Реферат на тему:
Мари́на Ива́новна Цвета́ева (26 сентября (8 октября) 1892, Москва, Российская империя — 31 августа 1941, Елабуга, СССР) — русский поэт[1], прозаик, переводчик, один из крупнейших русских поэтов XX века.
Марина Цветаева родилась 26 сентября (8 октября) 1892 года в Москве. Её отец, Иван Владимирович, — профессор Московского университета, известный филолог и искусствовед; стал в дальнейшем директором Румянцевского музея и основателем Музея изящных искусств. Мать, Мария Мейн (по происхождению — из обрусевшей польско-немецкой семьи), была пианисткой, ученицей Антона Рубинштейна. Бабушка М. И. Цветаевой по материнской линии — полька Мария Лукинична Бернацкая.
Марина начала писать стихи — не только на русском, но и на французском и немецком языках — ещё в шестилетнем возрасте. Огромное влияние на Марину, на формирование её характера оказывала мать. Она мечтала видеть дочь музыкантом.
После смерти матери от чахотки в 1906 году Марина с сестрой Анастасией остались на попечении отца.
Детские годы Цветаевой прошли в Москве и в Тарусе. Из-за болезни матери подолгу жила в Италии, Швейцарии и Германии. Начальное образование получила в Москве, в частной женской гимназии М. Т. Брюхоненко [2]; продолжила его в пансионах Лозанны (Швейцария) и Фрайбурга (Германия). В шестнадцать лет предприняла поездку в Париж, чтобы прослушать в Сорбонне краткий курс лекций о старофранцузской литературе.
Паспарту Марина Цветаева с автографом. Фото ок. 1917 года
В 1910 году Марина опубликовала (в типографии А. А. Левенсона) на свои собственные деньги первый сборник стихов — «Вечерний альбом». (Сборник посвящён памяти Марии Башкирцевой, что подчёркивает его «дневниковую» направленность). Её творчество привлекло к себе внимание знаменитых поэтов — Валерия Брюсова, Максимилиана Волошина и Николая Гумилёва. В этот же год Цветаева написала свою первую критическую статью «Волшебство в стихах Брюсова». За «Вечерним альбомом» двумя годами позже последовал второй сборник — «Волшебный фонарь».
Начало творческой деятельности Цветаевой связано с кругом московских символистов. После знакомства с Брюсовым и поэтом Эллисом (настоящее имя Лев Кобылинский) Цветаева участвует в деятельности кружков и студий при издательстве «Мусагет».
На раннее творчество Цветаевой значительное влияние оказали Николай Некрасов, Валерий Брюсов и Максимилиан Волошин (поэтесса гостила в доме Волошина в Коктебеле в 1911, 1913, 1915 и 1917 годах).
Марина Цветаева жила здесь в 1911—1912 годах. Москва, Сивцев Вражек, 19
В 1911 году Цветаева познакомилась со своим будущим мужем Сергеем Эфроном; в январе 1912 — вышла за него замуж. В этом же году у Марины и Сергея родилась дочь Ариадна (Аля).
В 1913 году выходит третий сборник — «Из двух книг».
Летом 1916 года Цветаева приехала в город Александров, где жила ее сестра Анастасия Цветаева с гражданским мужем Маврикием Минцем и сыном Андреем. В Александрове Цветаевой был написан цикл стихотворений («К Ахматовой», «Стихи о Москве» и др. стихотворения), а ее пребывание в городе литературоведы позднее назвали «Александровским летом Марины Цветаевой».
В 1914 г. Марина познакомилась с поэтессой и переводчицей Софией Парнок; их отношения продолжались до 1916 года. Цветаева посвятила Парнок цикл стихов «Подруга». Цветаева и Парнок расстались в 1916 году; Марина вернулась к мужу Сергею Эфрону. Отношения с Парнок Цветаева охарактеризовала как «первую катастрофу в своей жизни». В 1921 году Цветаева, подводя итог, пишет:
Любить только женщин (женщине) или только мужчин (мужчине), заведомо исключая обычное обратное — какая жуть! А только женщин (мужчине) или только мужчин (женщине), заведомо исключая необычное родное — какая скука!
Марина Цветаева «Царь-Девица». Обложка Д. Митрохина. 1922
В 1917 году Цветаева родила дочь Ирину, которая умерла от голода в приюте в возрасте 3-х лет.
Годы Гражданской войны оказались для Цветаевой очень тяжелыми. Сергей Эфрон служил в рядах Белой армии. Марина жила в Москве, в Борисоглебском переулке. В эти годы появился цикл стихов «Лебединый стан», проникнутый сочувствием к белому движению.
В 1918—1919 годах Цветаева пишет романтические пьесы; созданы поэмы «Егорушка», «Царь-девица», «На красном коне».
В апреле 1920 года Цветаева познакомилась с князем Сергеем Волконским.
В мае 1922 года Цветаевой с дочерью Ариадной разрешили уехать за границу — к мужу, который, пережив разгром Деникина, будучи белым офицером, теперь стал студентом Пражского университета. Сначала Цветаева с дочерью недолго жила в Берлине, затем три года в предместьях Праги. В Чехии написаны знаменитые «Поэма Горы» и «Поэма Конца», посвященные Константину Родзевичу. В 1925 году после рождения сына Георгия семья перебралась в Париж. В Париже на Цветаеву сильно воздействовала атмосфера, сложившаяся вокруг неё из-за деятельности мужа. Эфрона обвиняли в том, что он был завербован НКВД и участвовал в заговоре против Льва Седова, сына Троцкого.
В мае 1926 года с подачи Бориса Пастернака Цветаева начала переписываться с австрийским поэтом Райнером Марией Рильке, жившим тогда в Швейцарии. Эта переписка обрывается в конце того же года со смертью Рильке.
Марина Цветаева в 1924-м году
В течение всего времени, проведённого в эмиграции, не прекращалась переписка Цветаевой с Борисом Пастернаком.
Большинство из созданного Цветаевой в эмиграции осталось неопубликованным. В 1928 в Париже выходит последний прижизненный сборник поэтессы — «После России», включивший в себя стихотворения 1922—1925 годов. Позднее Цветаева пишет об этом так: «Моя неудача в эмиграции — в том, что я не эмигрант, что я по духу, то есть по воздуху и по размаху — там, туда, оттуда…»[3]
В 1930 году написан поэтический цикл «Маяковскому» (на смерть Владимира Маяковского), чьё самоубийство потрясло Цветаеву.
В отличие от стихов, не получивших в эмигрантской среде признания, успехом пользовалась её проза, занявшая основное место в её творчестве 1930-х годов («Эмиграция делает меня прозаиком…»). В это время изданы «Мой Пушкин» (1937), «Мать и музыка» (1935), «Дом у Старого Пимена» (1934), «Повесть о Сонечке» (1938), воспоминания о Максимилиане Волошине («Живое о живом», 1933), Михаиле Кузмине («Нездешний вечер», 1936), Андрее Белом («Пленный дух», 1934) и др.
С 1930-х годов Цветаева с семьёй жила практически в нищете.
Никто не может вообразить бедности, в которой мы живём. Мой единственный доход — от того, что я пишу. Мой муж болен и не может работать. Моя дочь зарабатывает гроши, вышивая шляпки. У меня есть сын, ему восемь лет. Мы вчетвером живём на эти деньги. Другими словами, мы медленно умираем от голода.
— Из воспоминаний Марины Цветаевой
15 марта 1937 г. выехала в Москву Ариадна, первой из семьи получив возможность вернуться на родину.[4] 10 октября того же года из Франции бежал Эфрон, оказавшись замешанным в заказном политическом убийстве[5].
В 1939 году Цветаева вернулась в СССР вслед за мужем и дочерью. По приезде жила на даче НКВД в Болшево (ныне Музей-квартира М. И. Цветаевой в Болшево), соседями были чета Клепининых. 27 августа была арестована дочь Ариадна, 10 октября — Эфрон. В августе 1941 года Сергей Яковлевич был расстрелян; Ариадна после пятнадцати лет репрессий реабилитирована в 1955 году.
В этот период Цветаева практически не писала стихов, занимаясь переводами.
Война застала Цветаеву за переводами Федерико Гарсиа Лорки. Работа была прервана. Восьмого августа Цветаева с сыном уехала на пароходе в эвакуацию; восемнадцатого прибыла вместе с несколькими писателями в городок Елабугу на Каме. В Чистополе, где в основном находились эвакуированные литераторы, Цветаева получила согласие на прописку и оставила заявление: «В совет Литфонда. Прошу принять меня на работу в качестве посудомойки в открывающуюся столовую Литфонда. 26 августа 1941 года». 28 августа она вернулась в Елабугу с намерением перебраться в Чистополь.
31 августа 1941 года покончила жизнь самоубийством (повесилась), оставив три записки: тем, кто будет её хоронить («эвакуированным», Асеевым и сыну)[6]. Оригинал записки «эвакуированным» не сохранился (был изъят в качестве вещественного доказательства милицией и утерян), её текст известен по списку, который разрешили сделать Георгию Эфрону.Записка сыну:
Мурлыга! Прости меня, но дальше было бы хуже. Я тяжело больна, это уже не я. Люблю тебя безумно. Пойми, что я больше не могла жить. Передай папе и Але — если увидишь — что любила их до последней минуты и объясни, что попала в тупик.
Записка Асеевым:
Дорогой Николай Николаевич! Дорогие сестры Синяковы! Умоляю вас взять Мура к себе в Чистополь — просто взять его в сыновья — и чтобы он учился. Я для него больше ничего не могу и только его гублю. У меня в сумке 450 р. и если постараться распродать все мои вещи. В сундучке несколько рукописных книжек стихов и пачка с оттисками прозы. Поручаю их Вам. Берегите моего дорогого Мура, он очень хрупкого здоровья. Любите как сына — заслуживает. А меня — простите. Не вынесла. МЦ. Не оставляйте его никогда. Была бы безумно счастлива, если бы жил у вас. Уедете — увезите с собой. Не бросайте!
Записка «эвакуированным»:
Дорогие товарищи! Не оставьте Мура. Умоляю того из вас, кто сможет, отвезти его в Чистополь к Н. Н. Асееву. Пароходы — страшные, умоляю не отправлять его одного. Помогите ему с багажом — сложить и довезти. В Чистополе надеюсь на распродажу моих вещей. Я хочу, чтобы Мур жил и учился. Со мной он пропадет. Адр. Асеева на конверте. Не похороните живой! Хорошенько проверьте.
Марина Цветаева похоронена на Петропавловском кладбище в г. Елабуге. Точное расположение её могилы неизвестно. На той стороне кладбища, где находится её затерявшаяся могила, в 1960 году сестра поэтессы, Анастасия Цветаева, установила крест, а в 1970 году было сооружено гранитное надгробие.[7] В то же время Анастасия Цветаева утверждает, что могила находится на точном месте захоронения сестры и все сомнения являются всего лишь домыслами.[8]
Кенотаф Марины Цветаевой
В эмиграции она написала в рассказе «Хлыстовки»: «Я бы хотела лежать на тарусском хлыстовском кладбище, под кустом бузины, в одной из тех могил с серебряным голубем, где растет самая красная и крупная в наших местах земляника. Но если это несбыточно, если не только мне там не лежать, но и кладбища того уж нет, я бы хотела, чтобы на одном из тех холмов, которыми Кирилловны шли к нам в Песочное, а мы к ним в Тарусу, поставили, с тарусской каменоломни, камень: „Здесь хотела бы лежать Марина Цветаева“». Также она говорила: «Здесь, во Франции, и тени моей не останется. Таруса, Коктебель, да чешские деревни — вот места души моей».
На высоком берегу Оки, в её любимом городе Таруса согласно воле Цветаевой установлен камень (тарусский доломит) с надписью «Здесь хотела бы лежать Марина Цветаева». В первый раз камень был поставлен усилиями Семена Островского в 1962, но затем памятник был убран «во избежание»[9], и позже в более спокойные времена восстановлен.
Дом М. Цветаевой. Борисоглебский пер., Москва.
Хотя отпевание самоубийц в русском православии запрещено, в 1990 году патриарх Алексий II дал благословение на отпевание Цветаевой. Основанием послужило прошение к патриарху группы верующих, включая сестру Анастасию Цветаеву и диакона Андрея Кураева.
Отпевание состоялась в день пятидесятилетия кончины Марины Цветаевой в московском храме Вознесения Господня у Никитских ворот.[10]
Существуют документальные фильмы:
В Борисоглебском пер. Москвы 26 декабря 2007 года открыт бронзовый памятник Марине Цветаевой. Авторы — скульптор Нина Матвеева, архитекторы С. Бурицкий и А. Дубовский
Борис Мессерер: Памятник Марине Цветаевой в Тарусе
Стихотворение Марины Цветаевой на стене одного из домов в Лейдене (Нидерланды)
В 1992 году стихотворение Марины Цветаевой «Моим стихам», написанное на стене одного из зданий в центре Лейдена (Нидерланды), открыло культурный проект «Wall poems». Любопытно, что последним, 101-м поэтом, чьи стихи сделали в Лейдене памятником, стал Федерико Гарсиа Лорка, чьими переводами Цветаева занималась в последние дни жизни[11].
