Розов М.А. X. ТРАДИЦИИ И НОВАЦИИ В РАЗВИТИИ НАУКИ. Реферат традиции и новации в науке

X. Традиции и новации в развитии науки

Наука обычно представляется нам как сфера почти непрерывного творчества, как сфера, где стремление к новому является основным мотивом деятельности. В науке нет смысла повторять то, что уже сделано нашими предшественниками, получать заново те знания, кото­рые уже вошли в учебные курсы, переписывать чужие книги или статьи.

В этом плане любой подлинный ученый стоит перед лицом неизведанного и вынужден делать то, что до него не делал никто другой.

Казалось бы, что в этой ситуации не может быть и речи не только о традициях, но и о каких-либо закономерностях научного познания вообще, ибо любая закономерность связана с повторяемостью явлений.

А между тем именно традиции образуют скелет науки, именно они определяют характер дея­тельности ученого.

Вот что писал поэтому поводу в начале прошлого века иднн из крупнейших математиков, Эварнст Галуа: «Часто кажется, что одни и те же идеи родятся у нескольких, подобно откровению. Если поискать причину этого, то легко найти ее в трудах тех, которые им предшествовали, где представлены эти идеи без ведома их авторов.

Чаще всего, продолжал Галуа, это порождает прискорбную кон­куренцию и унизительное соперничество. «Однако нетрудно ус­мотреть в этом факте доказательство того, что ученые не более, чем другие, созданы для изолированности, что они также принад­лежат к своей эпохе...»

А вот мнение одного т сиздателей современной физики. Вернера Гейзенберга; «Мы убеждены, что наши современные проблймы, наши методы, наши научные понятия по меньшей мере отчасти вытекают нз научной традиции, сопровождающей или направля­ющей науку ее многовековой истории».

А что значит «отчасти»?

Чуть ниже, когда речь заходит о роли традиций при выборе проблем, Гейзеиберг высказывал гораздо более категорично: «Бросая ретроспективный взгляд на историю, мы видим, что наша свобода в выборе проблем, похоже, очень невелика. Мы привязаны к движению нашей истории, наша жизнь есть частица этого движения, а наша свобода выбода ограничена, по-видимому, волей решать, хотим мы или не хотим участиовать в развитии, которое совершается в нашей современности независимо от того, вносим ли мы в него какой-то свой вклад или нет».

Но если дело обстоит таким образом, если ученый настолько ограничен в своем выборе, то как же быть с творчеством, которое чаще всего ассоциируется в нашем сознании с максимальной свободой? Как в рамках традиций объяснить появление нового? После работы Т.Куна «Структура научных революций» эта проблема стала одной из основных в философии науки.

1. Традиционность науки и виды научных традиций

Начнем с традиций, их видов и их места в науке. Основателем учения о научных традициях, безусловно, является Т.Кун. Конечно, на традиционность в работе ученого и раньше обращали внимание, о чем, в частности, свидетельствует хотя бы приведенное выше высказывание Э.Галуа, но Кун впервые сделал традиции центральным объектом рас­смотрения при анализе науки, придав им значение основного конститу­ирующего фактора в научном развитии.

НОРМАЛЬНАЯ НАУКА КАК НАУКА ТРАДИЦИОННАЯ

Нормальная наука, согласно Куну, – это «ис­следование, прочно опирающееся на одно или несколько прошлых достижений – достижений, которые в течение некоторого вре­мени признаются определенным научным сообществом как основа для развития его даль­нейшей практической деятельности».

Уже из самого определения следует, что речь идет о традиции.

Прошлые достижения, лежящие в основе такой традиции, Кун называет пирадигмой.

Чаще всего речь идет о некоторой достаточно общепринятой теоретической концепции типа

системы Коперника,

механики Ньютона,

кислородной теории Лавуазье

и т.п.

Конкретизируя свое представление о парадигме, Кун ввел понятие о дисциплинарной матрице, в состав кокторой он включает следующие четыре элемента:

— символические обобщетя типа второго закона Ньюша, зако­на Ома, закона Джоуля – Ленца и т.д.;

— концептуальные модели, примерами которых могу служить общие утверждения такою типа: «Теплота представляет собой кинетическую энергию частей, составляющих тело «или: «Все воспринимаемые нами явления существуют благоларя взаимо­действию в пустоте качественно однородных атомов”;

— ценностные установки, принятые в данном научном сообще­стве и проявляющие себя при выборе направлений исследования, при оценке полученных результатов и состояшя науки в целом;

— образцы решений конкретных задач и проблем, с которыми неизбежно сталкиваетсяпся уже студент в процессе обучения.

В чем же сосюит деятельность ученого

в рамках нормальной науки?

Кун писал «При ближайшем рассмотрении этой деятельности в историческом контексте или в сонеменной лаборатории создается впечаглеиние, будто бы природу пытаются витиснуть в парадигму, как в зранее сколоченную довольно тесную коробку Цель нормальной науки ни в коей мере не требует предсказания новых видов явлений: явления, которые не вмешиваются в эту коробку, часто сущности упускаются из виду. Ученые в русле нормальной науки не ставят себе цели саздания новых теорий, обычно к тому же они нетерпимы и к созданию таких теорий друими”.

Итак, в рамках нормальной науки учений настолько жестко запрограммирован, что не только не стремится открыть или создать что-либо приципиально новое, но даже не склонен это новое признавать или замечать.

Что же он делает в таюм случае?

Концепция Купа выглядела бы пустой фантазией, если бы ему не удалось убедительно показать, что нормальная наука способна успешно развиваться. Кун, однако показал, что традиция является не тормозом, а, напротив, необходимым условием быстрого накопления знаний.

И действительно, сила традиции как раз в том и состоит, что мы постоянно производим одни и теже действия, один и тот же способ поведения все снова и снова при разных, вообще говоря, обстоятельствах.

Все сказанное относится, несомненно, не только к статьям или рефератам, но в такой же степени к лекционным курсам, учебникам, монографиям. Здесь мы тоже встречаем постоянное воспроизведение одних и тех же схем и принципов организации материала иногда на протяжении многих лет.

На интересный пример такого рода указывает американский специ­алист по термодинамике М.Трайбус: «С того времени, когда Ру­дольф Клаузнус написал свою книгу «Механическая теория теплоты»... почти все учебники по термодинамике для инженеров пишутся по одному образцу. Конечно, за прошедший век интересы изменились и состоят не в изучении паровых машин, однако и сейчас, читая книгу Клаузиуса, нельзя сказать, что она устарела».

Традиции, таким образом, управляют не только ходом научного исследования.

Не в меньшей степени они определяют форму фиксации полученных результатов, принципы организации и систематизации знания.

И образцы – это не только образцы постановки эксперимента или решения задач, но и образцы продуктов научной деятельности.

Учитывая это, мы легко обнаружим своеобразную связь традиций разною типа, которые иногда напоминают две стороны одной и той же медали.

Так, например, теория, выступающая в роли куновской парадиг­мы, может одновременно фигурировать и как образец для постро­ения других теорий. «Я хотел бы подчеркнуть одно обстоятельство, – пишет Р.Фейнман. – Теории, посвященные остальной физике, очень похожи на квантовую электродинамику... Почему все физические теории имеют столь сходную структуру?» Одну из возможных причин Фейнман видит в ограниченности воображения физиков: «Встретившись с новым явлением, мы пытаемся вогнать его в уже имеющиеся рамки».

Но это и значит в данном случае строить новые теории по образцу уже имеющихся, используя последние как своеобразные проекты.

Можно сказать, что и любое знание функционирует подобным двояким образом: с одной стороны, фиксируя некоторый способ чисто практичес­ких или познавательных действий, производственные операции или методы расчета, оно выступает как вербализованная тради­ция; с другой – уже имплицитно как неявное знание задает образец продукта, к получению которого надо стремиться. В простейшем случае речь идет о постановке вопросов. Так, например, знание формы и размеров окружающих нас предметов еще в глубокой древности породило вопрос о форме и размерах Земли. Знание расстояний между земными ориентирами позволило по­ставить вопрос о расстоянии до Луны и звезд.

Ну как не вспомнить здесь высказывание В.Гейзенберга о тради­ционности тех проблем, которые мы ставим и решаем!

В одной из работ известного французского лингвиста Гюстава Гийома сформулирован тезис, который может претендовать на роль фундаментального принципа теории познания: «Наука основана на интуитивном понимании того, что видимый мир говорит о скрытых вещах, которые он отражает, но на которые не похож».

И действительно, мы ведь почти никогда не удовлетворены уров­нем наших знаний, мы постоянно предполагаем, что за тем, что освоено, скрывается еще что-то.

Что же именно?

Можно сказать, что вся история философии, начиная с Платона и Демокрита, пытается ответить на этот вопрос:

что представляет собой мир «скрытых вещей»,

к познанию которого мы стремимся?

Для Демокрита за «видимым миром» скрываются атомы и пустота, для Платона – мир объективных идей. Иными словами, для того чтобы объяснить познание в его достоянном стремлении перейти границу уже освоенного, мы и сам познаваемый мир пытаемся представить как некоторую двухэтажную конструкцию, состоящую из непосредственно данных и скрытых вещей.

Но можно выбрать и другой путь. «Скрытый мир» Гийома – это мир нашего неявного осознания проблем, это тот же самый мир уже накопленных знаний, но в роли задающего традицию образца. Иными словами, этот «скрытый мир» мы несем в самих себе, это мир наших традиций, это мы сами.

МНОГООБРАЗИЕ ТРАДИЦИЙ

В философии науки пока не существует какой-либо приемлемой классификации традиций, но изложенное выше уже позволяет и осоз­нать их многообразие и выделить некоторые виды.

Мы уже показали, что традиции отличаются друг от друга по способу своего существования, что они могут быть вербализованными и невербализованными, явными и неявными.

Вводя в рассмотрение неявные традиции, мы попадаем в сложный и малоисследованный мир, в мир, где живут наш язык и научная терминология, где передаются от поколения к поколению логические формы мышления и его базовые категориальные структуры, где удержи­ваются своими корнями так называемый здравый смысл и научная интуиция. Историки и культурологи часто используют термин «менталитет» для обозначения тех слоев духовной культуры, которые не выражены в виде явных знаний и тем не менее существенно определяют лицо той или иной энохи или народа. Но и любая наука имеет свой менталитет, отличающий ее от других областей научного знания, но тесно связанный с менталитетом эпохи.

Противопоставление явных и неявных традиций дает возможность провести и более глубоко осознать давно зафиксированное в речи различие научных школ, с одной стороны, и научных направлений – с другой. Развитие научною направления может быть связано с именем того или другого крупного ученого, но оно вовсе не обязательно предполагает постоянные личные контакты людей, работающих в рам­ках этою направления.

Другое дело – научная “школа”.

Здесь эти контакты абсолютно необходимы, ибо огромную роль играет опыт, непосредственно передаваемый от учителя к ученику, от одного члена сообщества к другому. Именно поэтому научные школы имеют, как правило, определенное географическое положение: Казан­ская школа химиков. Московская математическая школа и т.п.

Неявные традиции отличаются друг от друга не только по содер­жанию, но и по механизму своего воспроизведения. Мы уже видели, что в основе этих традиций могут лежать как образцы действий, так н образцы продуктов.

Это существенно: одно дело, если вам продемонстрировали тех­нологию производства предмета, например глиняной посуды, другое – показали готовый кувшин н предложили сделать такой же. Во втором случае вам предстоит нелегкая н далеко не всегда осуществимая работа по реконструкции необходимых производственных операций. В позна­нии, однако, мы постоянно сталкиваемся с проблемами такого рода.

Рассмотрим несколько примеров.

Мы привыкли говорить о таких методах познания, как абстрак­ция, классификация, аксиоматический метод.

—Но, строго говоря, слово «метод» здесь следовало бы взять в кавычки. Можно продемонстрировать на уровне последова­тельности операций какой-нибудь метод химического анализа или метод решения системы линейных уравнений, но никому пока не удавалось проделать это применительно к классифи­кации или процессу построения аксиоматической теории. В формировании аксиоматического метода огромную роль сыгра­ли «Начала» Евклида, но это был не образец операций, а образец продукта.

—Аналогично обстоит дело и с классификацией. Наука знает немало примеров удачных классификаций, масса ученых пы­тается построить нечто аналогичное в своей области, но никто не владеет рецептом построения удачной классификации.

—Нечто подобное можно сказать и о таких методах, как абстрак­ция, обобщение, формализация и т.д. Мы можем легко проде­монстрировать соответствующие образцы продуктов, т.е. общие и абстрактные высказывания или понятия, достаточно формали­зованные теории, но никак не процедуры, не способы действия.

Кстати, таковые вовсе не обязательно должны существовать, ибо процессы исторического развития далеко не всегда выразимы в терминах человеческих действий. Мы все владеем своим родным языком, он существует, по это не значит, что можно предложить или реконструировать технологию его создания.

Мы не хотим всем этим сказать, что перечисленные методы и вообще образцы продуктов познания есть нечто иллюзорное, мы отнюдь не собираемся преуменьшать их значение. Они лежат в основе целеполагания, формируют те идеалы, к реализации которых стремится ученый, организуют поиск, определяют форму систематизации накопленного материала. Однако их не следует смешивать с традициями, задающими процедурный арсенал научного познания.

Еще одним основанием для классификации традиций могут слу­жить их место, их роль в системе науки.

В свете уже изложенного бросается в глаза, что одни традиции задают способы получения новых знаний, а другие – принципы их организации.

—К первым относятся вербализованные инструкции, задающие методику проведения исследований, образцы решенных задач, описания экспериментов и т.д.

— Вторые – это образцы учебных курсов, о роли которых мы уже говорили, классификационные системы, лежащие в основе подразделения научных дисциплин, категориальные модели действительности, определяющие рубрикацию при организа­ции знаний, наконец, многочисленные попытки определения предмета тех или иных дисциплин.

На традиции систематизации и организации знаний часто не обращают достаточного внимания, придавая основное значение методам исследования. Это, однако, не вполне правомерно. Формирование новых научных дисциплин не­редко связано как раз с появлением соответст­вующих программ организации знания. Основателем экологии, например, принято считать Э.Геккеля, который высказал мысль о необходимости науки, изучающей взаимосвязи организмов со средой. Огромное количество сведе­ний о такого рода взаимосвязях было уже накоплено к этому времени в рамках других биологических дисциплин, но именно Геккель дал толчок к тому, чтобы собрать все эти сведения вместе в рачках одного научного предмета.

Можно смело сказать, что ни одна наука не имеет оснований считать себя окончательно сформировавшейся, пока не появились соот­ветствующие обзоры или учебные курсы, т.е. пока не заданы традиции организации знания. «Потребность в знании есть лишь бабушка науки, – писал наш известный литературовед Б.И.Ярхо, – матерью же является «потребность в сообщении знаний»». «Действительно, – продолжал он чуть ниже, – никакого науч­ного познания (в отличие от ненаучного) не существует: при открытии наиболее достоверных научных положений интуиция, фантазия, эмоциональный тонус играют огромную роль наряду с интеллектом. Наука же есть рационализированное изложение познанного, логически оформленное описание той части мира, которую нам удалось осознать, т.е. наука – особая форма сооб­щения (изложения), а не познания». И еще один вывод напрашивается из изложенного выше: каждая традиция имеет свою область распро­странения, и есть традиции специальнонаучные, не выходящие за пределы той или иной области знания, а есть общенаучные или, если выражать­ся более осторожно, междисциплинарные.

Выше мы уже видели, что одна и та же концепция в форме явного знания может выступать в роли куновской парадигмы, а в форме знания неявного задавать образцы для других научных дисциплин.

Э.Геккель сформулировал принцип организации знания, породив­ший экологию как биологическую дисциплину, но последняя после этого вызвала к жизни уже немало своих двойников типа экологии преступности, этнической экологии и т.п. Нужно ли говорить, что все эти дисциплины не имеют никакого прямого отношения не только к биологии, но и к естествознанию вообще.

В этом пункте концепция Т.Куна начинает испытывать серьезные трудности. Наука в свете его модели выглядит как обособленный организм, живущий в своей парадигме точно в скафандре с автономной системой жизнеобеспечения. И вот оказывается, что никакого скафанд­ра нет и ученый подвержен всем воздействиям окружающей среды.

Возникает даже вопрос, который никак не мог возникнуть у Куна: а в каких традициях ученый работает прежде всего – в специальноиа-учных или междисциплинарных? И почему биолог, на каждом шагу использующий методы физики или химии и нередко мечтающий о теоретизации и математизации своей области по физическому образцу, почему он все же биолог, а не кто-либо другой? Чем обусловлен этот его Я-образ?

Этот вопрос о границах наук вовсе не так прост, как это может показаться на первьш взгляд. Найти ответ – значит выделить особый класс предметообразугощих традиций, с которыми наука и связывает свою специфику, свое особое положение в системе знания, свой Я-образ.

studfiles.net

X. Традиции и новации в развитии науки

Наука обычно представляется нам как сфера почти непрерывного творчества, как сфера, где стремление к новому является основным мотивом деятельности. В науке нет смысла повторять то, что уже сделано нашими предшественниками, получать заново те знания, кото­рые уже вошли в учебные курсы, переписывать чужие книги или статьи.

В этом плане любой подлинный ученый стоит перед лицом неизведанного и вынужден делать то, что до него не делал никто другой.

