Курсовая работа: Викторианство в контексте культуры повседневности. Реферат культура повседневности

Культура повседневности | Выполнение контрольных работ, рефератов, курсовых, чертежей на заказ в Ростове-на-Дону

Оглавление

Оглавление 1

Повседневность в течение последних десятилетий превратилась в модную научную проблему. Это недвусмысленный показатель социального заказа, ответа науки и культуры в целом на заявившую о себе потребность в осмыслении и утверждении повседневной жизни как ценности современной культуры.

Востребованность проблематики повседневной жизни очень высока. Количество посвященных ей научных публикаций на основных европейских языках, включая русский, за последние годы насчитывает не одну сотню наименований. Повседневность обсуждается на научных конференциях и симпозиумах, обсуждается в периодических изданиях. Массовыми тиражами переиздаются старые (XIX и нач. ХХ в.) и издаются новые научные и научно-популярные работы о повседневной жизни разных стран, исторических эпох, социальных слоев, что позволяет сделать вывод, что повседневность стала одной из центральных проблем современного гуманитарного знания, что к настоящему времени сложилась междисциплинарная область знания, «повседневноведение», включающее в себя социологию повседневности, историю повседневности, гносеологию и психологию повседневности, эстетику повседневности, семиотику повседневности.

Исторический путь становления проблематики повседневности в гуманитарном знании представляет самостоятельный интерес и ему посвящена данная работа.

В работе реализован один из вариантов культурологического подхода к повседневности. Поскольку взятые в качестве предмета анализа материальные структуры повседневности: тело человека, дом, поселение важны не сами по себе, но с точки зрения содержащихся в них культурных смыслов, основным, раскрывающим культурное значение и смысл каждого из элементов пространства повседневности, методом исследования является метод семиотико-культурологический.

Словом «повседневность» обозначается следующее: сама собой разумеющаяся реальность, фактичность; мир обыденной жизни, где люди рождаются и умирают, радуются и страдают; структуры анонимных практик, а также будничность в противоположность праздничности, экономия в противоположность трате, рутинность и традиционность в противоположность новаторству. Реальность повседневной жизни, характеризующаяся ощущением фактичности, самоданности и очевидности, выступает как признаваемый всеми порядок. Феноменологическая социология раскрывает повседневное сознание как горизонт, в котором «уравниваются», типизируются различные частные перспективы. Следует признать эту способность обыденного сознания соединять природный, социальный и субъективный миры, образовывать общее поле понимания их различных смысловых интерпретаций.

Повседневность – это не только мысли и переживания людей, но и деятельность, регулируемая нормами и институтами. Поэтому в противоположность абсолютизированной феноменологической программе можно предложить своего рода «топико-экономический» подход, рассматривая повседневность, во-первых, как сложную ткань переплетения различных порядков, компенсирующую ослабление или разрушение их в одном месте за счет усиления в другом; во-вторых, как сеть особым образом устроенных дисциплинарных пространств, в роли которых функционируют, например, храм и рынок, школа и фабрика. Они формируют, прежде всего, нужный тип телесности, а также нормы и правила действия, которые могут показаться теоретику нестрогими, а моралисту – беспринципными и которыми человек вынужден руководствоваться в жизни.

Повседневность противопоставляется редкому, существенному, идеальному, теоретическому, метафизическому. Словом, за ней стоит различение высокого и низкого, культурного и некультурного, естественного и искусственного, истины и мнения. В современной теории познания повседневность все чаще рассматривается не просто как предмет исследования, поле приложения эпистемологической техники, а как основание познания. Она трансцендировалась, превратилась, с одной стороны, в нечто отсутствующее, символизирующее радикальную нехватку метафизики. Как сказал бы Ж. Лакан, – нехватку Другого. А с другой стороны, она стала чем-то фундаментальным, а именно своеобразным условием возможности того, что есть, т. е. теории и метафизики. Это похоже на статус травматического события. Оно конструируется ретроактивно, вводится психотерапевтом для снятия синдрома. Так же свет истины предполагает темный фон повседневности.

В поисках оснований знания современная философия обращается к допредикативному опыту практического взаимодействия людей и указывает на «жизненный мир» как на фундамент теоретического знания. Такой поворот имеет самые серьезные последствия, ибо традиционная философия критиковала мир повседневности как неподлинный, состоящий из полуправды и обмана, как мир мнений, где властвует не разум, а воля, направляемая страстями и сиюминутными интересами. Исследование повседневности, поневоле опирающееся на разного рода сомнительные факты, не входившие в зону строгой критики и перекрестной проверки историков, – нелегкая задача. Но не видеть в ней порядка значит быть слепым или представлять порядок только как порядок субординации знания.

Правила, по которым действуют люди, не являются предрассудками или заблуждениями, подлежащими критике и устранению. Такое легкомысленное к ним отношение чревато опасными последствиями вообще, ибо от них не так-то легко избавиться, и критикой старой идеологии, в частности. Конечно, нормы и ценности, правила и представления людей обсуждаются в открытых дискуссиях, но оказывают кратковременное влияние на матрицы повседневного поведения. В свете раскрывшихся затруднений представляется разумным и целесообразным обратиться к изучению повседневных практик, в которых разнородные дискурсы переплетаются и уживаются. При этом необходимо подчеркнуть следующее:

1. Изучение и описание повседневных дисциплинарных пространств помогает понять реальные функции теоретических моделей и классификаций и контролировать последствия, казалось бы, формальных определений. Так, различение понятий «этнос», «нация», «народ», «класс», «граждане» и т. п. хотя и имеет «онтоисторическое происхождение», однако возведенное в ранг «всеобщей классификации», возвещенное как сама истина, делает нас ее заложниками и приводит, в ходе попыток установления идентичности на основе того или иного понятия, к очень ответственным политическим и даже военным действиям.

2. Изучение дисциплинарных пространств повседневности раскрывает «место», в котором та или иная истина становится «убедительной». «Светящаяся самоочевидность сущности», «суть дела», возникающая в ходе разговора по «путеводной нити языка», – все эти ссылки герменевтики и феноменологии так же недостаточны, как и ссылки на бытие, природу, Бога или разум свободной общественности. Истину нельзя объяснить и демоническими способностями видящего и говорящего субъекта. На самом деле, может быть, самым главным как раз и является «место», занимаемое говорящим в социальной иерархии, «институт», который он представляет. Другое дело, что «институты» сами живут человечиной.

3. Изучение и реконструкция структур повседневности необходимы, но дело не может и не должно ограничиться понятийным описанием ее феноменов и институтов, составлением категориальных схем и классификационных таблиц. Это было бы «диспозитивом» повседневности, еще одним ее обоснованием. Недостаточно трактовки ее как «традиции», ссылка на которую дает структурам повседневности теоретическую легитимацию. Прежде всего важно отделять повседневный опыт от феномена познания, исследования, где нас интересует истина и новая информация. Отличием порядка повседневности от знания является повторяемость. Дело не столько в различии дисциплинарных и вербальных актов, как думал Фуко, сколько именно в повторении и привычке. Вербальные практики становятся важнейшей частью процессов повседневности также благодаря повторению, излишнему с точки зрения истины, которая вовсе не нуждается в том, чтобы ее знали все. Истина – всегда истина, даже если ее никто не знает. Порядок достоверного знания образован повторяемостью, которая создает привычку.

Культурология повседневности — новое комплексное направление гуманитарного знания, которое начало формироваться примерно с середины 90-х гг. XX в. Однако историческая традиция исследования повседневной жизни отдельными научными дисциплинами гораздо старше. Одной из наук, имеющих более чем полуторавековой опыт изучения повседневной жизни, является историография.

Повседневность становится предметом интереса историков во второй половине XIX в. В это время, особенно в конце XIX — начале ХХ вв., появляются как отечественные, так и зарубежные исследования, посвященные быту, нравам, обычаям народов европейских стран. Таковы, например, работы А. Терещенко, Н. И. Костомарова, И. Е. Забелина о быте русского народа. Таковы труды С. В. Ешевского, К. А. Иванова, Э. Э. Виолле-ле-Дюка о европейском рыцарском и городском средневековом быте; Э. Фукса о западноевропейских нравах от Ренессанса до XVIII в. (1909 г.): П. Гиро о частной и общественной жизни древних греков и римлян.

Вопросы, которые интересовали ученых этой, первой волны интереса к повседневности можно свести к следующим группам.

1) Макро и микросреда обитания: природа, город, деревня, жилище (в его обращенности вовне, наружу и внутреннее пространство, включая интерьер, мебель, утварь, и т. д.).

2) Тело и заботы о его природных и социокультурных функциях: питание, физические упражнения, гигиена, врачевание, костюм.

3) Ключевые, поворотные, личностно и социально-значимые моменты в жизни человека, обрядово оформленные, — рождение (крещение), создание семьи (свадьба), смерть (похороны).

4) Семья, семейные отношения, межличностные отношения в других микросоциальных группах (профессиональных, конфессиональных и др.)

5) Досуг: игры, развлечения, семейные и общественные праздники и обряды.

Для работ этого периода характерен фактографически-описательный подход. Исследователи сосредоточивают внимание на внешней, предметно-материальной стороне жизни, на внешнем рисунке действий, на внешнем выражении человеческих чувств, представлений, взаимоотношений, зафиксированных в устоявшихся формах: обычаях, обрядах, ритуалах. Даже при описании нравов, этих социально предписанных стереотипов поведения, в которых проявляются установки сознания на общепринятость («как все»), ученых интересует стереотипы поведения, а не регулирующие их полубессознательные установки массового сознания. Время постановки этих проблем наступит позже, когда ученые получат социальный заказ на изучение внутренних, социально-психологических уровней исторических событий, культурных смыслов истории и получат поддержку новых, развивающихся человековедческих дисциплин: социологии, социальной психологии, лингвистики, сравнительного языкознания и др.

Примером методологии первого исторического этапа исследования повседневности могут служить описания семейных нравов у Н. И. Костомарова. В соответствующем разделе его работы речь идет о традиционных российских нравах, о положении женщины в семье, ее полной подчиненности сначала родителям, затем мужу, о том, что жена даже в ведении хозяйства и воспитании детей не была самостоятельной, более того, постоянно униженной и принимавшей эту униженность как должное и т. д. Но даже при описании нравов внимание ученого в большей степени сосредоточено на том, что принято было делать и как поступать, чем на том, какие установкисознания, нравственные ценности стояли за теми или иными поступками и действиями.

Следующий этап развития проблематики повседневности связан с именами ученых, в трудах которых начинает формироваться новая, культурологически ориентированная историческая наука. Это голландский историк Й. Хёйзинга и основатели «Новой исторической науки» Л. Февр и М. Блок.

Работа Й. Хёйзинги «Осень средневековья», по определению самого автора посвящена описанию форм европейской жизни и форм мышления XIV–XV вв. Приближение же к истинному содержанию, заключенному в этих формах, автор считает делом будущего. Хотя голландский историк достаточно осторожен в формулировке задач своей работы, фактически в «Осени средневековья» осуществлен поворот исследовательского внимания к внутренним, ценностным, содержательным смыслам жизненных и мыслительных форм западноевропейской средневековой культуры. Уже в первой главе под названием «Яркость и острота жизни» автор погружает читателя в социально-психологическую атмосферу повседневного существования людей позднего Средневековья, характеризует их типичные коллективные эмоции, страсти, описывает события, эти чувства вызывающие. Иначе говоря, речь идет об эмоциональных проявлениях массового сознания Средневековья, об стереотипных эмоциональных реакциях, свойственных представителям всех сословий средневекового общества. Фокус исследовательского интереса смещен с поверхности событий, внешнего контура поведения к душевным, эмоциональным переживаниям событий и поступков. Характерные формы повседневного общественного быта Средневековья: публичные казни, выступления проповедников, процессии, обряды похорон, бракосочетания и т. д. рассматриваются не сами по себе, но как источник разнообразных переживаний и движений души.

Й. Хёйзинга одним из первых начинает проникновение в менталитет зрелого и позднего европейского Средневековья, который представлен в его работе на трех уровнях: эмоций, образных представлений и мышления.

Своеобразие эмоциональной жизни Средневековья состояло в бурном характере ее проявлений, взрывчатости эмоций, их страстности и необузданности. Не менее бросающейся в глаза была часто встречающаяся амбивалентность чувств. Скажем, беспощадность, безжалостность могла внезапно трансформироваться в милосердие, трогательную сердечность. В ходе исследования вырисовывалась общая картина эмоциональной жизни средневековья, складывалась своеобразная «номенклатура чувств», среди которых автор «Осени средневековья» особое внимание уделяет чувству прекрасного и чувству любви (главы «Желание прекрасной жизни», «Чувство прекрасного», «Мечта о подвиге и любви», «Стилизация любви», «Обиходные формы отношений в любви»).

Отличительной чертой средневекового менталитета, особенно в его обыденных проявлениях, был эмоционально-образный характер мышления. Хёйзинга посвящает содержательной характеристике разного рода образов, из которых складывается ментальность средневековья, большую часть своего исследования. Здесь и «рыцарская идея», и «значение рыцарского идеала в войне и политике», и «образ смерти», и «образное претворение веры», и «формы мышления в практической жизни» и др. Образно-символический характер имело и средневековое мышление, которое рассматривается как на уровне ученом, богословском, так и обиходном, обыденном, как в сфере веры, так и в практической жизни. Причем, характер этого мышления был общим во всех его проявлениях. Хёйзинга это специально подчеркивает: «В своей повседневной жизни человек Средневековья мыслил в тех же формах, что и современная ему теология. Основой и здесь и там являлся тот архитектонический идеализм, который схоластика именовала реализмом: потребность обособлять каждую идею, оформляя ее как сущность, и, объединяя одни идеи с другими в иерархические сочетания, постоянно выстраивать из них соборы и храмы, подобно тому как это делают дети при игре в кубики».

Формы жизни и формы мышления берутся Й. Хёйзингой в их универсальности, охватывающей земное и небесное, религиозное и мирское, аристократическое и простонародное. Повседневность в культуре средневековья и в исследовательских установках голландского историка еще не выделена из общего потока жизни, в которой чередуются будни и праздники, рутина повторяющихся заурядных событий, забот, действий и экстраординарные, в том числе праздничные ситуации. Хёйзинга концентрирует внимание на экстраординарных, праздничных проявлениях средневековой жизни, на том, что упорядочивает, оформляет, стилизует, вносит художественное начало в эту жизнь, делает ее значимой, осмысленной, одухотворенной. Бытовая повседневность как господство забот, рутины, лишений, страданий остается лишь отрицательным фоном, серой, бессмысленной и аморфной изнанкой жизни, которая перелицовывается всеми доступными способами: религиозной верой, искусством, ритуалами, праздниками.

Опыт исторической реконструкции общих, универсальных механизмов и установок сознания (и бессознательного) определенной эпохи, исследование ментальностей, начатое Й. Хёйзингой, было продолжено представителями французской школы «Анналов» (или «Новой исторической науки») и их последователями в других европейских странах. Уже в ранних работах основателей школы Л. Февра («Судьба: Мартин Лютер») и М. Блока («Короли-целители») в центре внимания исследователей находились «социально-психологические механизмы, лежащие в основе мыслительных структур, присущих всем членам общества». Такая исследовательская установка сохраняется и у современных «анналистов». К примеру, в интервью А. Я. Гуревичу Ж. Ле Гофф определяет задачу историка ментальностей таким образом: ученый «…обращает сугубое внимание на неосознанное, повседневное, на автоматизмы поведения, на внеличностные аспекты индивидуального сознания, на то, что было общим у Цезаря и последнего солдата его легионов, у Св. Людовика и крестьянина, трудившегося в его доменах, у Колумба и матроса на его каравеллах…». Обращаясь к тем установкам, идеалам, привычкам и стереотипам мышления, которые разделялись подавляющим большинством представителей определенной культуры, ученый оказывается лицом к лицу с массовым сознанием, обыденным сознанием, здравым смыслом той или иной исторической эпохи. Формулы, стереотипы обыденного сознания могут проявляться во всех слоях общества, могут действовать и в специализированных формах человеческой деятельности — науке, искусстве, политике. Но основной носитель такого сознания — представитель социальных низов, а основная сфера жизнедеятельности, в которой господствует обыденное сознание — повседневная жизнь.

Не случайно именно в рамках «Новой исторической науки» формируется история повседневности как одно из исследовательских направлений. Оно получает поддержку и широко распространяется во многих европейских странах, начиная с 60‑х гг. и до настоящего времени. Можно сказать, что последние 30 лет историческая наука переживает «бум» интереса к повседневности. Это знаменует третий, современный этап изучения повседневности. Для него характерно: а) стремление связать повседневность как микроисторический уровень жизни с макроисторией (экономикой, политикой, уровнем развития техники, и т. д.), показать их взаимодействие; б) отказ от самоценного бытописательства, обращение к ментальному уровню повседневной жизни, к идеалам, стереотипам сознания, ценностным ориентациям, что, в свою очередь, открывает перспективу — в) раскрытия культурных смыслов бытовых вещей, одежды, форм и формул поведения, общения, т. е. перспективу семиотического, эстетического, культурологического исследования повседневности.

Примером работ, в которых повседневность вплетена в сложную систему макроэкономических закономерностей, может служить первый том трехтомного исследования Ф. Броделя. Своеобразие работы французского ученого состоит в том, что автор, наряду с традиционными темами, которые освещаются в работах о повседневности (пища и напитки, жилище, одежда), включает в круг своего исследования производственные процессы. Речь идет, скажем, не только об эволюции костюма, но и о производстве тканей; не только о сервировке стола и «причудах застолья», но и о производстве продуктов питания, торговле ими и т. д. Повседневность для Броделя — лишь одна из нитей узора истории, ткань которой состоит из демографических, производственно-технических, экономических и финансовых процессов. Важным представляется также то, что историк — в русле общих для европейской науки тенденций — сосредоточивает внимание не на политических событиях и сильных мира сего, но постоянно сопрягает полюса богатства и бедности, формы жизни привилегированных сословий и повседневную жизнь простых людей.

В 1970-е гг. история повседневности объединяется в единое научное направление с микроисторией. Поворот научного интереса к микроистории, к жизненным судьбам рядовых людей и социальных групп, к их повседневной жизни связывают в Германии с именами Х. Медик и А. Людтке. В Италии К. Гинзбург, Д. Леви и другие издают журнал «Quademi Storici» и книжную научную серию «Microstorie». Итальянские историки попытались восполнить известную односторонность «неподвижной истории» Ф. Броделя и его последователей, концентрировавших внимание на устойчивом и повторяющемся на больших промежутках исторического времени. Для «микроисториков» единичное, случайное и частное в истории сопряжено с закономерным и дополняет его.

Третий этап (1980) характеризуется стремлением к комплексному охвату как материально-предметных, так и ментальных структур повседневности, учету макроисторических и микроисторических событий в их взаимодействии и взаимовлиянии (А. Гуревич, Г. Кнабе, М. Поляковская, А. Чекалова, А. Ястребицкая, Р. ван Дюльмен и др.)

Здесь наряду с традиционными характеристиками пространства обитания (город, деревня, дом), одежды, питания, повседневных обрядов значительное внимание уделяется описанию особенностей взаимоотношений между людьми, ценностным установкам сознания разных сословий, особенностям массового сознания (религиозности, вере в чудеса, пророческому значению снов и проч.).

Стремление к сбалансированной исторической реконструкции повседневной жизни, где были бы выявлены ее предметно-материальные реалии и ее ментальные структуры, обнаруживается в целом ряде работ отечественных и зарубежных ученых. Таково, в частности, исследование быта и нравов Византии, проведенное М. Поляковской и А. Чекаловой. Здесь наряду с традиционными характеристиками пространства обитания (город, деревня, дом), одежды, питания, повседневных обрядов значительное внимание уделяется описанию особенностей взаимоотношений между людьми (специфике византийской «дружбы»), ценностным установкам сознания разных сословий, особенностям массового сознания (религиозности, вере в чудеса, пророческому значению снов и проч.) Появляются и работы, в которых предметом изучения становится преимущественно повседневная ментальность определенной эпохи, ее массовое сознание. Так, в исследовании Н. Б. Ковельмана мысли и чувства египтян накануне заката Римской империи реконструируются на основе анализа писем простых людей, их жалоб и прошений в инстанции. Труд, учеба, карьера, служение, рабство рассматриваются в контексте нравственного сознания простых египтян.

В современных исследованиях не просто утверждается историческая и культурная значимость быта и повседневности, но анализируются конкретные формы и способы взаимосвязи и взаимодействия быта, повседневности и истории, быта и культуры. Методологическая ценность этих работ состоит не только в сопряжении быта и истории, но и в анализе как внешнего, событийно-предметного, так и внутреннего, ментального плана повседневности. Органичным следствием такого видения повседневности стало появление семиотического и эстетического подходов к явлениям быта. Рассматривая бытовые вещи, костюм, способы времяпрепровождения, формы общения и другие проявления повседневной жизни как знаки исследователь берет быт в символическом ключе, как часть культуры, получает возможность проникнуть во «внутренние формы культуры» (Кнабе), завязать с исследуемой, отдаленной от современности культурой содержательный диалог.

Крупным научным направлением, представители которого обратились в ХХ в. к феномену повседневности, была социология повседневности (А. Шюц, П. Бергер, Г. Гарфинкель, И. Гофман, Т. Лукман, А. Сикурель и др.). В рамках этого, феноменологически ориентированного, направления были очерчены границы повседневности. Она предстала как особая реальность, противоположная иным модусам человеческого бытия: «миру фантазии», «миру детской игры», «миру искусства», «миру религиозного опыта» и т. п. «Мир повседневной жизни» в работах феноменологов — это ментальная структура, конструируемая в процессе межличностного взаимодействия с помощью смысловых моделей реальности, содержащихся в разговорном языке и языках невербального общения. Проблемы ментальных структур повседневности, здравого смысла, обыденного сознания, массового сознания являются традиционными для философско-гносеологических и социально-психологических исследований (С. Гусев, Б. Парыгин, Б. Пукшанский, Г. Тульчинский, В. Шкуратов, С. Московичи и др.). В этих исследованиях обыденное сознание рассматривается как особый модус общественного сознания, обращенного к повседневным практическим заботам. Ученые обнаруживают общность обыденного и других, специализированных, форм сознания: мифологического, религиозного, научного, художественного. Постоянное взаимодействие и взаимовлияние указанных форм сознания создает общие мировоззренческие установки и стереотипы мышления, общие основы духовной жизни культуры определенного исторического периода, так называемый «дух времени», «дух эпохи». В работах некоторых исследователей (В. Зомбарт, В. Козырьков, А. Новиков) ставится вопрос и о социальном типе личности, являющемся типичным носителем обыденного сознания, рядовом человеке, обывателе. В частности, В. Козырьков говорит о необходимости «реабилитации обывателя», которая должна последовать за осуществленным в гуманитарном знании осознанием культурной ценности повседневной жизни.