Стихотворение «Мне нравится, что вы больны не мной», которое стало известным благодаря фильму Ирония судьбы, или С лёгким паром!, Цветаева посвятила Маврикию Александровичу Минцу, мужу своей сестры Анастасии.
Однажды Фаина Раневская, получив зарплату в театре, пошла делить её с Цветаевой. Та, ничего не поняв, взяла всё. «Спасибо, Фаина. Надеюсь, этого нам хватит». Раневская пошла в ломбард и сдала своё кольцо. В старости она говорила «Я счастлива, что тогда не стала делить зарплату»
После начала Великой Отечественной войны Марину Цветаеву отправили в эвакуацию в город Елабуга, что в Татарстане. Упаковывать вещи ей помогал Борис Пастернак. Он принёс верёвку, чтобы перевязать чемодан, и, заверяя в её крепости, пошутил: «Верёвка всё выдержит, хоть вешайся». Впоследствии ему передали, что именно на ней Цветаева в Елабуге и повесилась (по свидетельству Марка Слонима, со слов К. Г. Паустовского)[12].
Почтовая карточка СССР с оригинальной маркой, художник Ю.Арцименев, 1992 год
www.wreferat.baza-referat.ru
К Вам душа так радостно влекома…
О, какая веет благодать
От страниц «Вечернего альбома»!
Кто Вам дал такую ясность красок?
Кто Вам дал такую точность слов?
Смелость все сказать – от детских ласок
До весенних, новолунных снов?
Ваша книга – это весть «оттуда»,
Утренняя, благостная весть…
Я давно уж не приемлю чуда…
Но как сладко слышать: «Чудо есть!»
М. Волошин
План
Марина Цветаева – великий романтик Серебряного века.
Особенности раннего творчества Цветаевой.
Своеобразие тем и средств их воплощения в сборнике «Вечерний альбом».
Особенности лирики в сборнике «Волшебный фонарь». Отклики в критике.
Черты сходства и различия двух сборников Поэта.
Место ранних сборников в поэтическом наследии.
III. Значение ранней лирики в формировании Поэта
М. Цветаевой.
Марина Цветаева – великий романтик Серебряного
века.
Творчество Марины Цветаевой — выдающееся и самобытное явление как культуры серебряного века, так и всей истории русской литературы. Она принесла в русскую поэзию небывалую дотоле глубину и выразительность лиризма. Благодаря ей русская поэзия получила новое направление в самораскрытии женской души с ее трагическими противоречиями.
Сегодня Марину Цветаеву знают и любят миллионы людей: не только у нас, но и во всем мире. Ее поэзия вошла в культурный обиход, сделалось неотъемлемой частью нашей духовной жизни. Сколько цветаевских строчек мгновенно стали крылатыми! На горизонте русской поэзии неожиданно вырисовывалась романтическая тень Поэта. То была стремительная женская фигура – с крыльями стихов за плечами и гордым профилем. Если Ахматову сравнивали с Сафо, то Цветаева была Никой Самофракийской:
Ноши не будет у этих плеч,
Нежную руку кладу на меч:
На лебединую шею Лиры.
Жизнь посылает некоторым поэтам такую судьбу, которая с первых же шагов сознательного бытия ставит их в самые благоприятные условия для развития
природного дара. Такой яркой и трагической была судьба Марины Цветаевой, крупного и значительного поэта первой половины ХХ века. Все в ее личности и в ее поэзии (для нее это нерасторжимое единство) резко выходило за рамки традиционных представлений, господствующих литературных вкусов. В этом была и сила, и самобытность ее поэтического слова.
Марина Ивановна Цветаева родилась в Москве 26 сентября 1892 года. По происхождению она принадлежала к кругу научно – художественной интеллигенции. Огромное влияние на формировании взглядов будущего Поэта оказала ее мать. «После такой матери мне осталось только одно: стать поэтом», — скажет позже Цветаева.
С раннего детства Марина жила в мире героев прочитанных книг: исторических и вымышленных, литературных и реальных, одинаково страдая за всех. В жизни юная Цветаева была диковата и дерзка, застенчива и конфликтна. Илья Эренбург, хорошо знавший ее в молодости, говорил: «Марина Цветаева совмещала в себе старомодную учтивость и бунтарство, пиетет перед гармонией и любовью к душевному косноязычию, предельную простоту. Ее жизнь – клубок прозрений и ошибок».
Удивительная личностная наполненность, глубина чувств и сила воображения позволяли Цветаевой на протяжении всей жизни, – а для нее характерно романтическое ощущение единства жизни итворчества – черпать поэтическое вдохновение из безграничной, непредсказуемой и в то же время постоянной, как море, собственной души. Иными словами, от рождения до смерти, от первых стихотворных строчек до последнего вдоха она оставалась, если следовать ее собственному определению, «чистым лириком».
Лирическая героиня Цветаевой полностью отражает чувства и переживания самой Марины, так как она принципиально поставила знак равенства между собой и ее лирической героиней. Поэтому стихи Цветаевой очень личностные, им она доверяла свои чувства, свою жизнь. Цветаева всегда говорила, что она не поэтесса, а «поэт Марина Цветаева», она не относила себя не к одному литературному течению, так как всегда считала, что поэт в своем творчестве индивидуален. Со страстной убежденностью она утверждала провозглашенный ею еще в ранней юности жизненный принцип: быть только самой собой, ни в чем не зависеть: ни от времени, ни от среды.
В своих стихах, в жизни, в быту, в любви она была романтиком. Все, что попадало в поле ее зрения, тотчас чудесно и празднично преображалось, начинало искриться и трепетать с какой – то удесятеренной жаждой жизни. Однажды Марина случайно обмолвилась по чисто литературному поводу: «Это дело специалистов поэзии. Моя же специальность – жизнь». Эти слова можно сделать эпиграфом к ее творчеству.
Марина была очень жизнестойким человеком. Она жадно любила жизнь и, как положено поэту – романтику, предъявляла ей требования громадные, часто непомерные.
Своеобразие тем и средств их воплощения в сборнике « Вечерний альбом».
Стихи Цветаева начала писать с шести лет (не только по-русски, но и по-французски, по-немецки). В 1910 году еще не сняв гимназической формы, тайком от семьи, собрала стопку стихов – исповедь за последние два года и отнесла в типографию А. И. Мамонтова. Заплатив за печатанье 500 экземпляров, через месяц уже держала в руках довольно неказистую книгу в сине-зеленой картонной обложке под названием «Вечерний альбом».
По сути, это был дневник очень одаренного и наблюдательного ребенка. Но от многих своих сверстниц, тоже писавших стихи, юная Цветаева отличалась в своем альбоме, по крайней мере, двумя чертами: во первых, ничего не выдумывала, то есть почти не впадала в сочинительство, и, во вторых, она никому не подражала.
Первым, кто сразу же прочитал «Вечерний альбом» и тотчас на него откликнулся, был Максимилиан Волошин. По его мнению, до Цветаевой никому в поэзии не удавалось написать о детстве из детства. О детстве обычно рассказывали взрослые – сверху вниз. «Это очень юная и неопытная книга, — писал Волошин.
– Многие стихи, если их раскрыть случайно посреди книги, могут вызвать улыбку. Ее нужно читать подряд, как дневник, и тогда каждая строчка будет понятна и уместна. Если же прибавить, что ее автор владеет не только стихом, но и четкой внешностью внутреннего наблюдения, импрессионистической способностью закреплять текущий миг, то это укажет, какую документальную важность представляет эта книга, принесенная из тех лет, когда обычно слово еще недостаточно послушно, чтобы верно передать наблюдение и чувство…».
Для гимназистки Марины Цветаевой, тайком выпустившей свой первый сборник, такой отзыв был великой радостью и поддержкой. В Волошине она нашла друга на всю жизнь.
Одобрительно отозвался о «Вечернем альбоме» и Н. Гумилев. «Марина Цветаева внутренне талантлива, внутренне своеобразна…эта книга, — заключил он свою рецензию, — не только милая книга девических признаний, но и книга прекрасных стихов».
Строгий Брюсов, особенно похвалил Марину за то, что она безбоязненно вводит в поэзию «повседневность», «непосредственные черты жизни», предостерегая ее в опасности впасть в «домашность» и разменять свои темы на «милые пустяки», сообщил о своих надеждах увидеть впредь в стихах Цветаевой чувства «более острые» и мысли более «нужные», что задело самолюбие Марины. На его пугающий отзыв
Цветаева ответила стихотворением:
Улыбнись в мое «окно»,
Иль к шутам меня причисли, -
Не изменишь все равно!
«Острых чувств» и «нужных мыслей»
Мне от Бога не дано.
Нужно петь, что все темно,
Что над миром сны нависли…
-Так теперь заведено. -
Этих чувств и этих мыслей
Мне от Бога не дано!
Стихи юной Цветаевой были еще очень незрелы, но подкупали своей талантливостью, известным своеобразием и непосредственностью. На этом сошлись все рецензенты. Хотя оценки М. Волошина, В. Брюсова, Н. Гумилева и казались завышенными, Цветаева их вскоре оправдала.
В этом альбоме Марины Цветаевой появляется лирическая героиня – молодая девушка, мечтающая о любви. «Вечерний альбом» – это скрытое посвящение. Перед каждым разделом – эпиграф, а то и по два: из Ростана и Библии.
Таковы столпы первого возведенного Мариной Цветаевой здания поэзии. Какое оно еще пока
ненадежное, это здание; как зыбки его некоторые части, сотворенные полудетской рукой. Немало инфантильных строк – впрочем, вполне оригинальных, ни на чьих не похожих:
Стали с индюшками в круг…»
Вынула куклу из рук.
Но некоторые стихи уже предвещали будущего поэта. В первую очередь – безудержная и страстная «Молитва», написанная Мариной в день семнадцатилетия, 26 сентября 1909 года:
Христос и Бог! Я жажду чуда
Теперь, сейчас, в начале дня!
О, дай мне умереть, покуда
Вся жизнь как книга для меня.
Ты мудрый, ты не скажешь строго:
«Терпи, еще не кончен срок».
Я жажду сразу — всех дорог!
……………………………………….
Люблю и крест, и шелк, и каски,
Моя душа мгновений след…
Ты дал мне детство – лучше сказки
И дай мне смерть – в семнадцать лет!
Нет, она вовсе не хотела умереть в этот момент, когда писала эти строки; они – лишь поэтический прием. В стихотворении «Молитва» скрытое обещание жить и творить: «Я жажду всех дорог!». Они появятся во множестве – разнообразные дороги цветаевского творчества.
В стихах «Вечернего альбома» рядом с попытками выразить детские впечатления и воспоминания соседствовала не детская сила, которая пробивала себе путь сквозь немудреную оболочку зарифмованного детского дневника московской гимназистки. «В Люксембургском саду», наблюдая с грустью играющих детей и их счастливых матерей, завидует им: «Весь мир у тебя», — а в конце заявляет:
Я женщин люблю, что в бою не робели
Умевших и шпагу держать, и копье, —
Обычное – женское – счастье мое!
В «Вечернем альбоме» Цветаева много сказала о себе, о своих чувствах к дорогим ее сердцу людям; в первую очередь о маме и о сестре Асе. Н. Гумилев, прочитав «Вечерний альбом» (1910), заметил, что «мама» почти не сходит с его страниц. В стихотворении «Ricordo di tivoli» (Воспоминание о Тиволе» — итал.) Марина писала о сестре Анастасии, с «высоты» взрослого человека.
Мальчик к губам приложил осторожно свирель,
Девочка, плача, головку на грудь уронила…
-Грустно и мило! -
Скорбно склоняется к детям столетняя ель.
Темная ель в этой жизни видала так много
Слишком красивых, с большими глазами, детей.
Нет путей
Им в нашей жизни. Их счастье, их радость – у бога.
Море синеет вдали, как огромный сапфир,
Детские крики доносятся с дальней лужайки,
В воздухе – чайки…
Мальчик играет, а девочке в друге весь мир…
Ясно читая в грядущем, их ель осенила,
Мощная, мудрая, много видавшая ель!
Плачет свирель…
Девочка, плача, головку на грудь уронила.
Легко ли поверить, что эти стихи написала девушка, едва перешагнувшая порог отрочества: такова была Марина. Она все знала заранее. Ее грусть, в ней заложенная еще в детстве, чуя все, что придет потом, делала ее еще в пятнадцать лет тою столетнюю елью над теми детьми.
В «Вечернем альбоме» встречаются переклички с
Брюсовым. Это мотивы встречи, экзотики, чародейства, городская тема, стихотворения, образцом для которых послужили брюсовские баллады.
