Симфоническое творчество Рахманинова.
Рахманинову принадлежит ряд чисто оркестровых произведений, отличающихся ярким индивидуальным своеобразием образного строя, языка и стиля. Несмотря на небольшое их число, они представляются крупным и оригинальным вкладом в развитие отечественного симфонизма на рубеже XIX и XX веков. Творчество Рахманинова-симфониста протекало в общем широком русле русской симфонической музыки этой поры. Одним из основных характеризующих ее признаков, на что много раз указывалось в литературе (см.: 134), была тенденция к сближению и синтезу принципов лирико-драматического и эпического симфонизма, связанных с наследием Чайковского и композиторов "Могучей кучки", прежде всего Бородина (исключение составляет только симфоническое творчество Скрябина, которому не было свойственно эпическое мышление). В зависимости от характера творческой индивидуальности и масштаба дарования того или иного композитора этот синтез осуществлялся по-разному. Если у Глазунова лирика, драма и эпос остаются все же самостоятельными, четко отграниченными сферами с очевидным перевесом последней, то особенностью рахманиновского симфонизма является их глубокое, органичное взаимопроникновение. Лирическое и эпическое, индивидуальное и общезначимое выступают у него в неразрывном единстве: какие бы образы и картины ни возникали у нас при слушании симфоний и других оркестровых сочинений Рахманинова, за ними всегда ощущается личность самого автора с его раздумьями и переживаниями. Можно говорить в этом смысле об исповедальном начале в его симфоническом творчестве, отра-зившем самые сокровенные мысли композитора о жизни, о родине, о нравственном долге художника перед другими и самим собой. Тяготение к крупным формам симфонической музыки проявляется у Рахманинова уже в ранней юности. Несколько оркестровых произведений, в том числе первая часть неоконченной симфонии и симфоническая поэма "Князь Ростислав" по одноименному стихотворению А. К. Толстого, были написаны им еще до окончания консерватории19. Если первая часть неоконченной симфонии, несмотря на отдельные свежие привлекательные моменты, в целом представляет собой не более чем хорошую ученическую работу, то "Князь Ростислав" отличается большей самостоятельностью. В частности, обращает на себя внимание возросшее мастерство инструментовки: партитура симфонической поэмы, написанная для тройного состава с арфой и целой группой ударных, несет на себе следы вагнеровского влияния, звучание оркестра яркое, блестящее, хотя и несколько однообразное.
Признание Рахманинову как талантливому симфонисту впервые принесла оркестровая фантазия "Утес" (1893), эпиграфом к которой служат начальные строки одноименного стихотворения Лермонтова: "Ночевала тучка золотая на груди утеса-великана". В отзывах печати на первое исполнение фантазии в одном из концертов московского РМО сезона 1893/94 года отмечались поэтичность настроения, богатство и тонкость гармонии, яркость оркестровых красок (см.: 262; 205; 223). В музыке "Утеса" есть удачные колористические находки (например, легкая воздушная фигура флейты соло, передающая образ "золотой тучки"), но композитор вкладывает в нее и более глубокое психологическое содержание. Основная идея сочинения - тоска одиночества, мечта о далеком несбыточном счастье, являющаяся одним из постоянных мотивов рахманиновского творчества20. Эта идея выражена в главной музыкальной теме (теме Утеса) с характерной для Рахманинова узкообъемной мелодией, неизменно возвращающейся к исходному звуку. В своем развитии тема достигает драматического звучания, причем особую выразительность придает ей скрытый в начале интервал уменьшенной кварты, подчеркнутый "гармонией Рахманинова" (пример 38).
2 августа 1892 года Рахманинов сообщал в письме к своему -ругу М. А. Слонову: "Я пишу теперь Каприччио для оркестра не на испанские мотивы, как у Римского-Корсакова, не на итальянские, как у Чайковского, а на цыганские темы" (247, 197). Но полностью Каприччио на цыганские темы было завершено двумя годами позже и впервые исполнено под управлением автора 22 ноября 1895 года. С цыганским фольклором Рахманинов соприкоснулся ухе в своей опере "Алеко", что послужило, возможно, первоначальным толчком к возникновению замысла оркестровой пьесы, в которой темпераментные, зажигательные мелодии цыганских песен и плясок могли получить более широкое развитие. Их открытая, аффектированная эмоциональность была во многом близка композитору, хорошо знавшему цыганское пение благодаря знакомству с известной его исполнительницей А. А. Александровой, с которой он встречался в доме своих близких друзей А. А. и П. В. Ладыженских. "Общемузыкальная идея "Каприччио" Рахманинова типична для таборного фольклора вообще, - замечает автор специального исследования о пении русских цыган. - Это преодоление душевного гнета и изживание власти фатума в пляске. Эмоциональное "обращение" материала превращает музыку скорби в танцевальное "безумие"" (333, 145).
Двумя основными темами Каприччио служат мелодия трагической пляски "Малярка" и плясовой напев, известный под названием "Цыганской венгерки" (см.: 333, 145-146). Обе темы последовательно разрабатываются в мрачном по колориту Lento lugubre, напоминающем медленное размеренное траурное шествие, а затем в оживленном Allegro, составляющем вторую половину пьесы. Переходом от первой темы к резко контрастирующей ей второй служит эпизод, основанный на грациозной мелодии, в которой можно расслышать обороты общеизвестной "Цыганочки", но значительно облагороженные и утонченные. Особенно широкое развитие получает плясовая тема, звучащая все с большей стремительностью вплоть до головокружительного Presto. Незадолго до коды все три темы даются в контрапунктическом соединении, подчиняясь ритму удалой бесшабашной пляски.
Интересной деталью пьесы является введение автоцитаты: в начале второй половины в музыкальную ткань вплетается узорчатая фраза ориентального характера из "Алеко", звучащая в начале оркестрового вступления, а затем в заключительных тактах оперы. Композитор словно бы показывает самого себя среди таборного разгула.
Итогом творческих исканий раннего Рахманинова в области симфонической музыки стала Первая симфония (1895) - произведение, в которое композитор вложил много душевных сил и упорного напряженного труда, глубокое и значительное по замыслу, но несколько неровное и не вполне уравновешенное. Наряду со смелыми дерзаниями, предвосхищающими будущего Рахманинова поры его наивысшего творческого расцвета, симфония носит на себе печать известной незрелости, и новаторские намерения автора не всегда находят в ней достаточно убедительное воплощение. Этим объясняется сложная судьба произведения, оставшегося в свое время непонятым, отвергнутым авторитетными музыкальными кругами и только спустя полвека, уже после смерти композитора, получившего справедливую оценку.
Обилие резких контрастов, крутых неожиданных поворотов в ходе музыкального развития наряду с последовательно проводимой системой лейтмотивов наводит на мысль о программном характере этого сочинения. По свидетельству С. А. Сатиной, Рахманинов хотел поставить эпиграфом к симфонии библейские слова "Мне отмщение и Аз воздам" (см.: 279, 29). Смысл этих слов в идее возмездия, которую композитор истолковывает в плане не только личной нравственной, но и исторической ответственности перед родиной21. Отсюда сочетание в музыке симфонии суровой эпичности со страстным напряженным лиризмом и бурными драматическими взрывами.
В основе всего тематического материала две темы, излагаемые в экспозиции первого Allegro. Строгая "истовая" тема главной партии с преобладанием ровного поступенного мелодического движения интонационно родственна мелодиям знаменного распева, на что уже неоднократно обращалось внимание (пример 39). В своем развитии она подвергается различным ритмическим изменениям :охраняя при этом основной характер. Ей контрастирует светлая упоенно лирическая, но с оттенком грустной задумчивости тема побочной партии (пример 40). В ее строении (краткое восхождение we, а затем длительное "изживание" чувства в постепенном извилистом нисходящем движении) мы находим уже ярко выраженные индивидуальные черты рахманиновской лирической мелодики.
Разработка, начинающаяся подобием небольшого фугато на материале первой темы, контрастирует неторопливо развертывающейся экспозиции своей стремительной энергией и динамическим напором. Неуклонное нарастание приводит к длительной кульминационной зоне (начиная с цифры 8), где измененная тема главной партии грозно звучит у медных fff в сопровождении остальных групп оркестра, а остинатная фигура флейт и гобоев напоминает перезвон колоколов. Это кульминационное построение непосредственно подготавливает вступление значительно динамизированной репризы.
