Географическое и поэтическое пространство «южных поэм». Проблема героя в «южных поэмах». Мир любви и женские персонажи поэм. Герой и автор в «южных поэмах». Проблема пушкинского романтизма. Стиль романтических поэм.
Так называемые «южные поэмы» Пушкина — в основном плод его творческих поисков периода Южной ссылки (1820 — 1824 гг.), хотя одна из них — «Цыганы» была уже закончена в Михайловском, во время Северной ссылки и тем самым соединила творчество романтического периода с открытиями «поэзии действительности».
Итак, пять поэм: «Кавказский пленник» (1821), «Гаврилиада» (1822), «Братья-разбойники» (1821—1822), «Бахчисарайский фонтан» (1823), «Цыганы» (1824) — определили пространство романтического лиро-эпоса Пушкина, выявили его типологию. И в этом смысле они художественное единство, важный этап творческой эволюции как самого поэта, так и истории русской поэмы вообще.
Южная ссылка — время максимального приближения Пушкина к романтизму. Экзотическая природа, атмосфера «гражданской экзальтации», ситуация ссылки и биографический образ изгнанника, страдальца и скитальца, культ «властителя дум» Байрона — все это «волновало нежный ум» и диктовало новую жизнетворческую концепцию бытия и оригинальные принципы его воссоздания. Проблема личности и ее поведенческого текста актуализировалась и выявляла свой поэмный потенциал.
Прежде всего по сравнению с «Русланом и Людмилой» очевидно стремление Пушкина освоить новое художественное пространство, которое уже не является сказочно-мифологическим и потому в определенной степени литературным, а становится вполне реальным, освоенным визуально. Кавказ, Крым, Бессарабия воссозданы в поэмах с этнографической точностью, пластической зримостью, с позиций современной натурфилософии. Поэт стремится к максимальной функциональности своих описаний: он автор не описательных поэм, но творец нового лиро-эпоса и современного героя. Его описания не просто картины природы, зарисовки экзотических реалий, но и часть и образ философской картины мира.
Уже первая строфа «Кавказского пленника» «В ауле на своих порогах, // Черкесы праздные сидят...» — очерк обычаев и нравов горцев. Развернутые примечания, заключающие текст поэмы, — содержат комментарий к этнографическим реалиям, фрагменты из произведений Державина и Жуковского с описанием «диких картин Кавказа». Показательно, что первая незаконченная редакция поэмы носила заглавие «Кавказ» и тем самым подчеркивала важность описательного начала. В письме к В.П. Горчакову от октября-ноября 1822 г., уже после выхода поэмы в свет, Пушкин замечал: «Черкесы, их обычаи и нравы занимают большую и лучшую часть моей повести...».
Столь же значим «местный колорит» в воссоздании Бахчисарая и этнография Крыма в «Бахчисарайском фонтане». Изумительно по пластической силе описание ночи в Бахчисарае: «Настала ночь <...> Все полно тайн и тишины // И вдохновений сладострастных!». «Выписки из Путешествия по Тавриде» И.М. Муравьева-Апостола и «Отрывок из письма» — своеобразный документальный эпилог к поэме, диалог поэзии и прозы, легенды и современности. И за всем этим открывается даль объективного повествования, дыхание жизни и вечной природы.
«Цыганы шумною толпой // По Бессарабии кочуют...» — эти первые стихи последней южной поэмы сразу же вводят читателя в атмосферу жизни цыганской общины. Пушкин отказывается в «Цыганах» от прозаических примечаний. Он стремится к предельной объективности повествования, формируя материю и дух экзотической жизни на протяжении всей поэмы. Зарисовки цыганских нравов входят во все сцены — фрагменты эпического рассказа. «Цыганы шумною толпою...» — «Шатры разобраны, телеги // Готовы двинуться в поход...» — «Прошло два лета. // Так же бродят // Цыганы мирною толпой...» — «...и шумною толпою // Поднялся табор кочевой...» — все эти сцены цементируют художественное пространство цыганского космоса, выявляют его вечное движение.
Существенным моментом «местного колорита» во всех трех поэмах становятся национальные мелодии: «Черкесская песня» в «Кавказском пленнике», «Татарская песня» — в «Бахчисарайском фонтане», «Цыганская песня» — в «Цыганах». Находящиеся в самом центре событий, они — выражение души народа, склада его мышления. Это голос окружающего мира, звуки коллективного социума.
Столь же значимы и эпилоги южных поэм. Это полет музы («Так муза, легкий друг мечты, // К пределам Азии летала...», «Все думы сердца к ней летят...», «Волшебной силой песнопенья <...> Так оживляются виденья...») из пространства художественного сюжета в мир современной истории, в даль жизни.
Расширение географического пространства для Пушкина не самоцель. Он пытается вслед за Байроном, автором «Восточных повестей», постигнуть природу местного колорита (color locale), философию ориентализма; вслед за Руссо осмыслить концепцию «естественного человека» и его взаимоотношения с цивилизацией. Как убедительно показал В.М. Жирмунский в своем классическом труде «Байрон и Пушкин», русский поэт пошел своим путем, обозначив «тенденцию к преодолению романтической стихии байронизма»: «выход из субъективной лирической замкнутости эмоционально-экспрессивного творчества в объективный, живописно-конкретный, художественно законченный мир классического искусства». Для Пушкина ориентализм уже не экзотика, а органическая часть его собственных впечатлений и материал для постижения души Востока, другого народа как реальности и социума. Автор южных поэм по-своему осмысляет и руссоистскую концепцию «естественного человека», соотношения цивилизации и «дикой природы». Он не склонен к их идеализации, пытаясь постигнуть нравы естественных народов, влияние на них цивилизации. И жестокость черкесов, и «роковые страсти» — все это позволяет ему в эпилоге последней южной поэмы сделать неутешительный вывод:
Но счастья нет и между вами,
Природы бедные сыны!
И под издранными шатрами
Живут мучительные сны
И ваши сени кочевые
В пустынях не спаслись от бед,
И всюду страсти роковые,
И от судеб защиты нет.
Окружающий мир, воссозданный Пушкиным с такой тщательностью, пластичностью, — это сфера объективного повествования, та картина мира, которую, следуя терминологии М.М. Бахтина, можно назвать «зоной автора». В черновом наброске письма Н.И. Гнедичу Пушкин между прочим заметил: «характер главного героя» (т.е. Пленника), «приличен более роману, нежели поэме...» Это замечание требует пояснений. Романтический герой Пушкина, его антропология проходят своеобразное испытание объективной реальностью, большим миром. Прологи, эпилоги, обильные примечания, описания обычаев и нравов, диалоги героев в «Цыганах» формируют тот повествовательный пласт, который нарушает лирическое единство, последовательную субъективацию мира в поэме, прежде всего в ее байронической модели. В эпицентре поэмных экспериментов Южной ссылки не просто маячит тень «Онегина», но и сам роман в стихах, «даль свободного романа» конденсирует в себе романный потенциал южных поэм.