В первом сборнике Цветаевой критика отметила «хорошую школу стиха», его музыкальность и изящество. Модная тогда напевная декламация отразилась в звукозаписи и синтаксисе стихотворений: приемы синтаксического параллелизма, лексические повторы, восклицания. В основе композиции большинства стихотворений лежат строфические повторы и кольцевое строение. Строку она, повинуясь интонации и музыкальным синкопам, безжалостно рвет на отдельные слова и даже слоги, но и слоги своевольно переносит из одного стихового строчечного ряда в другой, даже не переносит, а словно отбрасывает, подобно музыканту, изнемогающему в буре звуков и едва справляющемуся с этой стихией. Д. Бродский в одной из своих статей говорил даже о «фортепианном» характере цветаевских произведений. Эмоциональный накал стихотворений повышается инверсиями («брат нежный мой», «ход замедлялся головы»), патетическими обращениями и восклицаниями. «Оборванные фразы» заставляют читателя замереть на высоте эмоциональной кульминации, особое значение имеют символы воды, моря, неба.
Одна из главных черт лирики Цветаевой – самодостаточность, творческий индивидуализм и даже эгоцентризм, они проявляются в постоянном
ощущении собственной непохожести на других, обособленности своего бытия в мире быта. В ранних стихах это отъединенность гениального ребенка – поэта, знающего свою правду, от мира взрослых:
Мы знаем, мы многое знаем
Ранее осознание противостояния поэта и «всего остального мира» сказалось в творчестве молодой Цветаевой в использовании излюбленного приема контраста. Это контраст вечного и сиюминутного, бытия и быта.
«Вечерний альбом» завершается стихотворением «Еще молитва». Цветаевская героиня молит создателя послать ей простую земную любовь.
В лучших стихотворениях первой книги Цветаевой уже угадываются интонации главного конфликта ее любовной поэзии: конфликта между «землей» и «небом», между страстью и идеальной любовью.
Особенности лирики в сборнике «Волшебный фонарь». Отклики в критике.
Знакомство с Максимилианом Волошиным в конце 1910 г. значительно расширяет круг литературных интересов Цветаевой. Сказывается это и на стихотворениях следующего сборника, который вышел в 1912 году. В это время Цветаева – «великолепная и победоносная» – жила очень напряженной душевной
жизнью. Устойчивый быт уютного дома в одном из старомосковских переулков, неторопливые будни профессорской семьи – все это было внешностью, под которой уже зашевелился «хаос» настоящей, не детской поэзии.
К тому времени Цветаева уже хорошо знала себе цену как поэту, она уже догадалась, что ее поэзия по духу своему – мятеж, пожар, ракета, что она по сути своей – вперекор всему: и покою сна, и тишине святилищ, и фимиаму славы, и даже пыли забвения, которую, может, на сто лет покроются ее книги. Она была уверена – пожар разгорится: ведь искра брошена и бег задан! Ее молодые строчки рассекали воздух молниеносно, как крылья ласточки. Первая книга «Вечерний альбом» и в особенности вторая, «Волшебный фонарь», вышли, словно подчиняясь, бегу автора, друг за другом.
Характерно обращение к читателю, которым открывался этот сборник «Волшебный фонарь»:
Милый читатель! Смеясь, как ребенок,
Весело встреть мой волшебный фонарь.
Искренний смех твой, да будет он звонок
И безотчетен, как встарь.
Все промелькнут в продолжение мига:
Рыцарь, и паж, и волшебник, и царь…
Прочь размышленья! Ведь женская книга –
Только волшебный фонарь!
В «Волшебном фонаре» мы видим зарисовки семейного быта, очерки милых лиц мамы, сестры, знакомых, есть пейзаж Москвы и Тарусы.
Марина очень сильно любила город, в котором родилась, Москве она посвятила много стихов:
Над городом отвергнутым Петром,
Перекатился колокольный гром.
Гремучий опрокинулся прибой
Над женщиной отвергнутой тобой.
Царю Петру, и вам, о царь, хвала!
Но выше вас, цари: колокола.
Неоспоримо первенство Москвы.
Смеются над гордынею царей!
Сначала была Москва, родившаяся под пером юного, затем молодого поэта. Во главе всего и вся царил, конечно, отчий «волшебный» дом в Трехпрудном переулке:
Капли звезд и пели петухи.
Это было в доме старом, доме чудном…
Чудный дом, наш дивный дом в Трехпрудном,
Превратившийся теперь в стихи.
Таким он предстал в этом уцелевшем отрывке отроческого стихотворения. Дом был одушевлен: его зала становилась участницей всех событий, встречала гостей; столовая, напротив, являла собою некое пространство для вынужденных четырехкратных равнодушных встреч с «домашними»,- столовая осиротевшего дома, в котором уже не было матери. Мы не знаем из стихов Цветаевой, как выглядела зала или столовая, вообще сам дом, — «на это есть архитектура, дающая». Но мы знаем, что рядом с домом стоял тополь, который так и остался перед глазами поэта всю жизнь:
Этот тополь! Под ним ютятся
Наши детские вечера
Этот тополь среди акаций,
Цвета пепла и серебра…
В этой книге у Марины, впервые, появилась тема любви.
Книга Цветаевой «Волшебный фонарь» встречена была более сдержанно: « те же темы, те же образы, только бледнее и суше…стих уже не льется весело и
беззаботно, как прежде; он тянется и обрывается…» – писал Н. Гумилев. Сдержанность критиков заставляет Цветаеву задуматься над своей поэтической индивидуальностью, она начинает поиск нового поэтического «я».
Черты сходства и различия двух сборников Поэта.
Темы и образы двух первых книг Цветаевой объединяет «детскость» – условная ориентация на романтическое видение мира глазами ребенка. Это подчеркивает и название вымышленного издательства « Оле – Лукойе», по имени героя андерсоновской сказки, навевающего детям сказочные сны. Детская влюбленность, непосредственность, бездумное любование жизнью по-новому преломляли мотивы Брюсова, Бальмонта, Блока, освобождая их от идеологических элементов символизма. Поэтический язык этих сборников универсален и включает традиционный набор символов литературы первого десятилетия ХХ века. Стихотворения «Волшебного фонаря» менее подражательны, хотя и продолжают избранную вначале тему «детскости». Однако во второй книге на фоне пристрастия поэтессы героического, обреченного проступает ироническое отношение к быту. Именно иронию как основное качество поэзии Цветаевой отмечает Михаил Кузмин, сопоставляя ахматовский «Вечер» и цветаевский «Волшебный фонарь».
Композиционная структура первых книг Цветаевой,
их исповедальность целиком реализуют представление о символистском сборнике. Вся архитектоника книг: название разделов, эпиграфы, служащие ключом к их содержанию, заголовки стихотворений – раскрывает последовательность этапов пути героини от безмятежного счастья детства к утрате изначальной цельности. В таком строении сборников угадывается из традиционных мифов символистов – миф о потерянном рае.
В этих книгах она определила свое жизненное и литературное кредо – утверждение собственной непохожести и самодостаточности, обеспеченных глубиной души. Именно тогда, в тех первых наивных, но уже талантливых книжках, выявилось драгоценнейшее качество ее как поэта – тождество между личностью (жизнью) и словом. Быть самой собой, ни у кого ничего не заимствовать, не подражать, не подвергаться влияниям – такою Цветаева вышла из детства и такою осталась навсегда.
Место ранних сборников в поэтическом наследии.
«Вечерний альбом» и «Волшебный фонарь» интересны для нас сейчас как книги – предвестия будущей Марины Цветаевой. В них она вся – как в завязи: со своей предельной искренностью, ясно выраженной личностью, и даже нота трагизма, в целом для этих книг не характерная, все же глухо прозвучала среди детски – простодушных и наивно – светлых
стихов:
Ты дал мне детство лучше сказки
И дай мне смерть в семнадцать лет…
Значение ранней лирики в формировании Поэта М.Цветаевой
Марина Цветаева – Поэт, которого не спутаешь ни с кем другим. Ее стихи можно безошибочно узнать – по особому распеву, неповоротным ритмом, необщей интонацией. С юношеских лет уже начала сказываться особая цветаевская хватка в обращении со стихотворным словом, стремление к афористической четкости и завершенности. Подкупала также конкретность этой домашней лирики.
Марина Цветаева – большой поэт, и вклад ее в культуру русского стиха ХХ века значителен: она вписала новаторскую, выразительную и исполненную высокого драматизма страницу. Наследие Цветаевой велико и трудно обозримо. Ее не впишешь в рамки литературного отрезка. Она необычайно своеобразна, трудноохватима и всегда стоит особняком.
Одним близка ее ранняя лирика, другим – лирические поэмы; кто – то предпочтет поэмы – сказки с их могучим фольклорным разливом; некоторые станут поклонниками проникнутых современных звучанием трагедий на античные сюжеты; кому – то окажется ближе философская лирика 20-х годов, иные предпочтут прозу или литературные письмена,
вобравшие в себя неповторимость художественного мироощущения Цветаевой. Однако все ею написанное объединено пронизывающей каждое слово могучей силой духа.
И ранние ее сборники «Вечерний альбом» и «Волшебный фонарь» – заявили о Поэте Цветаевой как о самом ярком романтике, устремленном в Будущее, жаждущем нового светлого мира, не принимающем мира быта, серости и сытости. И это ее главная черта будет ее особенностью на протяжении всего творчества.
Творчество Марины Цветаевой — выдающееся и самобытное явление всей русской литературы. Она принесла в русскую поэзию небывалую дотоле глубину и выразительность лиризма. Благодаря ей, русская поэзия получила новое направление в самораскрытии женской души с ее трагическими противоречиями.
Марина Цветаева родилась в Москве 26 сентября 1892 года. С раннего детства Марина жила в мире героев прочитанных ею книг, в жизни же юная Цветаева была диковата и дерзка, заносчива и конфликтна. Для нее характерно ощущение единства жизни и творчества.
Лирическая героиня Цветаевой полностью отражает чувства и переживания самой Марины, так как поэтесса изначально принципиально поставила знак равенства между собой и своей лирической героиней. Исходя из этого стихи Цветаевой очень личностные. Цветаева всегда считала, что поэт в своем творчестве должен быть индивидуален. Из этого принцип: быть только самой собой, ни в чем не зависеть ни от времени, ни от пространства.
В данной работе 3 главы:
Первая глава «Марина Цветаева – великий романтик серебреного века». Здесь освещается автобиография, основные лейтмотивы творчества и жизненные принципы поэтессы.
Вторая глава «Особенности раннего творчества Марины Цветаевой». В этой главе излагаются суть своеобразия тем и средства их воплощения в сборниках «Вечерний альбом» и «Волшебный фонарь». Рассматриваются черты сходства и различия этих сборников.
Третья глава «Значение ранней лирики Цветаевой». В ней рассматривается значение ранних сборников в формировании главной черты творчества Цветаевой.
Цель данной работы заключается в том, чтобы рассмотреть подробнее основные аспекты раннего творчества Марины Цветаевой на примере «Вечерний альбом» и «Волшебной фонарь».
Марина Цветаева начала писать с 6 лет. В 1910 году тайком от семьи, заплатив за печатанье 500 экземпляров, через месяц держала в руках книгу «Вечерний альбом».
С одобрительной критикой этой книги выступили М. Волошин и Н Гумилев. А Брюсов предостерег ее об опасности впасть в «домашность» и разменять свои темы на «милые пустяки». В этом сборнике стихи Цветаевой еще очень незрелы, но уже появляется образ лирической героини: Молодая девушка, мечтающая о любви.
Некоторые стихотворения, например «Молитва» (26 сентября 1908г.), предвещали большое будущее поэту. В «Вечернем альбоме» наряду с детскими впечатлениями и воспоминаниями запечатлена не детская сила.
Критики отмечают хорошую школу стиха, музыкальность и изящество первого сборника. И уже здесь вырисовывается интонация главного конфликта ее любовной поэзии: конфликта между «небом и землей», между страстью и идеальной любовью
В 1912 году выходит второй сборник «Волшебный фонарь». Цветаева уже хорошо знает себе цену как поэту, она уверена – пожар разгорится, ведь искра брошена, и бег уже задан.
В «Волшебном фонаре» много зарисовок семейного быта, очерки милых лиц, мамы, сестры, посвящено несколько стихов Москве. Но эта книга заставляет Цветаеву начать поиск нового поэтического «я», так как нет новых тем, стих тянется и обрывается, говорил Гумилев.
Основное сходство двух первых сборников Марины Цветаевой заключается в том, что их объединяет «детскость»; детская влюбленность, непосредственность, бездумное любование жизнью. Но, тем не менее, стихи из второго сборника менее подражательны, и на фоне пристрастие поэтессы к обреченному героизму проступает ироническое отношение к быту.
В первых сборниках формируется основное жизненное кредо Марины Цветаевой: быть самой собой.
Марина Цветаева – поэт, которого не спутаешь ни с одним другим, ее стихи обладают особым распевом, ритмом и интонацией. Подкупает четкость, конкретность и завершенность ее стихов.
Я считаю, что ранние сборники «Вечерний альбом» и «Волшебный фонарь» заявили о Цветаевой, как о самом ярком романтике, устремленным в будущее, жаждущем нового и светлого в мире, который не принимает мира быта, серости и сырости. И эта ее главная черта будет ее особенностью на протяжении всего творчества.
www.ronl.ru
Реферат на тему:
Мари́на Ива́новна Цвета́ева (26 сентября (8 октября) 1892, Москва, Российская империя — 31 августа 1941, Елабуга, СССР) — русский поэт[1], прозаик, переводчик, один из крупнейших русских поэтов XX века.
