Реферат по философии
Философские взгляды Ф.М.Достоевского
Федор Михайлович Достоевский – великий русский писатель, христианский мыслитель и публицист. Н.Бердяев пишет в работе “Миросозерцание Достоевского”, что Достоевский открыл новый духовный мир, вернул человеку его духовную глубину.
Родился Федор Достоевский в 1821 году в семье штаб-лекаря Михаила Андреевича Достоевского и Мария Федоровны, урожденной Нечаевой, дочери московского купца третьей гильдии. С 1831 года Достоевские – владельцы села Дарового и деревни Черемошны в Тульской губернии. Будущий писатель получил неплохое домашнее образование: с ранних лет знает Евангелие, осваивает французский и латинский языки, знакомится с классической европейской и русской литературой – произведениями Жуковского, Карамзина, Вальтера Скотта, Шиллера, знает наизусть почти всего Пушкина, прочитывает Гомера, Шекспира, Сервантеса, Гете, Гюго, Гоголя. В 1834 году он поступает в пансион Чермака, в котором преподавали лучшие педагоги Москвы, изучались древние языки и античная литература.
В 1838 году Федор Достоевский переезжает в Петербург для поступления в Инженерное училище. В 1839 году умирает его отец (есть подозрение, что он был убит его крепостными крестьянами). Потрясение, связанное с известием о смерти отца, явилось причиной первого эпилептического припадка Достоевского.
В годы учения в училище начинаются опыты литературного творчества, в 1841 году пишутся оставшиеся неизвестными драмы “Мария Стюарт” и “Борис Годунов” – знак изучения Шиллера и Пушкина. Достоевский занимается переводами романов Бальзака и Жорж Санд. Во время учебы живет очень бедно. Получая из дома значительные суммы, довольно беспорядочно их тратит, снова залезая в долги. Вообще денежные проблемы всю жизнь преследовали писателя. Лишь брак с Анной Григорьевной Сниткиной в 1867 году (вторая жена Достоевского), взявшей на себя устройство его издательских дел и отношений с кредиторами, ослабил напор этих проблем.
В 1843 году заканчивается учеба в училище и начинается служба в инженерном корпусе при Санкт-Петербургской инженерной команде. В феврале 1844 года Достоевский отказывается от наследственных прав на владение землей и крестьянами в обмен на небольшую, единовременно выплаченную сумму денег, в октябре того же года выходит в отставку.
В ноябре 1844 года написана повесть “Бедные люди”. Через Д.В.Григоровича повесть попадает к Н.А.Некрасову, который, за ночь прочитав ее, едет вместе с Григоровичем около четырех утра знакомиться с автором. Повесть читает В.Г.Белинский и тоже приходит от нее в восторг. В 1845 году повесть публикуется в “Петербургском сборнике”, она приносит Достоевскому славу “второго Гоголя”. Однако следующие его повести и рассказы: “Двойник”, “Господин Прохарчин”, “Хозяйка” – вызывают недоумение и досаду тех, кто им недавно так восхищался. Творчество Достоевского все менее укладывается в рамки реалистической натуральной школы с ее критикой социальной действительности и любовью к “маленькому человеку”.
В 1847 году Достоевский начинает посещать кружок М.В.Буташевича-Петрашевского, на котором обсуждались планы преобразований в России на основе идей французского утопического социалиста Шарля Фурье. В апреле 1849 года членов кружка, в том числе и Достоевского, арестовывают и помещают в Петропавловскую крепость. В декабре 1849 года осужденных привозят на Семеновский плац, имитируют приготовления к смертной казни и в последний момент сообщают царскую милость о замене казни каторгой и последующей ссылкой. Свои переживания перед казнью Достоевский через много лет отразит в романе “Идиот”. Достоевский отбывает 4 года в Омской каторжной тюрьме, после чего до 1859 года служит сначала солдатом, а затем унтер-офицером и прапорщиком в Семипалатинске. В 1859 году получает дозволение вернуться в Россию с проживанием в Твери, вскоре и это ограничение было снято, и Достоевский в возрасте 38 лет, наконец, возвращается в Петербург.
С этого времени начинается второй период творчества Достоевского, принесший ему мировую известность и славу. В начале 60-х годов выходят “Записки из Мертвого дома”, отразившие опыт жизни на каторге, а также роман “Униженные и оскорбленные”. В 62-63 годах Достоевский выезжает заграницу, после чего публикует “Зимние заметки о летних впечатлениях”, посвященные его встрече с европейской цивилизацией в ее буржуазной реальности.
В 1864 году выходят “Записки из подполья”, исповедальная по форме работа; в ней намечается та диалектика свободы и своеволия, которая будет развернута в последующих романах: “Преступление и наказание” (1865-66), “Идиот” (1867-68), “Бесы” (1870-73), “Подросток” (1874-75), “Братья Карамазовы” (1878-80).
Достоевский не только писатель, но с1861 по 1874 годы редактор литературно-публицистических журналов “Время”, “Эпоха”, “Гражданин”. Он создатель “Дневников писателя”, выходивших в 70-е и 80-й годы, – особого литературного жанра, соединившего публицистику на злобу дня с художественными произведениями. Именно в “Дневниках писателя” были помещены рассказы “Кроткая” и “Сон смешного человека”.
Умер Ф.М.Достоевский в январе 1881 года и был похоронен на Тихвинском кладбище Александро-Невской лавры по соседству с могилами Карамзина и Жуковского.
В изложении философской проблематики творчества Достоевского мы будем опираться на работы М.М.Бахтина, Н.А.Бердяева, Б.П.Вышеславцева.
Общей темой произведений Достоевского является человеческая свобода. Здесь он совершает шаг вперед по сравнению с классической европейской философией. В последней свобода (например, в философии И.Канта) рассматривалась, с одной стороны, как поведение, неподвластное природной причинной необходимости, но, с другой стороны, отождествлялась с сознательным подчинением нравственному долгу. В качестве природного и социального существа человек, конечно, следует своим эгоистическим, в том числе классово-групповым интересам, стремится к личному счастью и к выгоде. В то же время человек способен в своем поведении исходить из всеобщих нравственных законов, и в этой своей способности следовать нравственным законам вопреки своей природной и социальной обусловленности человек выступает как свободное существо.
Таким образом, свобода сводилась к другому виду необходимости – не природной, но нравственной. Не случайно классическая философия явилась источником социалистических теорий, согласно которым конечная цель исторического прогресса состоит в построении на началах разума общественных отношений, при которых все люди необходимо были бы добрыми и нравственными.
Согласно Достоевскому, человеческая свобода, чтобы остаться именно свободой, а не еще одним видом необходимости, неизбежно должна включать свободу произвола, чистого каприза, иррационального “глупого хотенья” (“Записки из подполья”) не только по отношению к причинным закономерностям, но и по отношению к нравственным ценностям. Эта возможность произвола есть условие того, чтобы нравственный выбор был не принудительным, но действительно свободным. Только в этом случае личность несет ответственность за свое поведение, что, собственно, и означает быть личностью. Таким образом, исходной формой свободы выступает чистое самовластие человеческого Я. И лишь над этой первичной свободой возвышается другая – высшая свобода, совпадающая с сознательным подчинением нравственному долгу.
Здесь возникает напряженная антиномия, которую не знает классическая философия: человеческая свобода должна быть подчинена нравственным ценностям (тезис), и человеческая свобода должна включать возможность произвола по отношению к нравственным ценностям (антитезис). Противоречивый характер человеческой свободы открывает возможность восстания личности, которая не хочет быть средством даже по отношению к так называемым высшим ценностям, она хочет быть целью самой для себя, совершенно отбрасывающей всякое принудительное, извне идущее долженствование. Опыт такого восстания, опыт своеволия и показывает Достоевский в своих романах. Он берет человека, отпущенного на свободу, и исследует судьбу его в свободе.
Путь человека на свободе начинается с крайнего индивидуализма и бунта против внешнего миропорядка. Выясняется, что природа человека полярна и иррациональна. Человек отнюдь не стремится именно к выгоде, в своем своеволии он сплошь и рядом предпочитает страдание. Свобода выше благополучия. Эта безмерная свобода мучит человека, влечет его к гибели. И человек дорожит этой мукой и этой гибелью.
