СУЩНОСТЬ И ОСНОВНЫЕ ПОЛОЖЕНИЯ СЦИЕНТИЗМА №8
В общественномсознании второй половины ХХ века (а корни этого процесса уходят в эпохуПросвещения – ХУШ век) возникают противоположные оценки социальной роли науки.Эти противоречивые оценки получили название сциентизм и антисциентизм.
Сциентизм ( от лат. – знание, наука) –мировоззренческая позиция, согласно которой наука является высшейценностью развития человеческой цивилизации. Это – абсолютизация (преувеличение)роли науки в системе культуры, в идейной жизни общества. Сциентизм — этооптимистический взгляд на роль науки в развитии общества.
Антисциентизм– мировоззренческая позиция, пессимистически оценивающая возможности науки вразвитии общества, обращающая внимание на негативные стороны НТР. Антисциентизмтребует ограничения экспансии (распространения) науки в культурной жизниобщества.
Идеисциентистского оптимизма формируются в философии Нового времени (ХУ1-ХУП в.) Здесь возникает представление о всемогущественауки, убеждение в том, что благоденствие человечества связано, прежде всего, сразвитием науки.
Например, Ф. Бэкон (английский философ – ХУП век) утверждал: «знание — сила». В «Новой Атлантиде» Бэкон подробнорассказывает о том, как наука практически может улучшать жизнь людей.
О. Конт (французский философ – 30 — 40-е годы Х1Х века) предложил идею о трех стадияхинтеллектуального развития человечества. Человеческий ум, — утверждает он,- проходит путь от господства религиозной фантазии, через метафизический,абстрактно-философский взгляд на мир к утверждению научного, позитивного методаизучения действительности.
Индустриальное общество создает условиядля беспредельного развития науки.
В ХХ веке позиция сциентизма яркопредставлена в теориях технологического детерминизма, например, теориях индустриальногои постиндустриального общества. Здесь наука расценивается как наивысшаякультурная ценность, наивысший вид духовной деятельности; техника играетглавную и решающую роль в развитии общества.
Представитель этой теории — Д. Белл (американский социолог ХХ века)развивает идеи наукоцентризма, необходимости ориентироваться на «Большуюнауку». Он считает, что Университет становится главным институтомнового общества. Если в индустриальном обществе ключевым институтом былапредпринимательская фирма, поскольку она играла ключевую роль в организациипроизводства продукции, то в постиндустриальном — именно Университет займетцентральное место благодаря его роли источника знаний и нововведений.
Белл обосновывает идею об увеличенииобщественного значения теоретического знания и возрастании управленческихвозможностей науки.
Разновидностьюсциентизма является ТЕХНОКРАТИЗМ.
Представители технократизмаутверждают: решение всех социальных проблем возможно благодаря научнойорганизации труда, государственному планированию, основанному на науке.
Современная форма технократизма — неотехнократизм: наука и техникаобеспечивают неограниченные возможности для регулирования социальными процессами и разрешения социальных конфликтов.
Например, представители теорииинформационного общества (Р. Лейн – американский социолог ХХ века) утверждают,что на смену эре политики, экономики и идеологии придет эра знания и информации,которая снимет с повестки дня проблему социальных антагонизмов. Наука и техника- главные факторы общественного прогресса.
Таким образом:
Сциентизмприветствует достижения науки, провозглашает знание как наивысшую культурнуюценность.
Антисциентизмкритически относится к науке, подчеркивает ее негативное влияние на развитиеобщества.
Сциентизмстремится к тому, чтобы «онаучить» все сферы общества – только благодаря наукежизнь может стать успешной, управляемой и организованной.
Антисциентизм настаиваютна том, что понятия «научное знание» и «истинное знание» не совпадают,принципиально отличаются.
Сциентизмчасто игнорирует реальные проблемы, связанные с негативными последствиямиразвития техники и науки.
Антисциентизм частодраматизирует ситуации, сгущает краски, привлекает внимание людей ккатастрофическим сценариям развития человечества.
АНТИСЦИЕНТИЗМ О РОЛИ НАУКИ В СОВРЕМЕННОМ ОБЩЕСТВЕ №9
Антисциентизм– мировоззренческая позиция, пессимистически оценивающая возможности науки вразвитии общества, обращающая внимание на негативные стороны научно-техническойреволюции. Антисциентизм требует ограничения экспансии (распространения) наукив культурной жизни общества.
Идеи антисциентизма формируются уже вэпоху Просвещения.
Например, французский философ иписатель Жан Жак Руссо (1712 – 1778) негативно оценивал роль науки: «Сколькоопасностей, сколько ложных путей угрожают нам в научных исследованиях!.. Еслинаши науки бессильны решать те задачи, которые они перед собой ставят, то ониеще более опасны по тем результатам, к которым они приводят… Заниматься науками– пустая трата времени».
В ХХ веке тенденции антисциентизманабирают силу. Сциентизм постепенно уступает свое господствующее положение вобщественном сознании нигилистическому отношению к науке.
Например, английский физик и социологнауки Десмонд Бернал (1901 – 1971) писал об активизации взглядов, склонныхвидеть в дальнейшем развитии науки и техники угрозу существованию цивилизации.
Английский логик, математик,представитель неопозитивизма Бертран Рассел (1872 – 1970), ставший в 1950 годулауреатом Нобелевской премии по литературе, основной порок цивилизации видел вгипертрофированном развитии науки, что привело к утрате подлинныхгуманистических ценностей и идеалов.
Антисциентисты уверены, что вторжениенауки во все сферы человеческой жизни делают ее бездуховной, лишеннойчеловеческого лица и романтики. Развитие науки и техники приводит кформированию неподлинного мира, который сливается со сферой производства инеобходимости постоянного удовлетворения все возрастающих вещных потребностей.В конечном счете, увеличение влияния науки приведет к краху всей человеческойкультуры.
В современныйпериод развития цивилизации наука стала новым Богом, считают антисциентисты.Медицина, электронные системы связи, полеты в космос, манипуляции с генами –все эти чудеса науки дают нам ответы на многие вопросы.
Действительно, наука дала многое.
Однако,утверждают антисциентисты, наука:
1) Создала мир, не способный вызыватьни удивления, ни душевного волнения: солнечные лучи низведены до длин волн ичастоты колебаний; бесконечно сложная вселенная изодрана в клочья,превратившись в систему математических уравнений. Наука заявила, что Земля совсеми обитателями – это всего лишь ничтожная песчинка, не играющая никакой ролив грандиозной системе, какое-то космическое недоразумение.
2) Даже те технические достижения,которые призваны объединять людей, выступают средством разобщения. Каждый спомощью электроники связан со всем миром и в то же время чувствует себя вполном одиночестве.
3) Людей преследуют насилие,предательство, расколы общества. Главной чертой просвещенного мышления стали цинизми скептицизм.
4) Многиеутверждают, что человечество спасет наука. На самом деле она нас ужеуничтожила. Наука оказалась неспособной выполнить свои обещания. Повышение эффективностии упрощение производства не привели ни к чему, кроме засорения окружающей средыи всеобщего хаоса. Человечество являет собой сегодня отчаявшийся и разобщенныйвид, быстро приближающийся к гибели.
5) Наука распространяет по мируоружие массового уничтожения, клонирует живые существа, поощряет людей к общениюпо телефону, Интернету. Люди начинают забывать, какое значение имеет личноеобщение.
Итак, сравним сциентизм иантисциентизм по основным характеристикам.
1. Сциентизм приветствует достижения науки, провозглашает знание какнаивысшую культурную ценность. Антисциентизмкритически относится к науке, подчеркивает ее негативное влияние на развитиеобщества.
2. Сциентизм стремится к тому, чтобы «онаучить» все сферы общества –только благодаря науке жизнь может стать успешной, управляемой торганизованной. Антисциентизм настаиваютна том, что понятия «научное знание» и «истинное знание» не совпадают,принципиально отличаются.
3. Сциентизм часто игнорирует реальные проблемы, связанные снегативными последствиями развития техники и науки. Антисциентизм часто драматизирует ситуации, сгущает краски,привлекает внимание людей к катастрофическим сценариям развития человечества.
ВЫВОД.
Несмотря на свои различия, сциентизми антисциентизм имеют общие черты. Имеется в виду, что образ науки,созданный в рамках этих мировоззренческих позиций, в принципе один и тот же. Вобоих случаях искажаются социальные функции науки.
Сциентизм игнорирует илинедооценивает другие формы духовной культуры и типы регуляции человеческойдеятельности.
Антисциентизм преувеличивает а)отрицательные последствия функционирования науки, б) управленческое воздействиенауки на общество.
Таким образом, главный вывод этихдвух противоположных мировоззренческих ориентаций относительно социальной роли науки в принципе одинаков: наука рисуется как автономнодействующая сила.
В настоящее время все большее числоученых не удовлетворено ни сциентизмом, ни антисциентизмом.Формируется новый образ науки, который получил название критический реализм. Эта позиция обращает, прежде всего, вниманиена плюсы и минусы науки для жизни человека. Главное вниманиеуделяется здесь:
— социальной ответственности ученого засвои открытия;
— общечеловеческим ценностям внутри научногознания.
Наряду с классическим образом науки,ориентированным на математику и постклассическим, опирающимся на физику,появился новый образ науки, выдвигающий в качестве эталона экологию.
Экология в противовес утилитарномупрактицизму выдвигает идеалы гармоничного взаимодействия общества и природы,требует объединения всех областей научного знания для решения общечеловеческихпроблем.
Наука понимается здесь не каксредство насилия над природой, а как коллективная сила, способствующая еесохранению. (См., например, концепцию устойчивого развития, вопрос № 34)
www.ronl.ru
Дилеммасциентизма и антисциентизма — одна из ключевых в современной культуре, когда, содной стороны, наука и технология переживают небывалый расцвет, а с другой —все более очевидной становится оборотная сторона прогресса.
Сциентизм— представление о науке как ключевом явлении человеческой цивилизации иединственном пути познания мира. Он не представляет собой оформленногонаправления в философии и проявляется во многих философских течениях Новоговремени, а также в мировоззрении людей этой эпохи. В наибольшей степенисциентистские идеи свойственны философии эпохи Просвещения, позитивизму имарксизму.
Сторонникиантисциентизма, напротив, не рассматривает науку как основополагающую область, отдаваядолжное другим сторонам культурной жизни — религии, искусству, философии, которыеневозможно свести к научному познанию.
Снекоторой долей условности можно выделить две стороны дискуссии сциентизма иантисциентизма — «практическую» и «философскую». Под сциентизмом часто имеют ввиду преклонение перед плодами технического прогресса, значительно облегчившимижизнь людей, способствовавшим социальному равенству и преодолению рядаобщественных проблем. Антисциентисты указывают на оборотную сторонутехнического прогресса — развитие военных технологий, которые теперь могутугрожать жизни всего человечества, вызванный промышленным ростом экологическийкризис, биоэтические проблемы. Наиболее радикальные представители высказываютсядаже за необходимость полной остановки технического развития. Это«практическая» сторона диллемы, которая связана с технологическими приложенияминауки. Наука, однако, не сводится к технологии и представляет собой совершенноиную сторону человеческой деятельности. Технология направлена на решение техили иных практических задач, стоящих перед человеком. Наука направлена на поискнового знания о материальном мире вне зависимости от его практической важности.Безусловно, научное знание о природных явлениях способствует развитиютехнологии, и наоборот, технологические инструменты открывают новые возможностидля научных изысканий. Но все же, технология возникла куда раньше науки и досих пор развивается во многом благодаря методу проб и ошибок, не требующемунаучного понимания происходящего. Вопрос о том, насколько ученые ответственныза технологические применения их открытий, остается дискуссионным, но различиянауки и технологии очевидны. Поэтому практическую сторону (анти)сциентизма былобы правильней назвать (анти)техницизмом. Тогда как собственно сциентизм — этовыход научного метода за рамки исследования природы и его вторжение в области, традиционноосваиваемые гуманитарными дисциплинами и вненаучными способами познания. Инымисловами, это выход науки за присущие ей границы.
Представлениео том, что наука не имеет (или не должна иметь) каких-либо границ, верно лишьотчасти. Действительно, любые явления и природы, и культурной жизни человекамогут быть подвергнуты научному изучению — систематизации, классификации, поискупричин и т.п. Это изучение позволяет создать более или менее полные моделиявлений, с помощью которых можно делать проверяемые предсказания иупорядочивать поступающие факты. Однако эти модели не исчерпывают реальности вовсей ее полноте. Дело в том, что сами принципы научного исследованиянакладывают определенные ограничения на познание, попытка преодолеть которыеозначает отказ от науки в строгом смысле этого слова и переход к вере или мифу.
Слово«миф» в обиходной речи обозначает фальсификацию или выдумку. Однако вкультурологи миф — система представлений, призванная ответить на вопрос опроисхождении мира в целом и месте человека в нем. Попытки разграничить сферыразума и веры предпринимались уже в Средние Века и были продолжены в НовоеВремя. На заре науки основной задачей было разграничить области объективногознания и богословия. Так, Г. Галилей, оправдывая свои гелиоцентрическиепредставления, ввел ряд принципов для такого разграничения:
«1.Ошибаются те, кто считает, что следует всегда придерживаться «буквальногозначения слов», поскольку тогда в Писании, пишет Галилей в письме донуБенедетто Кастелли в 1613 г., обнаружились бы не только различные противоречия,но и страшная ересь и даже богохульство; пришлось бы наделить Бога ногами, руками,глазами, телесными и человеческими эмоциями — такими, как гнев, раскаяние, ненависть,а также иногда забвением прошлого и незнанием будущего.
2.Из этого следует, что, поскольку Писание «обращено к простому народу»,его «повествования должны вызывать истинные чувства и размышления, так, чтобычувства не тонули в словах».
3.Писание «не только может, но и действительно должно открывать за внешнимзначением слов нечто более глубокое». Ведь авторы обращались к«грубым и неорганизованным народам».