Философская картина мира у Пушкина неразрывно связана с вопросами антропологии, прежде всего с образом и характером современного человека, «героя века». Помещение в экзотическое пространство Востока русского героя, человека цивилизации (кавказский пленник, Алеко), на первый взгляд, продолжение байронической традиции романтического сознания. Байронические герои, хотя и русские, но европейцы. Характерно, что «русский пленный» у Пушкина получает определение «европеец»: «Но европейца всё вниманье // Народ сей чудный привлекал...».
Но и здесь Пушкин оригинален. В письмах 1822—1823 гг. (В.П. Горчакову, Н.И. Гнедичу, П.А. Вяземскому) по поводу «Кавказского пленника», в более позднем «Опровержении на критику» (1830) он настойчиво подчеркивая «разность» между романтическим героем и собою: «...я не гожусь в герои романтического стихотворения». Главный пафос своего художественного исследования современного героя он также выразил с афористической точностью: «Я в нем хотел изобразить это равнодушие к жизни и к ее наслажденьям, эту преждевременную старость души, которые сделались отличительными чертами молодежи 19-го века». Упреки друзей (Чаадаева, Вяземского) в том, что пленник «недовольно blasé» (пресыщенный — фр.), «сукин сын за то, что не горюет о черкешенке», Пушкин парировал с иронией, но решительно утверждал: «мой пленник умный человек, рассудительный, он не влюблен в черкешенку — он прав, что не утопился».
Пушкинский герой, как байронический, не обделен свободолюбивыми идеями. Кавказский пленник свой гимн свободе: «Свобода! Он одной тебя // Ещё искал в пустынном мире...» — передает автору. И автор почти с автопсихологической точностью создателя элегии «Погасло дневное светило...» и творца первой главы «Евгения Онегина» воссоздает состояние своего героя.
Свое состояние пленного он осмысляет как рабство: «Затмилась перед ним природа // Прости, священная свобода! // Он раб». Последние слова поэт выделяет, членя стих на две части. Эти слова ещё раз возникнут в тексте как своеобразная эпитафия земной жизни: «Он раб. <...> И жаждет сени гробовой». Образ свободы сопровождает героя на протяжении всей первой части и определяет антитезу рабство, плен, неволя — свобода. В описании жизни горцев этот словообраз преображается в понятие «воли»: «черкесской вольности отрада», «Летал по воле скакуна...», «вольные станицы», «игры воли праздной». Естество этого чувства подчеркнуто жаждой жизни: «наслажденья дикой неги», «объято негою спокойной». Состояние кавказского пленника — разочарование в жизни и ее идеалах: «И лучших дней воспоминанье // В увядшем сердце заключил»; «охолодев к мечтам и к лире», «погас печальной жизни пламень», «Но русский равнодушно зрел //Сии кровавые забавы»; «Лежала в сердце, как свинец, // Тоска любви без упованья», «Моей души печальный хлад...», «Умер я для счастья <...> Для нежных чувств окаменел», «И мрачную тоску наводит // На душу сирую мою».
Психологический рисунок образа романтического героя у Пушкина прихотлив: он одновременно свободолюбец, «отступник света, друг природы» и разочарованный любовник, преждевременно увядший для наслаждений жизни, равнодушный созерцатель. В его словаре причудливо сочетаются слова-сигналы гражданской лирики декабристов (священная свобода, грозное страданье, презренная суета, веселый призрак свободы, жар мятежный, «вотще свободы жаждет он») и лексический строй элегической поэзии (увядшее сердце, склоняясь главой на камень, погас печальной жизни пламень, унылая жизнь, моей души печальный хлад, «и гасну я, как пламень дымный» и т.д.).
За этими противоречиями, прихотливыми чувствами, причудливой лексикой открывается мир современного человека, героя романтического стихотворения», Но в зеркале большого мира окружающей жизни, черкесской вольности, в «зоне автора» герой поэмы уже не столько субъект, «alter ego» автора, демиург мира, столько объект наблюдения и изображения.
В первой части поэмы герой лишен права голоса. Все повествование ведется от третьего лица: местоимение «он», настойчиво повторяемое в тексте, редуцирует «зону героя» и делает его объектом изображения. Автор рассказывает о нем, рассматривает его сквозь призму своего жизненного опыта, в зеркале окружающего мира. Получив свободу словоизъявления во второй части, герой оказывается в плену своих личных, эгоистических чувств. Его монологи, обращенные к черкешенке, сужают понимание свободы, о которой говорил автор. Его свобода не более чем освобождение из плена, удовлетворение личных эгоистических чувств.
Герой «Цыган» Алеко резче в своих инвективах, свободолюбивом пафосе, и вообще на первый взгляд кажется чуть ли не родным братом своего автора, а то и его двойником (Алеко-Александр). Его монолог о неволе душных городов (звучащий ещё острее в черновых редакциях: «Ночлеги покупают златом; // Балуя прихоть суеты, // Торгуют вольностью, развратом // И кровью бедной нищеты») — это уже собственное слово героя, его отчетливо выраженная позиция. Он добровольный изгнанник, сознательно покинувший блага цивилизации ради природной свободы цыганской общины. Он уже в большей степени независим от автора. Он органическая часть объективного повествования, и неслучайно Пушкин обращается к жанру «драматической поэмы». 11 сцен-фрагментов с временным перерывом в два года («Прошло два лета...») насыщены диалогами героев, которые как в драме сопровождаются ремарками: («Уходит и поет: Старый муж и проч.»), («Вонзает в него нож»), (Поражает её).
Возникает пространство эпического рассказа: Образ старика, повествующего о судьбе Овидия, о драме своей любви к красавице Мариуле, зарисовки цыганской жизни, предвкушающие диалоги героев, внесюжетные вставки (песня Земфиры, притча о птичке божией) — все это включает историю Алеко в большой контекст жизни, истории, человеческой мудрости.