Если «маленький человек», «обыватель» лишь сравнительно недавно и эпизодически привлекает внимание отечественных исследователей, то в западной микроистории, в частности, в немецкой «Alltagsgeschich$ te» голос «маленького человека» был услышан уже в 80–90-е гг. XX в. В трудах представителей этого направления активно разрабатывается тема повседневности «рядовых» людей, как обычных, так и маргиналов (преступников, инакомыслящих, представителей сексуальных меньшинств и др.). К теме повседневности обращаются и такие относительно молодые научные направления, как семиотика истории и семиотика культуры (Р. Барт, Г. Кнабе, Ю. Лотман, Ю. Степанов, В. Топоров, У. Эко и др.). В рамках этих направлений ставятся проблемы полилингвизма повседневной жизни, исследуются как семантика разговорного языка, так и «языки тела»: мимика, жесты, позы, язык коммуникативного пространства. В работах Р. Барта, Г. Кнабе, Ю. Лотмана анализируется процесс семиотизации повседневности с помощью языков культуры: мифа и ритуала, искусства. Р. Барт осуществляет «критику языка так называемой массовой культуры», обращается к современным мифам массового сознания. В трудах по семиотике фольклора (К. Леви-Стросс, А. К. Байбурина, Н. И. Толстого, А. Л. Топоркова и др.) предметом исследования является уклад жизни традиционного, в том числе крестьянского, общества. Ученые реконструируют мифологически-религиозную картину мира, определяющую как празднично-обрядовые, так и будничные, повседневные проявления традиционной культуры, обращаются к важнейшим ее концептам — «мир», «дом», «человек» и т. п. — и основным семантическим бинарным оппозициям культуры (сакральное/профанное, мужское/женское, правое/левое, верх/низ и др.).

Сложившаяся на сегодня ситуация позволяет имплицитно содержащееся в указанных работах понимание повседневности сделать предметом методологической рефлексии, определить хотя бы в первом приближении смысл и границы понятия «повседневность», выделить предметную сферу повседневности и основные направления ее исследования.

Понятие «быт, встречавшееся в отечественных работах, как в прошлом, так и в настоящее время, является синонимом понятия «повседневность». Понимание быта, повседневности претерпело эволюцию — от учета ее внешне-событийных и предметных проявлений к синтезу мыслительных и материальных структур повседневности. Именно такой синтез позволяет увидеть за внешне-предметными и событийными проявлениями повседневности внутренние, знаковые и символические смыслы, постичь повседневность как часть культуры.

В отличие от бытописателей XIX в. в работах современных ученых наметилась тенденция рассматривать быт, повседневную жизнь не изолированно, не как сферу, оторванную от больших исторических событий, политики, научного и технического прогресса, но как область, в которой проявляются, преломляются магистральные исторические процессы и которая, в свою очередь, оказывает влияние на ход истории. Появление темы повседневности в исторических исследованиях связано с утверждением нового понимания истории, согласно которому ее ход определяется не только политическими событиями, экономическими законами, выдающимися личностями, но и неприметным ходом обыденных дел, «жизнью незамечательных людей».

Предметная область повседневности охватывает в большей мере непроизводственную, потребительскую сферу, сферу досуга, чем производственную (насколько они могут быть отделены друг от друга до промышленной революции XIX в.), в большей мере сферу частной жизни, чем жизни общественной (насколько эти сферы могут быть обособлены в рамках прошлых эпох).

Проявление эстетического в повседневной жизни — предмет изучения эстетики. Эстетика повседневности сложилась к концу 70-х гг. ХХ в. Институализация этого направления произошла на прошедших в Германии международном коллоквиуме и конгрессе. Основное внимание ученых на этих научных собраниях было сконцентрировано вокруг традиционного вопроса о соотношении искусства и жизни, а также проблем прикладного искусства, дизайна, эстетического оформления предметно-пространственной среды. Однако эстетические аспекты повседневности исследовались и ранее, в частности, в работах теоретиков дизайна Д. Нельсона, В. Гропиуса и др., в трудах историков. В «Осени средневековья» Хейзинги, а также в некоторых искусствоведческих, семиотических, эстетических исследованиях 80–90-х гг. ХХ в. сформировался круг основных тем эстетики повседневности, а именно: эстетические чувства, которые испытывает человек в повседневной жизни, в том числе чувство любви; эталоны внешности; косметика; костюм; ритуализованные формы общения: застолье, любовное ухаживание; вещно-предметная среда обитания человека. Работы историков, культурологов, семиотиков обращались преимущественно к психологическим, ценностным, поведенческим проявлениям повседневной жизни.

В 90-х гг. ХХ в. к комплексу наук, изучающих повседневность, присоединяется культурология. Внимание молодой науки к повседневности совпало с лавинообразным ростом публикаций научной и научно-популярной литературы, посвященной повседневности. Счет изданий отечественных и зарубежных авторов, материалов научных конференций, посвященных повседневности, к настоящему времени составляет несколько сот наименований. Культурология в силу своего статуса новой метанауки, способной осуществить междисциплинарный исследовательский синтез, заявила свои претензии на интеграцию накопленного разными науками и появляющегося в настоящее время знания о повседневности.

Наиболее распространенным является утверждение, что история повседневности – это отрасль исторического знания, предметом изучения которой является сфера человеческой обыденности в ее историко-культурных, политико-событийных, этнических и конфессиональных контекстах. В центре внимания находится жизненная реальность, отражающаяся в сознании людей, имеющая для них субъективную значимость целостного жизненного мира.

Историки изучают ее особенности у представителей разных социальных слоев и полововозрастных групп, одновременно фокусируя внимание на анализе их поведенческих и эмоциональных реакций. Повседневная жизнь как культурно-значимый феномен является открытием науки ХХ в. Пик научного интереса к повседневности приходится на последнюю треть ХХ в. Вторая половина прошлого столетия и, особенно, — последняя его треть — время, когда складывается и обретает зрелые формы новый исторический тип повседневности. Бурное развитие междисциплинарного повседневноведения можно рассматривать и как ответ на культурно-исторический вызов обыденности, «восстание возвышающейся обыденности» в ХХ в., и как интегральную часть новой повседневности, ее теоретическое обоснование. Озабоченность повседневностью — признак глобальной смены ее исторических типов, прихода новой повседневности, которая становится доминирующей, нуждается в идеологическом обосновании и поддержке, требует теоретического осмысления. Новая повседневность, приковав к себе внимание значительной части современного гуманитарного знания, тем самым заявила о своих притязаниях на культурную значимость, на ту нишу, которая традиционно принадлежала высокой культуре. И у этих притязаний есть основания.

1. Вамбольдт Н.В. Повседневность в истории / Н.В. Вамбольдт, М.П. Шубина. – Режим доступа: http://www.omsk.edu/article/vestnik-omgpu-27.pdf

2. Кром М. М. Повседневность как предмет исторического исследования // История повседневности: сборник научных работ / Отв. ред. М. М. Кром. — СПб., 2003. С. 7 – 14.

3. Лелеко В.Д. Пространство повседневности в европейской культуре. — СПб.: СПбГУКИ, 2002. — 320 с.

4. Марков Б.  Культура повседневности: учебное пособие / Б. Марков. – СПБ.: Питер, 2008. – 352. – (Учебное пособие)

5. Методологические проблемы истории : учеб. пособие / В.Н. Сидорцов [ и др.]; под общ. ред. В.Н. Сидорцова. — Мн.: ТетраСистемс, 2006. — 352 с.

6. Теория культуры: учебное пособие / под ред. С. Н. Иконниковой, В. П. Большакова. — СПб.: Питер, 2008. — 592 с.: ил.

7. Тимофеева Т.Ю. Повседневность и ее история в научном познании: сосуществование в противоборстве. – Режим доступа: http://www.hist.msu.ru/Departments/ModernHist/sites/default/files/TimofeevaTY.pdf

student-help.net

Реферат - Культура повседневности - Разное

Федеральное агентство по образованию

Государственное образовательное учреждение

высшего профессионального образования

«ТОМСКИЙ ГОСУДАРСТВЕННЫЙ ПЕДАГОГИЧЕСКИЙ УНИВЕРСИТЕТ»

КУЛЬТУРА ПОВСЕДНЕВНОСТИ

ОПД. Ф. 09

Методические указания

ТОМСК 2008

УДК 130.2

ББК 71я73

К 90

Печатается по решению учебно-методического совета Томского государственного педагогического университета

Культура повседневности: Методические указания для студентов очной формы обучения / составитель И.А. Бердникова. – Томск : Изд.Томского гос.пед.ун-та. – 2008. – с.

Изложены методические указания по курсу «Культура повседневности». Методическое пособие разработано на основе федерального компонента цикла ОПД. Ф. 09 ГОС ВПО. Предназначено для студентов всех форм обучения специальности 020600 «Культурология». В пособии указаны необходимые для освоения курса темы, списки обязательной и дополнительной литературы к каждой теме, список фильмографии и мультимедиа к курсу, а также тематика докладов и сообщений, перечень вопросов для подготовки к экзамену. В методическое пособие включены тестовые задания и краткий словарь основных культурологических понятий необходимых для освоения курса.

Рецензент: доцент кафедры отечественной истории и культурологии ТГПУ С. Б. Куликов

© Томский государственный педагогический университет, 2008

© И.А. Бердникова, составление, 2008

СОДЕРЖАНИЕ

ПРЕДИСЛОВИЕ 5

^ РАБОЧАЯ ПРОГРАММА 5

СОДЕРЖАНИЕ ТЕМАТИЧЕСКИХ БЛОКОВ ДИСЦИПЛИНЫ 8

УЧЕБНО-МЕТОДИЧЕСКОЕ ОБЕСПЕЧЕНИЕ ДИСЦИПЛИНЫ 14

ВОПРОСЫ И ЗАДАНИЯ ДЛЯ САМОСТОЯТЕЛЬНОЙ РАБОТЫ 31

^ ВОПРОСЫ И ЗАДАНИЯ К ЭКЗАМЕНУ 32

ТЕСТОВЫЕ ЗАДАНИЯ 34

КРАТКИЙ СЛОВАРЬ ОСНОВНЫХ КУЛЬТУРОЛОГИЧЕСКИХ ПОНЯТИЙ НЕОБХОДИМЫХ ДЛЯ ОСВОЕНИЯ КУРСА 40ПРЕДИСЛОВИЕ

Внимание к феномену повседневности отличительный маркер гуманитарных исследований культуры современности. Исследования повседневности объединяют усилия специалистов истории, этнографии, культурологии, социологии и философии. Анализ повседневной жизни различных культур и исторических периодов позволяет приблизиться к более глубокому и вдумчивому пониманию эпохи, времени, культуры. Основой данного курса выступают философские и культурологические подходы, рассматривающие повседневность как своеобразный и достаточно точный код культуры. В рамках курса «Культура повседневности» рассматривается история возникновения и развития темы повседневности в философском и культурологическом ракурсе; онтология повседневности и ее инвариантные структуры; амбивалентность повседневного бытия и его смысловая значимость для человека и культуры. Курс дает развернутую картину повседневного бытия и формирует целостное представление о данном феномене культуры.^ РАБОЧАЯ ПРОГРАММА Объем дисциплины и основные виды учебной работы

Вид учебной работы

Всего часов

Семестры

Общая трудоемкость дисциплины

380

7

8

Аудиторные занятия

180

108

72

Лекции

108

72

36

Практические занятия (ПЗ)

Семинары (С)

72

36

36

Лабораторные работы (ЛР)

И (или) другие виды аудиторных занятий

Самостоятельная работа

200

Курсовая работа

Расчетно-графические работы

Реферат

И (или) другие виды самостоятельной работы

Вид итогового контроля (зачет, экзамен)

78

экзамен

экзамен

^ Разделы дисциплины и виды занятий

№

Темы

Лекции

(час)

Семинары

(час)

1.

Понятие культуры повседневности и его составляющие.

4

2

2.

Социально-философская и культурологическая традиция теоретического осмысления повседневности.

6

4

3.

Общие черты и характерные особенности жизни древних обществ, формирования этнокультурных миров.

4

2

4.

Природные, исторические, экономические, социальные факторы формирования и динамики повседневной культуры различных эпох.

22

12

5.

Город как объект исследования культуры повседневности.

8

4

6.

Основные формы повседневной культуры: жилье, еда, одежда.

24

14

7.

Особенности частной жизни и быта в различные культурно-исторические эпохи.

6

4

8.

Гендерные аспекты культуры повседневности.

4

2

9.

Соотношение и взаимодействие культуры повседневности с народной культурой и массовой культурой.

6

4

10.

Специфика повседневной культуры в контексте формирования информационного общества.

6

6

11.

Исследования ментальности и коллективного поведения в контексте истории культуры повседневности.

4

4

12.

Проблемы массовой коммуникации и коллективных форм поведения в контексте глобализации.

4

4

13.

Повседневность в контексте культуры потребления и процессов глобализации.

6

6

14.

Взаимодействие человека и природы: способы существования человека в различной экологической среде.

4

4

Цели и задачи дисциплины

^ Цели курса:

Изучить повседневность как фундаментальное основание культуры,

рассмотреть особенность повседневного бытия,

рассмотреть структуру и амбивалентный характер феномена повседневности в культуре,

рассмотреть сферы материальной и социальной культуры сквозь призму культуры повседневности, что позволит сформировать целостное восприятие культуры,

рассмотреть основные методы изучения культуры повседневности,

разобрать особенности работы с источниками при изучении культуры повседневности.

Задачи курса:

Рассмотреть развитие культуры с точки зрения теории повседневности,

познакомить студентов с этапами культурологического и философского осмысления темы повседневности,

показать формирование и роль теории повседневности в современном гуманитарном знании, показать междисциплинарный характер теории повседневности,

сформировать представление об устойчивой структуре повседневного бытия и его особенностях,

рассмотреть особенности повседневного бытия в различных культурах,

проанализировать состояние повседневности в современной культуре,

сформировать у студентов самостоятельные исследовательские навыки в анализе современной культуры с точки зрения теории повседневности.

^ Требования, предъявляемые к студенту по окончания курса

Студент должен знать:

основные понятия и категории, через которые описывается сущность и структура повседневного бытия человека,

особенности повседневности различных культур, их историю и динамику,

культурологические и философские характеристики вещей быта,

сущность и практики формирования повседневного пространства в контексте развития мировой культуры и ситуации современномти.

Студент должен уметь:

свободно ориентироваться в теориях, подходах, школах и концепциях культуры повседневности,

самостоятельно проанализировать состояние повседневности в различных культурах и исторических эпохах,

свободно использовать полученные навыки при анализе современной социокультурной ситуации.

Формы контроля успеваемости студентов

учет посещаемости занятий,

оценка участия в коллективных обсуждениях на семинарских занятиях,

контрольные, реферативные, самостоятельные работы,

экзамен.

^ СОДЕРЖАНИЕ ТЕМАТИЧЕСКИХ БЛОКОВ ДИСЦИПЛИНЫ

Раздел 1.: Понятие культуры повседневности и его составляющие.

Понятие культуры повседневности и его составляющие. Предмет, методология, основные проблемы исследования феномена повседневности. Критерии выделения сферы повседневного опыта. Анализ основных характеристик повседневности: универсальность, неизменность, рутинность, сумеречность, бессознательность, анонимность, со-бытийственность. Соотношение нового (изменение, новация, прогресс) и сферы повседневного опыта. Исследования культуры повседневности как альтернативная концепция истории общества и мировой культуры. Возможности анализа мировой истории сквозь призму повседневного опыта человека. Отличие исследования культуры повседневности от истории быта в «традиционной» культурологии.

^ Раздел 2.: Социально-философская и культурологическая традиция и методология осмысления повседневности.

Философские и гуманитарные истоки аналитики повседневности ХХ века. Культура повседневности как «неподлинная» форма бытия человека (Э. Гуссерль, М.Хайдеггер, Г.Маркузе, Б. Вальденфельс). Конфликт творческого (духовного) выражая человека и повседневного модуса социального бытия (Г. Зиммель). Феноменологические трактовки повседневности в социальных науках (А. Шюц, П. Бергер, Т. Лукман). Герменевтический анализ как метод исследования повседневности (Х. Г. Гадамер). Анализ повседневности в контексте отношения к «другому» у Э. Левинаса. Французский структурализм и его влияние на современные исследования повседневной жизни (Л. Леви-Брюль, К. Леви-Стросс). Культура повседневности как структурированное габитусом пространство социо-культурных практик (П. Бурдье). Аналитика культуры повседневности в контексте проблематизации технического развития Европейского общества (А.Турен, Д. Белл, Д. Гэлбрейт). Критические проекты развития культуры в призме исследований повседневности (Франкфуртская школа, школа Анналов). Отечественный исследования культуры повседневности (М. М. Бахтин, Ю. М. Лотман).

^ Раздел 3.: Общие черты и характерные особенности жизни древних обществ, формирования этнокультурных миров.

Материальные остатки жизнедеятельности людей, их типология и методы изучения в археологии. Зарождение первых социальных и культурных коммуникаций – повседневные истоки человеческой деятельности. Общие черты и характерные особенности жизни древних обществ. Формирование этнокультурных миров. Природные, исторические, экономические, социальные факторы формирования и динамики повседневной культуры в традиционных обществах Востока. Общая характеристика повседневной культуры Востока (Индия, Китай, Япония, арабские страны Западной Азии).

^ Раздел 4.: Природные, исторические, экономические, социальные факторы формирования и динамики повседневной культуры различных эпох.

Природные, исторические, экономические, социальные факторы формирования и динамики повседневной культуры в античном мире, в европейском средневековье, в Новое и Новейшее время. Особенности XIX века: человек в кругу общественного и частного. Универсальные структуры повседневности и историческая динамика. Формирование западной культуры: проблема преемственности и появления новизны в повседневном пространстве европейской культуры. Природные, исторические, экономические, социальные факторы формирования и динамики повседневной культуры России. Соотношение культуры повседневности России и Запада: проблема национального своеобразия и взаимовлияния. Проблема характеристики культуры повседневности российской культуры в ситуации многонациональной (полиэтнической) структуры общества. Многообразие и специфика номенклатуры предметов повседневной культуры в локально-историческом контексте. Возможности изучения культуры повседневности средствами исторического краеведения и микроистории.

^ Раздел 5.: Город как объект исследования культуры повседневности.

История формирования города: городская культура как особый тип повседневного бытия. Сравнительные характеристики городской и сельской культуры. «Бург» или город-крепость: структура повседневного пространства средневекового города (Кельн, Париж, Венеция, Флоренция, Новгород). Структура и архитектура городской среды: планировка, застройка, оформление улиц и проблема жилищной инфраструктуры. Центр городской жизни: церковь, рыночная площадь, ратуша… Социальное и культурное своеобразие городской жизни. Процессы урбанизации и рост городов в контексте анализа трансформации структуры и ритмического рисунка повседневности. Городская агломерация. Конурбация. Мегаполис. Мировой город.

^ Раздел 6.: Основные формы повседневной (бытовой) культуры: жилье, еда, одежда.

Жилище в городе и в деревне. Крестьянский двор как система организации повседневного проживания крестьянской семьи. Квартира – повседневное пространство городского проживания. История архитектуры: строительные материалы, зонирование жилого пространства, планировка помещений, дизайн и интерьер. Концепция «серийного жилья»: повседневные требования к массовому жилью ХХ века. Разрушение иммунной системы жилья – коммунальное жилье. Советская «коммуналка». ХХ век-эпоха архитектурных экспериментов и поисков. Концепция «жилищной машины» Л. Корбюзье. Развитие представлений о комфорте: эволюция изготовления мебели. Культурологическое определение термина «еда». Значение анализа гастрономических пристрастий человека для исследований культуры повседневности. Архаические способы добычи питания: культура как борьба с голодом. Роль еды в формировании социальной общности. Ритуальный прием пищи. Отношение к еде в различных культурах и исторических периодах. Символические метафоры застолья (Платон «Пир», «Тайная вечеря»). Основные продукты, структура питания. Повседневное и праздничное застолье. История способов приема пищи: столовый этикет, способы сервировки стола. Напитки. Традиции гостеприимства. Процесс питания как экологическая проблема: еда и производства отходов. Взаимосвязь эволюции одежды и гео-климатических условий обитания человека. Магическое и физиологическое значение «облачения» архаического человека. История костюма. Эволюция кроя и техники пошива. «Мужское» и «женское» в одежде. Рождение «унисекс» и разрушение полового табу в одежде. Повседневная и праздничная одежда. Другие типы одежды. Разрушение границ «бытового» и «официального». Реформа одежды и изменение отношение к телу: эволюция гигиенических норм. Борьба за чистоту и «дезодорантная революция». Мода (Р. Барт, Ж. Бодрийяр). Механизмы распространения моды.

^ Раздел 7.: Особенности частной жизни и быта в различные культурно-исторические эпохи.

Семья и общество в контексте исследования культуры повседневности. Эволюция форм и типов семьи в истории человечества. Различие сферы «приватного» и «интимного». Отношение к браку в различных культурах. Ритуалы, связанные со сватовством и свадьбой. Культурологический и социологический анализ распределение ролей в семье с точки зрения исследования повседневности. Возможность развода. Возраст вступления в брак и количество детей в семьях Востока и Запада. Отношение к контролю рождаемости. Расширенная модель семьи и нуклеарная семья: традиционная семья и урбанизированный тип семьи. Трансформация интимности (Э. Гидденс). Нетрадиционные типы семьи: однополый брак, сожительство, гостевой брак, пробный брак. Одиночества как особая стратегия существования человека в современном обществе. Рождение ребенка. Ритуалы, связанные с родами. Отношение к детству, краткая характеристика представлений о воспитании в различных культурах. Наличие или отсутствие субкультуры пожилого возраста и молодежи. Способы культурной и социальной самоидентификации. Отношение к старости в различных национальных культурах. Уход за людьми пожилого возраста. Отношение к смерти и ритуалы погребения умершего.

^ Раздел 8.: Гендерные аспекты культуры повседневности.

Понятие «гендер» в западных теориях философов, социологов и культурологов. Различие представлений о мужском и женском началах в культуре. Мужской и женский «сценарий» жизни в различные эпохи развития западной и российской культуры. Эстетические параметры оценки мужского и женского. Динамика культурных параметров «мужественности» и «женственности». Формы выражения (узнавания) мужской и женской модели поведения в социо-культурном пространстве. Гендерная проблематика в контексте исследования телесности: социальное «Я» и автономия тела. Культурная антропология о социальном конструировании телесности. Различие между «физическим телом» и «социальным телом» (М. Дуглас). Телесность в контексте властных отношений: «дисциплинирующие телесные практики» (М. Фуко). Феминизм как политика выражение гендерной претензии на женское доминирование. Проблема равноправия полов в контексте идеи половой дискриминации.

^ Раздел 9.: Соотношение и взаимодействие культуры повседневности с народной культурой и массовой культурой.