Основной тематический материал первой части становится источником тематизма и для последующих частей симфонии, подвергаясь при этом разнообразной выразительной и жанрово-харак-теристической трансформации. Таковы стремительное скерцо с пронизывающей музыкальную ткань беспокойной призывной фигурой валторн, поэтичное лирически задумчивое Larghetto, мечтательный колорит которого нарушается неожиданно вторгающимися грозными, зловещими аккордами медной группы, и, наконец, широко задуманный синтезирующий финал. Однако именно финал оказался наименее убедительным, громоздким и в то же время пестрым, клочковатым по форме. Композитору не удалось достигнуть в нем подлинного органического синтеза; превращение строгой, суровой темы главной партии из первой части в шумный торжественный марш представляется искусственным, недостаточно внутренне оправданным, что сказывается на общем впечатлении от произведения.
Но эти естественные для молодого композитора недостатки не перечеркивают крупных достоинств рахманиновской симфонии и не могут оправдать уничтожающего тона большинства отзывов, появившихся на страницах петербургской печати после первого (и оставшегося тогда единственным) исполнения симфонии под управлением А. К. Глазунова в одном из Русских симфонических концертов 15 марта 1897 года. Симфонию называли "декадентской", "безнадежной в музыкальном смысле", ее гармонию "извращенной", а автору даже отказывали в сколько-нибудь значительном композиторском даровании (см.: 224; 267; 221)23. Естественно, что все это должно было глубоко травмировать Рахманинова, связывавшего большие надежды со своим сочинением.
Плохое исполнение было не единственной причиной столь резко выраженного неприятия рахманиновской симфонии в Петербурге. По-видимому, весь ее образный и стилистический строй оказался чужд господствовавшим в столичных музыкальных кругах вкусам и эстетическим представлениям. Поэтому не лишено осно. ваний предположение С. А. Сатиной, что "в другом месте, например в Москве, где Рахманинов был уже некоторой величиной и где он неизменно встречал восторженный прием, симфония была бы принята иначе" (58, 29). Сам Рахманинов, судя по некоторым его высказываниям, прослушав свою симфонию в оркестре, остался не вполне доволен ею и убедился в том, что достигнутый результат не отвечает его ожиданиям. Позже он хотел вернуться к симфонии и переработать ее, но это намерение осталось неосуществленным.
Только через десять лет после тяжелого нервного потрясения связанного с неуспехом Первой симфонии, Рахманинов вновь обратился к этому жанру, создав свою Вторую симфонию24. На этот раз как московская, так и петербургская печать были единодушны в признании высоких художественных достоинств нового произведения. Один из столичных критиков сравнивал появление рахма-ниновской симфонии по значению с первым исполнением "Патетической" Чайковского, называя Рахманинова достойным преемником этого великого мастера (см.: 174). "Преемник, а не подражатель, ибо в Рахманинове живет собственная индивидуальность", - читаем в другом отзыве (336, 207).
И в самом деле, сохраняя преемственную связь с симфонизмом Чайковского, Вторая симфония Рахманинова глубоко своеобразна по своему образному строю, языку и общей концепции. Основным ее качеством, определяющим как характер тематического материала, так и способы обращения с ним, является широта и свобода мелодического развертывания. Большинство тем симфонии отличается выразительной лирической напевностью, мягкостью очертаний. Так же плавно, неторопливо, без резких контрастов и драматических взрывов совершается симфоническое развитие: длительные линии нарастания сменяются такими же постепенными спадами, переходы от одного тематического раздела к другому смягчены и затушеваны. Фактура изобилует различного рода полифоническими приемами25, но высокая степень мелодической самостоятельности отдельных голосов позволяет говорить скорее о полиме-лодизме, чем о полифонии в собственном смысле. Стремление к певучести определило и преобладание в оркестровке струнной группы, что способно иногда вызывать ощущение некоторого однообразия, но в то же время и яркой лирической выразительности, интенсивности мелодического дыхания.
Не впадая в упрощение, можно определить содержание симфонии как глубокую, сосредоточенную думу о Родине. Музыка ее часто вызывала ассоциации с образами среднерусского равнинного пейзажа (см.: 294; 293, 83, 91). Это непосредственное впечатление подкрепляется музыкальными аналогиями с некоторыми из собственных рахманиновских произведений (например, с кантатой "Весна"). Отмечалось также обилие типично русских народных попевок в тематизме симфонии.
Вторая симфония Рахманинова, как и первая, монотематична. Весь ее основной тематический материал вырастает из короткой, суровой по выражению фразы струнных басов в первых тактах вступительного Largo (пример 42). На ней построено необычное по своей длительности медлительно развертывающееся вступление к первой части. Тот же оборот лежит в основе более подвижной, распевной темы главной партии, так же, однако, не свободной от налета скорбной меланхолической задумчивости. Ей контрастирует и одновременно интонационно связана с ней необыкновенно изящная по изложению светлая поэтичная тема побочной партии, состоящая из двух элементов: краткого мотива гобоя и кларнетов типа весенних "кличей", "зазываний" и ответной фразы струнных (пример 43). Широкие волны развития в разработке приводят к яркой динамической кульминации, в которой сплетаются элементы обеих тем и призывный мотив побочной партии приобретает драматическую окраску в мощном звучании медных ff (цифра 16). Но затем сила звучания спадает, и главная партия репризы вступает так же плавно и спокойно, как в экспозиции.
Вторая часть скерцозного типа отмечалась рядом критиков как лучшая в симфонии. Ее основная тема, вырастающая из призывных мотивов первого Allegro, дана в двух вариантах: более близком к народным прообразам у валторн и интонационно обостренном у скрипок (пример 44). В середине первого раздела сложной трех-частной формы проходит широкая песенная тема народного склада, а средний раздел всего скерцо представляет собой развернутую фугу на материале второго элемента темы. "Колючее" звучание смычковых spiccato создает впечатление снежного вихря с кружащимися в воздухе острыми снежинками, а в целом скерцо может быть воспринято как картина зимнего пути с доносящимися из туманной дали манящими "зовами" и широкой песней ямщика.
Своим светлым лиризмом пленяет "весеннее" по колориту Adagio, родственное таким лирическим романсам Рахманинова, как "Здесь хорошо", "У моего окна". Его тема, неторопливо развертывающаяся в пределах малой терции с секундовым опеванием крайних звуков (пример 45), вырастает из того же первоначального зерна, которое служит источником главной партии первой части. Тематические связи с материалом предшествующих частей сохраняются и в финале, выдержанном в традиционном для русских симфонических финалов характере торжественного праздничного шествия. Типичная для всей симфонии медлительность развертывания приводит порой к некоторым длиннотам, но излишество материала искупается красотой основных мыслей и их вдохновенным, полным лирического воодушевления развитием.
Произведением меньшего масштаба, но интересным и во многом новым для Рахманинова явилась симфоническая картина "Остров мертвых" по одноименному живописному полотну А. Бёклина или, точнее, созданная под его впечатлением. Знакомство с работой модного в то время швейцарского художника послужило только первым толчком к возникновению творческого замысла композитора. В отзывах печати на первое исполнение "Острова мертвых" отмечалось, что в музыке этого рахманиновского сочинения нет того застывшего покоя небытия, которое царит у Бёклина, в ней слышатся скорее муки, стоны и отчаяние Дантова ада в соединении со страстной жаждой жизни (см.: 265; 263). Жизнь и смерть воспринимаются композитором как некая извечная антитеза, борьба непримиримых в своей противоположности, хотя и неразрывно сопряженных, начал. Эта мысль выражена музыкально в контрасте двух элементов: неизменного остинатного ритмического движения на фоне медленно сменяющихся выдержанных гармоний и трепетно взволнованной лирической темы, получающей широкое развитие в среднем разделе. Внезапный грозный срыв, после которого появляются в приглушенном матовом звучании кларнета и засурдиненных вторых скрипок начальные интонации темы Dies irae, сопровождаемые мрачно звенящими аккордами арфы и смычковых, служит переходом к заключительному разделу: снова слышится то же неумолимо ровное движение, что и в начале, устанавливается непроглядно серый колорит густого, тяжелого сумрака. Смерть торжествует, но в памяти продолжает звучать страстная мольба о жизни - так можно резюмировать впечатление от этой пьесы, в которой Рахманиновым была впервые с такой прямотой поставлена волновавшая его проблема жизни и смерти.
На это сходство обращает внимание Б. А. Сосновцев в аналитическом очерку о симфонии (см.: 217, 103-104). Написана в начале 1909 года, первое исполнение под управлением автора состоялось 18 апреля того же года.
В последние годы жизни Рахманинов создает два монументальных оркестровых сочинения, достойно завершающих его путьрусского симфониста, - Третью симфонию и Симфонические танцы.
www.referatmix.ru
.