4.«И поскольку очевидно, что две истины никогда не могут противоречить однадругой, задача комментаторов Священного Писания найти истинный смысл текстов, согласующийсяс естественными заключениями, к которым нас привели очевидный смысл илинеобходимые доказательства».
5.Таким образом, наука становится одним из инструментов интерпретации СвященногоПисания. Действительно, «уверившись в некоторых суждениях, мы должнывоспользоваться ими как удобнейшим средством для истинного истолкованияПисания».
6.С другой стороны, Галилей утверждает в письме к монсеньору Пьеру Дини в 1615 г., что нужно очень осторожно подходить к «естественным заключениям, не связанным с верой, ккоторым могут привести опыт и необходимые доказательства». «Было быопасно приписывать Священному Писанию какое-либо суждение, хотя бы один разоспоренное опытом». Действительно, «кто сможет положить предел человеческоймысли? кто посмеет утверждать, что нам уже известно все, что можно узнать омире?»
7.Писание не могут толковать не сведущие в науке люди. Наука идет вперед ипоэтому опасно навязывать Священному Писанию идеи (например, Птолемея), которыевпоследствии могут быть опровергнуты. Так что «для всего, связанного соспасением и утверждением веры, как можно с уверенностью сказать, по надежностимы никогда не найдем никакого другого значимого и эффективного учения. И, возможно,было бы лучшим советом не добавлять без необходимости другие; явилось большимбеспорядком вводить их по требованию лиц, которые, даже если говорят по наитиюсвыше, совершенно лишены понимания, необходимого для того, чтобы пусть неопровергнуть, но хотя бы понять доказательства, с помощью которых точные наукивыводят некоторые заключения».»
Итак,согласно Галилею, Священное Писание может выступать в качестве авторитета лишьв моральной и религиозной сферах, тогда как описание устройства природы явно невходит в его задачи. Как известно, Галилею не удалось убедить в этом верхаКатолической церкви того времени. Во многом недоверие богословов кгелиоцентрической системой было связано с тем, что она ассоциировалась соккультно-магической традицией герметизма, ярким представителем которой был Д.Бруно. В герметизме солнцу придавался божественный статус, с чем и связановосторженное принятие сторонниками этого течения гелиоцентризма; едва ли Брунои его последователи были способны понять и оценить его научный смысл. Кстати, потем же причинам гелиоцентризм не принял и такой выдающийся естествоиспытатель, какР. Бэкон: стремясь очистить науку от магических пережитков, он отвергнул и этуполюбившуюся герметистам концепцию.
Современем ситуация изменилась на противоположную. Именно с Р. Бэкона, а также Р.Декарта, берет исток сциентизм эпохи модерна. Их эпоха — XVII в. — былатрагичной для истории Европы. Религиозные войны, длящиеся к тому времени ужеболее столетия, и безуспешные попытки примирения враждующих конфессий привели квсеобщему разочарованию в религии. Тем самым она перестала играть рольвсеобщего объединяющего начала, и эта роль постепенно перешла к науке, направленнойна обустройство земной жизни людей с помощью техники. Идеи «научно-техническогорая» прослеживаются со времен «Новой Атлантиды» Ф. Бэкона. Но Бэкон и Декартвидели в науке не только познавательную и практическую ценность: они видели вней орудия морального и нравственного совершенствования человека, которые ранеерассматривались как прерогатива религии. По их мнению, в конечном итоге наукаможет обеспечить не только освоение природы в интересах человека, но дажепреодоление его смертной природы.
Идеио могуществе человеческого разума получили бурное развитие в XVIII в., в эпохуПросвещения. Философы Просвещения были склонны рассматривать религию какпережиток прошлого, средство управления невежественным народом и т.п. Но тогдаже появляются и мыслители, предостерегающие от необоснованных надежд, связанныхс научным прогрессом: так, Ж.-Ж. Руссо отмечал, что науке свойственен долгийпуть ошибок, прежде чем она находит истину. Еще больше этот пессимистическийнастрой заметен у Дж. Беркли: «Если люди взвесят те великие труды, — писалон, — прилежание и способности, которые употреблены в течение стольких лет наразработку и развитие наук, и сообразят, что, несмотря на это, значительная, большаячасть наук остается исполненной темноты и сомнительности, а также примут вовнимание споры, которым, по-видимому, не предвидится конца, и то обстоятельство,что даже те науки, которые считаются основанными на самых ясных и убедительныхдоказательствах, содержат парадоксы, совершенно неразрешимые для человеческогопонимания, и что в конце концов лишь незначительная их часть приноситчеловечеству кроме невинного развлечения и забавы истинную пользу, если, говорюя, люди все это взвесят, то они легко придут к полной безнадежности и ксовершенному презрению всякой учености». В том же духе высказывался и Д.Юм: «Не требуется даже особенно глубокого знания для того, чтобы заметитьнесовершенное состояние наук в настоящее время; ведь и толпа, стоящая вне храманауки, может судить по тому шуму и тем крикам, которые она слышит, что не всеобстоит благополучно внутри его. Нет ничего такого, что не было бы предметомспора и относительно чего люди науки не держались бы противоречивых мнений.Самые незначительные вопросы не избегают наших прений, а на самые важные мы нев состоянии дать какого-либо достоверного ответа».
Темне менее, именно научный разум в эпоху Просвещения занял место отвергнутогоБога, и понятия «знание» и «научное знание» стали рассматриваться как синонимы.Поэтому И. Канту пришлось проделывать работу, обратную той, что проделывалГалилей, а именно — выделить области, в которых научный разум не можетсчитаться авторитетом.
Границынаучного разума были обозначены Кантом в ряде антиномий — противоположныхутверждений, из которых нельзя сделать объективный выбор. Одна из них — оначале мира в целом: мир имеет начало — мир не имеет начала. Понятно, чтопредположение о вечности мира не может быть проверено путем научногоисследования: мы можем изучать мир лишь тогда, когда он уже существует. Сейчасвозраст Вселенной считается достаточно четко установленным. Однако Вселенная, впредставлении современной космологии, не тождественна всему материальному миру:ее «окружает» физический вакуум, в котором потенциально могут возникать идругие вселенные. Поэтому материальный мир «старше» нашей Вселенной, и вопрос оего возникновении остается открытым. Существовал ли он вечно? Научного ответана этот вопрос нет. Важнейшие критерии научности — верифицируемость, возможностьдоказательства (Л. Витгенштейн), и фальсифицирумость, принципиальнаявозможность опровержения (К. Поппер). В данном случае ни тот, ни другойкритерий использован быть не может.
Научноеисследование предполагает оппозицию (противопоставление) изучающего субъекта иизучаемого объекта — этот принцип был осознан еще Р. Декартом, противопоставившем«вещь мыслящую» «вещи протяженной». Понятно, что субъект (исследователь) самявляется частью мира, и он не способен взглянуть на него «извне». Именнопоэтому «мир в целом» не может быть объектом научного изучения. Мы можемизучать лишь части, отдельные явления мира, но не вопрос о его возникновении, возрастеили причинах существования.
Таже оппозиция не позволяет сделать объектом исследования человека в целом — ведьисследование тоже ведется человеком, который поэтому не может смотреть на«человека» со стороны. Недоступным для исследования оказывается субъективныйполюс личности, ее «Я». Поэтому категоричные суждения о природе внутреннегомира человека не могут считаться научными. Например, утверждение «психика имеетматериальную природу» невозможно проверить научным методом. Допустим, исследовательустановил соответствия между изменениями, происходящими в мозге, иопределенными формами мыслительной деятельности испытуемого. Можно ли наосновании таких наблюдений делать утверждения о материальности психики? Нет:ведь и сам исследователь обладает психикой, которая в данном наблюденииостается «за кадром». Чтобы проверить ее на «материальность», нужен еще одиннаблюдатель, и так до бесконечности. Это т.н. психофизическая проблема — прямоеследствие противопоставления объекта и субъекта. Она оставляет суждения оприроде человека (например, наличии или отсутствии бессмертной души) свободнымиот вмешательства науки. Поэтому сфера свободной воли человека также остаетсявне круга познаваемой наукой естественной причинности. На этом основании И.Кант отделил «науки о свободе» от естественных наук: область свободы волиостается прерогативой веры и вненаучных форм познания.
Сходноеограничение научного метода — невозможность познания единичного. Начальнаяустановка науки на поиск закономерностей в природе предполагает, что онаизучает повторяющиеся явления. Поэтому невозможны, например, научные суждения ореальности сверхъестественных явлений (чудес). Чудо, по определению, единичное,неповторимое событие, в отличие от обычных явлений природы. К примеру, будучиподброшены, камни обыкновенно падают на землю, и можно установитьзакономерности их падения (скорость, ускорение и т.п.). Однако утверждение отом, что один камень не упал, а, скажем, завис в воздухе, не может быть нидоказано, ни опровергнуто, коль скоро это явление более не повторяется. Снаучной точки зрения можно только констатировать, что это явление неопределяется известными естественными законами, но нельзя судить о том, могутли существовать законы помимо естественных (например, Божественная воля).
Всеэти ограничения научного метода хорошо известны методологам науки, но обычнопрактически не осознаются самими исследователями. Примером такого игнорированиямогут служить высказывания современного сциентиста, проповедника атеизма Р.Докинза: «Наличие или отсутствие мыслящего сверхъестественного творца однозначноявляется научным вопросом, даже если практически на него нет — или пока ещёнет— ответа. И это также касается подлинности или ложности всех историй очудесах, при помощи которых религии поражают воображение верующих толп». В этойфразе ясно выражено кредо сциентизма, которое было сформулировано Б. Расселом:«Любое достижимое знание должно обретаться научным методом; то, что не можетбыть открыто наукой, не может быть известно человечеству». Этот тезис выражаетбезграничную веру в науку, однако сам он не может быть проверен научным методоми, следовательно, относится к сфере мифа (в указанном выше смысле слова).
Мифсциентистов заключается в вере в вечно существующую, саморазвивающуюся материю,продуктом в конечном счете случайных изменений которой являются всесуществующее, в том числе и человеческое сознание. Поэтому постулируетсяотсутствие принципиальных различий между человеком и другими животными. Такиепредставления о мире имеют ряд следствий в областях морали и политики, которыеявно проявились в XX в. С точки зрения сциентизма мораль не имеет каких-либонепреложных оснований: это лишь продукт эволюции и общественного развития.Традиционно мораль трактуется с точки зрения оппозиции добра и зла: моральноеповедение — это следование добру. Для сциентиста не существует объективнойприроды морали, и она объясняется в рамках противопоставления «полезного» и«вредного»: моральное поведение должно приносить пользу индивидууму, коллективуили человечеству в целом. Тем самым категорический императив о моральном долгезаменяется гипотетическим — «ты должен поступать так, если хочешь получить туили иную выгоду». При этом, в зависимости от того, какая из выгод будетрассматриваться человеком в качестве главной, могут иметь место различныепоследствия. Если человек стремится к достижению лишь своей личной выгоды — этобудет эгоистический моральный релятивизм. Но и утверждение общественной илигосударственной пользы в качестве высшего морального авторитета также чреватомалоприятными результатами — в этом случае мы приходим к тоталитаризму в тойили иной форме (коммунизм, социал-дарвинизм, нацизм). И действительно, сциентизм,ставя человеческую личность в один ряд с явлениями природы, рассматривает еекак подчиняющуюся природным законам, и поэтому доступную «разумному»регулированию сверху. Примером построения подобного общества на началахнаучного разума служит история СССР.
Итак,основываясь на представлении о границах науки и подчеркивая дегуманизирующиеследствия сциентизма, антисциентисты предлагают альтернативную оценку ролинауки. У них можно выделить два типа интерпретации взаимоотношения науки ивненаучных форм знания. Первый тип восходит к концепциям Ф.Ницше и О.Шпенглера,которые, говоря языком методологии науки, отрицали у науки особыйэпистемологический статус. То есть они считали, что наука — это мифсовременности, который не может претендовать на абсолютное познание истины дажео материальном мире. Ведь научные парадигмы постепенно сменяют одна другую, иневыводимы друг из друга: переход к новой парадигме связан с прозрением, интуицией,сменой базовых установок, а не с накоплением фактов. Последователями даннойточки зрения в русле постпозитивизма являются П.Фейерабенд, М.Хессе и др.
Ковторому типу интерпретации этой проблемы можно отнести точку зрения, согласнокоторой наука, с одной стороны, и религия, мифология, искусство, с другойстороны, существенно различаются и составляют как бы два полюса в современнойкультуре. Но в то же время между ними нет непроходимой грани. Более того, ониимеют тенденцию к сближению. Эта точка зрения восходит к идеям Ф.М.Достоевского,Н.Рериха, П.Тейяра де Шардена, А.Н.Уайтхера и др.
Ф.М.Достоевскийговорил о необходимости движения человечества к целостной гармоничной культуре,к доброму разуму. Если, по его словам, истина (наука) и Иисус Христос (добро)разойдутся, то он предпочитал остаться с добром, а не с истиной. Он критиковалнауку (или как он выразился «полунауку») именно за то, что в ней нередкоотсутствует гуманизм, добро. Разум без добра его настораживал. Такой рационализмон не принимал, так как уловил зарождавшуюся тенденцию сциентизацииобщественной жизни и выступил против нее, то есть против того, чтобы видеть внауке единственную систему понимания мира и человека.
П.Тейярде Шарден исследовал вопрос о необходимости сближения и слияния науки ирелигии. Причем сам использовал достижения науки в своей христианской доктрине,создавая эволюционное христианство. По сути дела христианство принимает у него«онаученный» вид. Это христианский модернизм, который ищет новый образ религии,новый образы веры и знания, новый синтез религии, науки, искусства, морали.Религия превращается у Тейяра де Шардена в иную систему знания. Это знание осмысле универсума, о совершенстве, об абсолюте, о прогрессе, об идеале, о добре,о единстве мира. В книге «Феномен человека» Тейяр де Шарден назвал этотнарождающийся синтез науки, этики и религии «конвенцией духа».