Драма превращения романтического протестанта и свободолюбца в банального ревнивца и преступника лишена мелодраматизма, ибо в ней открывается ситуация экзистенциального выбора. Преступление Алеко не только двойное убийство, но и предательство идеалов свободы. Утверждая в начале поэмы свободу выбора, идею «добровольного изгнанья», бегства на волю, герой оказывается нравственным банкротом. Его выбор — эгоистическое удовлетворение своих страстей, игнорирование права другого человека на свободу. Тяжелые сны, «лукавые сновиденья», стон и рыдания во сне — психологическое состояние героя-отщепенца, презревшего «неволю душных городов», но одновременно и не принявшего правил патриархальной общины.
Слова старого цыгана: «Оставь нас, гордый человек! <...>Ты не рожден для дикой доли, // Ты для себя лишь хочешь воли...» — афористически точно передают философию романтического индивидуализма. Показательно, что само определение «гордый человек» — плод творческих мук поэта в постижении природы этой философии. Спектр черновых вариантов: «злой», «злобный», «страшный», «вольный», «сильный», «дикий» — выявляет полисемантику определения «гордый». В нем и сила, мощь духа современного человека, его порывы к свободе и вместе с тем ограниченость протеста, себялюбие. В «Цыганах» негативные коннотации усугубляются, так как «гордость» героя сродни «гордыне», и в русской традиции эпитет «гордый» тесно связан с высокомерием, надменностью. Его преступление обнажает эгоистическую сущность «гордого человека», а взаимоотношения с цыганской общиной, изгнание из нее проявляют природу романтического индивидуализма.
Важным моментом характеристики современного человека, его «преждевременной старости души» является любовный сюжет. Образы Черкешенки, грузинки Заремы и полячки Марии, цыганки Земфиры не только раскрывают национальную природу любовного чувства, своеобразие жертвенности, неистовой страсти, «сшибки» темпераментов, но и намечают типологическую общность сильного, энергического женского характера. Черкешенка, безымянная «дева Востока» — символ самопожертвования; ее безответная любовь лишена всякого расчета; она безоглядна и трагична потому, что герой уже давно утратил естественность чувства и страсть души.
Героини «Бахчисарайского фонтана» не столько соперницы в любви, ибо любовная страсть «звезды любви, красы гарема» Заремы и тихая печаль польской княжны, бахчисарайской пленницы имеют разную психологическую подоплеку и различные причины, сколько зеркальное отражение настроений Гирея, его новых чувств, сколько «без вины виноватые» жертвы гаремной морали, точнее, аморальности гарема-плена. Их трагическая судьба — следствие эгоистических, деспотических устремлений «повелителя горделивого» хана Гирея. Вопрос, звучащий в самом начале поэмы: «Что движет гордою душою?», вновь возвращает к проблеме гордыни как проявлению крайнего индивидуализма.
«Жестокий поединок» Алеко и Земфиры — драматический вариант столкновения двух философий жизни — индивидуализма и «дикой воли». История любви старого цыгана и Мариулы как выражение философии понимания и уважения другого человека становится своеобразным постскриптумом к трагическим судьбам героев «южных поэм».
Характерно, что гибель героинь пушкинских поэм, хрупкость их душ и трагизм их самопожертвования отчетливее проявляют нравственный кризис героев, остающихся жить, но находящихся в состоянии душевного распутья. Открытый финал «южных поэм» Пушкина ещё раз обнаруживает их романный потенциал и генетическую связь с поэтическим строем «Евгения Онегина», его любовным сюжетом и проблемой героя. «Новеллистические сюжеты», центростремительная сила», «тип лирической поэмы», фикция «рассказчика», которые В.М. Жирмунский считал типологическими чертами байронической поэмы, особенно таких его «восточных повестей», как «Гяур», «Абидосская невеста», «Корсар», «Лара», «Осада Коринфа», «Паризина», нашли свое отражение в южных поэмах Пушкина, который сам позднее признавался: «»Бахч<исарайский> фонт<ан>» слабее «Пленника» и, как он, отзывается чтением Байрона, от которого я с ума сходил». Но это признание лишь острее подчеркивает оригинальность пушкинского лиро-эпоса. Во-первых, сознательная установка на формирование «зоны автора» способствует выработке новых принципов повествования, близких к романной объективности, к дистанцированию автора и героя. Во-вторых, новеллистические приемы сюжетосложения (отрывочность, недосказанность, вершинность построения), не чуждые структуре пушкинских поэм, становятся органической частью эпического метасюжета, включающего установку не столько на миромоделирование, сколько на изображение и исследование человека. В-третьих, романтический герой — индивидуалист и alter ego автора как отражение антропологической и экзистенциальной философии романтизма из субъекта, «центростремительной силы» превращается в объект аналитического и трезвого взгляда, центробежного движения.
Источник: Янушкевич А.С. История русской литературы первой трети XIX века. - М.: ФЛИНТА, 2013
classlit.ru
Южными принято называть произведения, написанные Пушкиным во время его пребывания в Южной ссылке. На Кавказе, в Крыму и в Молдавии поэт столкнулся с иной культурой, бытом, и конечно легендами, которые взволновали страстную душу поэта. Он не мог пройти мимо столь изумительных сюжетов. Все поэмы написаны в романтическом духе. Они, прежде всего, о сильной и страстной любви. Предлагаем Вашему вниманию список южных поэм Пушкина с кратким описанием каждой.
Пушкин назвал «Кавказский пленник» повестью. Но с таким жанровым определением трудно согласиться. Это поэма. А точнее – песнь Кавказу и людям, живущим в этом изумительном горном крае. Если взять во внимание, что композиционно произведение состоит из одной сюжетной линии и построено на отношениях русского пленника и молодой девушки-черкешенки, то можно причислить это произведение к стихотворной повести. Сюжет произведения необычайно прост. Юная черкешенка влюбилась в русского пленника, который был прикован цепью, и стала приходить к нему по ночам. Она приносила ему еду, пела песни, разговаривала с ним. Но в один прекрасный день он признался, что безнадежно любит другую, и не хочет обманывать ее чувств.
Через некоторое время, когда все мужчины аула уехали, чтобы совершить набег на казачье селение за Кубанью, она пришла к пленнику и предложила ему бежать. Она принесла пилу, чтобы распилить ею тяжелую стальную цепь и кинжал. Цепь была перепилена, и казак из благодарности предложил ей бежать вместе с ним. Но девушка отказалась. Он бросился в реку, чтобы вплавь перебраться на другой берег. По всплеску воды, и кругам на поверхности он понял, что девушка утопилась.
В заключении поэмы Пушкин воспевает русских генералов – Цицианова, Котляревского, Ермолова, покоривших Кавказ и его непокорные народы.