Марина Цветаева родилась 26 сентября (8 октября) 1892 года в Москве. Её отец, Иван Владимирович, — профессор Московского университета, известный филолог и искусствовед; стал в дальнейшем директором Румянцевского музея и основателем Музея изящных искусств. Мать, Мария Мейн (по происхождению — из обрусевшей польско-немецкой семьи), была пианисткой, ученицей Антона Рубинштейна. Бабушка М. И. Цветаевой по материнской линии — полька Мария Лукинична Бернацкая.
Марина начала писать стихи — не только на русском, но и на французском и немецком языках — ещё в шестилетнем возрасте. Огромное влияние на Марину, на формирование её характера оказывала мать. Она мечтала видеть дочь музыкантом.
После смерти матери от чахотки в 1906 году Марина с сестрой Анастасией остались на попечении отца.
Детские годы Цветаевой прошли в Москве и в Тарусе. Из-за болезни матери подолгу жила в Италии, Швейцарии и Германии. Начальное образование получила в Москве, в частной женской гимназии М. Т. Брюхоненко [2]; продолжила его в пансионах Лозанны (Швейцария) и Фрайбурга (Германия). В шестнадцать лет предприняла поездку в Париж, чтобы прослушать в Сорбонне краткий курс лекций о старофранцузской литературе.
Паспарту Марина Цветаева с автографом. Фото ок. 1917 года
В 1910 году Марина опубликовала (в типографии А. А. Левенсона) на свои собственные деньги первый сборник стихов — «Вечерний альбом». (Сборник посвящён памяти Марии Башкирцевой, что подчёркивает его «дневниковую» направленность). Её творчество привлекло к себе внимание знаменитых поэтов — Валерия Брюсова, Максимилиана Волошина и Николая Гумилёва. В этот же год Цветаева написала свою первую критическую статью «Волшебство в стихах Брюсова». За «Вечерним альбомом» двумя годами позже последовал второй сборник — «Волшебный фонарь».
Начало творческой деятельности Цветаевой связано с кругом московских символистов. После знакомства с Брюсовым и поэтом Эллисом (настоящее имя Лев Кобылинский) Цветаева участвует в деятельности кружков и студий при издательстве «Мусагет».
На раннее творчество Цветаевой значительное влияние оказали Николай Некрасов, Валерий Брюсов и Максимилиан Волошин (поэтесса гостила в доме Волошина в Коктебеле в 1911, 1913, 1915 и 1917 годах).
Марина Цветаева жила здесь в 1911—1912 годах. Москва, Сивцев Вражек, 19
В 1911 году Цветаева познакомилась со своим будущим мужем Сергеем Эфроном; в январе 1912 — вышла за него замуж. В этом же году у Марины и Сергея родилась дочь Ариадна (Аля).
В 1913 году выходит третий сборник — «Из двух книг».
Летом 1916 года Цветаева приехала в город Александров, где жила ее сестра Анастасия Цветаева с гражданским мужем Маврикием Минцем и сыном Андреем. В Александрове Цветаевой был написан цикл стихотворений («К Ахматовой», «Стихи о Москве» и др. стихотворения), а ее пребывание в городе литературоведы позднее назвали «Александровским летом Марины Цветаевой».
В 1914 г. Марина познакомилась с поэтессой и переводчицей Софией Парнок; их отношения продолжались до 1916 года. Цветаева посвятила Парнок цикл стихов «Подруга». Цветаева и Парнок расстались в 1916 году; Марина вернулась к мужу Сергею Эфрону. Отношения с Парнок Цветаева охарактеризовала как «первую катастрофу в своей жизни». В 1921 году Цветаева, подводя итог, пишет:
Любить только женщин (женщине) или только мужчин (мужчине), заведомо исключая обычное обратное — какая жуть! А только женщин (мужчине) или только мужчин (женщине), заведомо исключая необычное родное — какая скука!
Марина Цветаева «Царь-Девица». Обложка Д. Митрохина. 1922
В 1917 году Цветаева родила дочь Ирину, которая умерла от голода в приюте в возрасте 3-х лет.
Годы Гражданской войны оказались для Цветаевой очень тяжелыми. Сергей Эфрон служил в рядах Белой армии. Марина жила в Москве, в Борисоглебском переулке. В эти годы появился цикл стихов «Лебединый стан», проникнутый сочувствием к белому движению.
В 1918—1919 годах Цветаева пишет романтические пьесы; созданы поэмы «Егорушка», «Царь-девица», «На красном коне».
В апреле 1920 года Цветаева познакомилась с князем Сергеем Волконским.
В мае 1922 года Цветаевой с дочерью Ариадной разрешили уехать за границу — к мужу, который, пережив разгром Деникина, будучи белым офицером, теперь стал студентом Пражского университета. Сначала Цветаева с дочерью недолго жила в Берлине, затем три года в предместьях Праги. В Чехии написаны знаменитые «Поэма Горы» и «Поэма Конца», посвященные Константину Родзевичу. В 1925 году после рождения сына Георгия семья перебралась в Париж. В Париже на Цветаеву сильно воздействовала атмосфера, сложившаяся вокруг неё из-за деятельности мужа. Эфрона обвиняли в том, что он был завербован НКВД и участвовал в заговоре против Льва Седова, сына Троцкого.
В мае 1926 года с подачи Бориса Пастернака Цветаева начала переписываться с австрийским поэтом Райнером Марией Рильке, жившим тогда в Швейцарии. Эта переписка обрывается в конце того же года со смертью Рильке.
Марина Цветаева в 1924-м году
В течение всего времени, проведённого в эмиграции, не прекращалась переписка Цветаевой с Борисом Пастернаком.
Большинство из созданного Цветаевой в эмиграции осталось неопубликованным. В 1928 в Париже выходит последний прижизненный сборник поэтессы — «После России», включивший в себя стихотворения 1922—1925 годов. Позднее Цветаева пишет об этом так: «Моя неудача в эмиграции — в том, что я не эмигрант, что я по духу, то есть по воздуху и по размаху — там, туда, оттуда…»[3]
В 1930 году написан поэтический цикл «Маяковскому» (на смерть Владимира Маяковского), чьё самоубийство потрясло Цветаеву.
В отличие от стихов, не получивших в эмигрантской среде признания, успехом пользовалась её проза, занявшая основное место в её творчестве 1930-х годов («Эмиграция делает меня прозаиком…»). В это время изданы «Мой Пушкин» (1937), «Мать и музыка» (1935), «Дом у Старого Пимена» (1934), «Повесть о Сонечке» (1938), воспоминания о Максимилиане Волошине («Живое о живом», 1933), Михаиле Кузмине («Нездешний вечер», 1936), Андрее Белом («Пленный дух», 1934) и др.
С 1930-х годов Цветаева с семьёй жила практически в нищете.
Никто не может вообразить бедности, в которой мы живём. Мой единственный доход — от того, что я пишу. Мой муж болен и не может работать. Моя дочь зарабатывает гроши, вышивая шляпки. У меня есть сын, ему восемь лет. Мы вчетвером живём на эти деньги. Другими словами, мы медленно умираем от голода.
— Из воспоминаний Марины Цветаевой
15 марта 1937 г. выехала в Москву Ариадна, первой из семьи получив возможность вернуться на родину.[4] 10 октября того же года из Франции бежал Эфрон, оказавшись замешанным в заказном политическом убийстве[5].
В 1939 году Цветаева вернулась в СССР вслед за мужем и дочерью. По приезде жила на даче НКВД в Болшево (ныне Музей-квартира М. И. Цветаевой в Болшево), соседями были чета Клепининых. 27 августа была арестована дочь Ариадна, 10 октября — Эфрон. В августе 1941 года Сергей Яковлевич был расстрелян; Ариадна после пятнадцати лет репрессий реабилитирована в 1955 году.
В этот период Цветаева практически не писала стихов, занимаясь переводами.
Война застала Цветаеву за переводами Федерико Гарсиа Лорки. Работа была прервана. Восьмого августа Цветаева с сыном уехала на пароходе в эвакуацию; восемнадцатого прибыла вместе с несколькими писателями в городок Елабугу на Каме. В Чистополе, где в основном находились эвакуированные литераторы, Цветаева получила согласие на прописку и оставила заявление: «В совет Литфонда. Прошу принять меня на работу в качестве посудомойки в открывающуюся столовую Литфонда. 26 августа 1941 года». 28 августа она вернулась в Елабугу с намерением перебраться в Чистополь.
31 августа 1941 года покончила жизнь самоубийством (повесилась), оставив три записки: тем, кто будет её хоронить («эвакуированным», Асеевым и сыну)[6]. Оригинал записки «эвакуированным» не сохранился (был изъят в качестве вещественного доказательства милицией и утерян), её текст известен по списку, который разрешили сделать Георгию Эфрону.Записка сыну:
Мурлыга! Прости меня, но дальше было бы хуже. Я тяжело больна, это уже не я. Люблю тебя безумно. Пойми, что я больше не могла жить. Передай папе и Але — если увидишь — что любила их до последней минуты и объясни, что попала в тупик.
Записка Асеевым:
Дорогой Николай Николаевич! Дорогие сестры Синяковы! Умоляю вас взять Мура к себе в Чистополь — просто взять его в сыновья — и чтобы он учился. Я для него больше ничего не могу и только его гублю. У меня в сумке 450 р. и если постараться распродать все мои вещи. В сундучке несколько рукописных книжек стихов и пачка с оттисками прозы. Поручаю их Вам. Берегите моего дорогого Мура, он очень хрупкого здоровья. Любите как сына — заслуживает. А меня — простите. Не вынесла. МЦ. Не оставляйте его никогда. Была бы безумно счастлива, если бы жил у вас. Уедете — увезите с собой. Не бросайте!
Записка «эвакуированным»:
Дорогие товарищи! Не оставьте Мура. Умоляю того из вас, кто сможет, отвезти его в Чистополь к Н. Н. Асееву. Пароходы — страшные, умоляю не отправлять его одного. Помогите ему с багажом — сложить и довезти. В Чистополе надеюсь на распродажу моих вещей. Я хочу, чтобы Мур жил и учился. Со мной он пропадет. Адр. Асеева на конверте. Не похороните живой! Хорошенько проверьте.
Марина Цветаева похоронена на Петропавловском кладбище в г. Елабуге. Точное расположение её могилы неизвестно. На той стороне кладбища, где находится её затерявшаяся могила, в 1960 году сестра поэтессы, Анастасия Цветаева, установила крест, а в 1970 году было сооружено гранитное надгробие.[7] В то же время Анастасия Цветаева утверждает, что могила находится на точном месте захоронения сестры и все сомнения являются всего лишь домыслами.[8]
Кенотаф Марины Цветаевой
В эмиграции она написала в рассказе «Хлыстовки»: «Я бы хотела лежать на тарусском хлыстовском кладбище, под кустом бузины, в одной из тех могил с серебряным голубем, где растет самая красная и крупная в наших местах земляника. Но если это несбыточно, если не только мне там не лежать, но и кладбища того уж нет, я бы хотела, чтобы на одном из тех холмов, которыми Кирилловны шли к нам в Песочное, а мы к ним в Тарусу, поставили, с тарусской каменоломни, камень: „Здесь хотела бы лежать Марина Цветаева“». Также она говорила: «Здесь, во Франции, и тени моей не останется. Таруса, Коктебель, да чешские деревни — вот места души моей».
На высоком берегу Оки, в её любимом городе Таруса согласно воле Цветаевой установлен камень (тарусский доломит) с надписью «Здесь хотела бы лежать Марина Цветаева». В первый раз камень был поставлен усилиями Семена Островского в 1962, но затем памятник был убран «во избежание»[9], и позже в более спокойные времена восстановлен.
Дом М. Цветаевой. Борисоглебский пер., Москва.
Хотя отпевание самоубийц в русском православии запрещено, в 1990 году патриарх Алексий II дал благословение на отпевание Цветаевой. Основанием послужило прошение к патриарху группы верующих, включая сестру Анастасию Цветаеву и диакона Андрея Кураева.
Отпевание состоялась в день пятидесятилетия кончины Марины Цветаевой в московском храме Вознесения Господня у Никитских ворот.[10]
Существуют документальные фильмы:
В Борисоглебском пер. Москвы 26 декабря 2007 года открыт бронзовый памятник Марине Цветаевой. Авторы — скульптор Нина Матвеева, архитекторы С. Бурицкий и А. Дубовский
Борис Мессерер: Памятник Марине Цветаевой в Тарусе
Стихотворение Марины Цветаевой на стене одного из домов в Лейдене (Нидерланды)
В 1992 году стихотворение Марины Цветаевой «Моим стихам», написанное на стене одного из зданий в центре Лейдена (Нидерланды), открыло культурный проект «Wall poems». Любопытно, что последним, 101-м поэтом, чьи стихи сделали в Лейдене памятником, стал Федерико Гарсиа Лорка, чьими переводами Цветаева занималась в последние дни жизни[11].
