Реферат: Михаил Илларионович Кутузов. Реферат кутузов
Реферат - Кутузов Михаил Илларионович 2
Кутузов Михаил Илларионович
Кутузов М. И.
Кутузов, Голенищев-Кутузов Михаил Илларионович [5(16).9.1745, Петербург, — 16(28).4.1813, Бунцлау, ныне Болеславец, Польша, похоронен в Петербурге, в Казанском соборе], русский полководец, генерал-фельдмаршал (31 августа 1812). Родился в семье инженер-генерал-поручика. Окончил с отличием Дворянскую артиллерийскую школу (1759) и был оставлен при ней преподавателем математики. В 1761 произведён в прапорщики и назначен командиром роты Астраханского пехотного полка. С 1762 адъютант ревельского генерал-губернатора, в 1764—65 командовал мелкими отрядами в действиях против польских конфедератов. Во время русско-турецкой войны 1768—74 — на штабных должностях, участвовал в боях при Рябой Могиле, Ларге, Кагуле и др. В 1774 под Алуштой тяжело ранен в висок и правый глаз. В 1784 произведён в генерал-майоры и ему было поручено формирование Бугского егерского корпуса, с которым он участвовал в начале русско-турецкой войны 1787—91. К. был учеником и соратником А. В. Суворова. В декабре 1790 К., командуя 6-й колонной, участвовал в штурме Измаила, затем в сражениях при Бабадаге и Мачине. В 1792—1794 возглавлял чрезвычайное русское посольство в Константинополе, сумев добиться для России ряда внешнеполитических и торговых преимуществ. В 1794 директор Сухопутного шляхетского кадетского корпуса, в 1795 — 99 командующий и инспектор войск в Финляндии, выполнял ряд дипломатических поручений (переговоры с Пруссией и Швецией). В 1798 произведён в генералы от инфантерии. Был литовским (1799—1801) и петербургским (1801—02) военным губернатором. В 1802 К., попав в опалу, уволился из армии и находился в отставке. В августе 1805 во время русско-австро-французской войны 1805 назначен главнокомандующим русской армией, направленной на помощь Австрии. Узнав во время похода о капитуляции австрийской армии генерала К. Макка под Ульмом, К. предпринял знаменитый марш-манёвр от Браунау до Ольмюца и искусно вывел русские войска из-под удара превосходящих сил противника, одержав в ходе отступления победы при Амштеттене и Кремсе. Предложенный К. план действий против Наполеона не был принят Александром I и его австрийскими военными советниками. Несмотря на возражения К., который фактически был отстранён от руководства руско-австрийскими войсками, союзные монархи (Александр I и Франц I) дали Наполеону генеральное Аустерлицкое сражение 1805, окончившееся победой французов. Хотя К. сумел спасти отступившие русские войска от полного разгрома, он подвергся опале Александра I и назначался на второстепенные посты: киевского военного губернатора (1806—07), командира корпуса в Молдавской армии (1808), литовского военного губернатора (1809—11). В условиях надвигавшейся войны с Наполеоном и необходимости завершить затянувшуюся войну (1806—12) с Турцией царь был вынужден 7 марта 1811 назначить К. главнокомандующим Молдавской армией. К. отказался от прежней системы ведения войны, которая сводилась к захвату и удержанию крепостей и кордонному расположению войск. Он создал подвижные корпуса и начал весеннюю кампанию 1811 активными действиями. 22 июля под Рущуком русские войска одержали крупную победу, а в октябре К., успешно реализовав разработанный им стратегический план, окружил и взял в плен под Слободзеей всю турецкую армию. За эту победу получил титул графа (29 октября 1811). Будучи опытным дипломатом, К. добился подписания выгодного для России Бухарестского мирного договора 1812, за что получил титул светлейшего князя (29 июля 1812).
В начале Отечественной войны 1812 был избран начальником Петербургского, а затем Московского ополчения. После оставления русскими войсками Смоленска К. назначен 8 августа главнокомандующим. Прибыв 17 августа в армию, К. принял решение дать 26 августа генеральное сражение войскам Наполеона под Бородином. В Бородинском сражении 1812 французская армия не добилась победы, но стратегическая обстановка и недостаток сил не позволили К. перейти в контрнаступление. Стремясь сохранить армию, К. без боя сдал Наполеону Москву и, совершив смелый фланговый марш-манёвр с Рязанской дороги на Калужскую, остановился в Тарутинском лагере, где пополнил войска и организовал партизанские действия. 6 октября К. под Тарутином нанёс поражение французскому корпусу И. Мюрата и вынудил Наполеона ускорить оставление Москвы. Преградив под Малоярославцем путь французской армии в южнорусские губернии, К. заставил её отступать на З. по разорённой Смоленской дороге. Энергично преследуя противника, К. после ряда боев (под Вязьмой и Красным) окончательно разгромил его главные силы на р. Березине. Благодаря мудрой и гибкой стратегии К. русская армия одержала блестящую победу над сильным и опытным противником. К. получил звание князя Смоленского (6 декабря 1812) и был награжден высшим боевым орденом Георгия 1-й степени (12 дек. 1812). В начале 1813 К. руководил военными действиями на территории Польши и Пруссии с целью завершения разгрома остатков наполеоновской армии и освобождения народов Европы от ига Наполеона, но смерть прервала выполнение им намеченного плана. Его тело было забальзамировано и перевезено в Петербург, где похоронено в Казанском соборе. Полководческое искусство К. отличалось широтой и разнообразием всех видов маневра в наступлении и обороне, своевременным переходом от одного вида маневра к другому. Все современники, расходясь в оценке второстепенных качеств К., единодушно отмечали его исключительный ум, блестящие полководческие и дипломатические дарования и беззаветное служение Родине. Во время Великой Отечественной войны 1941—45 в СССР были учреждены ордена Кутузова 1-й, 2-й (29 июля 1942) и 3-й степени (8 февраля 1943).
Лит.: М. И. Кутузов. Сб. документов, т. 1 — 5, М., 1950 — 56; Коробков Н. М., Кутузов, М., 1943; Полководец Кутузов. Сб. ст., М., 1955; Синельников ф., Жизнь, военные и политические деяния… М. И. Голенищева-Кутузова-Смоленского, ч. 1 — 6, СПБ. 1813 — 14; Бутовский И., Фельдмаршал кн. Кутузов-Смоленский при конце и начале своего боевого поприща, СПБ. 1858.
www.ronl.ru
ДОКЛАД КУТУЗОВ
Оглавление.
Введение………………………………………………………. 3
Родословная рода Кутузовых…………………………………4
Родители Кутузова…………………………………………….7
Учёба и начало военной службы М. И. Кутузова………...…9
Этапы военной службы………………………………………………..13
Отечественная война 1812 года………………………………15
Бородинское сражение………………………………………..16
Заключение…………………………………………………….19
Список литературы……………………………………………20
Введение.
Его заслуженно называют спасителем России. То, что он сделал для Отечества во время войны 1812 года, никогда не будет забыто. Его справедливо считают не только выдающимся стратегом и тактиком, но одним из лучших военных инженеров России. Отец был военным инженером и Михаил по его примеру, окончил инженерно-артиллерийскую школу. Боевое крещение получил на русско-турецкой войне 1768-1774 годов. Служил под командованием Суворова и Румянцева, участвовал во многих сражениях и проявлял себя храбрым офицером.
Эти сведения о Михаиле Илларионовиче мы можем почерпнуть из энциклопедий и учебников, однако в его биографии есть много интересных моментов, обычно не упоминаемых авторами популярных изданий.
Родословная рода Кутузовых.
Генеалогия или родословная, рода Голенищевых- Кутузовых.
По летописям, род Голенищевых-Кутузовых происходит от знаменитого дружинника Александра Невского Гаврилы Олексича.
В Лаврентьевской летописи, в записи под 6748 годом «от сотворения мира», сообщалось, что во время битвы со шведами на Неве (15 июля 1240 года) из участников, под именем Гаврило Олексич, по доске въехал на шведский корабль, стоявший у берега, преследуя предводителей шведов ярла Биргера, и сбросил его с корабля в воду вместе с конём.
Чуть позже один из Кутузовых – Василий Ананьевич, по-видимому, высокий и длинноногий, получил прозвище Голенище, и его потомки в отличие от потомков Фёдора Александровича Кутуза стали прозывать не просто Кутузовым, а Голенище-Кутузовым.
И Кутузовы, и Голенищевы-Кутузовы многократно упоминались и в ратной службе, и в посольских делах, и в дворцовых интригах, и в междоусобных династических распрях великих московских князей. Они участвовали в борьбе Василия Тёмного с Дмитрием Шимякой, и в походах, Ивана ΙΙΙ, и в государственных делах сына Ивана ΙΙΙ – Василия ΙΙΙ.
В седьмом колене и Кутузовы, и Голенищевы-Кутузовы вышли в окольничие, став членами великокняжеской думы. Это открыло перед ними возможности занимать посты и должности судей, руководителей приказов, воевод послов. При Василии ΙΙΙ один из Кутузовых, Фёдор Юрьевич, поднялся ещё на одну ступеньку и стал боярином. Теперь выше Кутузовых были только князья Рюриковичи и Гедиминовичи. Кутузовы стали родниться с высшей аристократией России. Так, например, две дочери Андрея Кутузова стали жёнами бояр – князя Фёдора Андреевича Куракина и князя Василия Фёдоровича Телепнева-Оболенского, а его третья дочь, Мария Андреевна, повелением Ивана Грозного была выдана за последнего казанского царя Едигера, в крещении Симеона.
…В тринадцатом колене родословной Голенищевых-Кутузовых, считая, первым коленом Гаврилу Олексичу, значится псковский помещик, Матвей Иванович Голенищев-Кутузов, женившийся на девице из фамилии Бедринских. Это дед и бабка нашего героя по мужской линии. У них было четверо сыновей – Андрей, Логин, Илларион и Иван. (Правда, одна из редких родословных книг упоминает и ещё одного сына – Михаила, но чаще всего речь идёт о четырёх сыновьях Матвея Ивановича.)
Об отце Михаила Илларионовича знаем мы, к сожалению, не очень много. Нам не известна даже точная дата его рождения, как, впрочем, неизвестна точная дата рождения его великого сына. Ларион Матвеевич Голенищев-Кутузов родился в 1718 или 1719 году и четырнадцати лет, 8 октября 1733 года, поступил в Инженерную школу, в которую через четверть века пришёл его сын Михаил. Основателем Инженерной школы был Петр Ι. Она начала свою историю в 1712 году, выделившись из Московской артеллирийской школы, а в 1719 году была переведена в Петербург. В 1733 году в неё поступил кадет Ларион Галинищев-Кутузов, окончил школу в срок и выпущен был в звании кондуктора первого класса в феврале 1738 года. Он хорошо рисовал и чертил, потому после окончания школы был направлен на производство топографической и картографической съемки в окрестностях Петербурга. Потом такую же съемку производил Ларион Матвеевич в Кронштате, Выборге, Кексгольме и на русско-шведской границе. Через четыре года был он назначен в ранге подпоручика адъютантом к генерал-аншефу барону Иоганну Людвигу Люберасу – командиру крепости Кронштадт и начальнику его гарнизона. Одиннадцать лет после этого Ларион Матвеевич прослужил под началом Любереса, следуя за ним по всюду, куда заносили барона превратности военной и государственной службы. Через год после того как Ларион Матвеевич стал служить при Люберасе, его начальник был назначен командиром инженерного корпуса, а в декабре 1742 года направлен на конгресс в Або (Турку), где решался вопрос о прекращении войны между Швецией и Россией, начавшейся в 1741 году. Переговоры оказались нелёгкими и через пол года завершились подписанием выгодного для России трактата, упрочившего её положение на северо-западных границах. За это Ларион Матвеевич получил большую серебреную медаль. В начале 1744 года Ларион Матвеевич был направлен в Стокгольм. Путешествие заняло чуть ли не год, и за это время Ларион Матвеевич многое узнал и повидал. Во время своего пребывания в Стокгольме Ларион Матвеевич получил письмо, в коем его жена Анна Илларионовна Голенищева-Кутузова Сообщила, что у неё родился сын, названный Михаилом. Возвратившийся домой, Ларион Матвеевич встречен был ликующими домочадцами и впервые увидел и взял на руки своего первенца – Мишеньку. Итак, когда же он родился? Принято считать – 5 сентября 1745 года. Дата смерти матери Мишинам тоже не известна. Мише было скорее всего пять-шесть лет. А его брату и сестрам – Анне, Семёну и Дарье и того меньше. Управлялась со всем этим семейством мать Лариона Матвеевича, а сам он трудился на строительстве канала Петра Великого. 25 мая 1752 года по завершении работ на канале был Ларион Матвеевич произведён в инженер-капитаны и определён «к управлению конторой кронштадских строений». В 1758 году он стал инженер-майором и почти сразу же получил следующий чин – инженер подполковника. В этом звании Ларион Матвеевич был направлен в Ригу и прослужил там до апреля 1759 года.
Учёба и начало военной службы М. И. Кутузова.
Ещё до того как отец и сын Голенищевы-Кутузовы уехали в Ригу, Миша начал основательно готовиться к поступлению в ту же Инженерную школу, в которой четверть века тому назад учился Ларион Матвеевич. Он прошёл грамматику российскую, начал изучать языки немецкий и французский и поначалу сильно преуспел в первом из них. Впоследствии он знал семь языков, а немецким и французским владел не просто в совершенстве, но с подлинным блеском. Знаменитая французская писательница Жермена де Сталь однажды сказала Михаилу Илларионычу, что он говорит по-французски, как истинный парижанин, и уж несомненно намного лучше корсиканца Буонапарте. Столь же совершенно владел он впоследствии и немецким, а кроме того, знал польский, турецкий, татарский, итальянский и латынь. Что касается русского языка, то и здесь Кутузов был бесподобен. Вот что писал много лет спустя о Кутузове-ораторе, о Кутузове-златоусте близко знавший его дежурный генерал Сергей Иванович Маевский: «Природа и навык одарили его прекрасным языком, который восходил до высокого красноречия. В нём были счастливые обороты в мыслях и словах; и притом он умел сохранять всегда чудную прелесть лаконизма и игривость от шуточного до величественного. Можно сказать, что Кутузов не говорил, но играл языком.» Дома готовясь к поступлению в Инженерную школу, он, разумеется, получил лишь начальное образование в предметах, которые надлежало сдать при поступлении. Однако подготовка в математике, фортификации и началах инженерного дела была довольно основательной. Служебная командировка Лариона Матвеевича, в которой вместе с ним был и его старший сын, происходила во время так называемой Семилетней войны 1756-1763 годов, когда Россия вела борьбу с Пруссией. Остзейские крепости находились в непосредственной близости от театра военных действий (сражения шли на территории соседней Восточной Пруссии и в балтийском море) и Миша Кутузов впервые в жизни испытал волнительную атмосферу прифронтового города. В Риге Миша сильно продвинулся в изучении математики и особенно немецкого языка, на котором в этом городе говорили почти все местные жители. Перед отъездом из Риги отец учинил сыну строгий официальный экзамен, оформленный должным образом.
17 апреля 1759 года Ларион Матвеевич подал на имя генерал фельдцейхмейстера (командующего артиллерией русской армии) графа Петра Ивановича Шувалова рапорт, в котором писал: «Имею я сына Михаила… А как оный сын мой ревностное желание и охоту имеет служить в артиллерийском корпусе, того ради ваше высоко графское сиятельство всепокорнейше прошу, дабы повелено было означенного сына моего по желанию определить в артиллерийский корпус…» Вскоре последовал и приказ о его зачислении. Все три года, когда Михаил Кутузов учился на офицера, он жил дома, а в школе был только на занятиях и в летних лагерях во время сборов. Их дружба с отцом стала ещё более тесной. После окончания школы Михаил Кутузов служил в Польше, долго прожил в Москве и, наконец, попал на Дунай, где шла очередная русско-турецкая война. Русскими войсками командовал фельдмаршал Пётр Александрович Румянцев, и в его армии оказались и отец и сын Кутузовы. Сын был премьер-майором, а отец – инженер-генерал-майором. В реляции Екатерине ІІ П.А. Румянцев, сообщая о победе при Кагуле, писал 31 июля 1770 года: «Генералы – инженерной Голенищев Кутузов, артиллерии Унгерн, дежурный Степишин, находясь всегда при мне, по мере своих сил усердно вспомогали в самом огне мне своим прилежанием в потребных случаях с отличною твёрдостью духа…» Действительно победы Румянцева были блестящими. В 1769 г. заняты вся Молдавия и Валахия («Дунайские княжества»), победа под Хотином. В 1770 г. разбил турок при реках Ларге и Кагуле; при Кагуле имея 20-тысячное войско, он наголову разбил 150-тысячную турецкую армию. А между тем 26 июля была одержана ещё одна победа – дивизия князя Н.В.Репнина заняла Измаил. И оба Кутузова – отец и сын – были посланы туда для проведения фортификационных работ в городе и крепости. Думал ли хоть один из них, что через два десятилетия младшему придётся брать Измаил штурмом и созданные им укрепления сослужат тогда ужасную и злую службу. Вернувшись с театра военных действий, Ларион Матвеевич 4 ноября «за старостью лет и болезнями» (а было ему тогда «возраста 51 год») вышел в отставку. Так как служба его была безупречной, то при выходе на отставку получил он следующий чин – инженер-генерал-поручик и переехал на жительство в Москву, став московским сенатором. Неся почётную службу в Сенате, Ларион Матвеевич немало времени проводил в своих имениях, чаще всего живя в Ступино в Опочецком уезде Псковского наместничества. Там он умер летом 1784 года, в возрасте 65 лет. Весть об этом Михаил Ларионович получил в Павлограде. 1 сентября 1784 года сын его писал в канцелярию фельдмаршала Потёмкина: «Так как теперь уже путь дурен и расстояние 1500 верст, да в ином месте задержут и карантины, испросить у его светлости позволения до ноября месяца…» Полторы тысячи верст по бездорожью через чумные и холерные карантины проделал Михаил Ларионович чтобы проститься с отцом.
Военная служба.
Итак, как я уже упоминала, после окончания артиллерийского и инженерного корпуса Михаил Ларионыч служил в Польше, жил в Москве, служил премьер майором на Дунае.
Также он отличился во время первой турецкой войны в боях при Рябой Могиле, Ларге и Кагуле. В 1774 году при атаке деревни Шумы (близ Алушты) был тяжело ранен (пуля ударила в левый висок и вышла у правого глаза). Для лечения совершил путешествие за границу, а, возвращаясь, остановился в доме генерала Бибикова, влюбился в его дочь Екатерину Ильиничну и сделал ей предложение. Их свадьба состоялась 27 апреля 1778 года. Кутузову шел 33 год, а жена его на 9 лет моложе - ей было 24 года. Умна, красива, образованна. К портрету Кутузова следует добавить и то, что он был человеком остроумным... (примеры приведите из предыдущей версии текста, и какие еще у него были таланты)
Во время второй турецкой войны, при осаде Очакова (1788), Кутузов снова был тяжело ранен. Зимой 1790 года, участвовал под началом Суворова в штурме Измаила – одной из самых мощных турецких крепостей. Его солдаты дважды брали крепостной вал, и дважды турки сбрасывали их в ров. Победной стала только третья атака. Кутузов во главе колонны овладел бастионом и первый ворвался внутрь города. Отличился также в боях под Бабадагом и Мачным. В 1792 году, командуя левофланговой колонной В армии генерала Каховского, Кутузов содействовал победе над поляками при Дубенке. В 1793 году успешно выполнил в Константинополе дипломатические поручения Екатерины I. В 1795году назначен генерал-директором сухопутного шляхетского корпуса.
По восшествии на престол Александра I Кутузов получил пост санкт-петербургского военного губернатора, но в 1802 году вызвал неудовольствие царя неудовлетворительным состоянием санкт-петербургской полиции и был уволен в свои поместья. С началом войны с Францией Кутузов вернулся в действующую армию.
24 февраля 1806 года Александр I пожаловал Кутузова орденом Св. Владимира 1-й степени, но Михаил Илларионович понимал, что результат сражения лишил его расположения императора. Александр направил Кутузова в Киев.(хронология!!! За что награжден?? Какая битва?) В 1805 году поставлен во главе русской армии, посланной на помощь Австрии. Стеснённый распоряжениями австрийского военного совета, он не мог прийти на выручку Макку, но удачно отвел свою армию в Богемию, где соединился с Буксгевденом. Ответственность за Аустерлицкое поражение не может быть возложено на Кутузова: фактически у него не было власти главнокомандующего, и сражение велось не по его плану. Тем не менее император Александр I после Аустерлица навсегда сохранил нерасположение к Кутузову. В 1808 году Кутузов был отправлен в Валахию в помощь престарелому князю Прозоровскому, но вследствие не согласий с главнокомандующим был отозван и назначен виленским военным губернатором. В 1811 году Кутузов принял начальство над действовавшей на Дунае армией. Ряд удачных операций привёл к заключению мира с турками, необходимого для России по причине французского нашествия, неотвратимость которого была очевидна.
Отечественная война 1812 года.
Крупнейшим событием русской истории начала ХIX века, имевшим общеевропейское значение, была Отечественная война 1812 года.
Нашествие неприятеля на Россию вызвало подъём патриотических чувств во всех слоях русского населения, а отступление русского народа, а отступление наших войск вызвало всеобщее недовольство и ропот против “немца» - главнокомандующего (Барклая де Толли). Уступая общественному мнению, Александр назначил главнокомандующим Кутузова. При продвижении внутрь России французская армия всё более слабела, неся большие потери от военных действий и от болезней, удаляясь от своих баз и испытывая большие затруднения в снабжении провиантом и фуражом, так как русское население на пути продвижения французов уходило вместе с армией в глубь страны и предавало оставленные места огню и опустошению. Кутузов видел, что дальнейшее отступление было бы разумной тактикой, ибо французская армия непрерывно таяла и двигалась в глубь чужой необъятной страны навстречу своей погибели. Но общественное мнение требовало – остановить натиск неприятеля и не отдавать ему Москвы, поэтому Кутузов увидел себя вынужденным остановиться (в 130 верстах от Москвы и в 10 верстах от Можайска), чтобы дать неприятелю генеральное сражение.
Бородинское сражение.
Вечером 22 августа 1812 года русская армия остановилась около деревни Бородино. До Москвы оставалось немного более 100 верст.
На следующий день Кутузов писал Александру Ι: «Позиция, в которой я остановился… одна из наилучших, которую только на плоских местах найти можно. Слабое место сей позиции, которое находится с левого фланга, постараюсь я исправить искусством».
Сражение произошло 26 августа 1812 года при селе Бородине и отличилось необыкновенным упорством и кровопролитием. Умело использовав рельеф местности, Михаил Илларионович расположил свою армию на возвышенности, что давало преимущества его артиллерии. Битва продолжалась до самой ночи. И русские, и французы проявили чудеса героизма, стойкости и отваги, но значительного перевеса так никто и надобился.
Русская армия при Бородине заняла оборонительную позицию, французская – наступательную. Перед Кутузовым стояла задача не пропустить армию захватчиков к Москве. Наполеон добивался противоположного: разгромить русскую армию в генеральном сражении, которого он искал с самого начала кампании, а затем взять «первопрестольную».
Оба полководца считали предстоящее сражение решающим, и оба отдавали себе отчёт в том, что от его исхода в конечном счёте зависит судьба войны.
В ходе сражения Наполеон беспрерывно атаковал – методично и неуклонно, а Кутузов столь же методично и неуклонно оборонялся.
(Про совет в Филях написать обязательно! Решение оставить Москву принимал Кутузов)
2 сентября французы заняли Москву, оставленную русскими войсками и почти всеми жителями. 7 октября Наполеон дал приказ об отступлении и выехал из Москвы к Калуге, чтобы не отступать по старому разорённому пути, но в сражении при Мароярославле были отражены и вынуждены повернуть на старую смоленскую дорогу. Все эти действия были обдуманны Кутузовым, что обнаруживает его стратегические дарования. Гениальный полководец считал своей главной задачей изгнание неприятеля с пределов России, но при этом продолжал щадить свою армию.
21 декабря Кутузов в приказе по армии поздравил войска с изгнанием врага из России. Главнокомандующий был пожалован чином генерал-фельдмаршала и титулом князя Смоленского. Св. Георгий 1-й степени сделал его первым полным кавалером российского военного ордена.
Зимой 1813 года русская армия перешла границу и начала свой путь по Европе. Но Кутузов, потративший последние силы в борьбе с Наполеоном, скончался. 28 апреля 1813 года Михаил Илларионович Кутузов умер в городе Бунцлау (сейчас польский город Болеславец). Полтора месяца гроб с его останками двигался к Петербургу. В пяти верстах от города лошадей выпрягли, и народ на своих плечах нес гроб до самого Казанского собора, где великий полководец был торжественно похоронен.
Незадолго до смерти к нему приехал Александр I и просил прощения за свое недоброжелательное отношение к полководцу. Кутузов ответил: «Я прощаю, государь, но вот простит ли Россия?»
Заключение.
Кутузов обладал ясным и тонким умом, твёрдой волей, глубокими военными познаниями и обширным боевым опытом. Как стратег он всегда старался изучить своего противника, умел учесть все элементы обстановки и неуклонно стремился к достижению намеченной цели. Главная особенность его военного таланта – осторожность. Глубоко обдумывая каждый свой шаг, он старался брать хитростью там, где применение силы было нецелесообразно. Равновесие его ясного ума и неуклонной воли никогда не нарушалось. Он умел быть обаятельным в обращении, понимал натуру русского солдата, умел поднимать его дух и пользовался безграничным доверием своих подчинённых.
