт веры связывают человека с Богом, приобретает значение личное деяние, индивидуальное решение как форма соучастия в творении мира Богом; это создаёт предпосылки для понимания творчества как уникального и неповторимого. При этом сферой творчества оказывается преимущественно область исторического, нравственно-религиозного деяния; художественное и научное творчество, напротив, выступает как нечто второстепенное.

Расцветом творческих возможностей человека проникнута эпоха Возрождения. Творчество осознаётся в ней, прежде всего, как художественное творчество, сущность которого усматривается в творческом созерцании. Возникает культ гения как носителя творческого начала, интерес к самому акту творчества и к личности художника, характерная именно для нового времени рефлексия по поводу творческого процесса. Всё явственнее выступает тенденция рассматривать историю как продукт чисто человеческого творчества.

Философия английского эмпиризма склонна трактовать творчество как удачную – но в значительной мере случайную – комбинацию уже существующих элементов, как например, в теории познания Ф. Бэкона и особенно теориях Гоббса, Дж. Локка и Д. Юма. Творчество выступает как нечто родственное изобретательству. Завершенная концепция творчества в 18 в. создаётся И. Кантом, который специально анализирует творческую деятельность в учении о продуктивной способности воображения. Последняя оказывается соединительным звеном между многообразием чувственных впечатлений и единством понятий рассудка в силу того, что она обладает одновременно наглядностью впечатления и синтезирующей силой понятия. «Трансцендентальное» воображение, таким образом, предстаёт как общая основа созерцания и деятельности, так что творчество лежит в самой основе познания.

Это учение Канта было продолжено Ф.В. Шеллингом. По Шеллингу, творческая способность воображения есть единство сознательной и бессознательной деятельности, поэтому те, кто наиболее одарён этой способностью, – гении – творят как бы в состоянии наития, бессознательно, подобно тому, как творит природа, с той разницей, что этот объективный, то есть бессознательный, процесс протекает всё же в субъективности человека и потому опосредован его свободой. Согласно Шеллингу, творчество, и прежде всего творчество художника и философа, – высшая форма человеческой жизнедеятельности: здесь человек соприкасается с абсолютом. Культ творчества и гения у романтиков достигает своего апогея, одновременно с этим усиливается интерес к истории культуры как продукту прошлого творчества.

В идеалистической философии конца 19 – 20 вв. творчество рассматривается по преимуществу в его противоположности механически-технической деятельности. При этом если философия жизни противопоставляет техническому рационализму творческое природное начало, то экзистенциализм подчёркивает духовно-личностную природу творчества. В философии жизни наиболее развёрнутая концепция творчества дана А. Бергсоном: творчество как непрерывное рождение нового составляет сущность жизни; оно есть нечто объективно совершающееся (в природе – в виде процессов рождения, роста, созревания, в сознании – в виде возникновения новых образов и переживаний) в противоположность субъективной технической деятельности конструирования, лишь комбинирующей старое.

В экзистенциализме носителем творческого начала является личность, понятая как экзистенция, то есть как некоторое иррациональное начало свободы, экстатический прорыв природной необходимости и разумной целесообразности, выход за пределы природного и социального, вообще обыденного мира.

В отличие от философии жизни и экзистенциализма, в таких философских направлениях 20 в., как прагматизм, инструментализм и близкие к ним варианты неопозитивизма, Творчество рассматривается с односторонне прагматистской точки зрения, прежде всего, как изобретательство, цель которого – решать задачу, поставленную определённой ситуацией. Продолжая линию английского эмпиризма в трактовке творчества, инструментализм рассматривает его как удачную комбинацию идей, приводящую к решению задачи. Другой вариант интеллектуалистичного понимания творчества представлен отчасти неореализмом, отчасти феноменологией. Большинство мыслителей этого типа в своём понимании творчества ориентируются не столько на естествознание, сколько на математику, выступающую как так называемая чистая наука. Основой творчества оказывается не деятельность, как в инструментализме, а скорее интеллектуальное созерцание, так что это направление в трактовке творчества оказывается ближе всего к платонизму[1].

Марксистское понимание творчества, противостоящее идеалистическим и метафизическим концепциям, исходит из того, что творчество – это деятельность человека, преобразующая природный и социальный мир в соответствии с целями и потребностями человека и человечества на основе объективных законов действительности. Творчество как созидательная деятельность характеризуется неповторимостью (по характеру осуществления и результату), оригинальностью и общественно-исторической (а не только индивидуальной) уникальностью. Творческое созидание не есть плод запрограммированной или механически повторяющейся деятельности, это проявление продуктивной активности человеческого сознания, которое, по словам В.И. Ленина, «… не только отражает объективный мир, но и творит его».

Диалектический материализм отвергает точку зрения, согласно которой природа тоже творит. В природе происходит процесс развития, а не творчества, которое всегда предполагает бытие и действие творца – субъекта творческой деятельности. По-видимому, какие-то биологические формы и предпосылки творчества имеются и у высших животных, но своё специфическое выражение оно находит лишь у человека как общественно развитого существа.