Подпольный человек отвергает всякую рациональную, заранее продуманную организацию всеобщей гармонии и благополучия. Он уверен, что даже в случае построения в будущем такого общества обязательно появится какой-нибудь джентльмен с неблагородной и насмешливой физиономией и предложит столкнуть ногой все это благоразумие единственно с целью, “чтоб нам опять по своей глупой воле пожить”. И он непременно найдет последователей. Человек так устроен, что “всегда и везде, кто бы он ни был, любил действовать так, как хотел, а вовсе не так, как повелевали ему разум и выгода; хотеть же можно и против собственной выгоды, а иногда и положительно должно”. “Ведь это глупейшее, ведь этот свой каприз, и в самом деле, господа, … может быть выгоднее всех выгод, даже и в таком случае, если приносит нам явный вред и противоречит самым здравым заключениям нашего рассудка о выгодах, - потому что во всяком случае сохраняет нам самое главное и самое дорогое, то есть нашу личность и нашу индивидуальность”. Человек “свои фантастические мечты, свою пошлейшую глупость пожелает удержать за собой, единственно для того, чтобы самому себе подтвердить (точно это так уж необходимо), что люди все еще люди, а не фортепьянные клавиши…”.
Человеческая природа никогда не может быть рационализирована, всегда остается некий иррациональный остаток, и в нем – источник жизни. И в обществе всегда присутствует иррациональное начало, и человеческая свобода, которая стремится, чтобы “по своей глупой воле пожить”, не допустит превращения общества в муравейник. Здесь обнаруживается у Достоевского обостренное чувство личности и глубокое недоверие к любому окончательному устроению человеческой судьбы.
В то же время Достоевский открывает трагическую диалектику свободы. Оказывается, в своеволии, в конечном счете, истребляется свобода и отрицается сам человек. Родион Раскольников в “Преступлении и наказании” испытывает границы собственной природы, человеческой природы вообще. Он думает, что все можно, и хочет испытать свое могущество. Можно ли ради блага заведомого большинства людей убить ничтожную старушонку-процентщицу, которая ничего, кроме зла, не причиняет людям? Этот же ход рассуждений повторится в “Братьях Карамазовых” относительно Карамазова-отца – “Зачем живет такой человек?”. Но обнаруживается, что не все дозволено, потому что природа человека сотворена по образу и подобию Божьему и всякий, даже самый зловредный из людей, имеет безусловное значение и безусловную ценность. И когда человек в своем своеволии истребляет другого человека, решая сам быть высшим судией, он истребляет самого себя, перестает быть человеком, теряет человеческий образ. Происходит распад личности. Выясняется, что любая конкретная человеческая жизнь стоит больше, чем облагодетельствование будущего человечества, и никакие “возвышенные” цели не оправдывают преступного отношения к самому последнему из ближних.
Достоевский также показывает, что человек, начинающий в своем своеволии сам решать, что есть добро и что есть зло, как раз перестает быть свободной личностью и становится ведомым как бы посторонней силой. Так, Родион Раскольников превращается в пленника собственной “идеи”, его поведение, несмотря на все внутренние борения, в целом предсказуемо, как траектория движения механического тела в поле тяготения. Люди, выбравшие своеволие, сами превращаются в объект использования и манипулирования. Кириллов, Ставрогин, Шигалев в “Бесах”, стремящиеся стать по ту сторону добра и зла, используются Петром Верховенским в своих преступных комбинациях наподобие шахматных фигур. Иван Карамазов, бунтующий против несовершенства земного мира и Бога как творца этого мира, становится идейным соучастником преступления Смердякова.
Опыт героев Достоевского показывает невозможность решения антиномии человеческой свободы чисто умозрительным, рассудочным путем. Родион Раскольников, признавшись в убийстве и попав на каторгу, остается в состоянии отчуждения от мира и окружающих его людей. Его мысль продолжает ходить по кругу прежних рассуждений о благодетелях человечества, способных вынести преступление, и он страдает оттого, что не оказался достаточно сильным и пришел с повинной.
Он не понимает, какая сила заставила его жить, когда он стоял над рекой, и почему он не смог ее одолеть. Достоевский пишет: “Он... не мог понять, что уж и тогда, когда стоял над рекой, может быть, предчувствовал в себе и в убеждениях своих глубокую ложь. Он не понимал, что это предчувствие могло быть предвестником будущего перелома в жизни, будущего воскресенья его, будущего нового взгляда на жизнь”. Действительно, невозможно логически понять, что может помешать человеку как свободному существу распоряжаться своею собственной или чужой жизнью. Но то, что Раскольников не смог покончить с собой, означает, что в самих этих вроде бы логически безупречных рассуждениях присутствует ложь.
Раскольников выходит из состояния отчуждения через любовь к Соне. “Как это случилось, он и сам не знал, но вдруг что-то как бы подхватило его и как бы бросило к ее ногам. Он плакал и обнимал ее колени. В первое мгновение она ужасно испугалась, и все лицо ее помертвело. Она вскочила с места и, задрожав, смотрела на него. Но тотчас же, в тот же миг она все поняла. В глазах ее засветилось бесконечное счастье; она поняла, и для нее уже не было сомнений, что он любит, бесконечно любит ее и что настала же, наконец, эта минута...”. Таким образом, решение антиномии свободы все-таки есть, но состоит оно в выходе за пределы навязчивых рассуждений о своей собственной свободе и в открытии в другом человеке не объекта моей личной свободы, но бесконечной ценности.
Вершиной творчества Достоевского является знаменитая поэма о Великом Инквизиторе, которую рассказывает Иван Карамазов брату Алеше во время их беседы в трактире. Н.Бердяев пишет об изумительном художественном приеме, использованном Достоевским: говорит один Инквизитор, Христос все время молчит, оставаясь в тени. Истина о свободе оказывается неизреченной, она раскрывается косвенно, через возражения против нее Великого Инквизитора.
Великий Инквизитор апеллирует к очевидным фактам по поводу человека. Свобода человеческого духа не существует для большинства людей. Ее выдерживают лишь немногие. Христос, обременив людей непосильной свободой, поступил как бы не любя их. “Нет ничего обольстительнее для человека как свобода его совести, но нет ничего и мучительнее. И вот вместо твердых основ для успокоения совести человеческой раз навсегда – ты взял все, что есть необычайного, гадательного и неопределенного, взял все, что было не по силам людей, а потому поступил как бы и не любя их вовсе”.
Инквизитор упрекает Христа за то, что тот отверг три искушения умного духа в пустыне – превратить камни в хлеба и накормить человечество; чудесно спастись, бросившись с храма, чтобы люди безоговорочно поверили, что Он – Сын Божий; наконец, использовав власть, насильно повести людей за собой. “Ты возжелал свободной любви человека, чтобы свободно пошел он за тобою, прельщенный и плененный тобою”. “Ты... жаждал свободной веры, а не чудесной. Жаждал свободной любви, а не рабских восторгов невольника перед могуществом, раз навсегда его ужаснувшим. Но тут Ты судил о людях слишком высоко, ибо, конечно, они невольники, хотя и созданы бунтовщиками”. “Уважая его менее, менее бы от него и потребовал, а это было бы ближе к любви, ибо легче была бы ноша его. Он слаб и подл”. “Ты обещал им хлеб небесный, но… может ли он сравниться в глазах слабого, вечно порочного и вечно неблагодарного людского племени с земным?”.
В словах Инквизитора проступает та же логика, что и в рассуждениях Раскольникова: люди делятся на немногих, выдерживающих свободу, и на подавляющее большинство тех, кто ее не выдерживает. Но теперь предлагается любить человека в его слабости. “И чем виноваты остальные слабые люди, что не могли вытерпеть того, что могучие? Чем виновата слабая душа, что не в силах вместить столь страшных даров? Да неужто же и впрямь приходил ты лишь к избранным и для избранных?”.
Инквизитор становится на защиту слабосильного человечества и во имя любви к людям отнимает у них обременяющий страданиями дар свободы, чтобы взамен дать счастье и спокойствие. “Мы дадим им тихое, смиренное счастье, счастье слабосильных существ, какими они и созданы... . <…> Да, мы заставим их работать, но в свободные от труда часы мы устроим им жизнь как детскую игру, с детскими песнями, хором, с невинными плясками. О, мы разрешим им и грех, ибо они слабы и бессильны”.