То, что Михаил Илларионович Кутузов был величайшим военачальником, вызывает сомнение только у западных историков, считающих, что Наполеона победила не русская армия, а русский мороз. Суждение весьма убогое – ведь наши солдаты находились в тех же условиях, что и французы (к тому же в средней России в конце сентября и в начале октября никто никогда не замерзал). Михаил Илларионович всегда отличался завидной выдержкой и умел сохранить достоинство даже в самые критические моменты сражения. Он был последователем Суворова и, несомненно, одним из лучших русских военачальников.
Список литературы:
1. П. Р. Ляхов “Великие полководцы”, 2002 год.
2. “Энциклопедия знаменитых россиян”, 2001 год.
3. В. Н. Балязин “1000 занимательных сюжетов из русской истории”, 1995 год
4. Словарь русских генералов, участников боевых действий против армии Наполеона Бонапарта в 1812—1815 гг. // Российский архив : Сб. — М., студия «ТРИТЭ» Н. Михалкова, 1996. — Т. VII. — С. 362—363.
5. Глинка В.М., Помарнацкий А.В. Кутузов, Михаил Илларионович // Военная галерея Зимнего дворца. — 3-е изд. — Л.: Искусство, 1981. — С. 77-82.
7. «Генерал-фельдмаршал светлейший князь Михаил Илларионович Голенищев-Кутузов-Смоленский и его могила.
5. Евгений Викторович Тарле-большая энциклопедия. http://dic.academic.ru/dic.nsf/enc_biograph
studfiles.net
Реферат Исторические личности Михаил Илларионович Кутузов
М.И. Кутузов - великий русский полководец. План Введение.......................................................................1 1. Жизнь Михаила Илларионывича Голенищева-Кутузова............................1 1.1 Молодые годы.............................................................1 1.2 Русско-турецкие войны....................................................3 1.3 Мирная служба............................................................7 1.4 Военная компания 1805 года...............................................8 1.5 М.И. Кутузов - дипломат.................................................10 1.6 М.И. Кутузов – великий полководец.......................................11 Заключение....................................................................15 Литература....................................................................17 Введение Михаил Илларионович Кутузов является одним из величайших людей России. Он олицетворяет собой силу и мужество русской армии, а её проблема сейчас является наиболее актуальной, потому что кто как не она может дать отпор притязаниям Запада на Восток. Решение проблемы “dranh nah Osten” стояло перед Россией во все времена, начиная от Александра Невского и кончая сегодняшним продвижнием NATO на Восток. Из этих схваток с Западом Россия всегда выходила победительницей, иначе ей грозило бы уничтожение, именно так, ведь победа равнялась жизни на земле. Ответственность лежавшая на предводителях и полководцах России была такова, что исключалась возможность ошибки в действиях. Кутузов именно тот человек в истории России, у которого хватило сил взять на себя ответственность за победу или поражение и именно его больше всех боялись иностранные деятели (как полководцы, так и дипломаты) того времени, так как его принципы противоречили всем западным догмам, это были принципы русского человека. В наше время в России нет политических деятелей подобных Кутузову, которым народ мог бы полностью доверить свою жизнь, которые заботился бы о его безопасности и процветании, смогли бы взять ответственность на себя, а не искать виноватого. Сейчас западники, пользуясь временным расслаблением России, пытаются надавить на неё, но из этого ничего не выйдет, так как они не имеют представление о главном - о непримиримости русского духа, то при помощи чего Кутузов победил в Отечественной войне 1812 года. 1. Жизнь Михаила Илларионывича Голенищева-Кутузова. 1.1 Молодые годы Фамилия Голенищевых-Кутузовых сформировалась в 15 веке. Один из предков – Фёдор Александорович носил прозвище «Кутуз», а его брат Ананий имел сына Василия прозванного «Голенище». Род был знатный, это подтверждается тем фактом, что Иван 4 Грозный выдал Марию Андреевну Кутузову за бывшего Казанского царя Симеона. Илларион Матвеич – отец полководца – был крупным военным инженером. Начав военную службу при Петре 1, он участвовал в войнах 18 века. Уйдя в отставку в чине генерал-поручика, продолжал службу по гражданскому ведомству. Генерал- поручик и сенатор Илларион Матвеич, служивший 30 лет в инженерном корпусе и участвовавший первой русско-турецкой войне под знаменами Румянцева- Задунайского, был человеком чрезвычайно умным разносторонне образованным, за что и прозвали его «разумной книгой». Его имя стало особенно известно в связи с разработкой проекта канала, построенного в Петербурге при Екатерине 2 для избавления жителей столицы от гибельных наводнений полноводной Невы. 5 сентября 1745 года семье Илларион Матвеича роился сын, которому суждено было стать великорусским полководцем, его имя – Михаил Илларионович Кутузов. Он рано потерял мать, и сначала его воспитанием занималась бабушка, а затем отец. Юного Кутузова с ранних лет готовили Кутузов военной деятельности. В 1757 12- летним мальчиком он поступает в Инженерную школу, основанную Петром 1 и преобразованную в1758 году в Соединенную артиллерийскую инженерную школу, готовившую офицерские кадры для русской армии. Благодаря усилиям П.И.Шувалова назначенного 1756 году генралфельдцейхместером, в подчинение которого оказалась и школа система подготовки воспитанников значительно улучшилась. Ведущими дисциплинами были артиллерия, фортификация, тактика. Наряду с военными дисциплинами воспитанники изучали и общеобразовательные предметы: алгебру, геометрию, физику, историю, географию, литературу, иностранные языки. А на должность преподавателей Шувалов пригласил видных специалистов. Большое влияние на воспитанников школы оказал великий русский ученный М.В.Ломоносов. Он помогал Шувалову в улучшении постановки преподавания в школе. Многие общеобразовательные дисциплины были включены в программу обучения по совету Ломоносова. Воспитанники школы испытывали непосредственное влияние Ломоносова, посещая его лекции в Академии наук. С увлечением слушал эти лекции и Михаил Кутузов. Все свободное время он посвящал книгам и зарекомендовал себя чрезвычайно прилежным и исключительно способным учеником. Отлично успевая, Кутузов в совершенстве овладел не только военными науками, но и горячо полюбил философию, историю, русскую и зарубежную литературу, математику, хорошо изучил ряд иностранных языков, в том числе английский, польский, немецкий и французский, а позднее шведский и турецкий. В 1759 году Кутузов закончил курс и по приказу Шувалова был оставлен в школе на преподавательской работе: «Артиллерийский каптенармус Михаил Кутузов за его особенную прилежность и в языках и в математике знание, а паче что ... до инженера имеет склонность, в поощрение прочим, сего числа произведен мною в инженерский корпус первого класса кондуктором ... и оставлен по-прежнему при школе, к вспоможнию офицерам для обучения прочих». Действительная военная служба Кутузова началась в 1761 году командиром роты Астраханского пехотного полка, куда он был направлен по его настоятельной просьбе после полугодичного преподавания математике в Артиллерийской и инженерской школе. Здесь он впервые встретился с А.В.Суворовым, командовавшим Астраханским полком, в составе которого была рота Кутузова. Почти год Кутузов проходил незабываемые уроки Суворова военной науки. Суворов заметил способного офицера и приблизил его к себе, стал его наставником. Он объяснял Кутузову, что сила русской армии в солдате, что «солдат учение любит, было бы с толком», что надо доверять солдату, заботиться о нём и тогда он будет готов идти за тобой в огонь и воду, будет способен сокрушить любого врага. На этот раз они недолго служили вместе. Но через десятилетия боев и походов, через всю свою жизнь бережно пронес и осуществил Кутузов наставления своего учителя. В 1764 году, когда русские войска двинулись в Польшу, капитан Кутузов добился перевода в действующую армию, где получил боевое крещение 28 июля в бою против войск князя Радзивилла. 1.2 Русско-турецкие войны. Одной из важнейших внешне политических задач России во 2-й половине 18 в. была задача получить выход к Черному морю. На пути ее решения стояли Турция и некоторые европейские государства, не желавшие укрепления России, усиления ее влияния на Востоке. В 1768 г Турция подстрекаемая, Францией, объявила войну России. Для ведния боевых действий на юге страны были созданы две армии – первая генерала П.А. Румянцева и вторая генерала Панина. В 1770 г. Кутузова перевели в армию Румянцева, действовавшую против турецких войск в Молдавии и Валахии. Молодому офицеру повезло: он поступил в распоряжение выдающегося полководца. В ходе боевых действий 1770 г, будучи обер-квартирмейстером в корпусе Румянцева и находясь в авангарде наступающих войск, Кутузов исполнял трудные и ответственные поручения, «напрашивался на все опасные случаи» и стал известен командующему армией как храбрый и способный штабной офицер. Он принимает самое активное участие в сражениях при Рябой Могиле, Ларге и реке Кагул, в которых были разгромлены основные силы турок. В дальнейшем Кутузов в чине премьер майора был переведен из штаба армии в Смоленский пехотный полк, с которым участвовал в ряде сражений, в том числе при Попештах. За мужество и храбрость, проявленные в этих боях, Кутузов произведен в подполковники. Для М.И. Кутузова эти сражения стали незабываемой школой военного искусства. Он постигал стратегию сокрушения Румянцева, считавшего, что «никто не берет города, не разделавшись с войсками его защищавшими». И здесь же видел Кутузов, что стратегия Румянцева заключается не только и не всегда в наступлении. Кутузов взял на вооружение основные идеи стратегии и тактики Румянцева: разгром и полное уничтожение армии противника, охват армии противника и удары по ней с фронта, с тыла, с флангов, и главное применения изобретательности в бою. Служба Кутузова в армии Румянцева неожиданно и нелепо прекратилась. Кто-то из «друзей» Кутузова донес Румянцеву, что в часы досуга под веселый смех товарищей капитан Кутузов копировал походку и манеры главнокомандующего. А фельдмаршал был очень обидчив и не любил шутников. Безупречная служба и боевые заслуги спасли молодого офицера от гнева главнокомандующего, он удовлетворился переводом насмешника в Крымскую армию. Это событие оставило на всю жизнь глубокий след в характере Михаила Илларионовича. Он стал скрытным и недоверчивым. Внешне он был тот же Кутузов, веселый общительный, но близко знавшие его люди говорили, что «сердца людей открыты Кутузову, но его сердце закрыто для них». В 1722 г начинается служба Кутузова в Крымской армии под командованием В.М. Долгорукова. Во время боя у деревни Шумы, где закрепился турецкий десант, перекрывший дорогу к Алуште, Кутузов, подавая личный пример, со знаменем в руках повел батальон в атаку. В жаркой схватке турки были выбиты из своих позиций, дорога на Алушту открыта. В этом бою Кутузов получил тяжелое ранение в голову: «сей штаб-офицер получил пулею, которая, ударивши его между глазу и виска, вышла напролет в том же месте на другой стороне лица», - сказано в рапорте Долгорукова. Рана была на столько тяжелой, что врачи не надеялись на выздоровление. Но Кутузов поправился. Приехав в Петербург, он получил продолжительный отпуск для лечения заграницей. Кроме этого, Кутузов получил по указанию Екатерины 2 тысячу червонцев и был награжден орденом св. Георгия 4 степени. Михаил Илларионович много путешествовал по Европе: он посетил Пруссию, Австрию, Голландию, Италию, Англию, где он не только лечился, но и использовал малейшую возможность для пополнения своих знаний, для ознакомления с западноевропейским военным искусством и международной политикой. Дольше всего он жил в Лейдене – тогдашнем центре науки. Там он встречался с ученными, передовыми людьми Европы и европейскими полководцами – Фридрихом 2 и Лаудоном. Тем временем война 1768-74гг закончилась поражением Турции. По Кучук- Кайнарджийскому договору Россия получила земли между Днепром и Бугом, ряд крепостей и право свободного плавания по Черному морю через проливы Босфор и Дарданеллы. По возвращении на родину в 1777 г Кутузов был назначен в войска, находившиеся в южных краях России, в Крыму. На том же театре военных действий служил в те годы Суворов. Это были сравнительно мирные годы. Крым в результате войн с Турцией был объявлен независимым, борьба с Турцией за влияние на крымских татар продолжалась. Эта борьба велась при помощи дипломатии, чем Суворов как он сам говорил заниматься не любил, поэтому предоставил Кутузову все щекотливые политические дела, которые тот выполнил в совершенстве. Тут впервые Кутузов обнаружил свои дипломатические способности. Высоко оценивая дипломатию Кутузова, Суворов говорил: «Ой, умен, ой, хитер, его никто не обманет». В эти годы Кутузов снова проходил суворовскую школу обучения и воспитания войск. То, что зародилось в Астраханском полку лет двадцать назад, теперь окрепло и превращалось в суворовскую «Науку побеждать». Кутузов постигал важнейшие правила науки побеждать: «глазомер, быстрота, натиск». Еще одно правило введенное Суворовым, которое Кутузов применял на деле, заключалось в том, что «всяк воин свой маневр понимает». Это было переворотом в обучении и воспитании войск. В эпоху, когда господствовала линейная тактика, в основе которой было неверие в разум солдат, построенных в линии для того, чтобы офицеры могли постоянно наблюдать, руководить каждым движением солдата, Суворов развивал инициативу войск. Солдаты Суворова и Кутузова были теми солдатами, в разум, боевую смекалку и смелость которых верили и эти качества развивали. Все это были новые явления в военном искусстве, они распространялись благодаря Суворову, у него и у Румянцева Кутузов в эти годы воспринял наступательную стратегию, тактику и новые методы воспитания и обучения войск. Так же в это время Кутузов начинает продвигаться по службе: по ходатайству Суворова он произведен в полковники, в 1782 г получил чин бригадира, а когда в 1784 г были сформированы первые корпуса егерей – лучших солдат русской армии, командовать Бугским егерским корпусом назначили одного из лучших ее генералов – М.И. Кутузова. В 1787 г вспыхнула новая война с Турцией. Кутузов прикрывал своим корпусом границы России по Бугу, затем войска Кутузова были включены в состав действующей Екатеринославской армии. Командующий Екатеринославской армии Потемкин решил взять черноморскую турецкую крепость Очаков. Русские войска и в том числе корпус Кутузова осадили Очаков. Потемкин медлил со штурмом, и военные действия ограничивались мелкими столкновениями. Во время одной из вылазок турки атаковали прикрытие егерей Бугского корпуса. Завязалось серьезное сражение. Кутузов повел войска в атаку и был тяжело ранен. Пуля пробила голову на вылет почти в том же месте, что и при первом ранение. Врачи приговорили его к смерти, считая, что он не доживет до утра. Но Кутузов выжил, только правый глаз его начал слепнуть. Едва оправившись от раны, через три с половиной месяца Кутузов уже участвовал в штурме и взятии Очакова, а также в дальнейшем в боях на Днестре и на Буге, в штурме замка Хаджибей, на месте нынешней Одессы. И всюду: то с батальонами егерей, то во главе казацких отрядов при взятии крепостей Бендеры и Аккерман и в полевом бою – Кутузов всегда, по свидетельству современников, «одерживал поверхность». Шел 1790 год, война затягивалась, военные операции не приносили желаемых для России результатов. Русское правительство решило добиться крупной победы, чтобы скорее вынудить турок заключить выгодный мир. Взяв несколько крепостей, русская армия подступила к сильной крепости Измаил. Расположенная на Дунае, она имела исключительно важное стратегическое значение. Русские войска, в числе которых был и Кутузов, насчитывали 30 тысяч человек, а гарнизон крепости – более 36 тысяч. Турки были хорошо обеспечены боевыми припасами и продовольствием, поэтому Потемкин, не рискуя взять руководство осадой на себя, срочно попросил в письме Суворова помочь взять крепость. Решение взять Измаил было принято на Военном совете, где Суворов обратился к присутствовавшим, среди которых был и Кутузов, со следующими словами: «Правда, что затруднения велики: крепость сильна, гарнизон целая армия, но ничего не устоит против русского оружия... Я решился овладеть этой крепостью». В соответствии с диспозицией Кутузов командовал 6-й штурмовой колонной на левом фланге, которая должна была атаковать бастион вблизи Килийских ворот. В 5 часов утра 11декабря был дан сигнал к штурму. Несмотря на жестокий огонь, штурмующие колонны в темноте подошли к контрэскарпу, забросали фашинами рвы, стремительно спустились вниз и, приставив к валу лестницы, взошли на него. олонна Кутузова ворвалась на вал, где завязался тяжелый рукопашный бой. На какой то момент турки стали теснить Кутузова, и он обратился к Суворову за поддержкой, но тот, зная, что его ученик обойдется и без подкреплений, отправил офицера с сообщением, что послано донесение о взятие Измаила и Кутузов назначен его комендантом. В это трудный момент Кутузов ввел в бой весь свой резерв, опрокинул турок и захватил бастион. К рассвету русские войска выбили противника с внешних укреплений, а через 6 часов уничтожили оставшиеся на улицах города отряды турков. Представляя Кутузова к награждению за Измаил, Суворов писал о своем любимом ученике и соратнике: «Генерал-майор и кавалер Голенищев-Кутузов оказал новые опыты искусства и храбрости своей, преодолел под сильным огнем неприятеля все трудности, влез на вал, овладел бастионом, и когда превосходный неприятель принудил его остановиться, он, служа примером мужества, удержал место, превозмог сильного неприятеля, утвердился в крепости и продолжал поражать врагов... Он шел на левом фланге, но был моей правой рукой...». После падения Измаила Кутузов спросил командующего: «Почему Ваше сиятельство поздравили меня с назначением комендантом, когда успех еще был сомнителен?». «Суворов знает Кутузова, а Кутузов знает Суворова, - последовал ответ. – Если бы не был взят Измаил, мы оба умерли бы под его стенами». За Измаил Кутузов был удостоен ордена св. Георгия 3 степени и чина генерал-поручика. На заключительном этапе войны с Турцией роль Кутузова возросла. Кутузов остался комендантом Измаила и начальником войск, расположенных между Днестром и Прутом. Взятие стратегически главной крепости, хотя и предрешило исход войны, но борьба за переправы на Дунае, за города Мачин, Бабадаг и за побережье Черного моря продолжалась. Кутузов вел ее в сложных условиях гористой местности против подвижных и многочисленных отрядов турок. Кроме присущих ему спокойствия и предусмотрительности, он проявил замечательное искусство маневра на фланги и тыл противника, величайшее упорство и решительность в атаке. Он становится одним из известных и признанных генералов русской армии. В 1791 г в городе Яссы был заключен мир, по которому Турция уступила России земли между реками Южным Бугом и Днестром и согласилось признать присоединение Крыма к России. Этим была закончена вековая борьба за доступ к Черному морю, необходимый для экономического развития России. С окончанием русско-турецкой войны 1787- 1791 гг. закончился важный период жизни и деятельности Кутузова. В суровой практике военных будней, в жарких схватках с врагами на полях кровопролитных сражений проходило становление одного из наиболее талантливых и самобытных полководцев России. К началу 19 столетия Михаил Илларионович Кутузов вырос в военного руководителя крупного масштаба, обладавшего глубокими знаниями военного дела и боевым опытом, способного решать сложные задачи в области стратегии и тактики. 1.3 Мирная служба С 1793 года в жизни Кутузова начался новый этап: он становится дипломатом. Екатерина не упускала Кутузова из виду и неожиданно назначила его посланником в Константинополь. 26 сентября 1793 Кутузов въехал в столицу Турции и пробыл там до марта 1794 года, но за это короткий период времени он успел сделать многое для России. Задачи его дипломатической миссии были ограничены, но нелегки. Необходимо было предупредить заключение союза между Францией и Турцией и устранить опасность проникновения русского флота в Черное море. Одновременно нужно было собрать сведения о славянских и греческих поданных Турции, а главное обеспечить сох ранение мира с турками. Все эти цели были достигнуты в течение его пребывания в турецкой столице. После константинопольской миссии наступил некоторый перерыв в военной карьере и дипломатической деятельности Кутузова. В сентябре 1794 года Михаил Илларионович был назначен директором сухопутного кадетского корпуса, где руководил обучением и воспитанием будущих офицеров русской армии. Сам читал им лекции по военной истории, впервые ввел в корпусе преподавание тактике. Кутузов побывал на ответственных должностях: был казанским и вятским и вятским генерал-губернатором, командующим сухопутными войсками командующим флотилией в Финляндии, а в 1798 году ездил в Берлин в помощь князю Репнину, который был послан ликвидировать опасные для России последствия сепаратного мира Пруссии с Францией. Он сделал за Репнина всю требовавшуюся дипломатическую работу и достиг некоторых немаловажных результатов: союза с Францией Пруссия не заключила. Павел так ему доверял, что 14 декабря 1800 года назначил его на важный пост: Кутузов должен был командовать украинской днестровской «инспекциями» в случае войны с Австрией. С приходом к власти Александра политическое положение в стране стало меняться, и столь же значительно изменилось служебное положение Кутузова. Опалы начались с того, что Александр, сначала назначивший Кутузова петербургским военным губернатором, вдруг совершенно неожиданно в августе 1802 г. уволил его от этой должности (а точнее сказать удалил из Петербурга), и Кутузов 3 года просидел в деревне, вдали от дел. Уже тогда царь невзлюбил Кутузова. Подлинной причиной ненависти Александра была осведомленность Кутузова о заговоре против Павла 1, его убийстве и причастности к этим событиям нового императора. Именно при Александре 1 в карьере Кутузова в довольно правильном порядке чередовались опалы, когда Кутузова отстраняли от дел или давали ему иногда все же значительные гражданские должности, а затем столь же неожиданно призывали на самый высокий военный пост. Александр мог не любить Кутузова, но он нуждался в уме и таланте Кутузова и в его репутации в армии, где его считали прямым наследником Суворова. 1.4 Военная компания 1805 года О Кутузове вспомнили, когда нависла опасность над всей Европой – опасность «гидры революции» Наполеона Бонапарта, который к 1805 г уже разгромил две коалиции феодальных государств. Начиналась война третьей коалиции против Наполеона. Тогда в 1805 году в деревню к Кутузову был послан экстренный курьер от царя. Кутузову предложили быть главнокомандующим на решающем участке фронта против французской армии, состоявшей под начальством самого Наполеона. По плану коалиции собранная на Дунае объединенная русско-австрийская армия должна была двинуться во Францию. Кутузов вступил в командование собранной на Волыне пятидесятитысячной армией, чтобы повети ее вглубь Европы, навстречу французским войскам. Войска Кутузова составляли только часть стовосьмидесятитысячной русской армии, которую обязался выставить Александр 1 на стороне коалиции. Но именно им и пришлось выдержать основную тяжесть борьбы. Впервые русской армии предстояло сразиться с прославленной французской, лично руководимой Наполеоном. Многие с тревогой ждали этой встречи, боясь за Кутузова, так как он был менее известен в Европе и никто не знал о его способнастях зарубежом. В то время как Наполеон успел обеспечить себе имя битвами при Лоди, Маренго, Риволи. Большое отличие между Кутузовым и Наполеоном заключалось еще и в том, что французский император был единственным руководителем своих войск, а Кутузов же находился под надзором двух ничего не мыслящих в стратегии императоров. Так или иначе, в августе 1805 г русская армия выступила в Баварию на соединение с австрийцами. Преодолев тысячекилометровый путь, она в октябре достигла Браунау. В это время австрийские войска находились в районе г. Ульма. Кутузову оставалось пройти несколько переходов, чтобы соединиться с австрийцами. Но Наполеон, совершив стремительный марш, крупными силами обошел австрийскую армию эрцгерцога Фердинанда, которой фактически командовал генерал Макк и под угрозой разгрома заставил ее капитулировать. Тридцатитысячная австрийская армия перестала существовать, и Наполеон тотчас же приступил к действиям против Кутузова. Кутузов знал, что находится в трудном положении, что у Наполеона после Ульма руки совершенно свободны и что у него втрое больше войск. Кутузов принял единственное правильное решение – поспешно уйти на восток к Вене, а если понадобиться то и за Вену на соединение со второй русской армией под командованием генерала Ф.