Важное место в творчестве Рахманинова занимает и жанр концерта как таковой: ни для одного из его современников, творческие интересы которых были связаны в первую очередь с областью фортепианной музыки (Скрябин, Метнер), этот жанр не имел такого значения, как для него. Каждый из четырех фортепианных концертов Рахманинова (к которым следует добавить и Рапсодию на тему Паганини) обозначает определенную веху на пути композитора.
Первый концерт, написанный им в семнадцати- восемнадцатилетнем возрасте (1890-1891), еще до окончания консерватории, — произведение неровное и недостаточно самостоятельное. В нем чувствуется влияние как русских музыкантов, под воздействием которых рос и формировался юный Рахманинов (Чайковского, Рубинштейна), так и западных романтиков — Шопена, Шумана, отчасти, может быть, Грига и Листа. Некоторые места (особенно во второй и третьей частях концерта) кажутся наивными, элементарными по изложению. Вместе с тем в ряде моментов чувствуются рахманиновская «львиная хватка», напор и энергия. Таковы бурно низвергающиеся каскады октав во вступлении к первой части, напоминание о которых несколько раз встречается в дальнейшем. Выразительны взволнованно-лирическая тема главной и спокойная, легко парящая — побочной партии. В целом эта часть безусловно лучшая и по качеству материала, и по стройности, законченности композиции.
Концерт был первым произведением Рахманинова, которое он предать гласности, обозначив его ор.1. О том, что оно оставалось ему дорого и позже, свидетельствует новая редакция, сделанная в 1917 году, в которой при сохранении основного тематического материала был внесен ряд изменений в план его развития, значительно обогащена фактура фортепианной партии, подвергнута коренному пересмотру инструментовка. В этом обновлен -виде композитор неоднократно включал Первый концерт в программы своих концертных выступлений.
Пять лет отделяют Второй фортепианный концерт Рахманинова оконченный в 1901 году, от его предыдущего фортепианного произведения — Шести музыкальных моментов ор.16. После трудного пятилетия мучительных сомнений, разочарований и размышлений о своем пути композитор предстает в этом новом своем сочинении как зрелый сложившийся мастер с ярко выраженной индивидуальной физиономией и выработанной манерой письма. Как замечает Кашкин в отзыве на первое авторское исполнение концерта в полном виде 27 октября 1901 года, миновав период Sturm und Drang'a, Рахманинов показал себя в нем крупным оригинальным художником, «свободным от всякой изысканности и в то же время обладателем всех средств новейшей техники» (170).
Концерт, принесший ее автору заслуженный успех, был по праву признан лучшим русским фортепианным концертом после си-бемоль-минорного концерта Чайковского. Но, при сохранении преемственных связей с наследием Чайковского и других русских и зарубежных композиторов XIX века, рахманиновский концерт содержит много нового как в своем образном строе и средствах музыкального выражения, так и в самой трактовке жанра. Можно было бы назвать его вдохновенной лирико-патетической поэмой для фортепиано с оркестром. Черты поэмности проявляются в тяготении к единству цикла и непрерывности развития, достигаемых с помощью развернутой системы интонационно-тематических свя зей и модулирующих «скрепок» между отдельными частями элемент соревнования солиста с оркестром, являющийся одним и основных определяющих признаков классического концерта существу, отсутствует и уступает место их тесному взаимодействию Современников даже смущало почти полное отсутствие самостоятельных «концертирующих» эпизодов, в которых исполнителю сольной партии предоставляется возможность свободной демонстрации своих виртуозных возможностей. Кашкин в нерешительности останавливался перед вопросом, относится ли это к достоинствам или недостаткам произведения.
Монологичность концерта определяется по преимуществу лирическим строем его музыки, что не исключает ни сурового драматизма, ни строгой величавой эпичности. Рахманиновский лиризм проявляется здесь во всем своем богатстве и многогранности оттенков от тихого созерцательного покоя или элегической грусти до мужественного протестующего пафоса и восторженного радостного самоутверждения. Изумительна мелодическая красота и выразительность основных тем концерта, широко разрабатываемых композитором и предстающих в различном освещении, в разных метроритмических вариантах и сменах темброво-регистровой окраски. К числу замечательных образцов рахманиновского мелодического дара принадлежит тема главной партии первой части, о которой много уже было сказано и написано. Н. К. Метнер называет ее «одной из наиболее ярких тем России»: «с первого же колокольного удара чувствуешь, как во весь свой рост подымается Россия» (202, 350).
В этой теме, появляющейся в оркестре после нескольких «колокольных» аккордов субдоминантовой функции у фортепиано, Рахманинов создает на основе свободного претворения некоторых особенностей русской народно-песенной мелодики образ большой обобщающей силы. Возникая из секундовой интонации, она постепенно расширяет свой диапазон и приобретает все большую широту дыхания (пример 24). Вначале сурово и сумрачно звучащая тема приобретает в ходе развития более мягкую лирическую окраску и продолжается у фортепиано, которое выполняло до этого сопровождающую роль, окутывая мелодию гулкими полнозвучными пассажами.
Так подготавливается переход к побочной партии, тему которой излагает фортепиано при почти полном молчании оркестра. Эта светлая мечтательная тема принадлежит к характернейшим образцам одного из описанных выше типов рахманиновской лирической мелодики: за коротким воодушевленным взлетом мелодии на октаву по ступеням тонического секстаккорда следует длительное секвенционное нисхождение с преобладанием поступенных ходов, законченного периода тема далее словно истаивает и растворяется в высоком регистре. В отличие от неторопливо развертывающейся экспозиции с плавным «перетеканием» одного раздела в другой разработка развивается динамично и целеустремленно. При непрерывном ускорении темпа она по числу тактов почти вдвое короче. В ходе развития все яснее выступает на первый план активное ритмическое начало и путем преобразования краткого мотива, соединяющего вступительное аккордовое построение с главной партией (пример 26), формируется энергично ритмованная фигура маршевого типа, в сопровождении которой вступает сильно динамизированная тема главной партии в репризе. Вслед за кратким проведением ее основного шестнадцатитактового построения, представляющем собой главную кульминацию всей первой части, напряжение спадает, на протяжении почти всего дальнейшего развития репризы и коды идет процесс неуклонного постепенного затухания динамической энергии. Контуры побочной партии лишь слегка обрисованы в тихом, затаенном звучании валторны соло и в ритмическом увеличении, придающем ей спокойный, убаюкивающий характер. Только в небольшом кратком построении коды движение вновь оживляется, и вся часть завершается тремя энергичными словно обрубленными аккордами.
Медленную среднюю часть концерта В.А.Цуккерман справедливо назвал «жемчужиной русской лирики» (323). Это пленяющее красотой и поэтичностью музыки Adagio при довольно большой своей протяженности целиком основано на одной теме. Излагаемая солирующим кларнетом на фоне ровно струящихся фигурации у фортепиано9, она производит впечатление почти незаметной легкой зыби на застывшей поверхности, лишь слегка отклоняясь от основного опорного звука соль-диез и вновь возвращаясь к нему. Но за кажущейся внешней неподвижностью ощущается трепетная внутренняя жизнь. Безмятежный созерцательный покой нарушается отклонением в параллельный минор во втором трехтакте и особенно подчеркнуто экспрессивным взлетом мелодии на малую септиму перед заключением (пример 27). В среднем разделе этой части тема подвергается интенсивной разработке с непрерывным нарастанием темпа и силы звучания, приводящим к яркой кульминации на доминанте фа-диез минора, после него довольно развернутое построение типа каденции с «рассыпающимися» пассажами
фортепиано подготавливает вступление репризы, изложенной сокращенно с однократным проведением темы.
В финале концерта контраст мужественно волевого, действенного начала и мягкого лиризма обостряется при явном преобладании первого. Четко и энергично ритмованная тема главной партии сохраняет связь с некоторыми тематическими элементами первой части, но эта связь настолько завуалирована, что с трудом улавливается на слух. В лирически напевной теме побочной партии также есть обороты, сходные с аналогичной по своему месту темой первой части, но черты маршевой ритмики придают ей более подвижный и активный характер (пример 28). В заключительном построении коды эта тема звучит победоносно-ликующе в сочных унисонах струнных, сопровождаемых мощными полнозвучными аккордами фортепиано. Этот прием превращения лирического образа в героический, встречающийся у Танеева в до-минорной симфонии, а затем неоднократно у Скрябина, использован Рахманиновым для светлого утверждающего завершения своего удивительного по вдохновенному пафосу музыки и стройной законченности, соразмерности всех элементов произведения.