Народная культура: виды и формы народной культуры. Популярная и фольклорная культура. Формы присутствия народной культуры в повседневных практиках человека. Концепция «смеховой культуры» М. Бахтина. Определение народной и массовой культуры: взаимосвязь или взаимозаменяемость. Понятие «масса» и значение исследований массового создания в контексте исследований культуры. Понятие «масса» и значение исследований массового создания в контексте западного философского и гуманитарного знания (Г. ЛеБон, Г. Тард, З. Фрейд, Э. Канетти и др.). Исследования массовой культуры как необходимый компонент понимания культуры повседневности ХХ века (Франкфуртская школа, П. Бурдье, Р. Барт, М. Фуко, Ж. Бодрийяр).Соотношение элитарной, народной и массовой культуры. Бытовые рудименты народной культуры в эпоху массовой культуры. Миф: мифология народов и мифы массового сознания.

^ Раздел 10.: Исследования ментальности и коллективного поведения в контексте истории культуры повседневности.

Понятие ментальности (коллективного сознания) в современном гуманитарном знании, его значение для изучения культуры повседневности. Характеристика основных школ и концепций изучения ментальности и коллективного поведения в контексте истории культуры повседневности. Повседневность как основа социальной практики и коммуникации. Приемы и процедуры исследования коллективных представлений: образов, символов, ритуалов. Значение философии имени А. Ф. Лосева для исследований культуры повседневности. Основные концепции коллективного поведения и коллективного сознания (Э. Дюркгейм, К. Г. Юнг и др.). Способы сосуществования личности и коллектива. Проблема «индивидуальности» в эпоху массового сознания. Источники формирования отличительных черт, характеризующих личность, группу, субкультуру.

^ Раздел 11.: Специфика повседневной культуры в контексте формирования информационного общества.

Основные концепции информационного общества (Д. Белл, М. Маклюэн, Э. Тоффлер). Значение категории «информация» в контексте анализа культурных и социальных процессов. Возникновение мирового информационного порядка - международной системы производства, распространения и использования информации в контексте исследования повседневности. Проблема соотношения категорий «неизменного» и «рутинного» в структуре повседневности и нарастающих темпов социальной и культурной динамики в информационную эпоху. Особенности формирования национальных культур в обществах модерна и постмодерна: национализм и космополитизм в ситуации культурной глобализации. Процесс создания единых национальных культур как процесс гомогенизации и унификации локальных особенностей и различий. Возможные перспективы формирования глобальной культуры: возникновение монополярного мира: проблема религии, идеологии, культуры в контексте размывания границ. Соотношение приватного и общего в свете развития информационного общества.

^ Раздел 12.: Проблемы массовой коммуникации и коллективных форм поведения в контексте глобализации.

Определение основных категорий: массовое общество, массовое сознание и массовые коммуникации. Коммуникатор (отправитель) и адресат (реципиент) в структуре массовой коммуникации. Коммуникативные аспекты повседневного бытия. Возникновение массовых коммуникаций в жизни общества: причины, этапы, тенденции эволюции. Типология обществ по характеру движения информационных потоков. Массовая коммуникация и тенденции мирового развития. Проблема роста интенсивности, объема и скорости культурного обмена и коммуникаций. Понятие глобализации и особенности ее культурного измерения. Роль современных средств массовой коммуникации в реструктуризации повседневности. Тенденции и оценки распространения западной массовой культуры. Социо-культурные эффекты глобализации и их влияние на повседневность.

^ Раздел 13.: Повседневность в контексте развития культуры потребления.

Критика культуры в контексте роста потребления и понятие «культуриндустрии» (Франкфуртская школа, Ж. Бодрийяр, С. Зонтаг). Увеличение значения «индустрии культуры» в распространении культурной и символической продукции. Расширение рынков культурной и символической продукции, приводящее к появлению потребительской культуры. Появление новых институтов, специализирующихся на производстве символической продукции, и распространение новых жизненных стилей. Новые тенденции в динамике развития культурной сферы. Многообразие теоретических моделей потребления в культурологии. Вещь в аспекте «потребности», социальной коммуникации, социального статуса. Понятия «потребления напоказ» и «замещенной праздности» в контексте западной культуры (Т. Веблен). Выбор в сфере материального: представление о вкусе как об основе социальной стратификации (П. Бурдье). Вещь как индикатор материального и символического капитала.

^ Раздел 14.: Взаимодействие человека и природы: способы существования человека в различной экологической среде.

Формы взаимодействия человека и природы в истории культуры. Понимание внутренней и внешней природы в различные эпохи. Концепция «инструметального разума» и критические проекты идеи «покорения культуры» (В. Беньямин, М. Хоркхаймер, Т. В. Адорно). Противопоставление миметического и рационалистического отношения к реальности, стратегии отношения к реальности – мифическая и научная картина мира. Экологические проблемы в контексте исследований повседневности. Способ существования человека в различной экологической среде. Энвайронментальная глобализация или глобализация процессов загрязнения окружающей среды. Проблема выживания человечества. Образы экологической эсхатологии в повседневной жизни человека: надежды и фобии, цинизм и личная ответственность. Проблема потребления и утилизации отходов ситуации современности.

^ УЧЕБНО-МЕТОДИЧЕСКОЕ ОБЕСПЕЧЕНИЕ ДИСЦИПЛИНЫ

Основная литература

Марков Б. В. Культура повседневности. Учебное пособие. / Б. В. Марков. – СПб. : Питер, 2008. – 352 с.

Беловинский Л.В. Культура русской повседневности. Учебное пособие. / Л.В. Беловинский. – М. : Высшая школа, 2008. – 767 с.

Дополнительная литература для подготовки к семинарским занятиям и самостоятельного освоения дисциплины

Раздел 1.: Понятие культуры повседневности и его составляющие.

Багдасарьян Н. Г. Культурология : учебник для вузов / Н. Г. Багдасарьян. – М. : Высшее образование, 2007. – 495 с.

Больнов О. Ф. Философия экзистенциализма : философия существования / О. Ф. Больнов. – СПб. : Лань, 1999. – 222 с.

Гуревич П. С. Культурология : учебник для вузов / П. С. Гуревич. – М. : Проект, 2003. – 332 с.

Ионин Л. Г. Социология культуры : учебное пособие для вузов / Л. Г. Ионин. – М. : Логос, 1996. – 278 с.

Культурология: пособие для подготовки к экзаменам – Ростов-на-Дону : Феникс, 2004. – 346 с.

Мухина В. С. Феноменология развития и бытия личности / В. С. Мухина. – М. : Московский психолого-социальный институт, 1999. – 635 с.

Слотердайк П. Критика цинического разума / П. Слотердайк. –Екатеринбург : Издательство Уральского университета, 2001. – 583 с.

Современная западная философия : учебное пособие для вузов / под общ. ред. Т. Г. Румянцевой. – Минск : Вышэйшая школа, 2000. – 493 с.

Ставцев С. Н. Введение в философию Хайдеггера : учебное пособие для студентов и аспирантов / С. Н. Ставцев. – СПб. : Лань, 2000. – 190 с.

Хрестоматия по культурологи / под ред. И.Ф.Кефели, В.Т.Пуляева, В.П.Сальникова, С.В.Степашина. – СПб. : Петрополис, 2000. – 497 с.

Хроника человечества / авт. сост. Б. Харенберг, Б. Байер, Р. Дрексхаге и др. – М. : Большая энциклопедия, 1996. – 1199 с.

Чеснов Я. В. Лекции по исторической этнологии: учебное пособие / Я. В. Чеснов. – М. : Гардарики, 1998. – 397 с.

Шпенглер О. Закат Европы : очерки морфологии мировой истории / О. Шпенглер. – Минск : Попурри. Т. 1 : Образ и действительность, 1998. – 684 с.

Раздел 2.: Социально-философская и культурологическая традиция и методология осмысления повседневности.

Арутюнян Ю. В. Этносоциология : учебное пособие для вузов / Ю. В. Арутюнян. – М. : Аспект Пресс, 1999. – 270 с.

Гарфинкель Г. Исследования по этнометодологии / Г. Гарфинкель ; пер. с англ. З. Замчук и др. – СПб. : Питер, 2007. – 334 с.

Зайцева Т. И. Зарубежная историография. Историческая наука в XX - начале XXI века : учебное пособие / Т. И. Зайцева. – Томск : Издательство ТГПУ, 2007. – 159 с.

Ионин Л. Г. Социология культуры : учебное пособие для вузов / Л. Г. Ионин. – М. : Логос, 1996. – 278 с.

Лебедев С. П., Лидин А. С. Карма повседневности. Мир тени / С. П. Лебедев, А. С. Лидин. – М. : Яуза, 1996. – 219 с.

Междисциплинарные подходы к изучению прошлого / под ред. Л. П. Репиной. – М. : Аспект Пресс, 2003. – 159 с.

Никитич Л. А. Культурология : теория, философия, история культуры : учебник для вузов / Л. А. Никитич. – М. : ЮНИТИ, 2005. – 560 с.

Отюцкий Г. П. История социальной (культурной) антропологии : учебное пособие для вузов / Г. П. Отюцкий. – М. : Академический Проект, 2003. – 398 c.

Рэдклифф-Браун А. Р. Метод в социальной антропологии / А. Р. Рэдклифф-Браун ; пер. с анг. и заключ. ст. В. Николаева – М. : Канон-Пресс-Ц, 2001. – 414 с.

Сравнительное изучение цивилизаций : хрестоматия / сост. Б. С. Ерасов. – М. : Аспект Пресс, 1999. – 555 с.

Сравнительно-исторические и типологические исследования языка и культуры : проблемы и перспективы: сборник научных трудов / отв. ред. О. А. Осипова. – Томск : Издательство ТГПУ. Т. 2, 2004. – 299 c.

Философия как учение о человеке : учебное пособие для вузов / под ред. Ю. В. Петрова. – Томск : Издательство ТГУ, 1995. – 208 с.

Философия : современный курс философии : учебник для вузов в 2 ч. / под ред. : Л. С. Сысоевой, А. А. Степанова. – Томск : Издательство ТГПУ, 2005. – 402 с.

Черная Л. А. Культурология : основы теории : учебное пособие / Л. А. Черная. – М. : Логос, 2003. – 183 с.

Шалак В. И. Современный контент-анализ : приложения в области : политологии, психологии, социологии, культурологии, экономики, рекламы / В. И. Шалак. – М. : ОМЕГА-Л , 2004. – 270 с.

Штомпка П. Визуальная социология : фотография как метод исследования: учебник для вузов / П. Штомпка ; пер. с пол. Н. В. Морозовой ; вступ. ст. Н. Е .Покровской – М. : Логос, 2007. – 150 с.

Раздел 3.: Общие черты и характерные особенности жизни древних обществ, формирования этнокультурных миров.

Азимов А. Ближний Восток : история десяти тысячелетий / А. Азимов. – М. : Центрполиграф, 2002. – 330 с.

Вардаман Д. М. Япония от А до Я : раскрытые тайны повседневной жизни / Д. М. Вардаман. – М. : АСТ, 2005. – 127 с.:

Васильев Л. С. История религий Востока : учебное пособие для вузов / Л. С. Васильев. – М. : Университет, 2004. – 702 с.

Всемирная история : у истоков цивилизации : бронзовый век / А. Н. Бадак, И. Е. Войнич, Л. Н. Волчек и др. – М. : АСТ, 1999. – 863 с.

Георгиева Т. С. Культура повседневности : частная жизнь и быт древних обществ : учебное пособие / Т. С. Георгиева. – М. : Высшая школа, 2005. – 334 с.

Глебкин В. В. Мир в зеркале культуры : учебно-методическое пособие / В. В. Глебкин. – М. : Добросвет. Ч. 1 : Первобытная и традиционная культура, культура Древнй Месопотамии, культура Древнего Египта, 2000. – 254 с.

Гоголев К. Н. Индия. Китай. Япония: учебное пособие / К. Н. Гоголев. – М. : Айрис-пресс, 2004. – 319 с.

Древний Восток в античной и раннехристианской традиции : Индия, Китай, Юго-Восточная Азия / подбор текстов, пер. с древнегреч. и лат., примеч. и указ. Г. А. Тароняна ; вступ. ст. А. А. Вигасина. – М. : Ладомир, 2007. – 638 с.

История древнего мира : Восток, Греция, Рим : учебное пособие для вузов / И. А. Ладынин, А. А. Немировский, С. В. Новиков, В. О. Никитин. – М. : Слово, 2004. – 574 с.

История Древнего мира : Древний Восток : Индия. Китай. Страны Юго-Восточной Азии / А. Н. Бадак, И. Е. Войнич, Н. М. Волчек и др. – Минск : Харвест, 1999. – 845 с.

История и память. Историческая культура Европы до начала нового времени / под ред. Л. П. Репиной. – М. : Кругъ, 2006. – 763 с.

История Китая : учебник для вузов / под ред. А. В. Меликсетова. – М. : Издательство МГУ, 2004. – 751 с.

История. Культура. Общество. Философия и востоковедение : междисциплинарные подходы : программы специализированных курсов и тексты лекций / под ред. А. М. Руткевича. – М. : Аспект Пресс, 2003. – 526 с.

Люттерйоганн М. Эти поразительные японцы / М. Люттерйоганн ; пер. с нем. Т. И. Барзаковской. – М. : АСТ, 2005. – 200 с.

Миркина З. А. Великие религии мира / З. А. Миркина. – М. : РИПОЛ, 1995. – 396 c.

Мифы и легенды народов мира / Л. Н. Лосева, О. Т. Кирсанова, О. Н. Демченко и др. – Ростов-на-Дону : Феникс, 2003. – 315 с.

Монте П. Повседневная жизнь египтян во времена великих фараонов / П. Монте ; пер. с фр. Ф.Л.Мендельсона. – М. : Молодая гвардия, 2000. – 465 с.

Русские : монография / отв. ред. В. А. Александров, И. В. Власова, Н. С. Полищук. – М. : Наука, 2005. – 827 с.

Телушкин Й. Еврейский мир : важнейшие знания о еврейском народе, его истории и религии / Й. Телушкин. – М. : Лехаим, 1998. – 574 с.

Формирование российской государственности : разнообразие взаимодействий «центр – периферия» (этнокультурный и социально-политический аспекты) : монография / В. В. Долгов, Д. А. Котляров, Ю. В. Кривошеев, В. В. Пузанов. – Екатеринбург : Издательство Уральского университета, 2003. – 463 с.

Цивилизации : сборник / отв. ред. А. О. Чубарьян. – М. : Наука, 2006. – 276 с.

Чернокозов А. И. История мировой культуры : многоуровневое учебное пособие : краткий курс / А. И. Чернокозов. – Ростов-на-Дону : Феникс, 1997. – 477 с.

Раздел 4.: Природные, исторические, экономические, социальные факторы формирования и динамики повседневной культуры различных эпох.

Америка : энциклопедия повседневной жизни / науч. совет : В. Н. Балязин и др. – М. : Энциклопедическая Творческая Ассоциация, 1998. – 416 с.

Античная культура. Литература. Театр. Искусство. Философия. Наука : словарь-справочник / под ред. В. Н. Ярхо. – М. : Высшая школа, 1995. – 381 с.

Георгиева Т. С. Культура повседневности : частная жизнь и нравы от Средневековья до наших дней : учебное пособие / Т. С. Георгиева. – М. : Высшая школа, 2006. – 478 с.

Гончарова Н. А. Религия в Германии : религия в ситуациях повседневного общения / Н. А. Гончарова. – М. : Чистые пруды, 2007. – 30 с.

История Востока : Восток на рубеже средневековья и нового времени. XVI - XVIII вв. / отв. ред. Л. Б. Алаев и др. – М. : Восточная литература, 2000. – 695 с.

История Нового времени: 1600-1799 годы: учебное пособие для вузов / под ред. А. В. Чудинова, П. Ю. Уварова, Д. Ю. Бовыкина. – М. : Академия, 2007. – 380 с.

История средних веков : Европа / А. Н. Бадак, И. Е. Волчек, Н. М. Волчек и др. – Минск : Харвест, 2000. – 734 с.

История средних веков : раннее новое время: учебник для вузов / под ред. С. П. Карпова. – М. : Издательство МГУ, 2005. – 428 с.

Кашекова И. Э. От античности до модерна : стили в художественной культуре / И. Э. Кашекова. – М. : Просвещение, 2000. – 144 с.

Кудрявцев О. Ф. Ренессансный гуманизм и «утопия» / О. Ф. Кудрявцев. – М. : Наука, 1991. – 287 с.

Культурология: История мировой культуры : учебник для вузов / под ред. А. Н. Марковой. – М. : ЮНИТИ, 2005. – 574 с.

Маркова С. П. Англия эпохи средневековья и раннего Нового времени : учебное пособие / С. П. Маркова. – М. : Книжный дом Университет, 2007. – 339 с.

Новая история стран Европы и Америки : учебник для вузов / под ред. И. М. Кривогуза. – М. : Дрофа, 2002. – 909 с.

Панкеев И. А. Русские праздники / И. А. Панкеев. – М. : Яуза: ЭКСМ-Пресс, 1998. – 254 с.

Петрухин В. Я., Раевский Д. С. Очерки истории народов России в древности и раннем средневековье : учебное пособие для вузов / В. Я. Петрухин, Д. С. Раевский. – М. : Языки русской культуры, 1998. – 383 с.

Тахо-Годи А. А., Лосев А. Ф. Греческая культура в мифах, символах и терминах / А. А. Тахо-Годи, А. Ф. Лосев. – СПб. : Алетейя, 1999. – 717 с.

Фененко А. В. «Национальная идея» французских консерваторов XIX века: Монография / А. В. Фененко. – Воронеж : Издательство Воронежского государственного университета, 2005. – 280 с.

Фролов Э. Д. Факел Прометея : очерки античной общественной мысли / Э. Д. Фролов. – Л. : Издательство ЛГУ, 1991. – 436 с.

Харламова Т. И. и др. Конспекты по истории русской культуры / Т. И. Харламова и др. – М.: Издатель Дмитриев А. Е., 2001. – 213 с.

Хейзинга Й. Осень средневековья : исследование форм жизненного уклада и форм мышления в XIV и XV веках во Франции и Нидерландах / Й. Хейзинга ; пер. Л. В. Сильвестрова ; отв. ред. С. С. Аверинцев. – М. : Наука, 1988. – 539 с.

Хоруженко К. М. Мировая художественная культура : структурно-логические схемы: Учебное пособие для вузов и сред.учеб.заведений / К. М. Хоруженко. – М. : ВЛАДОС, 1999. – 207 с.

Циркин Ю. Б. Карфаген и его культура / Ю. Б. Циркин. – М. : Наука, гл. редакция восточной литературы, 1987. – 285 с.

Чижова И. Б. Пять императриц : петербургская культура XVIII века / И. Б. Чижова. – СПб. : Знание, 2002. – 446 с.

Шорохина Е. В. Античная литература : конспект лекций / Е. В. Шорохина. – М. : ПРИОР, 2007. – 80 с.

Раздел 5.: Город как объект исследования культуры повседневности.

Бек К. История Венеции / К. Бек ; пер. с фр. Е. В. Морозовой. – М. : Весь Мир, 2002. – 190 с.

Вебер М. Избранное. Образ общества / М. Вебер ; ред. Я. М. Бергер и др. ; пер. с нем. М. И. Левина и др. – М. : Юрист, 1994. – 702 с.

Кенигсбергер Г. Средневековая Европа. 400-1500 годы / Г. Кенигсбергер ; пер. с англ. А. А. Столярова. – М. : Весь мир, 2001. – 374 с.

Когда, где, как, и почему это произошло : повороты истории : события и факты. – Лондон, Нью-Йорк, Сидней, Кейптаун, Монреаль : справочник. – Ридерз Дайджест, 1998. – 448 с.

Комбо И. История Парижа / И. Комбо ; пер. с фр. Б. А. Ситникова. – М. : Весь Мир, 2002. – 174 с.

Кулешов А. П. Шесть городов пяти континентов / А. П. Кулешов. – М. : Мысль, 1971. –197 с.

Культура славян и Русь / редкол. Ю. С. Кукушкин и др. – М. : Наука, 1999. – 541 с.

Материальная культура народов России / Научный совет государственной программы «Народы России: возрождение и развитие» и др. ; отв. ред. А. Г. Селезнев. – Новосибирск : Наука. Сибирская издательская фирма РАН, 1995. – 232 с.

Москва на рубеже XX-XXI вв. : коллективная монография / под ред. А. В. Кузьмина. – М.: Московские учебники и Картолитография, 2003. –214 с.

Немировский А. И. История Древнего мира. Античность : учебник для вузов : в 2 ч. / А. И. Немировский. – М. : ВЛАДОС, 2000. – 446 с.

Носик Б. Прогулки по Парижу. Левый берег и острова / Б. Носик. – М. : Радуга, 2000. – 343 с.

Носов Е. Н. Городище под Новгородом и поселения Северного Приильменья : новые материалы и исследования / Е. Н. Носов. – СПб. : Дмитрий Буланин, 2005. – 402 c.

Очерки русской культуры XIX века : общественно-культурная среда / ред. кол. : Л. Д. Дергачева, Л. В. Кошман и др. – М. : Издательство МГУ. Т. 1: Общественно-культурная среда., 1998. – 382 с.

Памятники русской архитектуры и монументального искусства : 13-19 вв. / редкол. В. П. Выголов и др. – М. : Наука, 2000. – 186 с.

Прикладная социология : учебное пособие для вузов / под ред. Ю. С. Колесникова. – Ростов-на-Дону : Феникс, 2001. – 316 с.

Рабинович М. Г. Очерки материальной культуры русско

www.ronl.ru

Реферат - Викторианство в контексте культуры повседневности

Е. В. Зброжек

В последние годы в исторической науке и культурологии, равно как и в антропологии возрос интерес к проблемам повседневности, стали появляться исследования по проблемам бытовой культуры, которая выражает устойчивую типологическую определенность конкретной исторической эпохи. История каждого этноса формировала уникальное культурное пространство и образ жизни, воплощавшие базовые представления эпохи о миропорядке, вечности, жизни и смерти. Изучение повседневности, воплощенной в формах организации окружающего пространства, в создании идеальных канонов обыденного поведения человека, его внешнего вида, вводит эти явления в проблемное поле современной науки. В исследовании повседневной культуры западной науке принадлежит безусловный приоритет. Прежде всего, следует отметить работы представителей школы «Анналов», особенно Ф. Броделя, а из более поздних авторов следует назвать М. Шадсона и Ч. Мукерджи с их анализом исследований по культуре повседневности, или, как они его называют, «новым взглядом на поп-культуру». Ф. Бродель для заглавия первого тома своего фундаментального исследования материальной культуры выбирает термин «структуры повседневности». Не следуя буквально трактовке этого термина с позиций Ф. Броделя, возможно использовать его для культурологического исследования мира повседневности Викторианской эпохи. Структуры повседневности представляют собой способы, выработанные культурой, которые структурируют, оформляют, формируют повседневную жизнь людей, выявляя заключенные в ней культурные смыслы, концентрируя и воплощая духовно-ценностное начало. Анализ своеобразия викторианской культуры через категории повседневности (образ жизни, телесность, чистота, урбанизм, потребление, производство традиций), категории «высокое» и «низкое» в культуре (согласно концепции М. М. Бахтина) представляет собой способ соединения ценностной вертикали и ценностной горизонтали культуры этой эпохи.