Близкиепо смыслу идеи развивал и А.Н.Уайтхед. По его мнению, науке и религии присущдавний конфликт. Но он должен быть преодолен, так как от этого зависитдальнейший ход истории, потому что наука и религия – это две самые мощные силы,оказывающие влияние на людей. Уайтхед, будучи сам крупным ученым – математикоми философом, отвергает тезис, что религия всегда заблуждалась, а наука всегдабыла права. Религия, утверждает он, существенно модернизирована к 20-му веку.Наука еще более изменилась. И в религии, и в науке имеют место уточнения, изменения,модификации, то есть им присуща внутренняя динамика. Рассматривая некоторыепримеры из истории науки, Уайтхед считает, что научная и религиозная картинымира не до такой степени противоречат друг другу, как это всегда считалось.Поэтому им нужно отказаться от взаимных анафем. Он пишет, что существуют болееполные истины и более благоприятные перспективы, в рамках которых можетпроизойти примирение между сокровенными религиозными взглядами и более тонкимнаучным видением. Исходя из этого, Уайтхед считает, что наука и религия могуточень удачно дополнять друг друга, так как наука изучает общие закономерностифизических явлений, а религия «погружена в созерцание моральных и эстетическихценностей».
Вправославном богословии задачу примирения науки и религии решали многиеапологеты XX в., например В.Н. Ильин, В.В. Зеньковский, Н.И. Иванов, Л. Цыпин идругие.
Экзистенциалистыво всеуслышание заявляют об ограниченности идеи гносеологическойисключительности науки. В частности, Серен Кьеркегор противопоставляет науку, какнеподлинную экзистенцию, вере, как подлинной экзистенции, и, совершенно обесцениваянауку, засыпает ее каверзными вопросами. Какие открытия сделала наука в областиэтики? И меняется ли поведение людей, если они верят, что Солнце вращаетсявокруг неподвижной Земли? Способен ли дух жить в ожидании последних известий изгазет и журналов? «Суть сократовского незнания, – резюмирует подобный ход мыслиС. Кьеркегор, – в том, чтобы отвергнуть со всей силой страсти любопытствовсякого рода, чтобы смиренно предстать перед лицом Бога». Изобретения науки нерешают человеческих проблем и не заменяют собой столь необходимую человекудуховность. Даже когда мир будет объят пламенем и разлагаться на элементы, духостанется при своем, с призывами веры. Трактовать изобретение микроскопа какнебольшое развлечение – куда ни шло, но приписывать ему серьезность было быслишком… Претенциозные натуралисты делают из «законов» «религию». Главноевозражение, выдвигаемое Кьеркегором против естественных наук (а вдействительности против позитивистского сциентизма), состоит в следующем:«Возможно ли, чтобы человек, воспринимая себя как духовное существо, могувлечься мечтой об естественных науках (эмпирических по содержанию)?Естествоиспытатель – человек, наделенный талантом, чувством иизобретательностью, но при этом не постигающий самого себя. Если наука становитсяформой жизни, то это великолепный способ воспевать мир, восхищаться открытием имастерством. Но при этом остается открытой проблема, как понимать свою духовнуюсуть».
Антисциентистыуверены, что вторжение науки во все сферы человеческой жизни делает еебездуховной, лишенной человеческого лица и романтики. Дух технократизмаотрицает жизненный мир подлинности, высоких чувств и красивых отношений.Возникает неподлинный мир, который сливается со сферой производства инеобходимости постоянного удовлетворения все возрастающих вещистскихпотребностей. М. Андре призывает «хорошо осознать, что население мира иособенно та часть молодежи, которая желает расцвета мысли, которая хочет во чтобы то ни стало «мочь со всей свободой любить мудрость», без упущения, раздраженатем, что, видит науку, превращенную в сциентизм и завладевающую областями, гдеона может служить линией поведений». Адепты сциентизма исказили жизнь духа, отказываяему в аутентичности. Сциентизм, делая из науки капитал, коммерциализировалнауку, представил ее заменителем морали. Только наивные и неосторожныецепляются за науку как за безликого спасителя.
Яркийантисциентист Г. Маркузе выразил свое негодование против сциентизма в концепции«одномерного человека», в которой показал, что подавление природного, а затем ииндивидуального в человеке сводит многообразие всех его проявлений лишь кодному технократическому параметру. Те перегрузки и перенапряжения, которыевыпадают на долю современного человека, говорят о ненормальности самогообщества, его глубоко болезненном состоянии. К тому же ситуация осложняется тем,что узкий частичный специалист (homo faber), который крайне перегружен, заорганизовани не принадлежит себе, – это не только представитель технических профессий. Вподобном измерении может оказаться и гуманитарий, чья духовная устремленностьбудет сдавлена тисками нормативности и долженствования.
БертранРассел, ставший в 1950 г. лауреатом Нобелевской премии по литературе, в позднийпериод своей деятельности склонился на сторону антисциентизма. Он виделосновной порок цивилизации в гипертрофированном развитии науки, что привело кутрате подлинно гуманистических ценностей и идеалов. Майкл Полани – авторконцепции личностного знания – подчеркивал, что «современный сциентизмсковывает мысль не меньше, чем это делала церковь. Он не оставляет места нашимважнейшим внутренним убеждениям и принуждает нас скрывать их под маской слепыхи нелепых, неадекватных терминов».
Крайнийантисциентизм приводит к требованиям ограничить и затормозить развитие науки.Однако в этом случае встает насущная проблема обеспечения потребностейпостоянно растущего населения в элементарных и уже привычных жизненных благах, неговоря уже о том, что именно в научно-теоретической деятельности закладываются«проекты» будущего развития человечества.
Дилеммасциентизм-антисциентизм предстает извечной проблемой социального и культурноговыбора. Она отражает противоречивый характер общественного развития, в которомнаучно-технический прогресс оказывается реальностью, а его негативныепоследствия не только отражаются болезненными явлениями в культуре, но иуравновешиваются высшими достижениями в сфере духовности. В связи с этим задачасовременного интеллектуала весьма сложна. По мнению Э. Агацци, она состоит втом, чтобы «одновременно защищать науки и противостоять сциентизму».
Список литературы
Д.Антисери, Дж. Реале. Западная философия от истоков до наших дней. ОтВозрождения до Канта.
Т.Г.Лешкевич. Философия науки: традиции и новации. Сциентизм и антисциентизм.
А.И.Тихонова. Сциентизм и антисциентизм.
В.П.Визгин. Границы новоевропейской науки: модерн/постмодерн.
С.Л.Худиев.
Дляподготовки данной работы были использованы материалы с сайта referat.ru/
www.ronl.ru
Дилеммасциентизма и антисциентизма — одна из ключевых в современной культуре, когда, содной стороны, наука и технология переживают небывалый расцвет, а с другой —все более очевидной становится оборотная сторона прогресса.
Сциентизм— представление о науке как ключевом явлении человеческой цивилизации иединственном пути познания мира. Он не представляет собой оформленногонаправления в философии и проявляется во многих философских течениях Новоговремени, а также в мировоззрении людей этой эпохи. В наибольшей степенисциентистские идеи свойственны философии эпохи Просвещения, позитивизму имарксизму.
Сторонникиантисциентизма, напротив, не рассматривает науку как основополагающую область, отдаваядолжное другим сторонам культурной жизни — религии, искусству, философии, которыеневозможно свести к научному познанию.
Снекоторой долей условности можно выделить две стороны дискуссии сциентизма иантисциентизма — «практическую» и «философскую». Под сциентизмом часто имеют ввиду преклонение перед плодами технического прогресса, значительно облегчившимижизнь людей, способствовавшим социальному равенству и преодолению рядаобщественных проблем. Антисциентисты указывают на оборотную сторонутехнического прогресса — развитие военных технологий, которые теперь могутугрожать жизни всего человечества, вызванный промышленным ростом экологическийкризис, биоэтические проблемы. Наиболее радикальные представители высказываютсядаже за необходимость полной остановки технического развития. Это«практическая» сторона диллемы, которая связана с технологическими приложенияминауки. Наука, однако, не сводится к технологии и представляет собой совершенноиную сторону человеческой деятельности. Технология направлена на решение техили иных практических задач, стоящих перед человеком. Наука направлена на поискнового знания о материальном мире вне зависимости от его практической важности.Безусловно, научное знание о природных явлениях способствует развитиютехнологии, и наоборот, технологические инструменты открывают новые возможностидля научных изысканий. Но все же, технология возникла куда раньше науки и досих пор развивается во многом благодаря методу проб и ошибок, не требующемунаучного понимания происходящего. Вопрос о том, насколько ученые ответственныза технологические применения их открытий, остается дискуссионным, но различиянауки и технологии очевидны. Поэтому практическую сторону (анти)сциентизма былобы правильней назвать (анти)техницизмом. Тогда как собственно сциентизм — этовыход научного метода за рамки исследования природы и его вторжение в области, традиционноосваиваемые гуманитарными дисциплинами и вненаучными способами познания. Инымисловами, это выход науки за присущие ей границы.
Представлениео том, что наука не имеет (или не должна иметь) каких-либо границ, верно лишьотчасти. Действительно, любые явления и природы, и культурной жизни человекамогут быть подвергнуты научному изучению — систематизации, классификации, поискупричин и т.п. Это изучение позволяет создать более или менее полные моделиявлений, с помощью которых можно делать проверяемые предсказания иупорядочивать поступающие факты. Однако эти модели не исчерпывают реальности вовсей ее полноте. Дело в том, что сами принципы научного исследованиянакладывают определенные ограничения на познание, попытка преодолеть которыеозначает отказ от науки в строгом смысле этого слова и переход к вере или мифу.
Слово«миф» в обиходной речи обозначает фальсификацию или выдумку. Однако вкультурологи миф — система представлений, призванная ответить на вопрос опроисхождении мира в целом и месте человека в нем. Попытки разграничить сферыразума и веры предпринимались уже в Средние Века и были продолжены в НовоеВремя. На заре науки основной задачей было разграничить области объективногознания и богословия. Так, Г. Галилей, оправдывая свои гелиоцентрическиепредставления, ввел ряд принципов для такого разграничения:
«1.Ошибаются те, кто считает, что следует всегда придерживаться «буквальногозначения слов», поскольку тогда в Писании, пишет Галилей в письме донуБенедетто Кастелли в 1613 г., обнаружились бы не только различные противоречия,но и страшная ересь и даже богохульство; пришлось бы наделить Бога ногами, руками,глазами, телесными и человеческими эмоциями — такими, как гнев, раскаяние, ненависть,а также иногда забвением прошлого и незнанием будущего.
2.Из этого следует, что, поскольку Писание «обращено к простому народу»,его «повествования должны вызывать истинные чувства и размышления, так, чтобычувства не тонули в словах».
3.Писание «не только может, но и действительно должно открывать за внешнимзначением слов нечто более глубокое». Ведь авторы обращались к«грубым и неорганизованным народам».
4.«И поскольку очевидно, что две истины никогда не могут противоречить однадругой, задача комментаторов Священного Писания найти истинный смысл текстов, согласующийсяс естественными заключениями, к которым нас привели очевидный смысл илинеобходимые доказательства».
5.Таким образом, наука становится одним из инструментов интерпретации СвященногоПисания. Действительно, «уверившись в некоторых суждениях, мы должнывоспользоваться ими как удобнейшим средством для истинного истолкованияПисания».
6.С другой стороны, Галилей утверждает в письме к монсеньору Пьеру Дини в 1615 г., что нужно очень осторожно подходить к «естественным заключениям, не связанным с верой, ккоторым могут привести опыт и необходимые доказательства». «Было быопасно приписывать Священному Писанию какое-либо суждение, хотя бы один разоспоренное опытом». Действительно, «кто сможет положить предел человеческоймысли? кто посмеет утверждать, что нам уже известно все, что можно узнать омире?»
7.Писание не могут толковать не сведущие в науке люди. Наука идет вперед ипоэтому опасно навязывать Священному Писанию идеи (например, Птолемея), которыевпоследствии могут быть опровергнуты. Так что «для всего, связанного соспасением и утверждением веры, как можно с уверенностью сказать, по надежностимы никогда не найдем никакого другого значимого и эффективного учения. И, возможно,было бы лучшим советом не добавлять без необходимости другие; явилось большимбеспорядком вводить их по требованию лиц, которые, даже если говорят по наитиюсвыше, совершенно лишены понимания, необходимого для того, чтобы пусть неопровергнуть, но хотя бы понять доказательства, с помощью которых точные наукивыводят некоторые заключения».»
Итак,согласно Галилею, Священное Писание может выступать в качестве авторитета лишьв моральной и религиозной сферах, тогда как описание устройства природы явно невходит в его задачи. Как известно, Галилею не удалось убедить в этом верхаКатолической церкви того времени. Во многом недоверие богословов кгелиоцентрической системой было связано с тем, что она ассоциировалась соккультно-магической традицией герметизма, ярким представителем которой был Д.Бруно. В герметизме солнцу придавался божественный статус, с чем и связановосторженное принятие сторонниками этого течения гелиоцентризма; едва ли Брунои его последователи были способны понять и оценить его научный смысл. Кстати, потем же причинам гелиоцентризм не принял и такой выдающийся естествоиспытатель, какР. Бэкон: стремясь очистить науку от магических пережитков, он отвергнул и этуполюбившуюся герметистам концепцию.
Современем ситуация изменилась на противоположную. Именно с Р. Бэкона, а также Р.Декарта, берет исток сциентизм эпохи модерна. Их эпоха — XVII в. — былатрагичной для истории Европы. Религиозные войны, длящиеся к тому времени ужеболее столетия, и безуспешные попытки примирения враждующих конфессий привели квсеобщему разочарованию в религии. Тем самым она перестала играть рольвсеобщего объединяющего начала, и эта роль постепенно перешла к науке, направленнойна обустройство земной жизни людей с помощью техники. Идеи «научно-техническогорая» прослеживаются со времен «Новой Атлантиды» Ф. Бэкона. Но Бэкон и Декартвидели в науке не только познавательную и практическую ценность: они видели вней орудия морального и нравственного совершенствования человека, которые ранеерассматривались как прерогатива религии. По их мнению, в конечном итоге наукаможет обеспечить не только освоение природы в интересах человека, но дажепреодоление его смертной природы.