Важнейшим этапом в творческом развитии Рахманинова стало создание в 1909 году Третьего фортепианного концерта, которому принадлежит такое же центральное место среди его сочинений конца 1900 — начала 1910-х годов, какое занимает Второй концерт в ряду произведений рубежа столетий. Не уступая этому своему предшественнику по свежести вдохновения, мелодическому богатству и красоте тем, Третий концерт носит на себе печать большей зрелости и сосредоточенности мысли. Асафьев считал, что начиная именно с Третьего концерта происходит окончательное формирование «титанического стиля рахманиновской фортепианности» и черты «наивно романтической фактуры», свойственные ранним сочинениям композитора, полностью преодолеваются им (25, 299). Более широкое дыхание приобретает симфоническое развитие, прочнее становятся связи между отдельными частями формы, огромной мощи звучания достигает монументальная фортепианная фактура наряду с почти моцартовской простотой, легкостью и прозрачностью некоторых эпизодов.
Концерт начинается сразу, после двух вступительных тактов оркестра, с проведения широко распевной темы главной партии солистом в октавном изложении. По своей обобщающей силе и глубине выражения она не уступает первой теме Второго концерта, ко, в отличие от нее, звучит тихо и скромно, со сдержанным затаенным чувством задумчивой печали. Мелодия попевочной структуры развертывается в ограниченном диапазоне с постоянным воз вращением к основному устою. Много раз отмечалась близость ее к строению древнерусских церковных напевов, приводились даже конкретные примеры подобной близости (см.: 353, 369). Впрочем, эта аналогия может относиться только к первому построению темы, во втором построении она хроматизируется и подвергается секвентному развитию, что придает ей более экспрессивно заостренную субъективно-лирическую окраску. Существенную роль играет также четкий активный ритм оркестрового сопровождения, который приобретает далее значение одного из постоянных объединяющих элементов в пределах всего цикла.
Та же ритмическая фигура слышится и в начальных фразах более лирически взволнованной побочной партии, что подчеркивается предшествующим собственно самой теме ее оркестровым вариантом (пример 30 а, б). В своем развитии тема достигает яркой выразительной кульминации3, представляющей динамическую вершину всего экспозиционного раздела.
Вторая, более высокая и продолжительная кульминация, достигаемая путем постепенного развития и вычленения отдельных мотивов темы главной партии, становится центром разработки (Allegro, ff, molto marcato) и завершается стремительно низвергающимся пассажем martellato, после чего наступает полоса длительного спада напряжения со скорбными малосекундовыми интонациями, настойчиво повторяющимися то в партии солиста, то у оркестра. Третья большая волна нарастания приходится на обширную каденцию, связывающую последний раздел разработки с началом репризы. Все признаки последней (появление темы главной партии, хотя и в значительно измененном, варьированном виде, утверждение основной тональности ре минор) ясно обозначаются в эпизоде scherzando. Развитие темы приводит к новой грандиозной кульминации, которая превосходит по силе обе предыдущие.
Все дальнейшее (краткое напоминание побочной партии и полное заключительное проведение темы главной партии в ее первоначальном экспозиционном изложении) служит заключением и «округляет» форму, придавая ей замкнутый, завершенный характер. Троекратное проведение основной темы (в экспозиции, в начале разработки и в заключении) и три кульминационные фазы, расположенные в порядке нарастающей силы и напряженности, являются узловыми моментами формы, сообщающими ей необычайную внутреннюю цельность и целеустремленность развития.
Своеобразна по своему строению и вторая часть концерта Интермеццо, написанная в виде свободных вариаций на простую песенную тему, излагаемую в оркестре. При этом тональность первоначального ее изложения и вариаций, исполняемых солистом, различны (ля мажор и ре-бемоль мажор с рядом последующих модуляций). Благодаря обилию понижающих альтераций во вступительном оркестровом изложении темы, частично повторяющемся в конце Интермеццо, тональность его воспринимается как доминанта минора. Тем самым эти два проведения выполняют функцию модулирующих построений, связывающих среднюю часть концерта с двумя крайними.
Уверенной мужественной силы и энергии исполнен финал концерта с его типично рахманиновским твердым, резко акцентированным поступательным ритмом. Отмеченная выше ритмическая фигура, являющаяся своего рода лейтритмом всего произведения, получает новое преломление в теме главной партии финала, основанной на стремительно взлетающих призывных квартовых интонациях. Тот же неудержимый напор волевой энергии, закованной в жесткие рамки неизменного синкопированного ритма, слышится и в излагаемой полнозвучными аккордами теме побочной партии. Только в заключительной партии появляется более плавная напевная мелодия, рисунок которой совпадает с основными контурами предшествующей ей темы.
Характер музыки неожиданно меняется в разработке (цифра 48, Scherzando), представляющей собой самостоятельный эпизод внутри сонатного allegro: резко изменяются темп, звуковой колорит, тип изложения; ритмический рисунок становится причудливым, неуловимо капризным. Но при всей контрастности сохраняется, хотя и очень тонко завуалированная, связь с основным тематическим материалом, боевые кличи главной партии финала превращаются в какие-то таинственные фантастические зовы: неясно вырисовываются и очертания отдельных мотивов побочной партии первой части (пример 33), а незадолго до окончания, как краткое напоминание, проходит начальная тема концерта в звучании виолончели (цифра 54, a tempo, poco a poco accelerando). Тем самым финал приобретает до известной степени суммирующее, синтетическое значение.
После краткой репризы Третий концерт, как и Второй, победоносно увенчивается сияюще светлой, но еще более ярко и уверенно звучащей в мощных унисонах фортепиано и оркестра кодой, основанной на преображенной теме побочной партии финала. Это торжествующее заключение подготавливается длительным постепенным нарастанием на доминантовом органном пункте, что еще повышает силу и интенсивность производимого им впечатления.
Работой, знаменовавшей начало выхода из затянувшегося на целое десятилетие творческого молчания, было завершение Четвертого концерта. Мы не располагаем данными для суждения о том, как далеко продвинулась работа над концертом, когда он был задуман композитором, но в печати появилось весной 1914 года сообщение, что Рахманинов предполагает к осени написать свой новый концерт, уже готовый в эскизах (см.: 206, 318). Такой большой промежуток времени между началом работы и ее окончанием не мог не отразиться на стилистической цельности произведения. Четвертый концерт носит на себе отпечаток «переходной» поры в развитии его автора. Некоторыми своими сторонами этот концерт близок к двум предшествующим (особенно Третьему), и вместе с тем в нем отчетливо выступают те новые черты, кристаллизация которых происходит уже в этюдах-картинах и Второй сонате. Тема главной партии первой части, излагаемая i листом после нескольких вступительных тактов оркестра, го ена по принципу, характерному для одного из типов рахмани ской мелодики среднего периода: быстрое целенаправленное хождение к вершине, за которым следует длительный постепенный спад, «затухание» мелодической энергии (пример 36). Чарующий своей нежной лирической прелестью тема побочной партии, в противоположность широким плавным линиям и плотному аккордовому изложению главной, отличается хрупкостью, тонкими извивами мелодического рисунка. Она складывается из отдельных коротких фраз, которым обильная хроматизация придает оттенок щемящей грусти, словно воспоминание о чем-то прекрасном, но безвозвратно ушедшем (пример 37).
Первой теме принадлежит главенствующая роль в концерте: она господствует на протяжении всей стремительной, динамичной разработки первого Allegro, эпизодически напоминает о себе и в двух следующих частях. Тема же побочной партии только один раз еще проходит в светлом, прозрачном регистре деревянных духовых незадолго до окончания разработки. Больше она нигде не появляется, репризное же проведение темы главной партии в оркестре с непрерывной линией тихого, постепенного динамического угасания звучит скорее как заключение, чем собственно реприза.
Необычна для рахманиновских концертов вторая часть с ее строго размеренным ровным хоральным движением и лишь слегка варьируемым повторением одной короткой мелодической фразы. Неожиданный драматический взрыв в среднем разделе трехчастной формы только на короткое время нарушает создаваемое этой неизменной повторностью состояние тишины и самоуглубленного покоя. Не получая устойчивого завершения, вторая часть концерта непосредственно переходит в финал, построенный на резких, может даже показаться, чересчур смелых контрастах. Весь финал представляет в структурном отношении большую, широко развернутую трехчастную форму. Крайние его разделы основаны на острой «колючей» теме с оттенком сумрачной скерцозности, которая подвергается свободному варьированию. Ей противопоставлена более светлая середина, наполненная то ли какими-то манящими звонами, то ли перекличкой призывных фанфар. Внезапные грозные аккорды в оркестре, а затем печально и несколько таинственно звучащая цепочка хроматически нисходящих терций у фортепиано на выдержанном гармоническом фоне приводят к возвращению и дальнейшему развитию первой темы. Уже перед самым концом в последний раз проходит в гармонически усложненном виде начальная тема главной партии первой части.
