Реферат: Северянин Игорь Васильевич. Северянин игорь реферат

Реферат - Северянин Игорь Васильевич

СЕВЕРЯНИН, ИГОРЬ (1887–1941), настоящие имя и фамилия Игорь Васильевич Лотарев, русский поэт. Родился 4 (16) мая 1887 в Петербурге в семье офицера. Из-за сложных отношений между родителями провел отрочество в Сойволе близ г. Череповца Новгородской губ., где находилась усадьба дяди. Учился в Череповецком реальном училище, затем уехал на Дальний Восток, где его отец получил место коммерческого агента. Жизнь на Дальнем Востоке в годы русско-японской войны способствовала тому, что среди любовной лирики, которую начал писать Северянин, появились стихи на патриотические темы. Стихотворение Гибель Рюрика было опубликовано в журнале «Слово и Дело» (1905).

К 1913, согласно его собственной анкетной записи, Северянин издал 35 стихотворных книг, каждая из которых состояла из двух страниц. В ранних стихах ощутимо влияние поэтов К.Фофанова и М.Лохвицкой. В отличие от многих поэтов Серебряного века, Северянин избежал влияния символистов. В 1911 организовал в Петербурге литературную группу «Ассоциация эгофутуристов», в которую вошли И.Игнатьев, К.Олимпов, В.Гнедов, Г.Иванов и др. Программа эгофутуристов, сформулированная Северяниным, предусматривала самоутверждение личности, поиски нового без отвергания старого, смелые образы, эпитеты, ассонансы и диссонансы, осмысленные неологизмы и т.п. Сам Северянин создал множество поэтических неологизмов: безгрезье, чернобровье, лесофея, ветропросвист, лилиебатистовая и др. Впоследствии В.Маяковский признавал, что многому научился у него в сфере словотворчества. Вскоре Северянин расстался с эгофутуристами, на некоторое время примкнул к кубофутуристам, но и этот союз длился недолго.

В 1913 Северянин издал в московском издательстве «Гриф» свою первую большую книгу стихов Громокипящий кубок, с предисловием Ф.Сологуба. Строфа стихотворения Ф.Тютчева дала название сборнику. В первой части сборника, Сирень моей весны, детская чистота и непосредственность чувств сочеталась с манерным эстетизмом. Вторая часть, Мороженое из сирени, была посвящена теме вмешательства цивилизации в мир естественных человеческих отношений. Персонажами стихотворений этой части сборника были «грезэрки», «эксцессерки», «экстазеры» и другие обитатели вывернутого наизнанку современного мира. В третьей части, За струнной изгородью лиры, поэт обретал идеал в искусстве и облагороженной человеком природе. Об этом свидетельствуют названия стихов – Врубель, На смерть Фофанова, Коктебель и др. Северянин утверждал в стихах мысль о том, что мир спасется благодаря красоте и поэзии. Четвертая часть сборника – поэтический манифест эгофутуризма. «Я царь страны несуществующей», – сказал Северянин в этой части Громокипящего кубка. В его поэзии прекрасная несуществующая страна называлась Миррэлия (в честь Мирры Лохвицкой). Выход Громокипящего кубка сделал Северянина кумиром читающей публики. В течение двух лет книга выдержала семь изданий.

Северянин сознательно культивировал свой образ изысканного поэта-кумира. Он появлялся на поэтических вечерах с орихедеей в петлице, называл свои стихи «поэзами», читал в напевном ритме, отвечавшем их ярко выраженной музыкальности. «Поэт и его слава» – эта тема заняла важное место в творчестве Северянина. Ему принадлежат знаменитые строки: «Я, гений Игорь Северянин, / Своей победой упоен: / Я повсеградно оэкранен! / Я повсесердно утвержден!» Однако лирический герой поэз Северянина существенно отличался от самого поэта. Его близкий друг Г.Шенгели вспоминал: «Игорь обладал самым демоническим умом, какой я только встречал… Игорь каждого видел насквозь, непостижимым чутьем, толстовской хваткой проникал в душу, и всегда чувствовал себя умнее собеседника...». Северянин утверждал право поэта быть аполитичным и писать так, как это ему свойственно, вне зависимости от общественных событий. В разгар Первой мировой войны выпустил сборник Ананасы в шампанском (1915), образный строй которого соответствовал названию.

После Октябрьской революции Северянин поселился в Эстонии. Жил в уединении в рыбачьем поселке Тойла. Ему удалось издать несколько поэтических книг, в числе которых Падучая стремнина. Роман в стихах (1922), Соловей (1923) и др. В стихотворении Классические розы (1925) Северянин пророчески написал: «Как хороши, как свежи будут розы, / Моей страной мне брошенные в гроб!»

Несмотря на то, что Северянина считали «буржуазным», в 1918 на вечере в Политехническом музее в Москве он был назван «королем поэтов», победив Маяковского. Многие его стихи были положены на музыку и исполнялись А.Вертинским.

Умер Северянин в Таллинне 20 декабря 1941.

Интересно, что титул «Короля поэтов» подходил больше всего именно Игорю-Северянину. В начале своего славного пути он уже был «Принцем поэтов». Еще в 1913 году А. Чеботаревская (жена Ф. Сологуба) подарила ему книгу Оскара Уайльда «Афоризмы / пер. кн. Д.Л. Вяземского)» с дарственной надписью:

«Принцу поэтов — Игорю Северянину книгу его гениального брата подарила Ан.Чеботаревская. Одесса, 17/III-1913».

Книга хранилась в личной библиотеке Игоря-Северянина в Тойла.

История коронования:

Большая аудитория Политехнического музея в первые послереволюционные годы стала самой популярной трибуной современной поэзии. Конечно, в ней, как и прежде, читались естественнонаучные лекции, проходили диспуты на волнующие общество темы, можно назвать хотя бы диспуты А. В. Луначарского с главой обновленческой церкви митрополитом А. И. Введенским, но все же, прежде всего, в Большой аудитории Политехнического музея москвичей собирала поэзия.

Рассказывая о вечерах поэзии, все современники говорят о переполненном зале, о толпе жаждущих попасть на вечер, о милиционерах, наводящих порядок, о царившей в зале атмосфере заинтересованности, неравнодушия. Политехнический музей и пропагандировал новую поэзию, и приобщал к ней самые широкие круги.

Устраивались вечера отдельных писателей и поэтов — В. В. Маяковского, А. А. Блока, С. А. Есенина; проводились выступления группы объединенных едиными творческими принципами поэтов — футуристов, имажинистов и других. Но особенное внимание привлекали коллективные вечера, на которых выступали поэты различных школ и направлений.

Первым из наиболее ярких и запомнившихся вечеров, воспоминания о котором можно и сейчас еще услышать, был вечер 27 февраля 1918 года — «Избрание короля поэтов».

По городу была расклеена афиша, сообщавшая цели и порядок проведения вечера:

«Избрание короля поэтов» открыло собой длинную серию поэтических вечеров в Большой аудитории Политехнического музея, на которых поэты и публика вступали в прямой диалог; приговоры — поддержка, одобрение или неприятие — выносились тут же. Может быть, никогда еще поэты не стояли так близко к своему читателю и не ощущали его так отчетливо.

Вечера носили общее название «Вечеров новой поэзии», хотянекоторые из них имели и свои названия: «Смотр поэтических школ», «Вечер поэтесс», «Чистка поэтов» и т. д. Для всех этих вечеров была характерна общая заинтересованность и откровенная реакция публики, на них бушевали страсти, возникали скандалы, но, несмотря на анекдотичность некоторых эпизодов, за ними всегда чувствуется высокая поэтическая атмосфера этих вечеров. Спасский С. В. Маяковский в воспоминаниях современников, с. 169—170

Зал был набит до отказа. Поэты проходили длинной очередью.На эстраде было тесно, как в трамвае. Теснились выступающие, стояла не поместившаяся в проходе молодежь. Читающим смотрели прямо в рот. Маяковский выдавался над толпой. Он читал «Революцию», едва имея возможность взмахнуть руками. Он заставил себя слушать, перекрыв разговоры и шум. Чем больше было народа, тем он свободней читал, тем полнее был сам захвачен и увлечен. Он швырял слова до верхних рядов, торопясь уложиться в отпущенный ему срок.

Но «королем» оказался не он. Северянин приехал к концу программы. Здесь был он в своем обычном сюртуке. Стоял в артистической, негнущийся и «отдельный». Прошел на эстраду, спел старые стихи из «Кубка». Выполнив договор, уехал. Начался подсчет записок. Маяковский выбегал на эстраду и возвращался в артистическую, посверкивая глазами. Не придавая особого значения результату, он все же увлекся игрой. Сказывался его всегдашний азарт, страсть ко всякого рода состязаниям.

— Только мне кладут и Северянину. Мне налево, ему направо.

Северянин собрал записок немного больше, чем Маяковский. Третьим был Василий Каменский.

Часть публики устроила скандал. Футуристы объявили выборы недействительными. Через несколько дней Северянин выпустил сборник, на обложке которого стоял его новый титул. А футуристы устроили вечер под лозунгом «долой всяких королей».

Никулин Лев. Годы нашей жизни. М.: Московский рабочий, 1966, с. 128—130

После выборов Маяковский довольно едко подшучивал над его «поэтическим величеством», однако мне показалось, что успех Северянина был ему неприятен. Я сказал ему, что состав публики был особый, и на эту публику гипнотически действовала манера чтения Северянина, у этой публики он имел бы успех при всех обстоятельствах.

Маяковский ответил не сразу, затем сказал, что нельзя уступать аудиторию противнику, какой бы она ни была. Вообще надо выступать даже перед враждебной аудиторией: всегда в зале найдутся два-три слушателя, по-настоящему понимающие поэзию.

— Можно было еще повоевать…

Тогда я сказал, что устраивал выборы ловкий делец, импресарио, что, как говорили, он пустил в обращение больше ярлычков, чем было продано билетов.

Маяковский явно повеселел:

— А что ж… Так он и сделал. Он возит Северянина по городам; представляете себе, афиша — «Король поэтов Игорь Северянин»!

Однако нельзя сказать, что Маяковский вообще отрицал талант Северянина. Он не выносил его «качалки грезерки» и «бензиновые ландолеты», но не отрицал целиком его поэтического дара.

Петров Михаил (Из неопубликованной книги «Донжуанский список Игоря Северянина»)

Впрочем, может быть, никакой подтасовки и не было: 9 марта Маяковский пытался сорвать выступление новоизбранного короля русских поэтов. В антракте он пытался декламировать свои стихи, но под громкий свист публики был изгнан с эстрады, о чем не без ехидства сообщила газета «Мысль» в номере за 11 марта 1918 года.

В марте вышел в свет альманах «Поэзоконцерт». На обложке альманаха был помещен портрет Игоря-Северянина с указанием его нового титула. Под обложкой альманаха помещены стихи короля поэтов, Петра Ларионова, Марии Кларк, Льва Никулина, Елизаветы Панайотти и Кирилла Халафова.

Игорь-Северянин. Заметки о Маяковском (1941):

В марте 1918 г. в аудитории Политехнического музея меня избрали «Королем поэтов». Маяковский вышел на эстраду: «Долой королей — теперь они не в моде». Мои поклонники протестовали, назревал скандал. Раздраженный, я оттолкнул всех. Маяковский сказал мне: «Не сердись, я их одернул — не тебя обидел. Не такое время, чтобы игрушками заниматься»...

www.ronl.ru

Реферат - Игорь Северянин - Отечественная литература

Твоей души очам — видений страшных клиры... Казни меня! Пытай! Замучай! Задуши! — Но ты должна принять!.. И плен, и хохот лиры — Очам твоей души!..

Сегодня это ощущение боли, поиски правды кажутся нам важнее, чем утверждение Северяниным эгофутуризма. Футуризм был только периодом, хотя и значительным, в его творчестве. Протестуя против пошлости, он удалялся на берег моря, «где ажурная пена», или в «озерзамок», или на «лунную аллею», встречал королеву «в шумном платье муаровом», слушал звуки Шопена. Называя себя «царь страны несуществующей». Северянин мог бросить вызов обществу, воспевая «ананасы в шампанском» и утверждая себя как гения. Но это было — маской. Что же в действительности двигает поэтом? О чем думал он сам?

Из меня хотели сделать торгаша, Но торгашеству противилась душа. Смыслу здравому учили с детских дней, Но в безразумность влюбился соловей. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . И общественное мненье я презрел, В предрассудки выпускал десятки стрел.

Что же было в нем истинного? О чем же думал Северянин, воспевая «мороженое из сирени», создавая причудливые новые формы? Повторяя в разных вариантах строку в «Квадрате квадратов», он изнемогает от того, что «заплутал, точно зверь, меж тревог и поэм...» Тревога о людях, о любви, о России. И даже в самом «скандальном» стихотворении «Эпилог» «упоение» победой поверхностное. Надо заметить другое, более точное самоопределение поэта: «В ненастный день взойдет, как солнце, моя вселенская душа!» Но ни читатели, ни критики не догадались, что пафос Северянина не в самопохвале, а, напротив, в веротерпимости.