Идеио могуществе человеческого разума получили бурное развитие в XVIII в., в эпохуПросвещения. Философы Просвещения были склонны рассматривать религию какпережиток прошлого, средство управления невежественным народом и т.п. Но тогдаже появляются и мыслители, предостерегающие от необоснованных надежд, связанныхс научным прогрессом: так, Ж.-Ж. Руссо отмечал, что науке свойственен долгийпуть ошибок, прежде чем она находит истину. Еще больше этот пессимистическийнастрой заметен у Дж. Беркли: «Если люди взвесят те великие труды, — писалон, — прилежание и способности, которые употреблены в течение стольких лет наразработку и развитие наук, и сообразят, что, несмотря на это, значительная, большаячасть наук остается исполненной темноты и сомнительности, а также примут вовнимание споры, которым, по-видимому, не предвидится конца, и то обстоятельство,что даже те науки, которые считаются основанными на самых ясных и убедительныхдоказательствах, содержат парадоксы, совершенно неразрешимые для человеческогопонимания, и что в конце концов лишь незначительная их часть приноситчеловечеству кроме невинного развлечения и забавы истинную пользу, если, говорюя, люди все это взвесят, то они легко придут к полной безнадежности и ксовершенному презрению всякой учености». В том же духе высказывался и Д.Юм: «Не требуется даже особенно глубокого знания для того, чтобы заметитьнесовершенное состояние наук в настоящее время; ведь и толпа, стоящая вне храманауки, может судить по тому шуму и тем крикам, которые она слышит, что не всеобстоит благополучно внутри его. Нет ничего такого, что не было бы предметомспора и относительно чего люди науки не держались бы противоречивых мнений.Самые незначительные вопросы не избегают наших прений, а на самые важные мы нев состоянии дать какого-либо достоверного ответа».
Темне менее, именно научный разум в эпоху Просвещения занял место отвергнутогоБога, и понятия «знание» и «научное знание» стали рассматриваться как синонимы.Поэтому И. Канту пришлось проделывать работу, обратную той, что проделывалГалилей, а именно — выделить области, в которых научный разум не можетсчитаться авторитетом.
Границынаучного разума были обозначены Кантом в ряде антиномий — противоположныхутверждений, из которых нельзя сделать объективный выбор. Одна из них — оначале мира в целом: мир имеет начало — мир не имеет начала. Понятно, чтопредположение о вечности мира не может быть проверено путем научногоисследования: мы можем изучать мир лишь тогда, когда он уже существует. Сейчасвозраст Вселенной считается достаточно четко установленным. Однако Вселенная, впредставлении современной космологии, не тождественна всему материальному миру:ее «окружает» физический вакуум, в котором потенциально могут возникать идругие вселенные. Поэтому материальный мир «старше» нашей Вселенной, и вопрос оего возникновении остается открытым. Существовал ли он вечно? Научного ответана этот вопрос нет. Важнейшие критерии научности — верифицируемость, возможностьдоказательства (Л. Витгенштейн), и фальсифицирумость, принципиальнаявозможность опровержения (К. Поппер). В данном случае ни тот, ни другойкритерий использован быть не может.
Научноеисследование предполагает оппозицию (противопоставление) изучающего субъекта иизучаемого объекта — этот принцип был осознан еще Р. Декартом, противопоставившем«вещь мыслящую» «вещи протяженной». Понятно, что субъект (исследователь) самявляется частью мира, и он не способен взглянуть на него «извне». Именнопоэтому «мир в целом» не может быть объектом научного изучения. Мы можемизучать лишь части, отдельные явления мира, но не вопрос о его возникновении, возрастеили причинах существования.
Таже оппозиция не позволяет сделать объектом исследования человека в целом — ведьисследование тоже ведется человеком, который поэтому не может смотреть на«человека» со стороны. Недоступным для исследования оказывается субъективныйполюс личности, ее «Я». Поэтому категоричные суждения о природе внутреннегомира человека не могут считаться научными. Например, утверждение «психика имеетматериальную природу» невозможно проверить научным методом. Допустим, исследовательустановил соответствия между изменениями, происходящими в мозге, иопределенными формами мыслительной деятельности испытуемого. Можно ли наосновании таких наблюдений делать утверждения о материальности психики? Нет:ведь и сам исследователь обладает психикой, которая в данном наблюденииостается «за кадром». Чтобы проверить ее на «материальность», нужен еще одиннаблюдатель, и так до бесконечности. Это т.н. психофизическая проблема — прямоеследствие противопоставления объекта и субъекта. Она оставляет суждения оприроде человека (например, наличии или отсутствии бессмертной души) свободнымиот вмешательства науки. Поэтому сфера свободной воли человека также остаетсявне круга познаваемой наукой естественной причинности. На этом основании И.Кант отделил «науки о свободе» от естественных наук: область свободы волиостается прерогативой веры и вненаучных форм познания.
Сходноеограничение научного метода — невозможность познания единичного. Начальнаяустановка науки на поиск закономерностей в природе предполагает, что онаизучает повторяющиеся явления. Поэтому невозможны, например, научные суждения ореальности сверхъестественных явлений (чудес). Чудо, по определению, единичное,неповторимое событие, в отличие от обычных явлений природы. К примеру, будучиподброшены, камни обыкновенно падают на землю, и можно установитьзакономерности их падения (скорость, ускорение и т.п.). Однако утверждение отом, что один камень не упал, а, скажем, завис в воздухе, не может быть нидоказано, ни опровергнуто, коль скоро это явление более не повторяется. Снаучной точки зрения можно только констатировать, что это явление неопределяется известными естественными законами, но нельзя судить о том, могутли существовать законы помимо естественных (например, Божественная воля).
Всеэти ограничения научного метода хорошо известны методологам науки, но обычнопрактически не осознаются самими исследователями. Примером такого игнорированиямогут служить высказывания современного сциентиста, проповедника атеизма Р.Докинза: «Наличие или отсутствие мыслящего сверхъестественного творца однозначноявляется научным вопросом, даже если практически на него нет — или пока ещёнет— ответа. И это также касается подлинности или ложности всех историй очудесах, при помощи которых религии поражают воображение верующих толп». В этойфразе ясно выражено кредо сциентизма, которое было сформулировано Б. Расселом:«Любое достижимое знание должно обретаться научным методом; то, что не можетбыть открыто наукой, не может быть известно человечеству». Этот тезис выражаетбезграничную веру в науку, однако сам он не может быть проверен научным методоми, следовательно, относится к сфере мифа (в указанном выше смысле слова).
Мифсциентистов заключается в вере в вечно существующую, саморазвивающуюся материю,продуктом в конечном счете случайных изменений которой являются всесуществующее, в том числе и человеческое сознание. Поэтому постулируетсяотсутствие принципиальных различий между человеком и другими животными. Такиепредставления о мире имеют ряд следствий в областях морали и политики, которыеявно проявились в XX в. С точки зрения сциентизма мораль не имеет каких-либонепреложных оснований: это лишь продукт эволюции и общественного развития.Традиционно мораль трактуется с точки зрения оппозиции добра и зла: моральноеповедение — это следование добру. Для сциентиста не существует объективнойприроды морали, и она объясняется в рамках противопоставления «полезного» и«вредного»: моральное поведение должно приносить пользу индивидууму, коллективуили человечеству в целом. Тем самым категорический императив о моральном долгезаменяется гипотетическим — «ты должен поступать так, если хочешь получить туили иную выгоду». При этом, в зависимости от того, какая из выгод будетрассматриваться человеком в качестве главной, могут иметь место различныепоследствия. Если человек стремится к достижению лишь своей личной выгоды — этобудет эгоистический моральный релятивизм. Но и утверждение общественной илигосударственной пользы в качестве высшего морального авторитета также чреватомалоприятными результатами — в этом случае мы приходим к тоталитаризму в тойили иной форме (коммунизм, социал-дарвинизм, нацизм). И действительно, сциентизм,ставя человеческую личность в один ряд с явлениями природы, рассматривает еекак подчиняющуюся природным законам, и поэтому доступную «разумному»регулированию сверху. Примером построения подобного общества на началахнаучного разума служит история СССР.
Итак,основываясь на представлении о границах науки и подчеркивая дегуманизирующиеследствия сциентизма, антисциентисты предлагают альтернативную оценку ролинауки. У них можно выделить два типа интерпретации взаимоотношения науки ивненаучных форм знания. Первый тип восходит к концепциям Ф.Ницше и О.Шпенглера,которые, говоря языком методологии науки, отрицали у науки особыйэпистемологический статус. То есть они считали, что наука — это мифсовременности, который не может претендовать на абсолютное познание истины дажео материальном мире. Ведь научные парадигмы постепенно сменяют одна другую, иневыводимы друг из друга: переход к новой парадигме связан с прозрением, интуицией,сменой базовых установок, а не с накоплением фактов. Последователями даннойточки зрения в русле постпозитивизма являются П.Фейерабенд, М.Хессе и др.
Ковторому типу интерпретации этой проблемы можно отнести точку зрения, согласнокоторой наука, с одной стороны, и религия, мифология, искусство, с другойстороны, существенно различаются и составляют как бы два полюса в современнойкультуре. Но в то же время между ними нет непроходимой грани. Более того, ониимеют тенденцию к сближению. Эта точка зрения восходит к идеям Ф.М.Достоевского,Н.Рериха, П.Тейяра де Шардена, А.Н.Уайтхера и др.
Ф.М.Достоевскийговорил о необходимости движения человечества к целостной гармоничной культуре,к доброму разуму. Если, по его словам, истина (наука) и Иисус Христос (добро)разойдутся, то он предпочитал остаться с добром, а не с истиной. Он критиковалнауку (или как он выразился «полунауку») именно за то, что в ней нередкоотсутствует гуманизм, добро. Разум без добра его настораживал. Такой рационализмон не принимал, так как уловил зарождавшуюся тенденцию сциентизацииобщественной жизни и выступил против нее, то есть против того, чтобы видеть внауке единственную систему понимания мира и человека.
П.Тейярде Шарден исследовал вопрос о необходимости сближения и слияния науки ирелигии. Причем сам использовал достижения науки в своей христианской доктрине,создавая эволюционное христианство. По сути дела христианство принимает у него«онаученный» вид. Это христианский модернизм, который ищет новый образ религии,новый образы веры и знания, новый синтез религии, науки, искусства, морали.Религия превращается у Тейяра де Шардена в иную систему знания. Это знание осмысле универсума, о совершенстве, об абсолюте, о прогрессе, об идеале, о добре,о единстве мира. В книге «Феномен человека» Тейяр де Шарден назвал этотнарождающийся синтез науки, этики и религии «конвенцией духа».
Близкиепо смыслу идеи развивал и А.Н.Уайтхед. По его мнению, науке и религии присущдавний конфликт. Но он должен быть преодолен, так как от этого зависитдальнейший ход истории, потому что наука и религия – это две самые мощные силы,оказывающие влияние на людей. Уайтхед, будучи сам крупным ученым – математикоми философом, отвергает тезис, что религия всегда заблуждалась, а наука всегдабыла права. Религия, утверждает он, существенно модернизирована к 20-му веку.Наука еще более изменилась. И в религии, и в науке имеют место уточнения, изменения,модификации, то есть им присуща внутренняя динамика. Рассматривая некоторыепримеры из истории науки, Уайтхед считает, что научная и религиозная картинымира не до такой степени противоречат друг другу, как это всегда считалось.Поэтому им нужно отказаться от взаимных анафем. Он пишет, что существуют болееполные истины и более благоприятные перспективы, в рамках которых можетпроизойти примирение между сокровенными религиозными взглядами и более тонкимнаучным видением. Исходя из этого, Уайтхед считает, что наука и религия могуточень удачно дополнять друг друга, так как наука изучает общие закономерностифизических явлений, а религия «погружена в созерцание моральных и эстетическихценностей».
Вправославном богословии задачу примирения науки и религии решали многиеапологеты XX в., например В.Н. Ильин, В.В. Зеньковский, Н.И. Иванов, Л. Цыпин идругие.
Экзистенциалистыво всеуслышание заявляют об ограниченности идеи гносеологическойисключительности науки. В частности, Серен Кьеркегор противопоставляет науку, какнеподлинную экзистенцию, вере, как подлинной экзистенции, и, совершенно обесцениваянауку, засыпает ее каверзными вопросами. Какие открытия сделала наука в областиэтики? И меняется ли поведение людей, если они верят, что Солнце вращаетсявокруг неподвижной Земли? Способен ли дух жить в ожидании последних известий изгазет и журналов? «Суть сократовского незнания, – резюмирует подобный ход мыслиС. Кьеркегор, – в том, чтобы отвергнуть со всей силой страсти любопытствовсякого рода, чтобы смиренно предстать перед лицом Бога». Изобретения науки нерешают человеческих проблем и не заменяют собой столь необходимую человекудуховность. Даже когда мир будет объят пламенем и разлагаться на элементы, духостанется при своем, с призывами веры. Трактовать изобретение микроскопа какнебольшое развлечение – куда ни шло, но приписывать ему серьезность было быслишком… Претенциозные натуралисты делают из «законов» «религию». Главноевозражение, выдвигаемое Кьеркегором против естественных наук (а вдействительности против позитивистского сциентизма), состоит в следующем:«Возможно ли, чтобы человек, воспринимая себя как духовное существо, могувлечься мечтой об естественных науках (эмпирических по содержанию)?Естествоиспытатель – человек, наделенный талантом, чувством иизобретательностью, но при этом не постигающий самого себя. Если наука становитсяформой жизни, то это великолепный способ воспевать мир, восхищаться открытием имастерством. Но при этом остается открытой проблема, как понимать свою духовнуюсуть».
