Благодаря своему красноречию лидеры завоевывают популярность и находят людей, которые следуют за ними
Одним из наиболее наглядных подтверждений этих слов стал британский государственный деятель Уинстон Черчилль, который считал, что «ни один из талантов, которыми может обладать человек, не является более ценным, чем талант ораторского искусства».
Способности к публичным выступлениям не относятся к дару, их можно развивать.
Проведенный анализ управленческой деятельности Уинстона Черчилля, позволил выделить несколько практических рекомендаций для повышения успешности публичных выступлений.
В их числе:
• тщательная подготовка
• концентрация на идеях
• «хорошее начало»
• использование метафор
• юмор
• дикция, мимика и жесты
«Я не пишу быстро, — признался как-то Черчилль. « Все мной написанное является результатом тяжелого труда, все постоянно шлифуется. Я стараюсь шлифовать до блеска».
Когда дипломат Гарольд Никольсон поздравил Черчилля с удачной ремаркой, «сымпровизированной» политиком в конце одного выступления, Уинстон воскликнул: «Чертова импровизация! Я потратил на нее целое утро, пока лежал в ванне».
«Удачные экспромты ораторов существуют лишь в воображении публики» отмечал он. Отдельные фразы, по воспоминаниям помощников, Черчилль мог вынашивать очень долго: неделями и даже месяцами.
Черчилль считал, перед тем как взойти на трибуну,выступающий должен пропустить через уинстон черчилль, великие ораторы,ораторское мастерство себя основные идеи своей речи. «Прежде чем вдохновить кого-либо, оратор должен вдохновить себя, — указывал он. До того как заставить публику возмущаться, сердце оратора само должно преисполниться ненависти. Прежде чем вызвать слезы у слушателей, о
ратор сам должен плакать. Перед тем как убедить, оратор должен с
ам поверить в то, что собирается сказать».
Обращая внимание на отсутствие смысла в речах выступающих, он следующим образом высказался о премьер-министре Рамсее Макдональде: «Мы знаем, что он имеет особые способности к тому, чтобы заключить в максимум слов минимум смысла».
Черчилль всегда придавал большое значение первым минутам перед аудиторией.
Первое, что он советовал: «Будьте естественны и совершенно спокойны. Представьте, что вы разговариваете с лучшим другом в спокойной обстановке и обсуждаете то, что вам обоим очень интересно». Во-вторых, оратор не должен пасовать перед аудиторией, не должен бояться прослыть настойчивым. «Действуйте, как копер, — говорил Черчилль. — Ударили раз. Отошли, вернулись — снова удар. Не получилось, бейте в третий раз». И уж тем более не стоит опасаться быть серьезным! «Не нужно потакать прихотям аудитории: дескать, они это не поймут. Куда они денутся! — считал британский политик. — Раз пришли, пусть слушают!».
Черчилль советовал: «Если тема выступления серьезна, не пытайтесь играть словами или умничать, сразу переходите к главному».
Одним из приемов речей Черчилля являются метафоры и аналогии.
«Я часто стараюсь представить, серьезные вещи, в виде незамысловатых историй, чтобы они лучше откладывались в памяти», — говорил Черчилль.
«Увлекательная история или пример из жизни всегда вызывают больший интерес, чем голые факты. Возрастает степень восприятия, поскольку аудитория не просто слушала выступление, а делала это активно, визуализируя в своем воображении описываемые сцены. Люди склонны соотносить поучительные истории с собственным опытом и запоминают их лучше, чем сухие статистические данные».
По словам профессора Лондонской школы бизнеса Роберта Гоффи, «при грамотном использовании юмор может стать показателем харизмы лидера». Черчилль интуитивно понимал, какими огромными возможностями обладает юмор в публичных выступлениях, он помогает быстро установить в коллективе хорошее настроение.
Алан Патрик Герберт назвал Черчилля «самым выдающимся британским юмористом современности».
Несмотря на международную славу мастера публичных выступлений, Черчилль не был прирожденным оратором.
И в первую очередь это объяснялось его физическим недостатком — шепелявостью. Часами, проговаривая многочисленные скороговорки, Черчилль смог значительно улучшить дикцию. Но и это еще не все.
По словам его сына Рандольфа, он использовал остаточные явления врожденного дефекта для «создания собственного, характерного и неповторимого стиля публичных выступлений».
«Иногда легкое, едва заметное заикание или какой-либо другой физический недостаток могут оказать добрую услугу, приковывая внимание»- говорил Черчилль.
Черчилль был мастером мелких штрихов и иногда одной только интонацией мог передать мысль, вызвать нужный настрой. За годы тренировок Черчилль научился филигранной технике управления собственным голосом.
Для него голос был сродни музыкальному инструменту, играя на котором он достигал потрясающих успехов в повышении убедительности своих речей.
Английский философ сэр Исайя Берлин писал: «Его выступления — это великие публичные декламации, обладающие всеми качествами великолепия и роскоши».
sites.google.com
Вошел в историю как непревзойденный оратор. «Он мобилизовал английский язык и бросил его в бой», — сказал о Черчилле Джон Кеннеди. Вдохновенные речи Черчилля сильно способствовали укреплению духа нации в ходе Второй мировой войны.
Отвечая на вопрос, кто учил его ораторскому искусству, Черчилль сказал: «Америка и Бурк Кокран, который говорил мне, что каждая нота в голосе должна звучать так, словно проигрываешь ее на органе». Черчилль хорошо знал, как сыграть на самых чувствительных струнах аудитории. Он не стыдился проявлять свои чувства, которые вызывали ответную реакцию у слушателей.
«Прежде чем оратор сможет вдохновить кого-либо, он должен сам испытать соответствующие чувства, – говорил Черчилль. – Если он хочет пробудить в ком-то негодование, его сердце должно наполниться гневом. Чтобы растрогать слушателей до слез, ему самому придется заплакать. Прежде чем кого-то в чем-то убедить, он должен поверить в это сам. Оратор может менять свои взгляды в зависимости от того, как будет меняться настроение его аудитории, но в тот момент, когда он произносит какие-то слова, он обязан верить в то, что говорит. Ни один оратор не вправе быть неискренним»
Помимо эмоциональной стороны, Черчилль обращал внимание и на технику речи. Он считал, что «короткие слова – самые лучшие. Еще лучше, если это короткие и давно известные всем слова». «Наверно, можно найти слово получше вместо «заранее изготовленный». Почему бы просто не сказать «готовый»?» – как-то посоветовал Черчилль. Тем не менее при случае он с удовольствием употреблял многосложные слова, но делал это с юмором, иронично или снисходительно.
Рассказывают, что однажды американский генерал попросил Черчилля посмотреть черновик написанной им речи. Черчилль вернул ему документ с комментариями: «Слишком много пассивных конструкций и букв «з». Когда генерал попросил растолковать, что это значит, Черчилль сказал: «Слишком часто употребляются многосложные слова латинского происхождения – «систематизировать», «анализировать», «модернизировать» и т. п. Да еще и сплошные пассивные обороты. Что если бы я вместо «Мы будем сражаться на побережье» сказал: «Противник будет атакован нашими войсками по всей прибрежной полосе»?».
Никогда и ни перед кем не пасуйте – никогда и ни в чем: ни в великом, ни в малом, ни в важных вещах, ни в пустяках – и никогда никому не уступайте, за исключением тех случаев, когда может быть затронута ваша честь или когда ваши действия противоречат здравому смыслу. И уж тем более не уступайте силе, даже если речь идет о будто бы превосходящей силе врага.
Зачем становятся министрами? Чтобы стать премьер-министром!
Все, чего я хотел, – это согласия с моими желаниями после конструктивной дискуссии.
Дипломат – это человек, который дважды подумает, прежде чем ничего не сказать.
Уже сегодня делать то, о чем другие будут думать завтра.
Заметьте, что бывшего премьер-министра одной державы делают почетным гражданином другой державы.
Я никогда не критикую правительство своей страны, находясь за границей, но с лихвой возмещаю это по возвращении.
На войне вас убивают однажды, а в политике могут убить много раз.
Изменить партии – не значит изменить идее.
Заниматься политикой – это как просыпаться по утрам, не зная, чью голову найдешь на подушке.
О принципах и убеждениях
Никогда не поднимайте свои принципы так высоко, что их нельзя будет приспособить к обстоятельствам.
Покуда я действую, исходя из своих убеждений и долга, я безразличен к уколам и насмешкам. Думаю, они могут принести мне больше пользы, чем вреда.
Вы никогда не пройдете путь до конца, если будете останавливаться, чтобы бросить камень в каждую встречную собаку.
Гораздо легче открывать и провозглашать общие принципы, чем применять их.
Долг – это то, о чем думаешь с отвращением, делаешь с неохотой и чем потом долго хвалишься.
Одни меняют партию, чтобы не изменить убеждениям. Другие – убеждения, чтобы не изменить партии.
Человек расширил свою власть надо всем, кроме самого себя.
Школьные учителя обладают властью, о которой премьер-министрам остается только мечтать.
Диктаторы ездят верхом на тиграх, боясь с них слезть. А тигры между тем начинают испытывать голод.
Ответственность – это та цена, которую мы платим за власть.
Кто владеет информацией – тот владеет миром.
Преодоленные трудности – это успешно реализованные возможности.
Лучше делать новости, чем рассказывать о них.
Пессимист видит трудности при каждой возможности; оптимист в каждой трудности видит возможности.
Большое преимущество получает тот, кто достаточно рано сделал ошибки, на которых можно учиться.
Кто со всеми согласен, с тем не согласен никто.
Политик должен уметь предсказать, что может произойти завтра, на следующей неделе, через месяц, через год. А потом объяснить, почему этого не произошло.
Черчилль мог работать едва ли не 24 часа в сутки, не проявляя ни малейших признаков усталости. Объяснялось это феноменальной способностью Черчилля полностью восстанавливать свои силы с помощью кратковременного сна. Чувствуя первые признаки усталости, он уединялся в какой-нибудь комнате, ложился (или же, если не было подходящего ложа, садился) и мгновенно засыпал. Через 10–15 минут – не позже – он, хотя его никто не будил, просыпался, чувствуя себя прекрасно отдохнувшим и бодрым, а затем возвращался туда, откуда ушел, и как ни в чем ни бывало продолжал прерванное занятие, будь то дебаты в парламенте, заседание правительства или переговоры.