Четвертый концерт Рахманинова уступает двум предыдущим по свежести мелодического изобретения, широте и напряженности симфонического развития. Вместе с тем в нем проявляется ряд черт, характеризующих последний, зарубежный период творчества композитора: стремление к строгой сдержанности выражения порой жесткость, графичность музыкального письма усиление темных, мрачных тонов, принимающих иногда зловещую окраску («разгул злых сил» в финале).
www.ronl.ru
.
Рахманинову принадлежит ряд чисто оркестровых произведений, отличающихся ярким индивидуальным своеобразием образного строя, языка и стиля. Несмотря на небольшое их число, они представляются крупным и оригинальным вкладом в развитие отечественного симфонизма на рубеже XIX и XX веков. Творчество Рахманинова-симфониста протекало в общем широком русле русской симфонической музыки этой поры. Одним из основных характеризующих ее признаков, на что много раз указывалось в литературе (см.: 134), была тенденция к сближению и синтезу принципов лирико-драматического и эпического симфонизма, связанных с наследием Чайковского и композиторов "Могучей кучки", прежде всего Бородина (исключение составляет только симфоническое творчество Скрябина, которому не было свойственно эпическое мышление). В зависимости от характера творческой индивидуальности и масштаба дарования того или иного композитора этот синтез осуществлялся по-разному. Если у Глазунова лирика, драма и эпос остаются все же самостоятельными, четко отграниченными сферами с очевидным перевесом последней, то особенностью рахманиновского симфонизма является их глубокое, органичное взаимопроникновение. Лирическое и эпическое, индивидуальное и общезначимое выступают у него в неразрывном единстве: какие бы образы и картины ни возникали у нас при слушании симфоний и других оркестровых сочинений Рахманинова, за ними всегда ощущается личность самого автора с его раздумьями и переживаниями. Можно говорить в этом смысле об исповедальном начале в его симфоническом творчестве, отра-зившем самые сокровенные мысли композитора о жизни, о родине, о нравственном долге художника перед другими и самим собой. Тяготение к крупным формам симфонической музыки проявляется у Рахманинова уже в ранней юности. Несколько оркестровых произведений, в том числе первая часть неоконченной симфонии и симфоническая поэма "Князь Ростислав" по одноименному стихотворению А. К. Толстого, были написаны им еще до окончания консерватории19. Если первая часть неоконченной симфонии, несмотря на отдельные свежие привлекательные моменты, в целом представляет собой не более чем хорошую ученическую работу, то "Князь Ростислав" отличается большей самостоятельностью. В частности, обращает на себя внимание возросшее мастерство инструментовки: партитура симфонической поэмы, написанная для тройного состава с арфой и целой группой ударных, несет на себе следы вагнеровского влияния, звучание оркестра яркое, блестящее, хотя и несколько однообразное.
Признание Рахманинову как талантливому симфонисту впервые принесла оркестровая фантазия "Утес" (1893), эпиграфом к которой служат начальные строки одноименного стихотворения Лермонтова: "Ночевала тучка золотая на груди утеса-великана". В отзывах печати на первое исполнение фантазии в одном из концертов московского РМО сезона 1893/94 года отмечались поэтичность настроения, богатство и тонкость гармонии, яркость оркестровых красок (см.: 262; 205; 223). В музыке "Утеса" есть удачные колористические находки (например, легкая воздушная фигура флейты соло, передающая образ "золотой тучки"), но композитор вкладывает в нее и более глубокое психологическое содержание. Основная идея сочинения - тоска одиночества, мечта о далеком несбыточном счастье, являющаяся одним из постоянных мотивов рахманиновского творчества20. Эта идея выражена в главной музыкальной теме (теме Утеса) с характерной для Рахманинова узкообъемной мелодией, неизменно возвращающейся к исходному звуку. В своем развитии тема достигает драматического звучания, причем особую выразительность придает ей скрытый в начале интервал уменьшенной кварты, подчеркнутый "гармонией Рахманинова" (пример 38).
2 августа 1892 года Рахманинов сообщал в письме к своему -ругу М. А. Слонову: "Я пишу теперь Каприччио для оркестра не на испанские мотивы, как у Римского-Корсакова, не на итальянские, как у Чайковского, а на цыганские темы" (247, 197). Но полностью Каприччио на цыганские темы было завершено двумя годами позже и впервые исполнено под управлением автора 22 ноября 1895 года. С цыганским фольклором Рахманинов соприкоснулся ухе в своей опере "Алеко", что послужило, возможно, первоначальным толчком к возникновению замысла оркестровой пьесы, в которой темпераментные, зажигательные мелодии цыганских песен и плясок могли получить более широкое развитие. Их открытая, аффектированная эмоциональность была во многом близка композитору, хорошо знавшему цыганское пение благодаря знакомству с известной его исполнительницей А. А. Александровой, с которой он встречался в доме своих близких друзей А. А. и П. В. Ладыженских. "Общемузыкальная идея "Каприччио" Рахманинова типична для таборного фольклора вообще, - замечает автор специального исследования о пении русских цыган. - Это преодоление душевного гнета и изживание власти фатума в пляске. Эмоциональное "обращение" материала превращает музыку скорби в танцевальное "безумие"" (333, 145).
Двумя основными темами Каприччио служат мелодия трагической пляски "Малярка" и плясовой напев, известный под названием "Цыганской венгерки" (см.: 333, 145-146). Обе темы последовательно разрабатываются в мрачном по колориту Lento lugubre, напоминающем медленное размеренное траурное шествие, а затем в оживленном Allegro, составляющем вторую половину пьесы. Переходом от первой темы к резко контрастирующей ей второй служит эпизод, основанный на грациозной мелодии, в которой можно расслышать обороты общеизвестной "Цыганочки", но значительно облагороженные и утонченные. Особенно широкое развитие получает плясовая тема, звучащая все с большей стремительностью вплоть до головокружительного Presto. Незадолго до коды все три темы даются в контрапунктическом соединении, подчиняясь ритму удалой бесшабашной пляски.
Интересной деталью пьесы является введение автоцитаты: в начале второй половины в музыкальную ткань вплетается узорчатая фраза ориентального характера из "Алеко", звучащая в начале оркестрового вступления, а затем в заключительных тактах оперы. Композитор словно бы показывает самого себя среди таборного разгула.
Итогом творческих исканий раннего Рахманинова в области симфонической музыки стала Первая симфония (1895) - произведение, в которое композитор вложил много душевных сил и упорного напряженного труда, глубокое и значительное по замыслу, но несколько неровное и не вполне уравновешенное. Наряду со смелыми дерзаниями, предвосхищающими будущего Рахманинова поры его наивысшего творческого расцвета, симфония носит на себе печать известной незрелости, и новаторские намерения автора не всегда находят в ней достаточно убедительное воплощение. Этим объясняется сложная судьба произведения, оставшегося в свое время непонятым, отвергнутым авторитетными музыкальными кругами и только спустя полвека, уже после смерти композитора, получившего справедливую оценку.
Обилие резких контрастов, крутых неожиданных поворотов в ходе музыкального развития наряду с последовательно проводимой системой лейтмотивов наводит на мысль о программном характере этого сочинения. По свидетельству С. А. Сатиной, Рахманинов хотел поставить эпиграфом к симфонии библейские слова "Мне отмщение и Аз воздам" (см.: 279, 29). Смысл этих слов в идее возмездия, которую композитор истолковывает в плане не только личной нравственной, но и исторической ответственности перед родиной21. Отсюда сочетание в музыке симфонии суровой эпичности со страстным напряженным лиризмом и бурными драматическими взрывами.
В основе всего тематического материала две темы, излагаемые в экспозиции первого Allegro. Строгая "истовая" тема главной партии с преобладанием ровного поступенного мелодического движения интонационно родственна мелодиям знаменного распева, на что уже неоднократно обращалось внимание (пример 39). В своем развитии она подвергается различным ритмическим изменениям :охраняя при этом основной характер. Ей контрастирует светлая упоенно лирическая, но с оттенком грустной задумчивости тема побочной партии (пример 40). В ее строении (краткое восхождение we, а затем длительное "изживание" чувства в постепенном извилистом нисходящем движении) мы находим уже ярко выраженные индивидуальные черты рахманиновской лирической мелодики.
Разработка, начинающаяся подобием небольшого фугато на материале первой темы, контрастирует неторопливо развертывающейся экспозиции своей стремительной энергией и динамическим напором. Неуклонное нарастание приводит к длительной кульминационной зоне (начиная с цифры 8), где измененная тема главной партии грозно звучит у медных fff в сопровождении остальных групп оркестра, а остинатная фигура флейт и гобоев напоминает перезвон колоколов. Это кульминационное построение непосредственно подготавливает вступление значительно динамизированной репризы.