Сюжет «Бахчисарайского фонтана» был навеян посещением Пушкиным Бахчисарайского дворца. Здесь он услышал эту удивительную легенду о грузинке Зареме и полячке Марии. Все события поэмы развиваются в гареме хана Гирея. Его окружают красавицы из разных стран, но хан удручен. В его гареме появилась новая наложница, в которую он страстно влюблен. Но белокурая панночка не хочет делить любовь с человеком, погубившим ее близких, и разрушившим ее привычный мирок. Он задаривает девушку подарками, позволил жить отдельно от остальных наложниц. Но Мария только плакала и молилась Деве Марии, не обращая на хана совершенно никакого внимания.
Зарема, почувствовав, что хан охладел к ней, тоже страдает. Она не хочет ни с кем делить любимого. И однажды ночью пришла к Марии с мольбой отворотить от себя сердце хана. В эту ночь польскую красавицу нашли мертвой. В смерти Марии обвинили Зарему, и ее казнили, выбросив в море. Сам Гирей надолго уехал в поход, оставив свой гарем стареть под наблюдением верного евнуха.
Замысел поэмы «Цыганы» родился во время пребывания Пушкина в Молдавии, где он общался с таборными цыганами, был их гостем. Поэма написана красочным языком, дающим яркое представление о быте кочующего народа.
Однажды цыганка Земфира привела в табор молодого человека, который решил бежать от цивилизации и городской жизни. Что его толкнуло на это бегство, он не рассказывает. Два года он прожил в таборе, став мужем Земфиры. За эти годы юная цыганка повзрослела и… по- настоящему влюбилась в молодого цыгана. Заподозрив неладное, Алеко – так звали пришельца – стал следить за своей женой и однажды застал ее на старом кладбище с молодым любовником. Он сначала зарезал любовника, а потом ударил ножом девушку. Цыгане похоронили влюбленных и изгнали Алеко из табора.
Поэма «Братья-разбойники» была уничтожена Пушкиным. До читателя дошла только одна глава – рассказ одного из братьев о своей жизни. Рано осиротевшие юноши были вынуждены добывать себе хлеб насущный, и они занимались разбоем. Но недолго братья разбойничали на большой дороге, обирая всякого проходящего – будь то поп, или купец. Их поймали и посадили в острог. Младший брат начал болеть, бредить, его мучила совесть за убитого старика. Но молодой организм победил болезнь, и брат выздоровел.
Однажды братья в цепях собирали подаяние для острога на городских улицах. И они решили бежать. Несмотря на цепи, они бросились в реку, и усердно работая ногами, поплыли. Им удалось оторваться от погони, они переплыли на другой берег и крылись в лесу. Но, возможно, от пребывания в холодной воде к брату вернулась болезнь, и вскоре он умер. Старший выкопал могилу и похоронил его. А сам прибился к лесным разбойникам.
Что объединяет эти поэмы? В юные годы Пушкин и его товарищи по лицею увлекались творчеством английского писателя Джорджа Гордона Байрона, а книга «Паломничество Чальд-Гарольда» стала для них настольной. Молодые поэты того времени подражали Байрону. Не избежал этого подражания и Пушкин.
Как уже было сказано, все поэмы – о сильной и страстной любви. Но любви нет места в неволе. Все поэмы объединяет вольнолюбие и стремление главных героев к свободе. К свободе стремится кавказский пленник из черкесского аула, свободу и родной дом оплакивает полячка Мария в ханском гареме. Также свободной от семейных уз хочет быть цыганка Земфира. Цыганский табор являет собой воплощение свободы. Старик сказал Алеко, прогоняя его из табора:
Оставь нас, гордый человек!Мы дики; нет у нас законов,Мы не терзаем, не казним —Не нужно крови нам и стонов —Но жить с убийцей не хотим…
В четвертой поэме нет темы любви к противоположному полу, но есть любовь к ближнему своему. Памятуя о бреде брата, старший не поднимал нож на людей преклонного возраста. В поэме также присутствует тема свободы.
Идея свободы присутствует не только в южных поэмах. Она стала основной канвой творчества Пушкина, как самый главный критерий оценки жизни, отношений между людьми, общества и истории.
poetpushkin.ru
Для следующего после создания «Руслана и Людмилы» периода в формировании Пушкина важнейшее значение имеют его южные поэмы. Уже в первой из них, обращаясь к традиционной для романтической поэмы 1810-1820-х годов теме контрастного поэтического изображения двух разных культурно-исторических стихий — "Востока" и «Запада», Пушкин глубоко новаторски подходит к ее освещению. Байрон в своих восточных поэмах стремился создать устойчивый, условно-поэтический образ мусульманского Востока. Пушкин же в «Кавказском пленнике» с предельной смелостью и оригинальностью отходит от условного романтического канона в изображении "чужой", неевропейской национальной стихии. Вместо обобщенного красочного условно-поэтического мира гаремов и минаретов он рисует неповторимые, точные картины природы реального Кавказа, эпизоды повседневной — мирной и боевой — жизни черкесского селения.
Сложные взаимоотношения тогдашней России и горцев приобретают в изображении Пушкина свою подлинную историческую многозначность. С нарисованными в эпилоге образами прославленных русских военачальников — от Цицианова и Котляревского до Ермолова (каждый из которых сохраняет в поэме свое особое лицо и которые по-разному оцениваются поэтом) в "Кавказском пленнике" соседствует образ сына "вольных станиц" — донского казака, а в ее герое поэтом впервые намечены черты сложного, раздвоенного и охлажденного "отступника света" (а вместе с тем и жертвы его "неприязни двуязычной"), для которого участие в войне с горцами, плен и освобождение из плена становятся этапами обретения внутренней, духовной свободы. Столь же дифференцированно обрисованы будни и праздники населения Кавказа — «племен, возросших на войне», их домашняя и боевая жизнь, их нравы, занятия и праздники. Отвечающим ударом кинжала на посягательство чужеземцев "мстительным грузинам" противопоставлена облагороженная поэтом в ее целомудренной и скромной любви, жертвующая своей жизнью ради счастья пленника героиня-черкешенка.
По пути, на который он встал в «Кавказском пленнике», Пушкин дальше пошел в других южных поэмах. Мир крымской истории, преданий и легенд, как он представлен в «Бахчисарайском фонтане»,— мир, где на фоне изображенной в ее особой, неповторимой красоте природы Крыма сталкиваются три разные культурно-исторические стихии, воплощенные в татарском хане, грузинке Зареме и дочери другой цивилизации христианке-пленнице Марии. Позднее в поэме «Цыганы» в образах и речах Земфиры и Старого цыгана Пушкин сумел исторически конкретно и этнографически точно запечатлеть уклад жизни, комплекс бытовых и нравственно-этических представлений вольного цыганского племени. Характерное для всей эпохи романтизма в Западной Европе и России внимание к «местным краскам» и "национальному колориту" углубляется у Пушкина до стремления понять каждую национальную культуру, уклад жизни, весь строй представлений, свойственных каждому народу, в присущих им историческом своеобразии, неповторимости, уникальности — и в то же время чутко оценить и художественно раскрыть меру их общечеловечности, свойственный им уровень развития идеала гуманности.