Ф. Буксгевдена, подходивший из России. Кутузов вышел из отчаянного положения. Он совершенно неожиданно для Наполеона, оказал наступающей армии крутой отпор: разбил передовой корпус Наполеона при Амшеттене, и пока маршал Мортье оправлялся, стал на его пути у Кремса и здесь уже нанес Мортье очень сильный удар. Наполеон, находясь на другом берегу Дуная, не успел оказать помощь Мортье. Поражение французов было полным. Но опасность не миновала. Наполеон без боя взял Вену и вновь погнался за Кутузовым. Никогда русская армия не была так близка к опасности подвергнуться разгрому или капитуляции, как в это момент. За Кутузовым гнался Мюрат, которому нужно было каким угодно способом задержать хотя бы на самое короткое время русских, чтобы они не успели присоединиться к стоявшей в Ольмюце русской армии. Мюрат затеял мнимые переговоры о мире. Но Кутузова нельзя было провести, он с первого же момента разгадал хитрость Мюрата и, сейчас же согласившись на «переговоры», сам еще более ускорил движение своей армии к востоку на Ольмюц. Кутузов понимал, что через день другой французы догадаются, что никаких переговоров нет и не будет. Но он знал, кому он получил тяжкое дело служить заслоном от напиравшей французской армии. Между Голлабруном и Шенграбеном уже стоял арьергард Багратиона. У Багратиона был корпус в 6 тысяч человек, у Мюрата в четыре раза больше, и Багратион целый день задерживал яростно дравшегося неприятеля, и хотя проложил не мало своих, но и немало французов, и ушел не тревожимый ими. Кутузов за это время отошел уже к Ольмюцу и соединился с основными силами Буксгевдена, за ним поспел туда же и Багратион. Все попытки Наполеона окружить русскую армию были безуспешными. В истории военного искусства отступление русской армии от Браунау к Ольмюцу считается выдающимся образцом стратегического марш-маневра, в результате которого соотношение сил изменилось в пользу союзников: Наполеон к Ольмюцу имел только 50 тысяч человек, силы же Кутузова вместе с австрийцами возросли до 86 тысяч. На военном совете в Ольмюце Кутузов, учитывая усталость войск и усиление наполеоновской армии новыми силами, предложил отступать дальше, заманивать французов в глубь страны, где их силы иссякнут, и дать им там сражение. К сожалению, план Кутузова был отвергнут австрийцами и Александром 1, который, мечтая о полководческой славе Наполеона, вместе с Францем 1 прибыл в армию и фактически отстранил Кутузова от руководства войсками. В результате было принято ошибочное решение – немедленно выступить против Наполеона, двинув все вилы к Аустерлицу. План наступления союзников, составленный бездарным австрийским генералом Вейротером, был рассчитан на пассивные действия Наполеона, не учитывал особенностей местности в районе Аустерлица. Кутузов доказывал опасность проведения сражения в таких условиях, но его никто не слушал. Сражение произошло 20 ноября (2 декабря) 1805 года. Не спас положение героизм русских солдат и офицеров, боевой опыт Кутузова, Багратиона, Дохтурова, Милорадовича – талантливых генералов русской армии. Наполеон хорошо осведомленный о планах союзников ударом в центр прорвал фронт союзных войск и заставил их сражаться с перевернутым фронтом. В результате русско-австрийские войска потерпели сокрушительное поражение. Только благодаря мужеству и стойкости русских солдат Наполеону не удалось осуществить план полного разгрома союзных армий, хотя потери были огромны: русские потеряли 21 тысячу убитыми и раненными, австрийцы – около 6 тысяч человек. Поражение под Аустерлицем привело к развалу антифранцузской коалиции и заключению сепаратного договора между Австрией и Францией. Вину за поражение Александр 1 переложил на Кутузова, но когда всем стало ясно, что виновник аустерлицкого поражение сам русский император, а не Кутузов царь еще больше возненавидел его. 1.5 М.И. Кутузов - дипломат После Аустерлица Кутузов был в полной опале, и только чтобы неприятель не мог усмотреть в этом признания поражения, бывший главнокомандующий был все- таки назначен киевским военным губернатором, нанося тем самым ему оскорбление. Но недолго пришлось ему губернаторствовать. В 1806 – 1807 гг. во время очень тяжелой войны с Францией, когда после полного разгрома Пруссии Наполеон одержал победу под Фридландом и добился невыгодного для России Тильзитского мира, Александр на горьком опыте убедился, что без Кутузова ему не обойтись. И Кутузова забытого во время войны 1806 –1807 гг. с французами вызвали, чтобы он поправил дела в другой войне, которую Россия продолжала вести после Тильзита, - в войне против Турции. Она началась в 1806 г. и приняла затяжной характер, так как турки не хотели сдаваться, полагаясь на поддержку со стороны Франции. Генералы А.А. Прозоровский, П.И. Багратион, Н.М. Каменский командующие русскими войсками в разные годы, не смогли одержать решающей победы и заставить турок пойти на заключение мира. В обстановке приближающейся войны с Францией Александр 1 вынужден был назначить командующим молдавской армией Кутузова. В начале 1811 года Кутузов прибыл в Бухарест и вступил в должность главнокомандующего армией, насчитывовавшей 45 тысяч солдат, а у турков было больше 70 тысяч. К этому времени русская армия была значительно ослаблена – почти половина ее состава отозвали на борьбу с Наполеоном. Главная задача, которую предстояло решить Кутузову, заключалась в скорейшем окончание войны и заключении выгодного для России мира. Для ее решения необходимо было разгромить турецкую армию. После долгих приготовлений и переговоров, искусно веденных с целью выиграть время, Кутузов 22 июня 1811 года нанес турецкому визирю под Рущуком тяжкое поражение. Положение русских войск стало лучше, но все-таки продолжало оставаться критическим, тем более что после умышленно грубой сцены устроенной Наполеоном послу Куракину 15 августа 1811г., уже никаких сомнений в близости войны не оставалось. А турки, подстрекаемые французским посланником, намеревались воевать и воевать. Тогда Кутузов придумал хитрый план для полной победы над большой армией визиря. Кутузов, убедив противника в своей слабости тем, что взрывает крепости и отступает, заманил турок на левый берег Дуная, где сосредоточил свои главные силы. Часть войск Кутузов отправил на правый берег, для того чтобы закрыть путь к отступлению туркам. В итоге Кутузов прижал армию визиря к реке и окружил ее со всех сторон редутами. Визирь понял, что войскам в таких условиях грозит полное истребление, тайком бежал из своего осажденного лагеря и начал переговоры. А 26 ноября 1811 г. остатки умирающей от голода армии сдались русским. После капитуляции войск Ахмет-паши мирные переговоры длились еще полгода – споры шли в основном по разделу территорий. Весной 1812 из-за приближения войск Наполеона царь уже шел на то, чтобы согласиться признать Прут границей, но требовал, чтобы Кутузов настоял на подписании союзного договора между Турцией и Россией. Турки не спешили подписывать такой договор, так как надеялись на скорое вступление России в войну с Францией. Тут Кутузов пустил в ход все усилия своего громадного ума и дипломатической тонкости. Ему удалось уверить турок, что война между Наполеоном и Россией вовсе еще не окончательно решена, но что если Турция вовремя не примириться с Россией, то Наполеон опять возобновит с Александром дружеские отношения, и тогда оба императора разделят Турцию пополам. 16 мая 1812 г. после длившихся долгие месяцы переговоров, мир в Бухаресте был заключен: Россия не только освобождала для войны против Наполеона всю свою Дунайскую армию, но сверх того она получала от Турции в вечное владение всю Бесарабию. Результаты, которых добился Кутузов, впоследствии в Европе определяли как дипломатический «парадокс». Таков был первый удар по времени, который нанес Наполеону Кутузов-дипломат почти за три с половиной месяца до того, как ему на Бородинском поле нанес второй удар Кутузов-стратег. 1.6 М.И. Кутузов – великий полководец Важнейшей национально-освободительной войной в начале 19 века, в которой решалась судьба не только России, но и Европы, была Отечественная война 1812 года. На западной русской границе к июню 1812 года были сосредоточены три мощные группировки французских войск, имевшие 500 тысяч человек пехоты и кавалерии при 1372 орудиях. Разрабатывая план похода, Наполеон рассчитывал стремительным ударом разгромить русские войска в приграничных сражениях, поставить Россию на колени и тем самым еще более укрепить свое могущество в Европе. 12 июня 1812 года наполеоновская армия перешла через Неман и вторглась в пределы России. Главный удар французских войск был направлен на Москву. Война для России началась в невыгодной стратегической обстановке, при неблагоприятном соотношении сил. Численность русских войск на западной границе составляла 300 тысяч солдат при 1200 орудиях, растянутых на широком фронте от Черного до Балтийских морей. Западную границу страны защищали три армии: 1-я Западная армия генерала Барклая-де Толли была расположена в Литве и прикрывала Петербургское направление; 2-я Западная армия генерала Багратиона прикрывала Москоское; 3-я Западная армия под командованием Тормасова защищала Киевское направление. Помимо этого в Валахии находилась дунайская армия под командованием адмирала Чичагова. Разработанные в Петербурге планы войны имели ряд серьезных просчетов в организации обороны страны. Это создало для русской армии огромные трудности и стало причиной ее отступления. Цель, преследуемая Наполеоном – не дать соединиться армиям, а разбить их по одиночке или навязать русской армии решающее сражение. Однако стратегический план Наполеона с самого начала дал трещину. На генеральное сражение русские идти не собирались, обоснованно считая, что для него время впереди. У Смоленска 1 - ая и 2 - ая западные армии соединились. 18 августа состоялось сражение, где наглядно проявились мужество и героизм русских воинов. Сначала они задержали противника у стен города, а затем, непобежденные, перешли на московскую дорогу, готовились к новым неизбежным боям. Взятие Смоленска обошлось Наполеону в 20 тысяч солдат, а тем временем в русскую армию вступало все больше и больше ополченцев. Отступление русских войск, потери обширных территорий вызвали растущее недовольство в армии, среди дворянства и в широких народных массах деятельностью правительства по руководству военными операциями, отсутствием единого командования в дествующей армии. Все настойчивее звучали требования о назначении главнокомандующим Кутузова. Специально созданный Чрезвычайный комитет для решения вопроса, кому вручить судьбу армии и России, заявил, что члены комитета единогласно выбрали Кутузова. Александр 1, вопреки своему желанию , 8 (20) августа утвердил решение Чрезвычайного комитета и подписал указ о назначении Кутузова главнокомандующим. Кутузов прибыл в армию 17 (29) августа и принял командование. Его приезд вызвал всеобщее поднятие духа в русской армии. «Пришел Кутузов бить французов», - говорили солдаты. Документы свидетельствуют, какую огромную работу проделал М. И. Кутузов после его назначения. Он уделял внимание буквально всему: плану военных действий и резервам, снабжению армии и состоянию дорог, организации ополчения и партизанских отрядов, медицинскому обслуживанию и отношению к пленным и так далее. Только такое понимание всех проблем могло быть залогом будущих успехов. Пока Кутузов ехал к армии, она с боями отходила на восток. Наполеоновские войска захватили значительную часть Российской империи. Ознакомившись с делами в армии, далее откладывать проведение генерального сражения было уже невозможно, и Кутузов принимает окончательное решение его дать. Народ и армия ждать больше не могут. Он дает соответствующий приказ исполняющему обязанности начальника главного штаба Л. Л. Бенигсену найти подходящую позицию. Командование остановилось на Бородинском поле, к которому армия стала подходить утром 22 августа. Местность в районе Бородино, расположенного в 12 километрах к западу от Можайска, сильно всхолмлена и пересечена значительным количеством речек и ручьев, образовавших глубокие овраги. Восточная часть поля больше возвышена, чем западная. Через село протекает река Колочь, которая в 4 - х километрах от села впадает в реку Москва. Речка имела высокий и обрывистый берег, хорошо прикрывавший правый фланг позиций русской армии. Левый же фланг подходил вплотную к мелкому лесу, сильно поросшему мелким кустарникам и местами заболоченному. Большинство притоков Колочи густо поросли кустарником, через село проходило две смоленские дороги: Новая и Старая. Заняв позицию при Бородино, русская армия имела много преимуществ. Выбор места - это одно из полководческих искусств Кутузова. Трудность передвижения конницы и пехоты противника, перекрытие дорог, ведущих к Москве. Перед сражением французская армия насчитывала 135 тысяч солдат и 587орудий. Ей противостояла русская армия в 120 тысяч войной и 624 орудия. Наполеон рассматривал Бородинское сражение как возможность одним ударом решить войну в свою пользу. Его план заключался в том, чтобы, прорвав русские позиции на левом фланге и в центре, оттеснить армию Кутузова в излучину Москвы-реки при впадении в нее реки Колочи и уничтожить. Кутузов поставил перед войсками задачу измотать и обескровить врага в оборонительном сражении, с тем, чтобы в благоприятный момент перехватить инициативу и перейти в контрнаступление. Соотношение сил все еще было на стороне Наполеона, но у Кутузова было превосходство в артиллерии. Кутузов попытался воспользоваться этим превосходством и расставил армию так, что Наполеон не смог обойти ее и напасть и тыла. Кутузов поставил батарею на высоте прямо в центре армии, рядом с батареей были расставлены пехотные полки, чтобы отражать атаки французов на батарею. На правом крыле русских армий Кутузов поставил 1 - ую армию Барклая - де Толли, на левом крыле стояли земляные укрепления (флеши) в форме угла, их заняла 2 - ая армия Багратиона. Так же на несколько километров вперед на левом фланге был выставлен Шевардинский редут, а еще левее находился корпус Тучкова. 24 августа французы атаковали Шевардинский редут. Это позволило выиграть время и укрепить основные позиции. Бородинское сражение началось через день после этого, 26 августа 1812 года. Ранним утром раздался первый выстрел, потом еще и еще - так начиналась “битва гигантов”. Наполеон, пользуясь опробованной тактикой, двинул основные силы на левый фланг. Он рассчитывал быстро разбить их, и, пользуясь замешательством напасть с фланга и с тыла. На левый фланг Наполеон стянул почти всю артиллерию. Но это не принесло Наполеону ожидаемых результатов, ведь на левом фланге стоял отважный и умный Багратион, который успевал везде на подмогу и прикрывал фланги. Беспрерывно следовали атаки французов, на которые русские отвечали контратаками. Русские стояли на смерть, борьба продолжалась 7 часов. Лишь в середине дня после 8 атак, после того как Багратиона смертельно раненого унесли споя боя французы взяли флеши, но русские не сдали позиции, они лишь отступили за овраг. Не удалось Наполеону прорваться и в центре. Французы упорно стремились захватить батарею (Курганную высоту), но каждый раз их отбрасывали штыковыми атаками. Здесь отважно вели своих воинов в бой Раевский, Дохтуров, Милорадович, а затем и Баарклай-де-Толли Лишь в конце дня французы ценой огромных потерь удалось захватить центральную батарею, но русские не сдали позиций, они лишь отошли на 800 метров. Русские сражались, как могли, но видно было, что долго они не выдержат. Тогда Кутузов пошел на тот ход, который решил исход сражения. Кутузов послал две кавалерийские части генералов М. И. Платова и Ф. П. Уварова в обход армии Наполеона. Части появились так неожиданно, что ввели в панику французов. Наполеон не решился ввести в бой Старую гвардию. В течение всего боя Кутузов являлся в полном смысле слова мозгом русской армии. В течение всей борьбы за Багратионовские флеши, потом за Курганскую высоту, потом во время блестящего разгрома конницы Понятовского, наконец, при прекращении битвы к нему и от него мчались адъютанты привозившие ему реляции и увозившие от него повеления. Сражение длилось 15 часов, затихло лишь поздно вечером. Кутузов выполнил свой план и практически выиграл битву. Французы отступили на прежние позиции, не решив поставленной задачи – уничтожить русскую армию. Потери обоих армий были огромны: у французов выбыло из строя 50 тысяч солдат, у русских 38 тысяч. В донесении Александр 29 августа Кутузов, получивший за Бородино звание генерал-фельдмаршала, писал: «Баталия 26 числа бывшая, была самая кровопролитнейшая из всех тех, которые в новейших временах известны. Место баталии нами одержано совершенно, и неприятель ретировался тогда в ту позицию, в которой пришел нас атаковать». Говоря о Бородинском сражении, Наполеон вынужден был признать: «Из пятидесяти сражений, данных мною, в битве под Москвою выказано наиболее доблести и одержан наименьший успех». «При оценке бородинского сражения, - отмечает военный историк П. А. Жилин, - следует отметить 3 главных результата: Наполеоновская армия не сломила сопротивление русских, не удалось и разгромить его, тем самым, открыв дорогу на Москву; Русская армия вывела у противника половину его войск; на Бородинском поле французская армия понесла невосполнимое моральное потрясение, в то время как у русских войск возросла уверенность в победе». После Бородинского сражения события начали развиваться стремительнее. Кутузов решил пожертвовать Москвой ради всей России. Оставив столицу Наполеону, он продвигался дальше навстречу западавшим русским войскам и на юг к богатым губерниям для того, чтобы армия отдохнула и набралась сил. Но за этими нехитрыми действиями крылось то, что, отойдя к Тарутину, Кутузов оказался во фланге наполеоновских войск и мог спокойно отрезать Наполеона от его запасов. Этот гениальный Тарутинский маневр Кутузов совершил, отходя по Рязанской и Калужской дорогам, причем Мюрат преследовавший его так запутался что, докладывая Наполеону сказал: «Русская армия исчезла». Пробыв меньше месяца в Москве и не добившись мира от России, Наполеон 7 октября начал отступление тем самым, признав безрезультатность своего похода. Он направлялся, как и ожидалось к южным российским губерниям в надежде там перезимовать, но позиция уже была занята все предвидевшем Кутузовым. Первое крупное столкновение французской армии с русскими войсками под Москвой, закончившееся поражением авангарда Мюрата, произошло 6 октября в районе Тарутино. С этого момента началась бесконечная чреда поражений «великой» армии на русской земле. Потом были Малоярославец, Вязьма, Красное и везде русские люди одерживали победы. Дошло даже до того, что Наполеон не выдержал и покинул свою армию, бежав в Польшу. Нельзя не отметить в месяцы войны действия партизанов они были следствием париотическрого подъема в русском народе. Но все это не могло произойти без Кутузова, который единственный из полководцев в то время чувствовал душу русского народа, верил в него и надеялся на его непоколебимость. Кутузов связывался с главарями партизанских отрядов, координировал их действия и народ был готов идти за ним куда угодно. И вот в декабре 1812 года Наполеон бежал, великой армии больше не было, а русские войска, сокрушив раннее непобедимых врагов, оказались в Вильно. Теперь, набравшись храбрости, в армию приехал царь Александр 1. Кутузов встретил его с большими почестями, склонил к его ногам десятки трофейных знамен, а царь наградил полководца высшим боевым отличием русской армии – Георгием «первой» степени. Оба они оставались непримиримыми врагами. В дальнейшем Кутузов повел армию на Европу, но и тут он был удостоен славы. Ночной атакой был взят Кенигсберг, который оборонял Маршал Макдонаольд. Сдалась без бая Варшава. Окруженная казаками, пала крепость Данциг. Пройдены Познань, Калиш, десятки других польских и немецких городов среди них Дрезден Лейпциг, Берлин. В Пруссии Михаил Илларионович тяжело простудился и состояние его с каждым днем ухудшалось. В городе Бунцлау Кутузов, находясь в тяжелом положении, слег в постель, но даже тогда он продолжал отдавать распоряжения армии. Незадолго до смерти к нему приезжал Александр 1. Лицемер с первого года своего царствования травивший Михаила Илларионовича, теперь ханжески просил умирающего о прощении, на что тот ответил: «Я, ваше величество, прощаю, но простит ли Россия». 28 апреля 1813 года Михаил Илларионович Кутузов скончался. Тело его набальзамировали и повезли на восток, в Россию. На всем пути в скорбном молчании народ встречал траурную процессию. Кутузов выполнил свой долг – он спас отечество от погибели для потомков, он смог вывести Россию из тяжелого положения, прославить ее на весь мир как непобедимую и все это благодаря не только его гениальности, но и его искренней люби к своему народу. Заключение Михаил Илларионович Кутузов является той фигурой в истории Государства Российского, которую можно поставить в один ряд с его оснавателем, так как спасение от иноземных захватчиков можно считать вторым рождением. Таких рождений история России переживала не раз, но это больше всех убедило Европу в стойкости и непоколебимости русского характера. Казалось бы, уже все проиграно, война является смертоносной для России, но русский народ никогда не сдается и борется до последней капли крови, добиваясь успехов в практически безвыходных ситуациях. Эта характерная черта для русских проявлялась во всех войнах, но больше всех ее использовал Кутузов, а точнее народ дал ему это право. Война 1812 года стала одним из тех редких случаев истории, когда народ объединился вокруг одного человека не из-за его славы и успехов, не из-за его мудрости и ума, хотя и это служило определяющим моментом, а из-за того, что в это трудное время он был как никто душевно близок к нему, он выражал волю народа и это дано не каждому. Кутузов был до того разносторонним человеком, что мог защищать интересы России в любой сфере деятельности и на любом фронте. Можно представить, сколько бы он принес пользы государству, если бы царь поступился бы личной причиной неприязни и поставил бы интересы России превыше всего, но Александр предпочел поступиться интересами страны. Это было образцом эгоизма и безответственности, то, что всегда противостояло чертам характера Кутузова. В Кутузове кроется и какая-то загадочность, которая переплетается, как мне кажется с его мудростью. На всех картинах он изображен задумчивым и смотрящем куда-то в глубину, знающим какую-ту великую истину о существовании всего человечества. Он как будто видит сквозь века и знает заранее о всех свершениях. Иногда кажется, что, выбрав гуманитарный свой путь развития, то стал бы великим философом. Сегодня не вольно сравниваешь Кутузова с политическими и государственными деятелями нынешнего времени и понимаешь что среди них нет людей содержащих хотя бы частицу тех черт, которые были присуще Кутузову. Это означает, что нет у этих людей ничего близкого народу, нет у них проблем которые присущих их народу, и нет у них родства души со своим народом – потому как руководствуются не принципами государственными, а личными как когда-то Александр. Да и кто же ими не руководствуется? Может быть, это честный Кутузов какой-то особенный, может он специально был послан человечеству Богом для спасения его от кровожадного Наполеона? Так или иначе, значение Кутузов велико не только для всей России, которую он спас от поработителей жаждавших наживы, но и для всего мира, а в частности Европа, народы которой изнемогали от гнета наполеоновских слуг. В связи с этим Михаила Илларионовича Кутузова, великого русского человека, можно назвать не иначе как «спасителем Европы». Литература 1. Брагин М. ЖЗЛ М.И. Кутузов 2. Тарле Е.В. М.И. Кутузов – полководец и дипломат 3. Троицкий Н.А. 1812. Великий год России 4. Миронов Г.Е. История государства Российского 5. Жилин П.А. Гибель наполеоновской армии в Росси | works.tarefer.ru
Реферат - Михаил Илларионович Кутузов