Основной тематический материал первой части становится источником тематизма и для последующих частей симфонии, подвергаясь при этом разнообразной выразительной и жанрово-харак-теристической трансформации. Таковы стремительное скерцо с пронизывающей музыкальную ткань беспокойной призывной фигурой валторн, поэтичное лирически задумчивое Larghetto, мечтательный колорит которого нарушается неожиданно вторгающимися грозными, зловещими аккордами медной группы, и, наконец, широко задуманный синтезирующий финал. Однако именно финал оказался наименее убедительным, громоздким и в то же время пестрым, клочковатым по форме. Композитору не удалось достигнуть в нем подлинного органического синтеза; превращение строгой, суровой темы главной партии из первой части в шумный торжественный марш представляется искусственным, недостаточно внутренне оправданным, что сказывается на общем впечатлении от произведения.
Но эти естественные для молодого композитора недостатки не перечеркивают крупных достоинств рахманиновской симфонии и не могут оправдать уничтожающего тона большинства отзывов, появившихся на страницах петербургской печати после первого (и оставшегося тогда единственным) исполнения симфонии под управлением А. К. Глазунова в одном из Русских симфонических концертов 15 марта 1897 года. Симфонию называли "декадентской", "безнадежной в музыкальном смысле", ее гармонию "извращенной", а автору даже отказывали в сколько-нибудь значительном композиторском даровании (см.: 224; 267; 221)23. Естественно, что все это должно было глубоко травмировать Рахманинова, связывавшего большие надежды со своим сочинением.
Плохое исполнение было не единственной причиной столь резко выраженного неприятия рахманиновской симфонии в Петербурге. По-видимому, весь ее образный и стилистический строй оказался чужд господствовавшим в столичных музыкальных кругах вкусам и эстетическим представлениям. Поэтому не лишено осно. ваний предположение С. А. Сатиной, что "в другом месте, например в Москве, где Рахманинов был уже некоторой величиной и где он неизменно встречал восторженный прием, симфония была бы принята иначе" (58, 29). Сам Рахманинов, судя по некоторым его высказываниям, прослушав свою симфонию в оркестре, остался не вполне доволен ею и убедился в том, что достигнутый результат не отвечает его ожиданиям. Позже он хотел вернуться к симфонии и переработать ее, но это намерение осталось неосуществленным.
Только через десять лет после тяжелого нервного потрясения связанного с неуспехом Первой симфонии, Рахманинов вновь обратился к этому жанру, создав свою Вторую симфонию24. На этот раз как московская, так и петербургская печать были единодушны в признании высоких художественных достоинств нового произведения. Один из столичных критиков сравнивал появление рахма-ниновской симфонии по значению с первым исполнением "Патетической" Чайковского, называя Рахманинова достойным преемником этого великого мастера (см.: 174). "Преемник, а не подражатель, ибо в Рахманинове живет собственная индивидуальность", - читаем в другом отзыве (336, 207).
И в самом деле, сохраняя преемственную связь с симфонизмом Чайковского, Вторая симфония Рахманинова глубоко своеобразна по своему образному строю, языку и общей концепции. Основным ее качеством, определяющим как характер тематического материала, так и способы обращения с ним, является широта и свобода мелодического развертывания. Большинство тем симфонии отличается выразительной лирической напевностью, мягкостью очертаний. Так же плавно, неторопливо, без резких контрастов и драматических взрывов совершается симфоническое развитие: длительные линии нарастания сменяются такими же постепенными спадами, переходы от одного тематического раздела к другому смягчены и затушеваны. Фактура изобилует различного рода полифоническими приемами25, но высокая степень мелодической самостоятельности отдельных голосов позволяет говорить скорее о полиме-лодизме, чем о полифонии в собственном смысле. Стремление к певучести определило и преобладание в оркестровке струнной группы, что способно иногда вызывать ощущение некоторого однообразия, но в то же время и яркой лирической выразительности, интенсивности мелодического дыхания.
Не впадая в упрощение, можно определить содержание симфонии как глубокую, сосредоточенную думу о Родине. Музыка ее часто вызывала ассоциации с образами среднерусского равнинного пейзажа (см.: 294; 293, 83, 91). Это непосредственное впечатление подкрепляется музыкальными аналогиями с некоторыми из собственных рахманиновских произведений (например, с кантатой "Весна"). Отмечалось также обилие типично русских народных попевок в тематизме симфонии.
Вторая симфония Рахманинова, как и первая, монотематична. Весь ее основной тематический материал вырастает из короткой, суровой по выражению фразы струнных басов в первых тактах вступительного Largo (пример 42). На ней построено необычное по своей длительности медлительно развертывающееся вступление к первой части. Тот же оборот лежит в основе более подвижной, распевной темы главной партии, так же, однако, не свободной от налета скорбной меланхолической задумчивости. Ей контрастирует и одновременно интонационно связана с ней необыкновенно изящная по изложению светлая поэтичная тема побочной партии, состоящая из двух элементов: краткого мотива гобоя и кларнетов типа весенних "кличей", "зазываний" и ответной фразы струнных (пример 43). Широкие волны развития в разработке приводят к яркой динамической кульминации, в которой сплетаются элементы обеих тем и призывный мотив побочной партии приобретает драматическую окраску в мощном звучании медных ff (цифра 16). Но затем сила звучания спадает, и главная партия репризы вступает так же плавно и спокойно, как в экспозиции.
Вторая часть скерцозного типа отмечалась рядом критиков как лучшая в симфонии. Ее основная тема, вырастающая из призывных мотивов первого Allegro, дана в двух вариантах: более близком к народным прообразам у валторн и интонационно обостренном у скрипок (пример 44). В середине первого раздела сложной трех-частной формы проходит широкая песенная тема народного склада, а средний раздел всего скерцо представляет собой развернутую фугу на материале второго элемента темы. "Колючее" звучание смычковых spiccato создает впечатление снежного вихря с кружащимися в воздухе острыми снежинками, а в целом скерцо может быть воспринято как картина зимнего пути с доносящимися из туманной дали манящими "зовами" и широкой песней ямщика.
Своим светлым лиризмом пленяет "весеннее" по колориту Adagio, родственное таким лирическим романсам Рахманинова, как "Здесь хорошо", "У моего окна". Его тема, неторопливо развертывающаяся в пределах малой терции с секундовым опеванием крайних звуков (пример 45), вырастает из того же первоначального зерна, которое служит источником главной партии первой части. Тематические связи с материалом предшествующих частей сохраняются и в финале, выдержанном в традиционном для русских симфонических финалов характере торжественного праздничного шествия. Типичная для всей симфонии медлительность развертывания приводит порой к некоторым длиннотам, но излишество материала искупается красотой основных мыслей и их вдохновенным, полным лирического воодушевления развитием.
Произведением меньшего масштаба, но интересным и во многом новым для Рахманинова явилась симфоническая картина "Остров мертвых" по одноименному живописному полотну А. Бёклина или, точнее, созданная под его впечатлением. Знакомство с работой модного в то время швейцарского художника послужило только первым толчком к возникновению творческого замысла композитора. В отзывах печати на первое исполнение "Острова мертвых" отмечалось, что в музыке этого рахманиновского сочинения нет того застывшего покоя небытия, которое царит у Бёклина, в ней слышатся скорее муки, стоны и отчаяние Дантова ада в соединении со страстной жаждой жизни (см.: 265; 263). Жизнь и смерть воспринимаются композитором как некая извечная антитеза, борьба непримиримых в своей противоположности, хотя и неразрывно сопряженных, начал. Эта мысль выражена музыкально в контрасте двух элементов: неизменного остинатного ритмического движения на фоне медленно сменяющихся выдержанных гармоний и трепетно взволнованной лирической темы, получающей широкое развитие в среднем разделе. Внезапный грозный срыв, после которого появляются в приглушенном матовом звучании кларнета и засурдиненных вторых скрипок начальные интонации темы Dies irae, сопровождаемые мрачно звенящими аккордами арфы и смычковых, служит переходом к заключительному разделу: снова слышится то же неумолимо ровное движение, что и в начале, устанавливается непроглядно серый колорит густого, тяжелого сумрака. Смерть торжествует, но в памяти продолжает звучать страстная мольба о жизни - так можно резюмировать впечатление от этой пьесы, в которой Рахманиновым была впервые с такой прямотой поставлена волновавшая его проблема жизни и смерти.
На это сходство обращает внимание Б. А. Сосновцев в аналитическом очерку о симфонии (см.: 217, 103-104). Написана в начале 1909 года, первое исполнение под управлением автора состоялось 18 апреля того же года.