Статья посвящена культуре повседневности эпохи викторианства. Выбор эпохи обусловлен рядом моментов. В английской истории девятнадцатый век почти полностью совпадает с Викторианской эрой, которая оказала большое влияние на становление англо-американского мира. Этим объясняется большой интерес к викторианству как политическому, экономическому, общественному явлению в трудах многих западных ученых. Такие понятия, как Викторианская эпоха, викторианские ценности, викторианский стиль, наполненные конкретным историко-культурным содержанием, постоянно всплывают в психологии, искусствоведении, политике. Кпримеру, во время правления М. Тэтчер провозглашается возврат к викторианским ценностям. Но гораздо чаще последние противопоставляются миру современной культуры, что связано, на наш взгляд, с новыми («инновационными») тенденциями развития XXI в. Не случайно и наиболее часто встречающееся противопоставление викторианского стиля как строго регламентированной бытовой культуры XIX в. современному образу жизни и ценностям повседневной культуры, в особенности в англоязычных странах. Последнее объясняется прежде всего исследовательским интересом современной культурологии к феномену повседневной культуры, а также тенденцией ускоряющихся трансформаций ценностей повседневной культуры современности. Незыблемость же ценностей повседневной жизни была одной из важнейших психологических установок эпохи викторианства.

Викторианская культура, безусловно, сложнее и многообразнее тех стереотипных представлений о ней, которые возникли на рубеже XIX—XX вв., после кризиса ее системы ценностей. На протяжении всего XX в. неоднократно происходила переоценка этих ценностей, когда резкая критика викторианства и его ценностных устоев заменялась призывами к возвращению этих ценностей. В частности, одни авторы (Е. Коломейчук, Д. Рейфилд, В. Пантин), обращаясь к эпохе тэтчеризма в современной политической истории Великобритании, подчеркивают в ее программе именно возврат к викторианским ценностям, другие (В. В. Ивашева, Р. Уильямс, Ф. Тойнби, Л. Романчук) на основе анализа художественных произведений этой культурной эпохи отмечают сходство 1860-х и 1960-х гг., сравнивая литературу викторианства с английской литературой 50—70-х годов ХX в. Третьи отмечают, что при анализе лингвокультурных характеристик современного английского рекламного дискурса выявляется обращение к нормам и ценностям викторианского образа жизни вследствие их значимости для многих жителей современной Великобритании [см.: Кочетова, 1999].

Викторианство нельзя назвать уникальным явлением, принадлежащим только Британской империи XIX в. Существует весьма распространенное мнение о схожести британского общества Викторианской эпохи с жизненными установками современных американцев. Ряд авторов считает, что многие социокультурные традиции викторианской культуры приобрели сходные формы в американском обществе XIX—XX вв. Так, например, американский исследователь С. Минц в своей статье, посвященной значительным изменениям в частной, повседневной жизни американцев, отмечает, что «приблизительно 150 лет назад произошел фундаментальный сдвиг. Частная жизнь стала ключом к пониманию человеческого счастья. Однако многие из проблем современного общества обусловлены слишком смелыми надеждами на частную жизнь, которая не способна их выполнить» [Meantz, 2001].

Возможно также обнаружить сходство некоторых отдельных черт Викторианской эпохи с культурной ситуацией России наших дней. Этому немало способствует процесс трансформации социальной структуры российского общества (в частности, становление среднего класса), который неизбежно влечет за собой смену ценностных ориентаций, норм поведения, культурных предпочтений, самого образа жизни. Одновременно с этим в условиях чрезвычайной подвижности социальных процессов возникает острая потребность в устойчивых традициях. Социологи выделяют как один из возможных вариантов принятие западной системы ценностей [Пантин, Лапкин, 2001], многие существенные элементы которой были сформированы британским обществом XIX в. и господствующим в нем средним классом. Это говорит о возрастающем интересе к данной эпохе, при том что целостного культурологического исследования ее пока нет в нашей стране. Это может быть объяснено, вероятно, следующими обстоятельствами: по идеологическим причинам долгое время господствовала негативная оценка (от замалчивания до резкой критики) как викторианского образа жизни, так и ценностей викторианства. Отсутствие в нашей стране вещественных источников, артефактов (предметов быта, одежды, строений и т.д.), относящихся непосредственно к Викторианской эпохе, также создавало определенные трудности в изучении ее повседневной, бытовой культуры.

Следует отметить, что на протяжении последних десятилетий интерес к викторианству существовал лишь в литературоведении и социально-исторических науках. В настоящее время в нашей стране существует два крупных центра изучения викторианской литературы и культуры — Русский Дом Диккенса при Тамбовском госуниверситете и Викторианский центр в Перми. Однако необходимо рассмотреть викторианство как сложный и парадоксальный феномен в истории западной культуры Нового времени. Его специфику определяет викторианская система ценностей в двух ее измерениях — ценностях бытия и ценностях быта, проявляющихся в национальном менталитете, образе жизни, стиле эпохи.

Проблема исследования ценностей повседневной культуры викторианства связана с анализом сущности и особенностей становления ценностных ориентаций и норм поведения среднего класса Великобритании XIX в. Однако оперировать понятием «средний класс» отнюдь не просто. Трудности, с которыми сталкиваются западно-европейские и американские социологи, применяя его, связаны с использованием разных понятий в отношении конкретного социума: «буржуазия», «мелкая буржуазия» или «средний класс». Это связано, по нашему мнению, с отсутствием единого критерия в определении понятия «средний класс». К примеру, Р. Льюис и А. Мод считают, что при отнесении кого-либо к английскому среднему классу надо учитывать и доход, и профессию, и манеру речи, и способы тратить деньги, и развлечения, и одежду, и образование, и нравственные установки, и личную культуру, причем в общественный класс входят не индивидуально, а семьями [The English middle classes, 1950].

Формирование среднего класса в индустриальном обществе было напрямую связано с величайшей в истории Англии миграцией населения из деревень в города: если в середине XIX в. в городах и сельской местности британцев проживало примерно поровну, то к началу XX в. доля городского населения составила 80 % населения. Исследователи эпохи викторианства так и не договорились относительно названия для значительных метаморфоз, которые претерпело английское общество в эпоху царствования королевы Виктории. Однако большинство из них признает, что одним из наиболее важных процессов следует считать процесс урбанизации, который произвел глубочайшие перемены в образе жизни, нормах поведения и мировосприятии британцев XIX в. Произошло качественное изменение британского общества: оно превратилось в первое индустриализованное и урбанизированное общество современного типа. На первый план вышли новые социальные группы— средние классы, которые и являются «подлинными викторианцами», при этом страна сумела избежать революционных событий континента. Изменение традиционного образа жизни, а также создание многих новых обычаев и ритуалов, которые регулировали практически все важные обстоятельства жизни викторианцев, оказались и подлинным переворотом в области повседневной культуры.

Эпоха викторианства — это доминирование городского образа жизни. Городское пространство, созданное волей и желанием человека, по-новому формирует саму технологию человеческого общения, его образ жизни, его ценностный мир по сравнению с патриархальной, сельской культурой. В эту эпоху образ джентльмена подвергается существенной трансформации — он перестает отождествляться с земельным дворянством (landed gentry), представляя отныне горожанина среднего класса. Если в сельской культуре человек наследовал образ жизни, стереотипы поведения, то в городе ему приходится заново изучать и создавать новую манеру поведения, чтобы добиться успеха.

Социальной мобильности и быстрым изменениям образа жизни во многом способствовали железные дороги, действующие в Англии с 1825 г.: люди могли позволить себе жить в одном городе, а работать в другом. Лондон, который стал самым большим городом мира, предлагал рабочие места представителям новых массовых профессий — инженерам, бухгалтерам, архитекторам, юристам, которые, в свою очередь, образовали рынок потребителей для новых универсальных магазинов и клиентуру новых ресторанов. Недорогие железнодорожные путешествия также сделали лондонские магазины более доступными для всех, а это означало широкое распространение городской моды, норм единообразия и благопристойности во внешнем облике викторианцев: они, как правило, носили костюмы темных тонов, что напрямую было связано с городским образом жизни.

Тот факт, что вскоре по движению поездов начали проверять часы, отражает еще одно изменение в повседневной культуре того времени: в ее основание были положены методичный расчет и точность. Общезначимую ценность точности в жизни англичан XIX в. можно проследить в научных исследованиях (особенно в физике) и в банковских расчетах; в повседневной жизни англичан викторианского периода повсюду сопровождали детальные инструкции, подчеркивавшие, насколько важно быть точным [Schaffer, 1995].

Помимо точности, город как средоточие деловой жизни требовал от викторианцев сдержанности и быстроты решений. Но индивидуализм и принцип дистанции в общении, скорость и многообразие контактов не удовлетворяли потребности в общении в полной мере в силу своей поверхностности. Поэтому в городской жизни появляется всеобщее стремление к созданию небольших групп и сообществ, в которые мобильный индивид, движущийся по городу в поисках выгодных сделок, входил в зависимости от своих частных интересов. Он нуждался в новой информации, в коллективном обсуждении новостей экономической, политической, литературной жизни, в выработке общей оценки происходящего. Это способствовало появлению театров и клубов, организации выставок и галерей, концертов как новых мест для респектабельного отдыха представителей среднего класса. Эти тенденции отмечает в своей книге «Философская антропология» Б. В. Марков [1997]. Об этом же пишет и К. Дункан в статье о процессе создания Национальной галереи в Лондоне XIX в. Конечной целью общения было создание нового респектабельного пространства коммуникации для представителей средних классов [см.: Duncan, 1999].

Городские улицы считались неподходящим местом для встреч, споров, свиданий или прогулок, попытка вступить в разговор с незнакомым человеком на улице казалась викторианцам неуместной и даже антиобщественной. Улицы существовали лишь для того, чтобы без помех добраться из одного места в другое, в то время как городские парки стали еще одним местом общения, где вполне допустимо было сбросить маску отчужденности и вести себя более непринужденно.

Существенно изменилось отношение к природе: более всего стал цениться «прекрасный вид», повышающий стоимость загородного дома. Жизнь за городом — идеал викторианца, не досягаемый для бедноты. Образ жизни старой земельной аристократии как привилегия избранной касты оставался в викторианской Англии непререкаемым идеалом, однако призывы возвратиться к «традиционному образу жизни» носили коммерческий характер и стали викторианскими городскими мифами о сельской Англии. Выработанная веками и доведенная до совершенства традиция проживания в условиях сельской местности — не только сам образ жизни, но и подсознательная философия ее обитателей — была практически уничтожена. Тем не менее торжество динамизма вызывало тоску по этим социальным устоям, что привело к огромной роли традиции, несмотря на многочисленные перемены этой эпохи. Это обстоятельство стало причиной ряда социокультурных особенностей, характеризующих викторианство.

С одной стороны, это торжество технического динамизма, значительная социальная мобильность приводят к страстному желанию многих викторианцев сохранить устойчивость в обладании вещами, сохраняющими свою ценность. Следовательно, можно говорить о том, что одна из парадоксальных особенностей викторианской культуры состоит в том, что в эту эпоху, которая вошла в историю культуры благодаря очень устойчивой и своеобразной системе духовных и нравственных ценностей огромное значение придавалось материальным ценностям, обладанию вещами. Однако можно обнаружить внутреннюю взаимосвязанность ценностей бытия и ценностей быта как двух измерений культуры: ее обусловливает то обстоятельство, что в то время модернизация общества начинает приобретать качественно необратимый характер, затрагивающий наиболее фундаментальные устои жизни. Помимо утилитарно-функционального смысла вещи, который также обладает культурным измерением, сразу возникает и эмоционально-личностный аспект. В Викторианскую эпоху, как ни в какую другую, вещи становятся предметами особой привязанности и атрибутами личности, воплощениями переживаний, эмоций, памятных ассоциаций.

Этот инстинкт собирательства стал одной из доминант существования многих викторианцев среднего класса. Королева Виктория разделяла взгляды буржуазии и в отношении предметов быта, свидетельства тому можно найти в ее биографиях (в частности, написанных Л. Стрэчи, Э.Энтони). Она обладала не только громадным состоянием, но и неисчислимыми предметами обихода: она унаследовала невероятное количество мебели, фарфора, разного рода безделушек, которые считались «настоящими» ценностями, и эти запасы изрядно пополнялись за счет покупок, сделанных ею за долгую жизнь. К тому же со всех частей света нескончаемым потоком шли подарки. «За всей этой невероятной массой вещей она постоянно и пристально следила, причем изучение и сортировка этих предметов доставляли ей глубокое внутреннее удовлетворение. Инстинкт собирательства коренится в самой человеческой природе. В случае с Викторией он был обязан своей силой двум доминирующим мотивам — всегда присущему ей ощущению собственной личности и страстному стремлению к возведению прочных барьеров против времени и перемен, которое с годами росло и в старости стало почти одержимостью» [Стрэчи, 1999, 329].

Институту собственности в эпоху викторианства придавалось настолько большое значение, что его считали одним из непременных условий культурной эволюции. Такие элементы культуры, как ценности, установки, обычаи, правила владения и наследования собственности, рассматривались в качестве высшей степени развитости социальной организации. Так, один из основателей культурной антропологии Л. Морган в 1871 г. подчеркивал: «Трудно переоценить влияние собственности на цивилизацию человечества. Она была и остается свидетельством его прогресса. Высшая страсть цивилизованного разума — это ее приобретение и наслаждение ею. В самом деле, правительство, институты, законы порождают множество агентов, предназначенных для создания и охраны собственности» [цит. по: Орлова, 1994, 141]. Итак, наиболее характерным для викторианского общества становится модус обладания.

С другой стороны, представляется совершенно необходимым исследовать традиции повседневной культуры, сложившиеся и закрепившиеся именно в Викторианскую эпоху, но продолжающие действовать в современном западном обществе. Некоторые авторы (С. Минц, К. Робинс, Э. Хобсбаум) настойчиво подчеркивают, что многие современные традиции были изобретены в XIX в. и даже говорят о Викторианской эпохе как об «одном из величайших периодов для изобретения традиций», называя этот процесс «invention of tradition» или «mass-producing traditions» [см.: Hobsbaum, 1999, 61]. Они отражают массовые, эмпирически возникшие представления, пристрастия, моральные идеалы и недостатки викторианства, одновременно давая возможность увидеть глубинные пласты общественного сознания той эпохи.

К примеру, С. Минц в своем «Обзоре по истории частной жизни» пишет о том, что англичане Викторианской эпохи отличаются поразительной консервативностью и приверженностью к традициям [см.: Meantz, 2001]. Он рассматривает эту проблему в связи с распространением праздника Рождества. Каждая яркая эпоха оставляет после себя новые ритуалы и традиции, викторианство не является исключением. В 1644 г. празднование Рождества было запрещено по всей Англии специальным парламентским актом, так как новая протестантская церковь с большой силой обрушилась на все эти старые традиционные обычаи.

Уже в конце XVII в. Рождество вновь стали праздновать, но на протяжении XIX столетия сопровождавшие его обряды изменились, и к началу XX в. из большого социального события всей общины Рождество стало чисто семейным праздником. В Викторианскую эпоху Рождество превратилось в главный национальный праздник, а сама королева посылала тысячи открыток знакомым. В 1843 г. в типографии была напечатана первая рождественская открытка, а вскоре их изготовление стало особой отраслью полиграфического производства. Таким образом, с XIX в. вошло в обычай обмениваться поздравительными открытками вместо обязательных когда-то личных поздравлений с праздником.

За рождественским столом стали собираться родственники, непременно была индейка и подарки; на следующий день одаривали слуг. Так поддерживалось уважение к семейному очагу и укреплялось единство между разными поколениями. В результате появился единый респектабельный семейный праздник, который пришелся по душе средним классам, относившимся к семье с особым почтением и нуждавшимся в своих ритуалах. Таким образом, можно утверждать, что современное семейное Рождество не только почтенная традиция в религиозном значении, но и социокультурное явление, сложившееся в определенную историко-культурную эпоху.

Немаловажную часть ритуальной стороны викторианской культуры составляют традиции английского чаепития. Эта аккуратная деловая нация, склонная к спокойной размеренности быта, быстро обнаружила, что популярный напиток обладает еще одним замечательным свойством: с его помощью можно четко организовать и распланировать каждый день. Пожалуй, самым знаменитым творением королевы Виктории являются правила чаепития — «Tea Moralities». Эта энциклопедия чайного этикета подробно описывает, какие виды чая, сладких и несладких закусок, из какой посуды и в какой последовательности должны подаваться на стол, чтобы гость мог насладиться своим любимым чаем привычным образом.

Сэр Уильям Гладстон, известный своими афоризмами, подметил в свое время: «Если холодно, чай Вас согреет. Если Вам жарко, он Вас охладит. Если у Вас настроение подавленное — он Вас подбодрит, если возбуждены— успокоит» [цит. по: Алхазова, 1989, 123]. И поныне викторианские правила чаепития являются основой делового и дипломатического этикета и активно используются в современной рекламе чайной продукции ряда компаний.

Э. Хобсбаум утверждает, что не только традиционное Рождество, но и «Благодарение, День матери, Мемориальный день — все было продуктом Викторианской эпохи. 19-е столетие создало наше представление о традиционной семье, командном спорте, белой свадьбе. Многие викторианские традиции, сопровождающие траурные ритуалы, были широко распространены и в Америке, особенно в период Гражданской войны между Севером и Югом» [Хобсбаум, 1999, 267]. Анализ обрядов празднования Рождества, свадебных и траурных церемоний позволяет раскрыть в них складывание новых форм повседневной культуры викторианства.

Характеризуя повседневную культуру Великобритании XIX в., необходимо осмыслить формирование английскости как черты менталитета и национальной идентичности англичан. Исследование любой национальной культуры извне безусловно содержит ряд спорных моментов, может возникнуть вероятность не совсем адекватного понимания существенных черт исследуемой культуры. Однако многолетние традиции исследования проблемы национального характера в культурной антропологии позволяют достаточно объективно с научной точки зрения рассматривать проблему национальной идентичности и возникновение ряда ее характеристик именно в викторианскую эпоху.

Целостность культуры повседневности викторианства может быть описана термином englishness. Englishness, или проблема английскости и национальной идентичности, как необходимое качество ментального измерения развивается на протяжении XIX—XX вв. Существует несколько точек зрения на понятие «английскость» и его взаимосвязь с культурными процессами XIX в., а также противопоставление его понятию «британскость» (в частности, в работе Дж. Фаулза «Быть англичанином, а не британцем»). Такие исследователи, как Р. Шеннон, Э. Сэйд, Ф. Додд, анализируют ее появление и распространение в процессах преобразования и восстановления английской идентичности начиная со второй половины XIX в., т. е. самого разгара Викторианской эпохи. Характеристика «английскость» тогда высоко ценилась в культуре: были «изобретены», сформированы культурные традиции и образцы в системе образования и в национальном театре, «правильном английском языке» (standard English), восприятии национальной истории и т. д. М. Арнольд в книге «Культура и анархия» (1869) утверждал, что для того, чтобы принадлежать к национальной жизни, необходимо было принадлежать к определенным английским институтам, таким как англиканская церковь и университеты Оксфорда — Кембриджа [см. об этом: Dodd, 1999, 94]. «Английский дух» был сферой не только политической культуры, но пронизывал институты и обычаи культурной политики с целью воссоздания классовой, гендерной и национальной идентичности. Его распространение в различные группы, законные сферы деятельности и идентичность основных групп, их репертуар соответствующих действий, средства выражения и убеждения — все было предметом внимательного исследования, разрешения и контроля (врамках национальной культуры и ее нужд).

Ф. Додд в статье «Английскость и национальная культура» рассматривает как власть господствующего варианта «английскости» в течение последних лет конца XIX — начала XX в. распространяется благодаря ее способности репрезентировать (представлять) себя другим и этих других— им самим. Отношение к «чужому», «другому», инонациональному становится важной составляющей «английскости». В эпоху правления Виктории, когда Британия владела четвертью земной суши, чувства отчужденности и даже предубежденности по отношению к иностранцам не исчезли, но даже укрепились как одно из следствий политики «блистательной изоляции». Жители Британских островов исторически тяготели к двум стереотипным представлениям: в иностранцах они привыкли видеть либо соперников, т. е. противников, которых надо победить или перехитрить, либо дикарей, которых надлежало усмирить и приобщить к цивилизации, т. е. сделать подданными британской короны. Вобоих случаях викторианцы, взирая на мир с высоты имперского величия, проявляли одинаковое нежелание знакомиться с языком и образом жизни иностранцев, с которыми они вступали в контакт. Собственную культуру и образ жизни они воспринимали как «цивилизованность», а потому любое отклонение от собственного образа жизни означало для них сдвиг от цивилизации к варварству. На эту особенность культурной политики британцев XIX в. в отношение к колонизируемым странам и народам указывает С. В. Лурье [см.: Лурье, электрон. ресурс]. Стремление исследовать и «колонизировать» других привело к тому, что до сих пор сохраняется особое мнение о значении викторианской Англии для мировой истории. К. Робертс в своей «Всемирной истории» подчеркивает, что Великобритания, как никакая другая европейская нация, смогла настолько удачно «опутать» земной шар своими «побегами», что к концу XIX в. она создала англо-саксонский мир [Roberts, 1996, 614].

Будучи квинтэссенцией британского национального характера, «английскость» проявляется в двух ключевых фигурах той эпохи, одна из которых — реальное историческое лицо, сама королева Виктория, а вторая— образ английского джентльмена, который предстает практически в каждом произведении английской литературы XIX в. Художественная литература от Ч. Диккенса до П. Акройда предоставляет замечательный материал для иллюстрации процесса формирования понятия английскости как черты менталитета, трансформирующейся в устойчивость национальной идентичности и в повседневной жизни, и через конкретные культурные институты Викторианской эпохи.

Следует отметить, что каждая историческая эпоха формирует свои доминирующие модели поведения, но викторианство в этом отношении дает особенно интересные и специфичные примеры. Процесс формирования Englishness позволяет проследить происходившие изменения поведенческих норм, в том числе и гендерных ролей, не только на уровне повседневной культуры, но и в глубинных пластах культуры этой исторической эпохи.

В это время были заложены и основы этики, которые составили кодекс поведения «истинного» англичанина, подлинного «героя времени» викторианской культуры — джентльмена. Он представлял собой, в соответствии с теорией Кардинера, «базисный тип личности», который несет отпечаток основных ценностей культуры в формах своего мировосприятия, поведения и мышления, а «леди» была дополнением, своего рода женским двойником его по своему социальному положению, системе ценностей и нормам поведения.