Мысль Инквизитора состоит в том, чтобы из любви к слабым людям, не выдерживающим свободы, организовать им земной рай – такое идеальное состояние, в котором человек, наконец, избавится от трагизма жизни, сомнений и мук совести. Но достигается это ценой признания духовной неполноценности и незрелости человека. Дух есть тревога и мука, делающие человеческую жизнь проблематичной, превращающие ее в трагедию свободной ответственности и принятия решений. И не является ли это мучительное брожение всего лишь заблуждением, от которого нужно освободиться, как от ненужной и зловредной обузы? И не состояние ли простодушного блаженства и покоя является единственной и конечной целью человека? Таким образом, обнаруживается связь стремления осчастливить человечество с презрением к нему и с уничтожением человека как духовного существа.
Так человечество распадается на меньшинство вождей, наделивших себя правом определять добро и зло по собственному усмотрению, и подавляющее большинство, образующее послушное стадо счастливых рабов. “Мы скажем им, что всякий грех будет искуплен, если будет сделан с нашего позволения; позволяем же им грешить потому, что их любим, наказание же за эти грехи, так и быть, возьмем на себя. <...> И все будут счастливы, все миллионы существ, кроме сотни тысяч управляющих ими”.
Достоевский провидчески моделирует то, что реально произошло в ХХ веке. Революционеры, ради счастья людей шедшие на неслыханные жертвы – ссылки, тюрьмы, жизненную неустроенность, приходя к власти, порабощали народ еще больше, чем прежний строй. Революции, совершаемые ради освобождения угнетенных, оборачивались неслыханными диктатурами. Следовательно, какая-то подмена содержится в стройных рассуждениях Инквизитора, апеллирующего вроде бы к реальному человеку, к тому человеку, каков он фактически есть. В чем же состоит эта подмена? Попробуем это сформулировать.
Люди действительно хотят быть свободными, и быть свободными действительно чрезвычайно трудно. Однако из этой чрезвычайной трудности свободы совсем не обязательно следует необходимость лишения людей свободы, как считает Инквизитор. Свободе можно научиться, пусть через труд и страдания, но учиться ей можно лишь уже будучи свободными. Только в состоянии свободы можно научиться быть свободным. Инквизитор же из трудности свободы делает вывод о необходимости превращения людей в счастливое стадо, но тем самым он отнимает у них саму возможность научиться быть свободными. Ложь любви Инквизитора к слабым людям состоит в том, что такая любовь приводит к увековечиванию их слабости и неспособности к свободе. Тем самым лишается смысла человеческая история, которая и есть не что иное, как процесс овладения людьми собственной свободой.
Поразительна концовка поэмы о Великом Инквизиторе. Христос тихо целует старика в “его бескровные девяностолетние уста”, и тот его отпускает. Смысл этого поцелуя загадочен, но ясно, что в какой-то степени он перекликается с поцелуем Алешей Ивана. Алеша тоже не спорит с Иваном, но переполнен состраданием к нему за тот “ад в груди и в голове”, с которым живет Иван, объявивший бунт против Бога.
Неклассическому подходу Достоевского к проблеме человеческой свободы соответствует новый способ изображения героев в его романах. В обычном романе образ героя строится автором из совокупности объективных качеств: социального положения, физической наружности, душевного облика, психологических характеристик, и сознание героя оказывается дополнительным элементом к этим объективным качествам. В романах же Достоевского все качества героя даются не внешним образом, но исключительно через сознание самого героя. Мы не видим, кем является герой объективно, но видим лишь то, как он осознает себя. Например, внешний вид Девушкина в “Бедных людях” дается через то, как он сам себя видит в зеркале. Даже окружающий мир дан в преломлении через восприятие самого героя: то угнетающее изображение Петербурга, которое мы видим в “Преступлении и наказании”, определено болезненным состоянием Раскольникова.
Достоевский, по словам М.М.Бахтина, произвел как бы коперниковский переворот, превратив то, что ранее давалось твердым и завершающим авторским определением, в момент самосознания героя. Этот переворот связан с принципиальным отказом видеть в человеке лишь предмет, который можно внешним объективным образом более или менее окончательно познать и описать. В человеке всегда есть что-то, что только он сам может открыть в свободном акте самопознания и что не поддается окончательному определению. Поэтому человек никогда не совпадает с самим собой; он, скажем так, есть всегда больше, чем то, что он есть, и подлинная его жизнь совершается в этом несовпадении с самим собой, в выходе за пределы всего, что он есть, как вещное бытие, определимое помимо и независимо от его воли.
Такому воспринимающему мир и самого себя сознанию героя, противящемуся любым окончательным определениям, может противостоять в качестве чего-то другого лишь мир других, равноправных с ним сознаний. Отсюда возникает особая, полифоническая форма романов Достоевского, в которых герои выступают в виде множества самостоятельных, неслиянных голосов и сознаний, находящихся в диалогических личностно-нравственных отношениях. Сам автор уже не является по отношению к ним верховным носителем объективной и абсолютной истины, но становится участником равноправного диалога наряду со своими героями. При этом предполагается, что истина принципиально невыразима в пределах одного сознания, но порождается в точке соприкосновения двух или нескольких сознаний. Здесь уместна аналогия с платоновскими диалогами, в которых собеседники, обсуждая природу прекрасного, справедливости, добра, не открывают истину как нечто до этого разговора существующее “в себе”, хотя пока и неизвестное, но впервые создают ее в самом диалоге. И то, как диалог по обсуждению природы прекрасного, справедливости, добра сложился и пошел, определило дальнейший ход европейской культуры.
М.М.Бахтин пишет, что для Достоевского не существует идей и положений, которые были бы внеличностными или надличностными, даже истину, которая мыслится им в качестве идеала, он представляет в виде личности Христа, вступающего во взаимодействие с другими личностями. Таким образом, правда о мире становится неотделимой от правды о личности.
В романах Достоевского не только совокупность действующих лиц составляет полифонию голосов, но каждое отдельное сознание полифонично и диалогично внутри себя. В каждом голосе проступают два спорящих голоса, в каждом жесте присутствуют уверенность и неуверенность одновременно; открывается глубокая двусмысленность и многосмысленность каждого события. Все эти противоречия и раздвоенности развертываются как рядом стоящие или противостоящие, как согласные, но не сливающиеся, или как безысходно противоречивые, как вечная гармония неслиянных голосов или как их неумолчный и безысходный спор. М.М.Бахтин пишет об особой одаренности Достоевского слышать и понимать все голоса сразу и одновременно.
Творчество Достоевского явилось предвосхищением цивилизационных и духовных катастроф ХХ века, которые еще совершенно не ощущались в спокойном ХIХ веке, верившем в непрерывный социальный прогресс на основе разума и развития наук. Достоевский показал, что действительность человеческой природы более трагична и противоречива, чем это представлялось прежде. И после его романов уже нельзя считать, что вопросы о Боге, бессмертии и свободе, о судьбе человека и человечества касаются лишь людей, профессионально занимающихся философскими абстракциями. А ХХ век подтвердил очень жестоким образом, что решение этих вопросов затрагивает жизнь миллионов мужчин и женщин.
В то же время в работе “Миросозерцание Достоевского” Н.Бердяев подчеркивает роковую двойственность писателя. С одной стороны, Достоевский исключительное значение придает началу личности и является, можно сказать, фанатиком личного начала. Но, с другой стороны, у него большую роль играет начало соборности и коллективности. Бердяев пишет о ложной идеализации Достоевским русского народа и народного коллектива как носителя духа. На деле русскому народу, и это опять же подтверждает трагический опыт ХХ века, не хватает развития идеи личной ответственности, самодисциплины, личной духовной автономии. Достоевский обращен к этой задаче и в то же время соблазняет русским коллективизмом, слиянием с почвой, в которой он надеется обрести высшую правду.
В его творчестве отразилась двойственность русского характера, в ней даны и великие русские возможности, и великие русские опасности. Необходимы большая духовная работа над наследием Достоевского и осознание явленного им опыта.