Стихотворение «Мне нравится, что вы больны не мной», которое стало известным благодаря фильму Ирония судьбы, или С лёгким паром!, Цветаева посвятила Маврикию Александровичу Минцу, мужу своей сестры Анастасии.
Однажды Фаина Раневская, получив зарплату в театре, пошла делить её с Цветаевой. Та, ничего не поняв, взяла всё. «Спасибо, Фаина. Надеюсь, этого нам хватит». Раневская пошла в ломбард и сдала своё кольцо. В старости она говорила «Я счастлива, что тогда не стала делить зарплату»
После начала Великой Отечественной войны Марину Цветаеву отправили в эвакуацию в город Елабуга, что в Татарстане. Упаковывать вещи ей помогал Борис Пастернак. Он принёс верёвку, чтобы перевязать чемодан, и, заверяя в её крепости, пошутил: «Верёвка всё выдержит, хоть вешайся». Впоследствии ему передали, что именно на ней Цветаева в Елабуге и повесилась (по свидетельству Марка Слонима, со слов К. Г. Паустовского)[12].
Почтовая карточка СССР с оригинальной маркой, художник Ю.Арцименев, 1992 год
wreferat.baza-referat.ru
Содержание
Введение
1. Мотив «отдачи» в раннем творчестве М.Цветаевой
2. Мотивы творчества в послереволюционный период
2.1. Тема поэта и поэзии: «Я и в предсмертной икоте останусь поэтом»
2.2. Революция и белая гвардия: «Лебединый стан»
2.3. «Поэма Горы» и «Поэма Конца»
3. «Здесь я не нужна. Там я невозможна»
Заключение
Список литературы
Введение
Марина Цветаева родилась 8 октября 1892 года в Москве, в семье профессора. Детство провела в Москве, в Тарусе (между Серпуховом и Калугой), в швейцарских и немецких пансионах; в Ялте: мать болела туберкулезом, и все переезды были связаны с ее лечением. Училась музыке: мать хотела видеть ее пианисткой. По-видимому, лет в девять-десять уже сочиняла стихи — к неудовольствию матери. Детей было четверо: от первого брака И. В. Цветаева — дочь и сын, и от второго — Марина и ее младшая сестра — Анастасия. Когда сестрам было четырнадцать и двенадцать лет, мать умерла от чахотки.
Марина Ивановна Цветаева (26.IX/8.X.1892, Москва - 31.VIII.1941, Елабуга) заявила о себе в литературе в 1910 г., когда, еще будучи гимназисткой, издала на собственные средства небольшим тиражом книжку стихов «Вечерний альбом». А. Блок считал 1910 г., год смерти В. Комиссаржевской и Л. Толстого, знаменательным для русской литературы. Действительно, в последующий период в ее среде стали заметны новые явления: кризис и попытки его преодоления в движении символистов, антисимволистские эскапады жаждавших самоопределения акмеистов, впервые дали о себе знать забияки-футуристы; часто вздорные, но, тем не менее, претенциозные попытки занять место под литературным солнцем имажинистов, футуристов, биокосмистов и просто ничевоков. Борьбой этих групп и группочек отмечено литературное десятилетие России после 1910 г.
Тем примечательнее, что строгая девушка в очках, начинающий поэт М. Цветаева, с самых первых шагов на поэтическом поприще отстранилась от всяких литературных баталий и не связала себя никакими групповыми обязательствами и принципами; ее интересовала только поэзия. Не смущаясь, она отправила свою книгу на рецензию М.Волошину, В.Брюсову и Н.Гумилеву, и отзыв мэтров был в целом благожелательным. Ее талант был замечен и признан, что подтвердилось год спустя, когда ее стихи были включены в «Антологию» «Мусагета» (1911) в очень почетной компании - Вл. Соловьев, А.Блок, Андрей Белый, М. Волошин, С. Городецкий, Н. Гумилев, В. Иванов, М.Кузмин, В. Пяст, Б. Садовской, В. Ходасевич, Эллис. Видимо, это воодушевило молодого автора, и вскоре М. Цветаева выпускает второй сборник стихов «Волшебный фонарь» (1912). Но ко второму сборнику требования критики более строги, чем к юношескому дебюту: Н. Гумилев в журнале «Аполлон» назвал «Фонарь» подделкой, тогда как «Вечерний альбом», по мысли критика, воплощал «неподдельную детскость»; В. Брюсов в «Русской мысли» (1912. № 7) заявил, что пять-шесть хороших стихотворений тонут «в волнах чисто «альбомных» стишков». И тут проявилось важное качество Цветаевой-поэта - ее умение постоять за себя; бесстрашно она вступает в полемику с Брюсовым, защищая свои создания. Но, судя по всему, суровая критика старших собратьев по перу не прошла для Цветаевой бесследно - в последующие годы она пишет много, а публикует мало, главным образом небольшие подборки в три-четыре стихотворения в журнале «Северные записки». Часто цитируют «провидческие» стихи молодой Цветаевой:
Разбросанным в пыли по магазинам
(Где их никто не брал и не берет!),
Моим стихам, как драгоценным винам,
Настанет свой черед.
Сама Цветаева эту строфу позже, уже в 30-е годы, назвала формулой наперед своей писательской и человеческой судьбы. Справедливости ради, однако, нужно отметить, что тем «стихам, написанным так рано», черед не наступил, большая часть их в позднейших собраниях стихотворений Цветаевой не воспроизводилась. Зато уже с середины 1910-х годов появляются стихи, в которых слышится поэтический голос автора - его невозможно спутать ни с чьим другим: «Я с вызовом ношу его кольцо...», «Мне нравится, что вы больны не мной...», «Уж сколько их упало в эту бездну...», «Никто ничего не отнял...» и др. Наиболее крупным явлением поэзии Цветаевой этих лет стали стихотворные циклы - «Стихи о Москве», «Стихи к Блоку» и «Ахматовой».
Цель данной работы – рассмотреть «отдать и отнять» в поэтическом мире М. Цветаевой.
Задачи:
рассмотреть мотив «отдачи» в раннем творчестве;
выявить основные мотивы в творчестве М.И.Цветаевой;
рассмотреть последний период жизни и творчества.
1. Мотив «отдачи» в раннем творчестве М.Цветаевой
«Стихи о Москве» - широко и мощно вводит в цветаевское творчество одну из важнейших тем - русскую.
Над городом, отвергнутым Петром,
Перекатился колокольный гром.
Царю Петру и вам, о царь, хвала!
Но выше вас, цари: колокола.
Пока они гремят из синевы -
Неоспоримо первенство Москвы1.
Героиня «московских стихов» Цветаевой как бы примеряет разные личины обитательниц города, и древнего и современного: то она - богомолка, то - посадская жительница, то даже - «болярыня», прозревающая свою смерть, и всегда - хозяйка города, радостно и щедро одаривающая им каждого, для кого открыто ее сердце, как в обращенном к Мандельштаму полном пронзительного лиризма стихотворении «Из рук моих - нерукотворный град / Прими, мой странный, мой прекрасный брат...» Обращает на себя внимание в последнем примере удивительный образ - «нерукотворный град». Потому для Цветаевой и «неоспоримо первенство Москвы», что это не только некое исконно Русское географическое место, это, прежде всего город, не человеком, но Богом созданный, и ее «сорок сороков» - это средоточие духовности и нравственности всей земли русской2.
«Стихи к Блоку», если не считать юношеских обращений к «Литературным пророкам» и упомянутого выше «Моим стихам», открывают едва ли не главную тему Цветаевой - поэт, творчество и их роль в жизни. Когда Цветаева в известном письме к В. Розанову (1914) утверждала, что для нее каждый поэт - умерший или живой - действующее лицо в ее жизни, она нисколько не преувеличивала. Ее отношение к поэтам и поэзии, пронесенное через всю жизнь, не просто уважительно-признательное, но несет в себе и трепет, и восхищение, и признание избраннической доли художника слова. Сознание своей приобщенности к «святому ремеслу» наполняло ее гордостью, но никогда - высокомерием. Братство поэтов, живших и ушедших, - в ее представлении своеобразный орден, объединяющий равных перед Богом духовных пастырей человеческих. Поэтому ко всем, и великим и скромным поэтам, у нее обращение на «ты», в этом нет ни грана зазнайства или амикошонства, а только понимание общности их судеб. (Этим объясняется и то, что Цветаева, как и Ахматова, не любила слова «поэтесса»; обе справедливо полагали, что имеют право на звание «поэта».) Таким будет ее отношение к Пастернаку, Маяковскому, Ахматовой, Рильке, Гронскому, Мандельштаму и др. Но два имени в этом ряду выделяются - Блока и Пушкина.
Блок для Цветаевой не только великий современник, но своего рода идеал поэта, освобожденный от мелкого, суетного, житейского; он - весь воплощенное божественное искусство. «Блоковский цикл» - явление уникальное в поэзии, он создавался не на едином дыхании, а на протяжении ряда лет. Первые восемь стихотворений написаны в мае 1916 г., в их числе «Имя твое - птица в руке...», «Ты проходишь на запад солнца...», «У меня в Москве купола горят...». Это - объяснение в любви, не славословие, а выплеск глубочайшего интимного чувства, как бы изумление самим фактом существования такого поэта и преклонение перед ним в прямом смысле этого слова:
И, под медленным снегом стоя,
Опущусь на колени в снег
И во имя твое святое
Поцелую вечерний снег -
Там, где поступью величавой
Ты прошел в снеговой тиши,
Свете тихий - святые славы -
Вседержатель моей души.
Ровно через четыре года, в мае 1920 г., когда Блок в один из последних приездов в Москву публично выступил с чтением своих произведений, Цветаева к написанным ранее добавила еще одно стихотворение, где запечатлела свершившееся в восторженных словах: «Предстало нам - всей площади широкой! - / Святое сердце Александра Блока». А потом была вторая половина цикла - семь стихотворений, создававшихся уже после смерти Блока. В скорбные августовские дни 1921 г. под свежим впечатлением утраты Цветаева написала о своем ощущении нечеловеческой надмирности умолкшего поэта:
Други его - не тревожьте его!
Слуги его - не тревожьте его!
Было так ясно на лике его:
Царство мое не от мира сего.
Своеобразным автокомментарием к этим стихам служит дневниковая запись от 30 августа 1921 г.: «Удивительно не то, что он умер, а то, что он жил. Мало земных примет, мало платья. Он как-то сразу стал ликом, заживо-посмертным (в нашей любви). Ничего не оборвалось, - отделилось. Весь он - такое явное торжество духа, такой воочию - дух, что удивительно, как жизнь - вообще - допустила...
Смерть Блока я чувствую как вознесение.
Человеческую боль свою глотаю...
Не хочу его в гробу, хочу его в зорях»3.
Завершился этот своеобразный реквием в декабре того же года стихотворением «Так, господи! И мой обол...», где горькое утешение порождено сознанием общности потери и скорбь ее сердца разделена болью тысяч других сердец4.
Мало в лирике обращений к своему собрату по поэзии, где бы с такой силой прозвучали возвышенно-трепетная любовь и преклонение перед гением художника, как те, что запечатлены в «Стихах к Блоку».
Песнопения «златоустой Анне» («Ахматовой») - отражение еще одной грани этой темы. Верящая в свою поэтическую силу («Знаю, что плохих стихов не дам»), она, для которой Ахматова была единственной достойной соперницей среди современниц, представлявших женскую лирику, ни одним словом, ни одной интонацией не показала зависти или недружелюбия; напротив, только восхищение и готовность признать превосходство своей современницы, даже с долей преувеличения ее роли в литературе (в 1916 г., когда написан цикл, Ахматова - автор всего двух первых своих сборников - «Вечер» и «Четки»), Это обожание заметно в первых литургических строках ряда стихотворений: «О муза плача, прекраснейшая из муз!», «Златоустой Анне - всея Руси / Искупительному глаголу», «Ты солнце в выси мне застишь». Цветаева слишком любила поэзию и всех ее служителей, чтобы быть зависимой от мелочности поэтической ревности и тщеславия.
Можно считать, что к 1917 г., когда на Россию обрушилась череда революционных потрясений, становление Цветаевой-поэта состоялось. Показательно, что как истинно большой поэт уже в самом начале литературного поприща она обрела важнейшие свои темы и своеобразие поэтического стиля, которые в последующие годы развивались, углублялись, совершенствовались, но в принципе были пронесены ею до конца. Воспитанная в уважении к западноевропейской культуре, прежде всего на лучших образцах немецкой и французской литератур, с детства зная европейские языки, она сразу обозначила свою зависимость от классической традиции, и реминисценции, аллюзии в ее произведениях - дело обычное. Отсюда и романтическая декоративность некоторых образов; с годами она будет блекнуть под воздействием суровых условий жизни, выпавшей на долю поэта, но в начале 20-х романтический пафос ее лирики и особенно драматургии перебивает приземленности быта. Вместе с тем в ней проснулся интерес к фольклорной традиции русской поэзии, и то, что «Стихи о Москве» были не случайной запевкой в ее дебюте, скоро станет ясно, когда одна за другой будут создаваться так ценившиеся ею самой «фольклорные поэмы» - развитие двух огромных тем цветаевского творчества - России и любви5. И, конечно, исключительно значима в характеристике ее творческого облика тема поэта, поэзии и своего осознанно обособленного места в ней.