Творчество всегда происходит в конкретных социально-исторических условиях, оказывающих на него серьёзное влияние, в тесной связи с окружающим миром, формами уже созданной культуры, в разветвленную сеть которых всегда включен субъект творчества. Одним из необходимых условий развития научного и художественного творчества является свобода критики, творческих дискуссий, обмена и борьбы мнений. Выдвижение новых идей предполагает выход за рамки сложившихся и уже ставших привычными теорий и связанных с ними методов, критическое отношение к традиции. Догматизация достигнутого уровня знаний тормозит развитие науки. Так, гений Аристотеля высоко поднял научную культуру античности, но абсолютизация его авторитета привела к догматизации всех его теоретических положений, что на века затормозило развитие ряда областей знания. Открытия в науке делает чаще всего тот, над кем не довлеет авторитет преходящих истин.

Наряду с объективной обусловленностью творческого процесса большое значение имеют и субъективные факторы, прежде всего внутренняя мотивация личности, наличие продуктивного воображения, развитой фантазии, в воспитании которой существенную роль играет искусство.

Творчество как процесс рассматривалось первоначально, исходя из самоотчётов деятелей искусства и науки. Некоторые крупные естествоиспытатели выделили в этих самоотчётах несколько стадий в творческом процессе от зарождения замысла до момента, когда в сознании возникает новая идея. Так как главные звенья процесса (созревание и озарение) не поддаются сознательно-волевому контролю, это послужило доводом в пользу концепций, отводивших решающую роль в творчестве подсознательному и иррациональному факторам. Однако экспериментальная психология показала, что бессознательное и сознательное, интуитивное и рассудочное в творческом процессе дополняют друг друга. Будучи поглощён своим объектом, индивид меньше всего способен к самонаблюдению, сохраняя лишь неопределённое ощущение общего направления движения мысли: моменты догадки, открытия, внезапного решения переживаются в виде особо ярких состояний сознания, которые первоначально главным образом и описывались в психологии. Однако изучение продуктивного мышления выявило, что догадка, «озарение», неожиданное новое решение возникают в экспериментальных условиях при соответствующей организации творческого процесса. На примере открытия Д.И. Менделеевым периодического закона Кедров показал, что анализ продуктов и «субпродуктов» (неопубликованных материалов) творчества позволяет выявить вехи на пути научного открытия безотносительно к тому, как они осознавались самим учёным [7]. При этом личностные механизмы творчества могут быть раскрыты только в контексте их обусловленности конкретной общественно-исторической ситуацией.

2. ПОНЯТИЕ ТВОРЧЕСТВО С ТОЧКИ ЗРЕНИЯ ФИЛОСОФИИ

Понятие творчество в философском словаре трактуется как деятельность человека, порождающая что-то качественно новое: “новые объекты и качества, схемы поведения и общения, новые образы знания” [1] .

В разные исторические эпохи вопрос о сущности творчества ставился по-разному. В античной философии творчество связывалось со сферой конечного, приходящего и изменчивого бытия. Первостепенное же значение имело созерцание бытия вечного. А любой вид деятельности, в том числе и творчество, ставился ниже такого созерцания. В средневековой философии творчество соотносилось с пониманием Бога-творца, свободно созидающего мир, и трактовалось как волевой акт, вызывающий бытие из небытия. О человеческом творчестве речь шла лишь в связи с историей, историческими событиями. В эпоху Возрождения больше внимания стали уделять именно творчеству человека. Интерес представляли его творческий потенциал, процесс творчества, личность художника. Творчество осознавалось как художественное творчество, сущность которого в творческом созерцании. Эммануил Кант в XVIII в. специально анализировал творческую деятельность в учении о продуктивной способности воображения. Под продуктивной способностью воображения он понимал единство сознательной и бессознательной деятельностей. Человек творит бессознательно, в состоянии наития, подобно тому, как творит природа, с той разницей, что этот объективный (бессознательный) процесс протекает в субъективности человека и связан с его свободой. В философии Фридриха Вильгельма Шеллинга творчество, а в первую очередь творчество художника и философа, – это высшая форма человеческой деятельности. Через творчество человек соприкасается с Абсолютом. В идеалистической философии конца XIX – начала XX вв. творчество преимущество противопоставляется механически-технической деятельности. В “философии жизни” наиболее развернутая концепция творчества дана Анри Бергсоном. Он понимал творчество как непрерывное рождение нового, составляющее сущность жизни. Оно представляет собой нечто объективно совершающееся. В природе – это процессы рождения, роста, созревания, а в сознании – возникновение новых образов и переживаний. Таким образом, творчество противопоставлено субъективной деятельности конструирования, лишь изменяющее старое. Экзистенциалисты носителем творческого начала называли личность. Творчество они понимали как экстатический прорыв природной необходимости и разумной целесообразности, выход за пределы природного и социального, этого, земного мира. В таких философских направлениях XX в., как прагматизм, инструментализм и близкие к ним варианты неопозитивизма, творчество рассматривалось с односторонне прагматистской точки зрения. Оно понималось прежде всего как изобретательство, цель которого – решать задачу поставленную определенной ситуацией. Другой вариант интеллектуалистического понимания творчества был представлен неореализмом и феноменологией. Основой творчества для представителей этих направлений являлась не деятельность, а интеллектуальное созерцание [2]. Таковы основные трактовки понятия творчество, которые менялись от эпохи к эпохе. Теперь более подробно остановимся на позициях русских религиозных философов по этому вопросу.