Не ученик я и не учитель, Великих друг, ничтожных брат. Иду туда, где вдохновитель Моих исканий — говор хат. («Эпилог»)

Если прочитать эти строки без предубеждения, иначе поймешь намерения поэта. И тогда стихотворение, казавшееся эпатажем, бравадой, оказывается, заключает в себе и самоотрицание. Поэт ощущает себя равным миру — и не скрывает своего чувства. Ирония действительно характерна для стихов Северянина. Но она направлена не против лиц, а против явлений. Против фальши, бездушия, озлобления и невежества.

Останови мотор! Сними манто И шелк белья, бесчестья паутину, Разбей колье и, выйдя из ландо, Смой наготой муаровую тину!

Что до того, что скажет Пустота Под шляпками, цилиндрами и кэпи! Что до того! — Такая нагота Великолепней всех великолепии!

Конечно, это и сегодня звучит вызывающе. Но на упреки в пошлости сам Игорь Северянин ответил в 1918 году в стихотворении «Двусмысленная слава»:

Во мне выискивали пошлость, Из виду упустив одно: Ведь кто живописует площадь, Тот пишет кистью площадной.

Неразрешимые дилеммы Я разрешал, презрев молву. Мои двусмысленные темы — Двусмысленны по существу.

Правильнее было бы сказать, что весь поэтический мир Игоря Северянина изначально двойствен. Поэт как бы взвешивает на весах добро и зло: «И в зле — добро, и в добром — злоба». Северянин отстаивал свои взгляды яростно и искренне, что, конечно, не подтверждает его правоты. Но это объясняет его одиночество и в вымышленном мире, и в настоящем. В августе 1914 года в «Стихах в ненастный день» Северянин провозглашает: «Живи, живое восторгая! От смерти мертвое буди!» Через год, в июле 1915 года, в «Поэзе «Невтерпеж» звучат иные ноты:

Чем дальше, все хуже, хуже. Все тягостней, все больней. И к счастью тропинка уже, И ужас уже на ней...

Этот ужас еще отступает в минуты личного счастья. Но жизнь постоянно возвращает его к вопросу о добре и зле, об истине, о любви к народу. Признавая принципиальную неоднозначность мира, поэт писал: В ничем — ничто. Из ничего вдруг — что-то. И это — Бог! В самосозданьи не дал он отчета,— Кому б он мог? («Поэза истины»)

Граница между добром и злом, между правдой и неправдой, по Северянину, не только зыбка и неопределенна. Она не историческая, не социальная, не национальная. Она — личностная. Поэт отвергает классовый, или социальный, подход, для него существует один критерий — нравственность. Новые возможности открывает для него февральская революция 1917 года. Он видит в жизни «возрождение»:

Жизнь человека одного — Дороже и прекрасней мира. Биеньем сердца моего Дрожит воскреснувшая лира. («Баллада XVI»)

Речь шла уже не об одной душе — обо всей жизни. Северянин, лирик, ироник и мечтатель, раскрывается как философ. Он упрямо и настойчиво повторяет мысль о превосходстве человека над миром. Это звучит как продолжение слов Достоевского о том, что счастье невозможно построить на слезах и на крови. Но жизнь предлагала все новые варианты политической розни, ожесточенной борьбы. Под сомнение ставились ценности, признаваемые дотоле всем человечеством. В первую очередь «в загоне» оказалось, по мнению Северянина, искусство. В июле 1917 года он с горечью констатировал:

Дни розни партийной для нас безотрадны,— Дни мелких, ничтожных страстей... Мы так неуместны, мы так невпопадны Среди озверелых людей. («Поэза строгой точности»)

Мы — это, конечно же, художники. В поэзию Северянина открыто врывается политическая лексика. Но мысли поэта, наблюдающего грабежи «черни», обращены к народу: «мучительно думать о горе народа». Даже в эти тягостные дни он разделяет чернь и народ. Отсюда — надежда на успокоение, на время как на «лучшее чудо», на то, что «жизнь не умрет». Он уверен: «Минуют, пройдут времена самосуда, убийц обуздает народ». Он предсказывает и будущую трагедию, и песню, которую в конце концов «живой запоет». Подтверждение своих слов Северянин получил неожиданно скоро: в феврале 1918 года в Политехническом музее в Москве на поэтическом вечере он был избран «королем поэтов», опередив Маяковского и Бальмонта.

Я так велик и так уверен В себе, настолько убежден, Что всех прощу и каждой вере Отдам почтительный поклон. («Рескрипт короля»)

Трудно сказать, что для самого поэта важнее — уверенность в себе или признание всех вер. В конце стихотворения он провозглашает: «Я избран королем поэтов — да будет подданным светло». Вскоре Северянин уехал в Эстонию, в Эст-Тойлу, где всегда проводил весну и лето. Но немецкая оккупация Эстонии (в марте 1918-го), образование самостоятельной республики (1920) отрезали его от России. Он почти безвыездно жил в деревне со своей женой — поэтессой и переводчицей Фелиссой Круут.

Мое одиночество полно безнадежности, Не может быть выхода душе из него, Томлюсь ожиданием несбыточной нежности, Люблю подсознательно — не знаю кого. («Утомленный душой»)

Души поэта хватало и на восхищение фениксом Эстонии, и на ностальгию о России — «крылатой стране». «Эстония-сказка», «голубая голубка», «оазис в житейской тщете». Россия же — страна одновременно «священная» и «безбожная». Он любил Россию, но не меньше того любил и Эстонию. Он хотел встать вне политики. Но его не признавали эмигранты и забывали в России. В Эстонии ему жилось трудно. Но не потому, что он не имел возможности работать. Просто время мало способствовало поэзии. Но все же поэт выпустил 9 книг, много переводил эстонских поэтов, издал антологию эстонской классической поэзии и переводы эстонского поэта А. Раннита «В оконном переплете». Правительство помогло Северянину, назначило субсидию. Но писал он не об Эстонии и не о России, а о человеке, о его чувствах. Но все меньше и меньше белого света оставалось в жизни. Жизнь грубела, так что «черствеют и девьи сердца». Приходит новый век, «жестокий, сухой», рациональный. Люди» живут без стихов и не чувствуют их необходимости. Человек становится рабом, потому что художник никому не нужен.

Все друг на друга: с Севера, с Юга, Друг и подруга — все против всех!

Поиски истинной тропы, пути к себе, к прошлому растянулись на много лет. Советские люди, пришедшие в Эстонию в 1940 году, уже не знали, кто такой Игорь Северянин. Им не было дела до его мыслей. Не потому ли, задержалось возвращение в русскую культуру поэта Игоря Северянина? Задержалось и понимание его поэзии. Отечественная война застала Северянина больным. Но, неисправимый мечтатель, он еще надеется на помощь центрального правительства в эвакуации. Он рассчитывает на поддержку Жданова. Поэт так и не понял, что же происходило в России. Его телеграммы Калинину остались без ответа. 22 декабря 1941 года Северянин умер. Он умер непонятым. Многие годы спустя мы с удивлением обнаруживаем, что слишком плохо знали его. Те чувства, которые казались нам преувеличением оказались настоящими. Мы искали «маску», не подозревая о том, что ее не было. Было лицо поэта — страдающего и мыслящего. Судьба Игоря Северянина — и в России, и в эмиграции была печальной. Заграничной публике был мало интересен поэт живший своей Россией. А по России уже расползались пятна островов ГУЛАГа и казалось навсегда поглощали память о «грезах весны» XX века. Нам не было дано бросить розы в гроб поэта, но нам суждено заново осмысляя путь нашей страны соразмерить с общим движением жизни причудливое движение мысли мечты и насмешки человека, который слишком долго ждал нашего понимания

www.ronl.ru

Реферат Северянин

Реферат на тему:

План:

Введение
• 1 Начало биографии и раннее творчество
• 2 На пике популярности
• 3 В эмиграции в Эстонии (1918—1941)
• 4 Произведения
• 5 Изучение творчества
• 6 Издания
Примечания

Введение

И́горь Северя́нин (большую часть литературной деятельности автор предпочитал написание Игорь-Северянин; настоящее имя — И́горь Васи́льевич Лотарёв[1]; 4 мая (16 мая н.ст.) 1887, Санкт-Петербург — 20 декабря 1941, Таллин) — русский поэт «Серебряного века».

1. Начало биографии и раннее творчество

Родился в Петербурге в семье военного инженера Василия Петровича Лотарёва (1860—1904). По материнской линии являлся троюродным братом русской революционерки и советского государственного деятеля А. М. Коллонтай (урождённая Домонтович), а также приходился дальним родственником историку Н. М. Карамзину, поэту А. А. Фету. Первые 9 лет провёл в Петербурге. После разрыва родителей жил у тётки и дяди в их имении в Новгородской губернии (ныне Вологодская область, под Череповцом, в этом имении сейчас находится музей Игоря Северянина). Закончив четыре класса Череповецкого реального училища, в 1904 году уехал с отцом на Дальний Восток. Затем вернулся назад в Петербург, к матери.

Первые публикации появились в 1904 году (за свой счёт), в дальнейшем на протяжении девяти лет Северянин издавал тонкие брошюры со стихами, приносившие долгое время лишь скандальную известность (например, растиражированный возмущённый отзыв Льва Толстого на одно из его стихотворений в начале 1910 года). Из поэтов старшего поколения поначалу обратил внимание на молодого Северянина лишь Константин Фофанов (впоследствии его и Мирру Лохвицкую Северянин объявил учителями и предтечами эгофутуризма)

2. На пике популярности

Успех пришёл к поэту после выхода сборника «Громокипящий кубок» (1913, предисловие к которому было написано Ф. Сологубом). В течение 1913—1914 гг. Северянин выступал со многими вечерами («поэзоконцертами») в Москве и Петербурге, встречая огромную популярность у публики и сочувственные отзывы критиков разной ориентации, в том числе критиков, скептически относившихся к футуризму. Для его лирики характерна смелая для тогдашнего вкуса (до грани пародийности) эстетизация образов салона, современного города («аэропланы», «шоффэры») и игра в романтический индивидуализм и «эгоизм» [2], условные романтически-сказочные образы. Стих Северянина музыкален (во многом он продолжает традиции Бальмонта), поэт часто использует длинные строки, твёрдые формы (некоторые изобретены им самим), аллитерацию, диссонансные рифмы.

Северянин был основателем литературного движения эгофутуризма (начало 1912), однако, поссорившись с претендовавшим на главенство в движении Константином Олимповым (сыном Фофанова), осенью 1912 года покинул «академию Эго-поэзии» (о выходе из движения объявил знаменитой «поэзой», начинающейся словами «Я, гений Игорь-Северянин…»). Впоследствии ездил в турне по России в 1914 г. с кубофутуристами (Маяковским, Кручёных, Хлебниковым).

Вышедшие после «Громокипящего кубка» сборники 1914—1915 гг. («Victoria regia», «Златолира», «Ананасы в шампанском») воспринимались критикой более прохладно, чем «Кубок»: Северянин включал в них в большом количестве ранние, незрелые «поэзы», а новые тексты из этих книг во многом эксплуатировали образность «Кубка», не добавляя ничего нового. В 1915—1917 гг. Северянин поддерживал (совместные выступления, турне, сборники) ряд молодых авторов, большинство из которых никакого следа в литературе не оставили; самым заметным учеником Северянина этого периода был Георгий Шенгели, который сохранил признательность учителю и после смерти Северянина посвятил его памяти несколько стихотворений. Поэтика Северянина этого периода оказала также определённое влияние на раннее творчество таких известных поэтов, как Георгий Иванов, Вадим Шершеневич, Рюрик Ивнев, впоследствии примкнувших к другим направлениям.

Северянин был избран публикой «Королём поэтов» на выступлении в московском Политехническом музее в 1918 г.

3. В эмиграции в Эстонии (1918—1941)

Из тридцати восьми лет литературной деятельности Северянин почти двадцать четыре года прожил в Эстонии, куда переехал в 1918 г. В 1921 г женился на эстонке Фелиссе Круут (единственный его зарегистрированный брак). Ездил в дальнейшем с выступлениями во Францию и в Югославию.

Поздняя лирика Северянина во многом отходит от его стиля 1910-х годов. Самые заметные его произведения этого периода — несколько получивших большую известность стихотворений («Соловьи монастырского сада», «Классические розы»), автобиографические романы в стихах «Колокола собора чувств», «Роса оранжевого часа», «Падучая стремнина» и сборник сонетов «Медальоны» (портреты писателей, художников, композиторов, как классиков, так и современников Северянина).

Могила Игоря Северянина в Таллине.

Переводил стихотворения А. Мицкевича, П. Верлена, Ш. Бодлера, эстонских и югославских поэтов.

Ни один другой русский поэт не отразил столь широко в своих стихах природу и жизнь Эстонии, как Игорь Северянин. Он же стал крупнейшим переводчиком эстонской поэзии на русский язык. Среди эстонских поэтов, чьи произведения Северянин перевёл на русский язык, — Хенрик Виснапуу, Мария Ундер, Алексис Раннит, Фридрих Рейнхольд Крейцвальд, Фридрих Кульбарс, Лидия Койдула, Юхан Лийв, Густав Суйтс, Фридеберт Туглас, Иоганнес Барбарус и Иоганнес Семпер.