Антисциентистыуверены, что вторжение науки во все сферы человеческой жизни делает еебездуховной, лишенной человеческого лица и романтики. Дух технократизмаотрицает жизненный мир подлинности, высоких чувств и красивых отношений.Возникает неподлинный мир, который сливается со сферой производства инеобходимости постоянного удовлетворения все возрастающих вещистскихпотребностей. М. Андре призывает «хорошо осознать, что население мира иособенно та часть молодежи, которая желает расцвета мысли, которая хочет во чтобы то ни стало «мочь со всей свободой любить мудрость», без упущения, раздраженатем, что, видит науку, превращенную в сциентизм и завладевающую областями, гдеона может служить линией поведений». Адепты сциентизма исказили жизнь духа, отказываяему в аутентичности. Сциентизм, делая из науки капитал, коммерциализировалнауку, представил ее заменителем морали. Только наивные и неосторожныецепляются за науку как за безликого спасителя.
Яркийантисциентист Г. Маркузе выразил свое негодование против сциентизма в концепции«одномерного человека», в которой показал, что подавление природного, а затем ииндивидуального в человеке сводит многообразие всех его проявлений лишь кодному технократическому параметру. Те перегрузки и перенапряжения, которыевыпадают на долю современного человека, говорят о ненормальности самогообщества, его глубоко болезненном состоянии. К тому же ситуация осложняется тем,что узкий частичный специалист (homo faber), который крайне перегружен, заорганизовани не принадлежит себе, – это не только представитель технических профессий. Вподобном измерении может оказаться и гуманитарий, чья духовная устремленностьбудет сдавлена тисками нормативности и долженствования.
БертранРассел, ставший в 1950 г. лауреатом Нобелевской премии по литературе, в позднийпериод своей деятельности склонился на сторону антисциентизма. Он виделосновной порок цивилизации в гипертрофированном развитии науки, что привело кутрате подлинно гуманистических ценностей и идеалов. Майкл Полани – авторконцепции личностного знания – подчеркивал, что «современный сциентизмсковывает мысль не меньше, чем это делала церковь. Он не оставляет места нашимважнейшим внутренним убеждениям и принуждает нас скрывать их под маской слепыхи нелепых, неадекватных терминов».
Крайнийантисциентизм приводит к требованиям ограничить и затормозить развитие науки.Однако в этом случае встает насущная проблема обеспечения потребностейпостоянно растущего населения в элементарных и уже привычных жизненных благах, неговоря уже о том, что именно в научно-теоретической деятельности закладываются«проекты» будущего развития человечества.
Дилеммасциентизм-антисциентизм предстает извечной проблемой социального и культурноговыбора. Она отражает противоречивый характер общественного развития, в которомнаучно-технический прогресс оказывается реальностью, а его негативныепоследствия не только отражаются болезненными явлениями в культуре, но иуравновешиваются высшими достижениями в сфере духовности. В связи с этим задачасовременного интеллектуала весьма сложна. По мнению Э. Агацци, она состоит втом, чтобы «одновременно защищать науки и противостоять сциентизму».
Список литературы
Д.Антисери, Дж. Реале. Западная философия от истоков до наших дней. ОтВозрождения до Канта.
Т.Г.Лешкевич. Философия науки: традиции и новации. Сциентизм и антисциентизм.
А.И.Тихонова. Сциентизм и антисциентизм.
В.П.Визгин. Границы новоевропейской науки: модерн/постмодерн.
С.Л.Худиев.
Дляподготовки данной работы были использованы материалы с сайта referat.ru/
www.ronl.ru
Сциентизм — абсолютизация роли науки в системе культуры, в идейной жизни общества.
Начал складываться в философии конца XIX — начала XX вв., когда с развитием науки был поставлен вопрос о ее роли и месте в культуре. В этих условиях возник и антисциентизм. Во время научно-технической революции в связи достиже¬ниями науки проявились отрицательные черты сциентизма: он не учитывал сложную системную организацию общественной жиз¬ни, где наука занимает важное, но не доминирующее место. В ка¬честве образца науки сциентизм обычно рассматривает есте¬ственные и точные науки.
Сциентизм недооценивает своеобразие философии по сравне¬нию с другими науками, в отрицании философия выступает как особая форма общественного сознания.
Антисциентизм настаивает на ограниченности возможностей науки в решении проблем человеческого существования, в крайних проявлениях оценивая науку как враждебную человеческому существованию. Антисциентизм трактует социально-гуманитарное знание как форму сознания, к которой неприменим принцип объективности научного исследования. Крайние формы: Ф. Ницше, М. Хайдеггер, Н. Бердяев — стремление рассматривать действительность с позиции человека, трагически борющегося с миром, куда входит и наука.
К сциентизму тяготел марксизм, отрицая его игнорирование сложных вопросов о месте и функции науки в системе культуры, об отношении разных форм общественного сознания.
Развенчание иллюзий сциентистского оптимизма вызывает к жизни антиутопии, которых в XX в. создано множество: Г. Уэллс, А. Франк, Дж. Лондон, Р. Бредбери, братья Стругацкие, М. Замятин, О. Хаксли
В их произведениях отображены резко критические образы техно-будущего, где наука и техника совершенны, но подавлены свобода и индивидуальность.
Создатели антиутопий вместе со сциентистами исходят из идей всевластия науки и техники. Нельзя игнорировать роль антиутопий как предостережения человечества, не контролировать развитие науки и техники, не учитывать потребностей человека, духовно-нравственных целей и ценностей.
XIX—начало XX в. — появление ряда новых философских течений.
«Философия жизни» — это оппозиция классическому рационализму, реакция на кризис механистического естествознания, базирующегося на принципе строгости и точности испытующего ума.
Для Ф. Ницше характерно необычное употребление понятия «философия».
Идеи — в форме фрагментов и афоризмов. Ему чужды попытки построения философской системы. По Ф. Ницше мир — постоянное становление и бесцельность, что выражается в идее вечного возвращения одного и того же. Лишь понятие «вещи» выступает как момент устойчивости в хаосе становления.
Высказывания Ф. Ницше проникнуты субъективизмом и агностицизмом.
Отвергая принципы демократии и исторического прогресса, он противопоставляет им любовь к судьбе; отвергает идеи равенства и справедливости. Ницшеанский «сверхчеловек» — это критика морали, которая разлагает, предполагая послушание, терпение, совестливость: все это размягчает и расслабляет волю человека.
Начало ХХ в. Популярно учение французского мыслителя Анри Бергсона— интуитивизм.
Философия жизни — генеральное возражение против материалистически-механистической и позитивистской философии. Это — учение об интенсивности ощущений, о времени, о свободе воли, о памяти в ее соотношении со временем, о творческой эволюции и роли интуиции в постижении сущего. А. Бергсон утверждал в качестве субстанции жизнь как некую целостность, отличную от материи и духа: жизнь устремлена вверх, а материя — вниз.
В гносеологии А. Бергсон противопоставляет интеллект интуиции:
интеллект — орудие работы с материальными, пространственными объектами;
интуиция дает человеку возможность схватывать суть «живой целостности» вещей, явлений.
В метафизических воззрениях А. Бергсона жизнь — метафизически-космический процесс, по мере его ослабления жизнь увядает и распадается, превращаясь в материю, неодушевленную массу — вещество. Человек — творческое существо, и через него проходит путь «жизненного порыва».
studfiles.net
Дилеммасциентизма и антисциентизма — одна из ключевых в современной культуре, когда, содной стороны, наука и технология переживают небывалый расцвет, а с другой —все более очевидной становится оборотная сторона прогресса.
Сциентизм— представление о науке как ключевом явлении человеческой цивилизации иединственном пути познания мира. Он не представляет собой оформленногонаправления в философии и проявляется во многих философских течениях Новоговремени, а также в мировоззрении людей этой эпохи. В наибольшей степенисциентистские идеи свойственны философии эпохи Просвещения, позитивизму имарксизму.
Сторонникиантисциентизма, напротив, не рассматривает науку как основополагающую область, отдаваядолжное другим сторонам культурной жизни — религии, искусству, философии, которыеневозможно свести к научному познанию.
Снекоторой долей условности можно выделить две стороны дискуссии сциентизма иантисциентизма — «практическую» и «философскую». Под сциентизмом часто имеют ввиду преклонение перед плодами технического прогресса, значительно облегчившимижизнь людей, способствовавшим социальному равенству и преодолению рядаобщественных проблем. Антисциентисты указывают на оборотную сторонутехнического прогресса — развитие военных технологий, которые теперь могутугрожать жизни всего человечества, вызванный промышленным ростом экологическийкризис, биоэтические проблемы. Наиболее радикальные представители высказываютсядаже за необходимость полной остановки технического развития. Это«практическая» сторона диллемы, которая связана с технологическими приложенияминауки. Наука, однако, не сводится к технологии и представляет собой совершенноиную сторону человеческой деятельности. Технология направлена на решение техили иных практических задач, стоящих перед человеком. Наука направлена на поискнового знания о материальном мире вне зависимости от его практической важности.Безусловно, научное знание о природных явлениях способствует развитиютехнологии, и наоборот, технологические инструменты открывают новые возможностидля научных изысканий. Но все же, технология возникла куда раньше науки и досих пор развивается во многом благодаря методу проб и ошибок, не требующемунаучного понимания происходящего. Вопрос о том, насколько ученые ответственныза технологические применения их открытий, остается дискуссионным, но различиянауки и технологии очевидны. Поэтому практическую сторону (анти)сциентизма былобы правильней назвать (анти)техницизмом. Тогда как собственно сциентизм — этовыход научного метода за рамки исследования природы и его вторжение в области, традиционноосваиваемые гуманитарными дисциплинами и вненаучными способами познания. Инымисловами, это выход науки за присущие ей границы.
Представлениео том, что наука не имеет (или не должна иметь) каких-либо границ, верно лишьотчасти. Действительно, любые явления и природы, и культурной жизни человекамогут быть подвергнуты научному изучению — систематизации, классификации, поискупричин и т.п. Это изучение позволяет создать более или менее полные моделиявлений, с помощью которых можно делать проверяемые предсказания иупорядочивать поступающие факты. Однако эти модели не исчерпывают реальности вовсей ее полноте. Дело в том, что сами принципы научного исследованиянакладывают определенные ограничения на познание, попытка преодолеть которыеозначает отказ от науки в строгом смысле этого слова и переход к вере или мифу.
Слово«миф» в обиходной речи обозначает фальсификацию или выдумку. Однако вкультурологи миф — система представлений, призванная ответить на вопрос опроисхождении мира в целом и месте человека в нем. Попытки разграничить сферыразума и веры предпринимались уже в Средние Века и были продолжены в НовоеВремя. На заре науки основной задачей было разграничить области объективногознания и богословия. Так, Г. Галилей, оправдывая свои гелиоцентрическиепредставления, ввел ряд принципов для такого разграничения:
«1.Ошибаются те, кто считает, что следует всегда придерживаться «буквальногозначения слов», поскольку тогда в Писании, пишет Галилей в письме донуБенедетто Кастелли в 1613 г., обнаружились бы не только различные противоречия,но и страшная ересь и даже богохульство; пришлось бы наделить Бога ногами, руками,глазами, телесными и человеческими эмоциями — такими, как гнев, раскаяние, ненависть,а также иногда забвением прошлого и незнанием будущего.
2.Из этого следует, что, поскольку Писание «обращено к простому народу»,его «повествования должны вызывать истинные чувства и размышления, так, чтобычувства не тонули в словах».
3.Писание «не только может, но и действительно должно открывать за внешнимзначением слов нечто более глубокое». Ведь авторы обращались к«грубым и неорганизованным народам».
4.«И поскольку очевидно, что две истины никогда не могут противоречить однадругой, задача комментаторов Священного Писания найти истинный смысл текстов, согласующийсяс естественными заключениями, к которым нас привели очевидный смысл илинеобходимые доказательства».
5.Таким образом, наука становится одним из инструментов интерпретации СвященногоПисания. Действительно, «уверившись в некоторых суждениях, мы должнывоспользоваться ими как удобнейшим средством для истинного истолкованияПисания».
6.С другой стороны, Галилей утверждает в письме к монсеньору Пьеру Дини в 1615 г., что нужно очень осторожно подходить к «естественным заключениям, не связанным с верой, ккоторым могут привести опыт и необходимые доказательства». «Было быопасно приписывать Священному Писанию какое-либо суждение, хотя бы один разоспоренное опытом». Действительно, «кто сможет положить предел человеческоймысли? кто посмеет утверждать, что нам уже известно все, что можно узнать омире?»
7.Писание не могут толковать не сведущие в науке люди. Наука идет вперед ипоэтому опасно навязывать Священному Писанию идеи (например, Птолемея), которыевпоследствии могут быть опровергнуты. Так что «для всего, связанного соспасением и утверждением веры, как можно с уверенностью сказать, по надежностимы никогда не найдем никакого другого значимого и эффективного учения. И, возможно,было бы лучшим советом не добавлять без необходимости другие; явилось большимбеспорядком вводить их по требованию лиц, которые, даже если говорят по наитиюсвыше, совершенно лишены понимания, необходимого для того, чтобы пусть неопровергнуть, но хотя бы понять доказательства, с помощью которых точные наукивыводят некоторые заключения».»
Итак,согласно Галилею, Священное Писание может выступать в качестве авторитета лишьв моральной и религиозной сферах, тогда как описание устройства природы явно невходит в его задачи. Как известно, Галилею не удалось убедить в этом верхаКатолической церкви того времени. Во многом недоверие богословов кгелиоцентрической системой было связано с тем, что она ассоциировалась соккультно-магической традицией герметизма, ярким представителем которой был Д.Бруно. В герметизме солнцу придавался божественный статус, с чем и связановосторженное принятие сторонниками этого течения гелиоцентризма; едва ли Брунои его последователи были способны понять и оценить его научный смысл. Кстати, потем же причинам гелиоцентризм не принял и такой выдающийся естествоиспытатель, какР. Бэкон: стремясь очистить науку от магических пережитков, он отвергнул и этуполюбившуюся герметистам концепцию.