2.1. Понимание творчества Н.А. Бердяевым

Проблема творчества была одной из значимых для Николая Бердяева. Он неоднократно обращался к ней в своих книгах и различных статьях. Но основные положения этого вопроса, определение творчества, творческого акта и творящего человека наиболее полно были изложены в работе “Смысл творчества”, опубликованной в 1916 г. Автор дал ей значимый подзаголовок – “Опыт оправдания человека”. Основная идея книги заключается в том, что человек способен преодолеть мировую данность и необходимость, которым он подчиняется. Николай Бердяев отождествляет такую подчиненность необходимости с грехом и падением человека. Но именно творчество, по мнению философа, способно помочь человеку искупить эту свою вину и освободить человеческий дух от “плена мировой данности”[3] . В способности к творчеству Николай Бердяев видит “оправдание” человека. Он ставит человека в центр бытия и признает в нем богоподобное существо, которое вместе с Богом продолжает творение. Рассмотрим более подробно эту точку зрения философа.

Творчество как продолжение акта Творения . Основная идея, которая пронизывает размышления Николая Бердяева о творчестве, заключается в том, что творчество человека является продолжением и завершением миротворения, начатого Богом: “Творчество… создает иной мир, продолжает дело творения”[4] . Бог создал человека по своему образу и подобию. Но это подобие не только внешнее, оно заключается как раз в том, что человек так же, как и Бог может творить. Более того, философ настаивает на том, что творчество – это не просто способность человека, которой его наделили, но это так же и его обязанность, его предназначение. “Бог ждет от человека творческого акта как ответа человека на творческий акт Бога”[5] . Таким образом, эта мысль Николая Бердяева является доказательством одной из главных его идей – идеи богочеловечества. В ней отражен особый взгляд Николая Бердяева на человеческую природу, который отличает его философию как воспевающую величие человека и позволяет характеризовать ее как антроцентрическую.

Творчество и свобода. Богоподобие заключается и в еще одном чрезвычайно важном для Николая Бердяева моменте. Поскольку человек создан по образу и подобию Бога и может творить, а творчество подразумевает, прежде всего, неограниченность действий, полет фантазии, т.е. свободу, значит, свобода и является одной из основополагающих черт человека. Доказывая такую свою позицию, Николай Бердяев обращается к образу Христа. Если бы человек не был существом свободным, способным творить, т.е. подобным Богу, то не было бы возможно появления Христа. “Христос не был бы Богочеловеком, если человеческая природа пассивна, не свободна и ничего из себя не раскрывает”[6] . По убеждению Николая Бердяева, Бог, создав человека и мир, не определил строгих законов и правил, по которым человеку следует изменять этот мир дальше: “Творческое призвание человека не открывается принудительно ни в Ветхом, ни в Новом Завете”[7] . Если бы оно было дано и прописано в Священном писании, тогда бы сама идея о творчестве как свободном порыве, активности, исходящей от человека, была бы абсурдной. Человеку были свыше даны только законы (воля Бога) и возможность искупить свою вину, если он нарушит эту волю (пришествие и воскрешение Христа, искупление им всех человеческих грехов). Творчество, даже его возможность скрыты от человека. Размышляя таким образом, Николай Бердяев говорит о том, что творчество не в Отце и не в Сыне, а в свободном Духе. “Дух дышит, где хочет. Жизнь в Духе есть жизнь свободная и творческая. Антропологическое откровение, зачатое в Сыне, окончательно завершается в Духе, в свободном творчестве человека, живущего в Духе”[8] . Таким образом, в акте Творения отсутствовало какое-либо насилие или предопределение, что дает человеку право на свободное дерзновение в творчестве, которое философ определяет как подвиг, через который возможно “оправдание человека”. “Бог ждет от человека антропологического откровения творчества, сокрыв от человека во имя богоподобной свободы его пути творчества и оправдание творчества”[9] . Таким образом Николай Бердяев противостоит традиционной точке зрения, признающей завершенность творения и откровения. Помимо божественного откровения он предполагает и доказывает обязательность “откровения антропологического”. В этом также заключается антропоцентризм его философии. Проблема творчества у Николая Бердяева тесно связана с проблемой свободы. Как мы увидели, творчество и свобода являются неотъемлемой чертой человека как существа сотворенного Богом по его образу и подобию. Но соотношение этих понятий продолжается в следующем аспекте. Философ утверждает трансцендентность творчества. Творчество не в коем случае не может быть определено бытием, миром, в котором живет человек, поскольку мир детерминирован, и инертен. Напротив оно является выходом за пределы бытия: “Творчество для меня… раскрытие бесконечного, полет в бесконечность… Творческий экстаз… есть прорыв в бесконечность”[10] . Творчество возможно лишь в случае свободы человека от определенности и необходимости бытия. Понятия бытие и свобода творчества у Николая Бердяева не могут сочетаться, поскольку природа творчества, свободы и противопоставленного им бытия совершенно различны. Бытие подчинено четким законам и определено причинно-следственными отношениями, что неприемлемо для творчества. Но, разумеется, что бытие, окружающий мир необходимы для творчества как материал, но не более. “В этом тайна творчества. В этом смысле творчество есть творчество из ничего… Оно не определяется целиком из мира, оно есть также эманация свободы, не определяемой ничем извне”[11] . В противном случае творчество бы не предполагало появление чего нового. Творящий человек смог бы только изменить уже существующие в мире явления, не добавляя ничего своего. А по определению Николая Бердяева, творчество есть создание чего-то нового и преображение мира в продолжение акта Творения, начатого Богом: “В творчестве же свободном и дерзновенном призван человек творить мир новый и небывалый”[12] . Таким образом, через творческий акт человек выходит за пределы бытия, в бесконечность и получает возможность при помощи небытия преобразить существующий мир, опираясь на те материальные явления, которые в нем есть. Николай Бердяев говорит: “В творческой свободе есть неизъяснимая и таинственная мощь созидания из ничего, недетерминированного, прибавляя энергию к мировому круговороту энергий”[13] . Кроме того, в разных работах Николай Бердяев неоднократно подчеркивает, что творить может только свободный человек, “самобытная субстанция, обладающая мощью прироста мощи в мире”[14] . Причем в творчестве человек, согласно позиции Николая Бердяева, не только уходит от бытия и его необходимости, но и отрешается от себя: “Творчество… всегда есть выход из себя”[15] . Человек в момент вдохновения полностью поглощается предметом своего творчества и потому забывает о себе или, как говорил Николай Бердяев, “преодолевает обыденный эгоизм”[16] . Это дает человеку ощущение необычного подъема и освобождения и таким образом человек опять же, по мысли философа, очищается от греха. Идея оправдания человека через творчество, о которой упоминалось выше, одна из основных в размышлениях Николая Бердяева о творчестве. Поговорим о ней более подробно.