Результаты своих длительных размышлений первой половины 20-х годов о народности в литературе Пушкин изложил в специальных заметках на эту тему, относящихся к 1825 — 1826 годам.
Споря с теми, кто сводил народность в первую очередь к «выбору предметов из отечественной истории», Пушкин вряд ли полемизировал в 1825— 1826 годах лишь с эпопеей эпохи классицизма и русской трагедией XVIII — начала XIX века от Сумарокова до Озерова. Скорее можно предположить, что он критически отозвался в своих рассуждениях также на программную установку рылеевских «Дум» (которые он несколько раньше подверг придирчивому разбору в письмах), равно как и на ряд положений трактата «О романтической поэзии» О. М. Сомова (1823) и статей критиков-декабристов (в том числе А. А. Бестужева и В. К. Кюхельбекера). Утверждая вместе с критиками-декабристами принципы национальной самобытности и народности в литературе, Пушкин понимал их более широко, чем писатели и критики декабристской ориентации. Не отрицая значения для формирования новой русской литературы национально-исторических тем, Пушкин ориентировал ее на изображение не только национального прошлого, но и живой современности. Требование же народности языка и стиля он, углубляя его, связывал с отражением в литературе «особой физиономии народа», присущего ему «образа мыслей и чувствований» (так же как его «обычаев, поверий и привычек»).
Поэма «Братья разбойники» должна была первоначально включать в себя, как свидетельствуют ее предварительные планы, близкую к разинской теме историю о нападении «молодцев»-разбойников и их атамана на Волге, под Астраханью на купеческий корабль. Причем для направления исканий Пушкина характерно, что, в отличие от первых планов поэмы, где в центре фабулы находилась драма ревности и страсти — судьба разбойничьего атамана и его возлюбленной, в окончательном тексте поэмы он строит ее в форме рассказа об испытаниях рядового члена шайки, которого привели в нее нужда и сиротство, «горе» и «заботы», выпадающие в самодержавно-крепостной России на долю рядового, простого человека. Примечательно и то, что уже в первых строках опубликованного в «Полярной звезде» (1824) отрывка Пушкин подчеркивал разноплеменность изображаемого им разбойничьего семейства. Общая нужда и бесправие свели здесь вместе сынов разных угнетенных народов самодержавной России, объединив и спаяв их в борьбе с официальными законом и властью.
Источник: Источник: Пушкин. Достоевский. Серебряный век. / Фридлендер Г.М. СПб: "Наука", 1995
classlit.ru
В южных поэмах Пушкина действие, как и у Байрона, происходит в зоне исторической борьбы, культурного взаимодействия Запада и Востока. Это — Кавказ, Крым, Молдавия — районы России, по своему географическому положению и историческим судьбам в какой-то мере аналогичные европейскому средиземноморью. Сама историческая жизнь России дала Пушкину богатый материал, который мог быть с успехом использован им для создания русской романтической поэмы. Биография поэта, впечатления его южной ссылки обогатили его необходимыми реальными красками для воссоздания географической и культурно-исторической обстановки его поэм.
Но уже в первой поэме Пушкина «Кавказский пленник» отчетливо проявилась и глубочайшая оригинальность пушкинской трактовки традиционных тем и образов романтической поэмы, оригинальность, которую верно почувствовал уже Белинский, хотя в дальнейшем она зачастую не улавливалась историками литературы конца XIX—начала XX в.
Как вся романтическая поэзия той эпохи, поэзия Байрона вдохновлена ощущением глубоко трагической, неразрешимой дисгармонии мира и человека. Эта дисгармония одинаково зримо проявляется, по свидетельству автора восточных поэм, и в личной судьбе его героев и в исторической жизни человечества. Отсюда два плана восточных поэм, которые в них символически и эмоционально соотнесены друг с другом. Первый из них — план философский, та культурно-историческая перспектива, на фоне которой развивается действие восточных поэм. Перспектива эта особенно отчетливо обрисована в хронологически первой из них — «Гяуре» (1813). Историческая эпоха, в которую живут герои восточных поэм, — это, по Байрону, эпоха деспотизма, время обостренной внутрисемейной, религиозно-этической и межнациональной вражды. Унаследовав от просветителей горячий энтузиазм по отношению к античности, Байрон в духе общественной мысли XVIII в. противопоставляет воспоминания о древней Греции (как царстве красоты и свободы) средневековому и буржуазному миру, которые оба рисуются им как мир фанатизма, жестокости, подавления личной и общественной свободы. Лишь природа в ее первозданной свежести и красоте противостоит в понимании поэта, так же как строгие и величественные обломки античной цивилизации, злу и дисгармонии современного мира. С природой и величественными руинами древности поэтически соотнесены в поэмах Байрона главные их герои, рассказ о судьбе которых составляет второй — условно говоря, «романический» (или «новеллистический») план поэм, — герои столь же непокорные и чуждые мелочному духу современной цивилизации, как одиноко и гордо возвышающиеся среди ее убожества горные вершины или стройные величественные колонны античных храмов. Это люди титанического склада, далеко превосходящие по масштабу личности и страстей своих более рядовых современников, люди, душа которых в понимании поэта созвучна прошлому и будущему, но не может найти отклика в настоящем, и которые поэтому неизбежно осуждены на одиночество и невзгоды, на вражду и преследования современников. Отсюда мрачный, гибельный и разрушительный характер собственных их страстей, моральное и эстетическое оправдание которых для поэта не в их благотворности, но в самой их трагической напряженности, в огромной, сверхчеловеческой внутренней динамике и мощи.
Из вышесказанного вытекает одна из важных особенностей байроновской поэмы. Байрон в подзаголовке назвал «Гяура» «восточной повестью». Однако если поэмы Байрона, следуя примеру автора, и можно условно определить как стихотворные повести, то лишь с одной существенной оговоркой. Читатель, знакомый с творчеством Байрона и перечитывающий вновь «Гяура», «Корсара» или «Лару», не может не ощутить уже в этих поэмах Байрона нити, связующие их с позднейшими его философскими драмами-мистериями. Можно сказать, что в образе Гяура уже содержатся потенциально образы Манфреда или Каина. Несмотря на свою внешнюю романтическую красочность и авантюрность, история Гяура или Конрада — это не столько история данного индивидуального героя и даже не столько история носителя определенного умонастроения, сколько философская мистерия, «монодрама», зерно которой — исторически неизбежная трагедия личности титанического склада, трагедия, в конечном счете обусловленная неподвластными человеку, ускользающими от его понимания силами.