--PAGE_BREAK-- продолжение --PAGE_BREAK--После Измаила Кутузов участвовал с отличием и в польской войне. Ему уже было в то время около 50 лет. Однако ни разу ему не давали вполне самостоятельного поста, где бы он в самом деле мог полностью показать свои силы. Екатерина, впрочем, уже не упускала Кутузова из виду, и 25 октября 1792 г. он неожиданно был назначен посланником в Константинополь. По дороге в Константинополь, умышленно не очень спеша прибыть к месту назначения, Кутузов зорко наблюдал турецкое наследие, собирал различные справки о народе и усмотрел в нем вовсе не воинственность, которой пугали турецкие власти, а, “напротив, теплое желание к миру”. 26 сентября 1793 г., то есть через 11 месяцев после рескрипта 25 октября 1792 г. о назначении его посланником, Кутузов въехал в Константинополь. В звании посланника Кутузов пробыл до указа Екатерины от 30 ноября 1793 г. о передаче всех дел посольства новому посланнику, В. П. Кочубею. Фактически Кутузов покинул Константинополь только в марте 1794 г. Задачи его дипломатической миссии в Константинополе были ограниченны, но нелегки. Необходимо было предупредить заключение союза между Францией и Турцией и устранить этим опасность проникновения французского флота в Черное море. Одновременно нужно было собрать сведения о славянских и греческих подданных Турции, а главное, обеспечить сохранение мира с турками. Все эти цели были достигнуты в течение его фактического пребывания в турецкой столице (от сентября 1793 г. до марта 1794 г.). После константинопольской миссии наступил некоторый перерыв в военной карьере и дипломатической деятельности Кутузова. Он побывал на ответственных должностях: был казанским и вятским генерал-губернатором, командующим сухопутными войсками, командующим флотилией в Финляндии, а в 1798 г. ездил в Берлин в помощь князю Репнину, который был послан ликвидировать или хотя бы ослабить опасные для России последствия сепаратного мира Пруссии с Францией. Он, собственно, сделал за Репнина всю требовавшуюся дипломатическую работу и достиг некоторых немаловажных результатов: союза с Францией Пруссия не заключила. Павел так ему доверял, что 14 декабря 1800 г. назначил его на важный пост: Кутузов должен был командовать украинской, брестской и днестровской “инспекциями” в случае войны против Австрии. Но Павла не стало; при Александре политическое положение постепенно стало меняться, и столь же значительно изменилось служебное положение Кутузова. Александр, сначала назначивший Кутузова петербургским военным губернатором, вдруг совершенно неожиданно 29 августа 1802 г. уволил его от этой должности, и Кутузов 3 года просидел в деревне, вдали от дел. Заметим, что царь невзлюбил его уже тогда, вопреки ложному взгляду, будто опала постигла Кутузова только после Аустерлица. Но, как увидим, в карьере Кутузова при Александре I в довольно правильном порядке чередовались опалы, когда Кутузова отстраняли от дел или давали ему иногда все же значительные гражданские должности, а затем столь же неожиданно призывали на самый высокий военный пост. Александр мог не любить Кутузова, но он нуждался в уме и таланте Кутузова и в его репутации в армии, где его считали прямым наследником Суворова. В 1805 г. началась война третьей коалиции против Наполеона, и в деревню к Кутузову был послан экстренный курьер от царя. Кутузову предложили быть главнокомандующим на решающем участке фронта против французской армии, состоявшей под начальством самого Наполеона. Если из всех веденных Кутузовым войн была война, которая могла бы назваться ярким образчиком преступного вмешательства двух коронованных бездарностей в распоряжения высокоталантливого стратега, вмешательства бесцеремонного, настойчивого и предельно вредоносного, то это была война 1805 г., война третьей коалиции против Наполеона, которую Александр I и Франц I, совершенно не считаясь с прямыми указаниями и планами Кутузова, позорно проиграли. Молниеносным маневром окружив и взяв в плен в Ульме едва ли не лучшую армию, когда-либо имевшуюся до той поры у австрийцев, Наполеон тотчас же приступил к действиям против Кутузова. Кутузов знал (и доносил Александру), что у Наполеона после Ульма руки совершенно свободны и что у него втрое больше войск. Единственным средством избегнуть ульмской катастрофы было поспешно уйти на восток, к Вене, а если понадобится, то и за Вену. Но, по мнению Франца, к которому всецело присоединился Александр, Кутузов со своими солдатами должен был любой ценой защищать Вену. К счастью, Кутузов не исполнял бессмысленных и гибельных советов, если только ему представлялась эта возможность, т. е. если отсутствовал в данный момент высочайший советник. Кутузов вышел из отчаянного положения. Во-первых, он, совершенно неожиданно для Наполеона, оказал наступающей армии крутой отпор: разбил передовой корпус Наполеона при Амштеттене, и пока маршал Мортье оправлялся, стал на его пути у Кремса и здесь уже нанес Мортье очень сильный удар. Наполеон, находясь на другом берегу Дуная, не успел оказать помощь Мортье. Поражение французов было полным. Но опасность не миновала. Наполеон без боя взял Вену и вновь погнался за Кутузовым. Никогда русская армия не была так близка к опасности подвергнуться разгрому или капитуляции, как в этот момент. Но русскими командовал не ульмский Макк, а измаильский Кутузов, под командованием которого находился измаильский Багратион. За Кутузовым гнался Мюрат, которому нужно было каким угодно способом задержать, хоть на самое короткое время, русских, чтобы они не успели присоединиться к стоявшей в Ольмюце русской армии. Мюрат затеял мнимые переговоры о мире. Но мало быть лихим кавалерийским генералом и рубакой, чтобы обмануть Кутузова. Кутузов с первого же момента разгадал хитрость Мюрата и, сейчас же согласившись на “переговоры”, сам еще более ускорил движение своей армии к востоку, на Ольмюц. Кутузов, конечно, понимал, что через день-другой французы догадаются, что никаких переговоров нет и не будет, и нападут на русских. Но он знал, кому он поручил тяжкое дело служить заслоном от напиравшей французской армии. Между Голлабруном и Шенграбеном уже стоял Багратион. У Багратиона был корпус в 6 тысяч человек, у Мюрата — в четыре, если не в пять раз больше, и Багратион целый день задерживал яростно дравшегося неприятеля, и хотя положил немало своих, но и немало французов, и ушел, не тревожимый ими. Кутузов за это время отошел уже к Ольмюцу, за ним поспел туда же и Багратион. Вот тут-то в полной мере и выявились преступная игра против Кутузова и истинно вредительская роль Александра и другого божьей милостью произведшего себя в полководцы монарха—Франца. Ни в чем так ярко не сказывалась богатейшая и разносторонняя одаренность Кутузова, как в умении не только ясно разбираться в общей политической обстановке, в которой ему приходилось вести войну, но и подчинять общей политической цели все иные стратегические и тактические соображения. В этом была не слабость Кутузова, которую в нем хотели видеть как открытые враги, так и жалившие в пяту тайные завистники. В этом была, напротив, его могучая сила. Достаточно вспомнить именно эту трагедию 1805 г. — аустерлицкую кампанию. Ведь когда открылись военные действия и когда, несмотря на все ласковые уговоры, а затем и довольно прозрачные угрозы, несмотря на всю пошлую комедию клятвы в вечной русско-прусской дружбе над гробом Фридриха Великого, так часто и так больно битого русскими войсками, Фридрих-Вильгельм III все-таки отказался вступить немедленно в коалицию, то Александр I и его тогдашний министр Адам Чарторыйский, и тупоумный от рождения Франц I посмотрели на это как на несколько досадную дипломатическую неудачу, но и только. А Кутузов, как это тотчас же вполне выяснилось по всем его действиям, усмотрел в этом угрозу проигрыша всей кампании. Он тогда знал и высказывал это неоднократно, что без немедленного присоединения прусской армии к коалиции союзникам остался единственный разумный выход: отступить в Рудные горы, перезимовать там в безопасности и затянуть войну, т. е. сделать именно то, чего боялся Наполеон. При возобновлении военных действий весной обстоятельства могли либо остаться без существенных перемен, либо стать лучше, если бы за это время Пруссия решилась наконец покончить с колебаниями и войти в коалицию. Но уж, во всяком случае, решение Кутузова было предпочтительней, чем решение отважиться немедленно идти на Наполеона, что означало бы идти почти на верную катастрофу. Дипломатическая чуткость Кутузова заставляла его верить, что при затяжке войны Пруссия может наконец сообразить, насколько ей выгоднее вступить в коалицию, чем сохранять гибельный для нее нейтралитет. Почему же все-таки сражение было дано, несмотря на все увещания Кутузова? Да прежде всего потому, что оппоненты Кутузова на военных совещаниях в Ольмюце — Александр I, фаворит царя, самонадеянный вертопрах Петр Долгоруков, бездарный военный австрийский теоретик Вейротер — страдали той опаснейшей болезнью, которая называется недооценкой сил и способностей противника. Наполеон в течение нескольких дней в конце ноября 1805 г. выбивался из сил, чтобы внушить союзникам впечатление, будто он имеет истощенную в предшествующих боях армию и поэтому оробел и всячески избегает решающего столкновения. Вейротер глубокомысленно изрекал, что нужно делать то, что противник считает нежелательным. А посему, получив столь авторитетную поддержку от представителя западноевропейской военной науки, Александр уже окончательно уверовал, что здесь, на Моравских полях, ему суждено пожать свои первые военные лавры. Один только Кутузов не соглашался с этими фанфаронами и разъяснял им, что Наполеон явно ломает комедию, что он нисколько не трусит и если в самом деле чего-нибудь боится, то только отступления союзной армии в горы и затяжки войны. Но усилия Кутузова удержать союзную армию от сражения не помогли. Сражение было дано, и последовал полный разгром союзной армии под Аустерлицем 2 декабря 1805 г. Именно после Аустерлица ненависть Александра I к Кутузову неизмеримо возросла. Царь не мог не понимать, конечно, что все страшные усилия как его самого, так и окружавших его придворных прихлебателей свалить вину за поражение на Кутузова остаются тщетными, потому что Кутузов нисколько не расположен был принимать на себя тяжкий грех и вину за бесполезную гибель тысяч людей и ужасающее поражение. А русские после Суворова к поражениям не привыкли. Но вместе с тем подле царя не было ни одного военного человека, который мог бы сравниться с Кутузовым своим умом и стратегическим талантом. Не было прежде всего человека с таким громадным и прочным авторитетом в армии, как Кутузов. Разумеется, современники понимали — и это не могло не быть особенно неприятно Александру I, — что и без того большой военный престиж Кутузова еще возрос после Аустерлица, потому что решительно всем и в России и в Европе, сколько-нибудь интересовавшимся происходившей дипломатической и военной борьбой коалиции против Наполеона, было совершенно точно известно, что аустерлицкая катастрофа произошла исключительно оттого, что возобладал нелепый план Вейротера и что Александр преступно пренебрег советами Кутузова, не посчитаться с которыми он не имел никакого права, не только морального, но и формального, потому что официальным главнокомандующим союзной армии в роковую аустерлицкую годину был именно Кутузов. Но, конечно, австрийцы были более всех виновны в катастрофе. После Аустерлица Кутузов был в полной опале, и только чтобы неприятель не мог усмотреть в этой опале признания поражения, бывший главнокомандующий был все-таки назначен (в октябре 1806 г.) киевским военным губернатором. Друзья Кутузова были оскорблены за него. Это им казалось хуже полной отставки. Но недолго пришлось ему губернаторствовать. В 1806—1807 гг. во время очень тяжелой войны с Наполеоном, когда после полного разгрома Пруссии Наполеон одержал победу под Фридландом и добился невыгодного для России Тильзитского мира, Александр на горьком опыте убедился, что без Кутузова ему не обойтись. И Кутузова, забытого во время войны 1806—1807 гг. с французами, вызвали из Киева, чтобы он поправил дела в другой войне, которую Россия продолжала вести и после Тильзита, — в войне против Турции. Начавшаяся еще в 1806 г. война России против Турции оказалась войной трудной и мало успешной. За это время России пришлось пережить тяжелое положение, создавшееся в 1806 г. после Аустерлица, когда Россия не заключила мира с Наполеоном и осталась без союзников, а затем в конце 1806 г. опять должна была начать военные действия, ознаменовавшиеся большими битвами (Пултуск, Прейсиш-Эйлау, Фридланд) и кончившиеся Тильзитом. Турки мира не заключали, надеясь на открытую, а после Тильзита на тайную помощь новоявленного “союзника” России — Наполеона. Положение было сложное. Главнокомандующий Дунайской армией Прозоровский решительно ничего не мог поделать и с беспокойством ждал с начала весны наступления турок. Война с Турцией затягивалась, и, как всегда в затруднительных случаях, обратились за помощью к Кутузову, и он из киевского губернатора превратился в помощника главнокомандующего Дунайской армией, а фактически в преемника Прозоровского. В Яссах весной 1808 г. Кутузов встретился с посланником Наполеона генералом Себастиани, ехавшим в Константинополь. Кутузов очаровал французского генерала и, опираясь на “союзные” тогдашние отношения России и Франции, успел получить подтверждение серьезнейшей дипломатической тайны, которая, впрочем, для Кутузова не была новостью, — что Наполеон ведет в Константинополе двойную игру и вопреки тильзитским обещаниям, данным России, не оставит Турцию без помощи. Кутузов очень скоро поссорился с Прозоровским, бездарным полководцем, который вопреки советам Кутузова дал большой бой с целью овладеть Браиловом и проиграл его. После этого обозленный не на себя, а на Кутузова Прозоровский постарался отделаться от Кутузова, и Александр, всегда с полной готовностью внимавший всякой клевете на Кутузова, удалил его с Дуная и назначил литовским военным губернатором. Характерно, что, прощаясь с Кутузовым, солдаты плакали. Но они простились с ним сравнительно ненадолго. Неудачи на Дунае продолжались, и снова пришлось просить Кутузова поправить дело. 15 марта 1811 г. Кутузов был назначен главнокомандующим Дунайской армией. Положение было трудное, вконец испорченное его непосредственным предшественником, графом Н. М. Каменским, который оказался еще хуже смещенного перед этим Прозоровского. Военные критики, писавшие историю войны на Дунае, единогласно сходятся на том, что яркий стратегический талант Кутузова именно в этой кампании развернулся во всю ширь. У него было меньше 46 тысяч человек, у турок — больше 70 тысяч. Долго и старательно готовился Кутузов к нападению на главные силы турок. Он должен был при этом учитывать изменившееся положение в Европе. Наполеон уже не был только ненадежным союзником, каким он был в 1808 г. Теперь, в 1811 г. это уже определенно был враг, готовый не сегодня-завтра сбросить маску. После долгих приготовлений и переговоров, искусно веденных с целью выиграть время, Кутузов 22 июня 1811 г. нанес турецкому визирю снова под Рущуком тяжкое поражение. Положение русских войск стало лучше, но все-таки продолжало оставаться еще критическим. Турки, подстрекаемые французским посланником Себастиани, намеревались воевать и воевать. Только мир с Турцией мог освободить Дунайскую армию для предстоявшей войны с Наполеоном, а после умышленно грубой сцены, устроенной Наполеоном послу Куракину 15 августа 1811 г., уже никаких сомнений в близости войны ни у кого в Европе не оставалось. И вот тут-то Кутузову удалось то, что при подобных условиях никогда и никому не удавалось и что, безусловно, ставит Кутузова в первый ряд людей, прославленных в истории дипломатического искусства. На протяжении всей истории императорской России, безусловно, не было дипломата более талантливого, чем Кутузов. То, что сделал Кутузов весной 1812 г. после долгих и труднейших переговоров, было бы не под силу даже наиболее выдающемуся профессиональному дипломату, вроде, например, А. М. Горчакова, не говоря уже об Александре I, дипломате-дилетанте. “Теперь коллежский он асессор по части иностранных дел” — таким скромным чином наградил царя А. С. Пушкин. Наполеон располагал в Турции хорошо поставленным дипломатическим и военным шпионажем и тратил на эту организацию большие суммы. Он не раз высказывал мнение, что когда нанимаешь хорошего шпиона, то нечего с ним торговаться о вознаграждении. У Кутузова в Молдавии в этом отношении в распоряжении не было ничего, что можно было бы серьезно сравнивать со средствами, отпускавшимися Наполеоном на это дело. Однако точные факты говорят о том, что Кутузов гораздо лучше, чем Наполеон, знал обстановку, в которой ему приходилось воевать на Дунае. Никогда не совершал Кутузов таких поистине чудовищных ошибок в своих расчетах, какие делал французский император, который совершенно серьезно надеялся на то, что стотысячная армия турок (!) не только победоносно отбросит Кутузова от Дуная, от Днестра, от верховьев Днепра, но и приблизится к Западной Двине и здесь вступит в состав его армии. Документов от военных осведомителей поступало в распоряжение Кутузова гораздо меньше, чем их поступало в распоряжение Наполеона, но читать-то их и разбираться в них Кутузов умел гораздо лучше. продолжение --PAGE_BREAK--За 5 лет, прошедших от начала русско-турецкой войны, несмотря на частичные успехи русских, принудить турок к миру все-таки не удалось. Но то, что не удалось всем его предшественникам, начиная от Михельсона и кончая Каменским, удалось Кутузову. Его план был таков. Война будет кончена и может быть кончена, но только после полной победы над большой армией великого “верховного” визиря. У визиря Ахмет-бея было около 75 тысяч человек: в Шумле — 50 тысяч и близ Софии — 25 тысяч; у Кутузова в молдавской армии — немногим более 46 тысяч человек. Турки начали переговоры, но Кутузов понимал очень хорошо, что дело идет лишь об оттяжке военных действий. Шантажируя Кутузова, визирь и Гамид-эффенди очень рассчитывали на уступчивость русских ввиду близости войны России с Наполеоном и требовали, чтобы границей между Россией и Турцией была река Днестр. Ответом Кутузова был, как сказано, большой бой под Рущуком, увенчанный полной победой русских войск 22 июня 1811 г. Вслед за тем Кутузов приказал, покидая Рущук, взорвать укрепления. Но турки еще продолжали войну. Кутузов умышленно позволил им переправиться через Дунай. “Пусть переправляются, только перешло бы их на наш берег поболее”, — сказал Кутузов, по свидетельству его сподвижников и затем историка Михайловского-Данилевского. Кутузов осадил лагерь визиря, и осажденные, узнав, что русские пока, не снимая осады, взяли Туртукай и Силистрию (10 и 11 октября), сообразили, что им грозит полное истребление, если они не сдадутся. Визирь тайком бежал из своего лагеря и начал переговоры. А 26 ноября 1811 г. остатки умирающей от голода турецкой армии сдались русским. Наполеон не знал меры своему негодованию. “Поймите вы этих собак, этих болванов турок! У них есть дарование быть битыми. Кто мог ожидать и предвидеть такие глупости?” — так кричал вне себя французский император. Он не предвидел тогда, что пройдет всего несколько месяцев, и тот же Кутузов истребит “великую армию”, которая будет состоять под водительством кое-кого посильнее великого визиря… И тотчас же, выполнив с полнейшим успехом военную часть своей программы, Кутузов-дипломат довершил дело, начатое Кутузовым-полководцем. Переговоры, открывшиеся в середине октября, как и следовало ожидать, непомерно затянулись. Ведь именно возможно большая затяжка переговоров о мире и была главным шансом турок на смягчение русских условий. Наполеон делал решительно все от него зависящее, чтобы убедить султана не подписывать мирных условий, потому что не сегодня-завтра французы нагрянут на Россию и русские пойдут на все уступки, лишь бы освободить молдавскую армию. Прошел октябрь, ноябрь, декабрь, а мирные переговоры оставались на точке замерзания. Турки предлагали в качестве русско-турецкой границы уже, правда, не Днестр, а Прут, но Кутузов и об этом не желал слышать. Из Петербурга шли проекты произвести демонстрацию против Константинополя, и 16 февраля 1812 г. Александр даже подписал рескрипт Кутузову о том, что, по его мнению, следует “произвести сильный удар под стенами Царяграда совокупно морскими и сухопутными силами”. Из этого проекта, впрочем, ничего не вышло. Кутузов считал более реальным тревожить турок небольшими сухопутными экспедициями. Наступила весна, которая осложнила положение. Во-первых, вспыхнула местами в Турции чума, а во-вторых, наполеоновские армии стали постепенно уже проходить на территорию между Одером и Вислой. Царь уже шел на то, чтобы согласиться признать Прут границей, но требовал, чтобы Кутузов настоял на подписании союзного договора между Турцией и Россией. Кутузов знал, что на это турки не пойдут, но он убедил турецких уполномоченных, что для Турции наступил момент, когда решается для них вопрос жизни или смерти: если турки не подпишут немедленно мира с Россией, то Наполеон в случае его успехов в России все равно обратится против Турецкой империи и при заключении мира с Александром получит от России согласие на занятие Турции. Если же Наполеон предложит России примирение, то, естественно, Турция будет разделена между Россией и Францией. На турок эта аргументация очень сильно подействовала, и они уже соглашались признать границей Прут до слияния его с Дунаем и чтобы дальше граница шла по левому берегу Дуная до впадения в Черное море. Однако Кутузов решил до конца использовать настроение турок и потребовал, чтобы турки уступили России на вечные времена Бессарабию с крепостями Измаилом, Бендерами, Хотином, Килией и Аккерманом. В Азии границы оставались, как были до войны, но по секретной статье Россия удерживала все закавказские земли, добровольно к ней присоединившиеся, а также полосу побережья в 40 километров. Таким образом, замечательный дипломат, каким всегда был Кутузов, не только освобождал молдавскую армию для предстоящей войны с Наполеоном, но и приобретал для России обширную и богатую территорию. Кутузов пустил в ход все усилия своего громадного ума и дипломатической тонкости. Ему удалось уверить турок, что война между Наполеоном и Россией вовсе еще окончательно не решена, но что если Турция вовремя не примирится с Россией, то Наполеон опять возобновит с Александром дружеские отношения, и тогда оба императора разделят Турцию пополам. И то, что впоследствии в Европе определяли как дипломатический “парадокс”, свершилось. 16 мая 1812 г., после длившихся долгие месяцы переговоров, мир в Бухаресте был заключен: Россия не только освобождала для войны против Наполеона всю свою Дунайскую армию, но сверх того она получала от Турции в вечное владение всю Бесарабию. Но и это не все: Россия фактически получала почти весь морской берег от устьев Риона до Анапы. Узнав о том, что турки 16(28) мая 1812 г. подписали в Бухаресте мирный договор. Наполеон окончательно истощил словарь французских ругательств. Он понять не мог, как удалось Кутузову склонить султана на такой неслыханно выгодный для русских мир в самый опасный для России момент, когда именно им, а не туркам, было совершенно необходимо спешить с окончанием войны. Таков был первый по времени удар, который нанес Наполеону Кутузов-дипломат почти за три с половиной месяца до того, как ему на Бородинском поле нанес второй удар Кутузов-стратег. Одна из наиболее укоренившихся исторических фальсификаций, созданных французской историографией, начиная с 20-томной истории Консульства и Империи Тьера и кончая 14-томной историей Луи Мадлена, выходящей в последние годы и еще не оконченной в 1951 г., заключается в утверждении, что еще в 1810 и даже в 1811 г. мир между Россией и Францией мог бы быть сохранен, если бы Александр воздержался от протеста по поводу захвата Наполеоном герцогства Ольденбургского и если бы он дал требуемые заверения касательно точного соблюдения континентальной блокады. Эту фальсификацию могут принять лишь те, кто, подобно французским шовинистически настроенным историкам и следующим за ними немецким, итальянским, английским и американским авторам, абсолютно не желает видеть бросающуюся в глаза действительность. А действительность заключается в том, что наполеоновская прямая политическая агрессия против России, в сущности, началась значительно ранее 12(24) июня 1812 г., когда император дал знак о переходе своего авангарда по мостам через Неман на восточный берег реки. С 1810 г. под разными предлогами и вовсе без всяких предлогов, не давая никому никаких объяснений и только сообщая запуганной Европе о случившемся факте. Наполеон присоединял одну за другой территории, отделявшие громадную Французскую империю от русской границы. Сегодня ганзейские города Гамбург, Бремен и Любек с их территориями; завтра немецкие земли к северо-востоку от захваченного ранее королевства Вестфальского; послезавтра герцогство Ольденбургское. Формы и предлоги захвата были разные, но с точки зрения очевидной и прямой угрозы для безопасности России реальный результат был один: французская армия неуклонно подвигалась к русской границе. Низвергались государства, захватывались укрепления, ликвидировались водные преграды — за Рейном Эльба, за Эльбой Одер, за Одером Висла. Впоследствии князь Вяземский, вспоминая об этом времени, говаривал, что тот, кто не жил в эти годы невозбранного владычества Наполеона над Европой, не мог вполне представить, как трудно и тревожно жилось в России в те годы, о которых друг его, А. С. Пушкин, писал: “Гроза двенадцатого года еще спала, еще Наполеон не испытал великого народа, еще грозил и колебался он”. Кутузов яснее, чем кто-либо, представлял себе опасность, угрожавшую русскому народу. И когда ему пришлось в это критическое, предгрозовое время вести войну на Дунае, высокий талант стратега позволил ему последовательно разрешать один за другим те вопросы, перед которыми в течение 6 лет становились в тупик все его предшественники, а широта его политического кругозора охватывала не только Дунай, но и Неман, и Вислу, и Днестр. Он распознал не только вполне уже выясненного врага — Наполеона, но и не вполне еще выяснившихся “друзей”, вроде Франца австрийского, короля прусского Фридриха-Вильгельма III, лорда Ливерпуля и Кэстльри. Впоследствии Наполеон говорил, что если бы он предвидел, как поведут себя турки в Бухаресте и шведы в Стокгольме, то он не выступил бы против России в 1812 г. Но теперь было поздно каяться. Война грянула. Неприятель вошел в Смоленск и двинулся оттуда прямо на Москву. Волнение в народе, беспокойство и раздражение в дворянстве, нелепое поведение потерявшей голову Марии Федоровны и царедворцев, бредивших эвакуацией Петербурга, — все это в течение первых дней августа 1812 г. сеяло тревогу, которая возрастала все больше и больше. Отовсюду шел один и тот же несмолкаемый крик: “Кутузова!” “Оправдываясь” перед своей сестрой, Екатериной Павловной, которая точно так же не понимала Кутузова, не любила и не ценила его, как и ее брат, Александр писал, что он “противился” назначению Кутузова, но вынужден был уступить напору общественного мнения и “остановить свой выбор на том, на кого указывал общий глас”… О том, что творилось в народе, в армии при одном только слухе о назначении Кутузова, а потом при его прибытии в армию, у нас есть много известий. Неточно и неуместно было бы употреблять в данном случае слово “популярность”. Несокрушимая вера людей, глубоко потрясенных грозной опасностью, в то, что внезапно явился спаситель, — вот как можно назвать это чувство, непреодолимо овладевшее народной массой. “Говорят, что народ встречает его повсюду с неизъяснимым восторгом. Все жители городов выходят навстречу, отпрягают лошадей, везут на себе карету; древние старцы заставляют внуков лобызать стопы его; матери выносят грудных младенцев, падают на колени и подымают их к небу! Весь народ называет его спасителем”. 