Творчество и искупление. По мысли Николая Бердяева, Бог дал человеку закон и возможность искупления грехов: “Закон начинает борьбу со злом и грехом, искупление свершает эту борьбу…”[17] . Творчество присуще человеку как существу богоподобному. Но человек не может начать творить, т.к. отягощен грехом, а потому потерял свободу. И чтобы вернуть утерянные в результате падения свободу и возможность творить, человек должен пройти через очищение искуплением: “Как существо падшее, порабощенное последствиям греха и попавшее во власть необходимости, человек должен пройти через тайну искупления, должен в мистерии искупления восстановить свою богоподобную природу, вернуть себе утерянную свободу”[18] . И только после этого человек способен проявить свою творческую силу, способен на творческую активность. Развивая эту мысль, Николай Бердяев пишет: “Подлинное творчество возможно лишь через искупление. Христос стал имманентен человеческой природе, и это охристовывание человеческой природы делает человека Творцом, подобным Богу-Творцу”[19] . Таким образом, человек, изначально существо богоподобное, но совершившее грех и потому отошедшее от Бога, через закон, искупление и самостоятельный акт творчества снова возвращается к Богу. Николай Бердяев называет творчество последним, антропологическим откровением Святой Троицы. Он говорит о том, что через тайну искупления открывается “бесконечная любовь Творца к человеку и изливается бесконечная благость Его”[20] , ведь Бог послал к людям на смерть своего Сына. И Бог ждет от человека, приобщившегося к искуплению, ответного творческого подвига. Поскольку творчество является назначением человека. Николай Бердяев так характеризует творчество: “В тайне творчества открывается бесконечная природа самого человека и осуществляется его высшее назначение”[21] . Таким образом, Николай Бердяев еще раз доказывает мысль о том, что человек оправдывает себя перед Создателем через творчество.

В свою очередь, творчество возможно при воздействии на человека высших сил и не зависит от влияние каких-либо явлений и событий действительного мира. Такое же отношение к творчеству и вдохновению (причине творческого акта) не как к свободной и самостоятельной деятельности человека, а как к выражению воли Бога, откровению, полученному художником от высших сил, можно найти в работах другого религиозного философа – Павла Флоренского. Рассмотрим его точку зрения более подробно.