2. Мотивы творчества в послереволюционный период
2.1. Тема поэта и поэзии: «Я и в предсмертной икоте останусь поэтом»
Стихотворения, написанные в московский пореволюционный период жизни Цветаевой, - важный пласт ее литературного наследства, они преимущественно вошли в две книги: «Версты. Стихи. Вып. I» (1922) и «Версты» (1921), причем вторая часть в издательстве «Костры» вышла раньше, чем первая в Госиздате, что иногда вызывает некоторую путаницу. Кроме того, в рукописи осталась еще одна книга стихов - «Лебединый стан», отклик Цветаевой на события гражданской войны, в которой на стороне белой армии принимал участие ее муж. Прежде всего «Лебединый стан», отразивший главную трагедию переломной эпохи, определил преобладание трагических интонаций в поэзии Цветаевой тех лет, различаемых и в «Верстах» обоих выпусков. Хотя дело, разумеется, не только в переживаниях поэта, связанных с беспокойством за судьбу близкого человека, - общая катастрофичность бытия России в «Смутное время» наложила неизгладимый отпечаток на произведения Цветаевой. Но именно бытия, а не просто проживания. В произведениях этих лет отчетливо просматривается мысль, известная первым русским романтикам (В. Жуковскому, Е. Баратынскому, М. Лермонтову), о том, что гонения и страдания возвышают и облагораживают личность, что подлинная духовность невозможна без страдания. Лишения военного коммунизма и неустроенность цветаевского быта дали поэту нежеланное право говорить о своих близких как о людях, «возвышенных бедой». Но в полном соответствии с этим странным законом жизни тяжелые условия стимулировали удивительный расцвет ее творчества: щедрым и эмоционально полным потоком льется ее лирика (более 300 стихотворений), создаются поэмы, в том числе такие значительные, как «Царь-девица» (1920) и «Молодец» (1922), наконец, Цветаева заявляет о себе как драматург.
Вот только некоторые произведения цветаевской любовной лирики, ставшие сегодня хрестоматийными: цикл «Психея» («Не самозванка - я пришла домой...»), «Умирая, не скажу: была...», «Я - страница твоему перу...», «Писала я на аспидной доске...», цикл «Пригвождена...» («Пригвождена к позорному столбу...»), «Вчера еще в глаза глядел...»
Слово любовь для Марины Цветаевой ассоциировалось со словами Александра Блока: тайный жар. Тайный жар — это состояние сердца, души, — всего существа человека. Это — горение, служение, непрекращающееся волнение, смятение чувств. Но самое всеобъемлющее слово все-таки — любовь. «Когда жарко в груди, в самой грудной клетке... и никому не говоришь — любовь. Мне всегда было жарко в груди, но я не знала, что это — любовь», — писала Цветаева, вспоминая свои детские переживания.
Она утверждала, что начала любить, «когда глаза открыла». Это чувство, состояние тайного жара, любви — мог вызвать исторический или литературный герой («ушедшие тени»), какое-нибудь место на земле, — например, городок Таруса на Оке, где прошли лучшие месяцы в детстве; и, конечно, конкретные люди, встреченные в жизни. «Пол и возраст ни при чем», — любила повторять Цветаева. И на этих живых, реальных людей она, не зная меры, обрушивала весь шквал своих чувств. И «объект» подчас спасался бегством. Он не выдерживал раскаленной атмосферы страстей, требований, которые Цветаева предъявляла к нему. Потому-то она и говорила, что умершего, «ушедшую тень» легче любить, что «живой» никогда не даст себя любить так, как нужно ей; живой хочет сам любить, существовать, быть. И даже договаривалась до того, что ответное чувство в любви для нее, для любящей — помеха. «Не мешай мне любить тебя!» — записывает она в дневнике. Ее открытость, распахнутость отпугивала мужчин, и она это понимала и признавала: «Меня любили так мало, так вяло».
Цветаеву и Ахматову, к 1920-м годам достигших своего расцвета (стихотворные сборники Ахматовой «Белая стая», 1917, «Подорожник», 1921, «Anno Domini», 1922), невозможно не сравнивать именно в любовной лирике. Примечательно, что героиню Ахматовой никто никогда не упрекал в эгоцентризме, хотя она может начать диалог с возлюбленным с такой реплики: «Тебе покорной? Ты сошел с ума!». И напротив, эгоцентризм - стержень всего цветаевского творчества, но у нее в теме любви как отражение исконной женской доли абсолютизируется мотив жертвенности и покорности: «Мне... жерновов навешали на шею», «Я не выйду из повиновенья», «Пригвождена к позорному столбу... Я руку, бьющую меня, целую»; или от имени женщин всех времен, страдающих в любви, горький вопрошающий крик - «Мой милый, что тебе я сделала?» В обращении к возлюбленному, который придет хотя бы через сто лет, рассказ о том, как «...я у всех выпрашивала письма, / Чтоб ночью целовать».
Тема поэта и поэзии дополнена в эти годы многими стихами, но в противоположность ранним «посвящениям», если не считать упоминавшегося окончания «блоковского» цикла, мысль поэта сосредоточена на постижении своей роли, своего места в литературе. В этих стихотворениях образ лирической героини как бы растворяется, уходит из поэзии, и стихи обретают по-пушкински личностную, авторскую интонацию. Вообще Цветаева не чурается поэтически обыграть даже свое собственное имя («Кто создан из камня, кто создан из глины...»), и в исповедальном, вполне автобиографическом «У первой бабки - четыре сына...» она в заключение именно о себе, причудливо совмещающей противоположности, воскликнет: «Обеим бабкам я вышла внучка: / Чернорабочий и белоручка!». Здесь не просто осознание противоречивости своего характера, Цветаева как никто другой ощущала амбивалентность творчества - горения и черновой работы:
В поте - пишущий, в поте - пашущий!
Нам знакомо иное рвение:
Легкий огнь, над кудрями пляшущий, -
Дуновение - вдохновения!
Она может почти элегически заметить: «Стихи растут, как звезды и как розы» (Ахматова о том же написала совсем иное - «Когда б вы знали, из какого сора / Растут стихи, не ведая стыда, / Как желтый одуванчик у забора, / Как лопухи и лебеда»). Но элегичность у Цветаевой - редкий гость, да и обманчива она. Стихотворение «Знаю, умру на заре! На которой из двух...» завершается немыслимой у других поэтов строкой: «Я и в предсмертной икоте останусь поэтом». В этом ее сущность. Она всю себя, до самых потаенных глубин отдала поэзии.
2.2. Революция и белая гвардия: «Лебединый стан»
Главное из того, что было создано Цветаевой в лирике за пятилетие с февральских дней 1917 г. до ее отъезда из Советской России весной 1922 г., - сборник «Лебединый стан». Как сборник, как отдельная самостоятельная книга «Лебединый стан» не состоялся, т.е. по разным причинам не был издан, лишь отдельные стихотворения, в него входившие, без какой-либо оговорки включались в подборки стихов автора, хронологически соотносимые с «Лебединым станом». Совершенно ясно, что нельзя говорить о творчестве поэта без учета этой книги, хотя так и получилось. В литературоведении почти общим местом стали рассуждения об аполитичности Цветаевой в пореволюционное лихолетье. С изъятием «Лебединого стана» оставшаяся часть произведений как будто подтверждает справедливость такого вывода, с учетом же его - все выглядит совсем иначе. Не следует, разумеется, делать из Цветаевой убежденного врага Красной Революции, диссидента первых лет советской власти, но и выхолащивать общественно-политическое содержание ее творчества нельзя.
Еще со времен 1905 г. русская интеллигенция имела возможность убедиться, что революция как социально-исторический феномен огромной разрушительной силы никого не оставляет в стороне равнодушным, властно втягивая человеческие судьбы в орбиту своего могучего влияния. Такой большой и чуткий художник, как Цветаева, ни при каких условиях не мог остаться безучастным к тому, что совершалось в России. Важнейшим событием жизни Цветаевой, определившим «сюжет» «Лебединого стана», стал отъезд в январе 1918 г. ее мужа С. Эфрона, прапорщика пехотного полка, в белогвардейскую Добровольческую армию Л. Корнилова. Но идейный замысел Цветаевой много глубже, сложнее и масштабней: это не просто лирическая реакция на внешние раздражители, это попытка видения и осмысления революции, свидетелем которой она оказалась, в контексте истории, с выявлением ее истоков в прошлом и тревожным заглядыванием в будущее. Примечательно, что большинство стихотворений, раскрывающих важную в «Стане» тему кризиса и конца русского самодержавия, были написаны до возникновения темы белой гвардии, еще в 1917 г. «Пал без славы Орел двуглавый. / - Царь! - Вы были неправы!» - это ее отклик на Февральскую революцию. Но, укоряя самодержца за неумение справиться со своими обязанностями властителя страны, она больше всего страшится русской привычки взимать кровавую плату за все прегрешения; вот почему тут же возникает тревога жуткого предчувствия общности судеб царевича Алексея и «голубя углицкого» - Дмитрия. А первопричину всех бед поэт видит в деятельности Петра I. Цветаева, таким образом, оказалась сторонницей пронесенной через два века русской истории идеи осуждения петровских нововведений, и сторонницей решительной, тем более, что главную опасность этих начинаний она видит не в попрании славянофильской русской «самости», а в тех катастрофических последствиях, которые совершаются в современности:
Ты под котел кипящий этот -
Сам подложил углей!
Родоначальник - ты - Советов,
Ревнитель Ассамблей!
Родоначальник - ты - развалин...
Сведены воедино эпохи, отстоящие друг от друга на два с лишним века: «На Интернацьонал - за терем! / За Софью - на Петра!»
Революционная современность воссоздана Цветаевой в цикле «Москве», который сопоставим с «московскими» стихами предреволюционных лет. На смену могучему и радостному перекатывающемуся колокольному звону, славившему Москву, пришел «жидкий звон, постный звон». А сама столица, не покорившаяся ни Самозванцу, ни Бонапарту, боярыней Морозовой на дровнях гордо возражавшая Петру, повергнута ныне в печаль и позор: «Где кресты твои святые? - Сбиты. - / Где сыны твои, Москва? - Убиты».
В мае 1917 г. Цветаевой была написана миниатюра:
Из строгого, стройного храма
Ты вышла на визг площадей...
- Свобода! - Прекрасная Дама
Маркизов и русских князей.
Свершается страшная спевка, -
Обедня еще впереди!
- Свобода! - Гулящая девка
На шалой солдатской груди!
Перекличка с Блоком очевидна, с его стихами начала века и особенно - с «Двенадцатью», с тем, однако, существенным уточнением, что поэма Блока к тому времени еще не была создана, как, впрочем, и Октябрьская революция еще не состоялась («Обедня еще впереди!»). Общность мирочувствования поэтов поразительна, но единство интонаций соотнесено с разными историческими реалиями. Октябрьский рубеж разведет их, и через год лирическая героиня Цветаевой ощутит не упоение шалых дней обретения свободы, а горечь и стыд за время, когда даже солнце как смертный грех и когда нельзя считать себя человеком (цикл «Андрей Шене»)6.
Центральный цикл сборника «Дон» открывается на высокой и трагической ноте: «Белая гвардия, путь твой высок! / Черному дулу - грудь и висок». Символика названия «Лебединый стан» прозрачна и понятна. Чистота и святость дела спасения отечества утверждается Цветаевой в возвышенных образах: Добровольческая армия, Вандея XX века, несет в себе начала чести, верности, благородства; в любом своем стихотворении цикла Цветаева, обыгрывая близость слов, поставила рядом «долг» и «Дон». Однако если первоначально она еще могла выразить надежду, что войдет в столицу Белый полк, то вскоре все переменилось. Судьба Добровольческой армии известна: она была разбита в боях. И главной темой «Лебединого стана» становится трагедия белого движения: страдания, муки и смерть-сон, и над всем - высокая скорбь героини. Ее герой принадлежит к тем, о ком она патетически восклицает: «Белогвардейцы! Гордиев узел / Доблести русской!» - и «Как будто сама я была офицером / В октябрьские смертные дни». Ощущение речитатив-но-распевного плача Ярославны возникает задолго до того, как появляется стихотворение «Плач Ярославны». Слияние любви, верности и скорби цветаевской героини перекликается со строками «Слова о полку Игореве»:
Буду выспрашивать воды широкого Дона,
Буду выспрашивать воды турецкого моря,
Смуглое солнце, где ворон, насытившись, дремлет.
Скажет мне Дон: - Не видал я таких загорелых!
Скажет мне море: - Всех слез моих плакать - не хватит!
Солнце в ладони уйдет, и прокаркает ворон:
Трижды сто лет живу - кости не видел белее!
Я журавлем полечу по казачьим станицам:
Плачут! -дорожную пыль попрошу: провожает!
Машет ковыль - трава вслед распушила султаны,
Красен, ох. красен кизил на горбу Перекопа!