В возрасте 40 с небольшим лет Уинстон Черчилль начал писать картины, и раскрывшийся в нем художественный талант поражал даже самых взыскательных знатоков живописи. Созданные им полотна, которые он подписывал именем Чарльз Морин, выставлялись в Париже и охотно приобретались коллекционерами по достаточно высокой цене. Многие из его картин не раз демонстрировались на ежегодных выставках Королевской академии искусств.
www.ceo.ru
Не зря выступления, рассчитанные на широкую публику, признаны наиболее сложной формой коммуникаций. Задача оратора заключается не только в его красноречии. Он должен захватить внимание аудитории, уловить настроение и предвидеть ее действия, будь то каверзные вопросы или поднимающаяся волна несогласия.
Историки утверждают, что великие политические деятели были искусными ораторами. Именно благодаря безупречному владению словом за ними шли люди и отстаивали чужие идеи как свои. Одним из таких лидеров был Уинстон Черчилль, выдающийся государственный деятель Великобритании. Именно ему принадлежит фраза о том, что наиболее ценным человеческим талантом является ораторское искусство. По словам историка-искусствоведа Саймона Шама, отличительной чертой Черчилля было его красноречие. Там, где его оппоненты плели интриги, британский премьер-министр пользовался словом.
При этом политик утверждал, что умение держать себя на публике и вести с ней диалог – отнюдь не дар божий. Это навык, который можно и нужно развивать. Без сомнения, он знал, о чем идет речь. От рождения Черчилль был шепелявым. При этом он никогда не лечил свой недуг и не состоял в элитных дискуссионных клубах. Тем не менее, эти факторы не помешали ему стать одним из величайших ораторов своей эпохи.
Изучая его политическую и общественную деятельность, историки и языковеды буквально по слогам разобрали каждое выступление. В итоге они вычленили несколько правил, которые стоит взять на свое ораторское вооружение:
Раскроем каждый из пунктов.
Подготовка. В ближайшем окружении Уинстона Черчилля отмечали, что лучшие годы жизни тот потратил на «придумывание экспромтов». Речи, которые казались слушателю чистой импровизацией, на самом деле были заранее составлены и отрепетированы. Никаких «вспышек» озарения, лишь кропотливый труд и постоянная шлифовка. При этом автором всех своих выступлений был сам Черчилль. На написание текстов у него уходило несколько дней, хотя некоторые фразы он мог вынашивать по месяцу и даже больше. Черчилль переносил их в блокнот и использовал, когда наступал подходящий случай.
Идеи. Британский деятель считал, что любое выступление может рассыпаться из-за непрочного фундамента, если в нем не было ни идей, ни смысла. По этой причине он критиковал некоторых своих коллег по парламенту. «Максимум слов, минимум смысла» – бросил он как-то в адрес Рамсея Макдональда, премьер-министра страны. Черчилль считал, что в умах слушателей нужно посеять идею, а в завершении выступления – привести их к определенным выводам. Именно ему принадлежит мысль, что в речи нужно опираться не столько на факты, сколько на идеи.
«Хорошее начало». Первые минуты выступления – самые важные, потому Черчилль советовал вести себя естественно и спокойно. Для достижения подобного состояния он предлагал вообразить, что вы обращаетесь не к большому скоплению людей, а к своему лучшему другу в тихой обстановке.
Метафоры. Черчилль пользовался двумя приемами: рассказывал поучительные истории и прибегал к хлестким определениям. В первом случае он достигал наибольшего эффекта запоминания, потому как истории не только любят слушать, но еще и визуализируют. Во втором случае он использовал аллегории для более изящного описания политических явлений, которые благодаря своей оригинальности также хорошо усваивались.
Юмор. Он в речах Черчилля был в таком количестве, что некоторые шоумены современности называют его величайшим комиком прошлого века.
Жесты, мимика и дикция. Как мы уже упоминали, Черчилль не был прирожденным оратором, поскольку шепелявил. Из этого недостатка он сделал преимущество, потому что небольшие дефекты, такие как заикание, обращали на себя внимание публики и стали отличительными чертами. Также Черчилль умело использовал свой голос, в нужный момент добиваясь максимальной убедительности. Философ Исайя Берлин называл Уинстона Черчилля гениальным актером, ведь тот своими мимикой и интонацией с неповторимым великолепием обыгрывал каждое свое выступление.
Известно его замечательное высказывание: «Успех – это движение от неудачи к неудаче, без потери энтузиазма. Во время следующего своего выступления будьте немного Черчиллем, вспомните о нем, ничего и никого не бойтесь и будьте оптимистом.
www.ritorika-msk.ru
Относительно Европы у Черчилля, мечтателя и превосходного знатока истории, уже давно сложилась своя, оригинальная точка зрения, противоречившая общепринятым представлениям. Еще в межвоенный период, проникнувшись идеями Аристида Бриана, «Вестминстерский мудрец» мечтал о союзе европейских государств. Он посвятил этому вопросу целую статью, в которой расписывал достоинства «Соединенных Штатов Европы». «Этот проект, — утверждал он, — правильный. Любую инициативу в этом направлении следует поддерживать, поскольку она направлена на сглаживание былой ненависти и забвение канувшей в Лету тирании, она направлена на облегчение процесса взаимообмена в сфере товаров и услуг. Все, что побуждает разные страны отказаться от бесчисленных превентивных мер, хорошо для них и для всех». Тем не менее Великобритании в этой перспективной схеме Черчилль отводил одно из самых скромных мест: «Мы с Европой заодно, но мы не являемся ее частью (with Europe, but not of it). У нас общие интересы, но мы не хотим раствориться в ней и потерять свое лицо». После чего Черчилль привел слова Суламифи из «Песни песней» Соломона: «Я останусь с моим народом».
Его короткая речь – три странички печатного текста, – произнесенная 19 сентября 1946-го в Цюрихском университете, начиналась словами: «Я хочу говорить сегодня о трагедии Европы… оплота христианской веры и христианской этики, родины большинства творений культуры, искусства, философии и науки… Европы, извергшей из себя серию страшных националистических распрей». Черчилль напомнил, что в недавней войне Европе угрожало возвращение к «временам раннего Средневековья со всей его жестокостью и гнусностью», и предупредил, что «темные времена еще могут вернуться».
Вот почему Черчилль призвал Францию и Германию к примирению, от которого зависело будущее Европы. Оратор раскрыл свой грандиозный план, начав с торжественного заявления и продолжив пророческим предположением: «Этот благородный континент, приютивший самые красивые и просвещенные страны мира, этот континент с умеренным и ровным климатом — колыбель и пристанище всех великих братских народов западного мира, очаг христианской веры и морали. Именно в Европе, начиная с Античности и до Нового времени, зарождалось большинство культур, искусств, наук, философских течений. Если бы страны Европы в один прекрасный день объединились и по-братски разделили это общее наследие, не было бы границ счастью, процветанию и славе трехсот или даже четырехсот миллионов ее обитателей».
Как этого достичь? Нет ничего проще! Надо всего лишь «воссоздать европейскую семью и по мере возможности придать ей структуру, позволяющую жить в мире и наслаждаться свободой. Для этого нужно создать нечто вроде Соединенных Штатов Европы». Затем Черчилль перешел к насущной проблеме, волновавшей его больше всего, — примирению и достижению взаимопонимания между Францией и Германией. «Позвольте мне, — продолжал он, — сказать вам нечто такое, что вас удивит. Первый шаг к воссозданию европейской семьи — это примирение и заключение партнерских отношений между Францией и Германией. Только так Франция вновь станет духовным светочем Европы. Возрождение Европы невозможно без духовного возрождения Франции и Германии».
Речь Черчилля вдохновила множество людей, движение за создание Соединенных Штатов Европы к тому времени уже получило развитие в Западной Европе. Именно европейское единство оказалась той идеей, которая смогла мобилизовать и консолидировать все дееспособные силы общества, готовые принять участие в возрождении Западной Европы.
Уинстон Черчилль (1874 – 1965)
Прогнозируя будущее Европы после второй мировой войны, великий государственный деятель неоднократно высказывался за создание единых европейских институтов. «Мы надеемся увидеть Европу, в которой люди любой страны будут считать себя европейцами в той же степени, что и принадлежащими своей родине, не утрачивая любви и верности месту своего рождения. Мы надеемся, что где бы они ни оказались внутри этого большого пространства, которому на Европейском континенте нет границ, они будут искренне чувствовать — здесь я дома, я гражданин и этой страны тоже», — говорил Черчилль. В 1947 году Черчилль возглавил Временный Комитет Единой Европы, состоявший из британских политиков, ученых и религиозных лидеров. Его авторитет обеспечил политическую поддержку сторонникам единства по всей Европе и помог во многих странах превратить публичную дискуссию в реальную политику правительств. Именно Черчилль, выступая на конгрессе Европейского Движения в Гааге в 1948 году, обосновал «невозможность отделить экономику и оборону от политических структур» и заложил основы военно-политического объединения Европы и Америки.Кульминационный момент в крестовом походе Черчилля во имя спасения Европы наступил в мае 1948 года. Речь идет о конгрессе в Гааге, собравшем восемьсот делегатов со всей Западной Европы — политиков, промышленников, профсоюзных работников, ученых. Бывший премьер-министр Великобритании был почетным председателем конгресса, он обратился к присутствующим со страстным призывом объединить политические усилия, пусть даже ценой некоторого ущемления государственного суверенитета, а также расширить экономическое и военное сотрудничество между странами Европы путем создания Организации Европейского экономического сотрудничества и Североатлантического союза. Конгрессмены горячо поддержали инициативу своего председателя. В 1949 году Черчилль участвовал в заседании Совета Европы в Страсбурге, где также пользовался большим авторитетом. В 1950 году он одобрил план Шумана, назвав его «средством положить конец извечной вражде галлов и тевтонцев».
Казалось, Черчилль был так увлечен устройством будущего Европы... Однако неожиданно для всех он прямо заявил о том, что стратегические планы и природа Англии не позволяют ей влиться в единый корпус Европы, и объяснил почему. Уже после войны Черчилль сформулировал теорию «трех кругов», в которой как в зеркале отразилась пропасть, разделявшая жителей Британских островов и европейского континента. В течение долгих лет на эту теорию ссылались как на официальную доктрину, ее вспоминали и во времена Идена, и во времена Макмиллана. «Когда я думаю о том, что будущее нашей страны может зависеть от превратностей судьбы человечества, — заявил Черчилль, — я представляю себе три больших круга, на которые можно было бы разделить свободные народы, исповедующие демократию. В первый круг, разумеется, следует поместить страны Британского Содружества Наций и Британскую империю со всеми ее территориями. Во второй круг — все англоязычные страны, объединенные вокруг Соединенных Штатов. Внутри этого круга сама Англия, Канада и все остальные британские доминионы играли бы первостепенную роль. Наконец, в третий круг вошла бы единая Европа. (...) Однако если вы окинете взглядом все три круга одновременно, вы увидите, что Англия присутствует в каждом из них. В сущности, она находится на пересечении этих трех кругов. Только наша страна, через которую проходят все морские и воздушные пути, может связать их между собой».