2.2. Творчество в философии Павла Флоренского

В своей работе “Иконостас” Павел Флоренский наиболее полно выразил свою позицию по отношению к творчеству. Он понимает творчество как создание чего-то нового, еще не существовавшего ранее, “"+" бытие, прирост, прибыль, нарастание”[31] . И он связывал творчество с понятием свободы. Однако его позиция отличается от позиции Никалая Бердяева. У Павла Флоренского творчество не обращено в небытие и свобода носит не трансцендентный характер. Творчество – это для Павла Флоренского приобщение к миру невидимому, миру высшему. В процессе творчества душа человека поднимается в горний мир, постигая всю его красоту и совершенство. А затем, создавая произведения искусства, художник переносит воспринятое им в ином мире в виде образов в мир человеческий, что дает возможность другим людям увидеть и постичь все то же самое. Здесь совсем не идет речи о той свободе, о которой говорит Николай Бердяев, о свободном и самостоятельном преображении мира. Художник совсем не воспринимается как самостоятельный творец, продолжающий божественное Творение. Он пророк или вестник иного мира. Вот какое описание процесса творчества дает Павел Флоренский в одной из своих работ: “В художественном творчестве душа восторгается из дольнего мира и всходит в мир горний. Там, без образов она питается созерцанием сущности горнего мира, осязает вечные ноумены вещей и, напитавшись, обремененная ведением, нисходит вновь в мир дольний. И тут, при этом пути вниз, на границе вхождения в дольнее, ее духовное стяжание облекается в символические образы – те самые, которые, будучи закреплены, дают художественное произведение”[32] . Примером такого отношения к творчеству является описанный Павлом Флоренским процесс создания иконы. Иконописцы изображают не просто лица людей в роли святых, Христа или Богородицы, или свои придуманные образы, но передают их лики, которые они смогли увидеть во сне или во время посетивших их видений, они видят их “собственными духовными глазами”[33] . Т.е. иконописец переносит образы из невидимого обычному человеку мира святых на доску иконы. Тем самым он дает возможность увидеть их и приобщиться к иному миру. Проблему соотношения свободы и творчества Павел Флоренский решает по-своему. У него нет такого метафизического понимания этих явлений, как у Николая Бердяева. Философ отмечает, что истинный художник (под художником мы понимаем человека, создающего любые произведения искусства) сам не стремится к самостоятельности от образов иного мира. Любая творческая личность, прежде всего, хочет в своей работе передать истину, поскольку это и есть цель творчества и искусства, и она пытается постигнуть горний мир. Павел Флоренский писал: “Истинный художник не хочет своего во что бы то ни стало, а… объективно-прекрасного, то есть художественного воплощения истины вещей”[34] . Примером тому является описанная в книге Павла Флоренского “Иконостас” история создания Рафаэлем изображения Мадонны. Художник пытался найти подходящий образ для того, чтобы изобразить Деву Марию. И ни один не удовлетворял его. Лишь, однажды во сне к нему пришел светлый образ Девы Марии, и он смог дорисовать картину. Кроме того, согласно точке зрения Павла Флоренского, творческая личность не может творить свободно, т.е. по собственному желанию, потому что горний мир не доступен для человека. Вдохновение – это откровение и божественный дар, который дается только избранным. “Видение является не тогда, когда мы силимся собственным усилием превзойти данную нам меру духовного роста и выйти за пределы доступного нам, а когда таинственно и непостижимо наша душа уже побывала в ином невидимом мире, вознесенная туда самими горними силами”[35] , – пишет философ. Художник свободен, но только в способах передачи того откровения, которое было ему дано свыше. Хотя Павле Флоренский высказывается в защиту канона. Канон (“дар от человечества художнику”[36] ) несет в себе отражение “истины вещей”, к которому стремится художник. Он помогает творчеству, а совсем не ограничивает его: “канонические формы во всех отраслях искусства всегда были только оселком, на котором ломались ничтожества и заострялись настоящие дарования”[37] . Человека дерзновенно пренебрегающего каноном философ уподобляет пешеходу, считающему, что если у него под ногами не будет почвы, он уйдет гораздо дальше. Таким образом, канон Павел Флоренский понимает как основу творчества. Сочетание индивидуальности художника и истинности канона рождает настоящее творчество. С другой стороны, творчество, по мысли Павла Флоренского, является не просто перенесением воспринятого душой человека в мире горнем через образы произведений искусства в мир земной. Философ определяет творчество как припоминание уже известных человеку истин. Приобщаясь к духовному миру, художник вспоминает о давно знакомом, об истине, известной всему человечеству, но забытой: “Чем онтологичнее духовное постижение, тем бесспорнее принимается оно как что-то давно знакомое, давно жданное всечеловеческим сознанием… оно есть радостная весть из родимых глубин бытия”[38] . Продолжая свои размышления о творчестве, Павел Флоренский говорит о том, что не все видения и образы, которые созерцает художник в момент вдохновения, достойны того, чтобы быть выраженными в произведениях искусства. Он различает образы, увиденные при восхождении в мир горний, и увиденные при возвращении в мир земной. Первые – “это отброшенные одежды дневной суеты, накипь души, которой нет места в ином мире”[39] . А вторые, “образы нисхождения” – “это выкристаллизовавшийся на границе миров опыт мистической жизни”[40] . Именно вторые, по мысли Павла Флоренского, необходимы для создания произведений искусства, поскольку они являются отражением иного мира, который характеризуется философом как более истинный. По его мнению, видения иного мира, которые дано увидеть некоторым людям, “объективнее земных объективностей, полновеснее и реальнее, чем они”[41] . А иконопись, передающая неискаженные образы иного мира, “чуждая и тени аллегоризма”[42] , является наиболее правдивым и реалистичным искусством. Под словом реализм следует понимать именно истинность, изображение действительных образов иного мира. Таким образом, художник, верно воспринявший душой увиденное в ином мире, способен передать при помощи искусства эти истины в мир земной. На нем лежит большая ответственность, поскольку он должен передать их в неискаженном виде. Но если у Николая Бердяева творящая личность была ответственна в первую очередь перед Богом и мирозданием, поскольку она должна выполнить свое предназначение. То у Павла Флоренского на художнике лежит, прежде всего, ответственность перед людьми. Николай Бердяев говорил о том, что творчеству мешает грех, который не дает человеку осознать свою свободу и начать творить. Позиция Павла Флоренского отчасти близка к этому. Но истинное творчество, т.е. верное понимание и перенесение образов горнего мира в мир земной, невозможно, если человек духовно беден и не подготовлен воспринимать образы горнего мира: “при нежелании, вследствие мирских пристрастий или неумения, по отсутствию духовного разума – своего собственного или чужого, разума руководителя, или, наконец, при бессилии, когда духовный организм не дозрел еще к такому переходу”[43] . Такой художник искажает истины горнего мира, заменяет их своими, придуманными образами. С позицией Павла Флоренского на творчество схожа позиция Владимира Соловьева. Рассмотрим ее особенности.