Титанизм байроновского героя и вызванная им философская предрешенность его трагической судьбы определяют основную особенность байроновской поэмы, о которой отчасти уже говорилось выше. Герой и окружающий его мир в поэмах Байрона полярно противостоят друг другу, между ними невозможен сколько-нибудь длительный внутренний контакт или диалог. Явления внешнего мира проходят перед взором героя, но по существу затрагивают лишь его страсти, его эмоциональную сферу, а не его интеллект. Хотя жизнь героя в поэмах Байрона внешне насыщена бурными событиями, события эти остаются для главного героя лишь «авантюрами»: наиболее глубоких пластов его внутреннего мира они не затрагивают, к изменениям и сдвигам в нем не ведут и привести не могут. Отсюда глубокое противоречие жанра байроновской поэмы: при насыщенности рассказа сам герой остается у Байрона, как уже было сказано, статичным. Живущий в беспокойном мире и сам увлеченный динамикой бурных страстей, он лишен более глубокой динамики, не воспитывается жизнью, как герой Bildungsroman’a XVIII в., не изменяется и не растет во взаимодействии с ней, но остается — в пределах действия каждой поэмы — всегда равным самому себе. Если Байрон испытывает потребность дать новую модификацию образа своего магистрального героя, обрисовать иной поворот его жизни и трагической судьбы, он создает каждый раз новую поэму, но не делает попытки показать внутренний мир героя в процессе движения, изменения, рождения в его сознании новых неведомых ему прежде моральных ценностей: трагический мир байроновских поэм такую возможность принципиально исключает, и это не случайная, но определяющая черта байроновской поэмы, неотделимая от самой сути мировоззрения, стиля, поэтической системы гениального английского поэта-романтика. Из черт пушкинской романтической поэмы начала 1820-х годов, отличающих ее в идейно-стилистическом и жанровом отношении от байроновских восточных поэм, две, о которых будет сказано далее, сравнительно хорошо изучены.6 Поэтому на них мы остановимся сравнительно кратко, чтобы затем перейти к третьей — вытекающей из них, — но, как нам представляется, несмотря на ее большое значение для понимания эволюции Пушкина, менее освещенной в литературе о поэте.
Уже современники Байрона — в том числе Пушкин — отметили тесное духовное сродство образов главных героев его восточных поэм с их автором. «Он постиг, полюбил, — писал об английском поэте Пушкин, — один токмо характер — (именно свой), всё, кроме некоторых сатирических выходок, рассеянных в его творениях, отнес он к сему мрачному, могущественному лицу, столь таинственно пленительному» (XI, 64; ср.: XI, 51). Это лицо поэта, под разными личинами «являющееся во всех его созданиях» (XI, 64): «он создал себя вторично, то под чалмою ренегата, то в плаще корсара, то гяуром, издыхающим под схимиею» (XI, 51).
Соотношение образов автора и главного героя в южных поэмах Пушкина иное. И здесь, как это обычно в романтической поэме, герой созвучен автору по настроению, между ними есть бо́льшая или меньшая духовная близость. И все же ни один из героев южных поэм не является лирической проекцией авторского «я», поэтическим двойником поэта в том смысле, в каком являются им Гяур, Корсар или Лара. При близости настроений героя и автора они несходны у Пушкина по масштабу натуры и уровню переживаний, это всецело относится даже к наиболее близким поэту Пленнику и Алеко, которому поэт дал свое имя.
Отсюда вытекает главная принципиальная особенность структуры пушкинских поэм. В повестях Байрона есть только одна утверждаемая автором правда, носителем которой является главный герой. Остальные персонажи — даже женские — выступают как предмет его любви или ненависти, но не несут в себе своей особой, общечеловеческой правды, которая вступает в драматический конфликт с правдой героя, ограничивает или корректирует ее. Не так обстоит дело в пушкинских поэмах. Здесь несходные, даже противоположные по духу герои — Пленник и Черкешенка, Земфира и Мария, Алеко и Старый цыган — равно близки автору, а потому выступают в его изображении как носители своей моральной и исторической правды. Один — главный — персонаж не подавляет других масштабом своей личности и своей духовной трагедии, остальные лица поэтически становятся ему равноправны. Из утверждения одной правды главного героя поэма превращается в изображение драматического столкновения и спора двух (или нескольких) правд; при этом исход столкновения выявляет особую ценность каждой из этих правд, невозможность свести их к общему знаменателю.
С этой особенностью центрального драматического конфликта пушкинских поэм связано иное осмысление в них и той магистральной исторической темы, которая на первый взгляд роднит их с повестями Байрона. У обоих поэтов, как сказано выше, «новеллистический» сюжет поэмы, столкновение индивидуальных характеров и страстей разворачиваются в полосе исторического взаимодействия разных народов и культур, Востока и Запада. Однако в трактовке Востока, его истории и культуры у Байрона значительно сильнее, чем у Пушкина, дает себя знать просветительская традиция. Восток, его культура и нравы выступают в поэмах Байрона в двух разных ликах. С одной стороны, мир Востока для Байрона, как и для Вольтера, — это мир деспотизма и жестокого угнетения личности, мир кровавых поединков, «гаремных» нравов и страстей. Но этот жестокий мир, противостоящий человеку и его свободе, имеет в изображении английского поэта и свою эстетическую сторону. Ее составляют причудливость восточных нравов, яркость и пышность природы Востока, живость, сила и непосредственность его экзотических страстей, противостоящие однообразию и скованности их в буржуазной Англии и вообще в пореволюционной Европе.