На деле эта велеречивость не повлекла за собой почти никаких конкретных результатов, она лишь доказала, что старый политик оказался заложником своих давно устаревших взглядов. Он ошибался и насчет привилегированного положения Британских островов, и насчет будущего Англии, которое, как это показали дальнейшие события, вовсе не было связано ни с империей, ни с исключительным (и неравным) альянсом с Соединенными Штатами. Залогом будущего процветания Великобритании был союз с соседями по Европе. Правда, заблуждаясь таким образом, Черчилль пользовался широкой поддержкой своих соотечественников. Большинство из них с сочувствием относилось к идее создания европейского сообщества. Однако так называемой «каролингской» Европе Шумана, Моне, Аденауэра Черчилль упрямо противопоставлял химерический проект «атлантической» Европы, и эта его главная стратегическая ошибка дорого стоила Великобритании.
bukvasha.ru
«Испокон веков лишь волшебная сила устного слова была тем фактором, который приводил в движение великие исторические лавины как религиозного, так и политического характера», – писал Гитлер. Для него слова являлись «ударами молота», которые «раскрывают ворота к сердцам народа». Он восхищался страстным красноречием британского премьер-министра Дэвида Ллойд-Джорджа, заявляя: «Речи этого англичанина [так в оригинале] были превосходны, были образцовы и говорили о совершенно изумительном понимании души широких масс народа». Когда дело дошло до пропаганды, нацисты первыми внедрили массу новых идей и подходов. Например, они придумали то, что сегодня называется «фотосессией», и выступления Гитлера на митингах безусловно являли собой впечатляющие спектакли, в которых принимали участие тысячи человек, марширующих идеальным строем. Однако, несмотря на всю необычайную зрелищность этих сборищ, их ключевым моментом были речи Гитлера, и он понимал, что должен быть на высоте.
В конце он, так же как и Черчилль, сам писал свои речи, больше никому не доверяя это дело. Ни один из них не прибегал к услугам спичрайтеров, которых так любят сегодняшние политики.
В своих публичных выступлениях Гитлер использовал старый артистический трюк, заставляя публику ждать, отчего при его появлении и даже когда он уже стоял на трибуне она приходила в состояние неистового восторга. Прежде чем заговорить, он секунд 30 внимательным взглядом оглядывал собравшихся, держась за свой армейский ремень, на пряжке которого был выбит девиз: «Gott Mit Uns» (С нами Бог). В начале выступления он говорил сравнительно медленно, низким, глубоким голосом и только в конце переходил на крик и даже визг, знакомые нам по кадрам кинохроники. Он также продолжал говорить, как только начинали стихать аплодисменты, и заканчивал свою речь более короткими и рублеными фразами. Многие из этих приемов, разительно отличавшиеся от тех, что использовались в западных демократиях в тридцатых годах, широко применяются в политике.
Однако одни только упорство и харизма не превратили бы Гитлера в фюрера Германии. Ему все еще необходимо было продать себя и свою мечту-образ. Чтобы добиться успеха, лидерам необходимо уметь преподать себя и свое послание публике, и основным способом сделать это всегда была – и, вероятно, всегда будет – детально спланированная политическая речь. Несмотря на всю проникающую способность письменного слова, графического, текстового и видеопослания, ничто не имеет такой политической убедительности, как речь, обращенная напрямую к аудитории. Даже сегодня, несмотря на все современные приемы пиара, предлагаемые телевидением, радио, всемирной компьютерной сетью и мультимедиа, мы до сих пор судим о наших лидерах преимущественно по их способности тронуть нас своей речью. Политики, являющиеся плохими ораторами, редко становятся великими лидерами.
И Гитлер, и Черчилль по праву вошли в историю как чрезвычайно убедительные ораторы, но достаточно удивительно, что умение выступать перед публикой не было им дано от природы. Хотя в конце концов они оба продемонстрировали этот талант, им пришлось немало потрудиться, чтобы его развить. Гитлер любил прибегать к разогреву публики, чтобы к моменту его появления она находилась в состоянии крайнего возбуждения.
Во время выступления перед рабочими завода динамомашин братьев Сименс 10 ноября 1933 г. в Берлине эту задачу взял на себя министр пропаганды Йозеф Геббельс. Речь, произнесенная всего через 9 месяцев после того, как Гитлер стал канцлером, служит прекрасной иллюстрацией того, как этот низкий, но мастерский прием помогал Гитлеру создать ощущение общности между ним самим и его аудиторией. Стоит поподробнее рассмотреть различные методы, которые он использовал, чтобы играть на чувствах своих слушателей, которые вовсе не обязательно были положительно настроены по отношению к нему.
«Соотечественники, труженики Германии, – начал Гитлер, – если сегодня я обращаюсь к вам и миллионам других германских рабочих, я имею больше прав делать это, чем кто-либо еще». Он понимал, что значительная часть рабочей аудитории может иметь левые убеждения, но уже через минуту ему удалось завоевать их симпатии благодаря упоминанию о времени, проведенном в окопах Первой мировой, – опыте, знакомом многим из присутствующих не понаслышке. «Когда-то я стоял среди вас. Четыре с половиной военных года я был одним из вас. Но благодаря усердию, учению – и, должен признать, голоду – я постепенно прокладывал себе путь наверх. Глубоко в душе я всегда помню, кем я был прежде». Упоминание о нехватке продовольствия, которую остро испытывала Германия в 1918–1919 гг., было хитрым ходом, одним из нескольких содержащихся в этой речи.
Он продолжал: «Но я не был среди тех, кто действовал против интересов своего народа. Я был убежден, что судьба государства должна воплотиться в истории. Я был убежден, что рок неумолимо постигнет нацию и приведет к катастрофическим разрушениям. Раньше или позже, но это обязательно произойдет. Это отличает меня от остальных». Затем пришло время критики Версальского договора. Ограничив вооруженные силы Германии стотысячной армией, лишив ее танков или самолетов и запретив иметь боевые корабли водоизмещением свыше 10 000 тонн, союзники пытались защитить себя от возродившейся после Первой мировой войны Германии. Условия договора не были столь суровыми, как те, что Германия планировала применить в отношении остальной Европы в случае своей победы в войне, но предполагали роспуск германского Генерального штаба, оккупацию территорий, прилегающих к Рейну, до тех пор, пока условия договора не будут исполнены, требовали выплаты финансовых репараций и содержали статью, обвиняющую Германию в преднамеренном развязывании войны. Хотя все требования были совершенно оправданными сами по себе, весь Версальский договор в целом являлся лучшим (и по сути единственным) разумным политическим аргументом Гитлера. Как он заявил в своем выступлении перед рабочими завода Сименс: «Теория о том, что победитель и побежденный должны вечно оставаться в своем правовом статусе, ведет к новому витку ненависти в мире, беспорядку, неопределенности, недоверию с одной стороны и гневу с другой». В течение следующих десяти лет Гитлер пытался сделать все, что в его силах, чтобы разжечь, а потом дать волю тем самым ненависти и гневу, о которых он говорил.
Гитлер плохо разбирался в экономике, но понимал, что его слушатели сведущи в ней еще меньше. Поэтому он перешел к рассмотрению финансовых аспектов Версальского договора:
Спокойствие в мире не было восстановлено, как утверждалось в то время, наоборот, мир был ввергнут во все новые споры и разногласия. И второй тезис был столь же безумен: что вы также должны разрушить экономику побежденных, чтобы улучшить экономическое положение победителя. Безумная теория, но она красной нитью проходит через весь Версальский договор и в конце концов приводит к… десяти годам, на протяжении которых они пытались, с одной стороны, возложить на экономику великого народа непосильный груз, а с другой – разрушить ее насколько это возможно, лишив ее всякого потенциала. Последствия этого мы испытали на себе – положение, когда Германии для того, чтобы выполнить свои экономические обязательства, приходилось на любых условиях все в большей степени выходить на экспортный рынок, положение, при котором здесь началась международная конкурентная борьба, а политический долг постепенно превратился в долги экономические.
С экономической точки зрения это была бессмыслица, хотя бы потому, что Союзники почти сразу начали уменьшать долговое бремя Германии, которое значительно сократилось также в результате Великой депрессии. Однако на словах это звучало убедительно, как и все, что представляло интерес для Гитлера, и он перешел к следующей популярной теме: евреям. Главной целью выступления было добиться поддержки перевооружения, невзирая на международные ограничения. Было очевидно, что это могло повредить положению Германии в мире, но Гитлер ясно дал понять, на кого он собирается возложить вину:
Конфликты между народами, их ненависть друг к другу подогревается определенными заинтересованными лицами. Это маленькая безродная международная клика, которая натравливает людей друг на друга и не хочет, чтобы они жили в мире. Эти люди везде как дома, но нигде не чувствуют себя на родине. Они не привязаны к местам, где выросли. Сегодня они живут в Берлине, завтра в Брюсселе, потом в Париже, Праге, Вене или Лондоне, и везде им одинаково хорошо.
В этом месте в зале раздался выкрик: «Евреи!» Не останавливаясь, Гитлер продолжал: «В отношении этих людей можно использовать только термин «международный», поскольку они ведут свою деятельность повсюду, но никуда не могут привести… О тех, кто сегодня агитирует против Германии, об этой международной клике, которая клевещет на германский народ, я знаю только одно: ни один из них никогда не бывал под пулями». На самом деле евреи, конечно же, доблестно сражались в окопах Первой мировой войны, что вынуждены были признать даже в СС, когда в 1942 г. на Ванзейской конференции, целью которой была выработка «окончательного решения еврейского вопроса», Рейнхард Гейдрих распорядился: «евреи-инвалиды войны и кавалеры военных орденов (Железного креста I степени) будут посланы в еврейские гетто, а не «этапированы на Восток».
Во время своей речи на заводе Сименс Гитлер ни разу не произнес слово «евреи», но всем было очевидно, кого именно он имел в виду.
Все было ясно и без того идиотского выкрика. Гитлер однажды заметил, что если бы евреев не существовало: «Нам пришлось бы их придумать. Важно иметь настоящего, реального, а не просто какого-то абстрактного врага». В нацистском государстве все социальные классы должны были объединяться в так называемые Volksgemeinschaft (народные общины). Ничто так не способствует единству, как наличие общего врага; таким образом, ненависть к евреям стала основой власти Гитлера. Не называя евреев открыто в своей речи, Гитлер создавал еще одну ниточку, связывавшую его с его слушателями, негласно вовлекая их в свой заговор.