Современем ситуация изменилась на противоположную. Именно с Р. Бэкона, а также Р.Декарта, берет исток сциентизм эпохи модерна. Их эпоха — XVII в. — былатрагичной для истории Европы. Религиозные войны, длящиеся к тому времени ужеболее столетия, и безуспешные попытки примирения враждующих конфессий привели квсеобщему разочарованию в религии. Тем самым она перестала играть рольвсеобщего объединяющего начала, и эта роль постепенно перешла к науке, направленнойна обустройство земной жизни людей с помощью техники. Идеи «научно-техническогорая» прослеживаются со времен «Новой Атлантиды» Ф. Бэкона. Но Бэкон и Декартвидели в науке не только познавательную и практическую ценность: они видели вней орудия морального и нравственного совершенствования человека, которые ранеерассматривались как прерогатива религии. По их мнению, в конечном итоге наукаможет обеспечить не только освоение природы в интересах человека, но дажепреодоление его смертной природы.
Идеио могуществе человеческого разума получили бурное развитие в XVIII в., в эпохуПросвещения. Философы Просвещения были склонны рассматривать религию какпережиток прошлого, средство управления невежественным народом и т.п. Но тогдаже появляются и мыслители, предостерегающие от необоснованных надежд, связанныхс научным прогрессом: так, Ж.-Ж. Руссо отмечал, что науке свойственен долгийпуть ошибок, прежде чем она находит истину. Еще больше этот пессимистическийнастрой заметен у Дж. Беркли: «Если люди взвесят те великие труды, — писалон, — прилежание и способности, которые употреблены в течение стольких лет наразработку и развитие наук, и сообразят, что, несмотря на это, значительная, большаячасть наук остается исполненной темноты и сомнительности, а также примут вовнимание споры, которым, по-видимому, не предвидится конца, и то обстоятельство,что даже те науки, которые считаются основанными на самых ясных и убедительныхдоказательствах, содержат парадоксы, совершенно неразрешимые для человеческогопонимания, и что в конце концов лишь незначительная их часть приноситчеловечеству кроме невинного развлечения и забавы истинную пользу, если, говорюя, люди все это взвесят, то они легко придут к полной безнадежности и ксовершенному презрению всякой учености». В том же духе высказывался и Д.Юм: «Не требуется даже особенно глубокого знания для того, чтобы заметитьнесовершенное состояние наук в настоящее время; ведь и толпа, стоящая вне храманауки, может судить по тому шуму и тем крикам, которые она слышит, что не всеобстоит благополучно внутри его. Нет ничего такого, что не было бы предметомспора и относительно чего люди науки не держались бы противоречивых мнений.Самые незначительные вопросы не избегают наших прений, а на самые важные мы нев состоянии дать какого-либо достоверного ответа».
Темне менее, именно научный разум в эпоху Просвещения занял место отвергнутогоБога, и понятия «знание» и «научное знание» стали рассматриваться как синонимы.Поэтому И. Канту пришлось проделывать работу, обратную той, что проделывалГалилей, а именно — выделить области, в которых научный разум не можетсчитаться авторитетом.
Границынаучного разума были обозначены Кантом в ряде антиномий — противоположныхутверждений, из которых нельзя сделать объективный выбор. Одна из них — оначале мира в целом: мир имеет начало — мир не имеет начала. Понятно, чтопредположение о вечности мира не может быть проверено путем научногоисследования: мы можем изучать мир лишь тогда, когда он уже существует. Сейчасвозраст Вселенной считается достаточно четко установленным. Однако Вселенная, впредставлении современной космологии, не тождественна всему материальному миру:ее «окружает» физический вакуум, в котором потенциально могут возникать идругие вселенные. Поэтому материальный мир «старше» нашей Вселенной, и вопрос оего возникновении остается открытым. Существовал ли он вечно? Научного ответана этот вопрос нет. Важнейшие критерии научности — верифицируемость, возможностьдоказательства (Л. Витгенштейн), и фальсифицирумость, принципиальнаявозможность опровержения (К. Поппер). В данном случае ни тот, ни другойкритерий использован быть не может.
Научноеисследование предполагает оппозицию (противопоставление) изучающего субъекта иизучаемого объекта — этот принцип был осознан еще Р. Декартом, противопоставившем«вещь мыслящую» «вещи протяженной». Понятно, что субъект (исследователь) самявляется частью мира, и он не способен взглянуть на него «извне». Именнопоэтому «мир в целом» не может быть объектом научного изучения. Мы можемизучать лишь части, отдельные явления мира, но не вопрос о его возникновении, возрастеили причинах существования.
Таже оппозиция не позволяет сделать объектом исследования человека в целом — ведьисследование тоже ведется человеком, который поэтому не может смотреть на«человека» со стороны. Недоступным для исследования оказывается субъективныйполюс личности, ее «Я». Поэтому категоричные суждения о природе внутреннегомира человека не могут считаться научными. Например, утверждение «психика имеетматериальную природу» невозможно проверить научным методом. Допустим, исследовательустановил соответствия между изменениями, происходящими в мозге, иопределенными формами мыслительной деятельности испытуемого. Можно ли наосновании таких наблюдений делать утверждения о материальности психики? Нет:ведь и сам исследователь обладает психикой, которая в данном наблюденииостается «за кадром». Чтобы проверить ее на «материальность», нужен еще одиннаблюдатель, и так до бесконечности. Это т.н. психофизическая проблема — прямоеследствие противопоставления объекта и субъекта. Она оставляет суждения оприроде человека (например, наличии или отсутствии бессмертной души) свободнымиот вмешательства науки. Поэтому сфера свободной воли человека также остаетсявне круга познаваемой наукой естественной причинности. На этом основании И.Кант отделил «науки о свободе» от естественных наук: область свободы волиостается прерогативой веры и вненаучных форм познания.
Сходноеограничение научного метода — невозможность познания единичного. Начальнаяустановка науки на поиск закономерностей в природе предполагает, что онаизучает повторяющиеся явления. Поэтому невозможны, например, научные суждения ореальности сверхъестественных явлений (чудес). Чудо, по определению, единичное,неповторимое событие, в отличие от обычных явлений природы. К примеру, будучиподброшены, камни обыкновенно падают на землю, и можно установитьзакономерности их падения (скорость, ускорение и т.п.). Однако утверждение отом, что один камень не упал, а, скажем, завис в воздухе, не может быть нидоказано, ни опровергнуто, коль скоро это явление более не повторяется. Снаучной точки зрения можно только констатировать, что это явление неопределяется известными естественными законами, но нельзя судить о том, могутли существовать законы помимо естественных (например, Божественная воля).
Всеэти ограничения научного метода хорошо известны методологам науки, но обычнопрактически не осознаются самими исследователями. Примером такого игнорированиямогут служить высказывания современного сциентиста, проповедника атеизма Р.Докинза: «Наличие или отсутствие мыслящего сверхъестественного творца однозначноявляется научным вопросом, даже если практически на него нет — или пока ещёнет— ответа. И это также касается подлинности или ложности всех историй очудесах, при помощи которых религии поражают воображение верующих толп». В этойфразе ясно выражено кредо сциентизма, которое было сформулировано Б. Расселом:«Любое достижимое знание должно обретаться научным методом; то, что не можетбыть открыто наукой, не может быть известно человечеству». Этот тезис выражаетбезграничную веру в науку, однако сам он не может быть проверен научным методоми, следовательно, относится к сфере мифа (в указанном выше смысле слова).
Мифсциентистов заключается в вере в вечно существующую, саморазвивающуюся материю,продуктом в конечном счете случайных изменений которой являются всесуществующее, в том числе и человеческое сознание. Поэтому постулируетсяотсутствие принципиальных различий между человеком и другими животными. Такиепредставления о мире имеют ряд следствий в областях морали и политики, которыеявно проявились в XX в. С точки зрения сциентизма мораль не имеет каких-либонепреложных оснований: это лишь продукт эволюции и общественного развития.Традиционно мораль трактуется с точки зрения оппозиции добра и зла: моральноеповедение — это следование добру. Для сциентиста не существует объективнойприроды морали, и она объясняется в рамках противопоставления «полезного» и«вредного»: моральное поведение должно приносить пользу индивидууму, коллективуили человечеству в целом. Тем самым категорический императив о моральном долгезаменяется гипотетическим — «ты должен поступать так, если хочешь получить туили иную выгоду». При этом, в зависимости от того, какая из выгод будетрассматриваться человеком в качестве главной, могут иметь место различныепоследствия. Если человек стремится к достижению лишь своей личной выгоды — этобудет эгоистический моральный релятивизм. Но и утверждение общественной илигосударственной пользы в качестве высшего морального авторитета также чреватомалоприятными результатами — в этом случае мы приходим к тоталитаризму в тойили иной форме (коммунизм, социал-дарвинизм, нацизм). И действительно, сциентизм,ставя человеческую личность в один ряд с явлениями природы, рассматривает еекак подчиняющуюся природным законам, и поэтому доступную «разумному»регулированию сверху. Примером построения подобного общества на началахнаучного разума служит история СССР.
Итак,основываясь на представлении о границах науки и подчеркивая дегуманизирующиеследствия сциентизма, антисциентисты предлагают альтернативную оценку ролинауки. У них можно выделить два типа интерпретации взаимоотношения науки ивненаучных форм знания. Первый тип восходит к концепциям Ф.Ницше и О.Шпенглера,которые, говоря языком методологии науки, отрицали у науки особыйэпистемологический статус. То есть они считали, что наука — это мифсовременности, который не может претендовать на абсолютное познание истины дажео материальном мире. Ведь научные парадигмы постепенно сменяют одна другую, иневыводимы друг из друга: переход к новой парадигме связан с прозрением, интуицией,сменой базовых установок, а не с накоплением фактов. Последователями даннойточки зрения в русле постпозитивизма являются П.Фейерабенд, М.Хессе и др.
Ковторому типу интерпретации этой проблемы можно отнести точку зрения, согласнокоторой наука, с одной стороны, и религия, мифология, искусство, с другойстороны, существенно различаются и составляют как бы два полюса в современнойкультуре. Но в то же время между ними нет непроходимой грани. Более того, ониимеют тенденцию к сближению. Эта точка зрения восходит к идеям Ф.М.Достоевского,Н.Рериха, П.Тейяра де Шардена, А.Н.Уайтхера и др.
Ф.М.Достоевскийговорил о необходимости движения человечества к целостной гармоничной культуре,к доброму разуму. Если, по его словам, истина (наука) и Иисус Христос (добро)разойдутся, то он предпочитал остаться с добром, а не с истиной. Он критиковалнауку (или как он выразился «полунауку») именно за то, что в ней нередкоотсутствует гуманизм, добро. Разум без добра его настораживал. Такой рационализмон не принимал, так как уловил зарождавшуюся тенденцию сциентизацииобщественной жизни и выступил против нее, то есть против того, чтобы видеть внауке единственную систему понимания мира и человека.
П.Тейярде Шарден исследовал вопрос о необходимости сближения и слияния науки ирелигии. Причем сам использовал достижения науки в своей христианской доктрине,создавая эволюционное христианство. По сути дела христианство принимает у него«онаученный» вид. Это христианский модернизм, который ищет новый образ религии,новый образы веры и знания, новый синтез религии, науки, искусства, морали.Религия превращается у Тейяра де Шардена в иную систему знания. Это знание осмысле универсума, о совершенстве, об абсолюте, о прогрессе, об идеале, о добре,о единстве мира. В книге «Феномен человека» Тейяр де Шарден назвал этотнарождающийся синтез науки, этики и религии «конвенцией духа».
Близкиепо смыслу идеи развивал и А.Н.Уайтхед. По его мнению, науке и религии присущдавний конфликт. Но он должен быть преодолен, так как от этого зависитдальнейший ход истории, потому что наука и религия – это две самые мощные силы,оказывающие влияние на людей. Уайтхед, будучи сам крупным ученым – математикоми философом, отвергает тезис, что религия всегда заблуждалась, а наука всегдабыла права. Религия, утверждает он, существенно модернизирована к 20-му веку.Наука еще более изменилась. И в религии, и в науке имеют место уточнения, изменения,модификации, то есть им присуща внутренняя динамика. Рассматривая некоторыепримеры из истории науки, Уайтхед считает, что научная и религиозная картинымира не до такой степени противоречат друг другу, как это всегда считалось.Поэтому им нужно отказаться от взаимных анафем. Он пишет, что существуют болееполные истины и более благоприятные перспективы, в рамках которых можетпроизойти примирение между сокровенными религиозными взглядами и более тонкимнаучным видением. Исходя из этого, Уайтхед считает, что наука и религия могуточень удачно дополнять друг друга, так как наука изучает общие закономерностифизических явлений, а религия «погружена в созерцание моральных и эстетическихценностей».
Вправославном богословии задачу примирения науки и религии решали многиеапологеты XX в., например В.Н. Ильин, В.В. Зеньковский, Н.И. Иванов, Л. Цыпин идругие.
Экзистенциалистыво всеуслышание заявляют об ограниченности идеи гносеологическойисключительности науки. В частности, Серен Кьеркегор противопоставляет науку, какнеподлинную экзистенцию, вере, как подлинной экзистенции, и, совершенно обесцениваянауку, засыпает ее каверзными вопросами. Какие открытия сделала наука в областиэтики? И меняется ли поведение людей, если они верят, что Солнце вращаетсявокруг неподвижной Земли? Способен ли дух жить в ожидании последних известий изгазет и журналов? «Суть сократовского незнания, – резюмирует подобный ход мыслиС. Кьеркегор, – в том, чтобы отвергнуть со всей силой страсти любопытствовсякого рода, чтобы смиренно предстать перед лицом Бога». Изобретения науки нерешают человеческих проблем и не заменяют собой столь необходимую человекудуховность. Даже когда мир будет объят пламенем и разлагаться на элементы, духостанется при своем, с призывами веры. Трактовать изобретение микроскопа какнебольшое развлечение – куда ни шло, но приписывать ему серьезность было быслишком… Претенциозные натуралисты делают из «законов» «религию». Главноевозражение, выдвигаемое Кьеркегором против естественных наук (а вдействительности против позитивистского сциентизма), состоит в следующем:«Возможно ли, чтобы человек, воспринимая себя как духовное существо, могувлечься мечтой об естественных науках (эмпирических по содержанию)?Естествоиспытатель – человек, наделенный талантом, чувством иизобретательностью, но при этом не постигающий самого себя. Если наука становитсяформой жизни, то это великолепный способ воспевать мир, восхищаться открытием имастерством. Но при этом остается открытой проблема, как понимать свою духовнуюсуть».