Из иных элементов, как это неоднократно отмечалось, складываются картины жизни черкесов, описание ханского Крыма или жизни цыган у Пушкина. В его поэмах перед нами не два равных себе условно обобщенных лика Востока, какие мы встречаем в байроновских поэмах, а разные, каждый раз новые, несходные между собою культурные миры. Кавказ с его природой и обитателями в поэме Пушкина не похож на Крым, а жизнь черкесского аула — на жизнь цыганского табора; поэт рисует среду и обстановку всякий раз особыми красками, акцентируя в отличие от Байрона не столько сходное и повторяющееся, сколько различное, характерное для данного, особого типа культуры.7 И дело здесь не только в органическом для Пушкина стремлении к этнографической точности описаний (что само по себе верно, но недостаточно), еще существеннее новая, по сравнению с Байроном, непросветительская трактовка Востока как широкой историко-географической полосы, где представлено множество разных культурных миров и цивилизаций. Каждая из них имеет свое лицо, свой особый характер, особую неповторимую красоту и поэтическую прелесть. Для Байрона в его поэмах Восток — носитель своей, но столь же «старой» (и столь же бесчеловечной) цивилизации, как Запад. Для Пушкина же — автора южных поэм — на Востоке есть и народы «старой» культуры, и народы «младенческие», и притом и те и другие несут в себе потенции дальнейшего развития. Характерное для Байрона стремление к нивелировке местных особенностей данной страны и культуры, акцентировка вместо них общего, условного восточного колорита (что обусловлено общей тягой Байрона к философско-историческим обобщениям) у Пушкина сменяется изображением черт ландшафта и культурных особенностей каждого края. Пушкин опирается при этом на поэтический опыт русской поэзии, в том числе Державина, и тонко ощущает в каждом случае их особую, своеобразную красоту.8
В «Гяуре» сквозь внешний покров экзотического, восточного рассказа, как уже отмечалось выше, просвечивает трагическая философская мистерия о судьбе героя, отмеченного в глазах автора своеобразной «печатью Каина». В «Кавказском пленнике» указанный — скрытый — трагически напряженный план байроновской поэмы, образующий ее философский подтекст, отсутствует. Перед нами герой, поставленный автором в исходную ситуацию, в той или иной мере близкую к исходным ситуациям «Паломничества Чайльд-Гарольда» и некоторых байроновских восточных поэм. Подобно им пушкинский Пленник — «отступник света», добровольный изгнанник, покинувший петербургское общество в поисках иных, более свободных условий существования. Но при всем элегическом «равнодушии» и «охладелости» Пленника характер его принципиально отличен от типа байроновского демонического героя-отверженца. Герои Байрона отмечены «печатью Каина»: они не только вынуждены бежать на чужбину из мира, в котором сложились и выросли, но и отделены от этого мира (и вообще от других людей) особым, сверхчеловеческим масштабом своей личности. Не то у Пушкина. Его герой не столько противостоит другим, обычным людям, как у Байрона, но скорее сближен с ними. Перед нами не трагический лик персонажа сверхчеловеческого склада, близкого Каину, Прометею и другим символическим образам позднейших байроновских поэм, но обыкновенный в сущности «молодой человек» XIX столетия, более или менее рядовой современник поэта, по натуре скорее слабый, чем сильный (XI, 145). Если Гяур или Лара предвосхищают Каина, то в Пленнике сквозят скорее черты Ленского или Онегина. К нему уже применима отчасти формула «добрый малый, Как вы, да я, как целый свет», принципиально неприменимая ни к одному из самых ранних байроновских героев.
Но отсюда и иной художественный поворот, который неизбежно получает в «Кавказском пленнике» и последующих южных поэмах главная тема романтической поэмы — тема взаимоотношения человека и мира.
Герой Байрона полярен всему окружающему миру. Родственный первозданной природе, не знающей печати проклятия и греха, и величественным обломкам прошлого, он, как одинокая горная вершина, осужден на трагическое одиночество в настоящем. Лишь любовь героини дает ему на время забвение и счастье, но счастье это может быть, по Байрону, лишь минутным и преходящим.
Магистральная тема пушкинских поэм иная, как иной и их герой. Извечный, непримиримый конфликт героя и мира теряет в поэмах Пушкина свой космический масштаб, приобретает в каждом случае более определенные, локальные очертания. Пленнику стал ненавистен петербургский «свет», который он покинул. Старик-разбойник страдает под тяжестью воспоминаний о годах и перенесенных испытаниях, память о них постоянно оживает в его душе. Гирей не может освободиться от воспоминания о погибшей Марии, от тех смутных, новых чувств, которые она в нем пробудила. Алеко бежит в поисках свободы к цыганам и там переживает новую трагедию. Каждый из этих персонажей испытывает свой конфликт с миром. Но за конфликтом этим не стоит, как в поэмах Байрона, единый, всеобщий конфликт между человеком, отмеченным «печатью Каина», и остальными людьми. Герой Пушкина в отличие от байроновского героя не только противостоит миру, времени, человечеству: он сам является их частью. Различные явления окружающего вызывают у него не уравнивающее их в его глазах враждебное или презрительно-ироническое отношение, основанное на сознании своей исключительности и превосходства, но разные, неодинаковые чувства. Поэтому между героем и миром становится возможным внутренний диалог, взаимодействие. Мир раскрывается для героя как сложное, внутренне дифференцированное целое, где явления не могут быть оценены однозначно. Они требуют от героя анализа, становятся для него объектом не только переживания, но также размышления и оценки. Благодаря этому внешняя динамика байроновской поэмы сменяется у Пушкина внутренней. Главной, магистральной темой южных поэм становится не трагическая судьба особой по масштабу страстей, титанической личности, но сложная, драматическая — и в то же время реальная — картина столкновения человека с другими людьми и миром, столкновения, в ходе которого между ними происходит взаимодействие. Оно раскрывает каждый раз не только гибельные, трагические стороны, но и определенный качественный рост человеческой личности, изменения, вызванные испытанным ею нравственным потрясением. Действие развивается, другими словами, не только по нисходящей, как у Байрона, но и по восходящей линии: вместе с нарастанием конфликта, углублением чувства его трагической сложности в конце поэмы у Пушкина возникает и чувство того, что конфликт этот в определенной мере был целителен для героя, пробудил в нем зачатки более высокой человечности, более глубокого интеллектуального отношения к миру.
Выше отмечалось, что в поэмах Байрона формирование личности главных героев отнесено в прошлое. В дальнейшем они не испытывают внутреннего, духовного перелома. Появившись на страницах поэмы сложившимися людьми, они сходят с них такими же, какими пришли. И хотя Гяур переживает смерть Лейлы, а Корсар (Конрад) — смерть Медоры, это не открывает перед ними, да и перед читателями новых перспектив, не изменяет намеченной уже вначале основной характеристики байроновского героя. Уйдя ожесточенными, гордыми и мстительными из мира людей, герои Байрона такими же умирают в борьбе с роком и враждебными обстоятельствами.