Казалось бы, что в этой ситуации не может быть и речи не только о традициях, но и о каких-либо закономерностях научного познания вообще, ибо любая закономерность связана с повторяемостью явлений.

А между тем именно традиции образуют скелет науки, именно они определяют характер дея­тельности ученого.

Вот что писал поэтому поводу в начале прошлого века иднн из крупнейших математиков, Эварнст Галуа: «Часто кажется, что одни и те же идеи родятся у нескольких, подобно откровению. Если поискать причину этого, то легко найти ее в трудах тех, которые им предшествовали, где представлены эти идеи без ведома их авторов.

Чаще всего, продолжал Галуа, это порождает прискорбную кон­куренцию и унизительное соперничество. «Однако нетрудно ус­мотреть в этом факте доказательство того, что ученые не более, чем другие, созданы для изолированности, что они также принад­лежат к своей эпохе...»

А вот мнение одного т сиздателей современной физики. Вернера Гейзенберга; «Мы убеждены, что наши современные проблймы, наши методы, наши научные понятия по меньшей мере отчасти вытекают нз научной традиции, сопровождающей или направля­ющей науку ее многовековой истории».

А что значит «отчасти»?

Чуть ниже, когда речь заходит о роли традиций при выборе проблем, Гейзеиберг высказывал гораздо более категорично: «Бросая ретроспективный взгляд на историю, мы видим, что наша свобода в выборе проблем, похоже, очень невелика. Мы привязаны к движению нашей истории, наша жизнь есть частица этого движения, а наша свобода выбода ограничена, по-видимому, волей решать, хотим мы или не хотим участиовать в развитии, которое совершается в нашей современности независимо от того, вносим ли мы в него какой-то свой вклад или нет».

Но если дело обстоит таким образом, если ученый настолько ограничен в своем выборе, то как же быть с творчеством, которое чаще всего ассоциируется в нашем сознании с максимальной свободой? Как в рамках традиций объяснить появление нового? После работы Т.Куна «Структура научных революций» эта проблема стала одной из основных в философии науки.

1. Традиционность науки и виды научных традиций

Начнем с традиций, их видов и их места в науке. Основателем учения о научных традициях, безусловно, является Т.Кун. Конечно, на традиционность в работе ученого и раньше обращали внимание, о чем, в частности, свидетельствует хотя бы приведенное выше высказывание Э.Галуа, но Кун впервые сделал традиции центральным объектом рас­смотрения при анализе науки, придав им значение основного конститу­ирующего фактора в научном развитии.

НОРМАЛЬНАЯ НАУКА КАК НАУКА ТРАДИЦИОННАЯ

Нормальная наука, согласно Куну, – это «ис­следование, прочно опирающееся на одно или несколько прошлых достижений – достижений, которые в течение некоторого вре­мени признаются определенным научным сообществом как основа для развития его даль­нейшей практической деятельности».

Уже из самого определения следует, что речь идет о традиции.

Прошлые достижения, лежящие в основе такой традиции, Кун называет пирадигмой.

Чаще всего речь идет о некоторой достаточно общепринятой теоретической концепции типа

системы Коперника,

механики Ньютона,

кислородной теории Лавуазье

и т.п.

Конкретизируя свое представление о парадигме, Кун ввел понятие о дисциплинарной матрице, в состав кокторой он включает следующие четыре элемента:

— символические обобщетя типа второго закона Ньюша, зако­на Ома, закона Джоуля – Ленца и т.д.;

— концептуальные модели, примерами которых могу служить общие утверждения такою типа: «Теплота представляет собой кинетическую энергию частей, составляющих тело «или: «Все воспринимаемые нами явления существуют благоларя взаимо­действию в пустоте качественно однородных атомов”;

— ценностные установки, принятые в данном научном сообще­стве и проявляющие себя при выборе направлений исследования, при оценке полученных результатов и состояшя науки в целом;

— образцы решений конкретных задач и проблем, с которыми неизбежно сталкиваетсяпся уже студент в процессе обучения.

В чем же сосюит деятельность ученого

в рамках нормальной науки?

Кун писал «При ближайшем рассмотрении этой деятельности в историческом контексте или в сонеменной лаборатории создается впечаглеиние, будто бы природу пытаются витиснуть в парадигму, как в зранее сколоченную довольно тесную коробку Цель нормальной науки ни в коей мере не требует предсказания новых видов явлений: явления, которые не вмешиваются в эту коробку, часто сущности упускаются из виду. Ученые в русле нормальной науки не ставят себе цели саздания новых теорий, обычно к тому же они нетерпимы и к созданию таких теорий друими”.

Итак, в рамках нормальной науки учений настолько жестко запрограммирован, что не только не стремится открыть или создать что-либо приципиально новое, но даже не склонен это новое признавать или замечать.

Что же он делает в таюм случае?

Концепция Купа выглядела бы пустой фантазией, если бы ему не удалось убедительно показать, что нормальная наука способна успешно развиваться. Кун, однако показал, что традиция является не тормозом, а, напротив, необходимым условием быстрого накопления знаний.

И действительно, сила традиции как раз в том и состоит, что мы постоянно производим одни и теже действия, один и тот же способ поведения все снова и снова при разных, вообще говоря, обстоятельствах.

Все сказанное относится, несомненно, не только к статьям или рефератам, но в такой же степени к лекционным курсам, учебникам, монографиям. Здесь мы тоже встречаем постоянное воспроизведение одних и тех же схем и принципов организации материала иногда на протяжении многих лет.

На интересный пример такого рода указывает американский специ­алист по термодинамике М.Трайбус: «С того времени, когда Ру­дольф Клаузнус написал свою книгу «Механическая теория теплоты»... почти все учебники по термодинамике для инженеров пишутся по одному образцу. Конечно, за прошедший век интересы изменились и состоят не в изучении паровых машин, однако и сейчас, читая книгу Клаузиуса, нельзя сказать, что она устарела».

Традиции, таким образом, управляют не только ходом научного исследования.

Не в меньшей степени они определяют форму фиксации полученных результатов, принципы организации и систематизации знания.

И образцы – это не только образцы постановки эксперимента или решения задач, но и образцы продуктов научной деятельности.

Учитывая это, мы легко обнаружим своеобразную связь традиций разною типа, которые иногда напоминают две стороны одной и той же медали.

Так, например, теория, выступающая в роли куновской парадиг­мы, может одновременно фигурировать и как образец для постро­ения других теорий. «Я хотел бы подчеркнуть одно обстоятельство, – пишет Р.Фейнман. – Теории, посвященные остальной физике, очень похожи на квантовую электродинамику... Почему все физические теории имеют столь сходную структуру?» Одну из возможных причин Фейнман видит в ограниченности воображения физиков: «Встретившись с новым явлением, мы пытаемся вогнать его в уже имеющиеся рамки».

Но это и значит в данном случае строить новые теории по образцу уже имеющихся, используя последние как своеобразные проекты.

Можно сказать, что и любое знание функционирует подобным двояким образом: с одной стороны, фиксируя некоторый способ чисто практичес­ких или познавательных действий, производственные операции или методы расчета, оно выступает как вербализованная тради­ция; с другой – уже имплицитно как неявное знание задает образец продукта, к получению которого надо стремиться. В простейшем случае речь идет о постановке вопросов. Так, например, знание формы и размеров окружающих нас предметов еще в глубокой древности породило вопрос о форме и размерах Земли. Знание расстояний между земными ориентирами позволило по­ставить вопрос о расстоянии до Луны и звезд.

Ну как не вспомнить здесь высказывание В.Гейзенберга о тради­ционности тех проблем, которые мы ставим и решаем!

В одной из работ известного французского лингвиста Гюстава Гийома сформулирован тезис, который может претендовать на роль фундаментального принципа теории познания: «Наука основана на интуитивном понимании того, что видимый мир говорит о скрытых вещах, которые он отражает, но на которые не похож».

И действительно, мы ведь почти никогда не удовлетворены уров­нем наших знаний, мы постоянно предполагаем, что за тем, что освоено, скрывается еще что-то.

Что же именно?

Можно сказать, что вся история философии, начиная с Платона и Демокрита, пытается ответить на этот вопрос:

что представляет собой мир «скрытых вещей»,

к познанию которого мы стремимся?

Для Демокрита за «видимым миром» скрываются атомы и пустота, для Платона – мир объективных идей. Иными словами, для того чтобы объяснить познание в его достоянном стремлении перейти границу уже освоенного, мы и сам познаваемый мир пытаемся представить как некоторую двухэтажную конструкцию, состоящую из непосредственно данных и скрытых вещей.

Но можно выбрать и другой путь. «Скрытый мир» Гийома – это мир нашего неявного осознания проблем, это тот же самый мир уже накопленных знаний, но в роли задающего традицию образца. Иными словами, этот «скрытый мир» мы несем в самих себе, это мир наших традиций, это мы сами.

МНОГООБРАЗИЕ ТРАДИЦИЙ

В философии науки пока не существует какой-либо приемлемой классификации традиций, но изложенное выше уже позволяет и осоз­нать их многообразие и выделить некоторые виды.

Мы уже показали, что традиции отличаются друг от друга по способу своего существования, что они могут быть вербализованными и невербализованными, явными и неявными.

Вводя в рассмотрение неявные традиции, мы попадаем в сложный и малоисследованный мир, в мир, где живут наш язык и научная терминология, где передаются от поколения к поколению логические формы мышления и его базовые категориальные структуры, где удержи­ваются своими корнями так называемый здравый смысл и научная интуиция. Историки и культурологи часто используют термин «менталитет» для обозначения тех слоев духовной культуры, которые не выражены в виде явных знаний и тем не менее существенно определяют лицо той или иной энохи или народа. Но и любая наука имеет свой менталитет, отличающий ее от других областей научного знания, но тесно связанный с менталитетом эпохи.

Противопоставление явных и неявных традиций дает возможность провести и более глубоко осознать давно зафиксированное в речи различие научных школ, с одной стороны, и научных направлений – с другой. Развитие научною направления может быть связано с именем того или другого крупного ученого, но оно вовсе не обязательно предполагает постоянные личные контакты людей, работающих в рам­ках этою направления.

Другое дело – научная “школа”.

Здесь эти контакты абсолютно необходимы, ибо огромную роль играет опыт, непосредственно передаваемый от учителя к ученику, от одного члена сообщества к другому. Именно поэтому научные школы имеют, как правило, определенное географическое положение: Казан­ская школа химиков. Московская математическая школа и т.п.

Неявные традиции отличаются друг от друга не только по содер­жанию, но и по механизму своего воспроизведения. Мы уже видели, что в основе этих традиций могут лежать как образцы действий, так н образцы продуктов.

Это существенно: одно дело, если вам продемонстрировали тех­нологию производства предмета, например глиняной посуды, другое – показали готовый кувшин н предложили сделать такой же. Во втором случае вам предстоит нелегкая н далеко не всегда осуществимая работа по реконструкции необходимых производственных операций. В позна­нии, однако, мы постоянно сталкиваемся с проблемами такого рода.

Рассмотрим несколько примеров.

Мы привыкли говорить о таких методах познания, как абстрак­ция, классификация, аксиоматический метод.

—Но, строго говоря, слово «метод» здесь следовало бы взять в кавычки. Можно продемонстрировать на уровне последова­тельности операций какой-нибудь метод химического анализа или метод решения системы линейных уравнений, но никому пока не удавалось проделать это применительно к классифи­кации или процессу построения аксиоматической теории. В формировании аксиоматического метода огромную роль сыгра­ли «Начала» Евклида, но это был не образец операций, а образец продукта.

—Аналогично обстоит дело и с классификацией. Наука знает немало примеров удачных классификаций, масса ученых пы­тается построить нечто аналогичное в своей области, но никто не владеет рецептом построения удачной классификации.

—Нечто подобное можно сказать и о таких методах, как абстрак­ция, обобщение, формализация и т.д. Мы можем легко проде­монстрировать соответствующие образцы продуктов, т.е. общие и абстрактные высказывания или понятия, достаточно формали­зованные теории, но никак не процедуры, не способы действия.

Кстати, таковые вовсе не обязательно должны существовать, ибо процессы исторического развития далеко не всегда выразимы в терминах человеческих действий. Мы все владеем своим родным языком, он существует, по это не значит, что можно предложить или реконструировать технологию его создания.

Мы не хотим всем этим сказать, что перечисленные методы и вообще образцы продуктов познания есть нечто иллюзорное, мы отнюдь не собираемся преуменьшать их значение. Они лежат в основе целеполагания, формируют те идеалы, к реализации которых стремится ученый, организуют поиск, определяют форму систематизации накопленного материала. Однако их не следует смешивать с традициями, задающими процедурный арсенал научного познания.

Еще одним основанием для классификации традиций могут слу­жить их место, их роль в системе науки.

В свете уже изложенного бросается в глаза, что одни традиции задают способы получения новых знаний, а другие – принципы их организации.

—К первым относятся вербализованные инструкции, задающие методику проведения исследований, образцы решенных задач, описания экспериментов и т.д.

— Вторые – это образцы учебных курсов, о роли которых мы уже говорили, классификационные системы, лежащие в основе подразделения научных дисциплин, категориальные модели действительности, определяющие рубрикацию при организа­ции знаний, наконец, многочисленные попытки определения предмета тех или иных дисциплин.

На традиции систематизации и организации знаний часто не обращают достаточного внимания, придавая основное значение методам исследования. Это, однако, не вполне правомерно. Формирование новых научных дисциплин не­редко связано как раз с появлением соответст­вующих программ организации знания. Основателем экологии, например, принято считать Э.Геккеля, который высказал мысль о необходимости науки, изучающей взаимосвязи организмов со средой. Огромное количество сведе­ний о такого рода взаимосвязях было уже накоплено к этому времени в рамках других биологических дисциплин, но именно Геккель дал толчок к тому, чтобы собрать все эти сведения вместе в рачках одного научного предмета.

Можно смело сказать, что ни одна наука не имеет оснований считать себя окончательно сформировавшейся, пока не появились соот­ветствующие обзоры или учебные курсы, т.е. пока не заданы традиции организации знания. «Потребность в знании есть лишь бабушка науки, – писал наш известный литературовед Б.И.Ярхо, – матерью же является «потребность в сообщении знаний»». «Действительно, – продолжал он чуть ниже, – никакого науч­ного познания (в отличие от ненаучного) не существует: при открытии наиболее достоверных научных положений интуиция, фантазия, эмоциональный тонус играют огромную роль наряду с интеллектом. Наука же есть рационализированное изложение познанного, логически оформленное описание той части мира, которую нам удалось осознать, т.е. наука – особая форма сооб­щения (изложения), а не познания». И еще один вывод напрашивается из изложенного выше: каждая традиция имеет свою область распро­странения, и есть традиции специальнонаучные, не выходящие за пределы той или иной области знания, а есть общенаучные или, если выражать­ся более осторожно, междисциплинарные.

Выше мы уже видели, что одна и та же концепция в форме явного знания может выступать в роли куновской парадигмы, а в форме знания неявного задавать образцы для других научных дисциплин.

Э.Геккель сформулировал принцип организации знания, породив­ший экологию как биологическую дисциплину, но последняя после этого вызвала к жизни уже немало своих двойников типа экологии преступности, этнической экологии и т.п. Нужно ли говорить, что все эти дисциплины не имеют никакого прямого отношения не только к биологии, но и к естествознанию вообще.

В этом пункте концепция Т.Куна начинает испытывать серьезные трудности. Наука в свете его модели выглядит как обособленный организм, живущий в своей парадигме точно в скафандре с автономной системой жизнеобеспечения. И вот оказывается, что никакого скафанд­ра нет и ученый подвержен всем воздействиям окружающей среды.

Возникает даже вопрос, который никак не мог возникнуть у Куна: а в каких традициях ученый работает прежде всего – в специальноиа-учных или междисциплинарных? И почему биолог, на каждом шагу использующий методы физики или химии и нередко мечтающий о теоретизации и математизации своей области по физическому образцу, почему он все же биолог, а не кто-либо другой? Чем обусловлен этот его Я-образ?

Этот вопрос о границах наук вовсе не так прост, как это может показаться на первьш взгляд. Найти ответ – значит выделить особый класс предметообразугощих традиций, с которыми наука и связывает свою специфику, свое особое положение в системе знания, свой Я-образ.

studfiles.net

Традиции и новации в развитии науки. Научные революции — реферат

Министерство  образования Республики Беларусь 

УО  «Белорусский государственный экономический  университет»  

Кафедра экономики  и  управления торговлей      

Реферат

на  тему: 

Традиции  и новации в  развитии науки. Научные  революции             

Подготовила                                                                                         Галынская В.В.

студентка 2 к. ФЭУТ

гр. ДГГ                                                                                                  

Проверила:                                                                                             Семерная Л.Н.   

Минск 2008

     СОДЕРЖАНИЕ: 

    «Наука, - отмечал основоположник науковедения Дж. Бернал, - может рассматриваться  как институт, как метод, как накопление традиций, знаний, как важный фактор поддержания и развития производства, как один из наиболее сильных факторов, формирующих убеждения и отношения к миру и человеку».