8 августа 1812 г. Александр принужден был подписать указ о назначении Кутузова главнокомандующим российских армий, действующих против неприятеля, на чем повелительно настаивало общее мнение армии и народа. А ровно через 6 дней, 14 августа, остановившись на станции Яжембицы по дороге в действующую армию, Кутузов написал П. В. Чичагову, главному командиру Дунайской армии, необыкновенно характерное для Кутузова письмо. Это письмо — одно из замечательных свидетельств всей широты орлиного кругозора и всегдашней тесной связи между стратегическим планом и действиями этого полководца, каким бы фронтом, главным или второстепенным, он ни командовал. Кутузов писал Чичагову, что неприятель уже около Дорогобужа, и делал отсюда прямой вывод: “Из сих обстоятельств вы легко усмотреть изволите, что невозможно ныне думать об… каких-либо диверсиях, но все то, что мы имеем, кроме первой и второй армии, должно бы действовать на правый фланг неприятеля, дабы тем единственно остановить его стремлением. Чем долее будут переменяться обстоятельства в таком роде, как они были поныне, тем сближение Дунайской армии с главными силами делается нужнее”. Но ведь все усилия Кутузова в апреле и все условия заклюенного Кутузовым 16 мая 1812 г. мира и клонились к тому, чтобы тот, кому суждена грозная встреча с Наполеоном, имел право и возможность рассчитывать на Дунайскую армию! Письмо Чичагову вместе с тем обличает беспокойство: как бы этот всегда снедаемый честолюбием и завистью человек не вздумал пустить освобожденную Кутузовым Дунайскую армию на какие-либо рискованные, а главное, ненужные авантюры против Шварценберга. Стратег Кутузов твердо знал, что Дунайская армия скорее сможет влиться в состав русских войск, действующих между Дорогобужем и Можайском, чем Шварценберг — дойти до армии Наполеона. А дипломат Кутузов предвидел, что хотя “союз” Наполеона со своим тестем был выгоден французскому императору тем, что заставит Александра отвлечь на юго-запад часть русских сил, но что фактически никакой реальной роли ни в каких боевых столкновениях австрийцы играть не будут. Вот почему Кутузову нужна была, и притом как можно скорее. Дунайская армия на его левом фланге, на который, как он предвидел еще за несколько дней до прибытия на театр военных действий, непременно будет направлен самый страшный удар правого фланга Наполеона. Приближался момент, когда главнокомандующий должен был удостовериться, что царский любимец Чичагов ни малейшего внимания не обратит на просьбу своего предшественника по командованию Дунайской армией и что если можно ждать сколько-нибудь существенной помощи и увеличения численного состава защищавшей московскую дорогу армии, то почти исключительно от московского и смоленского ополчений. Как бы мы ни старались дать здесь лишь самую сжатую, самую общую характеристику полководческих достижений Кутузова, но, говоря о Бородине, мы допустили бы совсем непозволительное упущение, если бы не обратили внимания читателя на следующее. На авансцене истории в этот грозный момент стояли друг против друга два противника, оба отдававшие себе отчет в неимоверном значении того, что поставлено на карту. Оба делали все усилия, чтобы в решающий момент получить численное превосходство. Но один из них — Наполеон, которому достаточно приказать, чтобы все, что зависит от людской воли, было немедленно и беспрекословно исполнено. А другой — Кутузов, которого, правда, царь “всемилостивейше” назначил якобы неограниченным повелителем и распорядителем всех действующих против Наполеона русских вооруженных сил, оказывался на каждом шагу скованным, затрудненным и стесненным именно в этом гнетуще важном вопросе о численности армии. Он требует, чтобы ему как можно скорее дали новоформируемые полки, и получает от Александра следующее: “Касательно упоминаемого вами распоряжения о присоединении от князя Лобанова-Ростовского новоформируемых полков, я нахожу оное к исполнению невозможным”. Кутузов знал, что, кроме двух армий, Багратиона и Барклая, которые поступили под его личное непосредственное командование 19 августа в Цареве-Займище, у него имеются еще три армии: Тормасова, Чичагова и Витгенштейна, — которые формально обязаны ему повиноваться столь же беспрекословно и безотлагательно, как, например, повиновались Наполеону его маршалы. Да, формально, но не фактически. Кутузов знал, что повелевать ими может и будет царь, а он сам может не приказывать им, но только увещевать и уговаривать, чтобы они поскорее шли к нему спасать Москву и Россию. Вот что он пишет Тормасову: “Вы согласиться со мной изволите, что в настоящие критические для России минуты, тогда как неприятель находится в сердце России, в предмет действий ваших не может уже входить защищение и сохранение отдаленных наших Польских провинций”. Этот призыв остался гласом вопиющего в пустыне: армию Тормасова соединили с армией Чичагова и отдали под начальство Чичагова. Чичагову Кутузов писал: “Прибыв в армию, я нашел неприятеля в сердце древней России, так сказать под Москвою. Настоящий мой предмет есть спасение Москвы самой, а потому не имею нужды изъяснять, что сохранение некоторых отдаленных польских провинций ни в какое сравнение с спасением древней столицы Москвы и самих внутренних губерний не входит”. Чичагов и не подумал немедленно откликнуться на призыв. Интереснее всего вышло с третьей (из этих бывших “на отлете” от главных кутузовских сил) армией—Витгенштейна. “Данного Кутузовым графу Витгенштейну повеления в делах не отыскалось”, — деликатно замечает решительно ни в чем и никогда не укоряющий Александра Михайловский-Данилевский. Нужна была бородинская победа, нужно было победоносное, истребляющее французскую армию непрерывное контрнаступление с четырехдневным ужасающим разгромом лучших наполеоновских корпусов под Красным, нужен был гигантски возросший авторитет первого и уж совсем бесспорного победителя Наполеона, чтобы Кутузов получил фактическую возможность взять под свою властную руку все без исключения “западные” русские войска и чтобы Александр убедился, что он уже не может вполне свободно мешать Чичагову и Витгенштейну выполнять повеления главнокомандующего. Тормасов, лишившись командования своей (3-й обсервационной) армией, прибыл в главную квартиру и доблестно служил и помогал Кутузову. продолжение --PAGE_BREAK--Путы, препятствия, западни и интриги всякого рода, бесцеремонное, дерзкое вмешательство царя в военные распоряжения, поощрявшееся сверху непослушание генералов — все это превозмогли две могучие силы: беспредельная вера народа и армии в Кутузова и несравненные дарования этого истинного корифея русской стратегии и тактики. Русская армия отходила на восток, но она отходила с боями, нанося противнику тяжелые потери. Но до лучезарных дней полного торжества армии пришлось пережить еще очень много: нужно было простоять долгий августовский день по колена в крови на Бородинском поле, шагать прочь от столицы, оглядываясь на далекую пылающую Москву, нужно было в самых суровых условиях в долгом контрнаступлении провожать незваных гостей штыком и пулей. Цифровые показания, дающиеся в материалах Военно-ученого архива. (“Отечественная война 1812 г.”, т. XVI. Боевые действия в 1812 г., № 129), таковы: “В сей день российская армия имела под ружьем: линейного войска с артиллериею 95 тысяч, казаков — 7 тыс., московского ополчения — 7 тыс. и смоленского — 3 тыс. Всего под ружьем 112 тыс. человек”. При этой армии было 640 артиллерийских орудий. У Наполеона числилось в день Бородина войска с артиллерией более 185 тысяч. Но как молодая гвардия (20 тысяч человек), так и старая гвардия с ее кавалерией (10 тысяч человек) находились все время в резерве и в сражении непосредственно участия не принимали. Во французских источниках признают, что непосредственное участие в бою, если даже совсем не считать старую и молодую гвардию, с французской стороны принимало около 135—140 тысяч человек. Следует заметить, что сам Кутузов в своем первом же донесении царю после прибытия в Царево-Займище считал, что у Наполеона не то, что 185 тысяч, но даже и 165 тысяч быть не могло, а численность русской армии в этот момент он исчислял в 95 734 человека. Но уже за несколько дней, прошедших от Царева-Займища до Бородина, к русской армии присоединились из резервного корпуса Милорадовича 15 589 человек и еще “собранных из разных мест 2 000 человек”, так что русская армия возросла до 113 323 человек. Сверх того, как извещал Александр Кутузова, должно было прибыть еще около 7 тысяч человек. Фактически, однако, готовых к бою, вполне обученных вооруженных регулярных сил у Кутузова под Бородином некоторые исследователи считают, едва ли точно, не 120, а в лучшем случае около 105 тысяч человек, если совсем не принимать во внимание в этом подсчете ополченцев и вспомнить, что казачий отряд в 7 тысяч человек вовсе не был введен в бой. Но ополченцы 1812 г. показали себя людьми, боеспособность которых оказалась выше всяких похвал. Когда еще слабо обученные ополченцы подошли, то в непосредственном распоряжении Кутузова оказалось до 120 тысяч, а по некоторым, правда, не очень убедительным, подсчетам, даже несколько больше. Документы вообще расходятся в показаниях. Конечно, Кутузов отдавал себе полный отчет в невозможности приравнивать ополченцев к регулярным войскам. Но все-таки ни главнокомандующий, ни Дохтуров, ни Коновницын вовсе не снимали со счетов это наспех собранное ополчение. Под Бородином, под Малоярославцем, под Красным в течение всего контрнаступления, поскольку, по крайней мере, речь идет о личном мужестве, самоотвержении, выносливости, ополченцы старались не уступать регулярным войскам. Русских ополченцев 12-го года успел оценить и враг. После кровопролитнейших боев у Малоярославца, указывая угрюмо молчавшему Наполеону на устланное телами французских гренадеров поле битвы, маршал Бессьер убедил Наполеона в полной невозможности атаковать Кутузова на занятой им позиции: “И против каких врагов мы сражаемся? Разве вы не видели, государь, вчерашнего поля битвы? Разве не заметили, с какой яростью русские рекруты, еле вооруженные, едва одетые, шли там на смерть?” А в обороне Малоярославца именно ополченцы играли значительную роль. Маршал Бессьер был убит в боях 1813 г. Война 1812 г. не походила ни на одну из тех войн, которые до тех пор приходилось вести русскому народу с начала XVIII столетия. Даже во время похода Карла XII сознание опасности для России не было и не могло быть таким острым и широко распространенным во всех слоях народа, как в 1812 г. Мы будем дальше говорить о контрнаступлении Кутузова, окончательно сокрушившем наполеоновское нашествие, а сейчас отметим тот любопытный, небывалый до тех пор факт, что еще до Бородина, когда громадные силы неприятеля неудержимым потоком шли к Шевардину, русские предпринимали одно за другим удачные нападения на отбившиеся отряды французов, истребляли фуражиров и, что самое удивительное, умудрялись в эти дни общего отступления русской армии брать пленных. За четыре дня до Бородина, в Гжатске, Наполеон оставил непререкаемое документальное свидетельство, что он жестоко встревожен этими постоянными нападениями. Вот что приказал он разослать по армии своему начальнику штаба, маршалу Бертье: “Напишите генералам, командующим корпусами армии, что мы ежедневно теряем много людей вследствие недостаточного порядка в способе добывания провианта. Необходимо, чтобы они согласовали с начальниками разных частей меры, которые нужно принять, чтобы положить предел положению вещей, угрожающему армии гибелью. Число пленных, которых забирает неприятель, простирается до нескольких сотен ежедневно; нужно под страхом самых суровых наказаний запретить солдатам удаляться”. Наполеон приказал, отправляя людей на фуражировку, “давать им достаточную охрану против казаков и крестьян”. Уже эти действия арьергарда Коновницына, откуда и выходили в тот момент партии смельчаков, приводивших в смущение Наполеона, показывали Кутузову, что с такой армией можно надеяться на успех в самых трудных положениях. Кутузов не сомневался, что предстоящее сражение будет стоить французской армии почти стольких же потерь, сколько и русской. На самом деле после сражения оказалось, что французы потеряли гораздо больше. Тем не менее решение Кутузова осталось непоколебимым, и нового сражения перед Москвой он не дал. Как можем мы теперь с полной уверенностью определять основные цели Кутузова? До войны 1812 г., в тех войнах, в которых Кутузову приходилось брать на себя роль и ответственность главнокомандующего, он решительно никогда не ставил перед собой слишком широких конечных целей. В 1805 г. никогда не говорил о разгроме Наполеона, о вторжении во Францию, о взятии Парижа,— т. е. о всем том, о чем мечтали легкомысленные царедворцы в ставке императоров Александра I и Франца I. Или, например, в 1811 г. он вовсе не собирался брать Константинополь. Но теперь, в 1812 г., положение было иным. Основная цель повелительно ставилась всеми условиями войны: закончить войну истреблением армии агрессора. Трагизм всех губительных для французов ошибок и просчетов Наполеона заключался в том, что он не понял, до какой степени полное уничтожение его полчищ является для Кутузова не максимальной, а минимальной программой и что все грандиозное здание всеевропейского владычества Наполеона, основанное на военном деспотизме и державшееся военной диктатурой, заколеблется после гибели его армии в России. И уже тогда может стать исполнимой в более или менее близком будущем и другая (“максимальная”) программа: именно уничтожение его колоссальной хищнической империи. Программа нанесения тяжелого удара армии врага, с которой Кутузов, не высказывая ее в речах, явился в Царево-Займище, начала осуществляться в первой своей части у Шевардина и под Бородином. Несмотря на то, что уже кровавое побоище под Прейсиш-Эйлау 8 февраля 1807 г. показало Наполеону, что русский солдат несравним с солдатом какой бы то ни было другой армии, шевардинский бой поразил его, когда на вопрос, сколько взято пленных после длившихся целый день кровопролитных схваток, он получил ответ: “Никаких пленных нет, русские в плен не сдаются, ваше величество”. А Бородино на другой день после Шевардина затмило все сражения наполеоновской долгой эпопеи: оно вывело из строя почти половину французской армии. Вся диспозиция Кутузова была составлена так, что французы могли овладеть сначала Багратионовыми флешами, а затем Курганной высотой, защищавшейся батареей Раевского, лишь ценой совсем неслыханных жертв. Но дело было не только в том, что к этим основным потерям прибавились еще новые потери в разных иных пунктах великой битвы; дело было не только в том, что около 58 тысяч французов остались на поле боя и между ними 47 лучших генералов Наполеона, — дело было в том, что уцелевшие около 80 тысяч французских солдат совсем уже не походили по духу и настроению на тех, кто подошел к Бородинскому полю. Уверенность в непобедимости императора пошатнулась, а ведь эта уверенность до этого дня никогда не покидала наполеоновскую армию — ни в Египте, ни в Сирии, ни в Италии, ни в Австрии, ни в Пруссии и нигде вообще. Не только безграничная отвага русских людей, отразивших 8 штурмов у Багратионовых флешей и несколько подобных же штурмов у батареи Раевского, изумила видавших виды наполеоновских гренадеров, но они не могли забыть и постоянно потом вспоминали момент незнакомого им до того чувства паники, охватившей их, когда внезапно, повинуясь никем не предвиденному — ни неприятелем, ни даже русским штабом — приказу Кутузова, Платов с казачьей конницей и Первый кавалерийский корпус Уварова неудержимым порывом налетели на глубокие тылы Наполеона. Сражение окончилось, и Наполеон первым отошел от места грандиозного побоища. Первая цель Кутузова была достигнута: у Наполеона осталось около половины его армии. В Москву он вошел, имея, по подсчету Вильсона, 82 тысячи человек. Отныне для Кутузова были обеспечены долгие недели, когда, отойдя в глубь страны, можно было численно усилить кадры, подкормить людей и лошадей и восполнить бородинские потери. А главный, основной стратегический успех Кутузова при Бородине и заключался в том, что страшные потери французов сделали возможным пополнение, снабжение, реорганизацию русской армии, которую главнокомандующий затем и двинул в грозное, сокрушившее Наполеона контрнаступление. Наполеон не потому не напал на Кутузова при отступлении русской армии от Бородина к Москве, что считал войну уже выигранной и не хотел попусту терять людей, а потому, что он опасался второго Бородина, так же как опасался его впоследствии, после сожжения Малоярославца. Действия Наполеона определяла также уверенность в том, что после занятия Москвы будет близок мир. Но, повторяем, не следует забывать того, что, можно сказать, на глазах у Наполеона русская армия, увозя с собой несколько сот уцелевших пушек, отступала в полнейшем порядке, сохраняя дисциплину и боевую готовность. Этот факт произвел большое впечатление на маршала Даву и на весь французский генералитет. Кутузов мог надеяться, что если бы Наполеон вздумал внезапно напасть на отступавшую русскую армию, то опять было бы “дело адское”, как фельдмаршал выразился о шевардинском бое в своем письме от 25 августа к жене Екатерине Ильиничне. Наполеон допускал успех французов в возможном новом сражении под Москвой, очень для него важном и желательном, однако отступил перед риском предприятия. Это был новый (отнюдь не первый) признак, что французская армия была уже совсем не та, какой она была, когда Кутузов, идя из Царева-Займища, остановился около Колоцкого монастыря и заставил Наполеона принять сражение там и тогда, когда и где это признал выгодным сам Кутузов. В значительной степени не только непосредственный, но и конечный стратегический успех замышленного удара, который Кутузов хотел перед Бородином нанести Наполеону на путях движения французской армии к Москве, зависел от правильного разрешения проблемы: кому раньше удастся восполнить те серьезные потери, которые, безусловно, обе армии понесут в предстоящем генеральном сражении? Успеют ли прибыть к Наполеону подкрепления из его тылов раньше, чем у Кутузова после неизбежного страшного побоища снова будет в распоряжении такая вооруженная сила, как та, которая встретила его радостными кликами в Цареве-Займище? Кутузов при решении этой жизненно важной задачи обнаружил в данном случае гораздо больший дар предвидения, чем его противник. Обе армии вышли из Бородинского боя ослабленными; но не только не одинаковы, а совершенно различны были их ближайшие судьбы: несмотря на подошедшее к Наполеону крупное подкрепление, пребывание в Москве с каждым днем продолжало ослаблять армию Наполеона, а в эти же решающие недели кипучая организаторская работа в Тарутинском лагере с каждым днем восстанавливала и умножала силы Кутузова. Мало того, во французской армии смотрели и не могли не смотреть на занятие Москвы как на прямое доказательство, что война приходит к концу и спасительный мир совсем близок, так что каждый день в Москве приносил постепенно усиливавшиеся беспокойство и разочарование. А в кутузовском лагере царила полная уверенность, что война еще только начинается и что худшее осталось позади. Стратегические последствия русской бородинской победы сказались прежде всего в том, что наступление врага на Россию стало выдыхаться и остановилось без надежды на возобновление, потому что Тарутино и Малоярославец были прямым и неизбежным последствием Бородина. Твердое сохранение русских позиций к концу боевого дня было зловещим предвестием для агрессора. Бородино сделало возможным победоносный переход к контрнаступлению. В этих-то дальнейших последствиях сказывалось, что Бородино было не только имевшей капитальное значение стратегической, но и великой моральной победой русской армии, и очень плох тот историк, который способен это недооценивать. Неприятель после Бородина стал выдыхаться и постепенно подвигаться к гибели. Уже под Тарутином и под Малоярославцем Наполеон и его маршалы (прежде всего Бессьер) поняли, что бородинская смертельная схватка не кончена, а продолжается, хоть и с большим перерывом. Вскоре они увидели, что она будет продолжаться и усиливаться и дальше и что “перерывы” будут становиться все короче, а после Красного совсем исчезнут и роздыха не будет вовсе. Имея перед собой противника, не знавшего тогда соперников в Европе, Кутузов доказал и до и после Бородина, что и с фактором времени также он умеет считаться гораздо лучше, чем Наполеон. Кутузов назвал в донесении царю позицию, на которой разразилась великая битва, лучшей, — конечно, из возможных в том положении, в каком он находился, раз он решил остановить дальнейшее отступление и дать немедленно бой. Позиция была выбрана, и уже на рассвете 22 августа Кутузов, объехав ее, сделал распоряжение, которое Наполеоном предвидено не было: главнокомандующий решил еще до генеральной битвы задержать явно накапливавшиеся неприятельские силы против русского левого фланга и использовать для этого холмы и пригорки у деревни Шевардино. 24 и 25 августа здесь происходил кровопролитный бой, в котором французы с большими потерями отбрасывались от выстроенного по непосредственной инициативе Кутузова 22—23 августа большого редута. Русские отошли от Шевардина по приказу, лишь когда оказалось уже бесполезным задерживать наступающего неприятеля и когда работы по укреплению Семеновского и Курганной высоты были почти закончены. Наполеон был раздражен и обеспокоен героической стойкостью шевардинской обороны и объявил, что если русские не сдаются, а предпочитают, чтобы их убивали, то их и должно убивать. Он вообще по мере приближения решающей битвы как будто утрачивал свою способность держать себя в руках. Так, он не воспрепятствовал варварскому сожжению и разгрому французской армией г. Гжатска (который был совершенно цел до той поры) и вообще допускал такие (вредные прежде всего для французской армии) безобразия и неистовства, против чего еще незадолго до того боролся, конечно, не из человеколюбия, которым никогда не грешил, а из прямого расчета. Кутузов, следя с близкого расстояния за шевардинской операцией, предугадав, что Наполеон обрушится прежде всего на левый фланг, какие бы диверсионные действия он ни предпринимал в других местах, поручил защиту левого фланга. Семеновских флешей и других укрепленных тут пунктов тому, на кого всегда возлагал наибольшие надежды,—Багратиону. И дорого достались флеши французам, когда безнадежно тяжело раненного героя унесли с поля битвы. В течение всего боя Кутузов являлся в полном смысле слова мозгом русской армии. В течение всей борьбы за Семеновские (Багратионовы) флеши, потом за Курганную высоту, потом во время блестящего разгрома конницы Понятовского, наконец, при прекращении битвы к нему и от него мчались адъютанты, привозившие ему реляции и увозившие от него повеления. продолжение --PAGE_BREAK--В борьбе за так называемую Курганную высоту (“батарея Раевского”), где уже после Семеновского сосредоточились все усилия боровшихся сторон, конечный “успех” французов тоже крайне близко походил на истребление лучших полков Наполеона, еще уцелевших от повторных убийственных схваток у Багратионовых флешей. Приказ Кутузова был категоричен: еще за два дня до Бородина, 24 августа (в первый день борьбы у Шевардинского редута), главнокомандующий подписал свою памятную диспозицию к предстоящему сражению. “При сем случае, — писал Кутузов, — неизлишним почитаю представить гг. главнокомандующим, что резервы должны быть сберегаемы сколько можно долее, ибо тот генерал, который сохранит еще резерв, не побежден”. В этих словах раскрывается не только Кутузов как генерал, который готов встретить в генеральном бою такого противника, как Наполеон, но и как вождь будущего контрнаступления, который хотя и пишет в этой диспозиции также и о том, как поступать “на случай неудачного дела”, но твердо знает, что и в этом “случае” конечную “неудачу” потерпит не Россия, но напавший на нее агрессор и “резервы” сыграют еще свою колоссальную роль. Ввиду клеветнических усилий иностранной историографии представить Бородино как победу Наполеона считаю нужным подчеркнуть следующее. Наполеон не только первый отступил от долины кровавого побоища, но он отдал одновременный приказ отступать со всех пунктов, занятых французами с такими убийственными жертвами в течение дня: и от Багратионовых флешей, и от курганной батареи Раевского, и от села Бородина. Кто это решился сделать на глазах у своей армии, почти половина которой лежала в крови и во прахе? Наполеон, для которого сохранение репутации непобедимости в глазах солдат было превыше всего. И когда он это сделал? За несколько часов до приказа Кутузова. Закревский, состоявший при Барклае де Толли, показывал впоследствии Михайловскому-Данилевскому письменное повеление Кутузова, отданное тотчас после битвы Барклаю: оставаться на поле боя и распоряжаться приготовлениями к битве “на завтрашний день”. Только уже почти в середине ночи (после 11 часов) решение Кутузова изменилось. Явился Дохтуров. “Поди ко мне, мой герой, и обними меня. Чем может государь вознаградить тебя?” Но Дохтуров ушел с Кутузовым в другую комнату и рассказал о потерях в багратионовской (бывшей “второй”) армии, защищавшей флеши. Кутузов тогда только велел отступать. Ни одного француза уже давно не было ни на поле боя, ни в ближайших окрестностях. Есть неопровержимое свидетельство, исходящее от самого Наполеона, что Бородино вселило в него немалую тревогу, круто изменило все его ближайшие планы. Тотчас почти после битвы, сосчитав свои ужасающие потери, Наполеон отправил приказ маршалу Виктору идти немедленно в Смоленск, а оттуда на Москву. Вплоть до вступления в Москву Наполеон не знал, не даст ли Кутузов новой битвы. Он приказывал стягивать войска поближе к направлению Можайск—Москва. Успокаивая Виктора тем, что русские под Бородином “поражены в самое сердце”, он все-таки своими распоряжениями показывал маршалам и свите, что вовсе не уверен в успехе “второй” битвы под Москвой. Эта осторожность сменилась самоуверенностью и бахвальством, когда император удостоверился, что Москва покинута и что Кутузов отошел довольно далеко. Но тут он впал в грубую ошибку, крайне преувеличив дальность расстояния между лагерем (где остановился Кутузов со своей армией) и Москвой. С этой иллюзией он довольно долго не желал расставаться. Русская армия приблизилась к деревне Фили. В жизни Кутузова наступил момент, тяжелее которого он не переживал никогда, ни раньше, ни позже. 1 (13) сентября 1812 г. по приказу Кутузова собрались командующие крупными частями, генералы русской армии. Кутузов, потерявший в боях глаз, удивлявший своей храбростью самого Суворова, герой Измаила, мог, разумеется, презирать гнусные инсинуации своих врагов вроде нечистого на руку Беннигсена, укорявших, за спиной, конечно, старого главнокомандующего в недостатке смелости. Но ведь и такие преданные ему люди, как Дохтуров, Уваров, Коновницын, тоже высказывались за решение дать неприятелю новую битву. Кутузов, конечно, знал, что не только ненавидящий его царь воспользуется сдачей Москвы, чтобы свалить свою вину на Кутузова, но что и многие беззаветно ему верящие могут поколебаться. И для того, чтобы сказать слова, которые он произнес к концу совещания, необходимо было мужество гораздо большее, чем стоять перед неприятельскими пулями и чем штурмовать Измаил: “Доколе будет существовать армия и находиться в состоянии противиться неприятелю, до тех пор сохраним надежду благополучно довершить войну, но когда уничтожится армия, погибнут Москва и Россия”. До голосования дело не дошло. Кутузов встал и объявил: “Я приказываю отступление властью, данною мне государем и отечеством”. Он сделал то, что считал своим священным долгом. Он приступил к осуществлению второй части своей зрело обдуманной программы: к уводу армии от Москвы. Только те, кто ничего не понимает в натуре этого русского героя, могут удивляться тому, что Кутузов в ночь на 2 сентября, последнюю ночь перед оставлением Москвы неприятелю, не спал и обнаруживал признаки тяжелого волнения и страдания. Адъютанты слышали ночью плач. На военном совете он сказал: “Вы боитесь отступления через Москву, а я смотрю на это как на провидение, ибо это спасает армию. Наполеон, как бурный поток, который мы еще не можем остановить. Москва будет губкой, которая его всосет”. В этих словах он не развил всей своей глубокой, плодотворной, спасительной мысли о грозном контрнаступлении, которое низринет агрессора с его армией в пропасть. И хотя он твердо знал, что настоящая война между Россией и агрессором — такая война, которая логически должна окончиться военным поражением и политической гибелью Наполеона, — еще только начинается, он, русский патриот, прекрасно понимая стратегическую, политическую, моральную необходимость того, что он только что сделал в Филях, мучился и не мог сразу привыкнуть к мысли о потере Москвы. 