В южных поэмах Пушкина дело обстоит иначе. Здесь — в «Кавказском пленнике», «Бахчисарайском фонтане», «Цыганах» и даже «Братьях разбойниках» — в центре рассказ не о человеке, твердо определившемся и неизменном, а о человеке, пережившем или переживающем новую жизненную веху и в результате этого духовно эволюционирующем, изменяющемся (или, по крайней мере, поколебленном в своих прежних, сложившихся у него первоначально представлениях о жизни).
www.ronl.ru
Пребывание Пушкина на юге с мая 1820 г. по август 1824 г. счастливо совпало с романтической порой "беспечной молодости", что, безусловно, ускорило развитие романтического метода в его творчестве.
"Романтически" начинается знакомство Александра Сергеевича с югом. Поэту, перенесшему в Екатеринославле лихорадку после купания в Днепре, разрешено выехать с семейством генерала Н. Н. Раевского для лечения в Крым. Путешествие по Кавказу и древнему Крыму открыло "другой закон, другие нравы" и красоту южной природы. Также от этого путешествия у Пушкина сохранятся впечатления от общения с дочерями генерала Раевского.
Удаленный из Петербурга за крамольные стихи, в годы южной ссылки, поет, попадает в Центр декабристского движении: в Кишиневе он встречается с Пестелем, Раевским, Орловым. Бывает в Каменке (в имении Давыдовых близ Киева), где собираются вольнодумцы. По более позднему признанию Пушкина, он "поддерживал связь с большой частью заговорщиков того времени".В порывах "бешеной юности" Пушкин – "бес арабский", "праздный гуляка" - способен и на "безумное веселье". Но остается верен не только себе и в других делах. Упорно шлифует он собственный характер. Творчески вживается опыт мирового романтизма: в эту пору он, по собственному признанию, "сходил с ума" от поэзии Дж. Байрона.
Стихотворением "Погасло дневное светило..." (1820) открывается байронический период в творчестве Пушкина. Прогрессивные идеи английского романтика находят живой отклик у русского поэта-вольнодумца. В стихотворении "Погасло дневное светило...", по наблюдениям пушкиниста Н. Скатова, поэт "впервой возгласил о праве своего таланта на воплощение личных мыслей и даже поворотов своего настроения".
Пушкинская лирика наполнена романтическими символами: океана, грозы, ночи как одной из поры поэтических откровений, заполняется жаждой идеально прекрасного и лирической экспрессией. Стремление к свободе воплощается в образах Узника, в поступке человека, дарующего свободу птице "в светлое воскресенье" Благовещения ("Птичка"), в "свободной стихии" моря ("К морю"). Символом борьбы за политическую свободу предстает "карающий кинжал" ("Кинжал").Под влиянием "восточных" поэм Байрона создается цикл "южных" поэм: "Братья-разбойники", "Кавказский пленник" и др. В "Кавказском пленнике" выписан характер, воссоздающий дух романтизма и мироощущение поколения молодежи - разочарованной, предрасположенной к "преждевременной старости души". Для Пушкина образы пленника, черкешенки - первый опыт создания характера. Позже, оценивая его, поэт скажет: "Все это молодо, слабо, неполно; но большинство верно выражено и угадано". "Кавказский пленник" открыл для русской культуры Кавказ: национальные обычаи, традиции горцев, природу и общий дух. Открытием лиро-эпической поэмы стали образы "девы гор" - черкешенки - и героя, в котором большинство современников увидело "свое собственное отражение".
В основу сюжета "южной" поэмы "Бахчисарайский фонтан" легла легенда о создании "фонтана слез" ханом Гиреем в знак любви к прекрасной "пленнице гарема" Марии Потоцкой. В поэме воспевается романтическая любовь - возвышенная, страстная, единственная. Таинственному чувству любви подчинены благородное смирение Гирея к отвергающей его "невинной деве" Марии и плотская чувственность рожденной "для страсти" Заремы.
Романтизм в поэзии Пушкина развивается столь мощно и ярко, что вскоре приносит ему славу главы русского романтизма. Поэтом переосмыслено, переоценено наследие мирового романтизма. Пушкин далек от романтических крайностей, его муза никогда не теряет связи с реальной действительностью, романтическая идеализация сверяется с правдой жизни.
Однако жизнь непременно возвращает романтика к суровой реальности. Создатель "Вольности", "Кинжала" болезненно переживает поражение революций в Греции, Испании. В состоянии духовного кризиса написаны горькие строки: "К чему дары свободы стаду? / Их должны стричь или резать" ("Свободный сеятель пустыни…").
После двухлетней службы в Кишиневе под началом доброго генерала И. Н. Инзова ссыльного поэта переводят в Одессу. Начальник края граф Воронцов не желает почитать великий талант. Коллежского секретаря Пушкина отправляют на сбор сведений о саранче. От него требуют исполнения оскорбительных служебных обязанностей. В ответ Воронцов получает едкие эпиграммы. Отношения обострились из-за увлечения поэта Елизаветой Ксаверьевной Воронцовой, женой графа.
Упоминания Пушкина в частном письме об увлечении атеизмом оказалось достаточно, чтобы юг "сменился" севером - ссылкой в Псковскую губернию. Уже в Михайловском в завершаемых стихотворении "К морю" и поэме "Цыганы" произойдет окончательное прощание с юностью, байронизмом и романтизмом.
Поэма "Цыганы" (1824), по словам В. Г. Белинского, - поворотное произведение в русской литературе. Ее автор перерос русского читателя и готов вести его за собой: "Он уже стал настоящим художником, глубоко вглядывающийся в течение жизни и мощно овладевший своим талантом". В поэме в типичном для романтизма эмоционально-экспрессивном стиле поэтизируется жизнь цыганского племени и представлен типичный романтический герой - изгнанник, скиталец Алекс, нашедший приют и даже Любовь в семье "диких", не испорченных цивилизацией цыган.
Автор "Цыган" приводит читателя к новому пониманию исключительных романтических ситуаций и личностей. Культ романтического индивидуализма развенчивают преступно эгоистические чувства и поступки Алеко. Ключ к оценке совершенного им преступления дает многосторонняя мотивация, несвойственная романтической поэтике. Убийство Цыганки Земфиры не только не преподносится как романтический протест против общества, но резко осуждается автором. Сущность Алеко точно определена: "его преследует закон", "Алекс страшен", "гордый человек", "Ты для себя лишь хочешь волн". Преступный эгоизм обнажен в сравнении со старым цыганом, давшим право неверной Мариуле любить другого.
Белинский был прав, утверждая, что автор "Цыган" "явился уже воспитателем для будущего поколения". "Цыганы" подводят итог романтическим исканиям в познании личности, философии жизни, приближении литературы к реальности.
www.lang-lit.ru