Литература
1. Алексеев Петр Васильевич. История философии: Учебник для студ. вузов, изучающих философию / Московский гос. ун-т им. М.В.Ломоносова. Философский факультет. — М. : ТК Велби; Проспект, 2005. — 236с.
2. Волович В. И., Горлач Н. И., Головченко Г. Т., Губерский Л. В., Кремень В. Г. История философии: Учебник для высшей школы / Н.И. Горлач (ред.). — Х. : Консум, 2002. — 751с.
3. История философии в кратком изложении / И.И. Богута (пер.). — М. : Мысль, 1995. — 590с.
4. Лосский Николай Онуфриевич. История русской философии. — М. : Академический Проект, 2007. — 551с.
5. Стрелецкий Яков Ильич. История философии: Курс лекций / Краснодарский юридический ин-т. — Краснодар, 2001. — 419с.
www.referatmix.ru
Реферат по философии
Философские взгляды Ф.М.Достоевского
Федор Михайлович Достоевский – великий русский писатель, христианский мыслитель и публицист. Н.Бердяев пишет в работе “Миросозерцание Достоевского”, что Достоевский открыл новый духовный мир, вернул человеку его духовную глубину.
Родился Федор Достоевский в 1821 году в семье штаб-лекаря Михаила Андреевича Достоевского и Мария Федоровны, урожденной Нечаевой, дочери московского купца третьей гильдии. С 1831 года Достоевские – владельцы села Дарового и деревни Черемошны в Тульской губернии. Будущий писатель получил неплохое домашнее образование: с ранних лет знает Евангелие, осваивает французский и латинский языки, знакомится с классической европейской и русской литературой – произведениями Жуковского, Карамзина, Вальтера Скотта, Шиллера, знает наизусть почти всего Пушкина, прочитывает Гомера, Шекспира, Сервантеса, Гете, Гюго, Гоголя. В 1834 году он поступает в пансион Чермака, в котором преподавали лучшие педагоги Москвы, изучались древние языки и античная литература.
В 1838 году Федор Достоевский переезжает в Петербург для поступления в Инженерное училище. В 1839 году умирает его отец (есть подозрение, что он был убит его крепостными крестьянами). Потрясение, связанное с известием о смерти отца, явилось причиной первого эпилептического припадка Достоевского.
В годы учения в училище начинаются опыты литературного творчества, в 1841 году пишутся оставшиеся неизвестными драмы “Мария Стюарт” и “Борис Годунов” – знак изучения Шиллера и Пушкина. Достоевский занимается переводами романов Бальзака и Жорж Санд. Во время учебы живет очень бедно. Получая из дома значительные суммы, довольно беспорядочно их тратит, снова залезая в долги. Вообще денежные проблемы всю жизнь преследовали писателя. Лишь брак с Анной Григорьевной Сниткиной в 1867 году (вторая жена Достоевского), взявшей на себя устройство его издательских дел и отношений с кредиторами, ослабил напор этих проблем.
В 1843 году заканчивается учеба в училище и начинается служба в инженерном корпусе при Санкт-Петербургской инженерной команде. В феврале 1844 года Достоевский отказывается от наследственных прав на владение землей и крестьянами в обмен на небольшую, единовременно выплаченную сумму денег, в октябре того же года выходит в отставку.
В ноябре 1844 года написана повесть “Бедные люди”. Через Д.В.Григоровича повесть попадает к Н.А.Некрасову, который, за ночь прочитав ее, едет вместе с Григоровичем около четырех утра знакомиться с автором. Повесть читает В.Г.Белинский и тоже приходит от нее в восторг. В 1845 году повесть публикуется в “Петербургском сборнике”, она приносит Достоевскому славу “второго Гоголя”. Однако следующие его повести и рассказы: “Двойник”, “Господин Прохарчин”, “Хозяйка” – вызывают недоумение и досаду тех, кто им недавно так восхищался. Творчество Достоевского все менее укладывается в рамки реалистической натуральной школы с ее критикой социальной действительности и любовью к “маленькому человеку”.
В 1847 году Достоевский начинает посещать кружок М.В.Буташевича-Петрашевского, на котором обсуждались планы преобразований в России на основе идей французского утопического социалиста Шарля Фурье. В апреле 1849 года членов кружка, в том числе и Достоевского, арестовывают и помещают в Петропавловскую крепость. В декабре 1849 года осужденных привозят на Семеновский плац, имитируют приготовления к смертной казни и в последний момент сообщают царскую милость о замене казни каторгой и последующей ссылкой. Свои переживания перед казнью Достоевский через много лет отразит в романе “Идиот”. Достоевский отбывает 4 года в Омской каторжной тюрьме, после чего до 1859 года служит сначала солдатом, а затем унтер-офицером и прапорщиком в Семипалатинске. В 1859 году получает дозволение вернуться в Россию с проживанием в Твери, вскоре и это ограничение было снято, и Достоевский в возрасте 38 лет, наконец, возвращается в Петербург.
С этого времени начинается второй период творчества Достоевского, принесший ему мировую известность и славу. В начале 60-х годов выходят “Записки из Мертвого дома”, отразившие опыт жизни на каторге, а также роман “Униженные и оскорбленные”. В 62-63 годах Достоевский выезжает заграницу, после чего публикует “Зимние заметки о летних впечатлениях”, посвященные его встрече с европейской цивилизацией в ее буржуазной реальности.
В 1864 году выходят “Записки из подполья”, исповедальная по форме работа; в ней намечается та диалектика свободы и своеволия, которая будет развернута в последующих романах: “Преступление и наказание” (1865-66), “Идиот” (1867-68), “Бесы” (1870-73), “Подросток” (1874-75), “Братья Карамазовы” (1878-80).
Достоевский не только писатель, но с1861 по 1874 годы редактор литературно-публицистических журналов “Время”, “Эпоха”, “Гражданин”. Он создатель “Дневников писателя”, выходивших в 70-е и 80-й годы, – особого литературного жанра, соединившего публицистику на злобу дня с художественными произведениями. Именно в “Дневниках писателя” были помещены рассказы “Кроткая” и “Сон смешного человека”.
Умер Ф.М.Достоевский в январе 1881 года и был похоронен на Тихвинском кладбище Александро-Невской лавры по соседству с могилами Карамзина и Жуковского.
В изложении философской проблематики творчества Достоевского мы будем опираться на работы М.М.Бахтина, Н.А.Бердяева, Б.П.Вышеславцева.
Общей темой произведений Достоевского является человеческая свобода. Здесь он совершает шаг вперед по сравнению с классической европейской философией. В последней свобода (например, в философии И.Канта) рассматривалась, с одной стороны, как поведение, неподвластное природной причинной необходимости, но, с другой стороны, отождествлялась с сознательным подчинением нравственному долгу. В качестве природного и социального существа человек, конечно, следует своим эгоистическим, в том числе классово-групповым интересам, стремится к личному счастью и к выгоде. В то же время человек способен в своем поведении исходить из всеобщих нравственных законов, и в этой своей способности следовать нравственным законам вопреки своей природной и социальной обусловленности человек выступает как свободное существо.
Таким образом, свобода сводилась к другому виду необходимости – не природной, но нравственной. Не случайно классическая философия явилась источником социалистических теорий, согласно которым конечная цель исторического прогресса состоит в построении на началах разума общественных отношений, при которых все люди необходимо были бы добрыми и нравственными.
Согласно Достоевскому, человеческая свобода, чтобы остаться именно свободой, а не еще одним видом необходимости, неизбежно должна включать свободу произвола, чистого каприза, иррационального “глупого хотенья” (“Записки из подполья”) не только по отношению к причинным закономерностям, но и по отношению к нравственным ценностям. Эта возможность произвола есть условие того, чтобы нравственный выбор был не принудительным, но действительно свободным. Только в этом случае личность несет ответственность за свое поведение, что, собственно, и означает быть личностью. Таким образом, исходной формой свободы выступает чистое самовластие человеческого Я. И лишь над этой первичной свободой возвышается другая – высшая свобода, совпадающая с сознательным подчинением нравственному долгу.