Антисциентистыуверены, что вторжение науки во все сферы человеческой жизни делает еебездуховной, лишенной человеческого лица и романтики. Дух технократизмаотрицает жизненный мир подлинности, высоких чувств и красивых отношений.Возникает неподлинный мир, который сливается со сферой производства инеобходимости постоянного удовлетворения все возрастающих вещистскихпотребностей. М. Андре призывает «хорошо осознать, что население мира иособенно та часть молодежи, которая желает расцвета мысли, которая хочет во чтобы то ни стало «мочь со всей свободой любить мудрость», без упущения, раздраженатем, что, видит науку, превращенную в сциентизм и завладевающую областями, гдеона может служить линией поведений». Адепты сциентизма исказили жизнь духа, отказываяему в аутентичности. Сциентизм, делая из науки капитал, коммерциализировалнауку, представил ее заменителем морали. Только наивные и неосторожныецепляются за науку как за безликого спасителя.
Яркийантисциентист Г. Маркузе выразил свое негодование против сциентизма в концепции«одномерного человека», в которой показал, что подавление природного, а затем ииндивидуального в человеке сводит многообразие всех его проявлений лишь кодному технократическому параметру. Те перегрузки и перенапряжения, которыевыпадают на долю современного человека, говорят о ненормальности самогообщества, его глубоко болезненном состоянии. К тому же ситуация осложняется тем,что узкий частичный специалист (homo faber), который крайне перегружен, заорганизовани не принадлежит себе, – это не только представитель технических профессий. Вподобном измерении может оказаться и гуманитарий, чья духовная устремленностьбудет сдавлена тисками нормативности и долженствования.
БертранРассел, ставший в 1950 г. лауреатом Нобелевской премии по литературе, в позднийпериод своей деятельности склонился на сторону антисциентизма. Он виделосновной порок цивилизации в гипертрофированном развитии науки, что привело кутрате подлинно гуманистических ценностей и идеалов. Майкл Полани – авторконцепции личностного знания – подчеркивал, что «современный сциентизмсковывает мысль не меньше, чем это делала церковь. Он не оставляет места нашимважнейшим внутренним убеждениям и принуждает нас скрывать их под маской слепыхи нелепых, неадекватных терминов».
Крайнийантисциентизм приводит к требованиям ограничить и затормозить развитие науки.Однако в этом случае встает насущная проблема обеспечения потребностейпостоянно растущего населения в элементарных и уже привычных жизненных благах, неговоря уже о том, что именно в научно-теоретической деятельности закладываются«проекты» будущего развития человечества.
Дилеммасциентизм-антисциентизм предстает извечной проблемой социального и культурноговыбора. Она отражает противоречивый характер общественного развития, в которомнаучно-технический прогресс оказывается реальностью, а его негативныепоследствия не только отражаются болезненными явлениями в культуре, но иуравновешиваются высшими достижениями в сфере духовности. В связи с этим задачасовременного интеллектуала весьма сложна. По мнению Э. Агацци, она состоит втом, чтобы «одновременно защищать науки и противостоять сциентизму».
Список литературы
Д.Антисери, Дж. Реале. Западная философия от истоков до наших дней. ОтВозрождения до Канта.
Т.Г.Лешкевич. Философия науки: традиции и новации. Сциентизм и антисциентизм.
А.И.Тихонова. Сциентизм и антисциентизм.
В.П.Визгин. Границы новоевропейской науки: модерн/постмодерн.
С.Л.Худиев.
Дляподготовки данной работы были использованы материалы с сайта referat.ru/
www.ronl.ru
Дилемма сциентизма и антисциентизма — одна из ключевых в современной культуре, когда, с одной стороны, наука и технология переживают небывалый расцвет, а с другой — все более очевидной становится оборотная сторона прогресса.
Сциентизм — представление о науке как ключевом явлении человеческой цивилизации и единственном пути познания мира. Он не представляет собой оформленного направления в философии и проявляется во многих философских течениях Нового времени, а также в мировоззрении людей этой эпохи. В наибольшей степени сциентистские идеи свойственны философии эпохи Просвещения, позитивизму и марксизму.
Сторонники антисциентизма, напротив, не рассматривает науку как основополагающую область, отдавая должное другим сторонам культурной жизни — религии, искусству, философии, которые невозможно свести к научному познанию.
С некоторой долей условности можно выделить две стороны дискуссии сциентизма и антисциентизма — «практическую» и «философскую». Под сциентизмом часто имеют в виду преклонение перед плодами технического прогресса, значительно облегчившими жизнь людей, способствовавшим социальному равенству и преодолению ряда общественных проблем. Антисциентисты указывают на оборотную сторону технического прогресса — развитие военных технологий, которые теперь могут угрожать жизни всего человечества, вызванный промышленным ростом экологический кризис, биоэтические проблемы. Наиболее радикальные представители высказываются даже за необходимость полной остановки технического развития. Это «практическая» сторона диллемы, которая связана с технологическими приложениями науки. Наука, однако, не сводится к технологии и представляет собой совершенно иную сторону человеческой деятельности. Технология направлена на решение тех или иных практических задач, стоящих перед человеком. Наука направлена на поиск нового знания о материальном мире вне зависимости от его практической важности. Безусловно, научное знание о природных явлениях способствует развитию технологии, и наоборот, технологические инструменты открывают новые возможности для научных изысканий. Но все же, технология возникла куда раньше науки и до сих пор развивается во многом благодаря методу проб и ошибок, не требующему научного понимания происходящего. Вопрос о том, насколько ученые ответственны за технологические применения их открытий, остается дискуссионным, но различия науки и технологии очевидны. Поэтому практическую сторону (анти)сциентизма было бы правильней назвать (анти)техницизмом. Тогда как собственно сциентизм — это выход научного метода за рамки исследования природы и его вторжение в области, традиционно осваиваемые гуманитарными дисциплинами и вненаучными способами познания. Иными словами, это выход науки за присущие ей границы.
Представление о том, что наука не имеет (или не должна иметь) каких-либо границ, верно лишь отчасти. Действительно, любые явления и природы, и культурной жизни человека могут быть подвергнуты научному изучению — систематизации, классификации, поиску причин и т.п. Это изучение позволяет создать более или менее полные модели явлений, с помощью которых можно делать проверяемые предсказания и упорядочивать поступающие факты. Однако эти модели не исчерпывают реальности во всей ее полноте. Дело в том, что сами принципы научного исследования накладывают определенные ограничения на познание, попытка преодолеть которые означает отказ от науки в строгом смысле этого слова и переход к вере или мифу.
Слово «миф» в обиходной речи обозначает фальсификацию или выдумку. Однако в культурологи миф — система представлений, призванная ответить на вопрос о происхождении мира в целом и месте человека в нем. Попытки разграничить сферы разума и веры предпринимались уже в Средние Века и были продолжены в Новое Время. На заре науки основной задачей было разграничить области объективного знания и богословия. Так, Г. Галилей, оправдывая свои гелиоцентрические представления, ввел ряд принципов для такого разграничения:
«1. Ошибаются те, кто считает, что следует всегда придерживаться «буквального значения слов», поскольку тогда в Писании, пишет Галилей в письме дону Бенедетто Кастелли в 1613 г., обнаружились бы не только различные противоречия, но и страшная ересь и даже богохульство; пришлось бы наделить Бога ногами, руками, глазами, телесными и человеческими эмоциями — такими, как гнев, раскаяние, ненависть, а также иногда забвением прошлого и незнанием будущего.
2. Из этого следует, что, поскольку Писание «обращено к простому народу», его «повествования должны вызывать истинные чувства и размышления, так, чтобы чувства не тонули в словах».
3. Писание «не только может, но и действительно должно открывать за внешним значением слов нечто более глубокое». Ведь авторы обращались к «грубым и неорганизованным народам».
4. «И поскольку очевидно, что две истины никогда не могут противоречить одна другой, задача комментаторов Священного Писания найти истинный смысл текстов, согласующийся с естественными заключениями, к которым нас привели очевидный смысл или необходимые доказательства».
5. Таким образом, наука становится одним из инструментов интерпретации Священного Писания. Действительно, «уверившись в некоторых суждениях, мы должны воспользоваться ими как удобнейшим средством для истинного истолкования Писания».
6. С другой стороны, Галилей утверждает в письме к монсеньору Пьеру Дини в 1615 г., что нужно очень осторожно подходить к «естественным заключениям, не связанным с верой, к которым могут привести опыт и необходимые доказательства». «Было бы опасно приписывать Священному Писанию какое-либо суждение, хотя бы один раз оспоренное опытом». Действительно, «кто сможет положить предел человеческой мысли? кто посмеет утверждать, что нам уже известно все, что можно узнать о мире?»
7. Писание не могут толковать не сведущие в науке люди. Наука идет вперед и поэтому опасно навязывать Священному Писанию идеи (например, Птолемея), которые впоследствии могут быть опровергнуты. Так что «для всего, связанного со спасением и утверждением веры, как можно с уверенностью сказать, по надежности мы никогда не найдем никакого другого значимого и эффективного учения. И, возможно, было бы лучшим советом не добавлять без необходимости другие; явилось большим беспорядком вводить их по требованию лиц, которые, даже если говорят по наитию свыше, совершенно лишены понимания, необходимого для того, чтобы пусть не опровергнуть, но хотя бы понять доказательства, с помощью которых точные науки выводят некоторые заключения».»
Итак, согласно Галилею, Священное Писание может выступать в качестве авторитета лишь в моральной и религиозной сферах, тогда как описание устройства природы явно не входит в его задачи. Как известно, Галилею не удалось убедить в этом верха Католической церкви того времени. Во многом недоверие богословов к гелиоцентрической системой было связано с тем, что она ассоциировалась с оккультно-магической традицией герметизма, ярким представителем которой был Д. Бруно. В герметизме солнцу придавался божественный статус, с чем и связано восторженное принятие сторонниками этого течения гелиоцентризма; едва ли Бруно и его последователи были способны понять и оценить его научный смысл. Кстати, по тем же причинам гелиоцентризм не принял и такой выдающийся естествоиспытатель, как Р. Бэкон: стремясь очистить науку от магических пережитков, он отвергнул и эту полюбившуюся герметистам концепцию.
Со временем ситуация изменилась на противоположную. Именно с Р. Бэкона, а также Р. Декарта, берет исток сциентизм эпохи модерна. Их эпоха — XVII в. — была трагичной для истории Европы. Религиозные войны, длящиеся к тому времени уже более столетия, и безуспешные попытки примирения враждующих конфессий привели к всеобщему разочарованию в религии. Тем самым она перестала играть роль всеобщего объединяющего начала, и эта роль постепенно перешла к науке, направленной на обустройство земной жизни людей с помощью техники. Идеи «научно-технического рая» прослеживаются со времен «Новой Атлантиды» Ф. Бэкона. Но Бэкон и Декарт видели в науке не только познавательную и практическую ценность: они видели в ней орудия морального и нравственного совершенствования человека, которые ранее рассматривались как прерогатива религии. По их мнению, в конечном итоге наука может обеспечить не только освоение природы в интересах человека, но даже преодоление его смертной природы.
Идеи о могуществе человеческого разума получили бурное развитие в XVIII в., в эпоху Просвещения. Философы Просвещения были склонны рассматривать религию как пережиток прошлого, средство управления невежественным народом и т.п. Но тогда же появляются и мыслители, предостерегающие от необоснованных надежд, связанных с научным прогрессом: так, Ж.-Ж. Руссо отмечал, что науке свойственен долгий путь ошибок, прежде чем она находит истину. Еще больше этот пессимистический настрой заметен у Дж. Беркли: «Если люди взвесят те великие труды, — писал он, — прилежание и способности, которые употреблены в течение стольких лет на разработку и развитие наук, и сообразят, что, несмотря на это, значительная, большая часть наук остается исполненной темноты и сомнительности, а также примут во внимание споры, которым, по-видимому, не предвидится конца, и то обстоятельство, что даже те науки, которые считаются основанными на самых ясных и убедительных доказательствах, содержат парадоксы, совершенно неразрешимые для человеческого понимания, и что в конце концов лишь незначительная их часть приносит человечеству кроме невинного развлечения и забавы истинную пользу, если, говорю я, люди все это взвесят, то они легко придут к полной безнадежности и к совершенному презрению всякой учености». В том же духе высказывался и Д. Юм: «Не требуется даже особенно глубокого знания для того, чтобы заметить несовершенное состояние наук в настоящее время; ведь и толпа, стоящая вне храма науки, может судить по тому шуму и тем крикам, которые она слышит, что не все обстоит благополучно внутри его. Нет ничего такого, что не было бы предметом спора и относительно чего люди науки не держались бы противоречивых мнений. Самые незначительные вопросы не избегают наших прений, а на самые важные мы не в состоянии дать какого-либо достоверного ответа».
Тем не менее, именно научный разум в эпоху Просвещения занял место отвергнутого Бога, и понятия «знание» и «научное знание» стали рассматриваться как синонимы. Поэтому И. Канту пришлось проделывать работу, обратную той, что проделывал Галилей, а именно — выделить области, в которых научный разум не может считаться авторитетом.
Границы научного разума были обозначены Кантом в ряде антиномий — противоположных утверждений, из которых нельзя сделать объективный выбор. Одна из них — о начале мира в целом: мир имеет начало — мир не имеет начала. Понятно, что предположение о вечности мира не может быть проверено путем научного исследования: мы можем изучать мир лишь тогда, когда он уже существует. Сейчас возраст Вселенной считается достаточно четко установленным. Однако Вселенная, в представлении современной космологии, не тождественна всему материальному миру: ее «окружает» физический вакуум, в котором потенциально могут возникать и другие вселенные. Поэтому материальный мир «старше» нашей Вселенной, и вопрос о его возникновении остается открытым. Существовал ли он вечно? Научного ответа на этот вопрос нет. Важнейшие критерии научности — верифицируемость, возможность доказательства (Л. Витгенштейн), и фальсифицирумость, принципиальная возможность опровержения (К. Поппер). В данном случае ни тот, ни другой критерий использован быть не может.