После присоединения Эстонии к Советскому Союзу в 1940 году возобновил творческую активность, пытаясь публиковаться в советской печати.

Умер в оккупированном немцами Таллине от сердечного приступа, в присутствии Валерии, младшей сестры, своей гражданской жены Веры Борисовны Коренди (девичья фамилия — Запольская, Коренди — эстонизированная фамилия её первого мужа Коренова).

Похоронен на Александро-Невском кладбище в Таллине.

Доходчивая музыкальность его стихотворений, часто при довольно необычной метрике, соседствует у Северянина с любовью к неологизмам. Смелое словотворчество Северянина создаёт его стиль. В его неологизмах есть многое от собственной иронической отчуждённости, скрывающей подлинную эмоцию автора за утрированной словесной игрой.[3]

4. Произведения

• «Зарницы мысли» (1908)
• «А сад весной благоухает!..» (с откликом И.А. Гриневской). СПБ., типография И. Флейтмана, Спб., Казанская, 45 (1909).
• «Весенний день» (1911)
• «Качалка грёзэрки» (1912)
• «Громокипящий кубок» (1913)
• «С крестом сирени» (1913)
• «Златолира» (1914)
• «Ананасы в шампанском. Поэзы» (М.: Изд-во Наши дни, 1915. — 125 с.)
• «Victoria regia» (1915)
• «Поэзоантракт» (1915)
• «Собрание поэз» (1916) (том 1, издание В. В. Пашуканиса, Москва, 1918)
• «За струнной изгородью лиры» (1918)
• «Поэзо-концерт» (1918)
• «Собрание поэз» (1918)
• «Creme de Violettes» (1919)
• «Puhajogi» (1919)
• «Вервэна» (1920)
• «Менестрель» (1921)
• «Миррэлия» (1922)
• Роман в стихах «Падучая стремнина» (1922)
• Комедия «Плимутрок» (1922)
• «Фея Eiole» (1922)
• «Соловей. Поэзы» (Берлин / Москва: Издание акц. о-ва Накануне, 1923. — 204 с.)
• «Трагедия титана» (1923)
• Автобиографический роман в стихах «Колокола собора чувств» (1925)
• «Роса оранжевого часа» (1925)
• Роман в стихах «Рояль Леандра» (1925)
• «Адриатика» (1932)
• «Медальоны» (1934)
• Рукописный поэтический сборник «Литавры солнца» (1934, не был издан)

5. Изучение творчества

На изучении творчества Игоря-Северянина специализировался рано ушедший из жизни эстонский литературовед-русист Рейн Круус, опубликовавший 25 статей об эстонском периоде творчества поэта. Главным трудом Рейна Крууса стала увидевшая свет в 1988 году в Стокгольме публикация «Игорь Северянин. Письма к Августе Барановой. 1916—1938», в работе над которой участвовал шведский литературовед Бенгт Янгфельдт.

6. Издания

• Венок поэту (Игорь-Северянин). — Таллин: Ээсти раамат, 1987.
• Северянин И. Стихотворения. — Таллин: Ээсти раамат, 1987.
• Северянин И. Стихотворения. — М.: Сов. Россия, 1988. — 464 с. (Поэтическая Россия)
• Северянин И. Сочинения. — Таллинн: Ээсти раамат, 1990.
• Северянин И. Ананасы в шампанском. — М.: Объединение "Глобус",(часть тиража - в сафьяне и коже), 1990.
• Северянин И. Соловей. Поэзы. — М.: ТОМО, 1990. - 207 с. (Репринт 1923 г.)
• Северянин И. Ананасы в шампанском. Поэзы. — М.: Книга, 1991. - 143 с. (Репринт 1915 г.)
• Северянин И. Стихотворения и поэмы (1918-1941). — М.: Современник, 1990.
• Северянин И. Тост безответный. — М.: Республика, 1999.
• Северянин И. Я избран королем поэтов. — М.: ЭКСМО-Пресс, 2000.

Примечания

1. Несчастнейшая буква счастья языку не приносит - www.gramota.ru/biblio/magazines/gramota/opinia/28_63 — Грамота.ру, 26.02.2001.
2. Маруся Климова. Идеальный поэт - topos.ru/article/740
3. Казак В. Лексикон русской литературы XX века = Lexikon der russischen Literatur ab 1917. — М.: РИК «Культура», 1996. — 492 с. — 5000 экз. — ISBN 5-8334-0019-8. — С. 368.

wreferat.baza-referat.ru

Реферат Северянин Игорь

Реферат на тему:

План:

Введение
• 1 Начало биографии и раннее творчество
• 2 На пике популярности
• 3 В эмиграции в Эстонии (1918—1941)
• 4 Произведения
• 5 Изучение творчества
• 6 Издания
Примечания

Введение

И́горь Северя́нин (большую часть литературной деятельности автор предпочитал написание Игорь-Северянин; настоящее имя — И́горь Васи́льевич Лотарёв[1]; 4 мая (16 мая н.ст.) 1887, Санкт-Петербург — 20 декабря 1941, Таллин) — русский поэт «Серебряного века».

1. Начало биографии и раннее творчество

Родился в Петербурге в семье военного инженера Василия Петровича Лотарёва (1860—1904). По материнской линии являлся троюродным братом русской революционерки и советского государственного деятеля А. М. Коллонтай (урождённая Домонтович), а также приходился дальним родственником историку Н. М. Карамзину, поэту А. А. Фету. Первые 9 лет провёл в Петербурге. После разрыва родителей жил у тётки и дяди в их имении в Новгородской губернии (ныне Вологодская область, под Череповцом, в этом имении сейчас находится музей Игоря Северянина). Закончив четыре класса Череповецкого реального училища, в 1904 году уехал с отцом на Дальний Восток. Затем вернулся назад в Петербург, к матери.

Первые публикации появились в 1904 году (за свой счёт), в дальнейшем на протяжении девяти лет Северянин издавал тонкие брошюры со стихами, приносившие долгое время лишь скандальную известность (например, растиражированный возмущённый отзыв Льва Толстого на одно из его стихотворений в начале 1910 года). Из поэтов старшего поколения поначалу обратил внимание на молодого Северянина лишь Константин Фофанов (впоследствии его и Мирру Лохвицкую Северянин объявил учителями и предтечами эгофутуризма)

2. На пике популярности

Успех пришёл к поэту после выхода сборника «Громокипящий кубок» (1913, предисловие к которому было написано Ф. Сологубом). В течение 1913—1914 гг. Северянин выступал со многими вечерами («поэзоконцертами») в Москве и Петербурге, встречая огромную популярность у публики и сочувственные отзывы критиков разной ориентации, в том числе критиков, скептически относившихся к футуризму. Для его лирики характерна смелая для тогдашнего вкуса (до грани пародийности) эстетизация образов салона, современного города («аэропланы», «шоффэры») и игра в романтический индивидуализм и «эгоизм» [2], условные романтически-сказочные образы. Стих Северянина музыкален (во многом он продолжает традиции Бальмонта), поэт часто использует длинные строки, твёрдые формы (некоторые изобретены им самим), аллитерацию, диссонансные рифмы.

Северянин был основателем литературного движения эгофутуризма (начало 1912), однако, поссорившись с претендовавшим на главенство в движении Константином Олимповым (сыном Фофанова), осенью 1912 года покинул «академию Эго-поэзии» (о выходе из движения объявил знаменитой «поэзой», начинающейся словами «Я, гений Игорь-Северянин…»). Впоследствии ездил в турне по России в 1914 г. с кубофутуристами (Маяковским, Кручёных, Хлебниковым).

Вышедшие после «Громокипящего кубка» сборники 1914—1915 гг. («Victoria regia», «Златолира», «Ананасы в шампанском») воспринимались критикой более прохладно, чем «Кубок»: Северянин включал в них в большом количестве ранние, незрелые «поэзы», а новые тексты из этих книг во многом эксплуатировали образность «Кубка», не добавляя ничего нового. В 1915—1917 гг. Северянин поддерживал (совместные выступления, турне, сборники) ряд молодых авторов, большинство из которых никакого следа в литературе не оставили; самым заметным учеником Северянина этого периода был Георгий Шенгели, который сохранил признательность учителю и после смерти Северянина посвятил его памяти несколько стихотворений. Поэтика Северянина этого периода оказала также определённое влияние на раннее творчество таких известных поэтов, как Георгий Иванов, Вадим Шершеневич, Рюрик Ивнев, впоследствии примкнувших к другим направлениям.

Северянин был избран публикой «Королём поэтов» на выступлении в московском Политехническом музее в 1918 г.

3. В эмиграции в Эстонии (1918—1941)

Из тридцати восьми лет литературной деятельности Северянин почти двадцать четыре года прожил в Эстонии, куда переехал в 1918 г. В 1921 г женился на эстонке Фелиссе Круут (единственный его зарегистрированный брак). Ездил в дальнейшем с выступлениями во Францию и в Югославию.

Поздняя лирика Северянина во многом отходит от его стиля 1910-х годов. Самые заметные его произведения этого периода — несколько получивших большую известность стихотворений («Соловьи монастырского сада», «Классические розы»), автобиографические романы в стихах «Колокола собора чувств», «Роса оранжевого часа», «Падучая стремнина» и сборник сонетов «Медальоны» (портреты писателей, художников, композиторов, как классиков, так и современников Северянина).

Могила Игоря Северянина в Таллине.

Переводил стихотворения А. Мицкевича, П. Верлена, Ш. Бодлера, эстонских и югославских поэтов.

Ни один другой русский поэт не отразил столь широко в своих стихах природу и жизнь Эстонии, как Игорь Северянин. Он же стал крупнейшим переводчиком эстонской поэзии на русский язык. Среди эстонских поэтов, чьи произведения Северянин перевёл на русский язык, — Хенрик Виснапуу, Мария Ундер, Алексис Раннит, Фридрих Рейнхольд Крейцвальд, Фридрих Кульбарс, Лидия Койдула, Юхан Лийв, Густав Суйтс, Фридеберт Туглас, Иоганнес Барбарус и Иоганнес Семпер.

После присоединения Эстонии к Советскому Союзу в 1940 году возобновил творческую активность, пытаясь публиковаться в советской печати.

Умер в оккупированном немцами Таллине от сердечного приступа, в присутствии Валерии, младшей сестры, своей гражданской жены Веры Борисовны Коренди (девичья фамилия — Запольская, Коренди — эстонизированная фамилия её первого мужа Коренова).

Похоронен на Александро-Невском кладбище в Таллине.

Доходчивая музыкальность его стихотворений, часто при довольно необычной метрике, соседствует у Северянина с любовью к неологизмам. Смелое словотворчество Северянина создаёт его стиль. В его неологизмах есть многое от собственной иронической отчуждённости, скрывающей подлинную эмоцию автора за утрированной словесной игрой.[3]

4. Произведения

• «Зарницы мысли» (1908)
• «А сад весной благоухает!..» (с откликом И.А. Гриневской). СПБ., типография И. Флейтмана, Спб., Казанская, 45 (1909).
• «Весенний день» (1911)
• «Качалка грёзэрки» (1912)
• «Громокипящий кубок» (1913)
• «С крестом сирени» (1913)
• «Златолира» (1914)
• «Ананасы в шампанском. Поэзы» (М.: Изд-во Наши дни, 1915. — 125 с.)
• «Victoria regia» (1915)
• «Поэзоантракт» (1915)
• «Собрание поэз» (1916) (том 1, издание В. В. Пашуканиса, Москва, 1918)
• «За струнной изгородью лиры» (1918)
• «Поэзо-концерт» (1918)
• «Собрание поэз» (1918)
• «Creme de Violettes» (1919)
• «Puhajogi» (1919)
• «Вервэна» (1920)
• «Менестрель» (1921)
• «Миррэлия» (1922)
• Роман в стихах «Падучая стремнина» (1922)
• Комедия «Плимутрок» (1922)
• «Фея Eiole» (1922)
• «Соловей. Поэзы» (Берлин / Москва: Издание акц. о-ва Накануне, 1923. — 204 с.)
• «Трагедия титана» (1923)
• Автобиографический роман в стихах «Колокола собора чувств» (1925)
• «Роса оранжевого часа» (1925)
• Роман в стихах «Рояль Леандра» (1925)
• «Адриатика» (1932)
• «Медальоны» (1934)
• Рукописный поэтический сборник «Литавры солнца» (1934, не был издан)

5. Изучение творчества

На изучении творчества Игоря-Северянина специализировался рано ушедший из жизни эстонский литературовед-русист Рейн Круус, опубликовавший 25 статей об эстонском периоде творчества поэта. Главным трудом Рейна Крууса стала увидевшая свет в 1988 году в Стокгольме публикация «Игорь Северянин. Письма к Августе Барановой. 1916—1938», в работе над которой участвовал шведский литературовед Бенгт Янгфельдт.