Лучшие стихотворения сборника, воплощающие тему белого похода, - «Белая гвардия, путь твой высок!..», «Кто уцелел - умрет, кто мертв - воспрянет...», «Семь мечей пронзили сердце...», «Где лебеди? - А лебеди ушли...», «Если душа родилась крылатой...», «Бури-вьюги, вихри-ветры вас взлелеяли...» и др. Все исследователи сходятся во мнении, что именно в начале 1920-х поэтический голос Цветаевой обрел мощь и раскрепощенность.
Все же неверно рассматривать «Лебединый стан» Цветаевой лишь как реквием Добровольческой армии. Это верно в той мере, в какой стихи переплавили ее личное чувство любви и тревоги за близкого ей человека; более расширительно - «Лебединый стан» Цветаевой обнаруживает своеобразие цветаевского гуманистического кредо: правда, а значит, и сочувствие на стороне слабых и гонимых. Но подлинно философского обобщения мысль поэта достигает к концу сборника. Всякий большой художник, осмысливая события такого масштаба, как гражданская война, с неизбежностью приходит к выводу: мир политической вражды, тем более кровавая междоусобица, по сути, губительна для страны, победа в войне своих со своими всегда иллюзорна, в ней победители теряют не меньше побежденных. Потому не только по белой гвардии скорбь героини Цветаевой. В декабре 1920г., когда гражданская война в европейской части России закончилась и настало время подводить горестные итоги, написано одно из заключительных стихотворений сборника «Ох, грибок ты мой, грибочек, белый груздь!.,». Выразительна картина, нарисованная поэтом:
Все рядком лежат -
Не развесть межой.
Поглядеть: солдат.
Где свой, где чужой?
Белый был - красным стал:
Кровь обагрила.
Красным был - белый стал:
Смерть побелила.
... И справа и слева,
И сзади и прямо
И красный и белый:
- Мама!
Подход Цветаевой к раскрытию темы белой гвардии предвосхищает гуманистический пафос, которым будут наполнены создававшиеся в середине 20-х годов «Белая гвардия» и «Дни Турбиных» Михаила Булгакова.
Отношение Цветаевой с веком строится по законам дискуссии, а не притяжения или отторжения. Можно сказать, что Марина Цветаева приветствовала события Февраля и Октября семнадцатого года, и это будет правда. Можно сказать, что она прокляла в "Моих службах" главную действующую силу революции - большевиков, и это тоже будет правда. Можно сказать, что политические перипетии этого времени оставили Цветаеву равнодушной, и здесь немалая доля правды. Вот такая сложная картина.
Как чуткий художник, Марина Цветаева не могла не чувствовать исчерпанности культурного и интеллектуального потенциала предреволюционной России. Ощущение неизбежности перемен переполняет ее лирику того периода. Однако наступившие перемены больно ударили по Цветаевой прежде всего в плане личном: разлука с мужем, смерть младшей дочери Ирины от голода, бытовая неустроенность. Вместе с тем восприятие революции не ограничивалось проекцией на биографию. Чутким слухом поэта она гораздо раньше, чем Блок или Мандельштам, не говоря уже о более молодом Маяковском, уловила в музыке революции будущие черты рабского единомыслия. Революция сколько угодно могла бунтовать против прошлого; бунт против будущего был отменен явочным порядком. В новом названии России - РСФСР - Цветаевой услышалось нечто страшное и жестокое, и в конце концов она заявила, что не может жить в стране, состоящей из одних согласных.
Впрочем, для отъезда за границу были и семейные причины. В 1921 году через И.Г. Эренбурга она восстанавливает связь с мужем-эмигрантом, а затем усиленно хлопочет о выезде. В мае 1922 года Цветаева покинула РСФСР со сложным и противоречивым чувством, природу которого она, вероятно, так до конца и не осознала7.
2.3. «Поэма Горы» и «Поэма Конца»
Чешский период эмиграции Цветаевой продолжался более трех лет. За это время она выпустила в Берлине две авторские книги - «Ремесло. Книга стихов» (1923) и «Психея. Романтика» (1923), включавшие в себя произведения последних лет из числа написанных еще на родине. Ее поэтическое творчество этих лет претерпело существенное изменение: в нем отчетливо обозначился поворот в сторону крупноформатных полотен. Лирика, в которой преимущественно сохранились ее ведущие темы - любви, творчества и России, только последняя приняла вполне определенный ностальгический характер, - пополнилась такими произведениями, как «Поэт» («Поэт - издалека заводит речь. / Поэта - далеко заводит речь...»), «Попытка ревности», «Молвь», «Русской ржи от меня поклон...», «Расстояние: версты, мили...» И все же центральное место в чешских работах поэта занимают поэмы - «Поэма Горы» (1924, 1939) и «Поэма Конца» (1924).
Тематически поэмы продолжают любовную лирику, но это как бы уже другое измерение темы, не только, конечно, в количественном отношении, в объеме произведения, прежде всего это иной уровень постижения феномена любви. Это не зафиксированная эмоция, но философско-драматическое решение темы с элементами (особенно в «Поэме Конца») трагического звучания. Здесь возникает аналогия с поэмами Маяковского («Облако в штанах», «Флейта-позвоночник», «Про это»).
Символично странноватое на первый взгляд название «Поэма Горы», оно вычерчивает резкое членение цветаевского поэтического мира по вертикали - от земли к небу, от быта к бытию. Гора эта реальна, она возвышается над городом («на исходе пригорода»), это место прогулок влюбленных или обрекающих себя на разрыв, но еще гора - это выброс вверх, это огромность чувства любви и боли или, как образно и точно сформулирует для себя героиня, «высота бреда над уровнем / Жизни». Чистый, честный и пресноватый быт, приземленность жизни пресекают мятежность порыва. Как это всегда бывает в поэзии Цветаевой, Он явно не дотягивает до уровня героини, личностное начало в Нем присутствует слабо. Он вообще, скорее, лишь объект приложения Ее страсти. Например, в «Послесловии», обращаясь к Нему, она говорит о Нем, но светится только ее Я:
Я не помню тебя отдельно
От любви. Равенства знак....
Но зато, в нищей и тесной
Жизни – «жизнь, как она есть» -
Я не вижу тебя совместно
Ни с одной:
- Памяти месть.
В «Поэме Конца» Цветаева еще раз проигрывает ту же ситуацию последней встречи, последнего совместного прохода героев по сцене. Как и в «Поэме Горы» (оба произведения обращены к одному лирическому адресату), запечатлен самый момент разрыва двух сердец: и страх, и боль, и гаснущая надежда на возврат любви, и предощущение опустошенности.
Сверхбессмысленнейшее слово:
Расстаемся. - Одна из ста?
Просто слово в четыре слога,
За которыми пустота.
Восхищенный Б. Пастернак, прочитав «Поэму Конца», писал Цветаевой: «С каким волнением ее читаешь! Точно в трагедии играешь. Каждый вздох, каждый нюанс подсказан...
Какой ты большой, дьявольски большой артист, Марина!»8. Пастернаку принадлежит более развернутое суждение о поэме, относящееся к лету того же 1926 г.
«Восхищенность Поэмой Конца была чистейшая. Центростремительный заряд поэмы даже возможную ревность читателя втягивал в текст, приобщая своей энергии. Поэма Конца - свой, лирически замкнутый, до последней степени утвержденный мир. Может быть это и оттого, что вещь лирическая и что тема проведена в первом лице. Во всяком случае, тут где-то - последнее единство вещи. Потому что даже и силовое, творческое основанье ее единства (драматический реализм) - подчинено лирическому факту первого лица: герой - автор. И художественные достоинства вещи, и даже больше, род лирики, к которому можно отнести произведенье, в Поэме Конца воспринимаются в виде психологической характеристики героини».
Пастернак зорко увидел и высоко оценил именно стихию лиризма поэмы, суггестивное, обладающее силой внушения и заставляющее сопереживать чувство героини. Своеобразие поэмы, ее исключительная непохожесть на другие подобные произведения в том, что в ней запечатлен лирический конфликт. Он не сводится к противопоставлению любимая - отвергнутая, была любовь - прошла любовь. Если воспользоваться характеристиками самого автора, то это драма несовпадений его горизонтальной любви (вся в плоском земном пространстве житейского мира) с ее вертикальной любовью (вся - сбрасывающая оковы приземленности духовная устремленность из быта в бытие), они и встретиться и пересечься могли только в одной точке на краткий миг. В том и боль и обида ее, что любовь божественная - побеждена: «Безбожно! Бесчеловечно! / Бросать, как вещь, / Меня, ни единой вещи / Не чтившей в сем / Вещественном мире дутом!»
3. «Здесь я не нужна. Там я невозможна»
На родину Цветаева вернулась в июне 1939 г. Но радостного возвращения не получилось, хотя на чужбине она безмерно тосковала по России. Чего стоит одно только заключительное четверостишие ее стихотворения «Тоска по родине! Давно / Разоблаченная морока!..»:
Всяк дом мне чужд, всяк храм мне пуст,
И все - равно, и все - едино.
Но если по дороге - куст
Встает, особенно - рябина...
Пронзительный самоповтор: еще в 1918 г. она закончила пожелание своему ребенку (цикл «Але») словами «Ведь русская доля - ему... / И век ей: Россия, рябина...».
Однако возвращение закончилось катастрофически: вскоре были арестованы муж и дочь Цветаевой, с большим трудом подготовленный к изданию сборник стихотворений и прозы в конце концов был отвергнут, жизненные силы поэта были подорваны; начавшаяся Отечественная война, связанные с ней мытарства и страшная неустроенность быта ускорили развязку - 31 августа 1941 г. в затерянной в Прикамье Елабуге Марина Ивановна Цветаева покончила с собой.
Не стоит, правда, только социальными ужасами русской жизни рубежа 30-40-х годов объясняется трагизм судьбы поэта. К сожалению, она оказалась права в своем пророчестве, когда незадолго до отъезда на родину из Франции писала своему корреспонденту: «Здесь я не нужна. Там я невозможна». Стихи ее были отвергнуты в Советской России не только по причине политической подозрительности к вчерашним эмигрантам; весь цветаевский поэтический мир, его эгоцентрическое, личностное начало, его изощренная эстетика не «стыковались» с гегемоном новой литературной эпохи - социалистическим реализмом: ни социализм, ни реализм не были для Цветаевой обязательными или желанными в искусстве. Точно так же ее роковой конец, безвременная гибель - не просто сломленная воля, угасший огонь жизни. Смерть в творчестве Цветаевой - огромная тема, она всегда привлекала - страшила, удивляла, пробуждала любопытство и притягивала к себе; ей всегда было тесно в узких рамках земного бытия, она всегда стремилась за их предел.
В 1922-1923 годах Цветаева обращается к мотиву железной дороги как символу смерти. Эта традиция восходит к поэзии Некрасова и прозе Льва Толстого, получает драматическое завершение у Блока. Но у предшественников Цветаевой речь идет о некоем третьем лице, принесенном в жертву техническому прогрессу. В данном случае неважно, кто является жертвой - строители первой железной дороги в стихотворении Некрасова или пассажирка вагона первого класса Анна Аркадьевна Каренина.
На железной дороге Цветаевой - лирическое Я поэта. Изменение лица приводит к перерастанию передаваемой ситуации в подлинное свидетельское показание о трагедии. 28 октября 1922 г. Цветаева пишет:
Точно жизнь мою угнали
По стальной версте -
В сиром мороке - две дали...
(Поклонись Москве!)
а 10 июля 1923 г. еще трагичнее:
Растекись напрасною зарею,
Красное, напрасное пятно!
... Молодые женщины порою
Льстятся на такое полотно.
И, наконец, финал в стихотворении "Поезд", датированном 6 октября 1923 г.:
Не хочу в этом коробе женских тел
Ждать смертного часа!
Я хочу, чтобы поезд и пил и пел:
Смерть - тоже вне класса!
Поэт не просто прописывает сценарий последнего путешествия по железной дороге, но и с готовностью проецирует его на свою жизнь. Стихотворения Марины Цветаевой - меньше всего слова, каждое их них - поступок, оплаченный не только образом существования, но и самоотдачей поэта, растворением его в произведении. Отсюда исключительное значение жеста, подразумеваемого за каждым тире и восклицательным знаком.
Параллельно с ростом публикаций Цветаева все больше теряла читателя-эмигранта, в Россию же ее толос практически не доходил. В очерке "Поэт и время" Цветаева как нельзя лучше выразила свое положение за границей. "В здешнем порядке вещей Я не порядок вещей. Там бы меня не печатали - и читали, здесь меня печатают - и не читают"9.
Болезненное переживание герметичности эмигрантской литературы подталкивает Цветаеву к поиску контактов, как с советской литературой, так и с современной поэзией Европы. Цветаева активно переписывается с Борисом Пастернаком и Райнером Марией Рильке.