Выступление на заводе продолжались, и теперь он уже перешел на крик:
Они должны понять, что мои слова – это не речь канцлера, за ней, как один человек, стоит весь народ. Сегодня немецкий народ сам является главной объединяющей силой. Столетиями считалось, что его судьба – враждовать с самим собой, со всеми вытекающими из этого ужасными последствиями. Я считаю, что пришло время найти нашу судьбу в единстве, попытаться понять, что наше будущее в объединенном обществе, в котором нет места розни. И я ручаюсь, что в Германии такое общество не станет обществом избранных. Вы знаете меня как человека, который стоит вне классов и вне каст, который выше всего этого. Все, что у меня есть, это связь с немецким народом.
Это заявление о бесклассовости лидера и его приверженности идее народного единения было встречено одобрительными возгласами под звуки «Песни Хорста Весселя», гимна национал-социалистической партии.
Немецкий народ, подчеркивал Гитлер, не имеет с евреями ничего общего. Передать это ощущение «инаковости», «не немецкости» было так же важно, как подчеркнуть индивидуальность арийской расы. Британский философ Бертран Рассел считал, что «мало кого делает счастливым ненависть к другому человеку, народу или идее», так почему же Гитлер ненавидел евреев? Это довольно простой вопрос, являющийся к тому же одним из основных в истории двадцатого века, но тем не менее на него не существует ответа. Приводилось множество различных теорий, начиная с того, что он подхватил сифилис от еврейской проститутки, был обманут врачом-евреем Эдуардом Блохом, лечившим мать Гитлера от рака груди, и, наконец, что евреи-профессора якобы не допустили его в венскую Академию изобразительных искусств. Мог ли существовать более страшный ответ на интересующий нас вопрос, чем эти наивные частные попытки разобраться в причине? Возможно, дело было в том, что в действительности у Гитлера не было никаких личных претензий к евреям, просто он правильно рассчитал, что если их демонизировать, это может стать удачным политическим шагом?
В вышедшей недавно революционной книге под названием: «Гитлер в Вене: Годы учебы диктатора» историк Бригитта Гаманн даже утверждает, что Гитлер в возрасте от девятнадцати до двадцати четырех лет действительно находился в добрых приятельских отношениях с несколькими евреями. Автор в своих исследованиях заглянула буквально под каждый камень на венской мостовой, уделив внимание каждой мелочи – от бухгалтерских книг доктора Блоха до расовой принадлежности экзаменаторов в Академии изобразительных искусств. В итоге ей удалось глубоко проникнуть в психопатологию будущего фюрера, добившись при этом потрясающих результатов.
Многое из того, что Гитлер написал в «Моей борьбе» о годах, проведенных в Вене, оказывается преувеличением или выдумкой. Однако не подлежит сомнению тот факт, что хотя в годы нужды Гитлер, художник и страстный поклонник оперы, был знаком и жил среди евреев, они относились к нему по-доброму, а он не выказывал по отношению к ним явных признаков враждебности. Во время бесконечных, занудных монологов, произносимых им впоследствии о безрадостных днях, проведенных им в Вене, Гитлер никогда не упоминал об отрицательном опыте общения с евреями. Можно даже утверждать, что некоторые из лучших друзей Гитлера были евреями, например Йозеф Нейман и Зигфрид Лёффнер. Вряд ли антисемитизм сформировался под влиянием жестокого отца-алкоголика или провинциального австрийского прошлого; Гитлер стал проявлять его гораздо позже, вероятно, в качестве циничной попытки подкрепить свои политические притязания после Первой мировой войны. Бедный, пугливый, бездарный, совершенно асексуальный, замкнутый, завистливый и страдающий мономанией, юный Гитлер, по выражению Альберта Шпеера, был в Вене «чужим в большом городе». Вместо того чтобы попытаться приспособиться, как сделало бы большинство нормальных людей, Гитлер все больше уходил в себя и обвинял венцев в том, что те его недооценивают.
Именно обида, скопившаяся в нем за все время, проведенное в австрийской столице, легла в основу многих идей, в конце концов нашедших свое воплощение в нацизме. Чтобы создать благоприятную почву для его вредоносных идей, нужно было, чтобы вспыхнула война, которая бы затронула всю Европу. Как по заказу, всего через год после того, как Гитлер покинул Вену, в августе 1914 г., разразилась катастрофа. Диктатор получил свои уроки, и как только антисемитизм цинично превратился в его кредо, он почувствовал себя готовым ступить на тропу войны. В общем-то, нет никакой разницы, что лежало в основе антисемитизма Гитлера – личная неприязнь, мнимые обиды или политический оппортунизм, – но последнее кажется наиболее вероятным.
Писатель Фредерик Рафаэль высказывает новую интересную теорию, согласно которой предположение о том, что врач-еврей, лечивший мать Гитлера, прибегнул к обману и/или поставил неверный диагноз, привело к психологическому приему замещения. Согласно этой теории:
Если доктор Блох не смог излечить фрау Гитлер от рака, маловероятно – если не сказать невозможно – что в то время это удалось бы кому-то другому. Не считал так и Гитлер. «Ади», несомненно, любил свою мать; как и Пруст, который в своей знаменитой статье в «Фигаро», тем не менее, оправдывал матереубийство, на том основании, что, в конце концов, каждый иногда испытывает острое желание убить свою мать. Таким ли уж надуманным выглядит предположение, что Гитлер, глядя на страдания матери, захотел (вполне по-человечески) положить им конец, но, когда это произошло и мать умерла, он ощутил такое чувство вины, что переложил свое постыдное желание на врача-еврея, сделав из того козла отпущения?
Вероятно, это предположение действительно является слишком «надуманным», хотя бы потому, что Гитлер вполне мог быть одним из нас, то есть одним из миллионов нормальных людей, которые никогда не хотели причинить вред своим матерям, но оно, тем не менее, не более фантастично, чем многие другие моноказуальные теории, которыми пытаются объяснить Холокост.
Существует мнение, что не только не важно, но и аморально слишком пристально изучать вопрос о том, где Гитлер приобрел свой антисемитизм. Якобы это играет на руку людям, которые, подобно Дэвиду Ирвингу, придерживаются противоположной точки зрения. Как проницательно подметил писатель и критик Джонатан Мидс:
Школа шарлатанства, чьи переругивающиеся адепты пытаются объяснить феномен Гитлера, изобретая, или веря, в фольклорные истории о психо-сексуальных травмах: мать Гитлера якобы неправильно лечил или диагностировал врач-еврей и в результате она умерла; Гитлер мог заразиться сифилисом от проститутки-еврейки – подобные домыслы отвратительны, поскольку они являются попыткой выставить какого-то одного еврея виновным в чудовищных бедствиях, которые пришлось пережить всему народу. Существуют, разумеется, теории об одном яйце и одержимости дьяволом. А также нелепая история о том, что ребенком Гитлер был укушен за пенис козлом, которому он пытался пописать в рот.
Эта последняя теория, окажись она правдой, могла бы объяснить многое в поведении Гитлера, но явно не его антисемитизм. И даже если Гитлер страдал монорхизмом, это не объясняет, почему тринадцать миллионов немцев в 1932 г. проголосовали за НСДАП, им ведь не сказали, что у него не хватает одного яичка (а это не так). Вопрос не в том, что двигало Гитлером, а в том, что заставило немецкий народ добровольно отказаться от демократии и поддержать лидера, о чьем реваншизме громко кричали при каждом удобном случае.
В своей речи на заводе Сименс Гитлер впадал в хорошо продуманную и отрепетированную ярость только в тщательно определенные моменты.
В основном же во время произнесения речей Гитлер не брызгал слюной и не переходил на крик, несмотря на тот факт, что в большинстве виденных нами кинохроник он ведет себя именно так. Рейнхард Шпитци, личный секретарь министра иностранных дел Германии Иоахима фон Риббентропа, вспоминал, как однажды после хорошего обеда с Гитлером и его приближенными слуга вошел в комнату с докладом о том, что прибыл английский дипломат:
Гитлер в волнении вскочил. «Gott im Himmel! Не впускайте его – я все еще в хорошем настроении». На глазах у присутствующих он надел на себя маску притворной ярости – лицо потемнело, дыхание стало тяжелым, а глаза горели. Затем он вышел за дверь и разыграл перед несчастным англичанином такую громкую сцену, что за обеденным столом было слышно каждое слово. Через десять минут он возвратился, лоб его был покрыт испариной. Он тщательно прикрыл за собой дверь и сказал, посмеиваясь: «Джентльмены, я должен выпить чаю. Он думает, что я в бешенстве!»
Лидеры должны уметь лицедействовать, и Адольф Гитлер хорошо это понимал, даже если сам он был плохим актером. В ранние годы он изучал приемы баварского комика Вайса Фердля, чтобы понять, как увлечь публику. Как всякий актер, Гитлер часами репетировал позы и жесты, стоя перед зеркалом в своей жалкой комнатенке на мюнхенской Тиршштрассе. Он продолжал делать это и потом, о чем свидетельствуют фотографии. В начале карьеры Гитлер пробовал себя в качестве политического агитатора на улицах и в пивных Мюнхена, иногда обращаясь к аудитории, насчитывающей не более десятка слушателей. Там он понял, насколько сила его воздействия на публику зависит от тщательного предварительного планирования выступления и подготовки материала. Каждый, кто пытается выступать перед аудиторией в Уголке ораторов в лондонском Гайд-парке, узнает, как быстро такой опыт закаляет человека интеллектуально и эмоционально, особенно если приходится иметь дело с любителями задавать каверзные вопросы и откровенными противниками.
Гитлер лично проверял акустику в помещениях пивных, чтобы подобрать соответствующие высоту и тональность голоса. Однажды он ошибся, взявшись произносить речь в воскресное утро. Публика была, как он позже описывал, «холодна как лед». С тех пор он предпочитал планировать выступления по вечерам, когда слушатели были более восприимчивы к его посланию. Как он писал в «Моей борьбе»: «Кажется, что по утрам и в течение дня человеческий мозг восстает против любой попытки навязать ему чье-либо мнение или желание. Однако вечером он легко поддается воздействию более сильной воли». (Профессиональные актеры подтверждают это высказывание; почему-то публика более восприимчива во время вечерних, нежели дневных представлений. Нужно было обладать таким складом ума, как у Гитлера, чтобы использовать этот феномен в политике.)
Театральные приемы, такие, как военные марши, море флагов, бесконечные ряды бойцов штурмовых отрядов и особенно световое оформление – иногда с использованием военных прожекторов, а иногда зажженных факелов, – использовались при организации митингов и фашистских сборищ с целью еще больше усилить восприимчивость публики. Нацисты первыми освоили пропагандистские методы, которые сейчас широко используются на современной политической арене.