6. Издания

• Венок поэту (Игорь-Северянин). — Таллин: Ээсти раамат, 1987.
• Северянин И. Стихотворения. — Таллин: Ээсти раамат, 1987.
• Северянин И. Стихотворения. — М.: Сов. Россия, 1988. — 464 с. (Поэтическая Россия)
• Северянин И. Сочинения. — Таллинн: Ээсти раамат, 1990.
• Северянин И. Ананасы в шампанском. — М.: Объединение "Глобус",(часть тиража - в сафьяне и коже), 1990.
• Северянин И. Соловей. Поэзы. — М.: ТОМО, 1990. - 207 с. (Репринт 1923 г.)
• Северянин И. Ананасы в шампанском. Поэзы. — М.: Книга, 1991. - 143 с. (Репринт 1915 г.)
• Северянин И. Стихотворения и поэмы (1918-1941). — М.: Современник, 1990.
• Северянин И. Тост безответный. — М.: Республика, 1999.
• Северянин И. Я избран королем поэтов. — М.: ЭКСМО-Пресс, 2000.

Примечания

1. Несчастнейшая буква счастья языку не приносит - www.gramota.ru/biblio/magazines/gramota/opinia/28_63 — Грамота.ру, 26.02.2001.
2. Маруся Климова. Идеальный поэт - topos.ru/article/740
3. Казак В. Лексикон русской литературы XX века = Lexikon der russischen Literatur ab 1917. — М.: РИК «Культура», 1996. — 492 с. — 5000 экз. — ISBN 5-8334-0019-8. — С. 368.

wreferat.baza-referat.ru

Реферат: Игорь Северянин

План.

Введение.

Биография поэта сквозь призму его творчества.

Литературная деятельность Игоря Северянина.

Заключение.

Список литературы.

Введение.

   Эпохи одна от другой отличаются во времени, как страны в пространстве, и когда говорится о нашем серебряном веке, мы представляем себе, каждый по-своему, какое-то цельное, яркое, динамичное, сравнительно благополучное время со своим особенным ликом, резко отличающееся от того, что было до, и от того, что настало после. Эта эпоха длиною от силы в четверть века простирается между временем Александра III и семнадцатым годом нашего столетия.

      Никто, кроме, пожалуй, некоторых литературоведов, не говорит о понятии "серебряный век" как о научном термине. Это понятие не столько филологическое, сколько мифологическое. Так оно понималось Н. Оцупом, Н. Бердяевым, С. Маковским и другими, теми, кто впервые вводил его во всеобщий обиход. Сами участники этого расцветшего, но загубленного российского ренессанса сознавали, что живут в пору культурного и духовного возрождения.

Контраст между серебряным веком и предшествующим ему безвременьем разительный. И еще разительней этот контраст и прямо-таки враждебность между серебряным веком и тем, что наступило после него, - временем демонизации культуры и духовности. Поэтому включение в серебряный век двадцатых и тридцатых годов, как это все еще делается, - невольный или подневольный черный юмор.

Серебряный век эмигрировал – в Берлин, в Константинополь, в Прагу, в Софию, Белград, Гельсингфорс, Рим, Харбин, Париж. Но и в русской диаспоре, несмотря на полную творческую свободу, несмотря на изобилие талантов, он не мог возродиться. Ренессанс нуждается в национальной почве и в воздухе свободы. Художники-эмигранты лишились родной почвы, оставшиеся в России лишились воздуха свободы.

Если границы эпохи могут быть установлены отчетливо, то определение содержания серебряного века наталкивается на череду препятствий. Кто из современников Бальмонта, Брюсова, З. Гиппиус, Мережковского, А. Добролюбова, Сологуба, Вяч. Иванова, Блока, Белого, Волошина, М. Кузмина, И. Анненского, Гумилева, Ахматовой, Мандельштама, Ходасевича, Г. Иванова принадлежит к серебряному веку? "По-настоящему мы не знаем даже имен", - говорил Ходасевич, размышляя о границах символизма.

Экстенсивность, с проявления которой и начались новые веянья, переросла в интенсивность новой культуры вместе с ее возвращением к родной почве. "Славянофильские" интересы этого поначалу столь западнического век сказались многосторонне, но мощнее всего проявились в двух направлениях. Во- первых, в открытии русского художественного и духовного наследия недавнего прошлого и, во-вторых, в глубоком художественном интересе к своим собственным корням – к славянской древности и русской старине. Были по-новому прочтены и заново открыты писатели и поэты недавнего прошлого: Фет, Тютчев, Григорьев, Достоевский, Пушкин, Лермонтов, Гоголь, Баратынский. Возник интерес к славянской мифологии и русскому фольклору. Это проявилось и в музыке Стравинского, и в живописи Кустодиева, Билибина, Васнецова, Рериха, Нестерова.

      Мы смотрим на серебряный век как на некоторое единство, в чем-то загадочное и не объясненное до конца. Это единство предстает как освещенное солнечным сиянием творческое пространство, светлое и жизнерадостное, жаждущее красоты и самоутверждения. В нем есть утонченность, ирония, поза, но есть и проблески подлинного самопознания. Сколько света по сравнению с пасмурной погодой безвременья восьмидесятых годов, какой контраст с тем, что было до, и с тем, что настало после. И хотя мы зовем это время серебряным, а не золотым веком, может быть, именно оно было самой творческой эпохой в российской истории.

В данной работе речь пойдет об Игоре-Северянине.

Биография поэта сквозь призму его творчества.

Игорь Северянин (псевдоним Игоря Васильевича Лотарева) (1887-- 1941) родился в Петербурге, сын офицера. Учился в Череповецком реальном училище. Начал печататься в 1905 г. в провинциальных газетах. Первый его сборник стихов "Зарницы мысли" вышел в 1908 г. С 1911 г. глава эгофутуристов, выпускавших газету "Петербургский глашатай". Книги стихов Северянина: "Громокипящий кубок" (1913) выдержал за два года семь изданий), "Златолира"(1914), "Ананасы в шампанском" (1915), "Victoria Regia" (1915), "Поэзоантракт" (l915). На вечере в Политехническом музее в Москве был провозглашен публикой "Королем поэтов". Вторым был Маяковский. В марте тоге же года уехал в Эстонию и скоро оказался отрезанным от родины. В Россию больше не возвратился, хотя и тосковал по ней. Не удалось ему, несмотря на его горячее желание, вырваться на родину и в июне 1941 г., когда Эстонию захватили немецко-фашистские войска. Он скончался в Таллинне.

Северянин (Игорь Васильевич Лотарев) гордился родством с двумя знаменитыми в истории российской словесности людьми. Если его принадлежность к роду Шеншиных и, следовательно, к родству с Афанасием Фетом сомнений не вызывает, то родство с историком Николаем Карамзиным представляется либо сомнительным, либо столь отдаленным, что упоминать о нем можно лишь со ссылкой на самого поэта:

Известно ль тем, кто, вместо нарда,

Кадит мне гарный дым бревна,

Что в жилах северного барда

Струится кровь Карамзина?

И вовсе жребий мой не горек!..

Я верю, доблестный мой дед,

Что я - в поэзии историк,

Как ты в истории поэт!*

Владимир Маяковский, знавший наизусть множество стихотворений Игоря-Северянина, откликнулся на это его заявление смешной пародией:

И вовсе жребий мой не горек!

Я верю, доблестный мой дед,

Что я в поэзии - асторик,

Как ты в "Астории" - поэт.

Приятель поэта священник Сергий Положенский * вывел род Шеншиных из глубины XV века, назвав его родоначальником Самуила "Шеншу". В этом славном дворянском роду мы находим в XVIII веке майора Бориса Шеншина. Его внук Сергий Леонтьевич Шеншин имел чин коллежского асессора и служил начальником полиции Щигровского уезда Курской губернии, а его сын - Степан Сергеевич известен нам, как предводитель уездного дворянства. Он был женат на Ольге Козьминичне Дебериной. Брак был удачным. На свет появилось шестеро детей: сыновья - Иосаф (лейтенант), Николай (гусар), Михаил (в юности погиб на охоте), дочери - Александра, Елисавета и Наталия.

Богатый помещик, ротмистр Афанасий Неофитович Шеншин в бытность свою в Германии женился на вдове Шарлотте Фет (Foeth), урожденной Беккер. От брака с Шарлоттой родился Афанасий Афанасьевич - будущий поэт. До 14 лет Афанасий писался Шеншиным, но вдруг обнаружилось, что лютеранское благословение на брак в России не имело законной силы, а православное венчание родителей, произошло уже после его рождения. С этого момента он стал носить фамилию матери.

Но вернемся к Наталье Степановне Шеншиной, которая первым браком была за генерал-лейтенантом, инженером Георгием Ивановичем Домонтовичем, от которого имела умершую в молодости дочь Зою. Именно Зоя была тем звеном, которое связывало Игоря Васильевича Лотарева с родом Домонтовичей. Через родство с Зоей поэт состоял в свойстве (не кровное родство через женитьбу или замужество) сразу с несколькими известными в истории государства Российского людьми. Вот некоторые из них - братья Георгия Домонтовича: гласный Санкт-Петербургской Думы Иван Иванович Домонтович, сенатор Константин Иванович Домонтович, генерал Михаил Алексеевич Домонтович (кузен).

Сенатор Константин Домонтович был женат на Аделаиде Константиновне Муравинской, чья сестра Евгения Константиновна Муравинская* прославилась на всю Россию, как солистка Мариинского театра (колоратурное сопрано). Ее сценический псевдоним был Мравина, а роли - Манон Леско в "Манон" Ж.Массне, Джильда в "Риголетто" и Виолетта в "Травиате" Дж. Верди, Мими в "Богеме" Д.Пуччини. Одна из самых блистательных красавиц Санкт-Петербурга Евгения Мравина умерла в Крыму после тяжелой и продолжительной болезни в октябре 1914 года. Игорь-Северянин посвятил Мравиной очерк "Трагический соловей". Кстати, в записке "Родственники и " -чки"" поэт упорно именует ее Муравинской, хотя, по утверждению вдовы дирижера Евгения Мравинского А.М.Вавилиной-Мравинской, написание родовой фамилии "Мравинские" в форме "Муравинские" - явная ошибка, которую у поэта можно объяснить лишь не правильным восприятием на слух.

Аделаиде Константиновна Муравинская и сама оставила неожиданный след в творчестве Игоря-Северянина:

Мне было пять, когда в гостиной

С Аделаидой Константинной,

Которой было тридцать пять,

Я, встретясь в первый раз, влюбился...

С нее ведет начало школа

Моих бесчисленных побед

И ровно стольких женских бед...*

Дочерью кузена Михаила Алексеевича Домонтовича была Шурочка, известная нам, как Александра Михайловна Коллонтай Кузина Шурочка прославилась своими передовым взглядами на секс и на брак, принимала участие в революционном движении и была первой в мире женщиной, получившей ранг посла. В 20-е годы в среде русской эмиграции о ней ходили слухи, что своими нарядами, мехами и бриллиантами она затмевала царственных особ. Александра Михайловна остается едва ли не самой загадочной женщиной Советской России. Рассказывают, что до глубокой старости она сводила мужчин с ума. Впрочем, для нас это не имеет ровно никакого значения, потому что нам она дорога одним лишь воспоминанием о поэте, в котором тот предстает перед нами "мальчуганом с белым воротничком и не детски печальными глазами"*.

Отцовская линия представляется нам менее разветвленной, хотя и здесь встречаются имена, достойные упоминания. Василий Петрович Лотарев дослужился до звания штабс-капитана. Выйдя в отставку, он пытался заниматься коммерцией на родине, но крайне неудачно и невесть каким образом оказался в Китае. В то время в портах Дальний (Далян) и Порт-Артуре (Люйшунь) обустраивалась русская армия. Василий Петрович, очевидно, участвовал в каких-то армейских поставках, но недолго - помешала болезнь. Он скончался от чахотки в Ялте 10 июня 1904 года.

В отцовском роду были купцы, инженеры, химики и юристы. Для нас представляет интерес кузен будущего поэта Виктор Александрович Журов, сын Елисаветы Петровны Лотаревой и московского купца Александра Иродионовича Журова, выпускник юридического факультета Московского университета. Журов более известен, как баритон Витторио Андога. Предание гласит, что он даже стал режиссером в знаменитом миланском театре La Scala. Кузен был женат на одесситке Наталии Фесенко, известной нам, как оперная певица Аида Марчелла.

Из отцовского рода происходила одна из первых детских влюбленностей будущего поэта - кузина Елисавета Михайловна Лотарева (в замужестве Якульская). В июне 1899 года двенадцатилетний Игорь Лотарев без памяти влюбился в кузину Лилю, которая была на пять лет старше него. Лиля же была увлечена кузеном Виктором Журовым.:

Жемчужина утонков стиля,

В теплице взрощенный цветок,

Тебе, о лильчатая Лиля,

Восторга пламенный поток!

Твои каштановые кудри,

Твои уста, твой гибкий торс –

Напоминают мне о Лувре

Дней короля Louis Quatroz.

Твои прищуренные глазы –

... Я не хочу сказать глаза!..-

Таят на дне своем экстазы,

Присудская моя лоза. Исполнен голос твой мелодий,

В нем - смех, ирония, печаль.