Английский образ жизни акцентировал в «кодексе джентльмена» нормы подобающего поведения. Характер и манеры истинного джентльмена представлены образами романов таких викторианских авторов, как Троллоп, Браунинг, Гаскелл, Мередит и др. Викторианский джентльмен прославился благодаря своим высоким нравственным качествам: был законопослушным, прекрасным семьянином, уважал порядок, его дом — крепость (и никому не должно быть дела до того, какие бури бушуют за ее стенами), он всеми почитаемый член общества, ратующий о благе бедняков, блюститель нравственности и гонитель порока. Джентльмен почти никогда не причиняет боли и страданий, а, напротив, занят устранением препятствий, которые мешают свободному и непринужденному общению, согласовывая свои поступки с действиями и словами остальных людей. Общение с ним предельно комфортно и удобно для окружающих. Истинный джентльмен тщательно избегает всего того, что может стать причиной столкновения во мнениях, чувствах, вызвать подозрение или сомнение, предотвращает нежелательные намеки. В любых обстоятельствах он должен был демонстрировать личное душевное мужество и самообладание, тяжелый труд служения обществу, лояльность и верность, учтивость. Большое значение также придавалось подавлению своих чувств, здравому смыслу и отсутствию воображения, что порой делало общение с ним скучным и даже утомительным в силу того, что ему было трудно выразить глубину своих чувств.

Чтобы вести себя должным образом, человек должен был хорошо знать как касающиеся его правила, так и свои права. Все следовали принципам честной игры, а всякий, кто пытался нарушить их незыблемость, неизменно вызывал осуждение. Понятие «честная игра» (испанский исследователь С. Мадариага в начале XX в. назовет его доминирующим принципом жизни англичан) как важнейший нравственный принцип, мерило порядочности формировалось в публичных школах, которые играли огромную роль в процессе социализации индивида, а более широко — в формировании национального характера. В своем нынешнем виде они сложились в самом начале Викторианской эпохи — со времени тех новшеств, которые ввел доктор Томас Арнольд, возглавивший публичную Школу регби в 1827г. Если в средневековых школах упор делался на совершенствовании духа, а важнейшим рычагом для этого служила религия, то Т. Арнольд поставил во главу угла формирование характера, используя для этого такой новый рычаг, как спорт. Во-первых, моральные принципы, во-вторых, джентльменское поведение и, наконец, в-третьих, умственные способности — в таком своеобразном порядке перечислял он воспитательные цели публичной школы. Спортивные состязания в их современном виде возникли в течение этого периода по символическим причинам — как способ демонстрации мужчинами своей мужественности.

Эти реформы отражали новые потребности, порожденные ростом империи. Подобная концепция общественной морали позволяла сочетать в английском национальном характере, с одной стороны, законопослушность, а с другой — индивидуализм. Викторианский образ жизни обладал способностью рождать индивидуалистов, которые не бросали вызова общепринятому порядку, но предпочитали отличаться от других людей какими-то специфическими склонностями или безвредными странностями. Эта эксцентричность свидетельствовала о том, что, делая упор на незыблемых правилах поведения, английское общество оставляло некоторую отдушину и для индивидуализма. В целом, следует отметить, что инстинктивные, импульсивные формы поведения расценивались как патология или болезнь, к которым викторианское общество было весьма нетерпимым.

Телесное существование человека — неотъемлемая сторона повседневности. Данный аспект анализа культуры тоже, как правило, не учитывается в тех случаях, когда культура понимается в качестве самоценной духовности, как бы отрицающей и преодолевающей плоть. Однако осознание, познание и обуздание своей телесности — важнейшие моменты развития культуры и одна из наиболее острых проблем в сложном комплексе социокультурных проявлений викторианства. Анализируя литературные, антропологические, психологические исследования в этой области, в частности работу британских исследователей культуры П. Сталибрасса и А. Уайта «Политика и поэтика нарушения», работы М. Мид, Р. Тэннехилла, М. Дуглас, можно представить, как викторианство формирует свои каноны человеческого поведения, устанавливая четкие границы между нормой и патологией человеческого существования, подчеркивая символические принципы и ценности запретами и разрешениями. Воспользуемся понятием «социальное тело», которое вводит в научный оборот известный культурный антрополог М. Дуглас. Оно включает разделяемые коллективные представления о том, в чем нуждается «тело», о сторонах в развитии, которое оно должно проходить, о боли, которую оно в состоянии выносить, а также все те культурные категории, в которых оно воспринимается и которые разлиты в общественном сознании как должное. Викторианская культура подразумевает весьма специфическое «социальное тело» в истории культуры, когда телесность и чувственность были предметом прямой культурной регуляции в крайнем виде, вплоть до жестоких гонений. Мужчины и женщины обязаны были забыть, что у них есть тело. Единственными участками поверхности тела, которые разрешалось открывать в доме, были кисти рук и лицо. Вышедший на улицу мужчина без высокого стоячего воротничка и галстука, женщина без перчаток считались практически обнаженными. Непосредственные импульсы должны были сдерживаться запретами, которые выполняли необходимую социальную функцию: они отделяли высший и средний классы от социальных низов. Однако результатом их введения стало максимальное дистанцирование людей от их телесности и ее проявлений.

По мнению Р. Тэннехилла, викторианское ханжество приводило к высокой женской смертности, потому что все врачи в те времена были мужчинами. Считалось, что заболевшей женщине достойнее умереть, чем позволить врачу-мужчине произвести над ней «постыдные» медицинские манипуляции. Известны описания врачебных кабинетов, оборудованных глухими ширмами с отверстием для одной руки, дабы медик мог пощупать пульс или коснуться лба пациентки для определения жара. Единственное исключение делалось в случае тяжелых родов. Беременная женщина являла собой зрелище, весьма оскорблявшее викторианскую общественную нравственность. Она запиралась в четырех стенах, скрывала «позор» от себя самой с помощью платья особого покроя. В разговоре ни в коем случае нельзя было сказать о женщине, ждущей ребенка, что она pregnant («беременна»), только — in interesting situation или in happy waiting («в интересном положении» или «в счастливом ожидании») [см. об этом: Тэннехилл, 1999]. Лишь сюжеты из античности в искусстве позволяли известным, признанным в обществе живописцам несколько расширить границы столь пуританского отношения к человеческому телу, преодолеть проблему внешней закрытости, обязательной для викторианского «социального тела».

В исследовании викторианского образа жизни особое внимание вызывает гендерная проблематика (анализ гендерной идентичности, дифференциации и стратификации, которая приводит к изменениям в социальной стратификации). В это время именно в Великобритании зарождается феминистское движение, а женский образ жизни становится одной из наиболее острых проблем той эпохи, которая к тому же привела к значительным социокультурным изменениям в XX в. Проблемы женских ценностей и женщины как ценности (а также ее девальвации, т. е. обесценивания) в XIX в. рассмотрены в рамках феминистского проекта в антропологии такими авторами, как О. А. Вайнштейн, М. Мид, Н. В. Новикова, Ш. Ортнер, Г. Рубин, Р. Тэннехилл, Дж. Фаулз, К. Хьюитт.

В этой связи парадоксально мышление самой Виктории, отражающее общую тенденцию эпохи: активно участвуя в чисто мужской сфере деятельности— управлении государством, не принимая в этом советы даже близких родственников (что подчеркивается в ее биографиях), она всячески противится женскому движению (суфражизму), которое появилось и развивалось во время ее правления. По ее мнению, требование женских прав являлось «преступным безрассудством; более того, она советовала “сечь” женщин, которые добивались равноправия, ибо Бог создал мужчину и женщину различными, и каждый из них должен оставаться в собственном положении» [Стрэчи, 1999, 338].

Как утверждает С. Минц, именно в Викторианскую эпоху женщины среднего класса стали считать материнство и домашнее хозяйство наиболее достойным призванием. «И, соответственно, в середине XIX столетия появляется та семья, которую мы называем традиционной. Тогда же появилась современная домашняя архитектура с акцентом на личную жизнь. Это стало возможным только тогда, когда в домах появились прихожие и отдельные спальни» [Meantz, electronic resourse]. Понятие «дом в викторианском стиле» активно используется в современном английском рекламном дискурсе: обладание таким домом выражает следование традиционным семейным ценностям, подчеркивает высокий социальный статус его владельца и определенные черты его личности: жизненный успех и консерватизм [см.: Кочетова, 1999].

Это необычайно емкое по смыслу понятие — «дом» — как раз и выражает соединение вечных ценностей и мира повседневности. Дом как материальная реальность и символическое воплощение семейных ценностей приобретает особое значение в Викторианскую эпоху на всех уровнях общества. Важно было, и как люди строили свои дома, и как располагали их относительно друг друга. Многочисленные и подробные описания домов, их обстановки (так же, как и костюмы, украшения) являются важной характеристикой героев, их нравов и обычаев, их идеалов и проблем в романах писателей-викторианцев — Диккенса, Теккерея, Голсуорси и др.

Традиционная концепция женственности, разработанная во второй половине XIX в., подразумевала, что женщина должна быть своего рода собственностью мужчины, служить украшением его дома, быть «ангелом в доме»— эта метафора из стихотворения Ф. Патмора была широко распространена в Викторианскую эпоху. Вместе с тем отношение к женщине как к «леди» подразумевало рыцарское поведение, которое было закреплено в кодексе викторианского джентльмена. Женщине категорически запрещалось работать, что значительно подавляло многие способности женщин, в том числе и интеллектуальные. Если же она испытывала материальные затруднения, то ее должны были поддерживать другие члены общества. Она сама могла ничего не делать для этого, за исключением того, чтобы принимать с благодарностью то, что ей предлагалось. В каждом викторианском романе обязательно присутствовала благодарная и благородная по происхождению бедная родственница.

К. Хьюитт подчеркивает, что единственной альтернативой для женщины была роль гувернантки, но это в большинстве случаев означало, что впредь женщина будет исключена из социальной жизни: гувернантка обычно не могла проводить свое свободное время вместе с семьей, в которой она работала, но из-за своего положения не могла общаться наравне и со слугами. Это «пограничное» положение приводило к социальной изоляции, выдержать которую было достаточно сложно. Одиночество и соответствующий страх перед такой судьбой, своего рода общественным заточением, были настолько сильны, что девушки предпочитали уехать за границу (отсюда, кстати, множество английских гувернанток в России) [Hewitt, 1997].

Несмотря на неравное положение женщин, «английскость» является неотъемлемой характеристикой и для леди. Главные ценностные ориентации в повседневной нравственной культуре женщин средних классов — это искренность, естественность, скромность. Не презирая никого открыто, она должна была чувствовать нежную жалость к неудачливому человеку, или более низшему по своему положению, или к «неосведомленному». В то же самое время она несла в себе невинность и добросердечность, которые разоружали недоброжелательность и приносили ей всеобщее уважение и любовь. Манеры истинной леди на улице регламентируются рамками викторианской повседневной культуры достаточно строго: как и в доме, она скромна, осторожна, добра и требует соответствующего обращения. Она всегда несет с собой благоприятную атмосферу, которая привлекает всех и делает общение с ней непринужденным.

Одним из важных компонентов образа джентльмена является его отношение к женщине. Женщина не является главным предметом забот джентльмена. Он обращает на нее внимание лишь тогда, когда ему необходимо жениться, составить во всех отношениях хорошую партию, причем финансовый вопрос здесь далеко не всегда выходит на первое место. Главными ценностями в женщине для него являлись добродетель, невинность, покорность, мягкость, нежность, благородство. Красота женщины в этом списке следует последним пунктом. Для него женщина — всего лишь крепкий тыл, который обеспечит ему отдых в спокойной, уютной обстановке от опасностей и грязи публичной жизни. Таким образом, женщина и жена для джентльмена являются синонимами. Любовь его спокойна и дружественна, благородна и обещает защиту. Он готов вступиться за честь девушки, если добродетель ее доказана. Леди сопровождала джентльмена на выездах, принимала в его доме друзей, поддерживая его репутацию, рожала ему детей, читала для него книги и газеты, занималась благотворительностью, выполняя его обязательства, на которые ему просто не хватало времени, т. е. она полностью жила его жизнью и для него. Ради такой женщины джентльмен готов на многое, но не на все: на все он готов лишь ради своей карьеры или чтобы угодить другому джентльмену.

Таким образом, джентльмен свои отношения с женщиной кодифицировал в рамках законной любви и брака. Однако считается, что наименьших успехов викторианство достигло как раз в этике отношений полов и семейной жизни: по статистике в 1830—1870 гг. около 40 % англичанок всю жизнь оставались незамужними. Причиной была не нехватка лиц мужского пола, а противоестественная система моральных условностей, создававшая тупиковые ситуации для тех, кто хотел устроить личную жизнь. Понятие мезальянса в викторианской Англии было доведено до абсурда. Кто кому пара и не пара, ровня и неровня — решалось на уровне сложной алгебраической задачи с множеством переменных. Открытые проявления симпатии между мужчиной и женщиной категорически запрещались. Слово «любовь» табуировалось полностью. Пределом откровенности в объяснениях был пароль «Могу ли я надеяться?» с отзывом «Я должна подумать». Ухаживания состояли из ритуальных бесед и символических жестов; к примеру, знаком приязни было милостивое позволение молодому человеку нести молитвенник юной леди по возвращении с воскресной службы. Девушка, на минуту оставшаяся в помещении наедине с мужчиной, не имевшем по отношению к ней официально объявленных намерений, считалась скомпрометированной.

Своебразие викторианской культуры повседневности определяло в свою очередь и правила этикета, которые строго фиксировали границы допустимого, в том числе и в отношениях между полами даже в семейных парах. Не будет преувеличением отметить, что, на наш взгляд, они имели глубоко специфичный характер. Приведем несколько примеров. Супругам при посторонних рекомендовалось обращаться друг к другу официально (мистер такой-то, миссис такая-то), дабы нравственность окружающих не страдала от интимной игривости тона. Верхом неприличия и развязности считалась попытка заговорить с незнакомым человеком.

Этикет обеда был регламентирован в Викторианскую эпоху в крайней степени. «Английскость» манер истинного джентльмена проявлялась в его поведении за столом. Мужчина мог хорошо одеваться и правильно вести разговор; но подлинное благородство его манер неизменно обнаруживалось во время обеда. Необходимо было знать ряд частных правил, которые подчеркивали особенности этикета настоящих леди и джентльменов. Например: в застолье соблюдался обычай так называемого segregation of sexes («разделение полов»): по окончании трапезы женщины вставали и удалялись, мужчины оставались выкурить сигару, пропустить стаканчик портвейна и потолковать. В довоенной Англии, по шутливому замечанию авторов монографии об английском «среднем классе», можно было, по крайней мере, определить «средний класс» как совокупность людей, пользующихся кольцами для салфеток, ибо «высшие классы» меняли салфетки после каждого приема пищи, а пролетариат вовсе ими не пользовался [см.: Lewis, Maud, 1950].

Трагикомедия викторианства состояла в том, что положенные в его основу благородные соображения о достоинстве, приличиях и неприличиях сделались самодовлеющими, выродились в мелочную регламентацию. За 64 года пребывания на троне королева превратила могущественную Британскую империю в единый дом образцовой добропорядочности. Невозможно было найти область жизни леди и джентльмена, к которой она не приложила бы свою руку. Все это тем более любопытно, что до воцарения королевы Виктории английское общество отнюдь не отличалось чрезмерной строгостью нравов и чопорностью в поведении. Хотя, как подчеркивает Ф. Додд, представления о викторианской Англии XIX в. как о стране строгой морали и сплошных запретов по меньшей мере сильно преувеличены. Подобные традиции распространялись исключительно на средний и высший классы общества. Ввысшем из высших классов — в среде титулованной аристократии — викторианские нравы служили предметом посмешища, а следование им нередко облекалось в шутовскую форму. Для простого работного люда — крестьян, фабричных рабочих, моряков, солдат и сержантов армии, мелких торговцев— суровые викторианские правила также не существовали. Викторианский уклад внедрялся в английское общество до уровня нижних слоев среднего класса. Над неписаными страницами викторианского кодекса социального поведения следовало бы обнажить голову, ибо он являл собой декларацию всех мыслимых человеческих и христианских добродетелей. И надо отметить, что тип джентльмена оставался исключительно популярным и в XX в., так как это понятие можно применить по отношению ко многим мужчинам, чье поведение и этические ценности соответствуют этому понятию.

Таким образом, устойчивая типологическая определенность и специфика викторианской культуры складывается через культуру повседневности. Основные черты мира повседневности — устойчивость, повторяемость, консервативность, неизбежность появления стандарта и стереотипности. Они действительно могут стать гибельными для подлинной культуры, вытеснив высокую духовность скукой и суетой. Если культуру понимать как поле ценностно-жизненных ориентаций, то викторианское общество из множества смыслов, предлагаемых переходным временем, выбрало тот, который в наибольшей степени отвечал духу самосохранения и чувственным потребностям человека. Обращение к исследованию повседневной культуры викторианства позволяет, с одной стороны, объединить многочисленные историко-культурные подробности в целостную картину эпохи; с другой стороны, осмысление феномена викторианства может дать новые представления о процессе развития повседневной культуры в целом, определяющие состояние западной (английской и отчасти американской) культуры на рубеже XX—XXI вв.

Список литературы

Алхазова Н. Д., Кройтореску Л. Н. В Королевстве, где говорят по-английски: обычаи, традиции, праздники. Кишинев, 1989.

Кочетова Л. А. Лингвокультурные характеристики английского рекламного дискурса: Автореф. дис. … канд. филол. наук. Волгоград, 1999.

Лурье С. В. Империя британцев [Электрон. ресурс]. Режим доступа: ethnopsyhology. narod. ru/svlourie/articles/britania. htm.

Марков Б. В. Философская антропология: очерки истории и теории. СПб., 1997.

Орлова Э. А. Введение в социальную и культурную антропологию. М., 1994.

Пантин В., Лапкин В. Ценностные ориентации россиян в 90-е годы. М., 2001.

Стрэчи Л. Королева Виктория. Ростов н/Д, 1999.

Тэннехилл Р. Секс в истории: девятнадцатый век [Электрон. ресурс]. Режим доступа: www. follow. ru/article/306/3.

Хобсбаум Э. Век империи, 1875—1914. Ростов н/Д, 1999.

Dodd F. Englishness and the national culture // Representing the Nation: A Reader. Histories, heritage and museums / Ed. by David Boswell and Jessica Evans. Routledge; L.; N. Y., 1999. P.87—103.

Duncan C. From the Princely gallery to the public art museum: theLouvreMuseumand the National Gallery,London// Ibid. P. 315—326.

Hewitt K. Understanding English literature. Perspective Publications, 1997.

Hobsbaum E. Mass-producing traditions:Europe, 1870—1914 // Representing the Nation: AReader. Histories, heritage and museums / Ed. by David Boswell and Jessica Evans. Routledge; L.; N. Y., 1999. P. 61—69.

Lewis R., Maud A. The English middle classes. L., 1950.

Meantz S. The History of Private Life: An Overview [Electronic resourse]. Http://www. digitalhistory. uh. edu/historyonline/private_life. cfm.

Schaffer S. Accurate measurement is an English science // The Values of Precision / Ed. by M.Norton Wise. Princeton, N. Y., 1995. P. 135—172

www.ronl.ru

Реферат - Е. Н. Шапинская культура повседневности в теоретических исследованиях

Е.Н. Шапинская

КУЛЬТУРА ПОВСЕДНЕВНОСТИ В ТЕОРЕТИЧЕСКИХ ИССЛЕДОВАНИЯХ

Понятие «повседневность» занимает все большее место в современных исследованиях культуры. Появляются многочисленные издания, посвященные исследованию повседневной жизни различных культурных общностей в различные исторические эпохи, причем этот аспект человеческого существования привлекает к себе большое внимание, перестав считаться вторичным или малозначительным, как это было в традиционных исследованиях по истории культуры или искусства.

Интерес к повседневности связан с общим изменением отношения к культуре в ХХ веке, она начинает восприниматься как весь мир созданного человеком, без жесткой ценностной иерархии. В результате в орбиту исследователя попадает масса культурных объектов, которые ранее просто не считались достойными изучения и серьезного исследования, к примеру, вся область популярной культуры, которая стала предметом серьезных научных исследований лишь в первой половине ХХ века. Возникает своеобразная мода на изучение повседневности в самых разных дисциплинах – истории, социологии, культурологии. Исследователи ставят самые разнообразные вопросы, касающиеся повседневности и ее культуры, причем многие из них отмечают «зыбкий онтологический статус «повседневного» в гуманитарных науках».1

Среди проблем, наиболее часто ставящихся в исследованиях повседневности, можно выделить следующие:

Что такое повседневная жизнь? Каковы ее основные качества, свойства и динамические процессы?

Каким образом повседневная жизнь трансформируется в условиях современности и постсовременности? Каким образом повседневная жизнь проявляется на периферии мировой капиталистической системы? Каков вклад изучения повседневности в современный дискурс глобализации?

Каковы основные интеллектуальные традиции в критическом исследовании повседневности? В какой степени эти традиции находятся под влиянием этнокультурного контекста их производства, существует ли возможность построения более широкой, синтетической теории?

Каковы импликации последних исследований природы повседневности для анализа субъективности, гендера, этничности, социокультурной идентичности?

Каковы этические и эстетические качества повседневной жизни? Являются ли они противоречащими друг другу или же пересекаются в определенных точках?

Каким образом исследование повседневной жизни создает новый тип отношения между теорией и практикой?2

Все эти проблемы перекликаются между собой и составляют своеобразный калейдоскоп, который дает все новые и новые картины повседевности. Несмотря на многообразие и противоречивость подходов к изучению повседневности в последние десятилетия, можно выделить две основные тенденции, представляющие собой два полюса в изучении этой проблемы. «Первый может быть описан как, в сущности, политический проект, который стремится анализировать повседневную жизнь критически, идентифицировать различные виды отчуждения и субъектификации, которые расположены в самом центре нашего ощущения капиталистической современности («модернити»), а также осознать с наибольшей полнотой «освободительный» потенциал, который присутствует в повседневности.»3 Этот «критически-диалектический» взгляд связан с нео-марксистским крылом культурной и социальной критики, представленной столь известными фигурами как В. Беньямин, Г. Дебор и А. Лефебр. «Второй подход является более академическим (и, соответственно, менее политизированным) и противостоит слишком абстрактному и детерминистическому уклону многих количественных социальных исследований с целью лучше понять область непосредственного жизненного опыта.»4 К этой тенденции в изучении повседневности, которую можно назвать интерпретативно-текстуальной, можно отнести ученых, основывающихся на теориях таких европейских мыслителей как Дильтей, Шюц и Вебер, а также представителей американского прагматизма. Данное направление включает социальную феноменологию Бергера и Лукмана, драматургический подход Гоффмана, этнометодологию, у истоков которого стоит Гарфинкель. Основной идеей представителей второй группы является то, что «исследователи социального мира должны артикулировать интерпретативное понимание того, каким образом акторы развивают «внутреннее знание» определенных социальных процессов и используют его, чтобы действовать свободно и творчески».5

В рамках отдельной статьи невозможно рассмотреть взгляды различных представителей вышеуказанных направлений (заметим, что граница между ними весьма условна, и некоторые исследователи работают на границах этого раздела), поэтому мы обратимся к становлению современных исследований повседневности и дадим краткий очерк некоторых концепций, как зарубежных, так и отечественных, имея в виду дальнейший анализ наиболее значительных проблем, связанных с повседевностью, и их разработкой в современном социогуманитарном знании.