Отличие от Черчилля не может быть более разительным. Он очень мало выступал на митингах и не использовал политтехнологии или специальные приемы. Больше всего он любил выступать в Палате общин или по радио, где число физически присутствующих слушателей было сравнительно невелико. Он полагался на силу устного слова и убедительность хорошего аргумента. Величайшим оратором двадцатого столетия ему помогли стать не демагогические приемы, а его исключительное владение английским языком. Как он писал в «Моих ранних годах»: «Я убежден в том, что все молодые люди должны изучать английский язык. Особенно умные могут продолжить совершенствоваться в латинском для почета и в греческом для удовольствия. Но единственное, за что бы я их порол, так это за незнание английского языка. Причем здорово порол бы».
Черчилль не был прирожденным оратором; таких мало. После провального опыта выступления в Палате общин, когда он, ему тогда было тридцать, попытался произнести речь по памяти, он отказался от подобной практики.
Вместо этого он иногда тратил по десять-четырнадцать часов на подготовку одной речи, иногда под аккомпанемент граммофона, игравшего военные марши, сочиняя и переделывая ее до тех пор, пока она не начинала казаться ему идеальной. Как пошутил его друг лорд Биркенхед: «Уинстон потратил лучшие годы своей жизни на подготовку импровизированных речей». Черчилль говорил, что лучший совет относительно выступлений в парламенте он получил от члена партии тори и бывшего министра-члена кабинета Генри Чаплина, который сказал ему: «Не торопись. Изложи свою мысль. Если тебе есть что сказать, палата выслушает тебя». Этот совет помог Черчиллю добиться отличных, а иногда даже поразительных результатов.
В «Савроле» Черчилль описывал работу героя над речью, которую тому предстояло произнести в ратуше Лаурании. Отрывок, посвященный процессу создания политической речи, настолько автобиографичен, что заслуживает быть приведенным здесь полностью:
Ему предстояло выступить с речью. Он уже выступал много раз и знал, что никакое благо не может быть достигнуто без усилий. Так называемые неподготовленные шедевры ораторского искусства существовали только в умах слушателей; цветы риторики были тепличными растениями. Что он должен был сказать? Он механически выкуривал одну сигарету за другой. Окруженный сигаретным дымом, он представил себе свою речь, которая должна была проникнуть глубоко в сердца людей, собравшихся в толпу. Она должна была изобиловать возвышенными мыслями, красочными сравнениями, выраженными доступным языком, понятным даже самым неграмотным и интересным для самых простых людей. Их мысли должны оторваться от материальных жизненных забот, и в душе должны были пробудиться высокие чувства. Его идеи начали формироваться в слова, из которых складывались предложения. Он проговаривал их про себя, ритм его собственных фраз вдохновлял Савролу, и инстинктивно он использовал аллитерацию. Идеи возникали одна за другой и неслись, словно стремительные потоки воды, обласканные солнечным светом. Он схватил листок бумаги и начал торопливо писать карандашом. Надо было выделить главную мысль, ее можно было подчеркнуть с помощью тавтологии. Он записал предложение на черновике, зачеркнул его, усовершенствовал и записал снова. Звук его голоса будет приятен для их ушей, их чувства станут светлее и души – более возвышенными. Какое это было великое дело! В его мозгу были заложены карты, в которые он должен был играть, в то время как на карту была поставлена вся его жизнь.
Пока он работал, неумолимо проходило время. Домоправительница вошла и принесла ему завтрак, застав Савролу молчаливым и занятым; она и раньше видела его в таком состоянии и не осмеливалась надоедать ему. Нетронутая пища остыла, оставшись на столе, в то время как стрелки часов медленно вращались, отмечая поступь времени. Наконец он встал и, полностью отдавшись своим мыслям и языку, начал ходить взад и вперед по комнате стремительными шагами. При этом он что-то произносил низким голосом, громко выделяя отдельные фразы. Вдруг он остановился, и рука его резко опустилась на стол. Это был конец речи.
«Ораторский талант, – писал Черчилль, – нельзя ни купить за деньги, ни получить в дар, его можно только развить». Он был в большей степени перфекционистом, нежели прирожденным оратором, и результат, продемонстрированный им в 1940–1941 гг., оказался превосходным. С точки зрения интонации речи, произносимые Черчиллем в тот год, в основном являлись плодом многих часов, проведенных им, молодым гусарским офицером, в Индии за изучением исторических трудов Гиббона и Маколея. Черчилль выработал собственную манеру речи, объединявшую в себе высокопарные, плавно перетекавшие одно в другое предложения первого и едкие остроумные фразы последнего. На него, как на оратора, также оказала влияние риторика Уильяма Гладстона, американского политика ирландского происхождения Бурка Кокрана и его собственного отца лорда Рэндольфа Черчилля, являвшегося лучшим оратором своего времени.
Высокопарный, старомодный стиль Черчилля нравился не всем, одни находили его неискренним, другие напыщенным, а третьи высмеивали его манеру выступления как нечто среднее между потугами бездарного актера и эстрадными номерами. Однажды в 1930-х гг. в момент конституционного кризиса члены Палаты общин даже заставили его криками прервать свою речь, когда он призвал их поддержать короля Эдуарда VIII. Только в 1940 г., когда пробил час решающего испытания для всего британского народа, ораторское искусство Черчилля действительно стало сопоставимо с грозившими миру опасностями, что нашло свое воплощение в великолепном слоге его лучших речей военного времени. Поражение на Западном фронте, эвакуация из Дюнкерка, падение Франции, Битва за Британию, «Блиц», угроза вторжения – все это стало поводом для появления речей и фраз, которые будут жить до тех пор, пока будет существовать английский язык.
Летом 1940 г. речи Черчилля были практически единственным, что позволяло народу Британии выстоять. После того как Гитлер получил контроль над всей континентальной Европой, от Бреста до Варшавы, даже начальники штабов не имели четкого плана, как победить. Пока Россия и Америка воздерживались от вступления в войну, все, что оставалось Британии, – это ждать и мрачно уповать на положительный исход дела. Говоря о своей уверенности в конечной победе, Черчилль не мог обращаться к разуму своих слушателей и потому взывал к их сердцам.
Не имея в запасе, чем поддержать или подбодрить британский народ, Черчилль пошел на политический риск и вместо этого намеренно сделал упор на грозящих опасностях. Всего через три дня после вступления в должность премьер-министра он заявил в Палате общин: «Я не могу предложить ничего, кроме крови, тяжелого труда, слез и пота». Он не пытался приуменьшить серьезность стоявшей впереди задачи, произнося слова, знаменовавшие собой окончание десяти лет умиротворения, сомнений и пораженчества, которые он назвал «давними мрачными, ползучими тенями самотека и капитуляции». Он без колебаний перенес сложившуюся ситуацию на суровую почву манихейской борьбы добра и зла, правды и лжи, света и тьмы. Это было именно то, что страстно желали слышать британцы. Покинув Палату общин, он заметил своему другу Дэсмонду Мортону: «По-моему, зацепило, как ты считаешь?»
Результат был действительно поразительный. Как сказала своему мужу, министру по делам информации Гарольду Никольсону, писательница Вита Саквилл-Уэст: «Одна из причин, почему его елизаветинские фразы так волнуют, это то, что за ними чувствуются сила и решительность, мощные, словно крепость: это не просто слова ради слов». Упоминание о елизаветинском английском очень показательно, поскольку Черчилль обращался в поисках средств, способных поддержать моральный дух британцев, призывая призраки Дрейка и Нельсона, с тем чтобы напомнить людям, что Британия и прежде сталкивалась с подобными опасностями и выходила победительницей. Подсознательный посыл заключался в том, что они снова смогут все преодолеть. Он никогда не пренебрегал возможностью использовать в своих речах удачный пассаж, как собственный, так и принадлежащий кому-то еще; например, его знаменитая фраза о вкладе английских летчиков в успешное завершение Битвы за Британию, возможно, отчасти позаимствована из объявления Джона Мура о взятии Корсики: «Никогда столь многое не было сделано силами столь немногих».
Исайя Берлин в своей книге «Черчилль в 1940 году» изо всех сил старался показать, как Черчилль использовал «исторические образы, такие мощные, такие всеобъемлющие, чтобы заключить будущее и настоящее в рамку богатого и многоцветного прошлого». От своих слушателей Черчилль ожидал наличия хотя бы общего представления об английской истории; он никогда не говорил с ними свысока или снисходительно, адаптируя свой стиль к кажущимся требованиям современной массовой аудитории. Как выразился Берлин: «Архаизмы, к которым нас приучили военные речи Черчилля, являются важной частью возвышенного стиля, того языка официальной хроники, которого требовала серьезность происходящего».
11 сентября 1940 г. Черчилль выступил по радио с обращением к нации по поводу возможного немецкого вторжения, в котором говорилось:
Мы не знаем, когда именно нацисты на это решатся; мы даже не уверены, что они вообще на это решатся; но нельзя обманывать себя и игнорировать очевидные приготовления врага к мощному наступлению на наш остров; немцы копят силы для броска со свойственной им тщательностью и педантичностью, и целью этого броска в любой момент может стать Англия, Шотландия или Ирландия, а то и все наши земли сразу.
Эта речь транслировалась по радио из «военного кабинета», подземного бомбоубежища, в котором разместилось множество служебных кабинетов и личных комнат, на Уайтхолл. Оно было построено прямо перед войной, и сюда в случае воздушных налетов на Лондон должно было переместиться правительство и военное командование. Черчилль выступил с этой речью вскоре после первых бомбежек Лондона, понимая, что, даже если Гитлер решил не осуществлять вторжение, немецкие бомбардировщики скорее всего продолжат терроризировать крупные английские города.
Вот как он выразил уверенность, что Англия сможет выстоять, что бы ни случилось:
Поэтому следующая неделя и несколько следующих недель могут стать решающим эпизодом нашей истории, сопоставимым по значимости с теми днями, когда Непобедимая армада приближалась к Ла-Маншу, а Дрейк невозмутимо оканчивал очередную партию в шары или когда наступлению на наш остров Великой армии Наполеона, разместившейся в Булони, не препятствовало ничего, кроме эскадры Нельсона. Все мы читали об этих событиях в учебниках по истории, но разворачивающееся на наших глазах противостояние имеет куда больший масштаб и может привести к намного более серьезным последствиям для нашего народа, а также для будущего всего мира и всей человеческой цивилизации, чем вышеупомянутые великие драмы прошлого.