    Одной из дискуссионных проблем в философии  и методологии науки является проблема возникновения нового знания, по-другому – проблема соотношения научных традиций и научных революций. С одной стороны, признавая стремление науки к непрерывному творчеству и наращиванию нового знания, мы не можем не согласиться, что все новое получается не столько эволюционно и поступательно, сколько революционно и скачкообразно. С другой стороны, если мыслить науку как непременное изменение, новаторство, то в этой ситуации не возможно говорить о закономерностях научного познания вообще, ибо любая закономерность связана с повторяемостью явлений (с так называемыми традициями в науке). Именно от традиции, сложившейся как в большой, так и в узкоспециализированной науке, отталкивается ученый в изобретении своей новой оригинальной теории. Можно утверждать, что именно традиции образуют скелет науки, именно они определяют характер деятельности ученого. Вместе с тем без новаций невозможна динамика самой науки. Оставаясь в лоне традиции, далеко не продвинешься. В науке не работает принцип: «тише едешь – дальше будешь». Очевидно, что новое знание не может вытекать из неразрешимого противоречия между научными традициями и научными революциями. Оно непременно подразумевает их диалектическое единство, синтез.

    Проблема  традиций и новаций в развитии науки всегда привлекала внимание, но только Т.Кун впервые рассмотрел традиции как основной конструирующий фактор развития науки. Он обосновал противоречивый феномен: традиции являются условием возможности научного развития. Любая традиция всегда относится к прошлому, опирается на прежние достижения. Научная парадигма, которая всегда базируется на прежних достижениях и представляет собой совокупность знаний, методов, образцов решений задач, ценностей, безоговорочно разделяемых членами научного сообщества. Со сменой парадигмы начинается этап нормальной науки. На этом этапе ученый работает в жестких рамках парадигмы, т.е. традиции. Кун считает, что действия по правилам господствующей парадигмы, ученые случайно и побочным образом наталкиваются на факты и явления, которые необъяснимы в рамках этой парадигмы. Возникает необходимость изменить правила научного исследования и объяснения.

    Но  Кун не смог объяснить механизм соотношения  традиции и новации.

    Концепцию Куна пытался усовершенствовать  отечественные философы. Это связано  с разработкой концепции многообразия научных традиций, которые основываются на отличных научных традициях по содержанию, функциям, способу существования.

    Этапы развития науки, связанные с перестройкой исследовательских стратегий, задаваемых основаниями науки, получили название научных революций.

    Перестройка оснований науки, сопровождается научными революциями может: являться результатом внутридисциплинарного развития в ходе которого возникают проблемы, не решаемые в рамках данной научной дисциплины.

    Научные революции возможны благодаря междисциплинарным взаимодействиям, основанным на переносе идеалов и норм исследования из одной научной дисциплины в другую.

    Главным условием появления идеи научных  революций явилось признание  историчности разума и историчности научного знания и соответствующего ему типу рациональности.

2. ТРАДИЦИИ  В РАЗВИТИИ НАУКИ

    Наука обычно представляется нам как сфера  почти непрерывного творчества, как  сфера, где стремление к новому является основным мотивом деятельности. В  науке нет смысла повторять то, что уже сделано нашими предшественниками, получать заново те знания, которые уже вошли в учебные курсы, переписывать чужие книги или статьи.

    В этом плане любой подлинный ученый стоит перед лицом неизведанного  и вынужден делать то, что до него не делал никто другой.

    Казалось  бы, что в этой ситуации не может быть и речи не только о традициях, но и о каких-либо закономерностях научного познания вообще, ибо любая закономерность связана с повторяемостью явлений.

    А между тем именно традиции образуют скелет науки, именно они определяют характер деятельности ученого.

    Вот что писал по этому поводу в  начале прошлого века один из крупнейших математиков, Эварнст Галуа: «Часто кажется, что одни и те же идеи родятся  у нескольких, подобно откровению. Если поискать причину этого, то легко  найти ее в трудах тех, которые им предшествовали, где представлены эти идеи без ведома их авторов.

    Чаще  всего, продолжал Галуа, это порождает  прискорбную конкуренцию и унизительное соперничество. «Однако нетрудно усмотреть  в этом факте доказательство того, что ученые не более чем другие, созданы для изолированности, что они также принадлежат к своей эпохе...»

    А вот мнение одного из создателей современной физики, Вернера Гейзенберга: «Мы убеждены, что наши современные проблемы, наши методы, наши научные понятия, по меньшей мере, отчасти вытекают из научной традиции, сопровождающей или направляющей науку ее многовековой истории».

1. МНОГООБРАЗИЕ  ТРАДИЦИЙ

    В философии науки пока не существует какой-либо приемлемой классификации  традиций, но изложенное выше уже позволяет, и осознать их многообразие, и выделить некоторые виды.

    Мы  уже показали, что традиции отличаются друг от друга по способу своего существования, что они могут  быть вербализованными и невербализованными, явными и неявными.

    Вводя в рассмотрение неявные традиции, мы попадаем в сложный и малоисследованный мир, в мир, где живут наш язык и научная терминология, где передаются от поколения к поколению логические формы мышления и его базовые категориальные структуры, где удерживаются своими корнями так называемый здравый смысл и научная интуиция. Историки и культурологи часто используют термин «менталитет» для обозначения тех слоев духовной культуры, которые не выражены в виде явных знаний и, тем не менее, существенно определяют лицо той или иной эпохи или народа. Но и любая наука имеет свой менталитет, отличающий ее от других областей научного знания, но тесно связанный с менталитетом эпохи.

    Противопоставление  явных и неявных традиций дает возможность провести и более  глубоко осознать давно зафиксированное  в речи различие научных школ, с одной стороны, и научных направлений - с другой. Развитие научного направления может быть связано с именем того или другого крупного ученого, но оно вовсе не обязательно предполагает постоянные личные контакты людей, работающих в рамках этого направления.

    Другое  дело - научная «школа».

    Здесь эти контакты абсолютно необходимы, ибо огромную роль играет опыт, непосредственно  передаваемый от учителя к ученику, от одного члена сообщества к другому. Именно поэтому научные школы  имеют, как правило, определенное географическое положение: Казанская школа химиков. Московская математическая школа и т.п.

    Неявные традиции отличаются друг от друга  не только по содержанию, но и по механизму  своего воспроизведения. Мы уже видели, что в основе этих традиций могут лежать как образцы действий, так и образцы продуктов.

    Это существенно: одно дело, если вам продемонстрировали технологию производства предмета, например глиняной посуды, другое - показали готовый  кувшин и предложили сделать такой  же. Во втором случае вам предстоит нелегкая и далеко не всегда осуществимая работа по реконструкции необходимых производственных операций. В познании, однако, мы постоянно сталкиваемся с проблемами такого рода.

    Еще одним основанием для классификации  традиций могут служить их место, их роль в системе науки.

    В свете уже изложенного бросается  в глаза, что одни традиции задают способы получения новых знаний, а другие - принципы их организации.

    - К первым относятся вербализованные  инструкции, задающие методику проведения  исследований, образцы решенных задач, описания экспериментов и т.д.

    - Вторые - это образцы учебных курсов, о роли которых мы уже говорили, классификационные системы, лежащие  в основе подразделения научных  дисциплин, категориальные модели  действительности, определяющие рубрикацию при организации знаний, наконец, многочисленные попытки определения предмета тех или иных дисциплин.

    На  традиции систематизации и организации  знаний часто не обращают достаточного внимания, придавая основное значение методам исследования. Это, однако, не вполне правомерно. Формирование новых научных дисциплин нередко связано как раз с появлением соответствующих программ организации знания. Основателем экологии, например, принято считать Э.Геккеля, который высказал мысль о необходимости науки, изучающей взаимосвязи организмов со средой. Огромное количество сведений о такого рода взаимосвязях было уже накоплено к этому времени в рамках других биологических дисциплин, но именно Геккель дал толчок к тому, чтобы собрать все эти сведения вместе в рамках одного научного предмета.

    Можно смело сказать, что ни одна наука  не имеет оснований считать себя окончательно сформировавшейся, пока не появились соответствующие обзоры или учебные курсы, т.е. пока не заданы традиции организации знания. «Потребность в знании есть лишь бабушка науки, - писал наш известный литературовед Б.И.Ярхо, - матерью же является «потребность в сообщении знаний»». «Действительно, - продолжал он чуть ниже, - никакого научного познания (в отличие от ненаучного) не существует: при открытии наиболее достоверных научных положений интуиция, фантазия, эмоциональный тонус играют огромную роль наряду с интеллектом. Наука же есть рационализированное изложение познанного, логически оформленное описание той части мира, которую нам удалось осознать, т.е. наука - особая форма сообщения (изложения), а не познания». И еще один вывод напрашивается из изложенного выше: каждая традиция имеет свою область распространения, и есть традиции специальнонаучные, не выходящие за пределы той или иной области знания, а есть общенаучные или, если выражаться более осторожно, междисциплинарные.

    Одна  и та же концепция в форме явного знания может выступать в роли куновской парадигмы, а в форме  знания неявного задавать образцы для  других научных дисциплин.

2. НОРМАЛЬНАЯ  НАУКА КАК НАУКА ТРАДИЦИОННАЯ

    Нормальная  наука, согласно Куну, - это «исследование, прочно опирающееся на одно или несколько  прошлых достижений - достижений, которые  в течение некоторого времени  признаются определенным научным сообществом  как основа для развития его дальнейшей практической деятельности».

    Уже из самого определения следует, что  речь идет о традиции.

    В чем же состоит деятельность ученого  в рамках нормальной науки?

    Кун писал «При ближайшем рассмотрении этой деятельности в историческом контексте  или в современной лаборатории создается впечатление, будто бы природу пытаются вытиснуть в парадигму, как в заранее сколоченную довольно тесную коробку. Цель нормальной науки ни в коей мере не требует предсказания новых видов явлений: явления, которые не вмешиваются в эту коробку, часто, в сущности, упускаются из виду. Ученые в русле нормальной науки не ставят себе цели создания новых теорий, обычно к тому же они нетерпимы и к созданию таких теорий другими».

    Итак, в рамках нормальной науки ученый настолько жестко запрограммирован, что не только не стремится открыть или создать что-либо принципиально новое, но даже не склонен это новое признавать или замечать.

turboreferat.ru

Традиции и новации в науке — реферат

Надо сказать, что и при таких ограничениях мы имеем перед собой трудно обозримый по своему разнообразию объект исследования.

— Это и создание новых теорий,

— и возникновение новых дисциплин.

Иногда эти две акции почти совпадают, как в случае квантовой механики, но можно назвать немало областей знания, которые не имеют своих собственных теорий.

— Новации могут состоять в постановке новых проблем,

— в построении новой классификации или периодизации,

— в разработке новых экспериментальных методов исследования.

— Очень часто, говоря о новациях, имеют в виду обнаружение новых явлений, но в этот класс с равным правом входят как сенсационные открытия типа открытия высокотемпературной сверхпроводимости, так и достаточно рядовые описания новых видов растений или насекомых.

Приведенный список можно легко продолжить, но не следует ждать, что наступит момент, когда мы будем уверены в его полноте. Вероятно, даже сама задача составления такого полного списка лишена смысла.

Вот растет и развивается ребенок, можно ли составить полный список тех изменений, которые при этом происходят? Вероятно, надо попытаться выделить самое существенное, но критерием при этом является последующее развитие, которое будет вносить в наш выбор все новые и новые коррективы.

Новации и взаимодействие традиций

Как же возникает новое в рамках традиционной работы и может ли в этих условиях появиться что-либо принципиально новое? Ответ на первую часть вопроса достаточно очевиден. Вся наша деятельность, связанная с ликвидацией незнания, достаточно традиционна. Трудности возникают тогда, когда речь заходит о сфере неведения. Очевидно, что в эту сферу мы проникаем непреднамеренно, но можно ли что-либо добавить к этому по сути тавтологичному утверждению?

Концепция «пришельцев» и явление монтажа

Наиболее простая концепция, претендующая на объяснение коренных новаций в развитии науки, — это концепция «пришельцев». Нередко она напрашивается сама собой.

Вот что пишет известный австралийский геолог и историк науки У.Кэри об основателе учения о дрейфе континентов Альфреде Вегенере: «Вегенер изучал астрономию и получил докторскую степень, но затем он перенес главное внимание на метеорологию и женился на дочери известного метереолога В.П.Кеппена. Я подозреваю, что, будь он по образованию геологом, ему никогда бы не осилить концепцию перемещения материков. Такие экзотические «прыжкки» чаще всего совершаются перебежчиками из чуждых наук, не связанными ортодоксальной догмой».

Концепция «пришельцев» в простейшем случае выглядит так:

в данную науку приходит человек из другой области, человек, не связанный традициями этой науки, и делает то, что никак не могли сделать другие.

Недостаток этой концепции бросается в глаза. «Пришелец» здесь — это просто свобода от каких-либо традиций, он определен чисто отрицательно тем, что не связан никакой догмой. Рассуждая так, мы не развиваем Т. Куна, а делаем шаг назад, ибо начинаем воспринимать традицию только как тормоз: отпустим тормоза и сам собой начинается спонтанный процесс творчества.

Но Кун убедительно доказал, что успешно работать можно только в рамках некоторой программы.

Другое дело, если «пришелец» принес с собой в новую область исследований какие-то методы или подходы, которые в ней отсутствовали, но помогают по-новому поставить или решить проблемы.

Здесь на первое место выступает не столько свобода от традиции, сколько, напротив, приверженность им в новой обстановке, а «пришелец» — это скорее прилежный законопослушник, чем анархист.

Метафорические программы и взаимодействие наук

Нередко новации в развитии науки бывают обусловлены переносом образцов из одной области знания в другую в форме своеобразных метафор.

Поясним это сначала на простом бытовом примере.

Представьте себе добросовестного канцелярского служаку, который на каждого посетителя заполняет карточку с указанием фамилии, года и места рождения, национальности, родителей... Его работа стандартна и традиционна, хотя каждый раз он имеет дело с новым человеком и никого не опрашивает дважды. И вот неожиданно его переводят из канцелярии в библиотеку и предлагают составить каталог с описанием имеющихся книг.

Предположим, что наш герой абсолютно не знаком с библиотечным делом и не получил никаких инструкций. Может ли он и на новом месте следовать прежним образцам?

Может, если перейдет к их метафорическому истолкованию. Книга — это аналог человека, и она тоже имеет «фамилию», т.е. название, год и место «рождения», т.е. издания, «национальность», т.е. язык, на котором она написана, «родителей», т.е. автора.

Но разве не то же самое происходит тогда, когда по образцу одной научной дисциплины или одной теории строятся науки или теории-близнецы? Вспомним пример с экологией, которая, возникнув как биологическая дисциплина, уже породила немало таких близнецов: экология преступности, экология народонаселения, культурная экология... Разве выражение «экология преступности» не напоминает метафоры типа «дыхание эпохи» или « бег времени»?

Проанализируем еще один, несколько более сложный пример.

В развитии геоморфологии, науки о формах рельефа, огромную роль сыграла теория эрозионных циклов В.Дэвиса. Согласно этой теории, все разнообразные формы рельефа образуются под воздействием двух основных факторов — тектонических поднятий суши и обратно направленных процессов эрозии. Не вызывает сомнения тот факт, что В.Дэвис работал в определенных традициях.

В каких именно?

На этот вопрос уверенно и однозначно отвечает известный географ и историк географии К.Грегори. «Образцом здесь, — пишет он, — служила концепция Дарвина о развитии коралловых островов, выдвинутая в 1842 г.». Итак, одна теория строится по образцу другой.

И действительно, есть явное сходство между дарвиновской теорией коралловых рифов и концепцией эрозионных циклов Дэвиса.

— У Ч. Дарвина все определяется соотношением двух процессов: медленного опускания морского дна, с одной стороны, и роста кораллов, с другой.

— У В. Дэвиса — поднятие суши, с одной стороны, и процесс эрозионного воздействия текучих вод на возвышенный участок, с другой.

В обоих случаях два фактора, как бы противоборствуя друг другу, определяют тем самым различные стадии развития объекта.

— У Ч. Дарвина вследствие опускания суши на поверхности океана остается только одна коралловая постройка — атолл.

— У В. Дэвиса вследствие эрозии — почти плоская равнина — пенеплен.

Перед нами один и тот же принцип построения модели, использованный при изучении очень разных явлений.

Одна теория — это метафорическое истолкование другой.

Стоит задать вопрос: а как возникла теория образования коралловых островов Дарвина?

Обратимся к его собственным воспоминаниям.

«Ни один другой мой труд, — пишет Ч.Дарвин, — не был начат в таком чисто дедуктивном плане, как этот, ибо вся теория была придумана мною, когда я находился на западном берегу Южной Америки, до того, как я увидел хотя бы один настоящий коралловый риф... Правда, нужно заметить, что в течение двух предшествующих лет я имел возможность непрерывно наблюдать то действие, которое оказывали на берега Южной Америки перемежающееся поднятие суши совместно с процессами денудации и образования осадочных отложений. Это с необходимостью привело меня к длительным размышлениям о результатах процесса опускания [суши], и было уже нетрудно мысленно заместить непрерывное образование осадочных отложений ростом кораллов, направленным вверх».

Обратите внимание, Ч.Дарвин при построении своей теории идет тем же самым путем, каким впоследствии пойдет В.Дэвис.

Опять две сходные теоретические концепции:

— опускание дна океана и рост кораллов в одном случае,

— опускание суши и накопление осадков в другом.

Однако общая идея, лежащая в основе теории образования коралловых островов принадлежит не Ч.Дарвину. Путешествуя на «Бигле», он в качестве настольной книги возил с собой «Принципы геологии» Ч. Лайеля, где даже на обложку было вынесено вошедшее потом во все учебники изображение колонн храма Юпитера-Сераписа со следами поднятий и погружений.

referat911.ru

Розов М.А. X. ТРАДИЦИИ И НОВАЦИИ В РАЗВИТИИ НАУКИ. Философия и методология науки

Розов М.А.