Ты - точно солнце на восходе,

Узыв в болезненную даль...*

Это было написано едва ли не четверть века спустя, но как отменно хороши и до сих пор свежи "глазы, таящие на дне своем экстазы". Без всякого сомнения, Елисавета всегда производила сильное впечатление на своего кузена. Достаточно отыскать в "Громокипящем кубке" стихотворение "Эксцессерка", в котором поэт признается: "я не видел кузины в кузине и едва ли я в том виноват"* .

Игорь-Северянин не оставил нам своей биографии, но зато в поэме детства "Роса оранжевого часа" есть множество любопытных подробностей. Текст поэмы теперь доступен, что избавляет от необходимости пересказывать их, поэтому упомяну лишь те из них, которые непосредственно касаются родителей поэта.

Об отце поэт рассказывает, что происхождением он был из владимирских мещан. Детство и отрочество Василий Лотарев вместе с братом Михаилом провел в одном из немецких пансионов Ревеля. Учился в Санкт-Петербурге в Инженерном училище (Михайловский или Инженерный замок), Получив инженерную специальность - сапёр и офицерский чин, был принят на службу в I железнодорожный батальон (впоследствии полк). Отец был начитан, знал несколько языков, любил театр. Из офицерских развлечений предпочитал оргии и кутежи, имел повышенную слабость к женскому полу.

Мать, по словам поэта, до двадцати двух лет понятия не имела о том, что такое кухня. В молодости к ней сватался будущий председатель Совета министров Борис Штюрмер* , но замуж она вышла за генерал-лейтенанта Георгия Домонтовича, который был значительно старше нее. Муж принимал участие в строительстве Адмиралтейства в Петербурге и Троицкого моста через Неву. Род его, однако, к гетману Довмонту, как это полагал Игорь-Северянин, никакого отношения не имел. Знакомство вдовы генерала, Домонтовича и адъютанта Василия Лотарева произошло в кафе Горна в Майоренгофе. Их сын Игорь родился 4 мая (ст.стиль) 1887 года в Петербурге, в доме на Гороховой улице.

В творчестве Северянина нашли отражение и такие эпизоды его детства, как материнские рассказы о друзьях первого мужа. В поэме есть рассказ о том, как генерал-лейтенант Домонтович еженедельно играл в винт с четырьмя адмиралами фон Берентсом, Кроуном, Дюгамелем и Пузино. Все четыре персонажа, несомненно - реальные исторические лица. Например, имя контр-адмирала Ореста Поликарповича Пузино нередко встречается в российской морской литературе, а именем Александра Егоровича Кроуна в конце XIX века были названы два мыса: первый на полуострове Корея в Японском море, второй в Беринговом море в бухте Провидения. Что уж там Наталья Степановна запомнила из их разговоров неизвестно, да только в "Росе оранжевого часа" читаем следующее:

...Морские волки,

За картами и за вином,

Рассказывали о своем

Скитании по свету. Толки

Об их скитаньях до меня

Дошли, и жизнь воды, маня

Собой, навек меня прельстила.

Моя фантазия гостила

С тех пор нередко на морях,

И, может быть, они – предтечи

Моей любви к воде. Далече

Те дни. На мертвых якорях

Лежат четыре адмирала,

Но мысль о них не умирала

В моем мозгу десятки лет,

 вот теперь, когда их нет,

Я, вовсе их не знавший лично,

С отрадой вспоминаю их...*

В той же поэме мы видим воспоминание о странном сне. Судить о том был ли это реальный сон или художественный вымысел не берусь, но с этим сном из поэмы связано одно обстоятельство, знать о котором надобно.

...Я в детстве видел сон престранный:

Темнел провалом зал пустой,

И я в одежде златотканой

Читал на кафедре простой,

На черной бархатной подушке

В громадных блестках золотых...

Аплодисменты, точно пушки,

В потемках хлопали пустых...

И получалось впечатленье,

Что этот весь безлюдный зал

Меня приветствовал за чтенье

И неумолчно вызывал...

Я уклоняюсь от трактовки

Мной в детстве виденного сна...*

Однако были и другие сны. Один из них описан в стихотворении "Неразгаданные звуки":

В детстве слышал я ночами

Звуки странного мотива.

Инструмент, мне не известный,

Издавал их так красиво.

Кто играл? На чем? - не знаю:

Все покрыто тайной мглою;

Только помню, что те звуки

Власть имели надо мною. *

Лучше понять происхождение этих "снов" поможет отсылка к стихам, умершей в 36 лет, поэтессы Марии (Мирры) Александровны Лохвицкой*. «Она умерла в августе 1905 года, и поэт никогда не был с ней знаком лично, но он выбрал ее своей Прекрасной Дамой, ей он поклонялся, ее славил в стихах»[1]. В поэзии "Серебряного века" трудно найти более яркий пример поклонения одного поэта другому, чем поклонение Игоря-Северянина Мирре Лохвицкой. Он посвятил Лохвицкой множество стихов, и много раз использовал в своих стихах ее мотивы. Игорь-Северянин, однако, никогда не задумывался над тем, что столь любезная его сердцу Мария Александровна Лохвицкая была одержима демономанией, причем в тяжелой форме. Он просто шел за ней, повинуясь ее призыву: "За мной, утомленные гнетом сомнений! Вы, пьющие жадно от мутной волны"*.

Вернемся, однако, к стихотворению "Неразгаданные звуки" (1903), в котором 16-летний Игорь-Лотарев использовал тему таинственного музыканта:

Я боялся этих звуков,

Их таинственного свойства,

Но, когда я их не слышал,

Я был полон беспокойства.

Я любил, когда незримый

Музыкант играл ночами;

Я лежал в оцепененьи

С удивленными очами;

Я лежал в своей кроватке,

Щуря глазки и, дыханье

Затаив, ловил так жадно

Их гармонию рыданья.

Звуков больше я не слышу.

Что они мне предвещали?

Счастье ль в мире равнодушья

Или горе и печали? (...)

А любил я их, мне мнится,

Потому, что эти звуки

Мне сулили счастье в смерти,

На земле напев лишь муки.

Открыто преклоняться перед Миррой Лохвицкой поэт стал только спустя почти пять лет, хотя потом утверждал, что начало было положено в августе 1905 года сразу же после ее смерти: "Твой голос, мной невпитый, мне знаком" *; "И правдивая, и невинная, и красивая!.. Умерла она, сделав больно нам..."*. Он приносил ей на могилу цветы, клялся в любви, отмечал в ноябре день ее рождения, приходил на кладбище в мае в свой день рождения, просил у нее совета, брал ее строки в качестве эпиграфов к своим стихам. Он назвал ее именем сказочную страну - Миррэлию, которая по некоторым признакам все же находилась в земных пределах: в окрестностях имения Бельское под Лугой. Сам Игорь-Северянин не страдал демономанией, да и в литературной некрофилии замечен не был, хотя легко мог написать: "Она меня так баловала, следя из-за гроба за мной"*. Он мог даже попросить у нее помощи в житейских делах:

Все так жалко, так ничтожно...

День угрозней дня...

Дорогая, если можно,

Поддержи меня.*

Но несмотря на обилие стихов, посвященных Мирре Лохвицкой поэт не оставил нам точного указания конкретных причин своего молитвенного отношения к ней: "Лишь поэту она дорога, лишь поэту сияет звездой!"* Возможно, кое-что объясняет помянутая выше Прекрасная Дама, которая совсем не обязательно должна быть и в жизни наделена реальными талантами и неземной красотой. Но случай поклонения Мирре Лохвицкой как-то не вмещается в стандартные прекраснодамские габариты:

Я Лохвицкую ставлю выше всех:

И Байрона, и Пушкина, и Данта.

Я сам блещу в лучах ее таланта,

Победно обезгрешившего Грех.*

Литературная деятельность Игоря-Северянина.

Прежде чем говорить о творчестве поэта необходимо поговорить о его необычном литературном псевдониме. Форма литературного псевдонима, избранного Игорем Лотаревым, даже для богатой на всяческие изыски русской литературы кажется довольно необычной. Я всегда придерживаюсь правила писать его через дефис, не разделяя наподобие имени и фамилии по той простой причине, что так придумал он сам. Дико читать литературоведческие статьи и публицистику, в которой поэта именуют Игорем Васильевичем Северяниным.

Дореволюционная критика и журналистика вкупе с издателями никак не могла смириться с дефисом в псевдониме и упорно воспроизводила псевдоним в виде имени и фамилии. «Первые 15 брошюр и два отдельных стихотворения, изданные поэтом за свой счет, подписаны его гражданским именем - Игорь Лотарев»[2]. Еще 20 небольших сборников стихотворений вышли уже под псевдонимом "Игорь-Северянин". Первый крупный издатель стихотворений Игоря Лотарева Сергей Кречетов - "Гриф"* категорически воспротивился написанию псевдонима через дефис. "Громокипящий кубок", "Златолира" в издании Грифа, а также последовавшие за ними сборники "Ананасы в шампанском" и "Victoria Regia" в издательстве "Наши дни" вышли в свет без дефиса. Не счел возможным воспроизвести дефис известный издатель Викентий Пашуканис*, выпустивший в свет собрание сочинений поэта. Тем не менее, в пашуканисовском "Громокипящем кубке" был помещен фотопортрет автора с воспроизведенным автографом "Игорь-Северянин".

В изданиях эстонского времени наблюдается разнобой. Так, в ранних эстонских изданиях "Creme des Violettes", "Вервэна", "Роса оранжевого часа", "Колокола собора чувств" псевдоним воспроизведен в авторском написании, а в берлинских изданиях того же периода и в поздних эстонских изданиях дефис в нем снова пропадает.

Рукопись неизданного сборника "Лирика" со стихами 1918-1928 годов - псевдоним на обложке выписан с дефисом. Та же картина в рукописях "Настройка лиры", "Литавры солнца", "Медальоны". Предисловия к обеим книгам Раннита подписаны псевдонимом "Игорь-Северянин". Все известные автографы поэта, за исключением того, на который ссылается В.Илляшевич*, содержат дефис в написании псевдонима. На книгах подаренных жене* и в письмах к ней, в письмах к Георгию Шенгели*, в письмах к Ирине Борман* можно видеть сокращенную форму псевдонима "Игорь. -" Теперь я открываю два наиважнейших документа - два завещания, одно из которых датировано 9 марта 1940 года, а другое 20 октября того же года. В обоих документах мы находим подпись в виде полного псевдонима с присовокуплением гражданского имени поэта: "Игорь-Северянин. (Лотарев)". Таков "поздний Северянин без дефиса".

Он стал основателем эгофутуризма, в добавление к просто футуризму, провозгласив культ индивидуализма, возвышающегося над безликой толпой обывателей. Но это приятно щекотало самолюбие самих обывателей. С футуризмом Маяковского Северянина объединяли эпатирующее озорство, презрение к милитаристскому патриотизму и издевка над затхлым искусственным мирком смертельно скучных классицистов. Однако буржуазия, которую Северянин дразнил и издевательски подкалывал насмешками, стала его главной обожательницей. На вечере поэзии в Политехническом музее Северянин был избран Королем поэтов, несмотря на присутствие Блока и Маяковского. Северянин наслаждался, вводя в поэзию такие, новые тогда, слова, как "синема", "авто", и наизобретал кучу салонно-технических неологизмов. Его причудливая высокопарность иногда походила на самопародию. Называть себя гением он никогда не стеснялся, но в быту был очень прост. Юный Антокольский был потрясен, когда Северянин в его присутствии заказал в ресторане никакие не "ананасы в шампанском", не "мороженое из сирени", а штоф водки и соленый огурец. При всей его "грезэрности" Северянин явление очень русское, провинциально-театральное. Но зато у него есть одно качество настоящего поэта - стихи его никогда ни с кем не спутаешь. Когда Северянин эмигрировал, литераторы-эмигранты, не столь известные, как он, с наслаждением отомстили ему за его славу своим высокомерием, барским пренебрежением, которого у самого Северянина никогда не было. Вычеркнутый из списка "настоящих поэтов", Северянин оказался в полном одиночестве в Эстонии, и после ее аннексии написал оду, приветствующую в стиле его ранних неологизмов "шестнадцатиреспубличный Союз". Это было не политическое стихотворение, а скорее ностальгическое. Северянин перед смертью был счастлив, получив письмо своих почитателей откуда-то с Алтая. Он и не подозревал, что его имя в сталинском СССР обросло легендами, а его стихи переписывали от руки. Но он предугадал это в своем горьком парафразе Мятлева: "Как хороши, как свежи будут розы моей страной мне брошенные в гроб!" Кокетливый талант, в каком-то смысле искусственный. Но его кокетливость неотразимо обаятельная, а его искусственность самая что ни на есть естественная. По известному выражению, многие трагедии кончаются фарсом. В случае с Северяниным фарс превратился в трагедию.