Здесь возникает напряженная антиномия, которую не знает классическая философия: человеческая свобода должна быть подчинена нравственным ценностям (тезис), и человеческая свобода должна включать возможность произвола по отношению к нравственным ценностям (антитезис). Противоречивый характер человеческой свободы открывает возможность восстания личности, которая не хочет быть средством даже по отношению к так называемым высшим ценностям, она хочет быть целью самой для себя, совершенно отбрасывающей всякое принудительное, извне идущее долженствование. Опыт такого восстания, опыт своеволия и показывает Достоевский в своих романах. Он берет человека, отпущенного на свободу, и исследует судьбу его в свободе.
Путь человека на свободе начинается с крайнего индивидуализма и бунта против внешнего миропорядка. Выясняется, что природа человека полярна и иррациональна. Человек отнюдь не стремится именно к выгоде, в своем своеволии он сплошь и рядом предпочитает страдание. Свобода выше благополучия. Эта безмерная свобода мучит человека, влечет его к гибели. И человек дорожит этой мукой и этой гибелью.
Подпольный человек отвергает всякую рациональную, заранее продуманную организацию всеобщей гармонии и благополучия. Он уверен, что даже в случае построения в будущем такого общества обязательно появится какой-нибудь джентльмен с неблагородной и насмешливой физиономией и предложит столкнуть ногой все это благоразумие единственно с целью, “чтоб нам опять по своей глупой воле пожить”. И он непременно найдет последователей. Человек так устроен, что “всегда и везде, кто бы он ни был, любил действовать так, как хотел, а вовсе не так, как повелевали ему разум и выгода; хотеть же можно и против собственной выгоды, а иногда и положительно должно”. “Ведь это глупейшее, ведь этот свой каприз, и в самом деле, господа, … может быть выгоднее всех выгод, даже и в таком случае, если приносит нам явный вред и противоречит самым здравым заключениям нашего рассудка о выгодах, - потому что во всяком случае сохраняет нам самое главное и самое дорогое, то есть нашу личность и нашу индивидуальность”. Человек “свои фантастические мечты, свою пошлейшую глупость пожелает удержать за собой, единственно для того, чтобы самому себе подтвердить (точно это так уж необходимо), что люди все еще люди, а не фортепьянные клавиши…”.
Человеческая природа никогда не может быть рационализирована, всегда остается некий иррациональный остаток, и в нем – источник жизни. И в обществе всегда присутствует иррациональное начало, и человеческая свобода, которая стремится, чтобы “по своей глупой воле пожить”, не допустит превращения общества в муравейник. Здесь обнаруживается у Достоевского обостренное чувство личности и глубокое недоверие к любому окончательному устроению человеческой судьбы.
В то же время Достоевский открывает трагическую диалектику свободы. Оказывается, в своеволии, в конечном счете, истребляется свобода и отрицается сам человек. Родион Раскольников в “Преступлении и наказании” испытывает границы собственной природы, человеческой природы вообще. Он думает, что все можно, и хочет испытать свое могущество. Можно ли ради блага заведомого большинства людей убить ничтожную старушонку-процентщицу, которая ничего, кроме зла, не причиняет людям? Этот же ход рассуждений повторится в “Братьях Карамазовых” относительно Карамазова-отца – “Зачем живет такой человек?”. Но обнаруживается, что не все дозволено, потому что природа человека сотворена по образу и подобию Божьему и всякий, даже самый зловредный из людей, имеет безусловное значение и безусловную ценность. И когда человек в своем своеволии истребляет другого человека, решая сам быть высшим судией, он истребляет самого себя, перестает быть человеком, теряет человеческий образ. Происходит распад личности. Выясняется, что любая конкретная человеческая жизнь стоит больше, чем облагодетельствование будущего человечества, и никакие “возвышенные” цели не оправдывают преступного отношения к самому последнему из ближних.
Достоевский также показывает, что человек, начинающий в своем своеволии сам решать, что есть добро и что есть зло, как раз перестает быть свободной личностью и становится ведомым как бы посторонней силой. Так, Родион Раскольников превращается в пленника собственной “идеи”, его поведение, несмотря на все внутренние борения, в целом предсказуемо, как траектория движения механического тела в поле тяготения. Люди, выбравшие своеволие, сами превращаются в объект использования и манипулирования. Кириллов, Ставрогин, Шигалев в “Бесах”, стремящиеся стать по ту сторону добра и зла, используются Петром Верховенским в своих преступных комбинациях наподобие шахматных фигур. Иван Карамазов, бунтующий против несовершенства земного мира и Бога как творца этого мира, становится идейным соучастником преступления Смердякова.
Опыт героев Достоевского показывает невозможность решения антиномии человеческой свободы чисто умозрительным, рассудочным путем. Родион Раскольников, признавшись в убийстве и попав на каторгу, остается в состоянии отчуждения от мира и окружающих его людей. Его мысль продолжает ходить по кругу прежних рассуждений о благодетелях человечества, способных вынести преступление, и он страдает оттого, что не оказался достаточно сильным и пришел с повинной.
Он не понимает, какая сила заставила его жить, когда он стоял над рекой, и почему он не смог ее одолеть. Достоевский пишет: “Он... не мог понять, что уж и тогда, когда стоял над рекой, может быть, предчувствовал в себе и в убеждениях своих глубокую ложь. Он не понимал, что это предчувствие могло быть предвестником будущего перелома в жизни, будущего воскресенья его, будущего нового взгляда на жизнь”. Действительно, невозможно логически понять, что может помешать человеку как свободному существу распоряжаться своею собственной или чужой жизнью. Но то, что Раскольников не смог покончить с собой, означает, что в самих этих вроде бы логически безупречных рассуждениях присутствует ложь.
Раскольников выходит из состояния отчуждения через любовь к Соне. “Как это случилось, он и сам не знал, но вдруг что-то как бы подхватило его и как бы бросило к ее ногам. Он плакал и обнимал ее колени. В первое мгновение она ужасно испугалась, и все лицо ее помертвело. Она вскочила с места и, задрожав, смотрела на него. Но тотчас же, в тот же миг она все поняла. В глазах ее засветилось бесконечное счастье; она поняла, и для нее уже не было сомнений, что он любит, бесконечно любит ее и что настала же, наконец, эта минута...”. Таким образом, решение антиномии свободы все-таки есть, но состоит оно в выходе за пределы навязчивых рассуждений о своей собственной свободе и в открытии в другом человеке не объекта моей личной свободы, но бесконечной ценности.
Вершиной творчества Достоевского является знаменитая поэма о Великом Инквизиторе, которую рассказывает Иван Карамазов брату Алеше во время их беседы в трактире. Н.Бердяев пишет об изумительном художественном приеме, использованном Достоевским: говорит один Инквизитор, Христос все время молчит, оставаясь в тени. Истина о свободе оказывается неизреченной, она раскрывается косвенно, через возражения против нее Великого Инквизитора.
Великий Инквизитор апеллирует к очевидным фактам по поводу человека. Свобода человеческого духа не существует для большинства людей. Ее выдерживают лишь немногие. Христос, обременив людей непосильной свободой, поступил как бы не любя их. “Нет ничего обольстительнее для человека как свобода его совести, но нет ничего и мучительнее. И вот вместо твердых основ для успокоения совести человеческой раз навсегда – ты взял все, что есть необычайного, гадательного и неопределенного, взял все, что было не по силам людей, а потому поступил как бы и не любя их вовсе”.
Инквизитор упрекает Христа за то, что тот отверг три искушения умного духа в пустыне – превратить камни в хлеба и накормить человечество; чудесно спастись, бросившись с храма, чтобы люди безоговорочно поверили, что Он – Сын Божий; наконец, использовав власть, насильно повести людей за собой. “Ты возжелал свободной любви человека, чтобы свободно пошел он за тобою, прельщенный и плененный тобою”. “Ты... жаждал свободной веры, а не чудесной. Жаждал свободной любви, а не рабских восторгов невольника перед могуществом, раз навсегда его ужаснувшим. Но тут Ты судил о людях слишком высоко, ибо, конечно, они невольники, хотя и созданы бунтовщиками”. “Уважая его менее, менее бы от него и потребовал, а это было бы ближе к любви, ибо легче была бы ноша его. Он слаб и подл”. “Ты обещал им хлеб небесный, но… может ли он сравниться в глазах слабого, вечно порочного и вечно неблагодарного людского племени с земным?”.