В 70-80-е гг. появляются серьезные исследования современной повседневной жизни, среди которых необходимо выделить такие выдающиеся и прочно вошедшие в научный дискурс ( по крайней мере, на Западе) труды как «Повседневная жизнь в современном мире» А. Лефебра 6 и «Практика повседневной жизни» М. де Серто.7 Лефебр противопоставляет рутине повседневной жизни со всеми ее утомительными задачами и унижениями «власть повседневной жизни», манифестации которой включают «адаптацию тела, времени, пространства, желания, окружающей среды и дома, совпадение потребности с удовлетворением, и, менее часто, с удовольствием»8. Де Серто делает больший акцент на сопротивление со стороны народа и утверждает, что культура повседневной жизни коренится в «адаптации» или «способе использования навязанных систем». По его мнению, ключевыми словами, характеризующими тактику повседневной жизни, являются «адаптация», «манипуляция» и «трюкачество». Люди должны обходиться тем, что они имеют, и повседневная жизнь представляет собой искусство такого удовлетворения запросов.

Исследователи подчеркивают, что основной характеристикой общества позднего капитализма является то, что каждый человек в нем – потребитель. Потребление – единственный способ получения жизненных ресурсов, будь эти ресурсы материально-функциональными (пища, одежда, транспорт) или культурными (медиа, образование, язык), Различие между ними весьма условно – все материально-функциональные ресурсы пронизаны семиотически-культурными, являясь частью различных дискурсов и систем коммуникации. Продуктивность потребления не обязательно связана с достатком потребителя – часто наиболее продуктивные потребители принадлежат к малоимущим слоям населения. Де Серто называет потребление «тактическим нападением на систему», причем продукты этого тактического потребления трудно поддаются изучению – у них не своего места, только пространство их моментов существования, они рассеяны через наш медиатизированный, урбанизированный, бюрократизированный опыт. Они сливаются с окружающей средой, скрываются, чтобы не привлекать к себе внимания. Искусство повседневной жизни – это искусство находиться «между» производством и потреблением, как речь – это искусство находиться между «их» речевой системой и «нашим» материальным опытом, приготовление пищи – искусство находиться между «их» супермаркетом и «нашим» уникальным блюдом. Лефебр также подчеркивает, что различие между производством и потреблением размывается в культуре повседневной жизни. Из этих рассуждений можно сделать вывод, что предметом исследования и основой теории повседневности становятся не продукты, не система, которая их распределяет или информация для потребителя, а конкретное специфическое использование, индивидуальные акты потребления, творчество, происходящее из актов потребления.

Работы де Серто и Лефебра послужили импульсом для многочисленных исследований различных аспектов обыденной культуры, носящих эмпирический характер. В результате теоретическая основа этих исследований была «размыта» в многочисленных деталях, а частные примеры поглотили общую модель культуры повседневности. Одновременно появляется большое количество работ, исследующих повседневность в различные эпохи и в различных культурах. Многие работы историко-культурного характера представляют собой весьма увлекательное чтение, но не имеют отношения к строго научным исследованиям, являясь скорее полубеллетристическими реконструкциями жизни человека, принадлежащего к разным культурам. Начало научному изучению истории повседневности было положено представителями французской «Школы Анналов», которые объединили в себе историка, этнографа и культуролога. В изучении исторического акцента повседневности акцент делается либо на ее материальной стороне, на «мире вещей», составляющих социальное пространство, либо на ментальности, системе взглядов и переживаний.9 Ярким примером анализа предметного мира является работа Ф. Броделя «Структуры повседневности»10, в котором анализируются такие материальные составляющие повседневности Средневековья как пища, жилище, одежда, деньги, города. Другой взгляд представлен А.Я. Гуревичем, который в своей работе «Категории средневековой культуры»11 анализирует пространственные и темпоральные представления человека Средневековья, его взгляды на богатство и труд, мораль и право.

Как можно видеть из различных исследований культуры повседневности, она носит исторически изменчивый характер. Л. Ионин предлагает три трактовки историзма повседневности.

Повседневность исторична, поскольку она представляет собой мир культуры, который, согласно А. Шюцу, мы воспринимаем в его традиционности и привычности, который доступен наблюдению. Привычные формы поведения сложились до нас, в деятельности предшествующих поколений и усваиваются в процессе обучения.

Историчность как соотнесенность с прошлым и будущим объясняется временным характером всякого действия, в котором имеется временная координата. Непосредственный историзм повседневности проявляется в том, что «системы релевантностей, определяемые практическими интересами деятелей в повседневной жизни, диктуют восприятие не только современности, но и прошлого».

Вопрос об исторической изменчивости самой повседневности весьма сложен. Несомненно изменение содержащихся в ней идей. Но конституирующие ее элементы изменяются по-разному. Детально разработано понятие структуры повседневности в трудах А. Шюца и его последователей. Шюц воспринимает повседневность как особую форму реальности и выделяет ее основные элементы:

трудовая деятельность,

специфическая уверенность в существовании мира,

напряженное отношение к жизни,

особое переживание времени,

специфика личностной определенности действующего индивида,

особая форма социальности 12.

Все эти элементы проходили через процесс изменения разными способами, соответственно, становление современной культуры повседневности проходило путем расширения пространственных связей человека, возникновения обмена вещей и товаров, становления денежной экономики, развития философии и естественных наук. Повседневность, по мнению Л. Ионина, – это продукт длительного исторического развития.

Современные исследователи признают важность исследования повседневного мира, разрабатывают методы ее изучения и, самое главное, определяют значение исследования повседневности. Так, по мнению Л. Ионина, «изучение повседневности позволяет достичь понимания укорененности социально-научного знания в повседневной жизни и постоянной и глубокой обусловленности ею».

Как фундаментальную реальность понимают повседневность Л. Костюченко и Ю. Резник, отмечая, что в ней «постоянно пребывает большинство людей. Поэтому этот мир воспринимается конкретной личностью как естественный, неизменный и предзаданный (предшествующий появлению институтов и других организационных форм совместной жизни) порядок жизни, часть жизненного процесса личности, включающая в себя «рутинообразные», повторяющиеся жизненные явления и связанные с ними условия воспроизводства ее жизнедеятельности».13 Признаки повседневности выделяют П. Бергер и Т. Лукман, отмечая такие ее черты как:

самоочевидность существования,

целостность и упорядоченность,

фактичность,

ориентация на присутствие,

ориентация на ситуацию «здесь-и-сейчас,

интерсубъективность,

пространственно- временная локализация. 14

Для определения специфики и сущности культуры повседневности необходимо опираться на теоретическую модель, в основе которой лежит сопоставление профессиональной и повседневной деятельности. Такая модель, разработанная Э.А.Орловой, может послужить основой понимания культуры повседневности и всех связанных с ней процессов человеческой жизнедеятельности.

В соответствии с концепцией Э.А. Орловой, каждой области профессиональной деятельности соответствует определенная область повседневного существования. Так, в области социальной организации экономической культуре соответствует домашнее хозяйство, которые входят в сферу жизнеобеспечения. Политической культуре соответствуют межличностные и неформальные групповые отношения, правовой – обычаи и моральные нормы. В области знания различным религиозным формам в повседневной культуре соответствуют суеверия, профессиональному искусству – обыденная эстетика, досуг, украшения и т.д., философским представлениям соответствует обыденное мировоззрение, а научному знанию – практический опыт. В отдельную область выделяется человеческая телесность, изучение которой на профессиональном уровне проявляется в медицине, чему в области повседневности соответствует народная медицина, и в профессиональном спорте, а в обыденной культуре – в спортивных играх в целях рекреации. Несомненно, эта схема представляет собой теоретический конструкт, и его оппозиционные части нередко пересекаются. Так, в профессиональной медицине не отвергаются народные средства, напротив, врачи, нередко скептически настроенные по поводу различных препаратов, советуют больным использовать гомеопатические и народные средства наряду с новейшими препаратами, часто имеющими массу побочных эффектов. Точно так же, граница между профессиональным искусством, требующим длительной специальной подготовки, и «любительством» в наше время стирается, особенно в области популярной культуры, где звездами профессиональной сцены становятся отнюдь не прошедшие профессиональную школу певцы или актеры. Таких примеров можно привести множество, и все же теоретическая модель разграничения профессиональной и повседневной культуры необходима нам как определенная основа, на которой будут базироваться наши рассуждения о культуре повседневности.

Основным отличием обозначенных выше областей человеческой жизнедеятельности является то, что в мир повседневной культуры человек попадает с детства и осваивает ее в процессе непосредственных контактов с окружением, а профессиональная культура требует определенной специализированной подготовки. Культура повседневности включает в себя неспецифичные, понятные всем и общедоступные знания, товары массового потребления на предметном уровне и практические знания - на познавательном. З. Бауман связывает специализированные и обыденные знания именно с процессом потребления, так как в повседневную жизнь человека входит все больше и больше технологических приспособлений, которые делают нас потребителями специальных знаний в форме различных инструкций. Большинство технических новшеств требуют определенных навыков обращения с ними, и, хотя мы вовсе не становимся специалистами в области электроники или какое-либо другой области знания, но определенными техническими навыками нам приходится овладевать. У современного человека в результате широчайшего воздействия рекламы формируется потребительская установка, которая превращает жизнь человека в его индивидуальное дело, потребительская активность создает индивида15. Таким образом, в процессе потребления человек приобщается к специальному знанию, или, вернее, часть специального знания трансформируется в обыденный навык обращения с технологией и многочисленными гаджетами.

Однако это не отменяет специфики повседневной культуры, даже если она пронизана современными технологиями. Чтобы научиться пользоваться последней моделью мобильного телефона не обязательно пользоваться инструкциями, вам просто могут показать порядок операций и вы его усвоите без каких-либо знаний о принципе его работы. Сама структура повседневной жизни во многом складывается на основе семейно-родственных, дружественных, межличностных отношений, и приобщение к какому-то фрагменту специализированного знания очень часто осуществляется именно в этой среде. Достаточно представить себе употребление лекарств и различных лечебных препаратов, которое очень часто осуществляется не через предписание врача, а по совету друзей или знакомых.

Как и культура в целом, повседневная культура является социально дифференцированной, причем стратификация здесь выражается через стили жизни, которые З. Бауман называет «неоплеменами». Они не похожи на те племена, которые открывают и изучают антропологи, их сходство с последними заключается в том, что они отделяют себя от остальных групп и стремятся подчеркнуть свою особую идентичность и предотвратить смешение. Но «неоплемена» не контролируют своих членов, к ним можно присоединяться и покидать их по собственной воле. По сути дела, они контролируются рынком, и стили жизни в современном обществе почти полностью сводятся к стилям потребления.

Формы повседневности различны в разных культурах – недаром упомянутое выше обилие работ о повседневной жизни различных историко-культурных общностей. Тем не менее феномены обыденной культуры являются антропологично универсальными, а видимое разнообразие ее форм – множественными инвариантами этих универсалий. Межкультурные связи в наименьшей степени затрагивают культуру повседневности, она также проявляет устойчивость в миграционных процессах. Известно, что этнические меньшинства сохраняют свою идентичность во многом благодаря приверженности к специфичным формам обыденной культуры. В современных условиях глобализации и мультикультурализма знание о повседневной культуре других социокультурных общностей возросло, во многом благодаря масс медиа, которые знакомят людей с другими культурами, не только через образовательные и познавательные программы, но и через жанры популярной культуры. Тем не менее, это знакомство, как и потребление различных национальных блюд, происходит на поверхностном уровне. Если какие-то элементы повседневной культуры других народов и усваивается и даже входит в моду, изменение контекста лишает его первоначального смысла, превращая в «пустой» знак.

Выше упоминалась взаимосвязь между специализированной и обыденной культурой. Эта связь осуществляется через определенные институты, основными из которых являются образование и масс медиа. В отличие от профессионального знания обыденному знанию, транслируемому через эти институты, присущ неспецифичный синкретизм и выраженная ценностная компонента

Важнейшим институтом передачи неспециализированного знания являются масс медиа. Их значение в современной культуре настолько велико, что о последней часто говорится как о медиакультре, и ни у кого не вызывает сомнения тот факт, что масс медиа оказывают формирующее влияние на облик современного человека, на культуру повседневности, на моды и жизненные стили. Ведущее место среди форм масс медиа совершенно очевидно принадлежит телевидению: “телевидение и есть форма популярной культуры конца ХХ века. Оно, несомненно, является самой популярной формой проведения свободного времени во всем мире” 16.

Телевидение явилось важнейшим фактором в формировании нового социокультурного пространства, характерного для постиндустриального (или информационного) общества. “Впервые в истории, - пишет известнейший теоретик постиндустриального общества Д. Белл, - телевидение создало то, что греки некогда называли ойкуменой, - единое сообщество, или то, что М. Маклюэн назвал “глобальной деревней” 17.

В “чистом” виде существование технологий в столь сложной современной культурной ситуации, где социальные и культурные аспекты переплетены, а технологические феномены отягощены культурными смыслами, вряд ли возможно. Это отмечено столь видными исследователями современной культуры как Р. Барт и Ж. Бодрийяр, которые в своих ранних работах допускают существование “уровня технической функциональности, не зараженной вторичными, социально-психологическими факторами и функциями”, но в позднейших работах относятся к этому как “вредной иллюзии” и “мифу золотого века”. Разведены области технологии и культуры и в работах столь непохожих исследователей как Р. Вильямс, одна из наиболее известных работ которого в самом названии прямо отражает двойственность телевидения как технологии и культурной формы, и Д. Белл, выделяющих технико-экономическую и культурную сферу как различные области общества.

Само качество информации, передаваемой через масс медиа отличается общедоступностью и упрощенностью, она рассчитана на массового читателя/ зрителя, даже если ее источник высоко профессионален. В этом случае создается эффект приобщения аудитории к профессиональному знанию, который в реальности носит симуляционный характер.

Кроме института масс медиа, дающего обыденные знания и представления, существуют виды деятельности, в которых реализуются эти знания, умение их интерпретировать и применять к различным ситуациям повседневной жизни.

Важным видом деятельности в формировании культуры повседневности является игра. Ролевые игры дают возможность выйти за рамки стереотипов, принять на себя роль Другого, искать соответствующие решения. Большая роль в социализации и умении найти выход из напряженной ситуации принадлежит состязательным играм, которые особо важны для определенных возрастных групп, требующих выброса энергии и характеризующихся выраженным стремлением к идентификации с группой и в то же время стремлением к лидерству. Отсюда развитие духа команды, формирование субкультур болельщиков или фанатов, увлечение экстремальными видами спорта.

Особо надо сказать о компьютерных играх. Хотя мы не имеем точных данных о их доле в игровой активности в целом, вполне очевидно, что они занимают в ней все большее место, заменяя традиционную игровую деятельность, в том числе и спортивную. Компьютерная игра стала важной составляющей повседневной жизни современной молодежи, и отношение к ней не может быть однозначным. Прежде всего, существует масса разновидностей компьютерных игр, которые можно объединить в несколько групп. Если некоторые действительно требуют определенного умственного напряжения и решения довольно трудных задач, то многие являются повторением одной и той же структуры в разных формах и увлекают лишь видимым разнообразием, как и большинство медиапродукции, рассчитанной на стандартизированные вкусы невзыскательного потребителя. Но даже если игра действительно сложна и увлекательна, это вовсе не означает, что она каким-то образом помогает в реальных жизненных ситуациях. Как показывают многочисленные западные исследования, дети и подростки, наиболее увлеченные компьютерными играми, оказываются наиболее беспомощными пере реальными проблемами, возникающими в жизни. Виртуальный мир игры, являясь частью повседневности, в то же время представляет ее обособленную область, не связанную с другими социокультурными пространствами обыденной жизни.

Из областей специализированной культуры наиболее тесно связанным с повседневностью является искусство. Особо это заметно в «эпоху технической воспроизводимости» (термин В. Беньямина). Массовая культура тиражирует произведения искусства всеми возможными способами, в результате чего, как утверждает представитель Франкфуртской школы В.Беньямин, оно теряет свою ауру. В наше время восприятие искусства чаще всего происходит в медиатизированном виде, а если и происходит встреча с оригиналом, будь это изобразительное искусство или перформативное, восприятие, с одной стороны, уже предопределено знакомством с копией (которая часто является сферой чисто обыденного потребления в виде конфетной обертки или мелодии на мобильном телефоне), с другой – часто происходит в контексте массового туризма, который в последнее время также стал частью повседневной жизни.

Повседневность имеет свою структуру ценностей. Те социокультурные образцы, которые в данный период времени на групповом или общесоциальном уровне принимаются как наиболее значимые для организации повседневной жизнедеятельности людей представляют собой ценности повседневной жизни. Культурные ценности всегда носят групповой характер, будучи продуктом коллективного, а не индивидуального опыта. Через ценности также осуществляется связь между повседневной и специализированной культурой. Так, ценность отношения к труду проявляется как в экономической культуре, так и в домашнем хозяйстве. В повседневной культуре ценности часто утверждаются через медиакультуру, в частности через рекламу, которая, по мнению американского исследователя Р. Поллай является «искажающим зеркалом»18. В популярном сознании та или иная культурная ценность занимает место в иерархии и ассоциируется с ее потребительскими качествами. Таким образом, ценности обыденного сознания во многом формируются масс медиа, причем они носят довольно ригидный характер, воплощаясь в расхожих мнениях (доксах).

Для изучения повседневности часто применяются микроподходы, разработанные в социологии и исследующие малые группы – нескольких человек, ведущих небрежный разговор, семью и т.д. С помощью интеракционистского подхода можно делать обобщения, касающиеся повседневных форм взаимодействия. Следуя этим обобщениям, представители интеракционизма стремятся объяснить поведение людей как на макро-, так и на микроуровнях. Этот подход рассматривает людей как живущих в мире значимых объектов, которые могут включать материальные вещи, действия, других людей, взаимоотношения и даже символы.19 Фокусирование на повседневном взаимодействии малых групп помогает представителям этого направления лучше понять процессы, происходящие в обществе в целом. Основателем интеракционизма считается Дж.Г. Мид, чьи исследования часто ограничивались ситуациями общения двух человек или малых групп. Большую роль в изучении повседневного поведения человека сыграли работы Э. Гоффмана, который разработал так называемый драматургический подход. Согласно этому подходу, повседневная жизнь сравнивается с театральными декорациями и сценой. Так же как актеры представляют определенные образы, все мы стремимся представить определенные черты наших индивидуальностей, в то время как другие черты мы скрываем. Гоффман рассматривает виды деятельности, оформленные опредленным образом в реальном мире социального взаимодействия. Индивиды (которые. согласно этому подходу, являются акторами) постоянно встречаются со стимулами, выходящими за рамки культурного фрейма. Акторы одновременно замечают и игнорируют их, так как они могут вовлечь их в «деятельность вне фрейма». Исследования такого рода, хотя и могут показаться незначительными, на самом деле имеют глубокий смысл для понимания человеческого поведения. Рутина повседневного существования составляет большую часть социальных действий. Наша жизнь строится из однообразных поведенческих ритуалов. Перемены в жизни человека ведут к изменению рутины. Каждодневные занятия определяют структуру и форму действия, и изучение их дает более глубокое понимание жизни человека как социального существа.

Еще одним подходом, оформившемся на основе интеракционизма, является этнометодология (изучение «этнометодов, т.е.народных, обыденных методов, которыми люди пользуются, чтобы осмыслить речь других), задачей которой является исследование того, как люди рассматривают, описывают и объясняют разделяемые значения, подлежащие повседневной социальной жизни и рутинным социальным действиям. Основатель этого направления Г. Гарфинкель ставил эксперименты, суть которых состояла в неожиданном нарушении общепринятого и нормального хода событий, что позволяет выявит содержание и формы обыденных идей и представлений, не обнаруживающихся при нормальном течении жизни.20 Этнометодологические опыты Гарфинкеля помогали вывить логику повседневности при помощи интерпретации, превращающей бессмысленное и непонятное в осмысленное и понятное в терминах повседневной жизни.

При всей значимости выводов, сделанных в результате исследований, поведенных в различных направлениях интеракционизма, они не объясняют отличия взаимодействия людей в обыденных и профессиональных формах деятельности, принимая повседневность как данность и не соспоставляя ее с профессиональной сферой жизнедеятельности. Отсюда указанное нами выше необходимое разграничение этих сфер и выделение областей их пересечения.

Большинство вышеуказанных теорий повседневности так или иначе связаны с одной из выделенных нами в начале статьи тенденций, причем в 1960-80-е гг., время возникновения столь влиятельного направления в изучении современной культуры как «культурные исследования» (cultural studies), наиболее распространенным и цитируемым было неомарксистское направление, то в последние годы можно наблюдать отход от критической ориентации Беньямина и Лефебра и стремление опереться на феноменологическую и прагматическую традицию. Исследователей привлекает «многомерный» аспект повседневности, что ведет к отказу от привычных дихотомий между аутентичным и не-аутентичным существованием, между повседневным и специализированным знанием. Примером такого подхода может служить работа Р. Фельски21 , в которой она утверждает, что многие проблемы, в частности, проблема гендера, обойдена в исследованиях повседневности, в результате чего последняя предстает скорее тем, чем она может или должна быть, чем тем, чем она является на самом деле. Повседневная жизнь характеризуется отсутствием различия и разнообразия и контрастируется именно с такими качествами, которыми она не обладает – эстетическим опытом, необыкновенными протсшествиями и исторически значимыми событиями. Фиксация на тривиальных заботах, которая характерна для большей части нашего повседневного существования, связана с не-рефлексивными и рутинными действиями. Но, по мнению Фельски, повседневная жизнь обладает «ускользающей» сущностью, которая делает возможным избежать подчинения технологиям власти именно потому, что она не «зарегистрирована» механизмами контроля. Это означает необходимость пересмотра многих практик повседневности, которые предстают ясными и самоочевидными лишь на поверхности.