Как и в стихотворных циклах о Блоке и Ахматовой, Цветаева в письмах творит портреты Рильке и Пастернака, освобождая их от всего случайного, наносного, бытового. Она неустанно подчеркивает субстанциональный характер существования поэта. Так, в письме от 9 мая 1926 года находим: "Речь идет не о человеке - Рильке (человек - то, на что мы осуждены!), - а о духе - Рильке, который еще больше поэта и который, собственно, и называется для меня Рильке - Рильке из послезавтра"10.
В этой переписке Цветаева открывает особое время поэта, отмеченное симультанностью бытия, охватывающее сразу все эпохи и противостоящее границам физической жизни человека. Шесть лет спустя Цветаева вновь обратится к открытому ею художественному приему, говоря о Марселе Прусте, "Когда на каком-нибудь французском литературном собрании слышу все имена, кроме Пруста, и на свое невинное удивление: "Et Proust?" - "Mais Proust est mort, nous parlons des vivants," - Я каждый раз точно с неба падаю: по какому же принципу устанавливают живость и умершесть писателя? Неужели X. жив, современен и действенен потому, что он может прийти на это собрание, а Марсель Пруст потому, что уже никуда ногами не придет - мертв? Так судить можно только о скороходах"11.
Письма Цветаевой к Пастернаку имеют несколько иную окраску в отличие от писем к Рильке - в них меньше пиетета, больше равенства. Если Рильке занимает в сердце Цветаевой освободившееся место Блока, то отношение к Пастернаку сродни отношению к поэту в ахматовском цикле. "Разные двигатели при равном уровне - вот Твоя множественность и моя. Ты не понимаешь Адама, который любил одну Еву. Я не понимаю Еву, которую любят все. Я не понимаю плоти как таковой не признаю за ней никаких прав - особенно голоса которого никогда не слышала".
Последние два года жизни поэта почти целиком приходятся на переводы. Кого только ни переводила Цветаева: Елисавета Багряна и Адам Мицкевич, Важа Пшавела и Шарль Бодлер.
Характеризуя эту полуподневольную работу Цветаевой, М.И. Белкина в интереснейшей книге "Скрещение судеб" замечает: "Гнала стихи. Гнала, потому что стихи для нее - работа, а она работала другую работу, всецело ее поглощавшую, и даже ночью, во сне находила нужные ей строки для этой другой работы, как когда-то для своей"12.
"Ремесленник, я знаю ремесло", - сказала Цветаева. Ее лучшие переводы последних лет отмечены не только ремеслом, но и подлинным вдохновением. Так, в переводе стихотворения Бодлера "Плаванье" поэт, кажется, находит единственно верные русские слова, чтобы передать чувство, охватывающее героя в момент созерцания эстампа, когда "в лучах рабочей лампы" открывается величие мира:
В один ненастный день, в тоске нечеловечьей,
Не вынеся тягот, под скрежет якорей,
Мы всходим на корабль - и происходит встреча
Безмерности мечты с предельностью морей...
Переводчик отказывается буквально следовать французскому подлиннику, активно подчиняет бодлеровский текст принципам своей, цветаевской поэтики: любовь к слову с отрицательной частицей (ненастный, нечеловечьей, не вынеся), игра разными пространственными сферами, где "душа наша - корабль, идущий в Эльдорадо". В такой творческой замене и рождается истинный шедевр, эстетически адекватный созданию французского поэта-неоромантика13.
У Цветаевой почти не остается времени на создание оригинальных лирических стихотворений. Вынужденный отказ от цикла как коренного свойства художественного мышления приводит к тому, что позднейшие произведения поэтессы отмечены чертами фрагментарности и незавершенности. Такие поэтические обращения, как "Двух - жарче меха! рук - жарче пуха!" (1940) и "Все повторяю первый стих" (1941), скорее напоминают блестящие импровизации, чем результат глубокого обобщения и переосмысления реального чувства. В них нет лирического героя, и потому поэт выступает во всей полноте и незащищенности своего человеческого Я.
Особенно это характерно для последнего стихотворения Цветаевой, адресованного Арсению Тарковскому. Стихотворение "Все повторяю первый стих" - смелая и даже вероломная попытка ворваться в жизнь другого - поэта и человека. Оттолкнувшись от задевшей ее строки Тарковского "Я стол накрыл на шестерых..." (в окончательном варианте Тарковского "Стол накрыт на шестерых"), Цветаева и здесь пытается утвердить актуальность собственного бытия для мира: "За непоставленный прибор // Сажусь незваная, седьмая". Цветаева еще делает последние судорожные попытки зацепиться за жизнь, вступить в контакт с ней и продолжить творческую полемику с веком.
И - гроба нет! Разлуки - нет!
Стол расколдован, дом разбужен.
Как смерть - на свадебный обед,
Я - жизнь, пришедшая на ужин.
Знаменательно, что в последнем стихотворении Цветаева вновь сопрягает основную лирическую антиномию жизни и смерти, определяя одну через другую. Она - жизнь и одновременно смерть, вернее, жизнь, разбудившая весь дом и мир ценою своей жизни.
Последнее стихотворение поэта было помечено 6 марта 1941 года. Дальше было не до стихов. Начавшаяся война обнажила незащищенность Цветаевой и в бытовом и в душевном плане. Впереди маячила пустота, преодолеть которую не хватило сил. В августе 1941 года Цветаева совершила свое последнее плавание - в Елабугу, где душа ее нашла вечный покой. В провинциальном, отрезанном от культурного мира городке завершился жизненный путь великого поэта XX столетия. Цветаевой было чем отчитаться перед той высшей силой, которая одарила ее нечеловеческой гордыней и замечательным талантом, соединив их с абсолютной бескомпромиссностью и неприятием спокойного существования.
Заключение
Родилась в Москве в элитированной семье профессора-искусствоведа Ивана Цветаева.
В шестилетнем возрасте напишет свои первые стихи на русском, французском и немецком языках.
В 16 лет уезжает в Париж, где в Сорбоне слушает курс лекций по старофранцузской литературе.
В 18 лет выпускает первый свой сборник "Вечерний альбом" (1910).
Выпустила 13 поэтических сборников; более 30 книг Марины Цветаевой вышли на русском языке посмертно. Кроме лирики, Цветаева - создатель 17 поэм, 8 стихотворных драм, автобиографической, мемуарной, историко-литературной, философско-критической прозы.
Основной принцип поведения - "одна за всех, противу всех".
Революцию Цветаева не приняла, но признала огромное ее значение: "Признай, минуй, отвергни Революцию - все равно она уже в тебе и извечно... ни одного крупного поэта современности, у которого после Революции не дрогнул и не вырос голос, - нет"
Революция вместе с тем представляется ей "восстанием сатанинских сил". Она оплакивает прежнюю "белокаменную" и "колокольную" Москву, жалеет царя, страстно обличает Петра Первого как "предтечу" большевиков и находит героическое в белом движении, идущем наперекор жизни, истории. В понимании Цветаевой это был героизм обреченности.
Большую часть творческой жизни провела в эмиграции.
В мае 1922 года ей с дочерью Ариадной разрешают уехать за границу - к мужу, С.Я. Эфрону, который был участником белого движения. Живут (недолго) в Берлине, затем - Прага, где муж Цветаевой становится студентом Пражского университета, сотрудничает с НКВД.
В ноябре 1925 года семья Цветаевой переезжает в Париж.
Возникают сложные взаимоотношения Марины Цветаевой с эмигрантской средой. С одной стороны, Цветаеву начинают интенсивно печатать в зарубежных русских изданиях, видя в ней оппозиционно настроенного к большевикам поэта, не принявшего революцию. Выходят три поэтических книжки Цветаевой: "Разлука", "Ремесло", "После России". С другой стороны, агрессивные по отношению к России настроения в русских эмигрантских кругах она не может принять (срабатывает принцип ее поведения). Это приводит к постепенному отчуждению поэта. Ее позиция полнее всего выражается в известном стихотворении:
Все рядком лежат,
Не развесть межой.
Поглядеть: солдат!
Где свой, где чужой?
Белым бы - красным стал -
Кровь обагрила.
Красным был - белым стал:
Смерть побелила
Ни черносотенство, ни расизм, ни развернувшееся в 30-е годы движение "русский фашизм" не могли быть ею признаны. В эмиграции формируется гордый, вызывающе независимый характер поэта, потерявшего своего читателя. "Мой читатель остается в России, куда мои стихи... не доходят. В эмиграции меня сначала (сгоряча!) печатают, потом, опомнившись, изымают из обращения, почуяв не свое-тамошнее!"
С наиболее влиятельными литературными кругами эмиграции Марина Цветаева находилась в открыто неприязненных отношениях. "Они не Русь любят, а помещичьего "гуся" - и девок", - говорила она.
Эмиграция отвечала ей тем же: обвиняла, что Ц. находится на содержании у большевиков и потому пишет комсомольские стихи. Бунин сочинял о ней непристойные частушки, Зинаида Гиппиус отказывалась помещать в журнале свои стихи рядом с цветаевскими.
Болезнь мужа, бытовая неустроенность семьи Цветаевой. В результате - полная нищета (иногда в доме не было даже хлеба) и яростная борьба за "сильное" слово.
К 30-м годам Цветаева подошла к рубежу, отделившему ее от эмиграции. "Моя неудача в эмиграции в том, - писала она, - что я не эмигрант, что я по духу, то есть по воздуху и по размаху - там, туда, оттуда..."
Летом 1939 года Марина Цветаева с сыном Георгием уезжает в СССР - вслед за мужем и дочерью.
Семья поселяется на подмосковной даче знакомых. Начинаются несчастья, теперь уже на родине. Вначале был арестован и пропал бесследно С.Я. Эфрон, затем - дочь А.С. Эфрон: 17 лет лагерей и ссылок на севере Красноярского края, в Туруханске.
В июне 1941 года - эвакуация с сыном в Татарию, в Елабугу, где 31 августа 1941 года М.Цветаева удавила себя на крюке, на котором висели рыбацкие снасти. Осенью 1942 года погиб и сын Георгий, призванный в действующую армию14.
Личная трагедия поэта и ее семьи переплелась с трагедией XX века.
Богатое литературное наследие Марины Цветаевой дает основания утверждать о том, что на небосводе русской литературы она была звездой первой величины. Жутко и страшно сгоревшим русским "одиноким духом".
Когда-нибудь ритмы Марины Цветаевой, этого столь своеобразного поэта, станут предметом углубленного анализа, но и теперь можно сказать, что они достаточно повлияли на современную нам поэзию. Думается, возникали они в полной зависимости от порывистой и стремительной натуры автора, естественно приводя ко всем перебоям, паузам, переплескам за рамки обычной строфы, к острым изломам привычной метрики. В известной мере это диктуется пристрастием к смысловой сжатости, к своеобразной афористичности, подаваемой фрагментарно, только намеком на возможную полную форму. В прямой зависимости от такой стремительной ритмики слагается и вся система смысловых и образных ассоциаций, возникающих как бы на лету, в полной непосредственности (а не придуманности!) внезапно прорывающихся чувств и в перекличке слов, сходственных по звучанию, но различных по значению.
Гора горевала (а горы глиной
Горькой горюют в часы разлук).
Гора горевала о голубиной
Нежности наших безвестных утр.
...Гора горевала о страшном грузе
Клятвы, которую поздно клясть.
Гора говорила, что стар тот узел
Гордиев: долг и страсть.
(Поэма Горы)
Или:
...Нате! Рвите! Глядите!
Течет, не так ли!
Заготавливайте - чан!
Я державную рану отдам до капли!
(Зритель бел, занавес рдян)...
(Занавес)
Список литературы
Белкина М.И. Скрещение судеб. - М.: Книга, 1988. - С. 97
История русской литературы ХХ века (20 – 90-е годы). / Под ред. С.И.Кормилова. – М.: Просвещение, 2002. – С.104-105.
Орлов Вл. М.Цветаева. - В кн.: Перепутья. - М.: Худ.лит. 1976. С. 255-312
Пастернак Б. Письмо от 25 марта 1926 г. / Собрание сочинений. – М.: Просвещение, 1994. – С.34.
Рильке P.M., Пастернак Б.Л., Цветаева М.И. Письма 1926 года. - М.: Книга, 1990. - С. 85
Саакянц А. Два поэта — две женщины — две трагедии. – М., 1995. – С.12
Саакянц А. Марина Цветаева // Цветаева М.И. Сочинения: 2 т. - М.: Худож. лит., 1988. - Т. 1. - С. 29.
Саакянц А. Марина Цветаева. Жизнь и творчество. - М.: Эллис Лак, 1999. – 816с
Цветаева М. Избранное. – СПб., 2001. – С.64.
Цветаева М.И Собрание соч.: В 2 тт. – Т.2. – М.: ВЛАДОС, 1994. – 224с.
Цветаева М.И. Сочинения: В 2 т. - М.: Худож. лит., 1988. - Т. 2. – С. 363
Цветаева М.И. Сочинения: В 2 т. - М.: Худож. лит., 1980. Т. 2. - С. 400
Цветаева М.И. Стихи / Вступ. статья Вс. Рождественского. - Магадан, 1988. – 287с
Шатин Ю.В. Цветаева М. В полемике с веком. - Новосибирск, 1991. - С. 3-19
bukvasha.ru