В словах Инквизитора проступает та же логика, что и в рассуждениях Раскольникова: люди делятся на немногих, выдерживающих свободу, и на подавляющее большинство тех, кто ее не выдерживает. Но теперь предлагается любить человека в его слабости. “И чем виноваты остальные слабые люди, что не могли вытерпеть того, что могучие? Чем виновата слабая душа, что не в силах вместить столь страшных даров? Да неужто же и впрямь приходил ты лишь к избранным и для избранных?”.
Инквизитор становится на защиту слабосильного человечества и во имя любви к людям отнимает у них обременяющий страданиями дар свободы, чтобы взамен дать счастье и спокойствие. “Мы дадим им тихое, смиренное счастье, счастье слабосильных существ, какими они и созданы... . <…> Да, мы заставим их работать, но в свободные от труда часы мы устроим им жизнь как детскую игру, с детскими песнями, хором, с невинными плясками. О, мы разрешим им и грех, ибо они слабы и бессильны”.
Мысль Инквизитора состоит в том, чтобы из любви к слабым людям, не выдерживающим свободы, организовать им земной рай – такое идеальное состояние, в котором человек, наконец, избавится от трагизма жизни, сомнений и мук совести. Но достигается это ценой признания духовной неполноценности и незрелости человека. Дух есть тревога и мука, делающие человеческую жизнь проблематичной, превращающие ее в трагедию свободной ответственности и принятия решений. И не является ли это мучительное брожение всего лишь заблуждением, от которого нужно освободиться, как от ненужной и зловредной обузы? И не состояние ли простодушного блаженства и покоя является единственной и конечной целью человека? Таким образом, обнаруживается связь стремления осчастливить человечество с презрением к нему и с уничтожением человека как духовного существа.
Так человечество распадается на меньшинство вождей, наделивших себя правом определять добро и зло по собственному усмотрению, и подавляющее большинство, образующее послушное стадо счастливых рабов. “Мы скажем им, что всякий грех будет искуплен, если будет сделан с нашего позволения; позволяем же им грешить потому, что их любим, наказание же за эти грехи, так и быть, возьмем на себя. <...> И все будут счастливы, все миллионы существ, кроме сотни тысяч управляющих ими”.
Достоевский провидчески моделирует то, что реально произошло в ХХ веке. Революционеры, ради счастья людей шедшие на неслыханные жертвы – ссылки, тюрьмы, жизненную неустроенность, приходя к власти, порабощали народ еще больше, чем прежний строй. Революции, совершаемые ради освобождения угнетенных, оборачивались неслыханными диктатурами. Следовательно, какая-то подмена содержится в стройных рассуждениях Инквизитора, апеллирующего вроде бы к реальному человеку, к тому человеку, каков он фактически есть. В чем же состоит эта подмена? Попробуем это сформулировать.
Люди действительно хотят быть свободными, и быть свободными действительно чрезвычайно трудно. Однако из этой чрезвычайной трудности свободы совсем не обязательно следует необходимость лишения людей свободы, как считает Инквизитор. Свободе можно научиться, пусть через труд и страдания, но учиться ей можно лишь уже будучи свободными. Только в состоянии свободы можно научиться быть свободным. Инквизитор же из трудности свободы делает вывод о необходимости превращения людей в счастливое стадо, но тем самым он отнимает у них саму возможность научиться быть свободными. Ложь любви Инквизитора к слабым людям состоит в том, что такая любовь приводит к увековечиванию их слабости и неспособности к свободе. Тем самым лишается смысла человеческая история, которая и есть не что иное, как процесс овладения людьми собственной свободой.
Поразительна концовка поэмы о Великом Инквизиторе. Христос тихо целует старика в “его бескровные девяностолетние уста”, и тот его отпускает. Смысл этого поцелуя загадочен, но ясно, что в какой-то степени он перекликается с поцелуем Алешей Ивана. Алеша тоже не спорит с Иваном, но переполнен состраданием к нему за тот “ад в груди и в голове”, с которым живет Иван, объявивший бунт против Бога.
Неклассическому подходу Достоевского к проблеме человеческой свободы соответствует новый способ изображения героев в его романах. В обычном романе образ героя строится автором из совокупности объективных качеств: социального положения, физической наружности, душевного облика, психологических характеристик, и сознание героя оказывается дополнительным элементом к этим объективным качествам. В романах же Достоевского все качества героя даются не внешним образом, но исключительно через сознание самого героя. Мы не видим, кем является герой объективно, но видим лишь то, как он осознает себя. Например, внешний вид Девушкина в “Бедных людях” дается через то, как он сам себя видит в зеркале. Даже окружающий мир дан в преломлении через восприятие самого героя: то угнетающее изображение Петербурга, которое мы видим в “Преступлении и наказании”, определено болезненным состоянием Раскольникова.
Достоевский, по словам М.М.Бахтина, произвел как бы коперниковский переворот, превратив то, что ранее давалось твердым и завершающим авторским определением, в момент самосознания героя. Этот переворот связан с принципиальным отказом видеть в человеке лишь предмет, который можно внешним объективным образом более или менее окончательно познать и описать. В человеке всегда есть что-то, что только он сам может открыть в свободном акте самопознания и что не поддается окончательному определению. Поэтому человек никогда не совпадает с самим собой; он, скажем так, есть всегда больше, чем то, что он есть, и подлинная его жизнь совершается в этом несовпадении с самим собой, в выходе за пределы всего, что он есть, как вещное бытие, определимое помимо и независимо от его воли.
Такому воспринимающему мир и самого себя сознанию героя, противящемуся любым окончательным определениям, может противостоять в качестве чего-то другого лишь мир других, равноправных с ним сознаний. Отсюда возникает особая, полифоническая форма романов Достоевского, в которых герои выступают в виде множества самостоятельных, неслиянных голосов и сознаний, находящихся в диалогических личностно-нравственных отношениях. Сам автор уже не является по отношению к ним верховным носителем объективной и абсолютной истины, но становится участником равноправного диалога наряду со своими героями. При этом предполагается, что истина принципиально невыразима в пределах одного сознания, но порождается в точке соприкосновения двух или нескольких сознаний. Здесь уместна аналогия с платоновскими диалогами, в которых собеседники, обсуждая природу прекрасного, справедливости, добра, не открывают истину как нечто до этого разговора существующее “в себе”, хотя пока и неизвестное, но впервые создают ее в самом диалоге. И то, как диалог по обсуждению природы прекрасного, справедливости, добра сложился и пошел, определило дальнейший ход европейской культуры.
М.М.Бахтин пишет, что для Достоевского не существует идей и положений, которые были бы внеличностными или надличностными, даже истину, которая мыслится им в качестве идеала, он представляет в виде личности Христа, вступающего во взаимодействие с другими личностями. Таким образом, правда о мире становится неотделимой от правды о личности.
В романах Достоевского не только совокупность действующих лиц составляет полифонию голосов, но каждое отдельное сознание полифонично и диалогично внутри себя. В каждом голосе проступают два спорящих голоса, в каждом жесте присутствуют уверенность и неуверенность одновременно; открывается глубокая двусмысленность и многосмысленность каждого события. Все эти противоречия и раздвоенности развертываются как рядом стоящие или противостоящие, как согласные, но не сливающиеся, или как безысходно противоречивые, как вечная гармония неслиянных голосов или как их неумолчный и безысходный спор. М.М.Бахтин пишет об особой одаренности Достоевского слышать и понимать все голоса сразу и одновременно.
Творчество Достоевского явилось предвосхищением цивилизационных и духовных катастроф ХХ века, которые еще совершенно не ощущались в спокойном ХIХ веке, верившем в непрерывный социальный прогресс на основе разума и развития наук. Достоевский показал, что действительность человеческой природы более трагична и противоречива, чем это представлялось прежде. И после его романов уже нельзя считать, что вопросы о Боге, бессмертии и свободе, о судьбе человека и человечества касаются лишь людей, профессионально занимающихся философскими абстракциями. А ХХ век подтвердил очень жестоким образом, что решение этих вопросов затрагивает жизнь миллионов мужчин и женщин.