X. ТРАДИЦИИ И НОВАЦИИ В РАЗВИТИИ НАУКИ

Наука обычно представляется нам как сфера почти непрерывного творчества, как сфера, где стремление к новому является основным мотивом деятельности. В науке нет смысла повторять то, что уже сделано нашими предшественниками, получать заново те знания, которые уже вошли в учебные курсы, переписывать чужие книги или статьи.

В этом плане любой подлинный ученый стоит перед лицом неизведанного и вынужден делать то, что до него не делал никто другой.

Казалось бы, что в этой ситуации не может быть и речи не только о традициях, но и о каких-либо закономерностях научного познания вообще, ибо любая закономерность связана с повторяемостью явлений.

А между тем именно традиции образуют «скелет» науки, именно они определяют характер деятельности ученого.

Вот что писал по этому поводу в начале прошлого века один из крупнейших математиков Эварист Галуа: «Часто кажется, что одни и те же идеи родятся у нескольких, подобно откровению. Если поискать причину этого, то легко найти ее в трудах тех, которые им предшествовали, где представлены эти идеи без ведома их авторов».

Чаще всего, продолжает Э.Галуа, это порождает прискорбную конкуренцию и унизительное соперничество. «Однако нетрудно усмотреть в этом факте доказательство того, что ученые не более, чем другие, созданы для изолированности, что они также принадлежат к своей эпохе...».

А вот мнение одного из создателей современной физики Вернера Гейзенберга: «Мы убеждены, что наши современные проблемы, наши методы, наши научные понятия по меньшей мере отчасти вытекают из научной традиции, сопровождающей или направляющей науку ее многовековой истории».

А что значит «отчасти»?

Чуть ниже, когда речь заходит о роли традиций при выборе проблем, В.Гейзенберг высказывается гораздо более категорично: «Бросая ретроспективный взгляд на историю, мы видим, что наша свобода в выборе проблем, похоже, очень невелика. Мы привязаны к движению нашей истории, наша жизнь есть частица этого движения, а наша свобода выбора ограничена, по-видимому, волей решать, хотим мы или не хотим участвовать в развитии, которое совершается в нашей современности независимо от того, вносим ли мы в него какой-то свой вклад или нет». (В.Гейзенберг. Шаги за горизонт. М., 1987, стр. 226—227).

Но если дело обстоит таким образом, если ученый настолько ограничен в своем выборе, то как же быть с творчеством, которое чаще всего ассоциируется в нашем сознании с максимальной свободой? Как в рамках традиций объяснить появление нового? После работы Т.Куна «Структура научных революций» эта проблема стала одной из основных в философии науки.

1. ТРАДИЦИОННОСТЬ НАУКИ И ВИДЫ НАУЧНЫХ ТРАДИЦИЙ

Начнем с традиций, их видов и их места в науке. Основателем учения о научных традициях, безусловно, является Т.Кун. Конечно, на традиционность в работе ученого и раньше обращали внимание, о чем, в частности, свидетельствует хотя бы приведенное выше высказывание Э.Галуа, но Т.Кун впервые сделал традиции центральным объектом рассмотрения при анализе науки, придав им значение основного конституирующего фактора в научном развитии.

НОРМАЛЬНАЯ НАУКА КАК НАУКА ТРАДИЦИОННАЯ

Нормальная наука, согласно Т.Куну — это «исследование, прочно опирающееся на одно или несколько прошлых достижений — достижений, которые в течение некоторого времени признаются определенным научным сообществом как основа для развития его дальнейшей практической деятельности».

Уже из самого определения следует, что речь идет о традиции.

Прошлые достижения, лежащие в основе такой традиции, Т.Кун называет парадигмой.

Чаще всего речь идет о некоторой достаточно общепринятой теоретической концепции типа

системы Коперника

механики Ньютона

кислородной теории Лавуазье

и т. п.

Конкретизируя свое представление о парадигме, Кун вводит понятие о дисциплинарной матрице, в состав которой он включает следующие четыре элемента:

— символические обобщения типа второго закона Ньютона, закона Ома, закона Джоуля-Ленца и т.д.;

— концептуальные модели, примерами которых могут служить общие утверждения такого типа: «Теплота представляет собой кинетическую энергию частей, составляющих тело» или «Все воспринимаемые нами явления существуют благодаря взаимодействию в пустоте качественно однородных атомов»;

— ценностные установки, принятые в данном научном сообществе и проявляющие себя при выборе направлений исследования, при оценке полученных результатов и состояния науки в целом;

— образцы решений конкретных задач и проблем, с которыми неизбежно сталкивается уже студент в процессе обучения.

В чем же состоит деятельность ученого в рамках нормальной науки?

Т. Кун пишет: «При ближайшем рассмотрении этой деятельности в историческом контексте или в современной лаборатории создается впечатление, будто бы природу пытаются втиснуть в парадигму, как в заранее сколоченную и довольно тесную коробку. Цель нормальной науки ни в коей мере не требует предсказания новых видов явлений: явления, которые не вмещаются в эту коробку часто, в сущности, вообще упускаются из виду. Ученые в русле нормальной науки не ставят себе цели создания новых теорий, обычно к тому же они нетерпимы и к созданию таких теорий другими».

Итак, в рамках нормальной науки ученый настолько жестко запрограммирован, что не только не стремится открыть или создать что-либо принципиально новое, но даже не склонен это новое признавать или замечать.

Что же он делает в таком случае?

Концепция Куна выглядела бы пустой фантазией, если бы ему не удалось убедительно показать, что нормальная наука способна успешно развиваться. Т.Кун, однако, показал, что традиция является не тормозом, а, напротив, необходимым условием быстрого накопления знаний.

И действительно, сила традиции как раз в том и состоит, что мы постоянно воспроизводим одни и те же действия, один и тот же способ поведения все снова и снова при разных, вообще говоря, обстоятельствах.

Поэтому и признание той или иной теоретической концепции означает постоянные попытки осмыслить с ее точки зрения все новые и новые явления, реализуя при этом стандартные способы анализа или объяснения.

Это организует научное сообщество, создавая условия для взаимопонимания и сопоставимости результатов, и порождает ту «индустрию» производства знаний, которую мы и наблюдаем в современной науке.

Но речь вовсе не идет при этом о создании чего-то принципиально нового. По образному выражению Т.Куна, ученые, работающие в нормальной науке, постоянно заняты «наведением порядка», т. е. проверкой и уточнением известных фактов, а также сбором новых фактов, в принципе предсказанных или выделенных теорией.

Химик, например, может быть занят определением состава все новых и новых веществ, но само понятие химического состава и способы его определения уже заданы парадигмой. Кроме того, в рамках парадигмы никто уже не сомневается, что любое вещество может быть охарактеризовано с этой точки зрения.

Таким образом, нормальная наука очень быстро развивается, накапливая огромную информацию и опыт решения задач. И развивается при этом не вопреки традициям, а именно в силу своей традиционности. Пониманием этого факта мы и обязаны Томасу Куну.

Но как же в таком случае происходят изменение и развитие самих традиций, как возникают новые парадигмы?

«Нормальная наука, — пишет Т.Кун, — не ставит своей целью нахождение нового факта или теории, и успех в нормальном научном исследовании состоит вовсе не в этом. Тем не менее новые явления, о существовании которых никто не подозревал, вновь и вновь открываются научными исследованиями, а радикально новые теории опять и опять изобретаются учеными. История даже наводит на мысль, что научное предприятие создало исключительно мощную технику для того, чтобы преподносить сюрпризы подобного рода».

Как же конкретно появляются новые фундаментальные факты и теории?

«Они, — отвечает Т.Кун, — создаются непреднамеренно в ходе игры по одному набору правил, но их восприятие требует разработки другого набора правил».

Теперь попробуем подвести общий итог:

— ученый работает в достаточно жестких традициях, что, однако, не только не мешает, но, напротив, способствует быстрому накоплению новых знаний;

— эти знания парадигмальны, т.е. не содержат ничего принципиально нового, что не укладывалось бы в парадигму, но это отнюдь не лишает их новизны и ценности вообще;

— ученый и не стремится к получению принципиально новых результатов, однако, действуя по заданным правилам, он непреднамеренно, т.е. случайно наталкивается на такие факты и явления, которые требуют изменения самих этих правил.

Можно ли что-либо возразить против этой достаточно простой и принципиальной модели? Два пункта вызывают сомнение.

— Первый был, вероятно, камнем преткновения и для самого Т.Куна.

Как согласовать изменение парадигмы под напором новых фактов с утверждением, что ученый не склонен воспринимать явления, которые в парадигму не укладываются, что эти явления «часто, в сущности, вообще упускаются из виду»? С одной стороны, Т.Кун приводит немало фактов, показывающих, что традиция препятствует ассимиляции нового, с другой — он вынужден такую ассимиляцию признать. Это выглядит как противоречие.

— Сомнительность второго пункта менее очевидна.

Кун резко противопоставляет работу в рамках нормальной науки, с одной стороны, и изменение парадигмы — с другой. В одном случае, ученый работает в некоторой традиции, в другом, — выходит за ее пределы.

Конечно, эти два момента противостоят друг другу, но, вероятно, не только в масштабах науки как целого. Т.Кун же в основном говорит именно о науке, и это чрезмерно глобализирует наше представление о традиции. Фактически получается, что наука — это чуть ли не одна традиция, а это сильно затрудняет анализ того, что происходит в науке.

ЗНАНИЕ ЯВНОЕ И НЕЯВНОЕ

Нетрудно показать, что в научном познании мы имеем дело не с одной или несколькими, а со сложным многообразием традиций, которые отличаются друг от друга и по содержанию, и по функциям в составе науки, и по способу своего существования.

Начнем с последнего.

Достаточно всмотреться более внимательно в дисциплинарную матрицу Т.Куна, чтобы заметить некоторую неоднородность.

— С одной стороны, он перечисляет такие ее компоненты, как символические обобщения и концептуальные модели,

— а с другой, — ценности и образцы решений конкретных задач.

Но первые существуют в виде текстов и образуют содержание учебников и монографий, в то время как никто еще не написал учебного курса с изложением системы научных ценностей. Ценностные ориентации мы получаем не из учебников, мы усваиваем их примерно так же, как родной язык, т.е. по непосредственным образцам.

Известный химик и философ М.Полани показал в конце 50-х годов нашего века, что предпосылки, на которые ученый опирается в своей работе, невозможно полностью вербализовать, т.е. выразить в языке.

«То большое количество учебного времени, — писал он, — которое студенты-химики, биологи и медики посвящают практическим занятиям, свидетельствует о важной роли, которую в этих дисциплинах играет передача практических знаний и умений от учителя к ученику. Из сказанного можно сделать вывод, что в самом сердце науки существуют области практического знания, которые через формулировки передать невозможно».

Знания такого типа М.Полани назвал неявными знаниями. Ценностные ориентации можно смело причислить к их числу.

А как быть с образцами решений конкретных задач?

— С одной стороны, они могут существовать в виде текста, и именно такие образцы Т. Кун в первую очередь имеет в виду.

— Но, с другой, — перед нами именно образцы, а не словесные предписания, ибо нам важна та информация, которая непосредственно в тексте не выражена.

В тексте, например, дано доказательство теоремы Пифагора, но нас интересует не эта именно теорема, а то, как вообще следует строить математическое доказательство. Эта информация представлена здесь только в форме примера, т.е. неявным образом.

Итак, традиции могут быть как вербализованными, существующими в виде текстов, так и невербализованными, существующими в форме неявного знания.

Последние передаются от учителя к ученику или от поколения к поколению на уровне непосредственной демонстрации образцов или, как иногда говорят, на уровне социальных эстафет.

Важно то, что признание неявного знания очень сильно усложняет и обогащает нашу картину традиционности науки.

Учитывать надо не только ценности и образцы решений конкретных задач, как это делает Т.Кун, но и многое, многое другое.

Что бы ни делал ученый, ставя эксперимент или излагая его результаты, читая лекции или участвуя в научной дискуссии, он, часто сам того не желая, демонстрирует образцы, которые как невидимый вирус заражают окружающих.

«Современная форма научных статей, — пишет известный современный физик Г.Бонди, — представляет собой некоторую разновидность смирительной рубашки».

Что он имеет в виду?

А то, вероятно, что при написании статей ученый вынужден следовать определенным канонам, соблюдать некоторые достаточно жесткие правила. Но эти правила нигде полностью не записаны, речь может идти только о силе воздействия непосредственных образцов, о неявном знании.

Посмотрите и сравните друг с другом рефераты кандидатских или докторских диссертаций. Они различны по содержанию, но написаны по одной и той же схеме. Можно подумать, что они следуют какой-то официальной инструкции, однако такой инструкции не существует.

Все сказанное относится, несомненно, не только к статьям или рефератам, но в такой же степени к лекционным курсам, учебникам, монографиям. Здесь мы тоже встречаем постоянное воспроизведение одних и тех же схем и принципов организации материала иногда на протяжении многих лет.

На интересный пример такого рода указывает американский специалист по термодинамике М.Трайбус: «С того времени, когда Рудольф Клаузиус написал свою книгу «Механическая теория теплоты»... почти все учебники по термодинамике для инженеров пишутся по одному образцу. Конечно, за прошедший век интересы изменились и состоят не в изучении паровых машин, однако и сейчас, читая книгу Клаузиуса, нельзя сказать, что она устарела».

Традиции, таким образом, управляют не только ходом научного исследования.

Не в меньшей степени они определяют форму фиксации полученных результатов, принципы организации и систематизации знания.

И образцы — это не только образцы постановки эксперимента или решения задач, но и образцы продуктов научной деятельности.

Учитывая это, мы легко обнаружим своеобразную связь традиций разного типа, которые иногда напоминают две стороны одной и той же медали.

Так, например, теория, выступающая в роли куновской парадигмы, может одновременно фигурировать и как образец для построения других теорий.

«Я хотел бы подчеркнуть одно обстоятельство, — пишет Р.Фейнман. — Теории, посвященные остальной физике, очень похожи на квантовую электродинамику... Почему все физические теории имеют столь сходную структуру?» Одну из возможных причин Р.Фейнман видит в ограниченности воображения физиков: «встретившись с новым явлением, мы пытаемся вогнать его в уже имеющиеся рамки».

Но это и значит в данном случае строить новые теории по образцу уже имеющихся, используя последние как своеобразные проекты.

Можно сказать, что и любое знание функционирует подобным двояким образом:

— с одной стороны, фиксируя некоторый способ чисто практических или познавательных действий, производственные операции или методы расчета, оно выступает как вербализованная традиция;

— с другой, уже имплицитно, как неявное знание задает образец продукта, к получению которого надо стремиться.

В простейшем случае речь идет о постановке вопросов.

Так, например, знание формы и размеров окружающих нас предметов еще в глубокой древности породило вопрос о форме и размерах Земли.

Знание расстояний между земными ориентирами позволило поставить вопрос о расстоянии до Луны и до звезд.

Ну как не вспомнить здесь высказывание В.Гейзенберга о традиционности тех проблем, которые мы ставим и решаем!

В одной из работ известного французского лингвиста Гюстава Гийома сформулирован тезис, который может претендовать на роль фундаментального принципа теории познания: «Наука основана на интуитивном понимании того, что видимый мир говорит о скрытых вещах, которые он отражает, но на которые не похож».

И действительно, мы ведь почти никогда не удовлетворены уровнем наших знаний, мы постоянно предполагаем, что за тем, что освоено, скрывается еще что-то.

Что же именно?

Можно сказать, что вся история философии, начиная с Платона и Демокрита пытается ответить на этот вопрос:

что представляет собой мир «скрытых вещей», к познанию которого мы стремимся?

Для Демокрита за «видимым миром» скрываются атомы и пустота, для Платона — мир объективных идей. Иными словами, для того, чтобы объяснить познание в его постоянном стремлении перейти границу уже освоенного, мы и сам познаваемый мир пытаемся представить как некоторую двухэтажную конструкцию, состоящую из непосредственно данных и скрытых вещей.

Но можно выбрать и другой путь. «Скрытый мир» Гийома — это мир нашего неявного осознания проблем, это тот же самый мир уже накопленных знаний, но в роли задающего традицию образца.

Иными словами, этот «скрытый мир» мы несем в самих себе, это мир наших традиций, это мы сами.

МНОГООБРАЗИЕ ТРАДИЦИЙ

В философии науки пока не существует какой-либо приемлемой классификации традиций, но изложенное выше уже позволяет и осознать их многообразие и выделить некоторые виды....

Мы уже показали, что традиции отличаются друг от друга по способу своего существования, что они могут быть

вербализованными и невербализованными, явными и неявными

Вводя в рассмотрение неявные традиции, мы попадаем в сложный и малоисследованный мир, в мир, где живет наш язык и научная терминология, где передаются от поколения к поколению логические формы мышления и его базовые категориальные структуры, где удерживаются своими корнями так называемый здравый смысл и научная интуиция. Историки и культурологи часто используют термин «менталитет» для обозначения тех слоев духовной культуры, которые не выражены в виде явных знаний, и тем не менее существенно определяют лицо той или иной эпохи или народа. Но и любая наука имеет свой менталитет, отличающий ее от других областей научного знания, но тесно связанный с менталитетом эпохи.