2.3. Творчество в философии Владимира Соловьева

Отношение к творчеству Владимир Соловьев выразил во многих своих работах, посвященных проблемам эстетики и литературы. Он трактовал это понятие, прежде всего, в его связи с понятием искусство. Поэтому результатом творчества для него были в первую очередь произведения искусства. Взгляд Владимира Соловьева на творчество во многом похож на традиционный, согласно которому творчество воспринимается как божий дар, а творящий человек – как пророк или вестник божьей воли людям.4.1. Соотношение понятий творчество и красота Одной из основных идей Владимира Соловьева была мысль о том, что благодаря творчеству человек воспроизводит красоту мира в картинах, литературных, музыкальных произведениях. По убеждению философа, мир прекрасен во всех своих проявлениях. А красота является внешним, материальным выражением в этом мире идеальных понятий – добра и истины: “красота сама по себе, по самому существу своему, по внутренней природе своей, есть ощутительная форма истины и добра”[44] . И такое взаимопроникновение идеального и материального начал свидетельствует о всеобщей солидарности и “положительном всеединстве”. Цель мира достигнуть этого абсолютного единства. Однако красота физического мира совсем не совершенна и не идеальна. Во-первых, она недостаточно хорошо выражена и поверхностна, она “не открывает здесь всей своей таинственной глубины, а обнаруживает лишь свои общие очертания, иллюстрирует… в частных конкретных явлениях самые элементарные признаки и определения абсолютной идеи”[45] . Во-вторых, этой поверхностной материализации идеального начала в красоте мира соответствует поверхностное одухотворение материи, поэтому может возникать несоответствие между внешним выражением и содержанием. А в результате, поскольку красота частично “прикрывает безобразие материального бытия, а не проникает в него внутренно и всецело”[46] , поэтому она недолговечна и многие красивые явления разрушаются. “Прекрасное явление и существо… остается под властью материального процесса, который сначала прорывает его прекрасную форму, а потом и совсем его разрушает”[47] . Задача творчества преодолеть это несовершенство красоты мира. В произведениях искусства красота мира подчеркнута, четко выражена, в них квинтэссенция красоты. Благодаря творчеству не до конца выраженная красота мира может быть выявлена, одухотворена и увековечена. “Задача, не исполнимая средствами физической жизни, должна быть исполнима средствами человеческого творчества”[48] , – писал Владимир Соловьев. Таким образом, творчество человека является продолжением создания и совершенствования мира. Благодаря творчеству человека возможно создание абсолютной красоты, которая не возможна в природе. Достижение этой цели, с точки зрения Владимира Соловьева, будет означать конец всего мирового процесса. Но пока творчество является только связующим звеном между красотой природы и идеальной красотой, которая должна быть достигнута человечеством. А искусство изображает какой-либо предмет или явление “с точки зрения окончательного состояния, или в свете будущего мира”[49] . Действительность, данная в житейском опыте, и идеал жизни, который познает художник через вдохновение или философ в ходе размышлений или умозаключений, очень отличаются друг от друга. Один из путей выхода из этого противоречия Владимир Соловьев видит в том, чтобы “не закрывая глаз на дурную сторону действительности, но и не возводя ее в принцип… замечать в том, что есть, настоящие зачатки или задатки того, что должно быть, и, опираясь на эти, хотя недостаточные и неполные, но тем не менее действительные проявления добра, как же существующего, данного, помогать сохранению, росту и торжеству этих добрых начал и через то все более и более сближать действительность с идеалом и в фактах низшей жизни воплощать откровения высшей”[50] . В этом и есть в частности задача творчества. Таким образом, творчество направлено на более полную передачу красоты мира. Оно позволяет увидеть будущее, возможное идеальное состояние мира и является вкладом в достижение этого будущего. Эти идеи Владимира Соловьева во многом сближаются с позицией Николая Бердяева.