1 Sandwell B. The Myth of Everyday Life. – In: Journal of Cultural Studies, Vol.18, No 2\3, 2004. P. 160.

2 Seigworth G. and Gardiner M. Rethinking Everyday Life. – In: Journal of Cultural Studies, Vol.18, No 2\3, 2004. P.153.

3 Gardiner M. Everyday Utopianism. Lefebre and his Critics. – In: Journal of Cultural Studies, Vol.18, No 2\3, 2004. P.231

4 Там же

5 Там же

6 Lefebre H. Everyday Life in the Modern World.

7 De Certeau M. The Practice of Everyday Life. Berkley, 1984.

8 Lefebre H. Everyday Life , Р.35.

9 См.: Золотухина-Аболина Е.В. Философия обыденной жизни. Ростов-на-Дону, 1994. С.9).

10 Бродель Ф. Структуры повседневности: возможное и невозможное. Т.1. М., 1986.

11 Гуревич А.Я. Категории средневековой культуры. М.. 1990.

12 Ионин Л.Г. Социология культуры. М., 1998, С.124

13 Костюченко Л.Г., Резник Ю.М. Введение в теорию личности: личность и ее жизненный мир. М., 2004.С.219)

14 См.: Бергер П., Лукман Т. Социальное конструирование реальности. Трактат по социологии знания. М., 1995.

15 См. Бауман З. Мыслить социологически. М., 1996. Гл.11.

16 Storey J. Cultural Studies and the Study of Popular Culture. Edinburgh, 1998. P.9

17 Белл Д. Грядущее постиндустриальное общество. Предисловие к русскому изданию 1999 г. – М., 1999. С.СХХ1

18 См. R.W.Pollay. The Distorted Mirror. –In: Journal of Marketing, 50, April 1986

19 См,: R.Schaeffer. Sociology. NY, 1989. P. 21

20 См.: Garfinkel H. Studies in Ethnomethodology. Englewood Cliffs, 1967.

21 См.: Felski R. Introduction. New Literary History. Vol.33.. Pp.607-622

www.ronl.ru

Курсовая работа - Викторианство в контексте культуры повседневности

Е. В. Зброжек

В последние годы в исторической науке и культурологии, равно как и в антропологии возрос интерес к проблемам повседневности, стали появляться исследования по проблемам бытовой культуры, которая выражает устойчивую типологическую определенность конкретной исторической эпохи. История каждого этноса формировала уникальное культурное пространство и образ жизни, воплощавшие базовые представления эпохи о миропорядке, вечности, жизни и смерти. Изучение повседневности, воплощенной в формах организации окружающего пространства, в создании идеальных канонов обыденного поведения человека, его внешнего вида, вводит эти явления в проблемное поле современной науки. В исследовании повседневной культуры западной науке принадлежит безусловный приоритет. Прежде всего, следует отметить работы представителей школы «Анналов», особенно Ф. Броделя, а из более поздних авторов следует назвать М. Шадсона и Ч. Мукерджи с их анализом исследований по культуре повседневности, или, как они его называют, «новым взглядом на поп-культуру». Ф. Бродель для заглавия первого тома своего фундаментального исследования материальной культуры выбирает термин «структуры повседневности». Не следуя буквально трактовке этого термина с позиций Ф. Броделя, возможно использовать его для культурологического исследования мира повседневности Викторианской эпохи. Структуры повседневности представляют собой способы, выработанные культурой, которые структурируют, оформляют, формируют повседневную жизнь людей, выявляя заключенные в ней культурные смыслы, концентрируя и воплощая духовно-ценностное начало. Анализ своеобразия викторианской культуры через категории повседневности (образ жизни, телесность, чистота, урбанизм, потребление, производство традиций), категории «высокое» и «низкое» в культуре (согласно концепции М. М. Бахтина) представляет собой способ соединения ценностной вертикали и ценностной горизонтали культуры этой эпохи.

Статья посвящена культуре повседневности эпохи викторианства. Выбор эпохи обусловлен рядом моментов. В английской истории девятнадцатый век почти полностью совпадает с Викторианской эрой, которая оказала большое влияние на становление англо-американского мира. Этим объясняется большой интерес к викторианству как политическому, экономическому, общественному явлению в трудах многих западных ученых. Такие понятия, как Викторианская эпоха, викторианские ценности, викторианский стиль, наполненные конкретным историко-культурным содержанием, постоянно всплывают в психологии, искусствоведении, политике. Кпримеру, во время правления М. Тэтчер провозглашается возврат к викторианским ценностям. Но гораздо чаще последние противопоставляются миру современной культуры, что связано, на наш взгляд, с новыми («инновационными») тенденциями развития XXI в. Не случайно и наиболее часто встречающееся противопоставление викторианского стиля как строго регламентированной бытовой культуры XIX в. современному образу жизни и ценностям повседневной культуры, в особенности в англоязычных странах. Последнее объясняется прежде всего исследовательским интересом современной культурологии к феномену повседневной культуры, а также тенденцией ускоряющихся трансформаций ценностей повседневной культуры современности. Незыблемость же ценностей повседневной жизни была одной из важнейших психологических установок эпохи викторианства.

Викторианская культура, безусловно, сложнее и многообразнее тех стереотипных представлений о ней, которые возникли на рубеже XIX—XX вв., после кризиса ее системы ценностей. На протяжении всего XX в. неоднократно происходила переоценка этих ценностей, когда резкая критика викторианства и его ценностных устоев заменялась призывами к возвращению этих ценностей. В частности, одни авторы (Е. Коломейчук, Д. Рейфилд, В. Пантин), обращаясь к эпохе тэтчеризма в современной политической истории Великобритании, подчеркивают в ее программе именно возврат к викторианским ценностям, другие (В. В. Ивашева, Р. Уильямс, Ф. Тойнби, Л. Романчук) на основе анализа художественных произведений этой культурной эпохи отмечают сходство 1860-х и 1960-х гг., сравнивая литературу викторианства с английской литературой 50—70-х годов ХX в. Третьи отмечают, что при анализе лингвокультурных характеристик современного английского рекламного дискурса выявляется обращение к нормам и ценностям викторианского образа жизни вследствие их значимости для многих жителей современной Великобритании [см.: Кочетова, 1999].

Викторианство нельзя назвать уникальным явлением, принадлежащим только Британской империи XIX в. Существует весьма распространенное мнение о схожести британского общества Викторианской эпохи с жизненными установками современных американцев. Ряд авторов считает, что многие социокультурные традиции викторианской культуры приобрели сходные формы в американском обществе XIX—XX вв. Так, например, американский исследователь С. Минц в своей статье, посвященной значительным изменениям в частной, повседневной жизни американцев, отмечает, что «приблизительно 150 лет назад произошел фундаментальный сдвиг. Частная жизнь стала ключом к пониманию человеческого счастья. Однако многие из проблем современного общества обусловлены слишком смелыми надеждами на частную жизнь, которая не способна их выполнить» [Meantz, 2001].

Возможно также обнаружить сходство некоторых отдельных черт Викторианской эпохи с культурной ситуацией России наших дней. Этому немало способствует процесс трансформации социальной структуры российского общества (в частности, становление среднего класса), который неизбежно влечет за собой смену ценностных ориентаций, норм поведения, культурных предпочтений, самого образа жизни. Одновременно с этим в условиях чрезвычайной подвижности социальных процессов возникает острая потребность в устойчивых традициях. Социологи выделяют как один из возможных вариантов принятие западной системы ценностей [Пантин, Лапкин, 2001], многие существенные элементы которой были сформированы британским обществом XIX в. и господствующим в нем средним классом. Это говорит о возрастающем интересе к данной эпохе, при том что целостного культурологического исследования ее пока нет в нашей стране. Это может быть объяснено, вероятно, следующими обстоятельствами: по идеологическим причинам долгое время господствовала негативная оценка (от замалчивания до резкой критики) как викторианского образа жизни, так и ценностей викторианства. Отсутствие в нашей стране вещественных источников, артефактов (предметов быта, одежды, строений и т.д.), относящихся непосредственно к Викторианской эпохе, также создавало определенные трудности в изучении ее повседневной, бытовой культуры.

Следует отметить, что на протяжении последних десятилетий интерес к викторианству существовал лишь в литературоведении и социально-исторических науках. В настоящее время в нашей стране существует два крупных центра изучения викторианской литературы и культуры — Русский Дом Диккенса при Тамбовском госуниверситете и Викторианский центр в Перми. Однако необходимо рассмотреть викторианство как сложный и парадоксальный феномен в истории западной культуры Нового времени. Его специфику определяет викторианская система ценностей в двух ее измерениях — ценностях бытия и ценностях быта, проявляющихся в национальном менталитете, образе жизни, стиле эпохи.

Проблема исследования ценностей повседневной культуры викторианства связана с анализом сущности и особенностей становления ценностных ориентаций и норм поведения среднего класса Великобритании XIX в. Однако оперировать понятием «средний класс» отнюдь не просто. Трудности, с которыми сталкиваются западно-европейские и американские социологи, применяя его, связаны с использованием разных понятий в отношении конкретного социума: «буржуазия», «мелкая буржуазия» или «средний класс». Это связано, по нашему мнению, с отсутствием единого критерия в определении понятия «средний класс». К примеру, Р. Льюис и А. Мод считают, что при отнесении кого-либо к английскому среднему классу надо учитывать и доход, и профессию, и манеру речи, и способы тратить деньги, и развлечения, и одежду, и образование, и нравственные установки, и личную культуру, причем в общественный класс входят не индивидуально, а семьями [The English middle classes, 1950].

Формирование среднего класса в индустриальном обществе было напрямую связано с величайшей в истории Англии миграцией населения из деревень в города: если в середине XIX в. в городах и сельской местности британцев проживало примерно поровну, то к началу XX в. доля городского населения составила 80 % населения. Исследователи эпохи викторианства так и не договорились относительно названия для значительных метаморфоз, которые претерпело английское общество в эпоху царствования королевы Виктории. Однако большинство из них признает, что одним из наиболее важных процессов следует считать процесс урбанизации, который произвел глубочайшие перемены в образе жизни, нормах поведения и мировосприятии британцев XIX в. Произошло качественное изменение британского общества: оно превратилось в первое индустриализованное и урбанизированное общество современного типа. На первый план вышли новые социальные группы— средние классы, которые и являются «подлинными викторианцами», при этом страна сумела избежать революционных событий континента. Изменение традиционного образа жизни, а также создание многих новых обычаев и ритуалов, которые регулировали практически все важные обстоятельства жизни викторианцев, оказались и подлинным переворотом в области повседневной культуры.

Эпоха викторианства — это доминирование городского образа жизни. Городское пространство, созданное волей и желанием человека, по-новому формирует саму технологию человеческого общения, его образ жизни, его ценностный мир по сравнению с патриархальной, сельской культурой. В эту эпоху образ джентльмена подвергается существенной трансформации — он перестает отождествляться с земельным дворянством (landed gentry), представляя отныне горожанина среднего класса. Если в сельской культуре человек наследовал образ жизни, стереотипы поведения, то в городе ему приходится заново изучать и создавать новую манеру поведения, чтобы добиться успеха.

Социальной мобильности и быстрым изменениям образа жизни во многом способствовали железные дороги, действующие в Англии с 1825 г.: люди могли позволить себе жить в одном городе, а работать в другом. Лондон, который стал самым большим городом мира, предлагал рабочие места представителям новых массовых профессий — инженерам, бухгалтерам, архитекторам, юристам, которые, в свою очередь, образовали рынок потребителей для новых универсальных магазинов и клиентуру новых ресторанов. Недорогие железнодорожные путешествия также сделали лондонские магазины более доступными для всех, а это означало широкое распространение городской моды, норм единообразия и благопристойности во внешнем облике викторианцев: они, как правило, носили костюмы темных тонов, что напрямую было связано с городским образом жизни.

Тот факт, что вскоре по движению поездов начали проверять часы, отражает еще одно изменение в повседневной культуре того времени: в ее основание были положены методичный расчет и точность. Общезначимую ценность точности в жизни англичан XIX в. можно проследить в научных исследованиях (особенно в физике) и в банковских расчетах; в повседневной жизни англичан викторианского периода повсюду сопровождали детальные инструкции, подчеркивавшие, насколько важно быть точным [Schaffer, 1995].

Помимо точности, город как средоточие деловой жизни требовал от викторианцев сдержанности и быстроты решений. Но индивидуализм и принцип дистанции в общении, скорость и многообразие контактов не удовлетворяли потребности в общении в полной мере в силу своей поверхностности. Поэтому в городской жизни появляется всеобщее стремление к созданию небольших групп и сообществ, в которые мобильный индивид, движущийся по городу в поисках выгодных сделок, входил в зависимости от своих частных интересов. Он нуждался в новой информации, в коллективном обсуждении новостей экономической, политической, литературной жизни, в выработке общей оценки происходящего. Это способствовало появлению театров и клубов, организации выставок и галерей, концертов как новых мест для респектабельного отдыха представителей среднего класса. Эти тенденции отмечает в своей книге «Философская антропология» Б. В. Марков [1997]. Об этом же пишет и К. Дункан в статье о процессе создания Национальной галереи в Лондоне XIX в. Конечной целью общения было создание нового респектабельного пространства коммуникации для представителей средних классов [см.: Duncan, 1999].

Городские улицы считались неподходящим местом для встреч, споров, свиданий или прогулок, попытка вступить в разговор с незнакомым человеком на улице казалась викторианцам неуместной и даже антиобщественной. Улицы существовали лишь для того, чтобы без помех добраться из одного места в другое, в то время как городские парки стали еще одним местом общения, где вполне допустимо было сбросить маску отчужденности и вести себя более непринужденно.

Существенно изменилось отношение к природе: более всего стал цениться «прекрасный вид», повышающий стоимость загородного дома. Жизнь за городом — идеал викторианца, не досягаемый для бедноты. Образ жизни старой земельной аристократии как привилегия избранной касты оставался в викторианской Англии непререкаемым идеалом, однако призывы возвратиться к «традиционному образу жизни» носили коммерческий характер и стали викторианскими городскими мифами о сельской Англии. Выработанная веками и доведенная до совершенства традиция проживания в условиях сельской местности — не только сам образ жизни, но и подсознательная философия ее обитателей — была практически уничтожена. Тем не менее торжество динамизма вызывало тоску по этим социальным устоям, что привело к огромной роли традиции, несмотря на многочисленные перемены этой эпохи. Это обстоятельство стало причиной ряда социокультурных особенностей, характеризующих викторианство.

С одной стороны, это торжество технического динамизма, значительная социальная мобильность приводят к страстному желанию многих викторианцев сохранить устойчивость в обладании вещами, сохраняющими свою ценность. Следовательно, можно говорить о том, что одна из парадоксальных особенностей викторианской культуры состоит в том, что в эту эпоху, которая вошла в историю культуры благодаря очень устойчивой и своеобразной системе духовных и нравственных ценностей огромное значение придавалось материальным ценностям, обладанию вещами. Однако можно обнаружить внутреннюю взаимосвязанность ценностей бытия и ценностей быта как двух измерений культуры: ее обусловливает то обстоятельство, что в то время модернизация общества начинает приобретать качественно необратимый характер, затрагивающий наиболее фундаментальные устои жизни. Помимо утилитарно-функционального смысла вещи, который также обладает культурным измерением, сразу возникает и эмоционально-личностный аспект. В Викторианскую эпоху, как ни в какую другую, вещи становятся предметами особой привязанности и атрибутами личности, воплощениями переживаний, эмоций, памятных ассоциаций.

Этот инстинкт собирательства стал одной из доминант существования многих викторианцев среднего класса. Королева Виктория разделяла взгляды буржуазии и в отношении предметов быта, свидетельства тому можно найти в ее биографиях (в частности, написанных Л. Стрэчи, Э.Энтони). Она обладала не только громадным состоянием, но и неисчислимыми предметами обихода: она унаследовала невероятное количество мебели, фарфора, разного рода безделушек, которые считались «настоящими» ценностями, и эти запасы изрядно пополнялись за счет покупок, сделанных ею за долгую жизнь. К тому же со всех частей света нескончаемым потоком шли подарки. «За всей этой невероятной массой вещей она постоянно и пристально следила, причем изучение и сортировка этих предметов доставляли ей глубокое внутреннее удовлетворение. Инстинкт собирательства коренится в самой человеческой природе. В случае с Викторией он был обязан своей силой двум доминирующим мотивам — всегда присущему ей ощущению собственной личности и страстному стремлению к возведению прочных барьеров против времени и перемен, которое с годами росло и в старости стало почти одержимостью» [Стрэчи, 1999, 329].

Институту собственности в эпоху викторианства придавалось настолько большое значение, что его считали одним из непременных условий культурной эволюции. Такие элементы культуры, как ценности, установки, обычаи, правила владения и наследования собственности, рассматривались в качестве высшей степени развитости социальной организации. Так, один из основателей культурной антропологии Л. Морган в 1871 г. подчеркивал: «Трудно переоценить влияние собственности на цивилизацию человечества. Она была и остается свидетельством его прогресса. Высшая страсть цивилизованного разума — это ее приобретение и наслаждение ею. В самом деле, правительство, институты, законы порождают множество агентов, предназначенных для создания и охраны собственности» [цит. по: Орлова, 1994, 141]. Итак, наиболее характерным для викторианского общества становится модус обладания.

С другой стороны, представляется совершенно необходимым исследовать традиции повседневной культуры, сложившиеся и закрепившиеся именно в Викторианскую эпоху, но продолжающие действовать в современном западном обществе. Некоторые авторы (С. Минц, К. Робинс, Э. Хобсбаум) настойчиво подчеркивают, что многие современные традиции были изобретены в XIX в. и даже говорят о Викторианской эпохе как об «одном из величайших периодов для изобретения традиций», называя этот процесс «invention of tradition» или «mass-producing traditions» [см.: Hobsbaum, 1999, 61]. Они отражают массовые, эмпирически возникшие представления, пристрастия, моральные идеалы и недостатки викторианства, одновременно давая возможность увидеть глубинные пласты общественного сознания той эпохи.

К примеру, С. Минц в своем «Обзоре по истории частной жизни» пишет о том, что англичане Викторианской эпохи отличаются поразительной консервативностью и приверженностью к традициям [см.: Meantz, 2001]. Он рассматривает эту проблему в связи с распространением праздника Рождества. Каждая яркая эпоха оставляет после себя новые ритуалы и традиции, викторианство не является исключением. В 1644 г. празднование Рождества было запрещено по всей Англии специальным парламентским актом, так как новая протестантская церковь с большой силой обрушилась на все эти старые традиционные обычаи.

Уже в конце XVII в. Рождество вновь стали праздновать, но на протяжении XIX столетия сопровождавшие его обряды изменились, и к началу XX в. из большого социального события всей общины Рождество стало чисто семейным праздником. В Викторианскую эпоху Рождество превратилось в главный национальный праздник, а сама королева посылала тысячи открыток знакомым. В 1843 г. в типографии была напечатана первая рождественская открытка, а вскоре их изготовление стало особой отраслью полиграфического производства. Таким образом, с XIX в. вошло в обычай обмениваться поздравительными открытками вместо обязательных когда-то личных поздравлений с праздником.

За рождественским столом стали собираться родственники, непременно была индейка и подарки; на следующий день одаривали слуг. Так поддерживалось уважение к семейному очагу и укреплялось единство между разными поколениями. В результате появился единый респектабельный семейный праздник, который пришелся по душе средним классам, относившимся к семье с особым почтением и нуждавшимся в своих ритуалах. Таким образом, можно утверждать, что современное семейное Рождество не только почтенная традиция в религиозном значении, но и социокультурное явление, сложившееся в определенную историко-культурную эпоху.

Немаловажную часть ритуальной стороны викторианской культуры составляют традиции английского чаепития. Эта аккуратная деловая нация, склонная к спокойной размеренности быта, быстро обнаружила, что популярный напиток обладает еще одним замечательным свойством: с его помощью можно четко организовать и распланировать каждый день. Пожалуй, самым знаменитым творением королевы Виктории являются правила чаепития — «Tea Moralities». Эта энциклопедия чайного этикета подробно описывает, какие виды чая, сладких и несладких закусок, из какой посуды и в какой последовательности должны подаваться на стол, чтобы гость мог насладиться своим любимым чаем привычным образом.

Сэр Уильям Гладстон, известный своими афоризмами, подметил в свое время: «Если холодно, чай Вас согреет. Если Вам жарко, он Вас охладит. Если у Вас настроение подавленное — он Вас подбодрит, если возбуждены— успокоит» [цит. по: Алхазова, 1989, 123]. И поныне викторианские правила чаепития являются основой делового и дипломатического этикета и активно используются в современной рекламе чайной продукции ряда компаний.

Э. Хобсбаум утверждает, что не только традиционное Рождество, но и «Благодарение, День матери, Мемориальный день — все было продуктом Викторианской эпохи. 19-е столетие создало наше представление о традиционной семье, командном спорте, белой свадьбе. Многие викторианские традиции, сопровождающие траурные ритуалы, были широко распространены и в Америке, особенно в период Гражданской войны между Севером и Югом» [Хобсбаум, 1999, 267]. Анализ обрядов празднования Рождества, свадебных и траурных церемоний позволяет раскрыть в них складывание новых форм повседневной культуры викторианства.

Характеризуя повседневную культуру Великобритании XIX в., необходимо осмыслить формирование английскости как черты менталитета и национальной идентичности англичан. Исследование любой национальной культуры извне безусловно содержит ряд спорных моментов, может возникнуть вероятность не совсем адекватного понимания существенных черт исследуемой культуры. Однако многолетние традиции исследования проблемы национального характера в культурной антропологии позволяют достаточно объективно с научной точки зрения рассматривать проблему национальной идентичности и возникновение ряда ее характеристик именно в викторианскую эпоху.

Целостность культуры повседневности викторианства может быть описана термином englishness. Englishness, или проблема английскости и национальной идентичности, как необходимое качество ментального измерения развивается на протяжении XIX—XX вв. Существует несколько точек зрения на понятие «английскость» и его взаимосвязь с культурными процессами XIX в., а также противопоставление его понятию «британскость» (в частности, в работе Дж. Фаулза «Быть англичанином, а не британцем»). Такие исследователи, как Р. Шеннон, Э. Сэйд, Ф. Додд, анализируют ее появление и распространение в процессах преобразования и восстановления английской идентичности начиная со второй половины XIX в., т. е. самого разгара Викторианской эпохи. Характеристика «английскость» тогда высоко ценилась в культуре: были «изобретены», сформированы культурные традиции и образцы в системе образования и в национальном театре, «правильном английском языке» (standard English), восприятии национальной истории и т. д. М. Арнольд в книге «Культура и анархия» (1869) утверждал, что для того, чтобы принадлежать к национальной жизни, необходимо было принадлежать к определенным английским институтам, таким как англиканская церковь и университеты Оксфорда — Кембриджа [см. об этом: Dodd, 1999, 94]. «Английский дух» был сферой не только политической культуры, но пронизывал институты и обычаи культурной политики с целью воссоздания классовой, гендерной и национальной идентичности. Его распространение в различные группы, законные сферы деятельности и идентичность основных групп, их репертуар соответствующих действий, средства выражения и убеждения — все было предметом внимательного исследования, разрешения и контроля (врамках национальной культуры и ее нужд).