Переходя непосредственно к анализу творчества эгофутуриста, необходимо отметить , что излюбленными стихотворными формами Игоря-Северянина были сонет и рондо, хотя он выдумал и такие формы, какие искусству стихосложения были неведомы до него: миньонет, дизэль, кэнзель, секста, рондолет, перекат, перелив, переплеск, квинтина, квадрат квадратов.

Он часто называл свои поэзы по названиям музыкальных жанров и форм: "Увертюра", "Рондо", "Интермеццо", "Соната", "Интродукция", "Прелюдия", "Баллада", "Фантазия", "Романс", "Импровизация", "Лейтмотив", "Канон", "Дифирамб", "Гимн", "Элегия", "Симфония", "Дуэт душ", "Квартет"[3]. У Константина Фофанова есть несколько ноктюрнов, но у Игоря-Северянина их больше - 9 штук в пяти первых сборниках стихов. Излюбленная поэтом музыкальная форма - песня: "Песня", "Chanson russe", "Chanson coquette", "Шансонетка горничной", "Бриндизи" (итальянская застольная песня), "Эпиталама" (свадебная песня), "Серенада". Есть и колыбельные песни - "Berceus сирени", "Малиновый berceus", "Berceus томления". Игорь-Северянин отдал дань танцу: "Шампанский полонез", "Хабанера", "Кадрильон" (от кадриль - парный танец), "Вальс", "Пляска мая", "Фокстротт". Кстати сказать, фокстрот он не любил и называл его вертикальной кроватью. В названиях стихотворений встречаются аккорд, октава, лейтмотив, мотив и мелодия.

Бокал прощенья

Шампанским пенясь, вдохновенье

Вливалось в строфы - мой бокал.

За все грехи земли – прощенье

Из сердца я в него вливал.

Я передумал, - и в осколки

Бокал прощенья превращен:

Вам, люди-звери, люди-волки,

Достойно отдан мною он!.. *

Таллинн. Январь-март 2003

Тридцать лет между литературным дебютом (1905) и эмиграцией (1918) были для Северянина годами бури и натиска. До выхода "Громокипящего кубка" (1913) - первой книги - И. Северянин издал 35 брошюр со стихами, создал "академию эгопоэзии" и литературное направление эгофутуризм, выступал с многочисленными "поэзоконцертами" во всех уголках Российской империи, вызывал намешки и брань критики и восторги переполненных аудиторий. Самореклама, поза, тривиальность, завуалированная иронией, - ни эти, ни другие качества не могли, однако, повлиять на суждения серьезной критики. В.Брюсов видел в И. Северянине "истинного поэта, глубоко переживающего жизнь". Гумилев, скептически относившийся к эгофутуристическому новаторству, признавал: "Из всех дерзающих... интереснее всех, пожалуй, Игорь Северянин: он больше всех дерзает"[4].

С начала 1918 г. поэт поселился в тихой эстонской деревне Тойла. Начиная с 1921 г. он возобновил свои "поэзоконцерты", выступал с чтением стихов в Эстонии, Латвии, Литве, Польше, Югославии, Болгарии, Румынии, Германии, Франции, Финляндии. В общей сложности он появлялся перед аудиторией даже больше, чем в пору своего "громокипящего" успеха в России. Сколько- нибуль существенных средств "поэзоконцерты" не приносили. В одном из его писем эмигрантской поры читаем : "Все, что я зарабатываю, идет на погашение долга. Мы буквально ничего себе не позволяем..." Поездки, впрочем, были эпизодическими. "Итак, сижу в глуши, совершенно отрешась от "культурных" соблазнов, среди природы и любви", - писал Северянин о своей повседневности.

Не раз повторялся миф об устраненности И. Северянина от эмиграции. Но его многочисленные выступления перед эмигрантской аудиторией свидетельствуют о противном. В эмиграции поэт работает без устали. Его стихи печатаются во многих русских газетах - в Харбине, Париже, Таллине, Риге, Ковно, Берлине.В эмиграции вышло более 20 его книг, считая и сборники переводов. Значительное число стихотворений до сих пор не опубликовано.

Заключение.

Игорь-Северянин... Истинный поэт и глава петербургских эго-футуристов. Сам по себе Северянин был действительно выдающимся талантом. Он - единственный из всех футуристов, о ком восторженно отзывался Валерий Брюсов: "Не думаю, чтобы надобно было доказывать, что Игорь-Северянин - истинный поэт. Это почувствует каждый, способный понимать поэзию, кто прочтет "Громокипящий кубок". Помимо Брюсова, об истинности и серьезности поэтического дарования Северянина в разное время говорили и писали А. Блок, Ф. Сологуб, О. Мандельштам, М. Горький, Вл. Маяковский, А. Толстой, Вс. Рождественский и многие другие.

Игорь-Северянин первым из русских поэтов использовал слово "футуризм", вернее "эго-футуризм", выпустив в 1911 году сборник "Пролог. Эго-футуризм".

В 1912 году он и К. Олимпов выпускают листовку-манифест "Скрижали Академии эго-поэзии (Вселенский футуризм)". В этом же году он со своей группой - "Ассоциацией эго-футуристов", в которую входили: К. Олимпов, И. Игнатьев, В. Гнедов и другие, опубликовал в газете "Дачница" несколько статей. В этих статьях "Ассоциация", образованная еще в 1911 году, объявила себя футуристами. Два положения в этих статьях раскрывали основы программы эго-футуристов. Первое - истинно футуристическое расширение границ языка, так как "существующими в нашем богатом языке словами они [футуристы] не могли бы передать всех обуревающих их головы идей, впечатлений и понятий". Второе положение - принятие треугольника в качестве своего символа, так как он "является эмблемою посредника между нашими "Ego" [Я] и Вечностью".

По мнению Валерия Брюсова, который, правда, весьма пренебрежительно относился к футуристам, как ни старался смотреть на них непредвзято, успехи эти были более чем сомнительны. По его мнению, рядовые эго-футуристы вовсе не создали ничего стоящего, тем более нового, все их творчество - лишь перепевы того же Игоря Северянина и прочих. К сожалению, творчество этих поэтов практически не сохранилось до наших дней, о них, собственно, и известно лишь потому, что среди них был Игорь-Северянин.

Как бы то ни было, об Игоре-Северянине стоит сказать вне зависимости от его вклада в футуризм. Это был выдающийся поэт, вспыхнувший ярчайшей звездой на сияющем небосклоне Серебряного века. Звезда, которая вспыхнула и угасла, поскольку, как писал в 1922 году все тот же Брюсов, "Северянин чрезвычайно быстро "исписался". Ну так что же? Вечная память поэту, да останутся с нами его творения.

Список литературы.

Пинаев С.М. Над бездонным провалом в вечность...Русская поэзия Серебряного века. М.: Уникум-Центр, Поматур, 2001

Информация сайта http://severyanin.narod.ru/

М.Петров. Бокал прощенья.//http://www.hot.ee/interjer/bocal/bocal-0.html

www.referatmix.ru

Реферат на тему Игорь Северянин поэт серебряного века

на тему: «Игорь Северянин – поэт серебряного века»

bukvasha.ru

Реферат - Игорь Северянин - Литература : зарубежная

План.

Введение.

Биография поэта сквозь призму его творчества.

Литературная деятельность Игоря Северянина.

Заключение.

Список литературы.

Введение.

Эпохи одна от другой отличаются во времени, как страны в пространстве, и когда говорится о нашем серебряном веке, мы представляем себе, каждый по-своему, какое-то цельное, яркое, динамичное, сравнительно благополучное время со своим особенным ликом, резко отличающееся от того, что было до, и от того, что настало после. Эта эпоха длиною от силы в четверть века простирается между временем Александра III и семнадцатым годом нашего столетия.

Никто, кроме, пожалуй, некоторых литературоведов, не говорит о понятии «серебряный век» как о научном термине. Это понятие не столько филологическое, сколько мифологическое. Так оно понималось Н. Оцупом, Н. Бердяевым, С. Маковским и другими, теми, кто впервые вводил его во всеобщий обиход. Сами участники этого расцветшего, но загубленного российского ренессанса сознавали, что живут в пору культурного и духовного возрождения.

Контраст между серебряным веком и предшествующим ему безвременьем разительный. И еще разительней этот контраст и прямо-таки враждебность между серебряным веком и тем, что наступило после него, — временем демонизации культуры и духовности. Поэтому включение в серебряный век двадцатых и тридцатых годов, как это все еще делается, — невольный или подневольный черный юмор.

Серебряный век эмигрировал – в Берлин, в Константинополь, в Прагу, в Софию, Белград, Гельсингфорс, Рим, Харбин, Париж. Но и в русской диаспоре, несмотря на полную творческую свободу, несмотря на изобилие талантов, он не мог возродиться. Ренессанс нуждается в национальной почве и в воздухе свободы. Художники-эмигранты лишились родной почвы, оставшиеся в России лишились воздуха свободы.

Если границы эпохи могут быть установлены отчетливо, то определение содержания серебряного века наталкивается на череду препятствий. Кто из современников Бальмонта, Брюсова, З. Гиппиус, Мережковского, А. Добролюбова, Сологуба, Вяч. Иванова, Блока, Белого, Волошина, М. Кузмина, И. Анненского, Гумилева, Ахматовой, Мандельштама, Ходасевича, Г. Иванова принадлежит к серебряному веку? «По-настоящему мы не знаем даже имен», — говорил Ходасевич, размышляя о границах символизма.

Экстенсивность, с проявления которой и начались новые веянья, переросла в интенсивность новой культуры вместе с ее возвращением к родной почве. «Славянофильские» интересы этого поначалу столь западнического век сказались многосторонне, но мощнее всего проявились в двух направлениях. Во- первых, в открытии русского художественного и духовного наследия недавнего прошлого и, во-вторых, в глубоком художественном интересе к своим собственным корням – к славянской древности и русской старине. Были по-новому прочтены и заново открыты писатели и поэты недавнего прошлого: Фет, Тютчев, Григорьев, Достоевский, Пушкин, Лермонтов, Гоголь, Баратынский. Возник интерес к славянской мифологии и русскому фольклору. Это проявилось и в музыке Стравинского, и в живописи Кустодиева, Билибина, Васнецова, Рериха, Нестерова.

Мы смотрим на серебряный век как на некоторое единство, в чем-то загадочное и не объясненное до конца. Это единство предстает как освещенное солнечным сиянием творческое пространство, светлое и жизнерадостное, жаждущее красоты и самоутверждения. В нем есть утонченность, ирония, поза, но есть и проблески подлинного самопознания. Сколько света по сравнению с пасмурной погодой безвременья восьмидесятых годов, какой контраст с тем, что было до, и с тем, что настало после. И хотя мы зовем это время серебряным, а не золотым веком, может быть, именно оно было самой творческой эпохой в российской истории.

В данной работе речь пойдет об Игоре-Северянине.

Биография поэта сквозь призму его творчества.

Игорь Северянин (псевдоним Игоря Васильевича Лотарева) (1887-- 1941) родился в Петербурге, сын офицера. Учился в Череповецком реальном училище. Начал печататься в 1905 г. в провинциальных газетах. Первый его сборник стихов «Зарницы мысли» вышел в 1908 г. С 1911 г. глава эгофутуристов, выпускавших газету «Петербургский глашатай». Книги стихов Северянина: «Громокипящий кубок» (1913) выдержал за два года семь изданий), «Златолира»(1914), «Ананасы в шампанском» (1915), «Victoria Regia» (1915), «Поэзоантракт» (l915). На вечере в Политехническом музее в Москве был провозглашен публикой «Королем поэтов». Вторым был Маяковский. В марте тоге же года уехал в Эстонию и скоро оказался отрезанным от родины. В Россию больше не возвратился, хотя и тосковал по ней. Не удалось ему, несмотря на его горячее желание, вырваться на родину и в июне 1941 г., когда Эстонию захватили немецко-фашистские войска. Он скончался в Таллинне.

Северянин (Игорь Васильевич Лотарев) гордился родством с двумя знаменитыми в истории российской словесности людьми. Если его принадлежность к роду Шеншиных и, следовательно, к родству с Афанасием Фетом сомнений не вызывает, то родство с историком Николаем Карамзиным представляется либо сомнительным, либо столь отдаленным, что упоминать о нем можно лишь со ссылкой на самого поэта:

Известно ль тем, кто, вместо нарда,

Кадит мне гарный дым бревна,

Что в жилах северного барда

Струится кровь Карамзина?

И вовсе жребий мой не горек!..

Я верю, доблестный мой дед,

Что я — в поэзии историк,

Как ты в истории поэт!*

Владимир Маяковский, знавший наизусть множество стихотворений Игоря-Северянина, откликнулся на это его заявление смешной пародией:

И вовсе жребий мой не горек!

Я верю, доблестный мой дед,

Что я в поэзии — асторик,

Как ты в «Астории» — поэт.

Приятель поэта священник Сергий Положенский * вывел род Шеншиных из глубины XV века, назвав его родоначальником Самуила «Шеншу». В этом славном дворянском роду мы находим в XVIII веке майора Бориса Шеншина. Его внук Сергий Леонтьевич Шеншин имел чин коллежского асессора и служил начальником полиции Щигровского уезда Курской губернии, а его сын — Степан Сергеевич известен нам, как предводитель уездного дворянства. Он был женат на Ольге Козьминичне Дебериной. Брак был удачным. На свет появилось шестеро детей: сыновья — Иосаф (лейтенант), Николай (гусар), Михаил (в юности погиб на охоте), дочери — Александра, Елисавета и Наталия.