2 сентября русская армия прошла через Москву и стала от нее удаляться в восточном направлении — по Рязанской (сначала) дороге. Здесь, в специально посвященной общей характеристике Кутузова работе, пока достаточно сказать о московском пожаре лишь несколько слов. Что историческая, моральная, политическая ответственность за пожар и конечный варварский разгром Москвы лежит полностью на Наполеоне и ни на ком другом, в этом, конечно, нет и не может быть сомнения. Грандиозный пожар Москвы, несколько спутавший карты Наполеона тотчас после вступления французской армии в Москву, не был тогда, в начале сентября, им организован, потому что в тот момент это было ему невыгодно. Но все знали, что в октябре, перед уходом, он совершенно умышленно, в виде отместки, окончательно разорял город и не желал оставить в нем камня на камне. Современники были долго под впечатлением ужасающего вида Москвы, потрясшего их, когда они вернулись в старую столицу. Вот что пишет Дмитрий Трощинский Кутузову 10 декабря 1812 г.: “Горестно жалеете вы, что не могли отстоять первопрестольного города нашего. Конечно, несказанно жаль, но что может бороться против судьбы? и льзя ли предположить, чтобы враг, пощадивший толико столиц, готовится хладнокровно излить на Москву всю ярость свою?” Он пишет, уже зная о планомерных поджогах, учиненных французской армией при ее уходе в середине октября с прямого разрешения Наполеона, собиравшегося взорвать Кремль и уже приступившего к выполнению этого намерения. Но занявшая Москву солдатчина уже с самого начала оккупации в сентябре неистово жгла и грабила город, не ожидая специальных приказов. Что могли найтись и нашлись среди оставшегося населения и такие русские люди, которые захотели любым способом лишить захватчика его добычи, — в этом в глазах многих современников не было ничего невероятного. Наполеон очутился не на ожидаемой хорошо снабженной зимовке, которой он манил голодную армию, а на пожарище. Этот факт порождал самые разнообразные объяснения и создавал много слухов. В частности, слухи об участии населения в поджогах пошли по стране уже вскоре после события, и взятый из жизни пушкинский Рославлев ярко отразил, как эти слухи тогда понимались и принимались. А о настроениях части русских людей в Москве дает понятие поступок тех, которые, обрекши себя на безусловную гибель, заперлись в Кремле 2/14 сентября и, дав несколько выстрелов по коннице Мюрата, были все изрублены французами. Вокруг пожара Москвы образовались и быстро наслаивались предания, возникали рассказы, слагались легенды в стихах и прозе. Передавалась от поколения к поколению известная традиция, не прерывавшаяся начиная от Пушкина и кончая волнующим памятным письмом трудящихся города Москвы, поданным И. В. Сталину в торжественный день празднования 800-летия Москвы в 1947 г., где речь идет о героической борьбе москвичей огнем и мечом против захватчика во время оккупации города и о значении этой борьбы. Обращаясь к непосредственно интересующему нас выводу из всего сказанного, мы должны признать без колебаний, что и с политической, и с моральной, и с международно-правовой точки зрения в сожжении и разгроме Москвы всецело виновен агрессор, с завоевательными целями напавший на Россию и введший в Москву свою грабительскую орду, после того как она предварительно сожгла, разорила и беспощадно опустошила ряд русских городов, сел и деревень. Если в самой Москве Наполеон окончательно разнуздал свою солдатчину и сам непосредственно включился в дело разгрома города не в сентябре, а в октябре, уже незадолго перед уходом, то это объясняется исключительно тем, что в сентябре, войдя в Москву, он еще надеялся найти и использовать продовольственные запасы и фураж, а убедившись в провале своего расчета, он отомстил Москве сугубыми зверствами. И никакие ухищрения не могут снять с памяти Наполеона этого пятна, так же как ничем не изгладить клеймящих слов Кутузова, сказанных прибывшему в его лагерь наполеоновскому посланцу генералу маркизу Лористону 5 октября 1812 г., что со времен татарщины русский народ не знал такой варварской агрессии, как наполеоновская. Совершенно независимо от строго научного критического обследования всей документации, прямо относящейся в той или иной степени к выяснению непосредственных причин пожаров, должно признать, что история возникновения вышеуказанной традиции, ярко отразившейся в поэзии и искусстве, заслуживала бы специального историко-литературного анализа, хотя сама по себе она, конечно, не может иметь значения сколько-нибудь решающего фактического, документального аргумента при выяснении поставленного вопроса. Следует заметить, что в солдатских песнях пожар и разорение Москвы приписываются исключительно неприятелю: “Француз Москву разоряет, с того конца зажигает”. Песня ратников тверского ополчения, распевавшаяся уже в конце войны, говорит: “Начался грабеж неслыханный, загорелись кровы мирные, запылали храмы Божий”. Поется и о разоренной путь — дорожке “от Можая до самой Москвы”: “Уж и ворог шел до самой Москвы, разоренная белокаменная огнем спалена, ой да спалена”. Сочинялись песни и в Тарутинском лагере. Тут сначала говорится, как “ночь темна была и не месячна, рать скучна была и не радостна” и как ратники “оплакивали мать родимую, мать-кормилицу, златоглавую Москву-матушку”. Но тут же звучат и бодрые мотивы, ждут возобновления активных военных действий: “Не боимся мы французов, штык всегда востер у нас, лишь бы батюшка Кутузов допустил к ним скоро нас!” Слышится предчувствие победы: “Постараемся все, ребятушки, чтобы сам злодей на штыке погиб, чтоб вся рать его здесь костьми легла, ни одна б душа иноверная не пришла назад в свою сторону”. Об упомянутом выше свидании Кутузова с Лористоном именно тут, забегая вперед, уместно напомнить хоть в нескольких словах. В разгар работ по подготовке активных действий против выдвинутого вперед отряда Мюрата Кутузову доложили о приезде в Тарутинский лагерь специально командированного Наполеоном генерала маркиза (в некоторых документах он неточно назван графом) Лористона. Это была последняя из упорных и одинаково неуспешных попыток Наполеона войти в сношения с Александром и поскорее заключить мир. Провал первой попытки (с генералом Тучковым — третьим в Смоленске) и второй (с И. А. Яковлевым — в Москве) раздражал и смущал императора, привыкшего, чтобы у него просили мира, а не самому просить мира. Но положение на этот раз, в октябре, среди московского пожарища, было таково, что о самолюбии приходилось забыть. Наполеон сначала хотел послать к Кутузову Коленкура, долго бывшего императорским послом при Александре, но Коленкур, при всей преданности Наполеону, отказался ввиду явной безнадежности попытки. Был позван Лористон, в свое время заменивший Коленкура на посольском посту в Петербурге. Лористон заикнулся было о том, что Коленкур прав, но тут Наполеон оборвал разговор прямым приказом: “Мне нужен мир, он мне нужен абсолютно, во что бы то ни стало. Спасите только честь”. Лористон немедленно отправился к русским аванпостам. Вопрос о приеме Лористона и, главное, о предстоящем разговоре с ним был решен Кутузовым без всяких признаков колебаний, и только злобствовавший на Кутузова английский обершпион Роберт Вильсон мог подозревать Кутузова, что тот хочет, встретившись на аванпостах с глазу на глаз с Лористоном, войти с французами в мирные переговоры, без ведома и против воли царя и его союзников (Англии). Мы уже знаем по всем свидетельствам и по словам самого Кутузова, сказанным перед сражением под Красным французскому военнопленному Пюибюску, что главнокомандующий делал все возможное, чтобы подольше задержать Наполеона в Москве. Поэтому он нашел вполне целесообразным не только весьма вежливо принять Лористона, но и обещать ему отправить императору Александру все, что ему передаст Лористон. Это обеспечило прежде всего долгую проволочку. Пустить самого Лористона в Петербург Кутузов решительно отказался. По существу же ответ Кутузова не мог вызывать никаких недоразумений: никакой речи о мире с Наполеоном в данный момент быть не могло. На жалобы Лористона относительно обхождения русских крестьян с французами, попадавшими в их руки, фельдмаршал ответил, что русский народ “отплачивает французам той монетой, какой должно платить вторгнувшейся орде татар под командой Чингисхана”. Эта мысль была повторена. Доклад вернувшегося от Кутузова в Кремль генерала Лористона показал Наполеону, что надежды на компромиссный мир беспочвенны. Но мир был абсолютно невозможен — более невозможен, чем когда бы то ни было, — уже тогда, когда кутузовские полки 2 (14) сентября покидали Москву. Великой, неоцененной драгоценностью было в эти тяжкие дни нисколько не пошатнувшееся, беззаветное доверие народа и армии к Кутузову. Это доверие выдержало и превозмогло все испытания. Отступающая русская армия по ночам видела громадное зарево горящей старой столицы, и Кутузов глядел и глядел на него. У фельдмаршала с гневом и болью вырывались изредка на этом пути обеты отмщения; его сердце билось в унисон с сердцем русской армии. Армия не предвидела, что хоть много ей еще предстоит жесточайших испытаний, но что настанет, наконец, день 30 марта 1814 г., когда русские солдаты, подходя к Пантенскому предместью, будут восклицать: “Здравствуй, батюшка Париж! Как-то заплатишь ты за матушку-Москву?” Глядя на московское зарево, Кутузов знал, что день расплаты рано или поздно наступит, хотя и не знал, когда именно, и не знал, доживет ли он до этого дня. Тон отношения двора и царедворцев, а отчасти и кое-кого из штаба (начиная, например, с Беннигсена) к Кутузову после оставления Москвы был дан прежде всего в двух исходивших от царя документах: в письме к Кутузову от 7 сентября и в письме к графу П. А. Толстому от 8 сентября. “С 29 августа не имею я никаких донесений от вас. Между тем от 1 сентября получил я через Ярославль от московского главнокомандующего (Ростопчина. — Е. Т.) печальное известие, что вы решились с армией оставить Москву. Вы сами можете вообразить действие, какое произвело сие известие, а молчание наше усугубляет мое удивление. Я отправляю с сим ген.- ад. князя Волконского, дабы узнать от вас о положении армии и о побудивших вас причинах к столь несчастной решимости”. Так писал царь фельдмаршалу. А на другой день он писал П. А. Толстому о решении Кутузова: “Причина сей непонятной решимости остается мне совершенно сокровенной, и я не знаю, стыд ли России она принесет или имеет предметом уловить врага в сети”. продолжение --PAGE_BREAK--Подобные выходки (а это еще были более или менее сдержанные) поощряли, конечно, к писанию писем Александру с жалобами на фельдмаршала и с прямыми намеками на необходимость отнять у него командование. И не только Беннигсен и Вильсон изощрялись. Барклай дал волю долго и очень старательно сдерживаемому порыву ревности и обиды в своем длиннейшем французском письме к царю от 24 сентября. Здесь он не только всячески чернит и унижает Кутузова, но решается утверждать, что если бы у него, Барклая, не отняли командования, то он “дал бы сражение, но не у Можайска, а между Гжатском и Царевым-Займищем… И я уверен, что разбил бы неприятеля”. Ненависть и обида так душат Барклая, что он совсем не понимает, в какое курьезное положение ставит себя этой запоздалой интригой. Барклай никогда не понимал, что при всех своих достоинствах равняться или соревноваться с Кутузовым по своим стратегическим или каким бы то ни было другим талантам — значит делать себя без всякой нужды смешным. Тарутинская организаторская деятельность Кутузова сама по себе была таким подвигом ума и энергии, явилась таким могучим фактором грядущих побед, что она одна могла бы увенчать лаврами Кутузова как замечательнейшего военного организатора. Если Наполеон, очень понимавший толк в военном деле, гордился своим Булонским лагерем, созданным им в 1803—1805 гг., то разве можно сравнивать по трудности дела создание этого лагеря с организаторским подвигом Кутузова? У Наполеона в распоряжении были рабски подчинявшиеся ему Франция, вся западная и часть центральной и южной Германии, вся северная и средняя Италия, давно подчиненная Голландия, давно захваченная Бельгия, вся промышленность, вся торговля этих богатых стран. У него была исправная, исключительно ему повиновавшаяся военная администрация, налаженный бюрократический механизм, и он был неограниченным владыкой. У Кутузова всего этого не было. В его распоряжении сначала находилась только довольно сильно разоренная часть западной, восточной и центральной России. Кроме того, Кутузов должен был с полным успехом завершить создание нового превосходного войска на глазах у расположенной в двух шагах от него хоть и потрепанной, но еще сильной армии Наполеона, которая имела пока непрерывную коммуникацию со своими обширнейшими, хоть и далекими, западноевропейской и польской базами. Поэтому Кутузов в Тарутине не мог работать так спокойно, как Наполеон в Булони, отделенный Ламаншем от неприятеля, который его боялся. Наконец, Наполеон в своем Булонском лагере был самодержавным государем, а Кутузов в разгар работы в Тарутине должен был выслушивать нелепые и дерзкие “советы” царя — поскорее начинать военные действия, не мешкать и т. п. Ему приходилось считаться с царскими шпионами и клевретами, успокаивать тревоги затесавшегося в его главную квартиру Вильсона и т. п. Царь и тут ему мешал, явно считая себя вправе в тот момент говорить с Кутузовым еще более сухим, нетерпеливым, раздражительным тоном, чем прежде. Кутузов начал немедленно укреплять свою тарутинскую позицию и сделал ее неприступной. Затем Кутузов непрерывно пополнял свою армию, в которой уже перед тарутинским сражением насчитывалось до 120 тысяч человек. Особое внимание уделялось организации ополчения. После Бородина Кутузов мог определенно приравнивать ополчение к таким войскам, которые после сравнительно краткого обучения могли считаться частью регулярной армии. Деятельно собирались запасы. Артиллерия у Кутузова к концу тарутинского периода была гораздо сильнее, чем у Наполеона. По минимальным подсчетам, у русских было от 600 до 622 орудий, у Наполеона — около 350—360. При этом у Кутузова была хорошо снабженная конница, а у Наполеона не хватало лошадей даже для свободной перевозки пушек. Конница французов вынуждена была все более и более спешиваться. Деятельно готовился переход от активной обороны к предстоявшему выступлению. В Тарутине и после Тарутина и особенно после Малоярославца Кутузов очень большое внимание уделял и сношениям с партизанскими отрядами и вопросу об увеличении их численности. Он придавал громадное значение партизанам в предстоящем контрнаступлении. И сам он в эти последние месяцы (октябрь, ноябрь, первые дни декабря 1812 г.) обнаружил себя как замечательный вождь не только регулярных армий, но и партизанского движения. При таких-то условиях 6 (18) октября 1812 г. Кутузов начал и выиграл бой, разгромив большой “наблюдательный” отряд Мюрата. Это была победа еще пока только начинавшегося контрнаступления… Победа первая, но не последняя! Приказы Кутузова, быстро создавшего новую могучую армию и громадные запасы, исполнялись с большим рвением, с усердием и охотой, так, как исполняются боевые задания рвущимися в бой солдатами. Полки регулярные и полки ополченские были полны гнева, жажды отплатить за Москву, отстоять Родину. Через несколько дней Малоярославец показал Наполеону, какова возникшая в Тарутине армия. Организовывалась и усиливалась под зорким наблюдением главнокомандующего и партизанская сила. Глубокомысленные размышления французских историков о причинах “совпадения” тарутинского боя с уходом Наполеона из Москвы могут с успехом быть заменены самой удобопонятной формулой: император сразу же сообразил, что Кутузов снова начинает по своей инициативе умолкшую после Бородина войну регулярных армий. Что война “нерегулярная”, партизанская, не прекращалась ни на один день после Бородина, он знал очень хорошо. Французы вышли из Москвы. “В Калугу! И смерть тем, кто воспрепятствует!”—воскликнул Наполеон. Бой под Малоярославцем имел колоссальное значение в истории контрнаступления. По своему значению в истории войны он стоит непосредственно вслед за Бородином. После восьми отчаянных атак и сожжения Малоярославца Наполеон оказался перед грозной альтернативой: либо решиться на генеральный бой, либо сейчас же, с калужских путей, ведших на юг, сворачивать на северо-запад, к Смоленску. Он не решился идти в Калугу. Кутузов стал перед ним стеной. Армия Кутузова была в этот момент больше и лучше, причем кавалерия и артиллерия французов, если исключить гвардию (да и то с оговорками), были снабжены и боеспособны несравненно хуже русских. Не в Москве, а в Малоярославце началась бедственная стадия наполеоновского отступления, а победоносный фазис кутузовского контрнаступления обозначился уже в Тарутине. Наполеон именно тут, под Малоярославцем, окончательно убедился в непоправимости своего реального поражения под Бородином, которое в его бюллетенях и в письмах к Марии-Луизе так легко было превращать в победу. Бородино убило одну половину его армии физически, а другую — морально. Кутузов же стоял перед ним во всеоружии, во главе более сильной русской армии, чем та, которая была при Бородине, и самое главное — армии, одушевленной неутолимым чувством гнева к врагу и полной веры в своего старого вождя. Наполеон в первый раз в жизни ушел от генерального боя и пошел по Смоленской дороге навстречу надвигавшейся катастрофе. “Неприятель 15-го (октября. — Е. Т.) оставил Ярославец и отступил по Боровской дороге; генерал Милорадович доносит, что неприятель был преследован от Малого Ярославца 8 верст”, — в таких скромных словах известил Кутузов свою армию об одном из самых важных своих успехов в этой войне. Начинали подводиться зловещие для агрессора итоги, без пышных бюллетеней и громких слов. Русский народный герой был всегда спокоен и прост. Первым большим боем после вынужденного перехода Наполеона на разоренную Смоленскую дорогу был бой под Вязьмой. В сражении под Вязьмой 21 и 22 октября 1812 г. русские одержали новую блестящую победу. По донесению Кутузова, неприятель потерял убитыми и ранеными 6 тысяч человек, пленными — 2500 человек. Русские потери были значительно меньше. Кутузов считает их до 500 человек. Уже после сражения была взята в плен из числа беглецов еще тысяча человек. В свете признания все возраставшего значения активного, систематически проводимого, обдуманного и в целом и во многих частностях стратегического контрнаступления в совсем ином, чем раньше, виде предстает перед историком роль партизан. Накануне Бородина Кутузов смог уделить Денису Давыдову лишь незначительный отряд, на что Давыдов несправедливо жаловался своему другу и бывшему прямому начальнику Багратиону. Но как только появилась возможность, Кутузов ничего не жалел для усиления движения. Кутузов — вождь регулярной армии — стал в то же время центральным лицом в партизанском движении: он поддерживал партизан материальными средствами, он откомандировывал в отряды Давыдова, Сеславина, а также и в отряд Фигнера людей, восполнявших убыль в их рядах. Наконец, его штаб стал центром, куда стекались донесения о непрерывной борьбе партизан с отступавшим противником и откуда давались необходимые указания. Детализированных приказов, конечно, тут быть не могло. Со своим обычным тактом и умом Кутузов придал партизанскому движению нужную в интересах дела степень централизованности, как раз то, что было необходимо и возможно при этой форме военных действий, и вместе с тем ни в малейшей степени не стеснял действий отдельных начальников. Душа партизанского движения — самостоятельность инициативы — осталась нетронутой. Впрочем, никто другой не мог тогда сыграть эту роль в партизанском движении, кроме Кутузова. Он был не только военным вождем, но и любимцем народных масс, а в действиях партизан наиболее непосредственно осуществлялось сближение и ежедневное, постоянное сотрудничество офицерства и казачества, с одной стороны, и крестьянских предводителей, вроде Герасима Курина или Четвертакова, — с другой. При контрнаступлении роль партизан свелась вовсе не к тому, чтобы “беспокоить арьергарды” отступавшего противника, как об этом говорили в начале движения. Своими постоянными нападениями (и вовсе не только на арьергарды) партизаны поддерживали в неприятельских рядах (это мы знаем из французских показаний) мысль и ощущение, что идет нескончаемая битва. Прошло Тарутино, а нападения продолжались и непрерывно поддерживали тревогу вплоть до Малоярославца. Прошел Малоярославец, однако сражения — правда, малые, но зато ежедневные — продолжались вплоть до Вязьмы, где французы в отместку партизанам прибегли к гнуснейшей и случайно лишь не удавшейся им попытке загнать население в городской собор, запереть его там и сжечь живьем. Прошла Вязьма — и опять ни одного дня, вплоть до Смоленска, не было у противника уверенности, что не произойдет очередного нападения. Наконец, от Смоленска до Березины партизаны уже и в самом деле вели постоянные бои, а Кутузов продолжал свою “малую войну”, отражая небольшие отряды со специальными заданиями против непомерно растянувшейся в длину отступающей неприятельской армии. Губительные для Наполеона последствия Бородина и затем стоянки в Москве были условиями, сделавшими для него уже совсем невозможной надежду на победу в большом сражении над окрепшей и прекрасно организованной кутузовской армией, как это показали Тарутино и Малоярославец. После этих двух тяжелых поражений французам оставалась только медленная, но неизбежная гибель в самых ужасающих условиях, под ударами контрнаступления, осуществляемого и всей большой армией фельдмаршала, и “малой войной” командируемых небольших отрядов, и могущественно усилившимися партизанами. Самой убийственной для французов чертой кутузовского контрнаступления оказалась его непрерывность. Стратегический план Кутузова нашел полное свое осуществление в наиболее целесообразной тактике. Кутузов сидел в Ельне, затем в Копысе, и к нему стекались сведения: регулярные части имели такие-то встречи и изъяли столько-то; партизаны имели такие-то встречи и взяли столько-то. “Казаки и крестьяне” — под этим двойным обозначением все чаще начинали фигурировать русские партизаны в приказах Наполеона по армии и в частных приказах маршалов и корпусных командиров по корпусам. Кутузову приходилось даже считаться с соревнованием, иногда довольно острым, между партизанскими начальниками и офицерами регулярных войск. По существу, это было соревнование в подвигах самоотвержения. Можно сказать, что Кутузов не только создал план контрнаступления, но и нашел для его осуществления в помощь своей регулярной армии необычайно ценную оперативную силу в виде партизанской войны. Народный гнев, чувство патриотической ненависти к захватчику и грабителю нашли себе выход в партизанской войне, а партизанскую войну Кутузов ввел в систему тех сил, которые, осуществляя задуманное им контрнаступление, неуклонно гнали агрессора к ждавшей его страшной катастрофе. Общий вывод о партизанском движении, который в моей новой книге будет обоснован еще несравненно более обильным фактическим материалом, таков: непримиримая ненависть тысяч и тысяч крестьян, стеной окружившая “великую армию” Наполеона, подвиги старостихи Василисы, Федора Онуфриева, Герасима Курина, которые, ежедневно рискуя жизнью, уходя в леса, прячась в оврагах, подстерегали французов,—вот то, в чем наиболее характерно выражались крестьянские настроения в 1812 г. и что оказалось губительным для армии Наполеона. Уточняю тут данную мною раньше слишком сжатую и поэтому неполную формулу: именно русский крестьянин способствовал гибели кавалерии Мюрата, перед победоносным натиском которой бежали все европейские армии; русский крестьянин помогал по мере сил русской регулярной армии уничтожить кавалерию Мюрата, заморив голодом ее лошадей, сжигая овес и сено, за которыми приезжали фуражиры Наполеона, а иногда истребляя и самих фуражиров. Таково было фактическое тесное сотрудничество крестьянства и армии в деле истребления лошадей французской кавалерии, а затем и лошадей артиллерийских частей на походе и в боях. Блестящий успех кавалерийского рейда Уварова и Платова, внесшего такое смятение в тылу Наполеона, не менее блестящее достижение русских конников, уже в конце Бородинского боя истребивших лучшую часть польской конницы Понятовского, обнаружили воочию все преимущество русской кавалерии над наполеоновской. Полностью бессилие конницы агрессора проявилось в разгар русского контрнаступления, когда в Смоленске под Красным, между Красным и Березиной и за Березиной французы должны были бросать сотнями и сотнями вполне исправные орудия вследствие быстро исчезавшей возможности обеспечить артиллерии конную тягу. Со дня на день у Кутузова крепла уверенность, что его план непрерывного контрнаступления, безусловно, исполним и поэтому опасные сюрпризы со стороны Наполеона мало возможны, так как Наполеону уже не оторваться от преследования и не создать внезапно нужный “кулак” для ответного удара. Есть факты, неопровержимо доказывающие, что уже в Малоярославце, т. е. в самом начале контрнаступления, Кутузов был совершенно убежден в полном успехе затеянной им грандиозной операции. Нужно предварительно напомнить, что нельзя себе представить человека, который был бы до такой степени, как Кутузов, лишен самоуверенности, пренебрежения к противнику и какого бы то ни было намека на самохвальство. Притом осторожность Кутузова в выборе слов, когда ему приходилось делать сколько-нибудь ответственные заявления, была известна всем, кому случалось наблюдать его. Но вот происходит сражение под Малоярославцем. Неизвестно, что сделает Наполеон, неизвестно, что сделает Кутузов. В записях “Достопамятной войны россиян с французами”, изданных в Петербурге в 1814 г., когда были еще живы участники событий, читаем: “После отражения неприятеля под Малым Ярославцем калужские жители пришли в чрезвычайный страх, опасаясь, что Наполеон пробьется на Калугу. В чрезвычайном замешательстве и унынии они не знали, на что решиться: остаться ли в добычу неприятелю или спасать