Ф. Додд в статье «Английскость и национальная культура» рассматривает как власть господствующего варианта «английскости» в течение последних лет конца XIX — начала XX в. распространяется благодаря ее способности репрезентировать (представлять) себя другим и этих других— им самим. Отношение к «чужому», «другому», инонациональному становится важной составляющей «английскости». В эпоху правления Виктории, когда Британия владела четвертью земной суши, чувства отчужденности и даже предубежденности по отношению к иностранцам не исчезли, но даже укрепились как одно из следствий политики «блистательной изоляции». Жители Британских островов исторически тяготели к двум стереотипным представлениям: в иностранцах они привыкли видеть либо соперников, т. е. противников, которых надо победить или перехитрить, либо дикарей, которых надлежало усмирить и приобщить к цивилизации, т. е. сделать подданными британской короны. Вобоих случаях викторианцы, взирая на мир с высоты имперского величия, проявляли одинаковое нежелание знакомиться с языком и образом жизни иностранцев, с которыми они вступали в контакт. Собственную культуру и образ жизни они воспринимали как «цивилизованность», а потому любое отклонение от собственного образа жизни означало для них сдвиг от цивилизации к варварству. На эту особенность культурной политики британцев XIX в. в отношение к колонизируемым странам и народам указывает С. В. Лурье [см.: Лурье, электрон. ресурс]. Стремление исследовать и «колонизировать» других привело к тому, что до сих пор сохраняется особое мнение о значении викторианской Англии для мировой истории. К. Робертс в своей «Всемирной истории» подчеркивает, что Великобритания, как никакая другая европейская нация, смогла настолько удачно «опутать» земной шар своими «побегами», что к концу XIX в. она создала англо-саксонский мир [Roberts, 1996, 614].

Будучи квинтэссенцией британского национального характера, «английскость» проявляется в двух ключевых фигурах той эпохи, одна из которых — реальное историческое лицо, сама королева Виктория, а вторая— образ английского джентльмена, который предстает практически в каждом произведении английской литературы XIX в. Художественная литература от Ч. Диккенса до П. Акройда предоставляет замечательный материал для иллюстрации процесса формирования понятия английскости как черты менталитета, трансформирующейся в устойчивость национальной идентичности и в повседневной жизни, и через конкретные культурные институты Викторианской эпохи.

Следует отметить, что каждая историческая эпоха формирует свои доминирующие модели поведения, но викторианство в этом отношении дает особенно интересные и специфичные примеры. Процесс формирования Englishness позволяет проследить происходившие изменения поведенческих норм, в том числе и гендерных ролей, не только на уровне повседневной культуры, но и в глубинных пластах культуры этой исторической эпохи.

В это время были заложены и основы этики, которые составили кодекс поведения «истинного» англичанина, подлинного «героя времени» викторианской культуры — джентльмена. Он представлял собой, в соответствии с теорией Кардинера, «базисный тип личности», который несет отпечаток основных ценностей культуры в формах своего мировосприятия, поведения и мышления, а «леди» была дополнением, своего рода женским двойником его по своему социальному положению, системе ценностей и нормам поведения.

Английский образ жизни акцентировал в «кодексе джентльмена» нормы подобающего поведения. Характер и манеры истинного джентльмена представлены образами романов таких викторианских авторов, как Троллоп, Браунинг, Гаскелл, Мередит и др. Викторианский джентльмен прославился благодаря своим высоким нравственным качествам: был законопослушным, прекрасным семьянином, уважал порядок, его дом — крепость (и никому не должно быть дела до того, какие бури бушуют за ее стенами), он всеми почитаемый член общества, ратующий о благе бедняков, блюститель нравственности и гонитель порока. Джентльмен почти никогда не причиняет боли и страданий, а, напротив, занят устранением препятствий, которые мешают свободному и непринужденному общению, согласовывая свои поступки с действиями и словами остальных людей. Общение с ним предельно комфортно и удобно для окружающих. Истинный джентльмен тщательно избегает всего того, что может стать причиной столкновения во мнениях, чувствах, вызвать подозрение или сомнение, предотвращает нежелательные намеки. В любых обстоятельствах он должен был демонстрировать личное душевное мужество и самообладание, тяжелый труд служения обществу, лояльность и верность, учтивость. Большое значение также придавалось подавлению своих чувств, здравому смыслу и отсутствию воображения, что порой делало общение с ним скучным и даже утомительным в силу того, что ему было трудно выразить глубину своих чувств.

Чтобы вести себя должным образом, человек должен был хорошо знать как касающиеся его правила, так и свои права. Все следовали принципам честной игры, а всякий, кто пытался нарушить их незыблемость, неизменно вызывал осуждение. Понятие «честная игра» (испанский исследователь С. Мадариага в начале XX в. назовет его доминирующим принципом жизни англичан) как важнейший нравственный принцип, мерило порядочности формировалось в публичных школах, которые играли огромную роль в процессе социализации индивида, а более широко — в формировании национального характера. В своем нынешнем виде они сложились в самом начале Викторианской эпохи — со времени тех новшеств, которые ввел доктор Томас Арнольд, возглавивший публичную Школу регби в 1827г. Если в средневековых школах упор делался на совершенствовании духа, а важнейшим рычагом для этого служила религия, то Т. Арнольд поставил во главу угла формирование характера, используя для этого такой новый рычаг, как спорт. Во-первых, моральные принципы, во-вторых, джентльменское поведение и, наконец, в-третьих, умственные способности — в таком своеобразном порядке перечислял он воспитательные цели публичной школы. Спортивные состязания в их современном виде возникли в течение этого периода по символическим причинам — как способ демонстрации мужчинами своей мужественности.

Эти реформы отражали новые потребности, порожденные ростом империи. Подобная концепция общественной морали позволяла сочетать в английском национальном характере, с одной стороны, законопослушность, а с другой — индивидуализм. Викторианский образ жизни обладал способностью рождать индивидуалистов, которые не бросали вызова общепринятому порядку, но предпочитали отличаться от других людей какими-то специфическими склонностями или безвредными странностями. Эта эксцентричность свидетельствовала о том, что, делая упор на незыблемых правилах поведения, английское общество оставляло некоторую отдушину и для индивидуализма. В целом, следует отметить, что инстинктивные, импульсивные формы поведения расценивались как патология или болезнь, к которым викторианское общество было весьма нетерпимым.

Телесное существование человека — неотъемлемая сторона повседневности. Данный аспект анализа культуры тоже, как правило, не учитывается в тех случаях, когда культура понимается в качестве самоценной духовности, как бы отрицающей и преодолевающей плоть. Однако осознание, познание и обуздание своей телесности — важнейшие моменты развития культуры и одна из наиболее острых проблем в сложном комплексе социокультурных проявлений викторианства. Анализируя литературные, антропологические, психологические исследования в этой области, в частности работу британских исследователей культуры П. Сталибрасса и А. Уайта «Политика и поэтика нарушения», работы М. Мид, Р. Тэннехилла, М. Дуглас, можно представить, как викторианство формирует свои каноны человеческого поведения, устанавливая четкие границы между нормой и патологией человеческого существования, подчеркивая символические принципы и ценности запретами и разрешениями. Воспользуемся понятием «социальное тело», которое вводит в научный оборот известный культурный антрополог М. Дуглас. Оно включает разделяемые коллективные представления о том, в чем нуждается «тело», о сторонах в развитии, которое оно должно проходить, о боли, которую оно в состоянии выносить, а также все те культурные категории, в которых оно воспринимается и которые разлиты в общественном сознании как должное. Викторианская культура подразумевает весьма специфическое «социальное тело» в истории культуры, когда телесность и чувственность были предметом прямой культурной регуляции в крайнем виде, вплоть до жестоких гонений. Мужчины и женщины обязаны были забыть, что у них есть тело. Единственными участками поверхности тела, которые разрешалось открывать в доме, были кисти рук и лицо. Вышедший на улицу мужчина без высокого стоячего воротничка и галстука, женщина без перчаток считались практически обнаженными. Непосредственные импульсы должны были сдерживаться запретами, которые выполняли необходимую социальную функцию: они отделяли высший и средний классы от социальных низов. Однако результатом их введения стало максимальное дистанцирование людей от их телесности и ее проявлений.

По мнению Р. Тэннехилла, викторианское ханжество приводило к высокой женской смертности, потому что все врачи в те времена были мужчинами. Считалось, что заболевшей женщине достойнее умереть, чем позволить врачу-мужчине произвести над ней «постыдные» медицинские манипуляции. Известны описания врачебных кабинетов, оборудованных глухими ширмами с отверстием для одной руки, дабы медик мог пощупать пульс или коснуться лба пациентки для определения жара. Единственное исключение делалось в случае тяжелых родов. Беременная женщина являла собой зрелище, весьма оскорблявшее викторианскую общественную нравственность. Она запиралась в четырех стенах, скрывала «позор» от себя самой с помощью платья особого покроя. В разговоре ни в коем случае нельзя было сказать о женщине, ждущей ребенка, что она pregnant («беременна»), только — in interesting situation или in happy waiting («в интересном положении» или «в счастливом ожидании») [см. об этом: Тэннехилл, 1999]. Лишь сюжеты из античности в искусстве позволяли известным, признанным в обществе живописцам несколько расширить границы столь пуританского отношения к человеческому телу, преодолеть проблему внешней закрытости, обязательной для викторианского «социального тела».

В исследовании викторианского образа жизни особое внимание вызывает гендерная проблематика (анализ гендерной идентичности, дифференциации и стратификации, которая приводит к изменениям в социальной стратификации). В это время именно в Великобритании зарождается феминистское движение, а женский образ жизни становится одной из наиболее острых проблем той эпохи, которая к тому же привела к значительным социокультурным изменениям в XX в. Проблемы женских ценностей и женщины как ценности (а также ее девальвации, т. е. обесценивания) в XIX в. рассмотрены в рамках феминистского проекта в антропологии такими авторами, как О. А. Вайнштейн, М. Мид, Н. В. Новикова, Ш. Ортнер, Г. Рубин, Р. Тэннехилл, Дж. Фаулз, К. Хьюитт.

В этой связи парадоксально мышление самой Виктории, отражающее общую тенденцию эпохи: активно участвуя в чисто мужской сфере деятельности— управлении государством, не принимая в этом советы даже близких родственников (что подчеркивается в ее биографиях), она всячески противится женскому движению (суфражизму), которое появилось и развивалось во время ее правления. По ее мнению, требование женских прав являлось «преступным безрассудством; более того, она советовала “сечь” женщин, которые добивались равноправия, ибо Бог создал мужчину и женщину различными, и каждый из них должен оставаться в собственном положении» [Стрэчи, 1999, 338].

Как утверждает С. Минц, именно в Викторианскую эпоху женщины среднего класса стали считать материнство и домашнее хозяйство наиболее достойным призванием. «И, соответственно, в середине XIX столетия появляется та семья, которую мы называем традиционной. Тогда же появилась современная домашняя архитектура с акцентом на личную жизнь. Это стало возможным только тогда, когда в домах появились прихожие и отдельные спальни» [Meantz, electronic resourse]. Понятие «дом в викторианском стиле» активно используется в современном английском рекламном дискурсе: обладание таким домом выражает следование традиционным семейным ценностям, подчеркивает высокий социальный статус его владельца и определенные черты его личности: жизненный успех и консерватизм [см.: Кочетова, 1999].

Это необычайно емкое по смыслу понятие — «дом» — как раз и выражает соединение вечных ценностей и мира повседневности. Дом как материальная реальность и символическое воплощение семейных ценностей приобретает особое значение в Викторианскую эпоху на всех уровнях общества. Важно было, и как люди строили свои дома, и как располагали их относительно друг друга. Многочисленные и подробные описания домов, их обстановки (так же, как и костюмы, украшения) являются важной характеристикой героев, их нравов и обычаев, их идеалов и проблем в романах писателей-викторианцев — Диккенса, Теккерея, Голсуорси и др.

Традиционная концепция женственности, разработанная во второй половине XIX в., подразумевала, что женщина должна быть своего рода собственностью мужчины, служить украшением его дома, быть «ангелом в доме»— эта метафора из стихотворения Ф. Патмора была широко распространена в Викторианскую эпоху. Вместе с тем отношение к женщине как к «леди» подразумевало рыцарское поведение, которое было закреплено в кодексе викторианского джентльмена. Женщине категорически запрещалось работать, что значительно подавляло многие способности женщин, в том числе и интеллектуальные. Если же она испытывала материальные затруднения, то ее должны были поддерживать другие члены общества. Она сама могла ничего не делать для этого, за исключением того, чтобы принимать с благодарностью то, что ей предлагалось. В каждом викторианском романе обязательно присутствовала благодарная и благородная по происхождению бедная родственница.

К. Хьюитт подчеркивает, что единственной альтернативой для женщины была роль гувернантки, но это в большинстве случаев означало, что впредь женщина будет исключена из социальной жизни: гувернантка обычно не могла проводить свое свободное время вместе с семьей, в которой она работала, но из-за своего положения не могла общаться наравне и со слугами. Это «пограничное» положение приводило к социальной изоляции, выдержать которую было достаточно сложно. Одиночество и соответствующий страх перед такой судьбой, своего рода общественным заточением, были настолько сильны, что девушки предпочитали уехать за границу (отсюда, кстати, множество английских гувернанток в России) [Hewitt, 1997].

Несмотря на неравное положение женщин, «английскость» является неотъемлемой характеристикой и для леди. Главные ценностные ориентации в повседневной нравственной культуре женщин средних классов — это искренность, естественность, скромность. Не презирая никого открыто, она должна была чувствовать нежную жалость к неудачливому человеку, или более низшему по своему положению, или к «неосведомленному». В то же самое время она несла в себе невинность и добросердечность, которые разоружали недоброжелательность и приносили ей всеобщее уважение и любовь. Манеры истинной леди на улице регламентируются рамками викторианской повседневной культуры достаточно строго: как и в доме, она скромна, осторожна, добра и требует соответствующего обращения. Она всегда несет с собой благоприятную атмосферу, которая привлекает всех и делает общение с ней непринужденным.

Одним из важных компонентов образа джентльмена является его отношение к женщине. Женщина не является главным предметом забот джентльмена. Он обращает на нее внимание лишь тогда, когда ему необходимо жениться, составить во всех отношениях хорошую партию, причем финансовый вопрос здесь далеко не всегда выходит на первое место. Главными ценностями в женщине для него являлись добродетель, невинность, покорность, мягкость, нежность, благородство. Красота женщины в этом списке следует последним пунктом. Для него женщина — всего лишь крепкий тыл, который обеспечит ему отдых в спокойной, уютной обстановке от опасностей и грязи публичной жизни. Таким образом, женщина и жена для джентльмена являются синонимами. Любовь его спокойна и дружественна, благородна и обещает защиту. Он готов вступиться за честь девушки, если добродетель ее доказана. Леди сопровождала джентльмена на выездах, принимала в его доме друзей, поддерживая его репутацию, рожала ему детей, читала для него книги и газеты, занималась благотворительностью, выполняя его обязательства, на которые ему просто не хватало времени, т. е. она полностью жила его жизнью и для него. Ради такой женщины джентльмен готов на многое, но не на все: на все он готов лишь ради своей карьеры или чтобы угодить другому джентльмену.

Таким образом, джентльмен свои отношения с женщиной кодифицировал в рамках законной любви и брака. Однако считается, что наименьших успехов викторианство достигло как раз в этике отношений полов и семейной жизни: по статистике в 1830—1870 гг. около 40 % англичанок всю жизнь оставались незамужними. Причиной была не нехватка лиц мужского пола, а противоестественная система моральных условностей, создававшая тупиковые ситуации для тех, кто хотел устроить личную жизнь. Понятие мезальянса в викторианской Англии было доведено до абсурда. Кто кому пара и не пара, ровня и неровня — решалось на уровне сложной алгебраической задачи с множеством переменных. Открытые проявления симпатии между мужчиной и женщиной категорически запрещались. Слово «любовь» табуировалось полностью. Пределом откровенности в объяснениях был пароль «Могу ли я надеяться?» с отзывом «Я должна подумать». Ухаживания состояли из ритуальных бесед и символических жестов; к примеру, знаком приязни было милостивое позволение молодому человеку нести молитвенник юной леди по возвращении с воскресной службы. Девушка, на минуту оставшаяся в помещении наедине с мужчиной, не имевшем по отношению к ней официально объявленных намерений, считалась скомпрометированной.

Своебразие викторианской культуры повседневности определяло в свою очередь и правила этикета, которые строго фиксировали границы допустимого, в том числе и в отношениях между полами даже в семейных парах. Не будет преувеличением отметить, что, на наш взгляд, они имели глубоко специфичный характер. Приведем несколько примеров. Супругам при посторонних рекомендовалось обращаться друг к другу официально (мистер такой-то, миссис такая-то), дабы нравственность окружающих не страдала от интимной игривости тона. Верхом неприличия и развязности считалась попытка заговорить с незнакомым человеком.

Этикет обеда был регламентирован в Викторианскую эпоху в крайней степени. «Английскость» манер истинного джентльмена проявлялась в его поведении за столом. Мужчина мог хорошо одеваться и правильно вести разговор; но подлинное благородство его манер неизменно обнаруживалось во время обеда. Необходимо было знать ряд частных правил, которые подчеркивали особенности этикета настоящих леди и джентльменов. Например: в застолье соблюдался обычай так называемого segregation of sexes («разделение полов»): по окончании трапезы женщины вставали и удалялись, мужчины оставались выкурить сигару, пропустить стаканчик портвейна и потолковать. В довоенной Англии, по шутливому замечанию авторов монографии об английском «среднем классе», можно было, по крайней мере, определить «средний класс» как совокупность людей, пользующихся кольцами для салфеток, ибо «высшие классы» меняли салфетки после каждого приема пищи, а пролетариат вовсе ими не пользовался [см.: Lewis, Maud, 1950].

Трагикомедия викторианства состояла в том, что положенные в его основу благородные соображения о достоинстве, приличиях и неприличиях сделались самодовлеющими, выродились в мелочную регламентацию. За 64 года пребывания на троне королева превратила могущественную Британскую империю в единый дом образцовой добропорядочности. Невозможно было найти область жизни леди и джентльмена, к которой она не приложила бы свою руку. Все это тем более любопытно, что до воцарения королевы Виктории английское общество отнюдь не отличалось чрезмерной строгостью нравов и чопорностью в поведении. Хотя, как подчеркивает Ф. Додд, представления о викторианской Англии XIX в. как о стране строгой морали и сплошных запретов по меньшей мере сильно преувеличены. Подобные традиции распространялись исключительно на средний и высший классы общества. Ввысшем из высших классов — в среде титулованной аристократии — викторианские нравы служили предметом посмешища, а следование им нередко облекалось в шутовскую форму. Для простого работного люда — крестьян, фабричных рабочих, моряков, солдат и сержантов армии, мелких торговцев— суровые викторианские правила также не существовали. Викторианский уклад внедрялся в английское общество до уровня нижних слоев среднего класса. Над неписаными страницами викторианского кодекса социального поведения следовало бы обнажить голову, ибо он являл собой декларацию всех мыслимых человеческих и христианских добродетелей. И надо отметить, что тип джентльмена оставался исключительно популярным и в XX в., так как это понятие можно применить по отношению ко многим мужчинам, чье поведение и этические ценности соответствуют этому понятию.

Таким образом, устойчивая типологическая определенность и специфика викторианской культуры складывается через культуру повседневности. Основные черты мира повседневности — устойчивость, повторяемость, консервативность, неизбежность появления стандарта и стереотипности. Они действительно могут стать гибельными для подлинной культуры, вытеснив высокую духовность скукой и суетой. Если культуру понимать как поле ценностно-жизненных ориентаций, то викторианское общество из множества смыслов, предлагаемых переходным временем, выбрало тот, который в наибольшей степени отвечал духу самосохранения и чувственным потребностям человека. Обращение к исследованию повседневной культуры викторианства позволяет, с одной стороны, объединить многочисленные историко-культурные подробности в целостную картину эпохи; с другой стороны, осмысление феномена викторианства может дать новые представления о процессе развития повседневной культуры в целом, определяющие состояние западной (английской и отчасти американской) культуры на рубеже XX—XXI вв.

Список литературы

Алхазова Н. Д., Кройтореску Л. Н. В Королевстве, где говорят по-английски: обычаи, традиции, праздники. Кишинев, 1989.

Кочетова Л. А. Лингвокультурные характеристики английского рекламного дискурса: Автореф. дис. … канд. филол. наук. Волгоград, 1999.

Лурье С. В. Империя британцев [Электрон. ресурс]. Режим доступа: ethnopsyhology. narod. ru/svlourie/articles/britania. htm.

Марков Б. В. Философская антропология: очерки истории и теории. СПб., 1997.

Орлова Э. А. Введение в социальную и культурную антропологию. М., 1994.

Пантин В., Лапкин В. Ценностные ориентации россиян в 90-е годы. М., 2001.

Стрэчи Л. Королева Виктория. Ростов н/Д, 1999.

Тэннехилл Р. Секс в истории: девятнадцатый век [Электрон. ресурс]. Режим доступа: www. follow. ru/article/306/3.

Хобсбаум Э. Век империи, 1875—1914. Ростов н/Д, 1999.

Dodd F. Englishness and the national culture // Representing the Nation: A Reader. Histories, heritage and museums / Ed. by David Boswell and Jessica Evans. Routledge; L.; N. Y., 1999. P.87—103.

Duncan C. From the Princely gallery to the public art museum: theLouvreMuseumand the National Gallery,London// Ibid. P. 315—326.

Hewitt K. Understanding English literature. Perspective Publications, 1997.

Hobsbaum E. Mass-producing traditions:Europe, 1870—1914 // Representing the Nation: AReader. Histories, heritage and museums / Ed. by David Boswell and Jessica Evans. Routledge; L.; N. Y., 1999. P. 61—69.

Lewis R., Maud A. The English middle classes. L., 1950.

Meantz S. The History of Private Life: An Overview [Electronic resourse]. Http://www. digitalhistory. uh. edu/historyonline/private_life. cfm.

Schaffer S. Accurate measurement is an English science // The Values of Precision / Ed. by M.Norton Wise. Princeton, N. Y., 1995. P. 135—172

www.ronl.ru

Смотрите также

• 
  Реферат по нумизматике
• 
  Теория герцберга реферат
• 
  Реферат ролевой конфликт
• 
  Реферат лазерный принтер
• 
  Реферат книга мертвых
• 
  Принципы биоэтики реферат
• 
  Кенэ франсуа реферат
• 
  Игровая терапия реферат
• 
  Реферат про толстого
• 
  Реферат для автошколы
• 
  Реферат видоизменение корней