В то же время в работе “Миросозерцание Достоевского” Н.Бердяев подчеркивает роковую двойственность писателя. С одной стороны, Достоевский исключительное значение придает началу личности и является, можно сказать, фанатиком личного начала. Но, с другой стороны, у него большую роль играет начало соборности и коллективности. Бердяев пишет о ложной идеализации Достоевским русского народа и народного коллектива как носителя духа. На деле русскому народу, и это опять же подтверждает трагический опыт ХХ века, не хватает развития идеи личной ответственности, самодисциплины, личной духовной автономии. Достоевский обращен к этой задаче и в то же время соблазняет русским коллективизмом, слиянием с почвой, в которой он надеется обрести высшую правду.
В его творчестве отразилась двойственность русского характера, в ней даны и великие русские возможности, и великие русские опасности. Необходимы большая духовная работа над наследием Достоевского и осознание явленного им опыта.
Литература
1. Алексеев Петр Васильевич. История философии: Учебник для студ. вузов, изучающих философию / Московский гос. ун-т им. М.В.Ломоносова. Философский факультет. — М. : ТК Велби; Проспект, 2005. — 236с.
2. Волович В. И., Горлач Н. И., Головченко Г. Т., Губерский Л. В., Кремень В. Г. История философии: Учебник для высшей школы / Н.И. Горлач (ред.). — Х. : Консум, 2002. — 751с.
3. История философии в кратком изложении / И.И. Богута (пер.). — М. : Мысль, 1995. — 590с.
4. Лосский Николай Онуфриевич. История русской философии. — М. : Академический Проект, 2007. — 551с.
5. Стрелецкий Яков Ильич. История философии: Курс лекций / Краснодарский юридический ин-т. — Краснодар, 2001. — 419с.
superbotanik.net
ЮФедор Михайлович ДОСТОЕВСКИЙ – основоположник основных идей русской классической философии, явление уникальное не только в русской, но и в мировой культуре. Творчество его является предметом постижения для большинства включенных в культурную жизнь людей. Он признан великим писателем как своими поклонниками, так и противниками по мироощущению. Литературное творчество Достоевского по богатству содержащихся в нем философских идей поставило его в ряд выдающихся философов. Многие философские идеи Достоевского настолько глубоки и самостоятельны, что поднимаются до уровня философских открытий.
Совсем молодой еще Достоевский с твердостью утверждал: «Философию не надо полагать простой математической задачей, где неизвестное — природа... философия есть та же поэзия, только высший ее градус!» «Странно, — писал он в письме своему брату, — что ты мыслишь в духе нынешней философии. Сколько бестолковых систем ее родилось в умных пламенных головах; чтобы вывести верный результат из этой разнообразной кучи, надобно подвесть его под математическую формулу. Вот правила нынешней философии». В этих словах неприятие философского абстрактного схематизма, абсолютизированного рационализма, неприятие, которое в дальнейшем будет обогащаться им все новыми аргументами.
Достоевский – неотъемлемая часть русской культуры, выразитель ее самосознания. Он был убежден в том, что творчество в духовной сфере возможно в полной мере тогда, когда оно вырастает на национальной почве, из глубокого понимания жизни и потребностей отечества, из любви к нему. В любом ином случае, даже когда идет речь о талантливом человеке, возникают ущербность его деятельности и внутренний раскол его души, из которых трудно найти счастливый выход. Достоевский, глубокий исследователь человеческой души, пришел к выводу: невозможно быть гражданином мира, невозможно принадлежать всему человечеству, если не принадлежишь своему народу. Путь к добру для всего человечества лежит через добро для своего народа и отечества. Абстрактных ценностей не существует вне их конкретных проявлений, а конкретное — прежде всего у себя на родине, на своей земле. Именно Достоевский и открыл такое явление, как эмиграция души – изначальный отрыв человека от своих отечественных корней.
В центре философского миропонимания Достоевского проблема добра и зла как глобальная философская проблема. Она обращает к вопросу о содержательной наполненности жизни, назначении человека, характере и качестве общественного устройства. Через призму противоборства добра и зла он стремился раскрыть для себя сущность бытия. Жизнь, с его точки зрения, не сводима к строгим и однозначным закономерностям («логистике», по его выражению). Несводима она и к довлеющим над человеком непостижимым, чуждым ему силам зла. Достоевский видит жизнь многообразной, бесконечной по своим проявлениям, не поддающейся жесткому подведению ни под какие схемы и абсолютизации.
Достоевский убежден: общество невозможно сконструировать согласно чьим-то намерениям и пожеланиям, выраженным в виде социальной теории. Опасность для самого общества и человека, как считал Достоевский, состоит в том, что попытки подобных конструирований вполне реальны, они могут состояться снова и в России, эти попытки составляют реальную угрозу общественной жизни. В теоретических рассуждениях Достоевского всегда присутствует конкретность, он говорит о теориях и имеет в виду вполне конкретные рационалистические построения философов ХVIII и ХIХ столетий, часто приводившие в конечном итоге к социалистическим концепциям переустройства общества; он говорит об обществе и, естественно, в первую очередь примеряет предлагавшиеся конструкции к собственному отечеству, вовсе не желая при этом неприемлемого для своей страны другим странам и народам. И человек также выступает у него в своей конкретности – это, в первую очередь, его соотечественник. Философско-теоретические и национальные основы мировоззрения Достоевского едины.
Это единство особенно убедительно выражается в его понимании человека, соотношения человека и общества. Достоевскому чужд так распространенный в его время механистический взгляд на человека, допускающий приложение к человеку любой социальной программы. Человек для него не абстрактная единица, не механическое явление, рассчитываемое по формуле, он также и не воск, из которого можно вылепить все, что угодно. Человек был для него тайной, разгадыванию которой он посвятил свое творчество.
Разумеется, Достоевский понимал, что человека можно втянуть в самые разные социальные эксперименты и преобразования, можно даже добиться в этом определенных успехов, но, считал он, важно осознавать, что может получиться в конечном итоге из всех этих социальных затей. Сам писатель убежден, что, если социальная программа не соответствует обстоятельствам реальной жизни, если она искусственна и надуманна, и определяется лишь намерениями ее создателей, то неизбежно потребует ломки естественных устоев жизни, сложной, во многом не понятой и не взятой вовсе в расчет человеческой природы, в результате чего все это предприятие приведет к трагедии. Он писал: «Проклятие пустит по свету, а так как проклинать может только один человек..., так ведь он, пожалуй, одним проклятием достигнет своего, то есть действительно убедится, что он человек, а не фортепьянная клавиша».
Изучая Россию и Запад, Достоевский стремился понять как общность их судеб, так и то, что их разделяет. Обозначив насильственное и жестокое вторжение в человеческую социальную жизнь как «бесовщину», он видел «бесовщину» в западном и русском варианте и был убежден при этом, что глубины этого явления он может постичь, обращаясь в первую очередь к той жизни, частью которой он сам и был.
Опасность прежде всего оттого, что вне своей естественной среды, вне единства с ней, человек — вне нравственности, которая одна главным образом и укрепляет это единство человека с конкретным для него миром. Таким, вне нравственных устоев, и стал в своей жизни Раскольников, трагедией собственной жизни постигавший бесплодность своего одиночества, таящего в себе угрозу не только для окружавших его людей. Раскольников, убеждает нас Достоевский, — это человек, утерявший свои корни; его связь с близкими эфемерна, его ссылки на любовь к ним — лишь ширма, которой удобно прикрывать расколотость собственного сознания. В трагической односторонности человека самого по себе, вне естественных отношений и людских связей, вне нравственных постулатов жизни он утратил цельность личности, сконструировав собственную безнравственную точку жизненного отсчета.
Так же вне семьи и отечества и заправилы «бесовщины» в романе «Бесы», в первую очередь, Петр Верховенский — человек вне всего святого, что присуще нормальным людям. На примере разных судеб своих персонажей Достоевский делает вывод о том, что отсутствие чувства родины может объединять представителей различных политических убеждений, определяя при этом несостоятельность этих убеждений, их ущербность и, в конечном счете, опасность для общества.