Научное исследование предполагает оппозицию (противопоставление) изучающего субъекта и изучаемого объекта — этот принцип был осознан еще Р. Декартом, противопоставившем «вещь мыслящую» «вещи протяженной». Понятно, что субъект (исследователь) сам является частью мира, и он не способен взглянуть на него «извне». Именно поэтому «мир в целом» не может быть объектом научного изучения. Мы можем изучать лишь части, отдельные явления мира, но не вопрос о его возникновении, возрасте или причинах существования.
Та же оппозиция не позволяет сделать объектом исследования человека в целом — ведь исследование тоже ведется человеком, который поэтому не может смотреть на «человека» со стороны. Недоступным для исследования оказывается субъективный полюс личности, ее «Я». Поэтому категоричные суждения о природе внутреннего мира человека не могут считаться научными. Например, утверждение «психика имеет материальную природу» невозможно проверить научным методом. Допустим, исследователь установил соответствия между изменениями, происходящими в мозге, и определенными формами мыслительной деятельности испытуемого. Можно ли на основании таких наблюдений делать утверждения о материальности психики? Нет: ведь и сам исследователь обладает психикой, которая в данном наблюдении остается «за кадром». Чтобы проверить ее на «материальность», нужен еще один наблюдатель, и так до бесконечности. Это т.н. психофизическая проблема — прямое следствие противопоставления объекта и субъекта. Она оставляет суждения о природе человека (например, наличии или отсутствии бессмертной души) свободными от вмешательства науки. Поэтому сфера свободной воли человека также остается вне круга познаваемой наукой естественной причинности. На этом основании И. Кант отделил «науки о свободе» от естественных наук: область свободы воли остается прерогативой веры и вненаучных форм познания.
Сходное ограничение научного метода — невозможность познания единичного. Начальная установка науки на поиск закономерностей в природе предполагает, что она изучает повторяющиеся явления. Поэтому невозможны, например, научные суждения о реальности сверхъестественных явлений (чудес). Чудо, по определению, единичное, неповторимое событие, в отличие от обычных явлений природы. К примеру, будучи подброшены, камни обыкновенно падают на землю, и можно установить закономерности их падения (скорость, ускорение и т.п.). Однако утверждение о том, что один камень не упал, а, скажем, завис в воздухе, не может быть ни доказано, ни опровергнуто, коль скоро это явление более не повторяется. С научной точки зрения можно только констатировать, что это явление не определяется известными естественными законами, но нельзя судить о том, могут ли существовать законы помимо естественных (например, Божественная воля).
Все эти ограничения научного метода хорошо известны методологам науки, но обычно практически не осознаются самими исследователями. Примером такого игнорирования могут служить высказывания современного сциентиста, проповедника атеизма Р. Докинза: «Наличие или отсутствие мыслящего сверхъестественного творца однозначно является научным вопросом, даже если практически на него нет — или пока ещё нет— ответа. И это также касается подлинности или ложности всех историй о чудесах, при помощи которых религии поражают воображение верующих толп». В этой фразе ясно выражено кредо сциентизма, которое было сформулировано Б. Расселом: «Любое достижимое знание должно обретаться научным методом; то, что не может быть открыто наукой, не может быть известно человечеству». Этот тезис выражает безграничную веру в науку, однако сам он не может быть проверен научным методом и, следовательно, относится к сфере мифа (в указанном выше смысле слова).
Миф сциентистов заключается в вере в вечно существующую, саморазвивающуюся материю, продуктом в конечном счете случайных изменений которой являются все существующее, в том числе и человеческое сознание. Поэтому постулируется отсутствие принципиальных различий между человеком и другими животными. Такие представления о мире имеют ряд следствий в областях морали и политики, которые явно проявились в XX в. С точки зрения сциентизма мораль не имеет каких-либо непреложных оснований: это лишь продукт эволюции и общественного развития. Традиционно мораль трактуется с точки зрения оппозиции добра и зла: моральное поведение — это следование добру. Для сциентиста не существует объективной природы морали, и она объясняется в рамках противопоставления «полезного» и «вредного»: моральное поведение должно приносить пользу индивидууму, коллективу или человечеству в целом. Тем самым категорический императив о моральном долге заменяется гипотетическим — «ты должен поступать так, если хочешь получить ту или иную выгоду». При этом, в зависимости от того, какая из выгод будет рассматриваться человеком в качестве главной, могут иметь место различные последствия. Если человек стремится к достижению лишь своей личной выгоды — это будет эгоистический моральный релятивизм. Но и утверждение общественной или государственной пользы в качестве высшего морального авторитета также чревато малоприятными результатами — в этом случае мы приходим к тоталитаризму в той или иной форме (коммунизм, социал-дарвинизм, нацизм). И действительно, сциентизм, ставя человеческую личность в один ряд с явлениями природы, рассматривает ее как подчиняющуюся природным законам, и поэтому доступную «разумному» регулированию сверху. Примером построения подобного общества на началах научного разума служит история СССР.
Итак, основываясь на представлении о границах науки и подчеркивая дегуманизирующие следствия сциентизма, антисциентисты предлагают альтернативную оценку роли науки. У них можно выделить два типа интерпретации взаимоотношения науки и вненаучных форм знания. Первый тип восходит к концепциям Ф.Ницше и О.Шпенглера, которые, говоря языком методологии науки, отрицали у науки особый эпистемологический статус. То есть они считали, что наука — это миф современности, который не может претендовать на абсолютное познание истины даже о материальном мире. Ведь научные парадигмы постепенно сменяют одна другую, и невыводимы друг из друга: переход к новой парадигме связан с прозрением, интуицией, сменой базовых установок, а не с накоплением фактов. Последователями данной точки зрения в русле постпозитивизма являются П.Фейерабенд, М.Хессе и др.
Ко второму типу интерпретации этой проблемы можно отнести точку зрения, согласно которой наука, с одной стороны, и религия, мифология, искусство, с другой стороны, существенно различаются и составляют как бы два полюса в современной культуре. Но в то же время между ними нет непроходимой грани. Более того, они имеют тенденцию к сближению. Эта точка зрения восходит к идеям Ф.М.Достоевского, Н.Рериха, П.Тейяра де Шардена, А.Н.Уайтхера и др.
Ф.М.Достоевский говорил о необходимости движения человечества к целостной гармоничной культуре, к доброму разуму. Если, по его словам, истина (наука) и Иисус Христос (добро) разойдутся, то он предпочитал остаться с добром, а не с истиной. Он критиковал науку (или как он выразился «полунауку») именно за то, что в ней нередко отсутствует гуманизм, добро. Разум без добра его настораживал. Такой рационализм он не принимал, так как уловил зарождавшуюся тенденцию сциентизации общественной жизни и выступил против нее, то есть против того, чтобы видеть в науке единственную систему понимания мира и человека.
П.Тейяр де Шарден исследовал вопрос о необходимости сближения и слияния науки и религии. Причем сам использовал достижения науки в своей христианской доктрине, создавая эволюционное христианство. По сути дела христианство принимает у него «онаученный» вид. Это христианский модернизм, который ищет новый образ религии, новый образы веры и знания, новый синтез религии, науки, искусства, морали. Религия превращается у Тейяра де Шардена в иную систему знания. Это знание о смысле универсума, о совершенстве, об абсолюте, о прогрессе, об идеале, о добре, о единстве мира. В книге «Феномен человека» Тейяр де Шарден назвал этот нарождающийся синтез науки, этики и религии «конвенцией духа».
Близкие по смыслу идеи развивал и А.Н.Уайтхед. По его мнению, науке и религии присущ давний конфликт. Но он должен быть преодолен, так как от этого зависит дальнейший ход истории, потому что наука и религия – это две самые мощные силы, оказывающие влияние на людей. Уайтхед, будучи сам крупным ученым – математиком и философом, отвергает тезис, что религия всегда заблуждалась, а наука всегда была права. Религия, утверждает он, существенно модернизирована к 20-му веку. Наука еще более изменилась. И в религии, и в науке имеют место уточнения, изменения, модификации, то есть им присуща внутренняя динамика. Рассматривая некоторые примеры из истории науки, Уайтхед считает, что научная и религиозная картины мира не до такой степени противоречат друг другу, как это всегда считалось. Поэтому им нужно отказаться от взаимных анафем. Он пишет, что существуют более полные истины и более благоприятные перспективы, в рамках которых может произойти примирение между сокровенными религиозными взглядами и более тонким научным видением. Исходя из этого, Уайтхед считает, что наука и религия могут очень удачно дополнять друг друга, так как наука изучает общие закономерности физических явлений, а религия «погружена в созерцание моральных и эстетических ценностей».
В православном богословии задачу примирения науки и религии решали многие апологеты XX в., например В.Н. Ильин, В.В. Зеньковский, Н.И. Иванов, Л. Цыпин и другие.
Экзистенциалисты во всеуслышание заявляют об ограниченности идеи гносеологической исключительности науки. В частности, Серен Кьеркегор противопоставляет науку, как неподлинную экзистенцию, вере, как подлинной экзистенции, и, совершенно обесценивая науку, засыпает ее каверзными вопросами. Какие открытия сделала наука в области этики? И меняется ли поведение людей, если они верят, что Солнце вращается вокруг неподвижной Земли? Способен ли дух жить в ожидании последних известий из газет и журналов? «Суть сократовского незнания, – резюмирует подобный ход мысли С. Кьеркегор, – в том, чтобы отвергнуть со всей силой страсти любопытство всякого рода, чтобы смиренно предстать перед лицом Бога». Изобретения науки не решают человеческих проблем и не заменяют собой столь необходимую человеку духовность. Даже когда мир будет объят пламенем и разлагаться на элементы, дух останется при своем, с призывами веры. Трактовать изобретение микроскопа как небольшое развлечение – куда ни шло, но приписывать ему серьезность было бы слишком… Претенциозные натуралисты делают из «законов» «религию». Главное возражение, выдвигаемое Кьеркегором против естественных наук (а в действительности против позитивистского сциентизма), состоит в следующем: «Возможно ли, чтобы человек, воспринимая себя как духовное существо, мог увлечься мечтой об естественных науках (эмпирических по содержанию)? Естествоиспытатель – человек, наделенный талантом, чувством и изобретательностью, но при этом не постигающий самого себя. Если наука становится формой жизни, то это великолепный способ воспевать мир, восхищаться открытием и мастерством. Но при этом остается открытой проблема, как понимать свою духовную суть».
Антисциентисты уверены, что вторжение науки во все сферы человеческой жизни делает ее бездуховной, лишенной человеческого лица и романтики. Дух технократизма отрицает жизненный мир подлинности, высоких чувств и красивых отношений. Возникает неподлинный мир, который сливается со сферой производства и необходимости постоянного удовлетворения все возрастающих вещистских потребностей. М. Андре призывает «хорошо осознать, что население мира и особенно та часть молодежи, которая желает расцвета мысли, которая хочет во что бы то ни стало «мочь со всей свободой любить мудрость», без упущения, раздражена тем, что, видит науку, превращенную в сциентизм и завладевающую областями, где она может служить линией поведений». Адепты сциентизма исказили жизнь духа, отказывая ему в аутентичности. Сциентизм, делая из науки капитал, коммерциализировал науку, представил ее заменителем морали. Только наивные и неосторожные цепляются за науку как за безликого спасителя.
Яркий антисциентист Г. Маркузе выразил свое негодование против сциентизма в концепции «одномерного человека», в которой показал, что подавление природного, а затем и индивидуального в человеке сводит многообразие всех его проявлений лишь к одному технократическому параметру. Те перегрузки и перенапряжения, которые выпадают на долю современного человека, говорят о ненормальности самого общества, его глубоко болезненном состоянии. К тому же ситуация осложняется тем, что узкий частичный специалист (homo faber), который крайне перегружен, заорганизован и не принадлежит себе, – это не только представитель технических профессий. В подобном измерении может оказаться и гуманитарий, чья духовная устремленность будет сдавлена тисками нормативности и долженствования.
Бертран Рассел, ставший в 1950 г. лауреатом Нобелевской премии по литературе, в поздний период своей деятельности склонился на сторону антисциентизма. Он видел основной порок цивилизации в гипертрофированном развитии науки, что привело к утрате подлинно гуманистических ценностей и идеалов. Майкл Полани – автор концепции личностного знания – подчеркивал, что «современный сциентизм сковывает мысль не меньше, чем это делала церковь. Он не оставляет места нашим важнейшим внутренним убеждениям и принуждает нас скрывать их под маской слепых и нелепых, неадекватных терминов».
Крайний антисциентизм приводит к требованиям ограничить и затормозить развитие науки. Однако в этом случае встает насущная проблема обеспечения потребностей постоянно растущего населения в элементарных и уже привычных жизненных благах, не говоря уже о том, что именно в научно-теоретической деятельности закладываются «проекты» будущего развития человечества.
Дилемма сциентизм-антисциентизм предстает извечной проблемой социального и культурного выбора. Она отражает противоречивый характер общественного развития, в котором научно-технический прогресс оказывается реальностью, а его негативные последствия не только отражаются болезненными явлениями в культуре, но и уравновешиваются высшими достижениями в сфере духовности. В связи с этим задача современного интеллектуала весьма сложна. По мнению Э. Агацци, она состоит в том, чтобы «одновременно защищать науки и противостоять сциентизму».
Список литературы
Д. Антисери, Дж. Реале. Западная философия от истоков до наших дней. От Возрождения до Канта.
Т.Г. Лешкевич. Философия науки: традиции и новации. Сциентизм и антисциентизм.
А.И. Тихонова. Сциентизм и антисциентизм.
В.П. Визгин. Границы новоевропейской науки: модерн/постмодерн.
С.Л. Худиев.
www.ronl.ru