Черчилль давал людям почувствовать, что они не одиноки в этой борьбе; что они являются частью истории. Сам будучи историком, он имел прекрасную возможность найти в историческом контексте моменты, сопоставимые с тогдашним трагическим положением Британии. На людей, изучавших в школе подвиги Дрейка и Нельсона, это оказывало ободряющее воздействие. Черчилль уже требовал от британского народа проявить героизм, когда обращался в будущее тысячелетие со словами: «Так давайте же засучим рукава и примемся за работу для того, чтобы, даже если Британская империя и Содружество просуществуют еще тысячу лет, люди все равно продолжали помнить нас и говорить об этом времени: «То был их звездный час!» Сейчас он обращался к тысячелетию ушедшему, сравнивая нынешнюю ситуацию с той, которая сложилась в 1588 г., когда у берегов Англии стояла Непобедимая армада, и в 1804 г., когда над ней нависла угроза наполеоновского вторжения. Будучи премьер-министром, он однажды написал Р. А. Батлеру из Министерства образования: «Знаете, как повысить патриотизм среди детей? Расскажите им, как Вольф взял Квебек». Это срабатывало не только с детьми; призывая на помощь английскую историю, он побуждал людей думать о себе как о части исторического процесса, что, как показывает огромный интерес к книгам о наполеоновских войнах в период Второй мировой войны, было большим успехом.
В контексте современного общества и политики большая часть аргументов и выражений, в которых они формулировались, были, конечно, абсолютно неполиткорректны. Клайв Понтинг обвиняет Черчилля в том, что тот постоянно ссылается на «нашу английскую жизнь и долгую историю наших учреждений и Империи», вместо того, чтобы «предложить взгляд в будущее, ориентированный на современную демократию». Это происходило потому, что Черчилль понимал, что английский народ в первую очередь сражается за собственную самобытность и дальнейшее существование, нежели за утопические идеи о добропорядочности и демократии, не говоря уже о равенстве и братстве. Поэтому он апеллировал к древней вере британского народа в самого себя, которая преимущественно основывалась на памяти о деяниях предков и гордости за подвиги, свершенные под имперским флагом. Теперь политики уже больше не могут обращаться к этому источнику, но тогда он нам действительно помог.
Есть те, кто, подобно покойному лорду Хейлшему, избравшему в качестве площадки для обсуждения своей теории программу «Пластинки на необитаемом острове» на Радио 4, считал, появление Уинстона Черчилля в качестве премьер-министра в мае 1940 г., в час, когда Гитлер начал свой «блицкриг» на Запад, доказательством существования Бога. Не будучи богословом, я предпочитаю присоединиться к мнению американского диктора Эдда Мурроу относительно феномена Черчилля в 1940 г.: «Он призвал на службу английский язык и послал его в бой». В напечатанном виде эти речи, конечно, не производят должного впечатления. Чтобы ощутить холодок, пробегающий по спине, нужно услышать слова Черчилля в записи. Только она может передать гром, внезапный львиный рык, лирические нотки, голос, охрипший от сигар и бренди, прямой призыв, идущий из самого сердца, не сдаваться в войне не на жизнь, а на смерть.
Черчилль страдал легким заиканием и шепелявостью, мешавшими его публичным выступлениям. Как и его отцу, ему всю жизнь трудно давалась буква «с». В юности он пытался справиться с этой проблемой, повторяя затейливые скороговорки вроде: «The Spanish ships I cannot see, for they are not in sight». Позднее, когда он отправился с лекциями в Америку, он начал справляться с шепелявостью и теми затруднениями, которые она ему доставляла. Хотя он много работал над тем, чтобы справиться с дефектами речи, ему так и не удалось избавиться от них до конца. «Те, кто слышал его в среднем и пожилом возрасте, могли бы сказать, что он справлялся с затруднениями лучше, чем с их причиной», – шутил позднее его сын Рэндольф. Шепелявость Черчилля была заметна даже в его самых знаменитых речах, которые вдохновляли народ в годы войны, давая клеветникам повод считать – ошибочно, – что он произносит слова невнятно, будучи нетрезвым.
Прием, использованный Гитлером во время выступления на заводе Сименса, когда он отказался прямо назвать своих врагов, также иногда использовал и Черчилль, который в ноябре 1934 г. выступил по радио с речью о возможных причинах будущей войны, в которой предупреждал о том, что «всего за несколько часов до Британии могут долететь боевые самолеты из страны, где живут почти 70 миллионов самых высокообразованных, трудолюбивых, умных и дисциплинированных людей в мире, которых с детства приучают к мысли о том, что нет дела более достойного, чем завоевательные походы, и нет участи благороднее, чем смерть на поле боя», явно, но не напрямую намекая на нацистскую Германию. Однако всякий раз, когда он чувствовал, что может прямо указать на своих врагов, он делал это с огромным удовольствием. Оценки, данные им в военное время Риббентропу и Муссолини, были особенно грубыми, сочетая в себе откровенное презрение и юмор на грани приличия. Муссолини он называл «побитым шакалом», «лакеем и рабом, послушно выполняющим волю хозяина». То, как он произносил само слово Nazis, характерно его растягивая, так, что в его устах оно звучало, как Nahrzzees, свидетельствовало о его презрении к ним. «Каждый человек имеет право произносить иностранные имена, как ему заблагорассудится» – таков был его грубоватый афоризм.
Шутки, объектом которых часто бывал он сам, являлись важной составляющей речей Черчилля. Мне известен только один случай, когда Черчилль не смог оценить шутку во время обсуждения экстравагантной манеры Монтгомери рекламировать самого себя Джок Колвилл, его личный секретарь, вставил замечание, что генерал запретил оркестру Восьмой армии исполнять марш «Британский гренадер». На вопрос Черчилля почему, Колвилл ответил, что все дело в первой строчке: «Some talk of Alexander…» (генерал Гарольд Александер был соперником Монти во время операции в пустыне). Остальные гости, собравшиеся за обеденным столом, одобрительно рассмеялись, но на следующее утро, к своему ужасу, Колвилл обнаружил, что Черчилль воспринял эту историю всерьез и продиктовал начальнику Имперского генерального штаба записку с распоряжением немедленно отменить приказ Монтгомери. Колвилл вспоминал: «Когда я смущенно объяснил, что всего лишь хотел пошутить, его это совсем не позабавило». За исключением этого единственного и соответственно только подтверждающего правило исключения, Черчилль был человеком, в чьей жизни юмор играл важную роль. Он также имел склонность к поразительным и забавным сравнениям, таким, например, как: «Наказывать Китай – все равно что пороть медузу». Шутливые замечания отличались подлинным остроумием – характерным, скажем, для Оскара Уайльда, Джорджа Бернарда Шоу и Ноэля Кауарда, даже если на самом деле они их не произносили, и Черчилль, несомненно, пользовался этим.
Хотя в домашней обстановке, среди друзей, Гитлер якобы был известен своим талантом имитатора, он почти никогда не шутил на публике. Имитация, как никак, один из приемов в арсенале публичной женщины, в целом же юмор его был недобрым. Особенно он веселился, когда другие попадали в неловкое положение. После войны Альберт Шпеер вспоминал злую шутку, которую Гитлер с Геббельсом сыграли с пресс-секретарем НСДАП Эрнстом (Путци) Ханфштенглем, чьи личные тесные связи с фюрером тревожили Геббельса, пышно именовавшегося министром народного просвещения и пропаганды. Гитлер был многим обязан Ханфштенглю. Они дружили с 1923 г., когда последний одолжил Гитлеру 1000 долларов, на которые нацисты начали выпускать ежедневную газету «Vфlkischer Beobachter» («Народный обозреватель»). На первых порах знакомство с Ханфштенглем, который был выпускником Гарварда, придавало Гитлеру в глазах светского общества некую респектабельность. Однако все это не могло защитить Ханфштенгля от ненависти Геббельса,
который стал клеветать на Ханфштенгля, представляя его хапугой, человеком сомнительной честности. Однажды он принес пластинку с записью какой-то английской песни и попытался доказать, что мелодию популярного марша Ханфштенгль не сочинил, а украл. Ханфштенгль оказался под подозрением еще во времена гражданской войны в Испании, когда Геббельс за обедом заявил, что начальник отдела иностранной прессы отпускал недопустимые замечания о боевом духе сражавшихся в Испании немецких солдат. Гитлер пришел в ярость и заявил, что этому трусу, не имеющему никакого права судить о храбрости других, следует преподать урок. Через несколько дней Ханфштенглю сообщили, что он должен лететь на самолете с поручением, и передали запечатанный конверт с приказом Гитлера, который можно вскрыть только после взлета. Оказавшись в воздухе, Ханфштенгль с ужасом прочитал, что его сбросят над «красной» территорией Испании, где он будет работать тайным агентом Франко. Геббельс рассказал Гитлеру мельчайшие детали: как Ханфштенгль молил пилота повернуть назад; как настаивал на том, что все это недоразумение. Однако самолет часами кружил в облаках над немецкой территорией. Несчастному пассажиру сообщали фальшивые координаты, и он свято верил, что приближается к Испании. В конце концов пилот объявил о вынужденной посадке и благополучно посадил самолет в Лейпцигском аэропорту. Только тогда Ханфштенгль понял, что стал жертвой злой шутки, уверился в покушении на свою жизнь и вскоре бесследно исчез. Все вышеизложенное вызвало бурное веселье за обедом, тем более что в этом случае Гитлер планировал шутку наравне с Геббельсом.
Едва ли стоит удивляться, что вскоре после этого случая Ханфштенгль покинул Германию и оказался в Америке, где время от времени выступал в качестве советника Рузвельта, когда у президента возникало желание проникнуть в мысли своего главного противника.
Но этот пример далеко не единственный: Геббельс знал, как обратить себе на пользу чувство юмора фюрера и его любовь к подобным злым шуткам и оттеснить на второй план возможных соперников. Тот, кто обладает подлинным талантом лидера, обычно понимает, что им кто-то манипулирует, но Гитлер, по-видимому, не замечал ничего подобного со стороны Геббельса, который был самым интеллектуальным из нацистов Третьего рейха. Когда старый член партии Ойген Хадамовски продемонстрировал свое желание руководить всей Reichsrundfunk (имперской системой радиовещания), Геббельс решил сыграть другую коварную шутку. У него был свой кандидат на эту должность, но он боялся, что Гитлер может отдать предпочтение Хадамовски, который заслужил благодарность нацистов тем, что до их прихода к власти организовал очень эффективную трансляцию всех выступлений, проходивших в рамках предвыборной кампании.
Альберт Шпеер так описывал дьявольский план Геббельса по устранению его bete noire:
По поручению Геббельса статс-секретарь министерства пропаганды Ханке послал за Хадамовски и официально сообщил, будто Гитлер только что назначил его рейхсинтендантом (генеральным директором) радио. За обедом Гитлеру рассказали о дикой радости, обуявшей Хадамовски, намеренно сгустив краски, так что Гитлер воспринял все происшедшее как отличную шутку. На следующий день Геббельс приказал напечатать несколько экземпляров одной газеты с сообщением о фальшивом назначении и нелепыми похвалами в адрес якобы вновь назначенного. Статью он пересказал Гитлеру и красочно расписал восторг Хадамовски, читавшего все эти восхваления. И Гитлер, и все присутствовавшие за обедом корчились от смеха. В тот же день Ханке попросил вновь назначенного рейхсинтенданта произнести речь в неподключенный микрофон, что послужило новым поводом для застольного веселья в рейхсканцелярии.