Противопоставление явных и неявных традиций дает возможность провести и более глубоко осознать давно зафиксированное в речи различие научных школ, с одной стороны, и научных направлений, с другой. Развитие научного направления может быть связано с именем того или другого крупного ученого, но оно вовсе не обязательно предполагает постоянные личные контакты людей, работающих в рамках этого направления.

Другое дело — научная школа.

Здесь эти контакты абсолютно необходимы, ибо огромную роль играет опыт, непосредственно передаваемый от учителя к ученику, от одного члена сообщества к другому. Именно поэтому научные школы имеют, как правило, определенное географическое положение: Казанская школа химиков, Московская математическая школа и т.п.

Неявные традиции отличаются друг от друга не только по содержанию, но и по механизму своего воспроизведения. Мы уже видели, что в основе этих традиций могут лежать как образцы действий, так и образцы продуктов.

Это существенно: одно дело, если вам продемонстрировали технологию производства предмета, например, глиняной посуды, другое — показали готовый кувшин и предложили сделать такой же. Во втором случае, вам предстоит нелегкая и далеко не всегда осуществимая работа по реконструкции необходимых производственных операций. В познании, однако, мы постоянно сталкиваемся с проблемами такого рода.

Рассмотрим несколько примеров.

Мы привыкли говорить о таких методах познания, как абстракция, классификация, аксиоматический метод.

— Но, строго говоря, слово «метод» здесь следовало бы взять в кавычки. Можно продемонстрировать на уровне последовательности операций какой-нибудь метод химического анализа или метод решения системы линейных уравнений, но никому пока не удавалось проделать это применительно к классификации или к процессу построения аксиоматической теории.

В формировании аксиоматического метода огромную роль сыграли «Начала» Евклида, но это был не образец операций, а образец продукта.

— Аналогично обстоит дело и с классификацией. Наука знает немало примеров удачных классификаций, масса ученых пытается построить нечто аналогичное в своей области, но никто не владеет рецептом построения удачной классификации.

— Нечто подобное можно сказать и о таких методах, как абстракция, обобщение, формализация и т.д. Мы можем легко продемонстрировать соответствующие образцы продуктов, т.е. общие и абстрактные высказывания или понятия, достаточно формализованные теории, но никак не процедуры, не способы действия.

Кстати, таковые вовсе не обязательно должны существовать, ибо процессы исторического развития далеко не всегда выразимы в терминах человеческих действий. Мы все владеем своим родным языком, он существует, но это не значит, что можно предложить или реконструировать технологию его создания.

Мы не хотим всем этим сказать, что перечисленные методы и вообще образцы продуктов познания есть нечто иллюзорное, мы отнюдь не собираемся приуменьшать их значение. Они лежат в основе целеполагания, формируют те идеалы, к реализации которых стремится ученый, организуют поиск, определяют форму систематизации накопленного материала. Однако их не следует смешивать с традициями, задающими процедурный арсенал научного познания.

Еще одним основанием для классификации традиций могут служить их место, их роль в системе науки.

В свете уже изложенного бросается в глаза, что одни традиции задают способы получения новых знаний, а другие — принципы их организации.

— К первым относятся вербализованные инструкции, задающие методику проведения исследований, образцы решенных задач, описания экспериментов и т.д.

— Вторые — это образцы учебных курсов, о роли которых мы уже говорили, классификационные системы, лежащие в основе подразделения научных дисциплин, категориальные модели действительности, определяющие рубрикацию при организации знаний, наконец, многочисленные попытки определения предмета тех или иных дисциплин.

На традиции систематизации и организации знаний часто не обращают достаточного внимания, придавая основное значение методам исследования. Это, однако, не вполне правомерно.

Формирование новых научных дисциплин нередко связано как раз с появлением соответствующих программ организации знания.

Основателем экологии, например, принято считать Э.Геккеля, который высказал мысль о необходимости науки, изучающей взаимосвязи организмов со средой. Огромное количество сведений о такого рода взаимосвязях было уже накоплено к этому времени в рамках других биологических дисциплин, но именно Геккель дал толчок к тому, чтобы собрать все эти сведения вместе в рамках одного научного предмета.

Можно смело сказать, что ни одна наука не имеет оснований считать себя окончательно сформировавшейся, пока не появились соответствующие обзоры или учебные курсы, т.е. пока не заданы традиции организации знания.

«Потребность в знании есть лишь бабушка науки, — писал наш известный литературовед Б.И.Ярхо, — матерью же является «потребность в сообщении знаний».

«Действительно, — продолжает он чуть ниже, — никакого научного познания (в отличие от ненаучного) не существует: при открытии наиболее достоверных научных положений интуиция, фантазия, эмоциональный тонус играют огромную роль наряду с интеллектом. Наука же есть рационализированное изложение познанного, логически оформленное описание той части мира, которую нам удалось осознать, т.е. наука — особая форма сообщения (изложения), а не познания».

И еще один вывод напрашивается из изложенного выше:

каждая традиция имеет свою область распространения, и есть традиции специально-научные, не выходящие за пределы той или иной области знания, а есть общенаучные или, если выражаться более осторожно, междисциплинарные.

Выше мы уже видели, что одна и та же концепция в форме явного знания может выступать в роли куновской парадигмы, а в форме знания неявного задавать образцы для других научных дисциплин.

Э. Геккель сформулировал принцип организации знания, породивший экологию как биологическую дисциплину, но последняя после этого вызвала к жизни уже немало своих двойников типа экологии преступности, этнической экологии и т.п.

Нужно ли говорить, что все эти дисциплины не имеют никакого прямого отношения не только к биологии, но и к естествознанию вообще.

В этом пункте концепция Т. Куна начинает испытывать серьезные трудности. Наука в свете его модели выглядит как обособленный организм, живущий в своей парадигме точно в скафандре с автономной системой жизнеобеспечения. И вот оказывается, что никакого скафандра нет, и ученый подвержен всем воздействиям окружающей среды.

Возникает даже вопрос, который никак не мог возникнуть у Куна: а в каких традициях ученый работает прежде всего — в специальнонаучных или междисциплинарных? И почему биолог, на каждом шагу использующий методы физики или химии и нередко мечтающий о теоретизации и математизации своей области по физическому образцу, почему он все же биолог, а не кто-либо другой? Чем обусловлен этот его Я-образ?

Этот вопрос о границах наук вовсе не так прост, как это может показаться на первый взгляд. Найти ответ — это значит выделить особый класс предметообразующих традиций, с которыми наука и связывает свою специфику, свое особое положение в системе знания, свой Я-образ.

2. ТРАДИЦИИ И НОВАЦИИ

Как же выглядит развитие науки в свете изложенных представлений?

Если полагать, что основная трудность в том, чтобы согласовать творческий характер науки с ее приверженностью традициям, то мы, на первый взгляд, не упростили, а усложнили нашу задачу.

Действительно, введя в рассмотрение неявные, т.е. невербализованные традиции, о которых Т.Кун несколько раз упоминает, но только мельком, мы тем самым поставили ученого в еще более трудное положение: он теперь просто связан по рукам и ногам, ибо количество программ, которым он вынужден следовать, значительно увеличилось. Но, как ни странно, именно это значительное увеличение количества и разнообразия традиций позволяет преодолеть те трудности, с которыми столкнулась концепция Куна.

РАЗНООБРАЗИЕ НОВАЦИЙ В РАЗВИТИИ НАУКИ

Наука — это очень сложное и многослойное образование, и она не стоит на месте. Нас, однако, не будут интересовать социально-организационные аспекты науки, ее положение в обществе и т.д. Хотя разумеется, организация академий или научных институтов — это тоже новации, но в рамках других подходов к исследованию науки. Философию науки в первую очередь интересует знание, его строение, способы его получения и организации. О новациях именно в этой области и пойдет речь.

Надо сказать, что и при таких ограничениях мы имеем перед собой трудно обозримый по своему разнообразию объект исследования.

— Это и создание новых теорий,

— и возникновение новых дисциплин.

Иногда эти две акции почти совпадают, как в случае квантовой механики, но можно назвать немало областей знания, которые не имеют своих собственных теорий.

— Новации могут состоять в постановке новых проблем,

— в построении новой классификации или периодизации,

— в разработке новых экспериментальных методов исследования.

— Очень часто, говоря о новациях, имеют в виду обнаружение новых явлений, но в этот класс с равным правом входят как сенсационные открытия типа открытия высокотемпературной сверхпроводимости, так и достаточно рядовые описания новых видов растений или насекомых.

Приведенный список можно легко продолжить, но не следует ждать, что наступит момент, когда мы будем уверены в его полноте. Вероятно, даже сама задача составления такого полного списка лишена смысла.

Вот растет и развивается ребенок, можно ли составить полный список тех изменений, которые при этом происходят? Вероятно, надо попытаться выделить самое существенное, но критерием при этом является последующее развитие, которое будет вносить в наш выбор все новые и новые коррективы.

НЕЗНАНИЕ И НЕВЕДЕНИЕ

В целях дальнейшего изложения удобно разделить все новации на два класса:

новации преднамеренные

и

непреднамеренные

Первые возникают как результат целенаправленных акций, вторые — только побочным образом. Первые, согласно Т.Куну, происходят в рамках парадигмы, вторые — ведут к ее изменению. Предложенное деление можно значительно уточнить, если противопоставить друг другу незнание и неведение.

Будем называть незнанием то, что может быть выражено в виде вопроса или эквивалентного утверждения типа:

«Я не знаю того-то».

«Что-то» в данном случае — это какие-то вполне определенные объекты и их характеристики.

Мы можем не знать химического состава какого-либо вещества, расстояния между какими-либо городами, даты рождения или смерти политического деятеля далекого прошлого, причины каких-либо явлений...

Во всех этих случаях можно поставить и вполне конкретный вопрос или сформулировать задачу выяснения того, чего мы не знаем.

Нас в данном контексте интересуют не границы эрудиции отдельного человека, а границы познания, заданные определенным уровнем развития науки и культуры. На этом уровне мы способны сформулировать некоторое множество вопросов, задач, проблем, что образует сферу незнания. Все, что в принципе не может быть выражено подобным образом, для нас просто не существует как нечто определенное. Это сфера неведения. Образно выражаясь, неведение — это то, что определено для Бога, но не для нас.

Демокрит, например, не знал точных размеров своих атомов, но мог в принципе поставить соответствующий вопрос. Однако он не ведал о спине электрона или о принципе В.Паули.

Легко показать, что незнание имеет иерархическую структуру.

Например, вы можете попросить своего сослуживца перечислить его знакомых, их пол, возраст, место рождения, род занятий и т.д. Это зафиксирует первый уровень вашего незнания, ибо перечисленные вопросы могут быть заданы без каких-либо дополнительных предположений, кроме того, что все люди имеют пол, возраст и прочие указанные выше характеристики.

Но среди знакомых вашего сослуживца вполне может оказаться боксер, писатель, летчик-испытатель... Поэтому возможны вопросы более специального характера, предполагающие введение некоторых дополнительных гипотез. Например, вопрос можно поставить так: «Если среди ваших знакомых есть писатель, то какие произведения он написал?»

Очевидно, что, действуя аналогичным образом применительно к науке, мы получим достаточно развернутую программу, нацеленную на получение и фиксацию нового знания, выявим некоторую перспективу развития данной науки в той ее части, которая зависит от уже накопленных знаний.

Иными словами, незнание — это область нашего целеполагания, область планирования нашей познавательной деятельности.

Строго говоря, — это неявная традиция, использующая уже накопленные знания в функции образцов.

Но перейдем к неведению. Как уже отмечалось, в отличие от незнания оно не может быть зафиксировано в форме конкретных утверждений типа: «Я не знаю того-то». Это «что-то» мы не можем в данном случае заменить какими-то конкрентными характеристикам. Мы получаем поэтому тавтологию: «Я не знаю того, чего не знаю». Тавтология такого типа — это и есть признак неведения.

Означает ли сказанное, что мы не можем в данном случае поставить никакого вопроса? Казалось бы, нет. Почему бы, например, не спросить: «Какие явления нам еще неизвестны?» Но вдумаемся в суть этого вопроса, его можно расшифровать так: какими характеристиками обладают явления, никаких характеристик которых мы не знаем? Сама формулировка вопроса такова, что в ней отрицается возможность ответа: как можно узнать нечто неизвестно о чем?

Необходимо сделать следующую оговорку. На вопрос о том, какие явления нам неизвестны, можно получить и такой ответ: нам неизвестны люди с песьими головами. Но это просто другая трактовка вопроса, точнее, другое понимание слова «неизвестный». Люди с песьими головами нам известны, т.е. знакомы на уровне фантазии или фольклорных образов, но они неизвестны в том смысле, что мы никогда не сталкивались с ними в реальности.

Означает ли сказанное, что мы не можем поставить задачу поиска новых, еще неизвестных явлений, новых минералов, новых видов животных и растений? Такая задача или, точнее, желание, конечно же существует, но следует обратить внимание на следующее. Ставя вопрос, фиксирующий незнание, мы хорошо знаем, что именно нам надо искать, что исследовать, и это позволяет, в принципе, найти соответствующий метод, т.е. построить исследовательскую программу. В случае поиска неизвестного такого особого метода вообще быть не может, ибо нет никаких оснований для его спецификации.

Иными словами, невозможен целенаправленный поиск неизвестных или, точнее, неведомых явлений. Мы должны просто продолжать делать то, что делали до сих пор, ибо неведение открывается только побочным образом. Так, например, можно поставить задачу поиска таких видов животных или растений, которые не предусмотрены существующей систематикой. Вероятно, они существуют. Но что должен делать биолог для их поиска? То, что он делал до сих пор, т.е. пользоваться существующей систематикой при описании флоры и фауны тех или иных районов.

Поэтому задачи или вопросы, направленные на фиксацию неведения, мы будем называть праздными в отличие от деловых вопросов или задач, фиксирующих незнание.

Праздные задачи не образуют никакой научной программы, не задают никакой конкретной исследовательской деятельности.

НОВЫЕ ЯВЛЕНИЯ И НОВЫЕ ПРОЕКТЫ

Противопоставление незнания и неведения в конкретных ситуациях истории науки требует детального анализа.

После открытия Австралии вполне правомерно было поставить вопрос о животных, которые ее населяют, об образе их жизни, способах размножения и т.д.

Это составляло сферу незнания.

Но невозможно было поставить вопрос о том, в течение какого времени кенгуру носит в сумке своего детеныша, ибо никто еще не знал о существовании сумчатых.

Это было в сфере неведения.

Нельзя, однако, сказать нечто подобное об «открытии» И.Галле планеты Нептун. Казалось бы, оба случая идентичны: биологи открыли новый вид, И. Галле обнаружил новую планету. Но это только на первый взгляд. Никакие данные биологии не давали оснований для предположения о существовании сумчатых животных. А планета Нептун была теоретически предсказана У. Леверье на основании возмущений Урана. Обнаружение этих последних — это тоже не из сферы неведения, ибо существовали теоретические расчеты движения планет, и вопрос об их эмпирической проверке был вполне деловым вопросом.

В свете сказанного можно уточнить понятие «открытие» и противопоставить ему такие термины, как «выяснение» или «обнаружение». Мы можем выяснить род занятий нашего знакомого, можем обнаружить, что он летчик. Это из сферы ликвидации незнания. И.Галле не открыл, а обнаружил планету Нептун. Но наука открыла сумчатых животных, открыла явление электризации трением, открыла радиоактивность и многое другое.

Открытия подобного рода часто знаменуют собой переворот в науке, но на них нельзя выйти путем целенаправленного поиска; из неведения к знанию нет рационального, целенаправленного пути.

С этой точки зрения, так называемые географические открытия нередко представляют собой, скорее, выяснение или обнаружение, ибо в условиях наличия географической карты и системы координат вполне возможен деловой вопрос о наличии или отсутствии островов в определенном районе океана или водопадов на той или иной еще неисследованной реке.

Точнее сказать поэтому, например, что Д.Ливингстон не открыл, а обнаружил или впервые описал водопад Виктория.

Итак, открытие — это соприкосновение с неведением.

Специфической особенностью открытий является то, что на них нельзя выйти путем постановки соответствующих деловых вопросов, ибо существующий уровень развития культуры не дает для этого оснований. Принципиальную невозможность постановки того или иного вопроса следует при этом отличать от его нетрадиционности в рамках той или иной науки или культуры в целом.

Легче всего ставить традиционные вопросы, которые, так сказать, у всех на губах, труднее — нетрадиционные.

Абсолютное неведение находится вообще за пределами нашего целеполагания. Но есть смысл говорить о неведении относительном, имея в виду отсутствие в границах той или иной специальной дисциплины соответствующих традиций. Надо сказать, что практически такого рода относительное неведение часто ничем не отличается от абсолютного и преодолевается тоже побочным образом.

Все приведенные выше примеры относились в основном к сфере эмпирического исследования. Это вовсе не означает, что на уровне теории мы не открываем новых явлений. Достаточно вспомнить теоретическое открытие позитрона П.Дираком. И все же перенос противопоставления незнания и неведения в область теоретического мышления нуждается в ряде существенных дополнений.

Даже естественный язык зафиксировал здесь определенную специфику ситуации:

теории мы не обнаруживаем и не открываем, мы их строим или формулируем.