себя бегством. Калужский градской голова Торубаев, заботясь более прочих граждан, решился по долгу своему обратиться к князю Кутузову, дабы именем всех граждан испросить у него совета, что им делать. Кутузов, уверенный твердо в несомненном успехе своих предначертаний и усматривая совершенно, чем окончится дело, писал к градскому главе, чтобы он был спокоен и от лица его удостоверил всех граждан своих, что опасности им никакой не настоит и что неизбежная гибель предстоит неприятелю. Дабы удостоверить их в непреложной истине сего, Кутузов присовокупил, что лета и его любовь к отечеству имеют право требовать от них безусловной доверенности, силою коей вторительно уверял он их, что город Калуга есть и будет в совершенной безопасности”. После Вязьмы и после известий о полном опустошении Смоленска, исчезновении в нем продовольственных припасов, путь Кутузова, бывшего все время в теснейшей связи и с регулярной армией и с партизанскими силами, превращается в своеобразное триумфальное шествие. Ему по два-три раза в день доносят о новых удачных нападениях на неприятеля со стороны регулярных войск и особенно партизан. Французское отступление местами уже начинает походить на беспорядочное бегство. Уже нет речи о сопротивлении, об инициативе, об активности разбитой армии, бредущей по опустошенной дороге. Есть еще надежда выбраться живыми из России, но и она начинает исчезать. продолжение --PAGE_BREAK--Только одно большое столкновение с врагом, которое пришлось в это время пережить русской армии, было похоже на “правильный” бой регулярных армий: это было сражение под Красным, длившееся четыре дня, с 6 по 9 ноября, и окончившееся тягчайшим поражением французов. Не доходя до Красного, неприятель был окружен. Шестого числа был разгромлен один из лучших корпусов наполеоновской армии — корпус маршала Даву, — причем пленных было взято 9 тысяч человек. В ближайшие дни сложил оружие корпус Нея в 12 тысяч человек со всей артиллерией, казной и т. п. Маршал Ней ушел с несколькими сотнями человек. Перебитых и утонувших при переправе через реку не сосчитать. Это был разгром в полном смысле слова. Кутузов еще перед битвой под Красным писал Александру: “После славного сражения при Бородине неприятель столько потерял, что и доселе исправиться не может и потому ничего против нас не предпринимает”. Старый фельдмаршал, по существу, был прав, потому что под бородинскими потерями французов он понимал и потерю прежней, навсегда исчезнувшей веры в победу. Французы под Красным за четыре дня потеряли убитыми и пленными более 26 тысяч человек и 116 оружий. А сверх того при бегстве они вынуждены были оставить русским еще 112 орудий. Под Красным дрались с русской стороны те же бородинские, уцелевшие еще герои и ополченцы, на глазах маршала Бессьера громившие наполеоновских гренадеров, но французы как боевая сила были непоходки на тех, какими они были не только под Бородином, но еще и под Малоярославцем. После Красного их ждал окончательный разгром на Березине и на полях между Березиной и Вильной. Под Березиной неумелость Чичагова и растерянность Витгенштейна на несколько считанных дней отсрочили гибель немногих людей, с которыми прорвался Наполеон, оставив на Березине тысячи погибших. Враг Кутузова, назначенный именно поэтому главнокомандующим Дунайской армией (когда “в награду” за Бухарестский мир Кутузов получил внезапную отставку), Чичагов действовал, абсолютно не считаясь с Кутузовым. Остаток дней своих Чичагов посвятил злобной клевете (на русском, французском и английском языках), имевшей целью свалить вину за свою неудачу на фельдмаршала. Выполнение этой цели облегчалось тем, что Чичагов надолго пережил Кутузова. Витгенштейн все же более откровенно признавал свою вину. Вся энергия мысли Кутузова после Березины была направлена на то, чтобы заставить Витгенштейна отрезать Макдональду путь к соединению с Наполеоном. В один и тот же день, 19 ноября (1 декабря), он пишет об этом Витгенштейну, а Чичагову отдает приказ — преследовать по пятам остатки армии Наполеона, причем Платов с казачьими полками и полуротой Донской конной артиллерии должен был опередить бегущих французов и “атаковать его (неприятеля. — Е. Т.) в голове и во фланге”, уничтожая все мосты, магазины и пр. Кутузов требовал от Чичагова большой энергии: “Переправа неприятеля через Березину не могла иначе свершиться, как с пожертвованием большого числа войск, артиллерии и обоза. Весьма желательно, чтобы остатки его армии были истреблены, и для того необходимо быстрое и деятельное преследование”. Кутузов не хотел обескураживать Чичагова, он был мягок с ним, но, по опыту зная его промахи и опоздания, настойчиво требовал неослабной энергии и от него и от Витгенштейна. Ценнейшими документами для характеристики настроений и планов Кутузова в этот последний период войны являются его предписания Сакену 22 ноября (4 декабря) и Тормасову 23 ноября (5 декабря). Чичагов хотел отправить Сакена против Шварценберга, чтобы не дать ему проникнуть в Польшу, а Кутузов решительно отменил этот план. Истребление остатков армии Наполеона, полное безостановочное и беспощадное, — вот основная цель фельдмаршала, а вовсе не диктуемая политическими (неосновательными) соображениями идея Чичагова о скорейшем вторжении в Польшу. Кутузов-дипломат был столь же несоизмеримой величиной с Чичаговым, как и Кутузов-стратег. Он ясно видел, что может случиться, если отвлечь русскую армию от главной цели и бросить часть ее на ненужную борьбу против австрийцев и помогающих им поляков, когда еще не завершена гибель наполеоновского войска на главном направлении отступления французов. Кутузов был великим полководцем и поэтому думал не только о победоносных приказах и блеске приблизившегося полного торжества, но и о многом таком, о чем склонен забывать кое-кто из позднейших историков. В декабре русская армия подходила к Вильне, и Кутузов не хотел, чтобы исполнилась мечта Наполеона, чтобы в Литве началось восстание против русских. Он знал, что наполеоновские эмиссары вели в Литве агитацию против русской армии. Кутузов принял серьезные меры к тому, чтобы между армией и местным населением были сохранены нормальные отношения. “Я в особенную обязанность поставил графу Платову обратить всевозможное внимание и употребить все должные меры, дабы сей город (Вильна. — Е. Т.) при проходе наших войск не был подвержен ни малейшей обиде, поставя ему притом на вид, какие в нынешних обстоятельствах могут произойти от того последствия”. Об этом же он повторно писал и Чичагову и другим, еще когда входили в Ошмяны. 10 декабря 1812 г. в Вильну вошли одновременно Чичагов и Кутузов. Ближайшей очередной военной задачей Кутузова было не допустить Макдональда к соединению с остатками французской армии. Он приказал Витгенштейну и Чичагову сделать все возможное для достижения этой цели. Одновременно рекомендовалось от имени царя “давать чувствовать” прусским войскам, находившимся в составе наполеоновской армии (в корпусе Макдональда), что единственным своим врагом русские считают французов, а не пруссаков. То были дни, когда готовился переход прусского генерала Йорка на сторону России. 12 декабря Кутузов не только знал о неизбежности заграничного похода, но начал делать соответствующие распоряжения: “Ныне предпринимается общее действие на Пруссию, ежели сие удобно произвести можно. Известно уже, что остатки французской армии ретировались в ту сторону, а потому одно только преследование туда только может быть полезно”, — писал фельдмаршал Чичагову 12 (24) декабря, то есть еще до виленских споров с Александром. Это неопровержимо доказывает, что самые споры касались совсем не существа вопроса о заграничном походе, а лишь сроков, т. е. того, переходить ли границу немедленно или позже. Не больше! Самый же вопрос был решен Кутузовым утвердительно. Цитируемое письмо решает и уточняет все: Кутузов хотел освобождения Европы и явно считал дело победы незавершенным, пока Наполеон в Европе распоряжается по-хозяйски, но он желал, чтобы немцы могли активно включиться в дело собственного освобождения. В Вильне должен был решиться вопрос громадного значения — продолжать ли немедленно военные действия, преследуя отступавшие за Неман жалкие остатки почти совсем уничтоженных, разгромленных французских сил, или остановиться и дать русской армии, очень пострадавшей во время блистательно закончившего войну контрнаступления, отдохнуть и оправиться. Когда Кутузов некоторое время высказывался против того, чтобы продолжать войну немедленно, это вовсе не означало, что он считал войну с Наполеоном уже оконченной. Изгнание, или, точнее, полное уничтожение 600 тысяч прекрасно вооруженных людей, в разное время прибывших в Россию начиная с 12 (24) июня 1812 г., покрыло Россию славой, было заслуженным грозным ответом агрессору, но оно не уничтожило хищническую империю. Кутузов — дипломат и политик — знал еще гораздо лучше и понимал гораздо тоньше спорившего с ним Александра, что великая победа, одержанная в России, с точки зрения широкой программы разрушения хищнической империи, является не концом, а началом дела. Силу государственной организации, созданной на развалинах разрушенного революцией феодального строя во Франции, он знал не хуже Н. П. Румянцева или М. М. Сперанского, но в отличие от них обоих и тех, кто около них группировался, Кутузов не верил в прочность и жизнеспособность международной политической комбинации, созданной двумя императорами в Тильзите. Киевскому или виленскому губернатору, совсем отстраненному после Тильзита от вопросов высшей политики, не приходилось ни разу высказываться принципиально по существу дела, потому что его никто об этом не спрашивал, но как только он стал в 1811 г. главнокомандующим Дунайской армией, он повел и военные и дипломатические дела так, как можно и должно было их вести, имея в виду не Константинополь, а в отдаленном будущем Париж. Всякий мир с Наполеоном оказался бы перемирием, каковым оказался мир и союз Тильзитский. Предстояли долгие, кровавые войны… В “союзников” России в предстоявшей борьбе Кутузов либо не верил, либо верил очень мало. Австрии и Пруссии верил мало, Англии не верил совсем, что без особых обиняков и высказывал в глаза Вильсону, когда тот назойливо приставал к нему с советами энергичнее вести войну. Замечу кстати, что глубокого смысла далекого расчета кутузовского контрнаступления Вильсон так никогда и не понял, подобно своему другу и корреспонденту Александру Павловичу. 3. БЕССМЕРТЕН ТОТ, ОТЕЧЕСТВО КТО СПАС… С очень пошатнувшимся здоровьем кончал Кутузов свой победоносный поход 1812 г. Тяжкой рабочей страдой была для него эта война. Обожание и безусловное доверие солдат, совсем особый дар повелевать, делая это так, чтобы повеление звучало ласковой просьбой, обаяние ума и влекущее благородство характера, — словом, все то, что — в Кутузове покоряло людей начиная с первых же лет его жизни, очень, конечно, помогало Кутузову при всей его усталости, при всех приступах недомогания, которые он искусно скрывал от окружающих, нести невероятно тяжелый груз труда и ответственности. Старик, которому, считая, например, от дня Бородинского боя (7 сентября 1812 г.) до дня смерти (28 апреля 1813 г.), оставалось жить ровным счетом семь месяцев и три недели, нес на себе бремя гигантского труда. Попробуйте прочесть хотя бы XVIII, XIX, XX томы “Материалов военно-ученого архива” главного управления генерального штаба, где напечатаны документы (письма, резолюции, писанные и диктованные, и т. п.), изо дня в день исходившие от Кутузова. А если не хватит терпения на такое “будничное” чтение (хотя у всякого, претендующего понять роль Кутузова, такого терпения должно хватить), то хоть посмотрите, перелистайте эти томы (а в них приведено еще далеко не все!) — и нельзя будет удержаться от возгласа удивления. Ведь то, что посылалось Кутузову, не просто прочитывалось в штабе, но и требовало резолюций, усилий направляющей мысли. Нужно отвечать — приказами, решениями, даже советами, которые, исходя от главнокомандующего, являются тоже приказами. Что писать Милорадовичу? Чичагову? Витгенштейну? Как реагировать на то, что барон Розен пишет Коновницыну? Или что пишет непосредственно фельдмаршалу Ермолов? Или как отозваться на письмо Витгенштейна фельдмаршалу, из коего ясно, что царь посылает через Чернышева Витгенштейну руководящие указания помимо фельдмаршала и что Витгенштейн уже от себя “любезно” посылает Кутузову рапорт Чернышева царю? И все это еще забрасывается тучей рапортов (прямых или пересылаемых в порядке иерархическом), и эти рапорты ведь тоже вовсе не “мелкие”, если они доходят все-таки до самого фельдмаршала. Да и что это значит в двенадцатом году — “мелкие дела”, если партизан Фигнер должен быть уведомлен через Ермолова прямо из штаба Кутузова, что 4 октября “людям в лагере варить каши ранее и команд для фуражировки не высылать”, так как “неприятель может сегодня противу нас предпринять” движение? А Фигнер должен немедленно соединиться с Дороховым, чтобы действовать вместе на Вороново? Что это, “мелкое дело”? Участь большой битвы зависела от таких “мелких дел”. Все важно, от всего зависят тысячи жизней, и до самого конца похода еще существует противник, хотя уничтожена его армия и сам он уже бежал из России. Потому что выступают новые и новые вопросы: “Александр возлагает на армию заботу о безопасности прусского короля, — а эти монархические любезности и нежности могут отпугнуть генерала Йорка, самовольно мужественно перешедшего на русскую сторону… И всюду нужен орлиный взор и ума палата и глубокая проницательность, и умение разом видеть и деревья и лес! А все это есть только у старика, с двух концов сжигающего последние остатки физических сил… Организация армии, организация тыла, заботы о снабжении, о вооружении, о сношениях с Тулой, с Сестрорецком, с Уралом — все это лежало в конечном счете на главнокомандующем. В декабрьские дни 1812 г. в Вильне Кутузов ясно понял, что своей победой он уже сокрушил континентальную блокаду, вполне обессилил ее, насколько это было полезно и необходимо для русских экономических и политических интересов, и что фактически побережье Балтийского моря совершенно открыто для морской торговли с Россией. Торговля началась уже даже во время войны. Но пока существовала империя Наполеона, душившая Англию, континентальная блокада еще существовала на юге, в центре, на западе Европы. Государства Средней Европы и Италия пока еще были если не совсем закрыты, то и не вполне открыты для английских товаров. О Франции (самом значительном из английских рынков сырья и сбыта) нечего и говорить: этот рынок был закрыт если не “герметически”, как хвалились министры Наполеона вроде Годена, то во всяком случае, весьма крепко. Для Англии продолжение войны с Наполеоном было и с экономической и с политической точек зрения делом не только капитально важным, но и неотложным. Но реальная английская помощь в предстоящей континентальной войне была более чем проблематична. Другим будущим “союзникам” России — а пока союзникам Наполеона — старый русский дипломат и стратег если и “доверял”, то с большими оговорками. Конечно, пруссаки были непосредственно заинтересованы в избавлении от полного политического рабства у Наполеона, но ведь только что они воевали с Россией, что называется, не за страх, а “за совесть” (если можно тут так некстати употребить это слово), нещадно грабили оккупированные ими русские территории, заранее, до начала войны, приторговывали себе у Наполеона часть Курляндии в случае “удачи” французов в походе. Даже когда прусский генерал Иорк перешел на сторону русских и когда французов уже в Пруссии не было, король Фридрих-Вильгельм III писал Наполеону письмо, клянясь предать Иорка военному суду. Кутузов не имел причин доверять Фридриху-Вильгельму, которого Маркс впоследствии называл скотиной и который своим отношением к России заставляет часто вспоминать об этой марксовой квалификации, свободной от какой-либо двусмысленности. Что касается Австрии, то Александр грубо ошибся, думая о скором ее разрыве с Наполеоном. Разрыв этот состоялся не в январе, а в конце августа 1813 г. Все это не мог не принимать в соображение Кутузов, видевший, что в первое, самое трудное время заграничного похода основную тяжесть войны придется нести русским и только русским, что и имело место. Интересно, что Александр не хуже Кутузова знал, почему Вильсон так злобно, нагло и откровенно клеветал на Кутузова, почему английский посол Кэткарт так усиленно хлопотал в Вильне вопреки советам Кутузова о немедленном продолжении войны. “Скажите, не имеете ли вы и Кэткарт приказания в то время, как мы вступим в Пруссию и Германию, сжечь все тамошние мануфактурные заведения?” — такой вопрос задал Вильсону Александр. Когда же речь шла об издании русского перевода книги Вильсона, русская военная цензура (дело было в 1855 г.) решила эти слова не пропустить. Вильсону было очень не по душе, что ему никак не удается перехитрить Кутузова, который видит его насквозь. Когда Кутузов отдал распоряжение занять позицию после сражения у Малоярославца, то дошедший до предела дерзости Вильсон так себя вел, что старый фельдмаршал счел нужным его оборвать и напомнить ему, что не Англия спасает Россию, а Россия спасает Англию и что “наследниками власти Наполеона будет не Россия и не какие-либо другие континентальные государства, а воспользуются всем те, которые ныне господствуют на морях и которых владычество сделается тогда нестерпимым”. Кутузов считал Наполеона открытым врагом России, а Великобританию — тайным врагом, тоже стремящимся хоть и иными путями, но столь же упорно к мировому владычеству. Александру, проведшему всю войну 1812 г. в уютных залах Зимнего дворца, не терпелось начать поход за границу немедленно, из Вильны. Но Кутузов, гениальный расчет которого и привел русскую армию в Вильну, несравненно лучше знал, чего стоило русскому солдату только что победоносно закончившееся контрнаступление. Это забыл не только Александр I, но склонны иногда игнорировать и некоторые историки, “защищающие” Кутузова от “обвинения” в том, что в декабре 1812 г. он оспаривал мнение царя о необходимости немедленно начать поход за границу. Другими словами, они защищают Кутузова от “обвинения” в том, что он не был согласен с желаниями английского шпиона, политического лазутчика Вильсона, перед которым в Вильне в декабре 1812 г. царь позорно “извинялся”, что дает ненавистному им обоим Кутузову Георгия первой степени. продолжение --PAGE_BREAK--Говорить, например, что Кутузов должен был понимать, что относительно вопроса об уничтожении блокады интересы Англии и России “совпадали”, могут только те, кто совершенно не разбирается в положении России и Европы в то время и абсолютно ничего не понимает в том, что такое была континентальная блокада. Именно оттого-то так и раздражали Кутузова приставания шпионившего за ним в 1812 г. Вильсона, что Кутузов, великий стратег и не менее великий дипломат, прекрасно понимал, что при разгроме Наполеона в России континентальная блокада уже фактически перестала существовать, потому что Россия, Швеция, Дания со всеми своими территориальными водами были уже вполне открыты отныне для ввоза английских товаров, а вот Англия действительно очень нуждалась в том, чтобы блокада была уничтожена также во Франции, Бельгии, Каталонии, Голландии, Италии, иллирийских провинциях, и уничтожена немедленно. Вот почему Вильсону не терпелось поскорей поймать (конечно, русскими, а не английскими руками) Наполеона и уничтожить империю. Кутузов же знал, что полное низвержение Французской империи потребует очень много русской крови. Он тоже ставил конечной целью войны полное уничтожение наполеоновского владычества, но желал дать русской армии хоть небольшой отдых и больше времени для пополнений. Кутузов с гениальной прозорливостью предвидел тяжкие, кровавые дни Лютцена, Бауцена, Дрездена и то, что союзники до самой осени 1813 г. либо очень мало помогут русской армии, как Пруссия или как кронпринц шведский Бернадот, либо даже и не объявят Наполеону войны, как Австрия, которая только в августе решилась на этот шаг, или как Англия, обманувшая своих русских союзников. Победа (и какая блестящая!) при Кульме была русской победой, а не прусской, не австрийской, не шведской. Кульм был поворотным моментом войны 1813 г. Но ведь он стал возможен лишь 17 сентября 1813 г. Кутузов ничуть не меньше Александра знал, что окончательная ликвидация военной угрозы со стороны императорской Франции возможна не на Немане, а на Сене, и это доказывается приводимым дальше его разговором с де Пюибюском, но он хотел, чтобы эта победа была одержана после достаточной военной, а главное, дипломатической подготовки, с необходимыми кровавыми жертвами не одной только России, но и “союзных” держав. Об этом свидетельствует все его поведение с декабря 1812 г. до его смерти. Прошло немного времени после смерти Кутузова, и прусский король уже метался в полной панике и кричал: “Вот я уже опять на Висле!” Русские должны были еще долго почти в одиночку выдерживать всю тяжесть боев против новой громадной армии Наполеона, чтобы спасти Берлин и не позволить Фридриху-Вильгельму отбыть в срочном порядке на Вислу. Кутузов знал, что конечная победа над Наполеоном в Европе будет одержана, и шел к этой победе, но он не хотел щедро платить русской кровью за излишне нетерпеливое желание союзников ускорить свое освобождение от Наполеона, от его поборов и притеснений, от его континентальной блокады. Союзники же хотели ускорить это освобождение, тратя по возможности меньше своей крови и по возможности больше крови русской. И Кутузов хотел полной победы над Наполеоном, но у него и тут был свой план, и он противился навязываемому ему другому, чужому плану. Величие гениального стратега и дипломата, величие прозорливого русского патриота, разгромившего армию Наполеона в 1812 г., имевшего всегда твердое намерение покончить с его империей и именно поэтому желавшего лучше подготовить окончательный удар, — это величие выявляется ярко не только в 1812, но и в 1813 г. “Потщимся довершить поражение неприятеля на собственных полях его!” — сказал Кутузов, изгнав французов из России. Но он хотел, чтобы в 1813 г. русской армии пришлось впредь уже не в одиночку сражаться с Наполеоном, как она сражалась против него в 1812 г. Ему, великому патриоту, победоносному полководцу, по праву принадлежала бы честь ввести в марте 1814 г. русскую рать в Париж; ему, а не Барклаю и никому другому. Но смерть застигла его в самом начале новых кровопролитий, приведших к предвиденному им окончательному торжеству. За месяц с небольшим до смерти старый герой, победитель Наполеона, должен был выслушивать нетерпеливые советы одного из многочисленных прихлебателей и льстецов Александра, Винценгероде, поскорей идти навстречу Наполеону, собиравшему в это время новую громадную армию. На сей раз Кутузов оборвал этого непрошеного советчика: “Позвольте мне еще раз повторить мое мнение насчет быстроты нашего продвижения вперед. Я знаю, что во всей Германии каждый маленький индивидуум позволяет себе кричать против нашей медлительности. Считают, что каждое движение вперед равносильно победе, а каждый потерянный день есть поражение. Я, покорный долгу, возлагаемому моими обязанностями, подчиняюсь подсчетам, и я должен хорошо взвешивать вопрос о расстоянии от Эльбы до наших резервов и собранные силы врага, которые мы можем встретить на такой-то и такой-то высоте… Я должен сопоставить наше прогрессирующее ослабление при быстром движении вперед с нашим увеличивающимся отдалением от наших ресурсов… Будьте уверены, что поражение одного из наших корпусов уничтожит престиж, которым мы пользуемся в Германии”. Но когда Кутузов окончательно решился согласиться принять пост главнокомандующего в начинавшейся новой стадии войны против Наполеона, то он повел дело так, что за все четыре месяца, какие ему оставалось прожить, ему ни разу не пришлось испытать неудачи, влияние его всегда умно обдуманных заявлений, уверений и обещаний на растерянное, колебавшееся население, запуганное долгим наполеоновским гнетом, было громадно. В эти критические первые четыре месяца 1813 г. на Кутузова-полководца ни разу не осмелился напасть неприятель, а Кутузов-политик мирно, без открытой борьбы одолел франкофильскую партию, еще сильную при берлинском дворе и кое-где в стране. В течение четырех месяцев заграничного похода Кутузов, старый и больной, явно чувствовал себя более независимым от двора, чем в течение всего похода 1812 г. Победитель Наполеона, спаситель России, кумир народа, он мог чувствовать себя минутами гораздо более царем, чем Александр. Приказы Кутузова исполнялись по всей России самым ревностным образом. В последние три дня декабря 1812 г., когда Кутузов перешел через Неман, у него было всего готовых к бою 18 тысяч человек, но когда он вошел в Калиш, а его генералы были им поставлены по Одеру, в начале и середине февраля 1813 г., то у него было уже больше 140 тысяч. Гениальный организатор, тарутинский создатель армии превзошел в Калише самого себя. Он требовал (и получил!) еще и согласие царя на формирование резервов численностью в 180 тысяч человек. И все-таки король Фридрих-Вильгельм трусил и в смятении не знал, кому, кого и, главное, когда ему следует предать и продать: Наполеона Александру или Александра Наполеону. Боялся их обоих он так, что в один и тот же день иногда писал истинно верноподданнические письма обоим императорам. Но тут снова во всем блеске выступил на сцену Кутузов-дипломат. Он сообщил, что прямо пошлет к Берлину Витгенштейна с войском, ласково при этом предупредив короля, что хочет его подкрепить. Фридрих-Вильгельм очень хорошо понял намек… и покорился. Но Кутузов имел основание рассчитывать не на короля, а на немецкий народ, и он дожил до начала осуществления этих надежд. В первые месяцы 1813 г. немцы еще медленно, но уже приходили в себя после долгого оцепенения, порожденного наполеоновским ярмом. В солдатском фольклоре весьма характерно отразилось первое время войны 1813 г. Украинские ратники сочинили, по-видимому, именно в эти первые месяцы 1813 г. укоризненно-насмешливые стихи, обращенные к “прусам”, или, иначе, “прусацьким головам”: “Як Россия стала биться, — ты французу все дывывся, ты нейшов нам помогать, з нами славу добывать!” А вот когда Россия начала побеждать, то “прус” “на коленьки пав любенько” перед русскими, умоляя о спасении своих “прусацьких голов”. Другая солдатская песня (великорусская) как бы дополняет украинскую: “Нутка, русские солдаты, станем немцев выручать! Немцы больно трусоваты, нам за них, знать, отвечать!” Так отражались в сознании русского солдата долгие колебания прусского короля: помогать ли Кутузову или не помогать и если помогать, то в какой мере? Песни сообщают, что “гость незванный к нам явился не во сне, а наяву, и тем изверг веселился, что жег матушку-Москву”. А другая песня полна гордой уверенности: “Нам не надобна и помощь, нам не нужны пруссаки”. 