После того, как Хадамовски был дискредитирован (вероятно, совершенно безосновательно), Геббельс получил возможность назначить на все еще вакантную должность своего человека. Шпеер признавал: «С одной стороны, Гитлера можно было считать жертвой этих интриг. Насколько я видел, Гитлер в подобных делах не мог тягаться с Геббельсом… С другой стороны, напрашивался вопрос, почему Гитлер поддерживал и даже провоцировал грязную игру. Одно слово неодобрения – и ничего подобного впредь не произошло бы».
Подобные злые шутки вряд ли можно назвать тонким юмором, а тот факт, что Гитлер принимал участие в унижении преданных соратников исключительно в силу своей сверхамбициозности, говорит о его презрении к человеческой расе в целом. Сравните это с в высшей степени остроумными замечаниями и блестящими шутками Уинстона Черчилля, и дихотомия станет очевидна. Корни, вероятно, самой известной шутки Черчилля, соль которой заключена во фразе: «А вы, мадам, уродливы, но завтра я протрезвею», можно отыскать в «Савроле», где он пишет о жене президента Молары, Люсиль: «Очень трудно, почти невозможно нанести оскорбление красивой женщине; красота все равно побеждает, а пренебрежение отбрасывается».
Многие из шуток Черчилля слишком хорошо известны, чтобы вновь повторять их здесь, но есть одна, которая по некоторым причинам не включена в антологию принадлежащих ему афоризмов и остроумных выражений «Правила Черчилля» (возможно, из-за ее недостоверности). Когда он в тридцатых годах выступал в Америке с лекциями, посвященными разнообразным положительным аспектам сотрудничества с Британской империей, агрессивно настроенная представительница американских антиимпериалистических кругов обратилась к нему с пространным вопросом о политике Британии в отношении возглавляемого Махатмой Ганди движения за независимость Индии, закончив его словами: «Так что же, мистер Черчилль, вы намереваетесь делать с вашими индийцами?». «По крайней мере, мадам, – отвечал этот великий политик, – не то, что вы сделали с вашими».
©2018
rutlib2.com
Вошел в историю как непревзойденный оратор. «Он мобилизовал английский язык и бросил его в бой», – сказал Джон Кеннеди в 1963 году на церемонии предоставления Черчиллю американского гражданства. Вдохновенные речи Черчилля во многом способствовали укреплению морального духа нации в ходе Второй мировой войны
Секреты ораторского мастерства
Отвечая на вопрос, кто учил его ораторскому искусству, Черчилль сказал: «Америка и Бурк Кокран, который говорил мне, что каждая нота в голосе должна звучать так, словно проигрываешь ее на органе». Черчилль хорошо знал, как сыграть на самых чувствительных струнах аудитории. Он не стыдился проявлять свои чувства, которые вызывали ответную реакцию у слушателей. «Прежде чем оратор сможет вдохновить кого-либо, он должен сам испытать соответствующие чувства, – говорил Черчилль. – Если он хочет пробудить в ком-то негодование, его сердце должно наполниться гневом. Чтобы растрогать слушателей до слез, ему самому придется заплакать. Прежде чем кого-то в чем-то убедить, он должен поверить в это сам. Оратор может менять свои взгляды в зависимости от того, как будет меняться настроение его аудитории, но в тот момент, когда он произносит какие-то слова, он обязан верить в то, что говорит. Ни один оратор не вправе быть неискренним». Помимо эмоциональной стороны, Черчилль обращал внимание и на технику речи. Он считал, что «короткие слова – самые лучшие. Еще лучше, если это короткие и давно известные всем слова». «Наверное, можно найти слово получше вместо “заранее изготовленный”. Почему бы просто не сказать “готовый”?» – как-то посоветовал Черчилль. Тем не менее при случае он с удовольствием употреблял многосложные слова, но делал это с юмором, иронично или снисходительно. Рассказывают, что однажды американский генерал попросил Черчилля посмотреть черновик написанной им речи. Черчилль вернул ему документ с комментариями: «Слишком много пассивных конструкций и букв “з”». Когда генерал попросил растолковать, что это значит, Черчилль сказал: «Слишком часто употребляются многосложные слова латинского происхождения – “систематизировать”, “анализировать”, “модернизировать” и т.п. Да еще и сплошные пассивные обороты. Что если бы я вместо “Мы будем сражаться на побережье” сказал: “Противник будет атакован нашими войсками по всей прибрежной полосе”?»
Жизненное кредо
Никогда и ни перед кем не пасуйте – никогда и ни в чем: ни в великом, ни в малом, ни в важных вещах, ни в пустяках – и никогда никому не уступайте, за исключением тех случаев, когда может быть затронута ваша честь или когда ваши действия противоречат здравому смыслу. И уж тем более не уступайте силе, даже если речь идет о будто бы превосходящей силе врага.
О политической карьере
Зачем становятся министрами? Чтобы стать премьер-министром!
Все, чего я хотел, – это согласия с моими желаниями после конструктивной дискуссии.
Дипломат – это человек, который дважды подумает, прежде чем ничего не сказать.
Уже сегодня делать то, о чем другие будут думать завтра.
Заметьте, что бывшего премьер-министра одной державы делают почетным гражданином другой державы.
Я никогда не критикую правительство своей страны, находясь за границей, но с лихвой возмещаю это по возвращении.
На войне вас убивают однажды, а в политике могут убить много раз.
Изменить партии – не значит изменить идее.
Заниматься политикой – это как просыпаться по утрам, не зная, чью голову найдешь на подушке.
О принципах и убеждениях
Никогда не поднимайте свои принципы так высоко, что их нельзя будет приспособить к обстоятельствам.
Покуда я действую, исходя из своих убеждений и долга, я безразличен к уколам и насмешкам. Думаю, они могут принести мне больше пользы, чем вреда.
Вы никогда не пройдете путь до конца, если будете останавливаться, чтобы бросить камень в каждую встречную собаку.
Гораздо легче открывать и провозглашать общие принципы, чем применять их.
Долг – это то, о чем думаешь с отвращением, делаешь с неохотой и чем потом долго хвалишься.
Одни меняют партию, чтобы не изменить убеждениям. Другие – убеждения, чтобы не изменить партии.
Человек расширил свою власть надо всем, кроме самого себя.
Школьные учителя обладают властью, о которой премьер-министрам остается только мечтать.
Диктаторы ездят верхом на тиграх, боясь с них слезть. А тигры, между тем, начинают испытывать голод.
Ответственность – это та цена, которую мы платим за власть.
О разном
Кто владеет информацией – тот владеет миром.
Преодоленные трудности – это успешно реализованные возможности.
Лучше делать новости, чем рассказывать о них.
Пессимист видит трудности при каждой возможности; оптимист в каждой трудности видит возможности.
Большое преимущество получает тот, кто достаточно рано сделал ошибки, на которых можно учиться.
Когда миром движут великие мотивы, мы вдруг начинаем понимать, что мы люди, а не звери.
Время – плохой союзник.
Если правда многогранна, то ложь многоголоса.
Всякая медаль не только блестит, но и отбрасывает тень.
В отрыве от истины совесть – не более чем глупость, она достойна сожаления, но никак не уважения.
Всегда проверяй цитаты: свои – перед тем, как сказать, чужие – после того, как они сказаны.
Если Гитлер вторгнется в ад, я произнесу панегирик в честь дьявола.
Заглядывать слишком далеко вперед – недальновидно.
Лучший способ оставаться последовательным – это меняться вместе с обстоятельствами.
Изменяться – значит совершенствоваться. Чтобы стать совершенным, нужно изменяться часто.
Кто со всеми согласен, с тем не согласен никто.
По свету ходит чудовищное количество лживых домыслов, а самое страшное, что половина из них – чистая правда.
Там, где существует десять тысяч предписаний, не может быть никакого уважения к закону.
Умный человек не делает сам все ошибки – он дает шанс и другим.
Успех – это умение двигаться от неудачи к неудаче, не теряя энтузиазма.
Легче управлять нацией, чем воспитывать четверых детей.
Небывалая толщина этого отчета защищала его от опасности быть прочитанным.
Он решительнее всех в нерешительности и сильнее всех в слабости.
Терпеть не могу лошадей: посередине они неудобны, а по краям опасны.
Консультация – это когда человека спрашивают: «Вы не против, если вам завтра отрубят голову?» – и, узнав, что он против, на следующий же день голову отрубают.
Миротворец – это тот, кто кормит крокодила в надежде, что тот съест его последним.
Написание книги – это любовное приключение: сначала забава, потом книга становится любовницей, женой, хозяином и, наконец, тираном.
Поддеть красивую женщину – дело не из простых, ведь она от ваших слов не подурнеет.
Накопление денег – вещь полезная, особенно если за вас это сделали ваши родители.
Если бы Господь решил создать мир заново и спросил моего совета, я предложил бы окружить все страны Ла-Маншами. И сделать так, чтобы все, что пытается летать, немедленно сгорало.
Собаки смотрят на нас снизу вверх, кошки – сверху вниз, и только свинья – как на равных.
ФАКТ:
«Политик должен уметь предсказать, что может произойти завтра, на следующей неделе, через месяц, через год. А потом объяснить, почему этого не произошло» (У. Черчиль)
Черчилль мог работать едва ли не по 24 часа в сутки, не проявляя ни малейших признаков усталости. Объяснялось это феноменальной способностью Черчилля полностью восстанавливать свои силы с помощью кратковременного сна. Чувствуя первые признаки усталости, он уединялся в какой-нибудь комнате, ложился (или же, если не было подходящего ложа, садился) и мгновенно засыпал. Через 10–15 минут – не позже – он, хотя его никто не будил, просыпался, чувствуя себя прекрасно отдохнувшим и бодрым, а затем возвращался туда, откуда ушел, и как ни в чем не бывало продолжал прерванное занятие, будь то дебаты в парламенте, заседание правительства или переговоры.