Это в такой же степени относится и к классификации, районированию, к созданию новых способов изображения. Из сферы обнаружений и открытий мы попадаем в сферу проектов и их реализаций, в сферу научной теоретической инженерии. Потенциал развития науки определяется здесь наличием соответствующих проектов, их характером, уровнем развития самих средств проектирования.

Вот конкретный пример такого проекта из области лингвистики. «Целью синтаксического исследования данного языка, — пишет известный современный лингвист Н. Хомский, — является построение грамматики, которую можно рассматривать как механизм некоторого рода, порождающий предложения этого языка».

Обратите внимание, речь идет не о том, что нам надо что-то выяснить, обнаружить, описать или измерить. Речь идет о построении, о построении некоторого алгоритма, порождающего предложения данного языка. Впрочем, как мы уже отмечали, каждая, уже созданная и функционирующая теория, может выступать как образец для построения новых теорий, т.е. играть роль проекта.

Проекты бывают, однако, как типовые, так и оригинальные. Здесь и проходит граница между незнанием и неведением.

Например, теория эрозионных циклов В.Дэвиса, сыгравшая огромную роль в развитии геоморфологии, построена в значительной степени по образцу дарвиновской теории развития коралловых островов.

У Ч.Дарвина все определяется взаимодействием двух факторов: ростом кораллового рифа, с одной стороны, и опусканием дна океана, с другой.

Дэвис использует аналогичный принцип при описании развития рельефа, у него тоже два фактора: тектонические поднятия, с одной стороны, и процессы эрозии, с другой. Таким образом, теория В.Дэвиса является реализацией некоторого «типового проекта».

А вот В. В. Докучаев, с именем которого неразрывно связано наше отечественное почвоведение, создает новый проект мировосприятия, но создает его как бы побочным образом, как это часто бывает и с открытиями.

Исследователи отмечают, что В.В.Докучаев пришел в почвоведение как геолог и что именно это способствовало восприятию почвы как особого естественного тела Природы.

Иными словами, первоначально В.В.Докучаев работает в рамках определенных сложившихся традиций. Однако полученный им результат, показывающий, что почва есть продукт совокупного действия целого ряда природных факторов, оказывается образцом или проектом нового системного подхода в науках о Земле.

3. НОВАЦИИ И ВЗАИМОДЕЙСТВИЕ ТРАДИЦИЙ

Как же возникает новое в рамках традиционной работы и может ли в этих условиях появиться что-либо принципиально новое? Ответ на первую часть вопроса достаточно очевиден. Вся наша деятельность, связанная с ликвидацией незнания, достаточно традиционна. Трудности возникают тогда, когда речь заходит о сфере неведения. Очевидно, что в эту сферу мы проникаем непреднамеренно, но можно ли что-либо добавить к этому по сути тавтологичному утверждению?

КОНЦЕПЦИЯ «ПРИШЕЛЬЦЕВ» И ЯВЛЕНИЕ МОНТАЖА

Наиболее простая концепция, претендующая на объяснение коренных новаций в развитии науки, — это концепция «пришельцев». Нередко она напрашивается сама собой.

Вот что пишет известный австралийский геолог и историк науки У.Кэри об основателе учения о дрейфе континентов Альфреде Вегенере: «Вегенер изучал астрономию и получил докторскую степень, но затем он перенес главное внимание на метеорологию и женился на дочери известного метереолога[4] В.П.Кеппена. Я подозреваю, что, будь он по образованию геологом, ему никогда бы не осилить концепцию перемещения материков. Такие экзотические «прыжки» чаще всего совершаются перебежчиками из чуждых наук, не связанными ортодоксальной догмой».

Концепция «пришельцев» в простейшем случае выглядит так:

в данную науку приходит человек из другой области, человек, не связанный традициями этой науки, и делает то, что никак не могли сделать другие.

Недостаток этой концепции бросается в глаза. «Пришелец» здесь — это просто свобода от каких-либо традиций, он определен чисто отрицательно тем, что не связан никакой догмой. Рассуждая так, мы не развиваем Т. Куна, а делаем шаг назад, ибо начинаем воспринимать традицию только как тормоз: отпустим тормоза и сам собой начинается спонтанный процесс творчества.

Но Кун убедительно доказал, что успешно работать можно только в рамках некоторой программы.

Другое дело, если «пришелец» принес с собой в новую область исследований какие-то методы или подходы, которые в ней отсутствовали, но помогают по-новому поставить или решить проблемы.

Здесь на первое место выступает не столько свобода от традиции, сколько, напротив, приверженность им в новой обстановке, а «пришелец» — это скорее прилежный законопослушник, чем анархист.

Вот что писал академик В.И.Вернадский о Л.Пастере, имея в виду его работы по проблеме самозарождения: «Пастер... выступал как химик, владевший экспериментальным методом, вошедший в новую для него область знания с новыми методами и приемами работы, увидевший в ней то, чего не видели в ней ранее ее изучавшие натуралисты-наблюдатели».

Все это очень похоже на высказывание У.Кэри о А.Вегенере с той только разницей, что В.И.Вернадский подчеркивает не свободу Л.Пастера от биологических догм, а его приверженность точным экспериментальным методам.

Этот второй вариант концепции «пришельцев», несомненно, представляет большой интерес.

— Но если в первом случае для нас важна личность ученого, освободившегося от догм и способного к творчеству,

— то во втором — решающее значение приобретают те методы, которыми он владеет, те традиции работы, которые он с собой принес, сочетаемость, совместимость этих методов и традиций с атмосферой той области знания, куда они перенесены.

Вернемся к Л.Пастеру. Сам он о своей работе по проблеме самозарождения писал следующее: «Я не ввожу новых методов исследования, я ограничиваюсь только тем, что стараюсь производить опыт хорошо, в том случае, когда он был сделан плохо, и избегаю тех ошибок, вследствие которых опыты моих предшественников были сомнительными и противоречивыми».

И действительно, Л.Пастер сплошь и рядом повторяет те эксперименты, которые ставились и до него, но делает это более тщательно, на более высоком уровне экспериментальной техники. Он, например, не просто кипятит ту или иную питательную среду, но точно при этом фиксирует время и температуру кипячения. Но это значит, что перед нами некоторый «монтаж»: биологический эксперимент «монтируется» с занесенными из другой области точными количественными методами.

А можно ли аналогичным образом объяснить успех А.Вегенера?

Какие традиции он внес в геологию?

Начнем с того, что сама идея перемещения материков принадлежит вовсе не ему, ибо высказывалась много раз и многими авторами начиная с XVII в. Сам У.Кэри приводит длинный список имен и работ. Итак, в этом пункте А.Вегенер вполне традиционен. Бросается, однако, в глаза следующее, едва ли случайное совпадение. Как мы уже видели, Вегенер — это астроном, перешедший в метеорологию, к этому можно добавить, что он известный полярный исследователь. Иными словами, он своего рода научный «полиглот», не привыкший связывать себя границами той или иной дисциплины. И именно эту полипредметность, т.е. комплексность, А.Вегенер вносит в обсуждение проблемы перемещения материков, используя данные палеонтологии, стратиграфии, палеоклиматологии, тектоники и т.д. Таким образом, в геологию пришел не человек, свободный от геологических традиций, а универсал, умеющий работать в разных традициях и эти традиции комбинировать. Можно сказать, что А.Вегенер внес в геологию метод монтажа.

Именно эта возможность «монтажа» и приобретает в данном случае решающее значение. Личность ученого отступает здесь на задний план, ибо успех его деятельности оказывается во власти некоторой объективной необходимости.

Из ментального мира творческих поползновений мы попадаем в «третий мир» К. Поппера, в мир традиций, методов, проблем и знаний и должны выяснить те типы связей, которые господствуют в этом мире. Как взаимодействуют друг с другом в развитии науки различные традиции и методы познания? Каков механизм этого взаимодействия?

ТРАДИЦИИ И ПОБОЧНЫЕ РЕЗУЛЬТАТЫ ИССЛЕДОВАНИЯ

Следующая глава >

fil.wikireading.ru

Глава 9. Традиции и новации в науке — МегаЛекции

Способность человека действовать по образцам проявляется во всех сферах человеческой жизни — в производственной деятельности, в поведении, речи, мышлении, общении. И действительно, сила традиции как раз в том и состоит, что мы постоянно воспроизводим при разных обстоятельствах одни и те же действия. Признание той или иной теоретической концепции означает постоянные попытки осмыслить с ее точки зрения новые явления, реализуя при этом стандартные способы анализа или объяснения. Это организует научное сообщество, создавая условия для взаимопонимания и сопоставимости результатов, и порождает особую "индустрию" производства знаний в современной науке.

По образному выражению Куна, ученые, работающие в нормальной науке, постоянно заняты "наведением порядка", т. е. проверкой и уточнением известных фактов, а также сбором новых фактов, в принципе предсказанных или выделенных теорией. Таким образом, нормальная наука очень быстро развивается, накапливая огромную информацию и опыт решения задач. И развивается она при этом не вопреки традициям, а именно в силу своей традиционности. Традиция является не тормозом, а, напротив, необходимым условием быстрого накопления знаний.

Наука не ставит своей целью нахождение нового факта или теории, и успех в нормальном научном исследовании состоит вовсе не в этом. Тем не менее, новые явления, о существовании которых никто не подозревал, вновь и вновь открываются научными исследованиями, а радикально новые теории опять и опять изобретаются учеными. Новые фундаментальные факты и теории, по мнению многих исследователей, создаются непреднамеренно в ходе игры по одному набору правил, но их восприятие требует разработки другого набора правил. Ученый не стремится к получению принципиально новых результатов, однако, действуя по заданным правилам, он непреднамеренно, т.е. случайным и побочным образом, наталкивается на такие факты и явления, которые требуют изменения самих этих правил.

Традиции могут быть как вербализованными, существующими в виде текстов, так и невербализованными, существующими в форме неявного знания. Последние передаются от учителя к ученику или от поколения к поколению на уровне непосредственной демонстрации образцов деятельности. Признание неявного знания очень сильно усложняет и обогащает картину традиционности науки. Что бы ни делал ученый, ставя эксперимент или излагая его результаты, читая лекции или участвуя в научной дискуссии, он, часто сам того не желая, демонстрирует образцы.

Противопоставление явных и неявных знаний дает возможность более точно провести и осознать давно зафиксированное в речи различие научных школ, с одной стороны, и научных направлений, с другой. Развитие научного направления может быть связано с именем того или другого крупного ученого, но оно вовсе не обязательно предполагает постоянные личные контакты людей, работающих в рамках этого направления. Однако, в рамках научных школ контакты абсолютно необходимы, ибо огромную роль играет опыт, непосредственно передаваемый на уровне образцов от учителя к ученику, от одного члена сообщества к другому.

Можно выделить два типа неявного знания и неявных традиций. Первые связаны с воспроизведением непосредственных образцов деятельности, вторые предполагают текст в качестве посредника. Первые невозможны без личных контактов, для вторых такие контакты необязательны. Представление о неявных знаниях позволяет значительно обогатить и дифференцировать общую картину традиционности науки.

Каждая традиция имеет свою сферу распространения: есть традиции специально-научные, не выходящие за пределы той или иной области знания, а есть общенаучные или, если выражаться деликатно, междисциплинарные. Это достаточно очевидно и на уровне явных знаний: методы физики или химии широко применяются не только в естественных, но и в общественных науках, выступая тем самым как междисциплинарные методы. Так, аксиоматические построения в геометрии стали в свое время образцом для аналогичных построений в других областях знания.

Неявное знание передается от человека к человеку или от поколения к поколению на уровне воспроизведения непосредственных образцов. Воспроизведение значительной части сравнительно устойчивых форм нашего поведения и деятельности никак не связано с письменными текстами, а чаще всего не вербализовано вообще. Здесь можно провести аналогию с образом жизни. Образ жизни – традиции и обычаи, усвоенные как бы с молоком матери и определяющие в рамках того или иного сообщества основные и постоянно повторяющиеся траектории поведения и деятельности людей. Люди рождаются и умирают, сменяются поколения, а образ жизни может оставаться одним и тем же. В основе этой устойчивости и повторяемости лежат не словесные инструкции, ибо таковых просто не существует, а механизмы более фундаментальные, т.е. воспроизведение форм поведения и деятельности по непосредственным образцам, которые обеспечивают не только стационарность, но и адаптацию к новым условиям жизни.

Наука связана не только с производством знаний, но и с их постоянной систематизацией. Монографии, обзоры, учебные курсы - все это попытки собрать воедино результаты, полученные огромным количеством

исследователей в разное время и в разных местах. С этой точки зрения науку можно рассматривать как механизм централизованной социальной памяти, которая аккумулирует практический и теоретический опыт человечества и делает его всеобщим достоянием. Речь идет о сложных образованиях, предполагающих вербализованные знания, письменность, книгопечатание и т.д. Открыть для науки – это значит открыть для человечества.

Формирование науки – это формирование механизмов глобальной централизованной социальной памяти, т.е. механизмов накопления и систематизации всех знаний, получаемых человечеством. Можно смело сказать, что ни одна наука не имеет оснований считать себя окончательно сформировавшейся, пока не появились соответствующие обзоры или учебные курсы, т.е. пока не заданы традиции организации знания. Традиции, таким образом, управляют не только непосредственным ходом научного исследования. Не в меньшей степени они определяют и характер задач и форму фиксации полученных результатов, т.е. принципы организации и систематизации знания.

Наука постоянно переживает множество разнообразных изменений, включает как различные социально-организационные аспекты, так и создание новых теорий, и возникновение новых научных дисциплин. Новации могут состоять в построении новой классификации или периодизации, в постановке новых проблем, в разработке новых экспериментальных методов исследования или новых способов изображения. Очень часто, говоря о новациях, имеют в виду обнаружение новых явлений, но в этот класс с равным правом входят как сенсационные открытия. К числу новаций следует причислить также введение новых понятий и новых терминов. Нередко именно новый термин закрепляет в сознании научного сообщества принципиальную новизну тех явлений, которые до этого просто описывались, но не получали специальных обозначений.

Все новации, в зависимости от того, с изменением каких наукообразующих программ они связаны, можно разделить на несколько групп. Можно говорить об изменении исследовательских программ, включая создание новых методов и средств исследования, и об изменении программ коллекторских, т.е. о постановке новых вопросов, об открытии или выделении новых явлений, о появлении новых способов систематизации знания. Оба типа новаций могут приводить к существенным сдвигам в развитии науки и воспринимаются в этом случае как революции. Факты свидетельствуют, что эти новации тесно связаны друг с другом, что иллюстрирует и связь исследовательских и коллекторских программ.

В то же время основная масса новаций образует повседневность науки. Эти новации осуществляются в рамках существующих программ, ничего в них не меняя по существу. Это повседневное накопление знаний. И именно из таких повседневных актов и складывается развитие науки, включая и изменение научных программ. Более того, никогда нельзя заранее предсказать, к чему приведет та или иная, казалось бы, вполне традиционная акция.

Новации относительны к последующему развитию науки. Они зачастую осознаются задним числом, осознаются тогда, когда мы ищем в прошлом

истоки современных идей. Когда термин введен и принят, мы понимаем, что идеи были уже высказаны до этого, что они были новыми и значимыми.

Новые методы, как отмечают сами ученые, часто приводят к далеко идущим последствиям – и к смене проблем, и к смене стандартов научной работы, и к появлению новых областей знания.

Все новации можно разделить на два класса: новации преднамеренные и непреднамеренные. Первые возникают как результат целенаправленных акций, вторые – только побочным образом. Первые происходят в рамках парадигмы, вторые – ведут к ее изменению. Наука направлена на получение и фиксацию нового знания и при этом зависит от уже накопленных знаний.

Незнание – область нашего целеполагания, область планирования познавательной деятельности, явная или неявная традиция, использующая уже накопленные знания в функции образцов. Открытие – это соприкосновение с неведением. Специфической особенностью открытий является то, что на них нельзя выйти путем постановки соответствующих деловых вопросов, ибо существующий уровень развития культуры не дает для этого оснований. Принципиальную невозможность постановки того или иного вопроса следует при этом отличать от его нетрадиционности в рамках той или иной научной области. Легче всего ставить традиционные вопросы, труднее – нетрадиционные.

Зачастую, случайные открытия существенно обусловлены не только теми традициями, в рамках которых имел место неожиданный эффект, но и всей совокупностью традиций эпохи или, по крайней мере, данной науки. Явление должно обратить на себя внимание, оно должно потребовать объяснения, а для этого оно должно не укладываться в существующие представления, должно противоречить им.

В рамках некоторой достаточно традиционной работы появляется новый и неожиданный эффект. Дело не в том, что эффектов подобного рода не было до сих пор, и не в том, что наряду с отмеченным, не было каких-то других эффектов. Иначе говоря, дело не в характере объективной ситуации. Все определяется всеми другими традициями, той средой, в которой мы работаем. Именно эта среда выделяет случайный эффект, не принимая его в качестве чего-то обычного.

Выделение и осознание случайных побочных результатов связано с наличием традиций, которым эти результаты противоречат. Традиции как бы отвергают эти результаты, и случайные феномены оказываются в центре внимания. Другая возможность выделения побочных результатов, противоположная первой состоит в том, что результат, непреднамеренно полученный в рамках одной из традиций, оказывается существенным для другой. Другая традиция как бы "подкарауливает", чтобы подхватить побочный результат. Недостаточно просто получить какой-то результат, недостаточно сделать открытие, важно, чтобы сделанное было подхвачено какой-либо достаточно мощной традицией. Нередко новации в развитии науки бывают обусловлены переносом образцов из одной области знания в другую в форме своеобразных метафор.