10 февраля 1813 г. Фридрих-Вильгельм III подписал наконец русско-прусский союзный договор. Правда, он поспешил сейчас же обмануть Кутузова и вместо следуемых 80 тысяч человек дал немного больше 55 тысяч. Остальных только обещал додать, но зато требовал от Кутузова ускорения похода, так чтобы Пруссия осталась уже за линией огня. Кутузов отказывался. Тогда король, доходивший в это время под влиянием страха до поступков полоумного человека, послал своего канцлера Гарденберга поговорить по душам с Кутузовым и обещать, что русский главнокомандующий получит в подарок имение, если согласится поскорее прикрыть Пруссию с запада, ускорив движение войск. Кутузов ответил, что и без этого подарка его детей и его самого “император не оставит”. На короля приходилось махнуть рукой. Кутузов, игнорируя короля, уже обращался с воззваниями и прекрасно составленными призывами и сообщениями непосредственно к прусскому народу, к саксонскому народу (король Саксонии стоял на стороне Наполеона), к немецкому народу вообще, и эти воззвания, которые впоследствии клевреты Меттерниха приравнивали к революционным прокламациям, подняли дух немцев. Прусский народ окончательно стал в ряды бойцов против Наполеона. Французский император сформировал армию в 200 тысяч человек. Он имел перед собой снова своего старого противника, единственного, которому удалось в 1812 г. победить его. Берлин был освобожден войсками Кутузова 27 февраля 1813 г. Кутузов по-прежнему не торопился делать то, что, по его мнению, должно было быть сделано лишь в свое время, и на советы Фридриха-Вильгельма обращал гораздо менее внимания, чем в декабре 1812 г. на желания Александра. Но не пришлось уже обоим полководцам — Кутузову и Наполеону — померяться силами. В конце марта старому фельдмаршалу стало трудно двигаться; в апреле он слег, и ему встать уже не пришлось. Нужно сказать, что во время его болезни в конце марта и в течение всего апреля Александру, принявшему на себя полностью бразды правления армией, удалось все-таки вопреки желанию фельдмаршала осуществить некоторые меры и отдать кое-какие приказы, вредоносно впоследствии, в мае, сказавшиеся под Лютценом. Ровно за месяц до смерти (28 марта 1813 г.) Кутузов лаконично и, конечно, не говоря о поведении короля, писал Логину Ивановичу Кутузову: “Берлин занять было надобно”. И далее в том же письме прибавляет: “Я согласен, что отдаление от границ отдаляет нас от подкреплений наших, но ежели бы мы остались за Вислою, тогда бы должны были вести войну, какую вели в 1807 году. С Пруссией союза бы не было; вся немецкая земля служила бы неприятелю людьми и всеми способами”. Кутузову не суждено было ликвидировать предстоявшие русской армии трудности и опасности, которые он предвидел в Вильне в декабре 1812 г. и которые выступили сразу же после его кончины. 28 апреля 1813 г. он скончался, а в мае уже произошла битва при Лютцене, за которой следовали Бауцен и Дрезден. “Простишь ли ты меня, Михаило Илларионович?” — “Я вам прощаю, государь, но Россия вам не простит”. Этот разговор у смертного одра великого фельдмаршала о многом должен был напомнить Александру. Ему пришлось, можно сказать, уже на другой день убедиться, как трудно заменить Кутузова-стратега Витгенштейном, а Кутузова-дипломата Карлом Нессельроде. Но ореол кутузовского бессмертного триумфа 1812 г. был так могуч, что временные неудачи весны и лета 1813 г. были изжиты и быстро забыты к тому времени, когда осенью русская армия дожила до новых замечательных побед при Кульме и Лейпциге. В работе о 1812 годе, при анализе сражений, данных Кутузовым, при выявлении его творчества, например совсем особого использования партизанского движения, организации “малой войны”, мы попытаемся выявить стратегический гений Кутузова в его характерных чертах. Здесь, в предлагаемой общей характеристике, достаточно сказать, что и в тактике борьбы “на истощение” и в тактике сокрушительных ударов Кутузов прибегал к замечательно искусному варьированию военных приемов, и поэтому нелепо его стратегию связывать с фридриховской “тактикой измора” или наполеоновской тактикой “сокрушительных ударов”. У него была своя собственная, кутузовская, тактика, мощь которой состояла именно в том, что он прибегал на войне к самым неожиданным и разнообразным приемам (что ему так удалось, например, в Турции в 1822 г.). Но в чем он был велик—это в том, что в 1812 г. он безошибочно угадал, до какой степени тактика армии, непрерывно преследующей противника и не дающей ему передышки то малыми, то крупными нападениями, и есть основное средство, которое вернее всего (и даже скорее всего) истребит “великую армию”. Высокий талант стратега был не только в этом, но также и в том, что Кутузов понял, до какой степени этому его методу ведения войны соответствует, как наиболее дееспособное средство, применение в широчайших размерах “малой войны”. Именно эта его собственная, кутузовская, тактика и уничтожила лучшую тогдашнюю армию западного мира и лучшего тогдашнего полководца западного мира. Партизанская война до начала и в первой стадии развития контрнаступления и партизанская война, уже обращавшаяся в “малую войну”, или, точнее, соединявшаяся с ней в ноябре, — это понятия, не вполне совпадающие. “Малая война” велась небольшими, а иногда и довольно крупными отрядами армии, которым Кутузов давал часто очень серьезные задания. Эти отряды вступали в прямую связь с партизанскими отрядами (например, с большим отрядом крестьянина Четвертакова и др.), и их совместные действия кончались обыкновенно достижением весьма положительных результатов. Эта “малая война” — одно из проявлений творческой мысли Кутузова. Русский народ, победивший Наполеона и ниспровергший затем его хищническую империю, нашел в Кутузове достойного представителя. Во всей полноте его достижения могут быть оценены лишь в тесной связи со всем комплексом военных действий 1812 г., где будет идти речь о времени, когда биография Кутузова и история русского народа сольются в одно неразрывное целое. Здесь, в этой сжатой характеристике, лишь намечены этапы его жизни, названы главные вехи пути, по которому он шел к историческому бессмертию. Любимец народа, любимец армии, национальный русский герой умер в ореоле немеркнущей славы. В солдатской песне, сочиненной на смерть Кутузова, говорится о закатившемся солнышке: “Как от нас ли, от солдатушек, отошел наш батюшка, Кутузов-князь!.. Разрыдалося, слезно всплакало войско русское, христианское! Как не плакать нам, не кручиниться, нет отца у нас, нет Кутузова!” Очень показательно, что прежде всего они вспоминают Царево-Займище: “А как кланялся он солдатушкам, как показывал седины свои, мы, солдатушки, в один голос все прокричали ура! С нами Бог! и идем в поход, припеваючи”. С Кутузовым все было легко: “Ах, и зимушка не знобила нас и бесхлебица не кручинила: только думали, как злодеев гнать из родимые земли русские”. Но русский солдат помнит, что и сам Кутузов, как и его солдаты, служил Родине: “И клянемся все клятвой верною послужить вперед, как служили с ним!” Стратегия Кутузова одолела грозного врага под Бородином, создала затем и гениально проведенное контрнаступление, загубившее Наполеона. А геройское поведение регулярной армии при всех боевых встречах с неприятелем, деятельная помощь партизанской войны, народный характер всей войны в целом, глубоко проникшее в народ сознание справедливости этой войны — все это создало несокрушимый оплот, твердую почву, на которой возникли, развились и привели к победоносному концу стратегические комбинации Кутузова. Военные писатели, делавшие попытки сформулировать, в чем заключались наиболее характерные черты стратегического искусства Кутузова, нередко начинали с указания на его “осторожность”. Как мы уже отметили, осторожность вовсе не была чертой, сколько-нибудь свойственной природному характеру полководца. И в офицерских и в генеральских чинах он нередко шел именно там, где дело касалось непосредственно и лично ему грозящей опасности, на такой отчаянный риск, который вызывал не только восхищение со стороны солдат, но и некоторое беспокойство и нарекания со стороны ответственных начальников. Храбрецов в русской армии и при Румянцеве и при Суворове было всегда более чем достаточно, а Кутузов нужен был армии не только из-за своей бестрепетной готовности встретить смерть лицом к лицу. Но с того момента, когда ему стали поручать самостоятельные военные операции, Кутузов неизменно обнаруживал замечательную способность не только удерживаться от самых соблазнительных порывов, если желанная цель была сопряжена с серьезным риском, но и умение твердо обуздывать увлечения своих подчиненных. Когда, командуя левым крылом в разгар штурма Измаила, он запросил у Суворова подкрепления, то это он сделал вовсе не потому, что находился в безвыходном положении. Напротив, после отказа Суворова он продолжал свои действия, и в конечном счете левое крыло оказалось победоносным. Но подкрепление, в котором ему было отказано, обеспечивало его операцию от риска неудачи, и Кутузов предпочел достигнуть намеченной цели с промедлением и не рисковать быть снова отодвинутым турецким натиском. продолжение --PAGE_BREAK--Широта кругозора, умение предвидеть и решительность в осуществлении намеченного замысла сочетались у Кутузова с другими характерными для него свойствами: разумной осторожностью, способностью трезво оценить сильные и слабые стороны противника и умением всегда ставить в каждый данный момент ясную и строго определенную цель. Когда ряд нелепых распоряжений и вмешательств абсолютно ничего не смыслившего в военном деле австрийского императора Франца и вполне достойных своего монарха генералов вроде Вейротера и Макка поставил Кутузова в октябре 1805 г. в совершенно отчаянное положение, то, по позднейшим отзывам даже неприятеля (наполеоновских маршалов), необходим был высокий уровень и моральных качеств войск и стратегического искусства их руководителя, чтобы избавиться от грозившего разгрома и сдачи на капитуляцию. Дипломат (и писатель) Жозеф де Местр в своем служебном донесении сардинскому королю восторгался действиями Кутузова, который шел от Инна к Ольмюцу в течение сорока дней, не только отбиваясь от наседавшего неприятеля, но и временами переходя к очень активным действиям: “Во время этого отступления генерал Кутузов дал пять замечательных сражений: первое на Эмсе 16 октября, второе — на Ламбахе 19-го, третье—между Штренбергом и Амштеттеном 24 октября, четвертое — у Кремса на Дунае 12 ноября (под Дюренштейном.— Е. Т.)и пятое — 15 ноября на пути от Кремса в Брюн (под Шенграбеном. — Е. Т.)”. Жозеф де Местр прибавляет, что “военная история не знает ничего подобного”. И Кутузов не только совершает в самом деле свой изумительный поход от Кремса к Цнайму, от Цнайма к Ольмюцу и спасает русскую армию из жестоких наполеоновских клещей, уже готовых ее сдавить, но делает это, одерживая после первых двух столкновений ряд крупных успехов — под Амштеттеном, под Дюренштейном,— и без всяких колебаний прибавляем—под Шенграбеном, потому что именно здесь русская армия была спасена мыслью Кутузова и геройством Багратиона и его отряда от самой страшной опасности — почти неминуемой капитуляции. Поэтому Шенграбен, где весь ноябрьский день Багратион со своими шестью с половиной тысячами отбрасывал атаки Мюрата, у которого было в четыре раза больше сил, может быть назван успешным выполнением такого поручения, которое, кроме русских, едва ли кем-нибудь могло быть выполнено. Правда, из 6 500 человек у Багратиона уцелело немногим больше половины, но вся русская армия была спасена. Эта точная и строго ограниченная цель была достигнута, потому что ни после амштеттенской победы, ни после серьезного поражения маршала Мортье под Дюренштейном Кутузов не увлекался рискованными советами и своекорыстными подстрекательствами со стороны австрийцев, а продолжал планомерно свое отступление и благополучно его закончил. С этим свойством Кутузова связана и его способность не увлекаться слишком широкими замыслами и воздушными замками в постановке основных целей войны. Здесь громадные дарования Кутузова-дипломата как нельзя более помогали расчетам Кутузова-стратега. Таким он был, помогая Суворову в крымских делах, таким он был в войну с турками в 1808—1812 гг., когда Александру I представлялось весьма возможным делом овладение Константинополем. В единственном случае, именно в 1812 г., Кутузов был согласен с постановкой цели самой широкой, фундаментальной победы над противником. Он твердо был уверен, что прочного мира с Наполеоном у России быть не может и что спокойствие и длительная безопасность России требуют не только освобождения России от нашествия, но и низвержения хищнической империи, покорившей континентальную Европу и уже стоявшей на Висле и на Немане. Но именно поэтому он требовал, чтобы Александр, ставя перед собой подобную цель, отдавал себе отчет в трудности предстоящей борьбы. Он требовал, чтобы готовились к очень долгому и грозному единоборству, к новым отчаянным схваткам. В триумфальные дни своих великолепных четырехдневных побед под Красным, в ноябре 1812 г., о чем Кутузов говорит с пленным де Пюибюском? О том, есть ли надежда, что французский сенат наконец воспротивится военному деспоту и не даст ему возможность продолжать бесконечную войну. Кутузов явно считал внутренний переворот во Французской империи (если бы он был сколько-нибудь возможен) более скорым и уж поэтому более желательным способом достигнуть основной цели войны — низвержения наполеоновского владычества, — чем окончательная военная победа. Но именно несбыточность этой мечты делала в соображениях Кутузова абсолютно необходимым продолжать войну вплоть до победоносного низвержения опасного противника. Кутузов лишь хотел, чтобы народы, которые пойдет освобождать русская армия, и сами деятельно участвовали в своем избавлении от ярма. Как верховный распорядитель армии, Кутузов принадлежал к числу тех полководцев, которые придают громадное значение своевременной организации резервов, и он мирился с промедлениями, отсрочками, отказом от использования намечаемого или даже уже одержанного успеха, если не видел за собой достаточных резервов. За внешними эффектами он никогда не гнался. Одержав самую блестящую победу над турками под Рущуком в 1811 г., он сейчас же из Рущука ушел, как это и следовало по его сложным стратегическим и дипломатическим соображениям. В этом отношении он решительно не походил на таких полководцев, как, скажем. Карл XII, которому все разумные люди его штаба вроде Гилленкрока или графа Пипера, или даже Реншильда неоднократно советовали отступить к Днепру или за Днепр, но который ни за что не хотел совершить этот спасительный шаг, чтобы в Европе не сказали, что он уже не наступает, как всегда, а отступает. Не походил Кутузов и на Наполеона, который тоже неоднократно во имя подобных же эфемерных и тщеславных соображений совершал порой очень рискованные действия. Все его высказывания и, что важнее, все его действия всегда сводились к тому, что основная цель полководца — выиграть войну и что сравнительно с этой задачей выигрыш или проигрыш отдельной битвы и потеря или возвращение того или иного города являются делом второстепенным. Ведь в чем было разногласие между Кутузовым, с одной стороны, и обоими императорами, Францем и Александром, и их советчиками — с другой, в роковые дни, предшествовавшие Аустерлицу? Кутузов предлагал уйти в Рудные горы и там отсиживаться, ожидая эрцгерцога Карла с юга и пруссаков с севера на подмогу. Война, конечно, затянется на месяцы, но лесной возможно ждать успеха. Другими словами, лучше с известным промедлением победить, чем безотлагательно быть поколоченным. Но Александр, бездарный австриец Вейротер, легкомысленный, ничтожный, смотревший на Кутузова сверху вниз Петр Долгоруков слышать ничего не хотели об отступлении. И катастрофа произошла. Кстати заметим, что все эти пылкие воители, развязно спорившие с Кутузовым, в день Аустерлица уцелели, а ранен был, и довольно опасно (в щеку), только старый Кутузов. К числу главных достоинств Кутузова как полководца должно отнести умение выбирать нужных людей, хороших исполнителей его предначертаний, и вместе с тем таких, которым можно было бы поручать трудные задания и надеяться на их самостоятельные шаги в случае необходимости принятия внезапных решений при сложившейся обстановке, иногда совершенно неожиданной. Выше было отмечено, что Кутузов во время своего контрнаступления широко пользовался так называемой “малой войной”, т. е. посылкой отдельных отрядов иногда на далекие поиски, с конкретными боевыми поручениями. Эти отряды действовали очень часто (но далеко не всегда) в соединении с партизанскими отрядами. Единая мысль и единая воля, воля фельдмаршала, управляла и регулярными армиями и партизанами. Ближайшие помощники и сподвижники Кутузова, вроде Коновницына, Дохтурова, Милорадовича и других, вспоминали впоследствии с особенной любовью отличительную черту кутузовских приказов: необычайную ясность, краткость, удобопонятность. Эта драгоценная черта приводила к тому, что и рядовой, участвовавший в деле, отчетливо понимал основную стратегическую цель и тактические движения, хотя сплошь и рядом никто всего этого сколько-нибудь детально не объяснял. Эта черта еще более тесно сближала организм армии с ее “мозгом”, т. е. Кутузовым и его штабом, и еще более крепила любовь и доверие русского войска к ее вождю, в котором оно видело олицетворение спасения и торжества России. Кутузов обладал более обширным военным образованием, чем Петр I и даже Румянцев, и уступал в этом отношении, может быть, лишь Суворову. Но так же, как и эти его предшественники и старшие современники, он строил свою стратегию и тактику совершенно независимо от всего, что он мог вычитать у западноевропейских авторов, например в мемуарах Фридриха или в сочинениях о войнах Фридриха. Если немецкие теоретики в духе Клаузевица и его школы (например, Ганс Дельбрюк) не понимают и не признают Кутузова, то прежде всего потому, что его искусство не вмещается ни в одну из созданных ими схем. Имеются, по их убеждению, две стратегии: одна Фридриха II, а другая Наполеона. Школа Фридриха учит тому, что в трудной войне можно достигнуть успеха стратегией затягивания военных действий и тактикой “измора”. И есть наполеоновская стратегия и сопряженная с ней тактика нанесения молниеносных сокрушительных ударов. Но Кутузов решительно нарушает стройность и простоту этой классификации. Сегодня он действует отступая, — например, при долгом отступлении в Ольмюц — и вызывает характерную похвалу маршала Мармона, сказавшего, что это отступление не только геройское, но и “классическое”, а завтра начинает и выигрывает самым блестящим образом четырехдневный бой под Красным, очень напоминающий сокрушительные удары Наполеона под Аустерлицем или Иеной, или Ваграмом. Сегодня он одерживает уничтожающую победу над турками в Рущуке, а завтра начинает изводить турок многомесячным измором. Конечный успех бывает у него полным или частичным, но поражений Кутузов не знает (аустерлицкое несчастье произошло именно потому, что в тот день и в предшествующие дни Кутузов был главнокомандующим лишь номинально). Кутузов всецело принадлежит к русской школе стратегии. Подобно другим трем замечательным русским полководцам XVIII столетия — Петру I, Румянцеву и Суворову, — Кутузов обнаруживал свои богатые природные дарования решительно вне какой-либо зависимости от влияния военных теорий и образцов полководческого искусства Запада. Петр I очень мало чему “учился” у Карла XII. И уж если говорить о стратегии, диаметрально противоположной полководческому “искусству” шведского воителя, то это именно стратегия Петра. Румянцев и Суворов не только хорошо знали принципы военного учения Фридриха II, но даже воевали с ним, и не только воевали, но частенько и колотили его войска, однако ни в войне 1770—1774 гг., ни в каких иных походах их даже самый придирчивый глаз не найдет и признака влияния стратегии прусского короля. О Суворове можно было сказать, что в нем всегда жило одновременно и инстинктивное и вполне сознательное отталкивание от столь модного в тогдашней Европе “фридерицианства”, и, подобно многим другим мнимо беспечным прибауткам Суворова, его слова о том, что он не пруссак, а природный русак, имели вполне определенный, весьма серьезный смысл. Полководческий гений Суворова развивался самобытно, и он создал свою “науку побеждать”. Не Фридриху II, которого, по его собственному признанию, после семи лет тяжкой войны только совсем непредвиденный случай (смерть Елизаветы) спас от полной гибели, было учить русских полководцев науке побеждать. Казалось бы, поскольку конечный военный успех служит обыкновенно наиболее существенным и убедительным мерилом целесообразности распоряжений и одаренности полководца, высокий талант Кутузова должен был быть признан и врагами и друзьями его. Он и был признан, и всякий раз, когда нужно было выйти из трудного положения, к Кутузову обращались. Нехотя, скрепя сердце делал это и царь. Но справедливой оценки своих стратегических достижений и подробного анализа их характерных черт Кутузов ни от современников, ни от ближайших поколений так и не дождался. Даже Суворову судьба не дала выявить свой гений так полно, как выявил свой гений Кутузов, которому пришлось и командовать громадными армиями, разбросанными на больших пространствах, и вести войны, от которых зависели честь и спасение государственной независимости России, и стать “вождем спасения”, как назвал его Жуковский в своей “Бородинской годовщине”. С каким умилением немецкие военные историки описывают в качестве счастливого открытия проведение Гельмутом Мольтке принципа, гласящего, что войска должны двигаться отдельно друг от друга, а на врага ударить сразу, всем вместе: getrennt marschieren-vereint schlage! И ведь никто из них не пожелал вспомнить, что первым стратегом нового времени, за полстолетия до Мольтке, систематически проводившим этот принцип с полным успехом, был именно Кутузов, у которого не только в турецком походе 1811 г., но и в России в 1812 г. и даже в Пруссии и Саксонии в 1813 г. маршировали не армиями и не корпусами, а полками и временами чуть ли не ротами, что облегчало и снабжение их, и заботливое наблюдение за ними, и подготовку их к боевым столкновениям с неприятелем. А в решительный момент происходило нужное для удара соединение. Кутузов придавал большое значение редутам и вообще инженерной подготовке намечаемого поля битвы, и прежде всего это нужно сказать о Бородине. В данном случае Кутузов как бы следовал заветам Петра I. Задолго до известного предостережения Наполеона, которое несколько раз давалось им в назидание его маршалам и генералам (“Помните, когда вы обходите неприятеля, что он в это самое время может обойти вас”), Кутузов вполне самостоятельно держался этого взгляда и извлек из этого стратегического правила все нужные последствия. Наполеон имел случай убедиться, что Кутузов вообще в совершенстве постиг всю премудрость, касающуюся охраны армии от обхода, когда Кутузов через семь дней после занятия французами Москвы благополучно вошел в Красную Пахру, а затем двинулся к Тарутину и уже к 20 сентября был в Тарутине, в полной безопасности от обхода. И не только сам Наполеон, но и его историки, как французские, так и немецкие, никогда не узнали, что значение стратегического обхода и борьба против него продуманы Кутузовым давным-давно, задолго до гениального флангового марша в Красную Пахру и оттуда в Тарутино. Глубоко проникновенный выбор Кутузовым бородинской позиции на возможно далеком расстоянии от Москвы обеспечил успех этого марша и лишил Мюрата с авангардом, да и всю армию Наполеона возможности совершить обход кутузовских войск. Одной из наиболее характерных особенностей Кутузова как полководца была всегдашняя забота, во-первых, о резервах и, во-вторых, об организации и обеспечении снабжения армии всем необходимым. Он старался по возможности не отрываться далеко ни от резервов, ни от обоза, хотя это, естественно, замедляло движение армии, и на примере Наполеона он видел, что никакие успехи, которые может сулить быстрое продвижение армии, не могут вознаградить за роковые последствия оторванности от резервов и от средств снабжения. Разговаривая в ноябре 1812 г., после сражений у Красного, с военнопленным офицером де Пюибюском, Кутузов категорически утверждал, что Наполеон погубил свою армию тем, что не остановился в августе 1812 г. в Смоленске. Конечно, это не значит, что Наполеон не потерпел бы дальше окончательного поражения, но оно не было бы таким уничтожающим. Такова, очевидно, мысль фельдмаршала. И здесь же отметим, к слову, еще одну счастливую особенность ума Кутузова: он превосходно понимал основные свойства интеллекта и характера своего противника, назывался ли этот противник Мулла-пашой Виддинским или Измаил-беем, или верховным визирем, или Мюратом, или Наполеоном. Только что сказав де Пюибюску, что Наполеон погубил себя, не оставшись в Смоленске, Кутузов столь же решительно прибавил, что ожидать от Наполеона, чтобы он (в августе) остановился в Смоленске,—значит не знать Наполеона: “Все, что требует времени, осмотрительности и забот о деталях, не может иметь места в его намерениях”. В том-то и дело, что светлый, непредвзятый, проницательный взгляд Кутузова очень хорошо постигал и сильные и слабые стороны противника, а Наполеон не только недооценивал, но и решительно не понимал разносторонних и громадных умственных ресурсов и замечательных политических и стратегических дарований старого фельдмаршала. Войну Наполеона, предпринятую против России, Кутузов считал какой-то дикой странностью, своего рода безумием. Эти слова победоносного фельдмаршала в ноябре 1812 г. должны были прозвучать как роковой приговор в ушах французского офицера, потому что Кутузов прибавлял: “Вы уже не можете более противопоставить мне ни кавалерию, ни артиллерию”. www.ronl.ru