Достоевский настаивал на исторической осторожности и осмотрительности в социальных преобразованиях, на необходимости нравственных оценок любых, даже самых малых социальных действий. Умение продвигаться вперед, не круша и не разрушая, в единстве разума и нравственности, — это и есть, как считал Достоевский, подлинное социальное реформаторство, так необходимое России. Вот почему страшит его теория Раскольникова, и он показывает нам ее неизбежный кровавый исход в конкретном его выражении и в целом, мировом масштабе. Вот почему волна насилия и воспеваемого «бесами» насильственного переворота в общественной жизни не только не принимается им, но и представляется ему главной опасностью для России и для человечества.
В связи с этим так важно уяснить для себя, что же понимает под социальной справедливостью Достоевский, с чем связывает он собственное представление об общественном благополучии, каков его социальный идеал? Равенство для него никогда не представало уравниловкой. Не представало, прежде всего, потому, что само понятие уравниловки ложно по своему содержанию. Ложность его в том, что никакого абсолютного равенства, когда все люди поголовно уравнены, быть не может. Не существует и невозможна такая реальность, которая соответствовала бы содержанию этого понятия.
Лживость и ложность идеи абсолютного равенства так же в том, что она изначально предполагает разделение людей на две категории — тех, которые распоряжаются и тех, которые им подчиняются. Предполагается все это тайно, скрыто, поскольку это тайное, по существу, уничтожает провозглашаемую идею. Таким образом, вопрос о равенстве может хоть в какой-то мере вставать лишь в границах этого жесткого разделения людей на две категории, совсем даже не равных друг другу людей в главных чертах своего существования. Это и понял Достоевский. Тоталитарной власти просто необходима масса равных в своей массе людей: они нужны ей одинакового роста, одинаковой бедности, одинаковых потребностей и надежд.
Социальные предпосылки идеи уравниловки осознанно или иногда не вполне осознанно используются реформаторами, стремящимися к созданию общества, в котором они предполагают свою безраздельную власть, основанную на собственных представлениях о том, что нужно, а что и не нужно людям, им подчиненным, в конечном счете, подавляющему большинству общества, заключенному в рамки равенства между собой. Именно такой идеей равенства, прикрываемой близкой людям христианской мыслью о всеобщем братстве, стремился воодушевить общество социализм. Достоевский как человек предельно чуткий к человеческим бедам, всю жизнь следовавший принципам социальной справедливости, воспринимавший несправедливость в любом ее проявлении по отношению к людям как безграничное собственное несчастье, не мог пройти мимо распространявшихся в обществе социалистических идей.
Мощный интеллект и глубинно нравственные позиции его не допускали принятия на веру, без критического анализа никаких предлагаемых теоретиками программ.
Осознав растущую популярность социалистических идей, возможность их распространения и более того — реализации, Достоевский практически всю свою творческую жизнь не упускал эти идеи из сферы своего внимания.
Главным для него стало определить тот комплекс вопросов, от ответов на которые зависит конечный результат познания. И он определил эти вопросы, он поставил их таким образом, как никто другой, заранее увидев, насколько трудны будут ответы на них, трудны по самым разным причинам, в том числе и по психологическим. А в числе психологических, конечно, привлекательность для громадного числа людей, в первую очередь чем-то обездоленных, идеи равенства, абсолютного равенства как противовеса социальной несправедливости. Привлекательность этой идеи настолько велика, что позволяет «не видеть» неотвратимых грозных для людей последствий любых попыток реализации в жизнь идеи равенства в ее социалистическом варианте. В числе таких грозных последствий отмечал Достоевский то, что идет речь здесь о равенстве рабов, равенстве отлученных от всяких возможностей влияния на общественную жизнь, от свободы выбора своей судьбы, о равенстве в стаде, а значит об утрате своего Я, своей индивидуальности.
Теоретики идеи равенства в «Бесах» Достоевского провозглашают: «Все рабы и в рабстве равны. В крайних случаях клевета и убийство, а главное — равенство. Первым делом понижается уровень образования, наук и талантов. Высокий уровень наук и талантов доступен только высшим способностям, не надо высших способностей!.. Рабы должны быть равны: без деспотизма еще не бывало ни свободы, ни равенства, но в стаде должно быть равенство...» Рабское, а потому деспотическое общество представляет собой общество, разделенное на рабов и деспотов. Общество одинаково губительное для судеб людей и судеб человечества.
В связи с этим – о главном в миропонимании Достоевского. Это главное заключается в том, что разумность недостижима без нравственных основ человеческой деятельности. Корни любой «бесовщины» Достоевский видел в безнравственности, закрывающей путь к разумной жизни. Можно отвлечься от нравственности, решая арифметическую задачку, но пагубно забвение нравственности уже при применении полученного результата. Теория, рассматривающая человека как всего лишь часть, элемент целого без учета сложности личности и сложности составления этого целого, просто ошибочна, а потому и опасна.
Обращаясь к проблеме самоценности человека, Достоевский был убежден в том, что личность – это единство двух неразрывно связанных сторон человеческого Я: разума и нравственности. Внутренняя их связь, по Достоевскому, настолько глубока, что подлинная разумность неосуществима вне нравственности. Умный Раскольников превращается в жалкое ничтожество, не способное самостоятельно, без помощи людей выйти из созданной им же самим трагедии. Раскольников выбирается из своего небытия, обращаясь к людям, отличающимся от него не уровнем интеллекта, не образованностью даже, а наличием в них нравственности. Достоевский вынес беспощадный приговор безнравственному уму, односторонней рациональности, на которую так уповали многие западные и русские теоретики. Не будет, уверен был он, никакой разумности жизни без нравственности, предполагаемая разумность обратится трагедией, переворачиванием жизни с ног на голову, утратой общечеловеческих ценностей, библейских истин. Достоевский ясно представлял себе, как это может произойти и рассказывал об этом, воплощая свои идеи в художественные картины и образы: на примере Раскольникова показывая возможную судьбу безнравственных «спасителей» рода человеческого, на примере деятельности «бесов» – возможную судьбу России, а в «Легенде о великом инквизиторе» – создавая апокалиптическую панораму будущей жизни человечества, неизбежной в своем зле, если не придет к людям осознание того, что путь к счастью лежит через развитие в самих себе нравственных начал, добра в противовес злу.
Достоевский как удивительно последовательный реалист осознавал, что добро без силы, само по себе, слабо, часто гонимо, но тем не менее именно добро и является подлинным устоем жизни, основой ее существования, а зло – никогда не устой, поскольку всегда разрушитель всего. Самые разнообразные судьбы – Сони из «Преступления и наказания», князя Мышкина из «Идиота», Алеши Карамазова – подтверждают этот вывод. Содействие добру – это содействие жизни. Жизнь в добре есть главное противостояние злу, жизнь, как он понимал, не всегда легкая и просто достигаемая, осмысление которой приводит к вопросам, на которые предельно трудно найти ответы.
Достоевский – мыслитель, не отрешенный от жизни. Он впускает в свою душу те людские беды, о которых размышляет, и сострадает им со всей непосредственностью и искренностью. Потому так ясно увидена была им детская слезинка и то зло, которое ее вызывает и сопровождает. Он осознает, что в жизни не может не быть прощения, но одновременно осознает безнравственность попустительству злу. Как же совместить твердое следование дорогой добра с присущим ему прощением и ограничить сферу зла с его неизменным стремлением к распространению?
Достоевский приходит к выводу: сфера прощения каждого ограничена, она очерчена кругом его собственных обид и потерь, зло, нанесенное другому – вне этой сферы. Более того, безнравственно прощать зло, причиненное другому, за него.
Сказанное Достоевским стало частью русского философского сознания, более того, изучение всей последующей философии приводит к мысли о том, что идеи Достоевского вошли в подсознание многих русских философов – так органично и естественно осуществлялось развитие его идей в нашей отечественной философии. Достоевский стал философским ориентиром. Это проявлялось не только тогда, когда его цитировали и ссылались на его произведения и персонажей, но и в тех случаях, когда философы находились в мире собственных философских идей и образов, например, Достоевский и Вл.Соловьев, Достоевский и Розанов, Достоевский и Франк, Достоевский и Ильин и многие, многие другие блистательные представители русской философской культуры.
www.solecity.ru