Каждый, даже великий, ученый обречен на то, что полученные им результаты со временем будут переформулированы, выражены в ином языке, а его идеи будут преобразованы. Науке чужд индивидуализм, она призывает каждого к жертвам ради общего дела, хотя и хранит в социальной памяти имена великих и малых творцов, внесших вклад в ее развитие. Но идеи после их публикации начинают жить самостоятельной жизнью, неподвластной воле и желаниям их творцов. Иногда бывает так, что ученый до конца своих дней не может принять того, во что превратились его собственные идеи. Они ему уже не принадлежат, он не способен угнаться за их развитием и контролировать их применение.

Наука многоаспектна и многогранна, но, прежде всего, она представляет собой производство знаний. Именно производство знаний делает науку наукой, которая возможна только благодаря традиции или, точнее, множеству традиций, в рамках которых эта деятельность осуществляется.

Исследование традиций в гуманитарных науках Особое место в гуманитарных науках занимает изучение стилей, жанров, сюжетов. Исследуются как традиционные приёмы, так и взаимопроникновение сюжетов из одной традиции в другую, вопросы трансформации, изучаются проблемы возникновения той или иной традиции, закономерности её развития, взаимоотношение традиций и новаторства, преемственность традиций. Одной из задач гуманитарных наук является сохранение тех или иных традиций, включение их в современную деятельность.

Метафорически традиции могут быть объяснены как существования определенных программ. Существует три способа бытия программ, а, следовательно, и традиций. Во-первых, традиции существуют как передача опыта от человека к человеку, от поколения к поколению путём воспроизведения непосредственных образцов поведения или деятельности. Во-вторых, традиции могут быть в виде описаний деятельности, иногда в виде предписаний, как осуществлять деятельность, т.е. в виде семиотически организованных текстов. В-третьих, традиции существуют в качестве образцового продукта, в том числе и интеллектуальной деятельности (научные теории, художественные произведения, становящиеся объектом подражания).

Устойчивость традиций обусловлена тем, что в обществе вырабатываются специальные механизмы, поддерживающие их. Однако, в традиции при их осуществлении всегда так или иначе вкрадываются неточности воспроизведения, появляются отклонения или новации. Изменчивость традиций происходит непрерывно, путём накопления мелких отличий и их закрепления. Применительно к науке, в работах Томаса Куна, качественные изменения получили название научных революций. Пересечение нескольких традиций – один из путей появления новаций в науке. В вопросе видоизменения традиций существует два крайних случая. С течением времени традиции могут легко включать в себя новые элементы или могут быть такими образованиями, которые не допускают никаких более или менее существенных новаций и разрушаются от их появления.

Ученый тем отличается от поэта, что всегда и везде рассуждает. Поэт, художник или музыкант создают; ученый не создает, но лишь открывает истину. Научные и эстетические ценности живут и развиваются на основаниях, отличных от индивидуально-неповторимых пери­петий жизни и деятельности их творцов — натуралистов, худож­ников и поэтов.

Утвер­ждается тот «деятельностный» подход, благодаря которому индивид с феноменами его сознания и подсознания выступает не как исходный пункт творческого процесса, а как производное сложной системы объективных отношений. Наука — это не только теоре­тическое знание, но и особая форма деятельности. Устройство атома или мегамира иное, чем аппаратов, посредством которых оно исследуется.

Так же как и в любом другом виде деятельности, люди науки сперва осуществляют функции конт­роля, критики, отбора, самоанализа реально, в практике познания и общения (контролируют результаты, сличая их с предполагае­мыми, оценивают, отбирают и прогнозируют) и лишь затем начинают размышлять о природе совершаемых действий. Из научной деятельности вычленяется рефлексия на нее.

Барбер в своей статье «Сопротивление ученых научному от­крытию» приходит к выводу, что сопротивление есть постоянно действующий фактор в науке, что под его влиянием находятся все ученые либо в качестве испытывающих сопротивление, либо в качестве сопротивляющихся новым идеям. Феномен сопро­тивляемости открытиям несовместим, — отмечает Барбер, — с со­циальным стереотипом ученого как человека с «открытым умом» (Р. Оппенгеймер). Социологические детерминанты сопротивле­ния открытию, отмеченные Барбером, не действуют изолиро­ванно от других процессов и факторов, определяющих развитие науки как системы. В фактах сопротивления обнаруживается лишь один из аспектов большой и своеобразной проблемы вос­приятия открытия.

Механизм восприя­тия и оценки новой информации непрерывно функционирует в «организме» науки, но внимание он привлекает в случаях рази­тельного расхождения в оценках, при конфликтных ситуациях, при «патологии» восприятия. И подобно тому, как знание пато­генных факторов — необходимое условие эффективных действий, направленных на излечение, раскрытие причин, вызывающих неадекватную интерпретацию новых идей или даже их неприя­тие, сможет оказать влияние на оптимизацию научной дея­тельности.

Попытки перейти от глобального, аморфного представления о творческом процессе к расчлененному побудили выделить в нем несколько фаз, имеющих — каждая — собственную характеристи­ку. Наиболее приемлемой была признана схема Уоллеса, рас­членившего 4 фазы: подготовку, созревание, «озарение» и про­верку (верификацию). Основной упор был сделан на двух фа­зах: созревании (бессознательной деятельности ума, которая происходит вслед за неудачными попытками решить проблему, оперируя уже известной информацией) и озарении — «вспышках гения» — неожиданном взлете мысли, схватывающей то, что ка­залось непостижимым. Вслед за производством идей наступает, согласно этой концепции, их проверка, выявление того, какова ценность полученного умственного продукта, каковы средства, способные убедить других в правильности решения, и др.

Прогресс науки не исчерпывается тем, что продуцируемые отдельными учеными идеи (а каждая новая идея — продукт творческой активности отдельного индивида, даже если она од­новременно зарождается во многих головах), получая адекват­ное выражение в языке науки, вливаются тем самым в потоки объективно циркулирующей информации. Чтобы приобрести ра­бочий «инструментальный» смысл, идея должна быть восприня­та научным сообществом, сопоставлена с другими, оценена, «индексирована» сообразно определенной шкале, как более ценная или менее ценная, перспективная, практически значимая и т. д. Эта неформализуемая шкала и придает ей «вес», от которого в свою очередь зависит ее дальнейшая жизнь. Правда, шкала, о которой идет речь, не является одной и той же для всех времен и народов. Она очень подвижна. Идея, признанная новаторской сегодня, через некоторое время может восприниматься совсем иначе. Но в любом случае новое слово должно быть не только Произнесено, но и услышано. При современной же чрезвычайно сложной и разветвленной организации научного труда, при ином, чем в прежние времена, характере отношений между наукой и производством, обществом, государством, вопрос о том, будет ли, и как скоро, услышано это новое слово, как его оценят, ста­новится решающим при распределении средств, выделяемых на требующее ныне огромных затрат научное производство, при выборе направлений исследований, планировании подготовки кадров и т. д. Естественно поэтому, стремление выяснить, что же представляет собой незримый, но мощный, непрерывно ра­ботающий оценочный аппарат науки, проанализировать строе­ние и функционирование этого аппарата, оказывающего столь глубокое влияние на науку (а, тем самым, и на все другие со­циальные образования и институты, с которыми она неразрыв­но связана), на общество в целом и, конечно, на отдельных ин­дивидов, усилиями которых созидается система человеческого знания о мире.

Существуют два диаметрально противоположных взгляда на то, может ли знание «механизма» открытия, иными словами, знание развития науки, иметь какое-либо эвристическое значение в «про­изводстве» новых открытий.

Известный физик Фейнман утверждает, что каждое новое откры­тие делается по-новому, что по способу своего создания оно не вос­производит черт, характерных для предыдущих открытий, а поэто­му история науки не может оказать сколько-нибудь существенной помощи творцу науки, когда он совершает «прыжок» в дотоле не­известное, подходит к получению принципиально нового резуль­тата.

В. Оствальд, напротив, считал, что процессу научного откры­тия можно научить других людей, как «езде на велосипеде». Его позиция, по сути дела, совпадает с программой, предложенной Ф. Бэконом. Как известно, Ф. Бэкон считал принципиально воз­можным и необходимым составление свода правил, следование которым должно приводить ученого к искомым результатам.

Позиция Бэкона как в ее первоначальном виде, так и в более поздних вариантах — неверна хотя бы потому, что ни одно от­крытие в истории науки не было сделано по заранее составлен­ному рецепту.

При открытии происходит скачок мысли, выход ее за пределы традиционных норм. Поэтому некоторые исследования трактуют открытие как иррациональный акт, как разрыв рациональной це­пи дискурсивного мышления. В такой связи в литературе укоре­нилось разграничение открытия и изобретения. В первом случае происходит обнаружение того, что существует независимо от нас, во втором — создание того, что до сих пор не существовало.

Это различие открытия и изобретения отметил еще Кант: «Изобрести что-нибудь — это нечто другое, чем что-нибудь открыть, ибо то, что открывают, предполагается уже существующим до это­го открытия, только оно до сих пор не было известным». Одни из них представляют собой «овеществление» теории, реализацию сложнейшего комплекса теоретических разработок, как, например, ускорители и детекторы в современной физике. Они наиболее характерны для современной науки. Другие же обязаны своим возникновением случаю, что свойственно более ранним эта­пам истории науки.

Между указанными группами открытий существуют опреде­ленные связи и зависимости, которые достаточно полно раскрыва­ются историко-логическим анализом.

Генезис теории и открытия научного закона — один из аспек­тов проблемы открытий. Правда, некоторые исследователи склон­ны относить к открытиям только обнаружение новых явлений. Во всяком случае, генезис экспериментальных открытий составляет большую часть во всей проблеме открытий. Для понимания суще­ства такого генезиса весьма важно выявить критерии идентифика­ции открытий и их квалификации. Общим для всех видов открытий служит то, что они утверждают новое в науке, обусловливают из­вестное ускорение ее развития, вызывают к жизни новый поток исследований.

П. Л. Капица под открытием понимает обнаружение новых явлений, которые «нель­зя ни полностью предсказать, ни объяснить на основе уже имею­щихся теоретических концепций и поэтому они открывают новые области исследования». В данном определении важны два момента: непредсказуемость и невозможность объяснения того или иного явления в рамках су­ществующей теории. Эти моменты неразрывно связаны друг с дру­гом и представляют собой логическую характеристику принципи­ально нового в науке. Кроме того, важен и еще один момент: от­крытие вызывает к жизни новую область исследования, рождает новый раздел науки.

Правда в истории науки встречаются ситуации, когда не «факт», не какое-либо другое открытие «рождает» теорию, а на­оборот, появление новой теории вызывает энергичные поиски но­вых фактов для ее доказательства. Кроме того, возникновение новой теории всегда приводит к серии открытий, которые при бли­жайшем рассмотрении оказываются реализацией соответствующих прогнозов данной теории. Такие открытия, по классификации, предложенной М. Борном, относятся к аналитическим предсказа­ниям, сделанным с помощью существующей теории и работающих методов. К синтетическому классу открытий М. Борн относит создание новых концепций, представляющих осмысление новой эмпириче­ской информации (например, квантовая механика) или радикаль­ное переосмысление уже давно известных фактов (например, теория относительности, объяснившая установленный еще Нью­тоном факт пропорциональности масс инерции и гравитации).

М. Борн различает теоретические и эмпирические открытия. Так, теоретическому открытию — созданию квантовой механики — предшествовала серия экспериментальных открытий: открытие катодных лучей, рентгеновских лучей, радиоактивности и т. д. Ко­нечно, созданию квантовой механики предшествовала и большая серия теоретических открытий, развитие которых наряду с экспе­риментальными открытиями вело к их созданию. Это прежде всего открытие кванта энергии М. Планком и последовавший за этим ряд исследований.

Рассматривая проблему открытия, видный теоретик истории науки Агасси относит к открытиям обнаружение новых явлений. Критерием идентификации открытия служит у него отношение между новым фактом и теорией. Данное отношение может быть трех типов: а) логическая зависимость, выводимость или предска­зуемость; b) логическая независимость или случайность; с) не­совместимость или появление противоположного ожидаемому.

Агасси считает, что все открытия принадлежат к категории (с), т. е. они не вытекают из существующей теории, не вписываются в нее, опровергают ее, требуют создания новой теории, адекват­ной им. Такой критерий, безусловно, следует принять в отношении экс­периментальных открытий, т. е. к открытиям нужно относить об­наружение явлений, которые не могли быть предсказаны сущест­вующей теорией.

А. Гаррет, составитель сборника «Вспышка гения» [Гаррет А. Вспышка гения.— «Химия и жизнь», 1966, № 9.], полагает, что все открытия можно разделить на три группы: 1) сделанные методом проб и ошибок; 2) сделанные методом запланирован­ного, заранее намеченного исследования; 3) случайные. Только группа (3), согласно принятому критерию идентификации откры­тий, может быть отнесена к открытиям. Различие между группами (1) и (2) состоит в том, что исследования (2) имеют теоретиче­скую «детерминацию», т. е. они проводятся в рамках определенной теории, а в случае группы (1) этого не происходит. Общее между двумя упомянутыми группами состоит в том, что деятельность исследователя имеет здесь целевой характер и направлена на по­лучение определенных результатов, одни из которых ищутся эмпирическим путем, другие — на основании определенных тео­ретических соображений.

Как бы то ни было, всякая новация обусловлена традицией. Она может быть признана новацией лишь смотрясь в зеркало традиции. Это происходит и на теоретическом, и на эмпирическом уровнях научного поиска.

Исследователь и изобретатель

Герц, который, увлек­шись вначале изучением техники, следующим образом описывает свои колебания в выборе жизненного пути: «Раньше я часто говорил себе, что мне больше хотелось бы быть великим ученым, чем крупным инженером...»

В этом признании заслуживает внимания один мо­мент. Оказывается, Герц еще на пороге творческой жиз­ни рассматривал путь исследователя я путь инженера-изобретателя как два разные, несовместимые пути, меж­ду которыми нужно делать выбор. И своею собственной жизнью Герц как бы наглядно подтвердил справедли­вость этого убеждения. В самом деле, несмотря на то, что в юности наряду с задатками ученого Герц ощу­щал в себе и задатки инженера, ни одно из его собствен­ных научных открытий' им самим не было доведено до практики.

Хронологическая таблица, приведенная ниже, показы­вает, например, как открытие радиоволн привело к их ис­пользованию в качестве нового средства связи. Но этот путь от открытия к изобретению был реализован не Гер­цем, а другим исследователем — А. С. Поповым.

Хронологическая таблица

1879 — Объявление Берлинской академией наук конкурса на экспериментальное подтверждение теории Максвелла. 1887 — Открытие Герцем радиоволн. 1890 — Изобретение Бранли когерера — индикатора радиоволн. 1896 — Грозоотметчик Попова — первая в мире приемная радиостан­ция с когерером. 1896 — Первая радиопередача азбукой Морзе. Первая передача Попова состояла всего из двух слов: «Генрих Герц». Это была заслуженная дань изобрета­теля исследователю, несмотря на то, что не кто иной, как сам Герц, в 1889 г. в письме к инженеру Губеру категори­чески отверг самую возможность применения открытых им волн для практических целей.

Таким образом, история науки предъявляет нам два крайних типа деятелей, равно необходимых для ее разви­тия. Первый тип в «чистой» форме представлен, напри­мер, гением Фарадея, о котором Столетов писал: «Никог­да со времен Галилея свет не видел столько поразитель­ных и разнообразных открытий, вышедших из одной го­ловы...». Тимирязев в свою очередь охарактеризовал прак­тические результаты этих «поразительных и разнообраз­ных открытий» следующими словами: «Теперь можно скорее надоесть бесконечным перечнем того, что наука дала человечеству и, заметим, благодаря не только изобретателю, как обыкновенно думают, но именно исследо­вателю. Начало той власти над электричеством, которая так характеризует современную жизнь, можно в значи­тельной степени проследить до той тесной, плохо осве­щенной лаборатории в Британском институте, где рабо­тал Фарадей, имея в виду только одну цель — расши­рение знаний».

Второй тип — изобретатель, в наиболее чистой форме воплощенный в Эдисоне. Вся деятельность Эдисона была целеустремленно направлена на то, чтобы извлечь прак­тическую пользу из открытий, сделанных в той или дру­гой области другими. Если ему самому и случилось сде­лать важное открытие термоионной эмиссии, вошедшей в науку как «эффект Эдисона», то это открытие было чи­сто случайным, своеобразным «отходом» его изобрета­тельских поисков. Изобретения Эдисона не менее, чем открытия Фарадея, способствовали широкому внедре­нию электрических устройств в жизнь.

Гораздо реже, чем это можно было бы ожидать, мы встречаемся с совмещением исследователя и изобрета­теля в одном и том же лице, как это имело место, на­пример, в случае Бертолле. Между тем на заре умствен­ной жизни человечества, нужно думать, первоокрыватель новых истин, исследователь выступал одновременно как изобретатель и непосредственный инициатор их практи­ческого использования. Дифференциация пришла позд­нее и вместе с ней возникла иллюзия «чистой науки», рождающейся и развивающейся вне всякой связи с прак­тикой, наподобие теории шахматной игры.