В возрасте сорока с небольшим лет Черчилль начал писать картины, и раскрывшийся в нем художественный талант поражал даже самых взыскательных знатоков живописи. Однажды художник сэр Джон Лавери был вынужден признать: «Я считаю, что, выбери он живопись вместо государственной службы, то мог бы стать великим мастером кисти». Его манере художественного письма были свойственны крупные, смелые мазки и яркие, насыщенные цвета. Созданные им полотна, которые он подписывал именем Чарльз Морин, выставлялись в Париже и охотно приобретались коллекционерами по достаточно высокой цене. Многие из его картин не раз демонстрировались на ежегодных выставках Королевской академии искусств.
sergio-online.ru
Audio clip: Adobe Flash Player (version 9 or above) is required to play this audio clip. Download the latest version here. You also need to have JavaScript enabled in your browser.
Winston Churchill wrote every word of his many speeches — he said he'd spend an hour working on a single minute of a speech. Above, he is shown speaking during the 1945 election campaign. Уинстон Черчилль сам писал все свои речи. Он говорил, что одна минута речи требует часовой работы. На снимке выше У.Черчилль выступает с речью во время выборной компании 1945 годаJuly 14, 2012 - SCOTT SIMON, HOST:
Of course, Winston Churchill was Britain's great prime minister during the Second World War, and his speeches rallied a nation - a world, really - under relentless Nazi attack.
Конечно, всем известно, что Уинстон Черчилль был выдающимся премьер-министром Британии во время второй мировой войны и его речи объединяли всю страну - даже весь мир - на смертельную борьбу с фашизмом
But he also won the Nobel Prize for Literature. And now, a new exhibition at the Morgan Library in New York City holds a megaphone to Churchill's extraordinary oratory.
Но он был также лауреатом Нобелевской премии по литературе. И сейчас в библиотеке Моргана в Нью-Йорке новая выставка даёт возможность (будто через мегафон) услышать необычайное красноречие Черчилля
Tom Vitale paid a visit.
Том Витале посетил эту выставку
TOM VITALE, BYLINE: On May 13, 1940, three days after Germany invaded France, Winston Churchill gave his first speech as prime minister to the House of Commons, a speech that was later broadcast to the public.
13 мая 1940 года, через три дня после нападения Германии на Францию, Уинстон Черчилль выступил в Палате общи со своей первой речью в качестве премьер-минимтра. Позже эту речь передали по радио
(SOUNDBITE OF ARCHIVED SPEECH)
WINSTON CHURCHILL: I have nothing to offer but blood, toil, tears and sweat.
Мне нечего предложить вам, крому крови, тяжкого труда, слёз и пота
ANDREW ROBERTS: Winston Churchill managed to combine the most magnificent use of English, usually short words, Anglo-Saxon words, Shakespearean.
Уинстон Черчилль умело использовал прекрасный английский язык - короткие, англо-саксонские слова, шекспировские
VITALE: Andrew Roberts is the author of a history of World War II called "The Storm of War."
Эдрю Робертс - автор истории второй мировой войны "Буря войны"
ROBERTS: And also this incredibly powerful delivery. And he did it at a time when the world was in such peril from Nazism, that every word mattered.
И конечно, у него была невероятно мощная ораторсая манера. И это в то время, когда угроза фашизма для всего мира была столь велика, что каждое слово имело вес
(SOUNDBITE OF ARCHIVED SPEECH)
CHURCHILL: You ask, what is our aim? I can answer in one word: victory. Victory at all costs, victory in spite of all terror; victory, however long and hard the road may be. For without victory there is no survival.
Вы спрашиваете, какая у нас цель? Могу ответить одним словом : победа. Победа любой ценой; победа несмотря на весь ужас; победа какой бы долгой и трудной ни была дорога к ней. Потому что без победы мы не выживем
VITALE: Before he became prime minister, Churchill had already written an acclaimed 4-volume History of World War I. After the Second World War, he wrote a 6-volume memoir. His historical writings, along with his speeches, won him the Nobel Prize in Literature.
Перед тем как стать премьер-министром, Черчилль уже написал свою знаменитую 4-томную историю первой мировой аойны. После второй мировой овйны о написал 6-томные мемуары. Его исторические труды вместе с его речами принесли ему Нобелевскую премию по литературе
ROBERTS: This is the Nobel Prize citation from 1953. And it's, if you will, a modern illuminated manuscript.
Вот его Нобелевская речь 1953 года. Если хотите, это современная древняя рукопись
VITALE: A gilt booklet accompanies the gold Nobel Medallion. They're part of the exhibition "Winston Churchill, the Power of Words." Declan Kiely is Curator of Manuscripts at the Morgan Library.
К золотой Нобелевской медали приложен позолоченный буклет. Они тоже представлены на выставке "Уинстон Черчилль : сила слова". Деклан Кили - куратор отдела рукописей в библиотеке Моргана
DECLAN KIELY: And then the Citation, which I think is wonderful: For his mastery of historical, and biographical description, as well as for brilliant oratory in defending exalted human values.
Я думаю, что его Нобелевская речь была просто чудесной. По своему мастерству исторического и биографичекого описания, по блестящему красноречию в защиту высоких человеческих ценностей
VITALE: Winston Churchill overcame a childhood lisp by practicing enunciation. He understood the power of words early in his career.
Уинстон Черчилль преодолел свою детскую шепелявость путём упражнений. Уже в начале карьеры он понял, как велика сила слова
As a 23-year old British soldier in India, Churchill wrote an essay called "The Scaffolding of Rhetoric." The original manuscript is in the Morgan exhibition.
В возрасте 23 лет Черчилль служил солдатом в британских войсках в Индии, и тогда он написал эссе "Тяжкие подмостки красноречия". Оригинал рукописи этого эссе тоже представлен на выствке в библиотеке Моргана
KIELY: You see here in the paragraph, he says: The climax of oratory is reached by a rapid succession of waves, of sound and vivid pictures.
Вот а этом абзаце он говорит: " Вершина красноречия достигается быстрой сменой волн из звука и ярких картин.
Those are the kinds of things you see 40 years later. He's using these vivid pictures and these great, successive waves of sound.
Но начинаешь понимать это только через 40 лет". И он использует эти яркие картины и череду мощных звуковых волн
VITALE: Churchill said he spent an hour working on every minute of a speech he made. At the Morgan library are several drafts of a speech from February, 1941, when England stood alone against the Nazi onslaught, and Churchill appealed to President Roosevelt for aid.
Черчилль говорил, что над куском речи длительностью в 1 минуту он работал по часу. В библиотеке Моргана представлены черновики его речи от февраля 1941 года, когда Англия осталась один на один с нацистской агрессией, и Черчилль обратился за помощью к президенту Рузвельту
The first draft looks like a normal typescript. The final draft, says Declan Kiely...
Первый черновик выгладит как обычная машинописная рукопись. Но последний черновик, по словам Деклана Кили...
KIELY: Looks like the draft of a poem. And that's of course to indicate for Churchill's own eye, how the speech should be delivered.
Выгдядит ак черновик стихотворения. И это , естественно, показывает нам, как Черчиллю виделась эта речь в процессе произнесения
He says, What is the answer that I shall give in your name to this great man? And then, quite a lot of white space. Here is the answer. And then, two blank lines. A long pause there. Put your confidence in us.
Он пишет (говорит) : Какой ответ должен я дать этому великому человеку от вашего лица? Потом идёт большой пробел. Затем идёт ответ. Затем две пустые строчки. Они означают большую паузу. Доверьтесь нам
(SOUNDBITE OF ARCHIVED SPEECH)
WINSTON CHURCHILL: Put your confidence in us; give us your faith and your blessing, and under Providence, all will be well.
Доверьтесь нам, дайте нам свою веру и своё благословение, и с помощью Провидения всё будет хорошо
We shall not fail or falter. We shall not weaken or tire. Neither the sudden shock of battle, nor the long drawn trials of vigilance and exertion will wear us down. Give us the tools, and we will finish the job.
Мы не подведём и не закачаемся. Мы не ослабнем и не устанем. Мы сможем вынести и неожиданный,быстрый удар скоротечной битвы и долгое напряжении всех сил и внимания. Дайте нам помощь, и мы доведём дело до конца
VITALE: Historian Andrew Roberts says the impact of Churchill's speeches cannot be underestimated.
Историк Эндрю Робертс говорит, что впечатление от речей Черчилля невозможно переоценить
ROBERTS: An awful lot of people thought that it was impossible to beat the Nazis. Yet what Winston Churchill did, by constantly putting Britain's peril in the greater historical context of other times that Britain had nearly been invaded, but had been ultimately successful, he managed to tell the British people that this could happen again.
Ужасно много людей считали, что победить фашистов невозможно. И всё же Черчилль своими постоянными напоминаниями о прежних временах, когда Британия испытывала угрозу вторжения, но выстояла, успешно внушил британцам, что это вополне возможно в очередной раз
VITALE: Winston Churchill wrote every word of every one of his speeches. On April 9th, 1963, President John F. Kennedy summed up Churchill's achievement.
Каждое слово всех своих речей Черчилль написал сам. 9 апреля 1963 года президент Джон Кеннеди подвёл такой итог достижениям Черчилля
(SOUNDBITE OF ARCHIVED SPEECH)
PRESIDENT JOHN F. KENNEDY: In the dark days and darker nights when England stood alone and most men save Englishmen despaired of England's life, he mobilized the English language and sent it into battle.
В мрачные дни и тёмные ночи, когда Британия оставалась одна, и будущее Британии вызывало отчаяние у большинства людей - кроме англичан - он мобилизовал на войну английский язык и направил его в бой
VITALE: On June 18th, 1940, immediately after the fall of France, Winston Churchill rallied the British people once more.
18 июня 1940г., сразу после падения Франции, Уинстон Черчилль вновь призвал британцев собрать все силы
(SOUNDBITE OF ARCHIVED SPEECH)
CHURCHILL: Let us therefore brace ourselves to our duty, and so bear ourselves, that if the British Empire and its Commonwealth last for a thousand years, men will still say this was their finest hour.
Так давайте же посвятим себя своему долгу и поведём себя так, что и через тысячу лет истории Британской империи и Британского содружества наций люди будут говорить, что это было лучшим часом её историиVITALE: In 1938, Winston Churchill said dictators were afraid of the power of words, quote, "a state of society where men may not speak their minds cannot long endure." For NPR News, I'm Tom Vitale in New York.
В 1938 году Черчилль сказал, что диктаторы боятся силы слова : "если в обществе люди не могут открыто выражать свои мысли, оно долго н продержится". Это был Том Витал для НПР Ньюс из Нью-Йорка
SIMON: And you can read drafts of Winston Churchill's speeches and see his 1884 school report card on our website npr.org.
Вы можете прочитать черновики речей Уинстона Черчилля и увидеть его школьный табель успеваемости за 1884 год на нашем сайте npr.org.
(SOUNDBITE OF MUSIC)
SIMON: You're listening to WEEKEND EDITION from NPR News.
Вы слушаете "Выпуск выходного дня" на НПР Ньюс.
audiorazgovornik.ru