В последние годы жизни Рахманинов создает два монументальных оркестровых сочинения, достойно завершающих его путьрусского симфониста, - Третью симфонию и Симфонические танцы.
superbotanik.net
.
Рахманинову принадлежит ряд чисто оркестровых произведений, отличающихся ярким индивидуальным своеобразием образного строя, языка и стиля. Несмотря на небольшое их число, они представляются крупным и оригинальным вкладом в развитие отечественного симфонизма на рубеже XIX и XX веков. Творчество Рахманинова-симфониста протекало в общем широком русле русской симфонической музыки этой поры. Одним из основных характеризующих ее признаков, на что много раз указывалось в литературе (см.: 134), была тенденция к сближению и синтезу принципов лирико-драматического и эпического симфонизма, связанных с наследием Чайковского и композиторов «Могучей кучки», прежде всего Бородина (исключение составляет только симфоническое творчество Скрябина, которому не было свойственно эпическое мышление). В зависимости от характера творческой индивидуальности и масштаба дарования того или иного композитора этот синтез осуществлялся по-разному. Если у Глазунова лирика, драма и эпос остаются все же самостоятельными, четко отграниченными сферами с очевидным перевесом последней, то особенностью рахманиновского симфонизма является их глубокое, органичное взаимопроникновение. Лирическое и эпическое, индивидуальное и общезначимое выступают у него в неразрывном единстве: какие бы образы и картины ни возникали у нас при слушании симфоний и других оркестровых сочинений Рахманинова, за ними всегда ощущается личность самого автора с его раздумьями и переживаниями. Можно говорить в этом смысле об исповедальном начале в его симфоническом творчестве, отра-зившем самые сокровенные мысли композитора о жизни, о родине, о нравственном долге художника перед другими и самим собой. Тяготение к крупным формам симфонической музыки проявляется у Рахманинова уже в ранней юности. Несколько оркестровых произведений, в том числе первая часть неоконченной симфонии и симфоническая поэма «Князь Ростислав» по одноименному стихотворению А. К. Толстого, были написаны им еще до окончания консерватории19. Если первая часть неоконченной симфонии, несмотря на отдельные свежие привлекательные моменты, в целом представляет собой не более чем хорошую ученическую работу, то «Князь Ростислав» отличается большей самостоятельностью. В частности, обращает на себя внимание возросшее мастерство инструментовки: партитура симфонической поэмы, написанная для тройного состава с арфой и целой группой ударных, несет на себе следы вагнеровского влияния, звучание оркестра яркое, блестящее, хотя и несколько однообразное.
Признание Рахманинову как талантливому симфонисту впервые принесла оркестровая фантазия «Утес» (1893), эпиграфом к которой служат начальные строки одноименного стихотворения Лермонтова: «Ночевала тучка золотая на груди утеса-великана». В отзывах печати на первое исполнение фантазии в одном из концертов московского РМО сезона 1893/94 года отмечались поэтичность настроения, богатство и тонкость гармонии, яркость оркестровых красок (см.: 262; 205; 223). В музыке «Утеса» есть удачные колористические находки (например, легкая воздушная фигура флейты соло, передающая образ «золотой тучки»), но композитор вкладывает в нее и более глубокое психологическое содержание. Основная идея сочинения — тоска одиночества, мечта о далеком несбыточном счастье, являющаяся одним из постоянных мотивов рахманиновского творчества20. Эта идея выражена в главной музыкальной теме (теме Утеса) с характерной для Рахманинова узкообъемной мелодией, неизменно возвращающейся к исходному звуку. В своем развитии тема достигает драматического звучания, причем особую выразительность придает ей скрытый в начале интервал уменьшенной кварты, подчеркнутый «гармонией Рахманинова» (пример 38).
2 августа 1892 года Рахманинов сообщал в письме к своему -ругу М. А. Слонову: «Я пишу теперь Каприччио для оркестра не на испанские мотивы, как у Римского-Корсакова, не на итальянские, как у Чайковского, а на цыганские темы» (247, 197). Но полностью Каприччио на цыганские темы было завершено двумя годами позже и впервые исполнено под управлением автора 22 ноября 1895 года. С цыганским фольклором Рахманинов соприкоснулся ухе в своей опере «Алеко», что послужило, возможно, первоначальным толчком к возникновению замысла оркестровой пьесы, в которой темпераментные, зажигательные мелодии цыганских песен и плясок могли получить более широкое развитие. Их открытая, аффектированная эмоциональность была во многом близка композитору, хорошо знавшему цыганское пение благодаря знакомству с известной его исполнительницей А. А. Александровой, с которой он встречался в доме своих близких друзей А. А. и П. В. Ладыженских. «Общемузыкальная идея „Каприччио“ Рахманинова типична для таборного фольклора вообще, — замечает автор специального исследования о пении русских цыган. — Это преодоление душевного гнета и изживание власти фатума в пляске. Эмоциональное „обращение“ материала превращает музыку скорби в танцевальное „безумие“» (333, 145).
Двумя основными темами Каприччио служат мелодия трагической пляски «Малярка» и плясовой напев, известный под названием «Цыганской венгерки» (см.: 333, 145-146). Обе темы последовательно разрабатываются в мрачном по колориту Lento lugubre, напоминающем медленное размеренное траурное шествие, а затем в оживленном Allegro, составляющем вторую половину пьесы. Переходом от первой темы к резко контрастирующей ей второй служит эпизод, основанный на грациозной мелодии, в которой можно расслышать обороты общеизвестной «Цыганочки», но значительно облагороженные и утонченные. Особенно широкое развитие получает плясовая тема, звучащая все с большей стремительностью вплоть до головокружительного Presto. Незадолго до коды все три темы даются в контрапунктическом соединении, подчиняясь ритму удалой бесшабашной пляски.
Интересной деталью пьесы является введение автоцитаты: в начале второй половины в музыкальную ткань вплетается узорчатая фраза ориентального характера из «Алеко», звучащая в начале оркестрового вступления, а затем в заключительных тактах оперы. Композитор словно бы показывает самого себя среди таборного разгула.
Итогом творческих исканий раннего Рахманинова в области симфонической музыки стала Первая симфония (1895) — произведение, в которое композитор вложил много душевных сил и упорного напряженного труда, глубокое и значительное по замыслу, но несколько неровное и не вполне уравновешенное. Наряду со смелыми дерзаниями, предвосхищающими будущего Рахманинова поры его наивысшего творческого расцвета, симфония носит на себе печать известной незрелости, и новаторские намерения автора не всегда находят в ней достаточно убедительное воплощение. Этим объясняется сложная судьба произведения, оставшегося в свое время непонятым, отвергнутым авторитетными музыкальными кругами и только спустя полвека, уже после смерти композитора, получившего справедливую оценку.
Обилие резких контрастов, крутых неожиданных поворотов в ходе музыкального развития наряду с последовательно проводимой системой лейтмотивов наводит на мысль о программном характере этого сочинения. По свидетельству С. А. Сатиной, Рахманинов хотел поставить эпиграфом к симфонии библейские слова «Мне отмщение и Аз воздам» (см.: 279, 29). Смысл этих слов в идее возмездия, которую композитор истолковывает в плане не только личной нравственной, но и исторической ответственности перед родиной21. Отсюда сочетание в музыке симфонии суровой эпичности со страстным напряженным лиризмом и бурными драматическими взрывами.
В основе всего тематического материала две темы, излагаемые в экспозиции первого Allegro. Строгая «истовая» тема главной партии с преобладанием ровного поступенного мелодического движения интонационно родственна мелодиям знаменного распева, на что уже неоднократно обращалось внимание (пример 39). В своем развитии она подвергается различным ритмическим изменениям: охраняя при этом основной характер. Ей контрастирует светлая упоенно лирическая, но с оттенком грустной задумчивости тема побочной партии (пример 40). В ее строении (краткое восхождение we, а затем длительное «изживание» чувства в постепенном извилистом нисходящем движении) мы находим уже ярко выраженные индивидуальные черты рахманиновской лирической мелодики.
Разработка, начинающаяся подобием небольшого фугато на материале первой темы, контрастирует неторопливо развертывающейся экспозиции своей стремительной энергией и динамическим напором. Неуклонное нарастание приводит к длительной кульминационной зоне (начиная с цифры 8), где измененная тема главной партии грозно звучит у медных fff в сопровождении остальных групп оркестра, а остинатная фигура флейт и гобоев напоминает перезвон колоколов. Это кульминационное построение непосредственно подготавливает вступление значительно динамизированной репризы.