Понимание процесса творчества. Владимир Соловьев придерживался традиционной точки зрения относительно природы творчества. Он воспринимал способность творить как божественный дар или откровение. Человек по собственной воле или желанию не может творить. Вдохновение философ понимал как ту силу, которой наделяют человека высшие силы, чтобы он мог подняться до мира горнего (до “высей творения”) и приобщиться к нему. Благодаря этому человек способен увидеть абсолютную красоту мира, “правду всего существующего”[51] , к которым он и стремится. И приобщившись к этим ценностям, человек становится пророком, несущим в мир истину. Похожая мысль присутствует и в философии Павла Флоренского. Художник черпает образы для творчества именно из “вековечной глубины бытия”[52] и не ищет их в обыденной действительности. В момент вдохновения эта действительность меняется для человека, поскольку он видит ее как бы через призму, которая позволяет понять, что именно истинно, а что ложно по отношению к бытию. Поэт, художник или музыкант оказывается в идеальной и, по мнению Владимира Соловьева, более истинной действительности. Из нее он берет образы, собственные ощущения и впечатления, которые затем будут описаны в стихотворении. Совсем не обязательно, что в обычном своем состоянии он увидит то же самое в тех же предметах, явлениях и людях. “В минуту творчества Пушкин действительно испытал то, что сказалось в этих стихах; действительно видел гения чистой красоты, действительно чувствовал возрождение в себе божества. Но эта идеальная действительность существовала для него только в минуту творчества. Возвращаясь к жизни, он сейчас же переставал верить в пережитое озарение, сейчас же признавал в нем только обман воображения…”[53] . Истинный художник, человек, создающий произведения искусства, должен видеть красоту, которая является воплощением истины, объектом и предметом своего творчества. Для того чтобы передать красоту мира во всей ее полноте, необходимо, чтобы художник, человек, создающий произведение искусства, понимал и видел ее неискаженной. Выстраивая таким образом свои размышления, Владимир Соловьев говорит о том, что вдохновение дает художнику способность максимально чутко воспринимать окружающий мир. “Все, что есть на небесах и на земле, изначала положенное Предвечным и в шесть творческих дней устроенное, – все это шестикрылый гений открывает вниманию поэта… Все и так существующее, всякому известное, но не так, как оно известно, а в вечной силе своего образа, насквозь просветленное, все, до последней пылинки, стоит перед духовным восприятием поэта”[54] . Человек видит как всю красоту природы, так и мир людей, со всем добром и злом, которые в нем есть. И здесь Владимир Соловьев делает акцент на том, что человек хоть и видит очень многое, но только то, что объективно существует, а не то, что было или чего нет. И только это он воспроизводит через творчество. “Ничего небывалого; повышенные, перерожденные чувства не помогают ему сочинять то, чего нет, выдумывать что-нибудь новое, а только помогают ему лучше видеть и слышать то, что всегда есть”[55] . Напомним, что, например, Николай Бердяев говорил о том, что человек, наоборот, в процессе творчества создает новый, небывалый до этого мир. Однако Владимир Соловьев отмечает, что художник имеет право на оценку воспринимаемого, например, на нравственную оценку доброго и злого в человеческом обществе. Он не может отрицать зло, а оценивать его следует именно как негативное и отрицательное явление. “Поэт одинаково отступил бы от истины, и тем самым от красоты, и в том случае, если бы он принял и изобразил зло, как уничтоженное теперь, а также и в том, если бы он не признал в нем отрицаемого и уничтожаемого”[56] , – утверждал философ.