Преемственность — не единственный исторически сложившийся в этих условиях путь к воссоединению утраченного единства между исследователем и изобре­тателем. Второй, более органический и представляющий особый интерес с точки зрения проблемы планирова­ния науки путь — это кооперирование усилий исследова­теля и изобретателя в решении общей проблемы. Наибо­лее типично этот путь выявился в химической технологии.

В прошлом, в истории науки такая форма воссоеди­нения науки с ее первоисточником — общественной прак­тикой, как кооперирование усилий ученых и изобрета­телей, появляется редко, эпизодически. В условиях же социализма творческое сотрудничество ученых, инжене­ров-технологов, проектировщиков, конструкторов и завод­ских работников в создании прогрессивных технологиче­ских процессов и новой техники становится законом.

Теперь нам предстоит рассмотреть, каким образом открытия и изобретения вытекают друг из друга, порождаются друг другом.

Хронологический ряд II

1896 — Радиоактивность (Беккерель).

1898 — Радий (Склодовская-Кюри).

1903 — Теория атомного распада (Резсрфорд и Содди).

1919 — Первое искусственное превращение элементов (Резерфорд).

1930 —Нейтрон (Чедвик).

1934 — Искусственная радиоактивность (Жолио-Кюри).

1939 — Ядерное деление урана (Ган и Штрассер).

1942 — Первый атомный реактор (Ферми).

Если бы открытие радиоактивности Беккерелем не осуществилось в свое время как случайное, оно осущест­вилось бы позже, уже как необходимое решение очеред­ной задачи познания, например после -реализации в цик­лотронах искусственных ядерных превращений, т. е. в ко­нечном счете следовало бы по тому же пути — от рент­геновской трубки, поскольку циклотрон в принципе та же сверхмощная и сверхусложненная рентгеновская трубка.

Но коль скоро урановые лучи были обнаружены, изучение их не могло не привести к открытию радиоактив­ности и далее — к теории атомного распада, открытию искусственной радиоактивности, нейтронов, реакции ядерного деления урана и в конце концов — при наличии теории цепных реакций Семенова и Гиншельвуда — к атомному реактору и атомной 'бомбе.

Ни одно звено в этой цепи не могло выпасть, иначе говоря, она не могла оборваться уже в силу того, что ядерные реакции сделались предметом массового и системагического исследования. Случайность первого откры­тия переросла в необходимость развития из него «цеп­ной реакции» последующих, вплоть до атомного реакто­ра, также в силу того, что прогресс физики подготовил необходимый теоретический аппарат для обработки на­копляющегося эмпирического материала.

И на пути от опыта Беккереля к атомному реактору, конечно, имели место случайности. Так, случайно было обнаружено, что при облучении нейтронами серебряного цилиндра, помещенного в свинцовый ящик, наведенная активность серебра изменяется (ослабляется или уси­ливается) в зависимости от того, куда поставлен ци­линдр — в середину или в угол ящика. Исследование столь неожиданного явления привело к эмпирическому выводу, что на индуцированную нейтронами активность влияют, и всегда в сторону увеличения, находящиеся ря­дом с облучаемым объектом посторонние вещества, осо­бенно водородные соединения — парафин, вода. Поиски причин этого влияния в свою очередь привели к двум теоретическим обобщениям: 1) замедление нейтронов из-за столкновений с ядрами легких элементов и 2) осо­бенно легкой поглощаемости замедленных нейтронов ядрами мишени. Тем самым были подготовлены все необ­ходимые предпосылки для конструирования, вслед за открытием реакции деления урана, уранового атомного реактора.

Часть 4. Роль техники в научном исследовании

"Механика – простая семиотика следствий"

Ф Ницше. (Воля к власти. М., 1994. С. 329)

Для понимания сущности техники обратимся к нашим рассуждениям о понятии сознания как совокупности знаний. Как мы утверждали, знание имеет два разнонаправленных устремления: интенция и рефлексия. Обе эти направленности по аналогии с человеком можно определить как способности. Они присущи знанию, но, обладая побудительной силой, активны. Благодаря наличию системных связей знания вступают во взаимодействия с другими знаниями. В результате они могут измениться (преобразоваться, развоплотиться и воплотиться в иное).

Обратимся теперь к истоку европейской цивилизации – древним грекам. Природа (фюсис) обладает свойством порождать, то есть производить из себя нечто новое. Техника (греч. слово techne означает искусство, искусность, ремесло) говорит нам о созидательной стороне природы, но в большей степени и главным образом – человека, поскольку здесь речь идёт не просто о созидании, но о превосходящем природу созидании, о возвышении над ней. "Разумным существам, – учил стоик Хрисипп, – в качестве совершенного вождя дан разум, и для них жить по природе – значит жить по разуму, потому что разум – это наладчик (technites) побуждения"*. Говоря современным языком, разум "технологичен" по природе, он не может не порождать технику.

megalektsii.ru

Традиции и новации в развитии науки — реферат

Федеральная служба по надзору  в сфере образования и науки

Негосударственное образовательное  учреждение

Высшего профессионального образования

Институт «Верхневолжье»

Дисциплина: «Культура интеллектуального  труда»

Реферат

Тема: «Традиции и новации в развитии науки»

Выполнил  студент 1-го курса 

Группа 1-ЭЗ-24

Специальность экономика

Носачкова А. С.

___________________________

Научный руководитель

Доц. Л. Г. Григорьев 

___________________________

Тверь 2013

Содержание

Введение………………………………………………………………………...3

1. Традиционность науки и виды  научных традиций………………………..5

2. Традиции, новации и их взаимодействие…………………………………12

Заключение…………………………………………………………………….23

Список литературы……………………………………………………………24

Введение

Актуальность темы работы - «Традиции  и новации в развитии науки» обусловлена  следующими соображениями: во-первых, традиции являются основой любой  системы; во-вторых, наука все же развивается, и традиционные и инновационные  элементы в развитии науки наслаиваются друг на друга; значит, в любой момент времени будет проблема различия традиций и новаций в науке.

В истории формирования и развития науки можно выделить две стадии, которые соответствуют двум различным  методам построения знаний и двум формам прогнозирования результатов  деятельности. Первая стадия характеризует  зарождающуюся науку (преднауку), вторая - науку в собственном смысле слова. Это означает, что как любоя система, наука не может развиваться без фундамента, т.е. без традиций.

Традиция обычно отождествляется  с репродуктивными моментами, с  воспроизводством в деятельности одних  и тех же схем, навыков, умений.

В подлинно творческом процессе традиция не исключает, а предполагает новацию. Новация, в свою очередь, никогда  не начинается с чистого листа, а  опирается на созданные и освоенные  творцом культурные предпосылки, т.е. обязательно сопрягается с репродуктивными  моментами.

Традиция и новация соотносятся  как инвариантное и вариативное, но только в их единстве и возникает  движение, творческий процесс. Традиция определяет стратегию творчества, новация - ее тактику, традиция регламентирует творческий процесс, выступает в качестве общезначимых (для школы, направления, сообщества) регулятивов творчества, и в этом проявляется ее консервативный характер. Вместе с тем традиция оставляет всегда свободное поле для вариаций, в рамках которого и появляются новации, расцвечивающие стандартную схему.

Традиции:

- ориентируют при определении  предмета исследования;

- выступают как образцы постановки  экспериментов и решения задач;

- управляют ходом научного исследования;

-определяют формы фиксации полученных  результатов, принципы организации  и систематизации знаний.

Целью данной работы является изучение роли традиций и новаций в развитии науки.

Задачи данной работы:

1. рассмотреть традиционность науки и виды научных традиций

2. изучить традиции, новации и их взаимодействие

Основная часть

1. Традиционность науки и виды научных традиций

Наука обычно представляется нам как  сфера почти непрерывного творчества, как сфера, где стремление к новому является основным мотивом деятельности. В науке нет смысла повторять  то, что уже сделано нашими предшественниками, получать заново те знания, которые  уже вошли в учебные курсы, переписывать чужие книги или  статьи.

В этом плане любой подлинный  ученый стоит перед лицом неизведанного  и вынужден делать то, что до него не делал никто другой.

Казалось бы, что в этой ситуации не может быть и речи не только о  традициях, но и о каких-либо закономерностях  научного познания вообще, ибо любая  закономерность связана с повторяемостью явлений.

А между тем именно традиции образуют скелет науки, именно они определяют характер деятельности ученого.

Начнем с традиций, их видов и  их места в науке. Основателем  учения о научных традициях, безусловно, является Т.Кун. Кун впервые сделал традиции центральным объектом рассмотрения при анализе науки, придав им значение основного конституирующего фактора  в научном развитии.

Нормальная наука как наука  традиционная. Нормальная наука, согласно Куну, - это «исследование, прочно опирающееся  на одно или несколько прошлых  достижений - достижений, которые в  течение некоторого времени признаются определенным научным сообществом  как основа для развития его дальнейшей практической деятельности».

Уже из самого определения следует, что речь идет о традиции. Прошлые  достижения, лежащие в основе такой  традиции, Кун называет парадигмой.

Чаще всего речь идет о некоторой  достаточно общепринятой теоретической  концепции типа системы Коперника, механики Ньютона, кислородной теории Лавуазье и т.п.

Конкретизируя свое представление  о парадигме, Кун ввел понятие  о дисциплинарной матрице, в состав которой он включает следующие четыре элемента:

- символические обобщения типа  второго закона Ньютона, закона  Ома, закона Джоуля - Ленца и  т.д.;

- концептуальные модели, примерами  которых могу служить общие  утверждения такого типа: «Теплота  представляет собой кинетическую  энергию частей, составляющих тело»  или: «Все воспринимаемые нами  явления существуют благодаря  взаимодействию в пустоте качественно  однородных атомов»;

- ценностные установки, принятые  в данном научном сообществе  и проявляющие себя при выборе  направлений исследования, при оценке  полученных результатов и состояния  науки в целом;

- образцы решений конкретных  задач и проблем, с которыми  неизбежно сталкивается уже студент  в процессе обучения.

В чем же состоит деятельность ученого  в рамках нормальной науки?

Кун писал «При ближайшем рассмотрении этой деятельности в историческом контексте  или в современной лаборатории  создается впечатление, будто бы природу пытаются вытиснуть в  парадигму, как в заранее сколоченную  довольно тесную коробку. Цель нормальной науки ни в коей мере не требует  предсказания новых видов явлений: явления, которые не вмешиваются  в эту коробку, часто, в сущности, упускаются из виду. Ученые в русле  нормальной науки не ставят себе цели создания новых теорий, обычно к тому же они нетерпимы и к созданию таких теорий другими».

Итак, в рамках нормальной науки  ученый настолько жестко запрограммирован, что не только не стремится открыть  или создать что-либо принципиально  новое, но даже не склонен это новое  признавать или замечать.

Концепция Куна выглядела бы пустой фантазией, если бы ему не удалось  убедительно показать, что нормальная наука способна успешно развиваться. Кун, однако, показал, что традиция является не тормозом, а, напротив, необходимым  условием быстрого накопления знаний.

И действительно, сила традиции как  раз в том и состоит, что  мы постоянно производим одни и те же действия, один и тот же способ поведения все снова и снова  при разных, вообще говоря, обстоятельствах.

Традиции управляют не только ходом  научного исследования. Не в меньшей  степени они определяют форму  фиксации полученных результатов, принципы организации и систематизации знания. И образцы - это не только образцы  постановки эксперимента или решения  задач, но и образцы продуктов  научной деятельности. Учитывая это, мы легко обнаружим своеобразную связь традиций разного типа, которые  иногда напоминают две стороны одной  и той же медали.

Так, например, теория, выступающая  в роли куновской парадигмы, может одновременно фигурировать и как образец для построения других теорий. «Я хотел бы подчеркнуть одно обстоятельство, - пишет Р.Фейнман. - Теории, посвященные остальной физике, очень похожи на квантовую электродинамику... Почему все физические теории имеют столь сходную структуру?» Одну из возможных причин Фейнман видит в ограниченности воображения физиков: «Встретившись с новым явлением, мы пытаемся вогнать его в уже имеющиеся рамки».

Но это и значит, в данном случае строить новые теории по образцу уже имеющихся, используя последние как своеобразные проекты.

Можно сказать, что и любое знание функционирует подобным двояким  образом: с одной стороны, фиксируя некоторый способ чисто практических или познавательных действий, производственные операции или методы расчета, оно  выступает как вербализованная традиция; с другой - уже имплицитно как неявное знание задает образец продукта, к получению которого надо стремиться. В простейшем случае речь идет о постановке вопросов. Так, например, знание формы и размеров окружающих нас предметов еще в глубокой древности породило вопрос о форме и размерах Земли. Знание расстояний между земными ориентирами позволило поставить вопрос о расстоянии до Луны и звезд.

Многообразие традиций. В философии  науки пока не существует какой-либо приемлемой классификации традиций, но изложенное выше уже позволяет, и  осознать их многообразие, и выделить некоторые виды.

Мы уже показали, что традиции отличаются друг от друга по способу  своего существования, что они могут  быть вербализованными и невербализованными, явными и неявными.

Вводя в рассмотрение неявные традиции, мы попадаем в сложный и малоисследованный  мир, в мир, где живут наш язык и научная терминология, где передаются от поколения к поколению логические формы мышления и его базовые  категориальные структуры, где удерживаются своими корнями так называемый здравый смысл и научная интуиция. Историки и культурологи часто используют термин «менталитет» для обозначения тех слоев духовной культуры, которые не выражены в виде явных знаний и, тем не менее, существенно определяют лицо той или иной эпохи или народа. Но и любая наука имеет свой менталитет, отличающий ее от других областей научного знания, но тесно связанный с менталитетом эпохи.

Противопоставление явных и  неявных традиций дает возможность  провести и более глубоко осознать давно зафиксированное в речи различие научных школ, с одной  стороны, и научных направлений - с другой. Развитие научного направления  может быть связано с именем того или другого крупного ученого, но оно вовсе не обязательно предполагает постоянные личные контакты людей, работающих в рамках этого направления.

Другое дело - научная «школа». Здесь  эти контакты абсолютно необходимы, ибо огромную роль играет опыт, непосредственно  передаваемый от учителя к ученику, от одного члена сообщества к другому. Именно поэтому научные школы  имеют, как правило, определенное географическое положение: Казанская школа химиков. Московская математическая школа и  т.п.

Неявные традиции отличаются друг от друга не только по содержанию, но и  по механизму своего воспроизведения. Мы уже видели, что в основе этих традиций могут лежать как образцы  действий, так и образцы продуктов.

Это существенно: одно дело, если вам  продемонстрировали технологию производства предмета, например глиняной посуды, другое - показали готовый кувшин и предложили сделать такой же. Во втором случае вам предстоит нелегкая и далеко не всегда осуществимая работа по реконструкции  необходимых производственных операций. В познании, однако, мы постоянно  сталкиваемся с проблемами такого рода.

Еще одним основанием для классификации  традиций могут служить их место, их роль в системе науки.

Одни традиции задают способы получения  новых знаний, а другие - принципы их организации.

- К первым относятся вербализованные инструкции, задающие методику проведения исследований, образцы решенных задач, описания экспериментов и т.д.

- Вторые - это образцы учебных  курсов, о роли которых мы уже  говорили, классификационные системы,  лежащие в основе подразделения  научных дисциплин, категориальные  модели действительности, определяющие  рубрикацию при организации знаний, наконец, многочисленные попытки  определения предмета тех или  иных дисциплин.

На традиции систематизации и организации  знаний часто не обращают достаточного внимания, придавая основное значение методам исследования. Это, однако, не вполне правомерно. Формирование новых  научных дисциплин нередко связано  как раз с появлением соответствующих  программ организации знания. Основателем  экологии, например, принято считать  Э.Геккеля, который высказал мысль  о необходимости науки, изучающей  взаимосвязи организмов со средой. Огромное количество сведений о такого рода взаимосвязях было уже накоплено к этому времени в рамках других биологических дисциплин, но именно Геккель дал толчок к тому, чтобы собрать все эти сведения вместе в рамках одного научного предмета.

Можно смело сказать, что ни одна наука не имеет оснований считать  себя окончательно сформировавшейся, пока не появились соответствующие  обзоры или учебные курсы, т.е. пока не заданы традиции организации знания. И еще один вывод напрашивается  из изложенного выше: каждая традиция имеет свою область распространения, и есть традиции специальнонаучные, не выходящие за пределы той или иной области знания, а есть общенаучные или, если выражаться более осторожно, междисциплинарные.

Одна и та же концепция в форме  явного знания может выступать в  роли куновской парадигмы, а в форме знания неявного задавать образцы для других научных дисциплин.

Э. Геккель сформулировал принцип  организации знания, породивший экологию как биологическую дисциплину, но последняя после этого вызвала к жизни уже немало своих двойников типа экологии преступности, этнической экологии и т.п. Нужно ли говорить, что все эти дисциплины не имеют никакого прямого отношения не только к биологии, но и к естествознанию вообще.

yaneuch.ru

Смотрите также

• 
  Реферат тестирование при приеме на работу
• 
  Реферат тема любви в творчестве лермонтова
• 
  Реферат русско турецкие войны 18 века
• 
  Реферат по детской литературе для студентов
• 
  Реферат на тему символы республики казахстан
• 
  Реферат на тему природные условия россии
• 
  Реферат на тему компьютерные информационные модели
• 
  Предпосылки философии в древней индии реферат
• 
  Поведение человека в аварийных ситуациях реферат
• 
  Основные темы философской лирики пушкина реферат
• 
  Мировой рынок и его конъюнктура реферат