Богатый помещик, ротмистр Афанасий Неофитович Шеншин в бытность свою в Германии женился на вдове Шарлотте Фет (Foeth), урожденной Беккер. От брака с Шарлоттой родился Афанасий Афанасьевич — будущий поэт. До 14 лет Афанасий писался Шеншиным, но вдруг обнаружилось, что лютеранское благословение на брак в России не имело законной силы, а православное венчание родителей, произошло уже после его рождения. С этого момента он стал носить фамилию матери.

Но вернемся к Наталье Степановне Шеншиной, которая первым браком была за генерал-лейтенантом, инженером Георгием Ивановичем Домонтовичем, от которого имела умершую в молодости дочь Зою. Именно Зоя была тем звеном, которое связывало Игоря Васильевича Лотарева с родом Домонтовичей. Через родство с Зоей поэт состоял в свойстве (не кровное родство через женитьбу или замужество) сразу с несколькими известными в истории государства Российского людьми. Вот некоторые из них — братья Георгия Домонтовича: гласный Санкт-Петербургской Думы Иван Иванович Домонтович, сенатор Константин Иванович Домонтович, генерал Михаил Алексеевич Домонтович (кузен).

Сенатор Константин Домонтович был женат на Аделаиде Константиновне Муравинской, чья сестра Евгения Константиновна Муравинская* прославилась на всю Россию, как солистка Мариинского театра (колоратурное сопрано). Ее сценический псевдоним был Мравина, а роли — Манон Леско в «Манон» Ж.Массне, Джильда в «Риголетто» и Виолетта в «Травиате» Дж. Верди, Мими в «Богеме» Д.Пуччини. Одна из самых блистательных красавиц Санкт-Петербурга Евгения Мравина умерла в Крыму после тяжелой и продолжительной болезни в октябре 1914 года. Игорь-Северянин посвятил Мравиной очерк «Трагический соловей». Кстати, в записке «Родственники и » -чки"" поэт упорно именует ее Муравинской, хотя, по утверждению вдовы дирижера Евгения Мравинского А.М.Вавилиной-Мравинской, написание родовой фамилии «Мравинские» в форме «Муравинские» — явная ошибка, которую у поэта можно объяснить лишь не правильным восприятием на слух.

Аделаиде Константиновна Муравинская и сама оставила неожиданный след в творчестве Игоря-Северянина:

Мне было пять, когда в гостиной

С Аделаидой Константинной,

Которой было тридцать пять,

Я, встретясь в первый раз, влюбился…

С нее ведет начало школа

Моих бесчисленных побед

И ровно стольких женских бед...*

Дочерью кузена Михаила Алексеевича Домонтовича была Шурочка, известная нам, как Александра Михайловна Коллонтай Кузина Шурочка прославилась своими передовым взглядами на секс и на брак, принимала участие в революционном движении и была первой в мире женщиной, получившей ранг посла. В 20-е годы в среде русской эмиграции о ней ходили слухи, что своими нарядами, мехами и бриллиантами она затмевала царственных особ. Александра Михайловна остается едва ли не самой загадочной женщиной Советской России. Рассказывают, что до глубокой старости она сводила мужчин с ума. Впрочем, для нас это не имеет ровно никакого значения, потому что нам она дорога одним лишь воспоминанием о поэте, в котором тот предстает перед нами «мальчуганом с белым воротничком и не детски печальными глазами»*.

Отцовская линия представляется нам менее разветвленной, хотя и здесь встречаются имена, достойные упоминания. Василий Петрович Лотарев дослужился до звания штабс-капитана. Выйдя в отставку, он пытался заниматься коммерцией на родине, но крайне неудачно и невесть каким образом оказался в Китае. В то время в портах Дальний (Далян) и Порт-Артуре (Люйшунь) обустраивалась русская армия. Василий Петрович, очевидно, участвовал в каких-то армейских поставках, но недолго — помешала болезнь. Он скончался от чахотки в Ялте 10 июня 1904 года.

В отцовском роду были купцы, инженеры, химики и юристы. Для нас представляет интерес кузен будущего поэта Виктор Александрович Журов, сын Елисаветы Петровны Лотаревой и московского купца Александра Иродионовича Журова, выпускник юридического факультета Московского университета. Журов более известен, как баритон Витторио Андога. Предание гласит, что он даже стал режиссером в знаменитом миланском театре La Scala. Кузен был женат на одесситке Наталии Фесенко, известной нам, как оперная певица Аида Марчелла.

Из отцовского рода происходила одна из первых детских влюбленностей будущего поэта — кузина Елисавета Михайловна Лотарева (в замужестве Якульская). В июне 1899 года двенадцатилетний Игорь Лотарев без памяти влюбился в кузину Лилю, которая была на пять лет старше него. Лиля же была увлечена кузеном Виктором Журовым.:

Жемчужина утонков стиля,

В теплице взрощенный цветок,

Тебе, о лильчатая Лиля,

Восторга пламенный поток!

Твои каштановые кудри,

Твои уста, твой гибкий торс –

Напоминают мне о Лувре

Дней короля Louis Quatroz.

Твои прищуренные глазы –

… Я не хочу сказать глаза!..-

Таят на дне своем экстазы,

Присудская моя лоза. Исполнен голос твой мелодий,

В нем — смех, ирония, печаль.

Ты — точно солнце на восходе,

Узыв в болезненную даль...*

Это было написано едва ли не четверть века спустя, но как отменно хороши и до сих пор свежи «глазы, таящие на дне своем экстазы». Без всякого сомнения, Елисавета всегда производила сильное впечатление на своего кузена. Достаточно отыскать в «Громокипящем кубке» стихотворение «Эксцессерка», в котором поэт признается: «я не видел кузины в кузине и едва ли я в том виноват»*.

Игорь-Северянин не оставил нам своей биографии, но зато в поэме детства «Роса оранжевого часа» есть множество любопытных подробностей. Текст поэмы теперь доступен, что избавляет от необходимости пересказывать их, поэтому упомяну лишь те из них, которые непосредственно касаются родителей поэта.

Об отце поэт рассказывает, что происхождением он был из владимирских мещан. Детство и отрочество Василий Лотарев вместе с братом Михаилом провел в одном из немецких пансионов Ревеля. Учился в Санкт-Петербурге в Инженерном училище (Михайловский или Инженерный замок), Получив инженерную специальность — сапёр и офицерский чин, был принят на службу в I железнодорожный батальон (впоследствии полк). Отец был начитан, знал несколько языков, любил театр. Из офицерских развлечений предпочитал оргии и кутежи, имел повышенную слабость к женскому полу.

Мать, по словам поэта, до двадцати двух лет понятия не имела о том, что такое кухня. В молодости к ней сватался будущий председатель Совета министров Борис Штюрмер*, но замуж она вышла за генерал-лейтенанта Георгия Домонтовича, который был значительно старше нее. Муж принимал участие в строительстве Адмиралтейства в Петербурге и Троицкого моста через Неву. Род его, однако, к гетману Довмонту, как это полагал Игорь-Северянин, никакого отношения не имел. Знакомство вдовы генерала, Домонтовича и адъютанта Василия Лотарева произошло в кафе Горна в Майоренгофе. Их сын Игорь родился 4 мая (ст.стиль) 1887 года в Петербурге, в доме на Гороховой улице.

В творчестве Северянина нашли отражение и такие эпизоды его детства, как материнские рассказы о друзьях первого мужа. В поэме есть рассказ о том, как генерал-лейтенант Домонтович еженедельно играл в винт с четырьмя адмиралами фон Берентсом, Кроуном, Дюгамелем и Пузино. Все четыре персонажа, несомненно — реальные исторические лица. Например, имя контр-адмирала Ореста Поликарповича Пузино нередко встречается в российской морской литературе, а именем Александра Егоровича Кроуна в конце XIX века были названы два мыса: первый на полуострове Корея в Японском море, второй в Беринговом море в бухте Провидения. Что уж там Наталья Степановна запомнила из их разговоров неизвестно, да только в «Росе оранжевого часа» читаем следующее:

… Морские волки,

За картами и за вином,

Рассказывали о своем

Скитании по свету. Толки

Об их скитаньях до меня

Дошли, и жизнь воды, маня

Собой, навек меня прельстила.

Моя фантазия гостила

С тех пор нередко на морях,

И, может быть, они – предтечи

Моей любви к воде. Далече

Те дни. На мертвых якорях

Лежат четыре адмирала,

Но мысль о них не умирала

В моем мозгу десятки лет,

вот теперь, когда их нет,

Я, вовсе их не знавший лично,

С отрадой вспоминаю их...*

В той же поэме мы видим воспоминание о странном сне. Судить о том был ли это реальный сон или художественный вымысел не берусь, но с этим сном из поэмы связано одно обстоятельство, знать о котором надобно.

… Я в детстве видел сон престранный:

Темнел провалом зал пустой,

И я в одежде златотканой

Читал на кафедре простой,

На черной бархатной подушке

В громадных блестках золотых...

Аплодисменты, точно пушки,

В потемках хлопали пустых...

И получалось впечатленье,

Что этот весь безлюдный зал

Меня приветствовал за чтенье

И неумолчно вызывал...

Я уклоняюсь от трактовки

Мной в детстве виденного сна...*

Однако были и другие сны. Один из них описан в стихотворении «Неразгаданные звуки»:

В детстве слышал я ночами

Звуки странного мотива.

Инструмент, мне не известный,

Издавал их так красиво.

Кто играл? На чем? — не знаю:

Все покрыто тайной мглою;

Только помню, что те звуки

Власть имели надо мною. *

Лучше понять происхождение этих «снов» поможет отсылка к стихам, умершей в 36 лет, поэтессы Марии (Мирры) Александровны Лохвицкой*. «Она умерла в августе 1905 года, и поэт никогда не был с ней знаком лично, но он выбрал ее своей Прекрасной Дамой, ей он поклонялся, ее славил в стихах»[1]. В поэзии «Серебряного века» трудно найти более яркий пример поклонения одного поэта другому, чем поклонение Игоря-Северянина Мирре Лохвицкой. Он посвятил Лохвицкой множество стихов, и много раз использовал в своих стихах ее мотивы. Игорь-Северянин, однако, никогда не задумывался над тем, что столь любезная его сердцу Мария Александровна Лохвицкая была одержима демономанией, причем в тяжелой форме. Он просто шел за ней, повинуясь ее призыву: «За мной, утомленные гнетом сомнений! Вы, пьющие жадно от мутной волны»*.

Вернемся, однако, к стихотворению «Неразгаданные звуки» (1903), в котором 16-летний Игорь-Лотарев использовал тему таинственного музыканта:

Я боялся этих звуков,

Их таинственного свойства,

Но, когда я их не слышал,

Я был полон беспокойства.

Я любил, когда незримый

Музыкант играл ночами;

Я лежал в оцепененьи

С удивленными очами;

Я лежал в своей кроватке,

Щуря глазки и, дыханье

Затаив, ловил так жадно

Их гармонию рыданья.

Звуков больше я не слышу.

Что они мне предвещали?

Счастье ль в мире равнодушья

Или горе и печали? (...)

А любил я их, мне мнится,

Потому, что эти звуки

Мне сулили счастье в смерти,

На земле напев лишь муки.

Открыто преклоняться перед Миррой Лохвицкой поэт стал только спустя почти пять лет, хотя потом утверждал, что начало было положено в августе 1905 года сразу же после ее смерти: «Твой голос, мной невпитый, мне знаком» *; «И правдивая, и невинная, и красивая!.. Умерла она, сделав больно нам...»*. Он приносил ей на могилу цветы, клялся в любви, отмечал в ноябре день ее рождения, приходил на кладбище в мае в свой день рождения, просил у нее совета, брал ее строки в качестве эпиграфов к своим стихам. Он назвал ее именем сказочную страну — Миррэлию, которая по некоторым признакам все же находилась в земных пределах: в окрестностях имения Бельское под Лугой. Сам Игорь-Северянин не страдал демономанией, да и в литературной некрофилии замечен не был, хотя легко мог написать: «Она меня так баловала, следя из-за гроба за мной»*. Он мог даже попросить у нее помощи в житейских делах:

Все так жалко, так ничтожно...

День угрозней дня...

Дорогая, если можно,

Поддержи меня.*

Но несмотря на обилие стихов, посвященных Мирре Лохвицкой поэт не оставил нам точного указания конкретных причин своего молитвенного отношения к ней: «Лишь поэту она дорога, лишь поэту сияет звездой!»* Возможно, кое-что объясняет помянутая выше Прекрасная Дама, которая совсем не обязательно должна быть и в жизни наделена реальными талантами и неземной красотой. Но случай поклонения Мирре Лохвицкой как-то не вмещается в стандартные прекраснодамские габариты:

Я Лохвицкую ставлю выше всех:

И Байрона, и Пушкина, и Данта.