Основной тематический материал первой части становится источником тематизма и для последующих частей симфонии, подвергаясь при этом разнообразной выразительной и жанрово-харак-теристической трансформации. Таковы стремительное скерцо с пронизывающей музыкальную ткань беспокойной призывной фигурой валторн, поэтичное лирически задумчивое Larghetto, мечтательный колорит которого нарушается неожиданно вторгающимися грозными, зловещими аккордами медной группы, и, наконец, широко задуманный синтезирующий финал. Однако именно финал оказался наименее убедительным, громоздким и в то же время пестрым, клочковатым по форме. Композитору не удалось достигнуть в нем подлинного органического синтеза; превращение строгой, суровой темы главной партии из первой части в шумный торжественный марш представляется искусственным, недостаточно внутренне оправданным, что сказывается на общем впечатлении от произведения.
Но эти естественные для молодого композитора недостатки не перечеркивают крупных достоинств рахманиновской симфонии и не могут оправдать уничтожающего тона большинства отзывов, появившихся на страницах петербургской печати после первого (и оставшегося тогда единственным) исполнения симфонии под управлением А. К. Глазунова в одном из Русских симфонических концертов 15 марта 1897 года. Симфонию называли «декадентской», «безнадежной в музыкальном смысле», ее гармонию «извращенной», а автору даже отказывали в сколько-нибудь значительном композиторском даровании (см.: 224; 267; 221)23. Естественно, что все это должно было глубоко травмировать Рахманинова, связывавшего большие надежды со своим сочинением.
Плохое исполнение было не единственной причиной столь резко выраженного неприятия рахманиновской симфонии в Петербурге. По-видимому, весь ее образный и стилистический строй оказался чужд господствовавшим в столичных музыкальных кругах вкусам и эстетическим представлениям. Поэтому не лишено осно. ваний предположение С. А. Сатиной, что «в другом месте, например в Москве, где Рахманинов был уже некоторой величиной и где он неизменно встречал восторженный прием, симфония была бы принята иначе» (58, 29). Сам Рахманинов, судя по некоторым его высказываниям, прослушав свою симфонию в оркестре, остался не вполне доволен ею и убедился в том, что достигнутый результат не отвечает его ожиданиям. Позже он хотел вернуться к симфонии и переработать ее, но это намерение осталось неосуществленным.
Только через десять лет после тяжелого нервного потрясения связанного с неуспехом Первой симфонии, Рахманинов вновь обратился к этому жанру, создав свою Вторую симфонию24. На этот раз как московская, так и петербургская печать были единодушны в признании высоких художественных достоинств нового произведения. Один из столичных критиков сравнивал появление рахма-ниновской симфонии по значению с первым исполнением «Патетической» Чайковского, называя Рахманинова достойным преемником этого великого мастера (см.: 174). «Преемник, а не подражатель, ибо в Рахманинове живет собственная индивидуальность», — читаем в другом отзыве (336, 207).
И в самом деле, сохраняя преемственную связь с симфонизмом Чайковского, Вторая симфония Рахманинова глубоко своеобразна по своему образному строю, языку и общей концепции. Основным ее качеством, определяющим как характер тематического материала, так и способы обращения с ним, является широта и свобода мелодического развертывания. Большинство тем симфонии отличается выразительной лирической напевностью, мягкостью очертаний. Так же плавно, неторопливо, без резких контрастов и драматических взрывов совершается симфоническое развитие: длительные линии нарастания сменяются такими же постепенными спадами, переходы от одного тематического раздела к другому смягчены и затушеваны. Фактура изобилует различного рода полифоническими приемами25, но высокая степень мелодической самостоятельности отдельных голосов позволяет говорить скорее о полиме-лодизме, чем о полифонии в собственном смысле. Стремление к певучести определило и преобладание в оркестровке струнной группы, что способно иногда вызывать ощущение некоторого однообразия, но в то же время и яркой лирической выразительности, интенсивности мелодического дыхания.
Не впадая в упрощение, можно определить содержание симфонии как глубокую, сосредоточенную думу о Родине. Музыка ее часто вызывала ассоциации с образами среднерусского равнинного пейзажа (см.: 294; 293, 83, 91). Это непосредственное впечатление подкрепляется музыкальными аналогиями с некоторыми из собственных рахманиновских произведений (например, с кантатой «Весна»). Отмечалось также обилие типично русских народных попевок в тематизме симфонии.
Вторая симфония Рахманинова, как и первая, монотематична. Весь ее основной тематический материал вырастает из короткой, суровой по выражению фразы струнных басов в первых тактах вступительного Largo (пример 42). На ней построено необычное по своей длительности медлительно развертывающееся вступление к первой части. Тот же оборот лежит в основе более подвижной, распевной темы главной партии, так же, однако, не свободной от налета скорбной меланхолической задумчивости. Ей контрастирует и одновременно интонационно связана с ней необыкновенно изящная по изложению светлая поэтичная тема побочной партии, состоящая из двух элементов: краткого мотива гобоя и кларнетов типа весенних «кличей», «зазываний» и ответной фразы струнных (пример 43). Широкие волны развития в разработке приводят к яркой динамической кульминации, в которой сплетаются элементы обеих тем и призывный мотив побочной партии приобретает драматическую окраску в мощном звучании медных ff (цифра 16). Но затем сила звучания спадает, и главная партия репризы вступает так же плавно и спокойно, как в экспозиции.
Вторая часть скерцозного типа отмечалась рядом критиков как лучшая в симфонии. Ее основная тема, вырастающая из призывных мотивов первого Allegro, дана в двух вариантах: более близком к народным прообразам у валторн и интонационно обостренном у скрипок (пример 44). В середине первого раздела сложной трех-частной формы проходит широкая песенная тема народного склада, а средний раздел всего скерцо представляет собой развернутую фугу на материале второго элемента темы. «Колючее» звучание смычковых spiccato создает впечатление снежного вихря с кружащимися в воздухе острыми снежинками, а в целом скерцо может быть воспринято как картина зимнего пути с доносящимися из туманной дали манящими «зовами» и широкой песней ямщика.
Своим светлым лиризмом пленяет «весеннее» по колориту Adagio, родственное таким лирическим романсам Рахманинова, как «Здесь хорошо», «У моего окна». Его тема, неторопливо развертывающаяся в пределах малой терции с секундовым опеванием крайних звуков (пример 45), вырастает из того же первоначального зерна, которое служит источником главной партии первой части. Тематические связи с материалом предшествующих частей сохраняются и в финале, выдержанном в традиционном для русских симфонических финалов характере торжественного праздничного шествия. Типичная для всей симфонии медлительность развертывания приводит порой к некоторым длиннотам, но излишество материала искупается красотой основных мыслей и их вдохновенным, полным лирического воодушевления развитием.
Произведением меньшего масштаба, но интересным и во многом новым для Рахманинова явилась симфоническая картина «Остров мертвых» по одноименному живописному полотну А. Бёклина или, точнее, созданная под его впечатлением. Знакомство с работой модного в то время швейцарского художника послужило только первым толчком к возникновению творческого замысла композитора. В отзывах печати на первое исполнение «Острова мертвых» отмечалось, что в музыке этого рахманиновского сочинения нет того застывшего покоя небытия, которое царит у Бёклина, в ней слышатся скорее муки, стоны и отчаяние Дантова ада в соединении со страстной жаждой жизни (см.: 265; 263). Жизнь и смерть воспринимаются композитором как некая извечная антитеза, борьба непримиримых в своей противоположности, хотя и неразрывно сопряженных, начал. Эта мысль выражена музыкально в контрасте двух элементов: неизменного остинатного ритмического движения на фоне медленно сменяющихся выдержанных гармоний и трепетно взволнованной лирической темы, получающей широкое развитие в среднем разделе. Внезапный грозный срыв, после которого появляются в приглушенном матовом звучании кларнета и засурдиненных вторых скрипок начальные интонации темы Dies irae, сопровождаемые мрачно звенящими аккордами арфы и смычковых, служит переходом к заключительному разделу: снова слышится то же неумолимо ровное движение, что и в начале, устанавливается непроглядно серый колорит густого, тяжелого сумрака. Смерть торжествует, но в памяти продолжает звучать страстная мольба о жизни — так можно резюмировать впечатление от этой пьесы, в которой Рахманиновым была впервые с такой прямотой поставлена волновавшая его проблема жизни и смерти.
На это сходство обращает внимание Б. А. Сосновцев в аналитическом очерку о симфонии (см.: 217, 103-104). Написана в начале 1909 года, первое исполнение под управлением автора состоялось 18 апреля того же года.
В последние годы жизни Рахманинов создает два монументальных оркестровых сочинения, достойно завершающих его путьрусского симфониста, — Третью симфонию и Симфонические танцы.
www.ronl.ru