Творчество и свобода. Минуты вдохновения позволяют создавать действительно значимые произведения искусства. Но поскольку они представляют собой божественный дар и не зависят от воли и желания творящего человека, то “поэт не волён в своем творчестве… Так называемая “свобода творчества” не имеет ничего общего с так называемою “свободой воли”… творчество свободно никак не в том смысле, чтобы ум поэта мог по своей воле, по своему заранее обдуманному выбору и намерению создавать поэтические произведения”[57] . Творчество, причиной которого является вдохновение, и творчество, основанное на разуме, различны. Произведения, созданные в результате работы последнего, не имеют большой ценности. Поэт таким образом можно сочинить небольшие записки в альбом светской кокетки, эпиграммы и т.п. Разум подключается и в том случае, когда после вдохновения поэт начинает заниматься оттачиванием слога, правкой и редактированием произведения. Владимир Соловьев отмечал: “Пушкин был бесспорно умнейший человек; блестящие искры его ума рассеяны в его письмах, записках, статьях, эпиграммах и т.д. Все это очень ценно, но не здесь бесценное достоинство и значение Пушкина; он нам безусловно дорог не своими умными, а своими вдохновенными произведениями”[58] . Таким образом, Владимир Соловьев стоит на позиции пассивности человека в творчестве. Человек не свободен в творчестве, он должен уступить вдохновению, сдерживая свой разум и волю: “Настоящая же свобода творчества имеет своим предварительным условием пассивность, чистую потенциальность ума и воли, – свобода тут принадлежит прежде всего тем поэтическим образам, мыслям и звукам, которые сами, свободно приходят в душу, готовую их встретить и принять”[59] . Человек должен быть предельно восприимчив к миру, к тем образам и мыслям, которые приходят к нему в минуту вдохновения. Как еще одно доказательство того, что человеческий разум не властен над вдохновением и не может контролировать процесс творчества, Владимир Соловьев приводит следующую особенность А. Пушкина. Поэт любил осень, поскольку именно осенью можно было свободно творить. Если бы поэзией управлял разум, рассуждает философ, то не возникало бы вопроса об обстоятельствах, в которых творит человек. А. Пушкин мог бы отвлекаться при помощи рассудка от всех мешающих его творчеству явлений и событий. Но он мог сочинять стихи только в уединении, в том числе, по его собственному свидетельству (например, стихотворение “Осень”), в такое спокойное время года, как осень. “Пушкин писал и летнею, и весеннею порой; а вот настоящих-то своих чисто поэтических произведений – не писал. Если бы Пушкин в самом деле был только, или хотя главным образом, “огромный ум”, то, конечно, этот огромный ум сумел бы освободиться от силы телесных воздействий и, производил бы свое дело по собственным намерениям, независимо от впечатлений извне”[60] , – писал Владимир Соловьев. Владимир Соловьев соотносит понятия творчества и свобода еще в следующем аспекте. Душа человека, т.е. его ум и воля, пассивны перед наитием. Но свобода художника заключается в том, что вдохновение дает ему возможность освободиться от обыденной действительности, от мирской суеты и давления общества, общественного мнения. Он творит независимо от всех этих обстоятельств. “И сама поэтическая душа свободна в том смысле, что в минуту вдохновения она не связана ничем чуждым и противным вдохновению, ничему низшему не послушна, а повинуется лишь тому, что в нее входит или приходит к ней из той надсознательной области, которую сама душа тут же признает иною, высшею и вместе с тем своею, родною”[61] . В данном случае позиция Владимира Соловьева сближается с позицией Николая Бердяева, который утверждал, что благодаря творчеству человек освобождается от необходимости, обыденности мира и бытия.Заключение Мы рассмотрели, каким образом понятие творчество трактуется русскими философами конца XIX – начала XX вв. Особенность позиции Николая Бердяева заключается в том, что философ определял творчество как продолжение акта Творения мира Богом. По его мнению, поскольку человек создан по образу и подобию Бога, то он изначально обладает свободой и творческой способностью. Свободу философ определяет не как нечто хаотическое и анархическое, а как выражение космического, гармоническое состояние вселенной, в котором есть своя иерархия. По мысли Николая Бердяева, творчество есть предназначение человека, благодаря которому он может вернуть себе свое богоподобие, которое было утеряно в результате нарушения воли Бога, в результате первородного греха. Человек через свободный творческий поступок создает новое, ранее не существовавшее. Причем его творчество не зависит и не определяется бытием. Бытие обыденно и детерминировано, что не допустимо для творчества, которое основывается на свободе. Творящий человек выходит за пределы бытия, и использует его в качестве материала. Павел Флоренский также говорил о том, что творчество направлено на изменение существующего мира, на “прирост бытия”. Однако он отказывал человеку в способности к самостоятельному творчеству. Для философа истинное творчество является точным перенесением истин иного мира через образы в произведения искусства. Настоящий художник является только наблюдателем, который умело может переложить то, что дано ему видеть, на бумагу или холст. Творчество возможно лишь при божественном откровении человеку каких-то истин. Подобное отношение к творчеству присутствует и в философии Владимира Соловьева. С его точки зрения творчество – это божественный дар. Благодаря творчеству человек воспроизводит красоту мира, которая является внешним выражением истины и добра в мире, в произведениях искусства. Кроме того, поскольку в мире красота выражена не достаточно полно и искажена, задачей творчества становится преодоление этой неполноты и верная передача красоты и истины мира. Оно позволяет увидеть будущее, возможное идеальное состояние мира и является вкладом в достижение этого будущего. Однако человек, по мнению Владимира Соловьева, не свободен в своем творчестве, он не способен руководить этим процессом или разумом контролировать его. И в этом позиция философа схожа с позицией Павла Флоренского. Человек зависит от божественного откровения и вдохновения, которое дается человеку свыше в определенные моменты его жизни. Тогда человек начинает более чутко воспринимать мир, его красоту. Разум, т.е. воля, лишь мешает свободному восприятию образов, которые открываются человеку. В этом главное отличие точек зрения Павла Флоренского и Владимира Соловьева от позиции Николая Бердяева. Человеку в философии Флоренского и Соловьева отводится только место пророка, но не “сотворца”. Хотя и у Владимира Соловьева появляется идея о том, что человек является продолжателем процесса, который начат природой, человек продолжает творить красоту мира.

www.ronl.ru

Смотрите также

..:::Новинки:::..

Windows Commander 5.11 Свежая версия.

Новая версия
IrfanView 3.75 (рус)

Обновление текстового редактора TextEd, уже 1.75a

System mechanic 3.7f
Новая версия

Обновление плагинов для WC, смотрим :-)

Весь Winamp
Посетите новый сайт.

WinRaR 3.00
Релиз уже здесь

PowerDesk 4.0 free
Просто - напросто сильный upgrade проводника.

..:::Счетчики:::..