Я сам блещу в лучах ее таланта,

Победно обезгрешившего Грех.*

Литературная деятельность Игоря-Северянина.

Прежде чем говорить о творчестве поэта необходимо поговорить о его необычном литературном псевдониме. Форма литературного псевдонима, избранного Игорем Лотаревым, даже для богатой на всяческие изыски русской литературы кажется довольно необычной. Я всегда придерживаюсь правила писать его через дефис, не разделяя наподобие имени и фамилии по той простой причине, что так придумал он сам. Дико читать литературоведческие статьи и публицистику, в которой поэта именуют Игорем Васильевичем Северяниным.

Дореволюционная критика и журналистика вкупе с издателями никак не могла смириться с дефисом в псевдониме и упорно воспроизводила псевдоним в виде имени и фамилии. «Первые 15 брошюр и два отдельных стихотворения, изданные поэтом за свой счет, подписаны его гражданским именем — Игорь Лотарев»[2]. Еще 20 небольших сборников стихотворений вышли уже под псевдонимом «Игорь-Северянин». Первый крупный издатель стихотворений Игоря Лотарева Сергей Кречетов — «Гриф»* категорически воспротивился написанию псевдонима через дефис. «Громокипящий кубок», «Златолира» в издании Грифа, а также последовавшие за ними сборники «Ананасы в шампанском» и «Victoria Regia» в издательстве «Наши дни» вышли в свет без дефиса. Не счел возможным воспроизвести дефис известный издатель Викентий Пашуканис*, выпустивший в свет собрание сочинений поэта. Тем не менее, в пашуканисовском «Громокипящем кубке» был помещен фотопортрет автора с воспроизведенным автографом «Игорь-Северянин».

В изданиях эстонского времени наблюдается разнобой. Так, в ранних эстонских изданиях «Creme des Violettes», «Вервэна», «Роса оранжевого часа», «Колокола собора чувств» псевдоним воспроизведен в авторском написании, а в берлинских изданиях того же периода и в поздних эстонских изданиях дефис в нем снова пропадает.

Рукопись неизданного сборника «Лирика» со стихами 1918-1928 годов — псевдоним на обложке выписан с дефисом. Та же картина в рукописях «Настройка лиры», «Литавры солнца», «Медальоны». Предисловия к обеим книгам Раннита подписаны псевдонимом «Игорь-Северянин». Все известные автографы поэта, за исключением того, на который ссылается В.Илляшевич*, содержат дефис в написании псевдонима. На книгах подаренных жене* и в письмах к ней, в письмах к Георгию Шенгели*, в письмах к Ирине Борман* можно видеть сокращенную форму псевдонима «Игорь. -» Теперь я открываю два наиважнейших документа — два завещания, одно из которых датировано 9 марта 1940 года, а другое 20 октября того же года. В обоих документах мы находим подпись в виде полного псевдонима с присовокуплением гражданского имени поэта: «Игорь-Северянин. (Лотарев)». Таков «поздний Северянин без дефиса».

Он стал основателем эгофутуризма, в добавление к просто футуризму, провозгласив культ индивидуализма, возвышающегося над безликой толпой обывателей. Но это приятно щекотало самолюбие самих обывателей. С футуризмом Маяковского Северянина объединяли эпатирующее озорство, презрение к милитаристскому патриотизму и издевка над затхлым искусственным мирком смертельно скучных классицистов. Однако буржуазия, которую Северянин дразнил и издевательски подкалывал насмешками, стала его главной обожательницей. На вечере поэзии в Политехническом музее Северянин был избран Королем поэтов, несмотря на присутствие Блока и Маяковского. Северянин наслаждался, вводя в поэзию такие, новые тогда, слова, как «синема», «авто», и наизобретал кучу салонно-технических неологизмов. Его причудливая высокопарность иногда походила на самопародию. Называть себя гением он никогда не стеснялся, но в быту был очень прост. Юный Антокольский был потрясен, когда Северянин в его присутствии заказал в ресторане никакие не «ананасы в шампанском», не «мороженое из сирени», а штоф водки и соленый огурец. При всей его «грезэрности» Северянин явление очень русское, провинциально-театральное. Но зато у него есть одно качество настоящего поэта — стихи его никогда ни с кем не спутаешь. Когда Северянин эмигрировал, литераторы-эмигранты, не столь известные, как он, с наслаждением отомстили ему за его славу своим высокомерием, барским пренебрежением, которого у самого Северянина никогда не было. Вычеркнутый из списка «настоящих поэтов», Северянин оказался в полном одиночестве в Эстонии, и после ее аннексии написал оду, приветствующую в стиле его ранних неологизмов «шестнадцатиреспубличный Союз». Это было не политическое стихотворение, а скорее ностальгическое. Северянин перед смертью был счастлив, получив письмо своих почитателей откуда-то с Алтая. Он и не подозревал, что его имя в сталинском СССР обросло легендами, а его стихи переписывали от руки. Но он предугадал это в своем горьком парафразе Мятлева: «Как хороши, как свежи будут розы моей страной мне брошенные в гроб!» Кокетливый талант, в каком-то смысле искусственный. Но его кокетливость неотразимо обаятельная, а его искусственность самая что ни на есть естественная. По известному выражению, многие трагедии кончаются фарсом. В случае с Северяниным фарс превратился в трагедию.

Переходя непосредственно к анализу творчества эгофутуриста, необходимо отметить, что излюбленными стихотворными формами Игоря-Северянина были сонет и рондо, хотя он выдумал и такие формы, какие искусству стихосложения были неведомы до него: миньонет, дизэль, кэнзель, секста, рондолет, перекат, перелив, переплеск, квинтина, квадрат квадратов.

Он часто называл свои поэзы по названиям музыкальных жанров и форм: «Увертюра», «Рондо», «Интермеццо», «Соната», «Интродукция», «Прелюдия», «Баллада», «Фантазия», «Романс», «Импровизация», «Лейтмотив», «Канон», «Дифирамб», «Гимн», «Элегия», «Симфония», «Дуэт душ», «Квартет»[3]. У Константина Фофанова есть несколько ноктюрнов, но у Игоря-Северянина их больше — 9 штук в пяти первых сборниках стихов. Излюбленная поэтом музыкальная форма — песня: «Песня», «Chanson russe», «Chanson coquette», «Шансонетка горничной», «Бриндизи» (итальянская застольная песня), «Эпиталама» (свадебная песня), «Серенада». Есть и колыбельные песни — «Berceus сирени», «Малиновый berceus», «Berceus томления». Игорь-Северянин отдал дань танцу: «Шампанский полонез», «Хабанера», «Кадрильон» (от кадриль — парный танец), «Вальс», «Пляска мая», «Фокстротт». Кстати сказать, фокстрот он не любил и называл его вертикальной кроватью. В названиях стихотворений встречаются аккорд, октава, лейтмотив, мотив и мелодия.

Бокал прощенья

Шампанским пенясь, вдохновенье

Вливалось в строфы — мой бокал.

За все грехи земли – прощенье

Из сердца я в него вливал.

Я передумал, — и в осколки

Бокал прощенья превращен:

Вам, люди-звери, люди-волки,

Достойно отдан мною он!.. *

Таллинн. Январь-март 2003

Тридцать лет между литературным дебютом (1905) и эмиграцией (1918) были для Северянина годами бури и натиска. До выхода «Громокипящего кубка» (1913) — первой книги — И. Северянин издал 35 брошюр со стихами, создал «академию эгопоэзии» и литературное направление эгофутуризм, выступал с многочисленными «поэзоконцертами» во всех уголках Российской империи, вызывал намешки и брань критики и восторги переполненных аудиторий. Самореклама, поза, тривиальность, завуалированная иронией, — ни эти, ни другие качества не могли, однако, повлиять на суждения серьезной критики. В.Брюсов видел в И. Северянине «истинного поэта, глубоко переживающего жизнь». Гумилев, скептически относившийся к эгофутуристическому новаторству, признавал: «Из всех дерзающих… интереснее всех, пожалуй, Игорь Северянин: он больше всех дерзает»[4] .

С начала 1918 г. поэт поселился в тихой эстонской деревне Тойла. Начиная с 1921 г. он возобновил свои «поэзоконцерты», выступал с чтением стихов в Эстонии, Латвии, Литве, Польше, Югославии, Болгарии, Румынии, Германии, Франции, Финляндии. В общей сложности он появлялся перед аудиторией даже больше, чем в пору своего «громокипящего» успеха в России. Сколько- нибуль существенных средств «поэзоконцерты» не приносили. В одном из его писем эмигрантской поры читаем: «Все, что я зарабатываю, идет на погашение долга. Мы буквально ничего себе не позволяем...» Поездки, впрочем, были эпизодическими. «Итак, сижу в глуши, совершенно отрешась от „культурных“ соблазнов, среди природы и любви», — писал Северянин о своей повседневности.

Не раз повторялся миф об устраненности И. Северянина от эмиграции. Но его многочисленные выступления перед эмигрантской аудиторией свидетельствуют о противном. В эмиграции поэт работает без устали. Его стихи печатаются во многих русских газетах — в Харбине, Париже, Таллине, Риге, Ковно, Берлине.В эмиграции вышло более 20 его книг, считая и сборники переводов. Значительное число стихотворений до сих пор не опубликовано.

Заключение.

Игорь-Северянин… Истинный поэт и глава петербургских эго-футуристов. Сам по себе Северянин был действительно выдающимся талантом. Он — единственный из всех футуристов, о ком восторженно отзывался Валерий Брюсов: «Не думаю, чтобы надобно было доказывать, что Игорь-Северянин — истинный поэт. Это почувствует каждый, способный понимать поэзию, кто прочтет „Громокипящий кубок“. Помимо Брюсова, об истинности и серьезности поэтического дарования Северянина в разное время говорили и писали А. Блок, Ф. Сологуб, О. Мандельштам, М. Горький, Вл. Маяковский, А. Толстой, Вс. Рождественский и многие другие.

Игорь-Северянин первым из русских поэтов использовал слово „футуризм“, вернее „эго-футуризм“, выпустив в 1911 году сборник „Пролог. Эго-футуризм“.

В 1912 году он и К. Олимпов выпускают листовку-манифест „Скрижали Академии эго-поэзии (Вселенский футуризм)“. В этом же году он со своей группой — »Ассоциацией эго-футуристов", в которую входили: К. Олимпов, И. Игнатьев, В. Гнедов и другие, опубликовал в газете «Дачница» несколько статей. В этих статьях «Ассоциация», образованная еще в 1911 году, объявила себя футуристами. Два положения в этих статьях раскрывали основы программы эго-футуристов. Первое — истинно футуристическое расширение границ языка, так как «существующими в нашем богатом языке словами они [футуристы] не могли бы передать всех обуревающих их головы идей, впечатлений и понятий». Второе положение — принятие треугольника в качестве своего символа, так как он «является эмблемою посредника между нашими „Ego“ [Я] и Вечностью».

По мнению Валерия Брюсова, который, правда, весьма пренебрежительно относился к футуристам, как ни старался смотреть на них непредвзято, успехи эти были более чем сомнительны. По его мнению, рядовые эго-футуристы вовсе не создали ничего стоящего, тем более нового, все их творчество — лишь перепевы того же Игоря Северянина и прочих. К сожалению, творчество этих поэтов практически не сохранилось до наших дней, о них, собственно, и известно лишь потому, что среди них был Игорь-Северянин.

Как бы то ни было, об Игоре-Северянине стоит сказать вне зависимости от его вклада в футуризм. Это был выдающийся поэт, вспыхнувший ярчайшей звездой на сияющем небосклоне Серебряного века. Звезда, которая вспыхнула и угасла, поскольку, как писал в 1922 году все тот же Брюсов, «Северянин чрезвычайно быстро „исписался“. Ну так что же? Вечная память поэту, да останутся с нами его творения.

Список литературы.

Пинаев С.М. Над бездонным провалом в вечность… Русская поэзия Серебряного века. М.: Уникум-Центр, Поматур, 2001

Информация сайта severyanin.narod.ru/

М.Петров. Бокал прощенья.//http://www.hot.ee/interjer/bocal/bocal-0.html

[1] Пинаев С.М. Над бездонным провалом в вечность… Русская поэзия Серебряного века. М.: Уникум-Центр, Поматур, 2001

[2] Информация сайта severyanin.narod.ru/

[3] М.Петров. Бокал прощенья.//http://www.hot.ee/interjer/bocal/bocal-0.html

[4] Пинаев С.М. Над бездонным провалом в вечность… Русская поэзия Серебряного века. М.: Уникум-Центр, Поматур, 2001

www.ronl.ru

Смотрите также

• 
  Реферат ли якокка
• 
  Реферат достопримечательности крыма
• 
  Достопримечательности крыма реферат
• 
  Реферат синдром патау
• 
  Патау синдром реферат
• 
  Профессиональный жаргон реферат
• 
  Потсдамская конференция реферат
• 
  Аутоиммунные заболевания реферат
• 
  Реферат скандинавская ходьба
• 
  Календарь григорианский реферат
• 
  Григорианский календарь реферат