Средняя общеобразовательная
Школа №9 г.Зугрэса
Что такое язык
Реферат
учащегося 10 класса
Проскурякова Никиты
Руководитель: учитель
русского языка
и литературы
Денисова Н.Ф.
Зугрэс – 2012
План
Этот вопрос сопровождал науку о языке на протяжении всей ее истории и продолжает оставаться центральным и в наши дни. Языкознание располагает большим количеством ответов на него, каждый из которых оказывает прямое влияние на определение методов и направлений изучения языка, установление форм и закономерностей его развития и, по сути говоря, на формирование всей проблематики науки о языке. Вот некоторые из этих ответов.
«Язык есть орган, образующий мысль. Умственная деятельность — совершенно духовная, глубоко внутренняя и проходящая бесследно — посредством звука речи материализуется и становится доступной для чувственного восприятия. Деятельность мышления и язык представляют поэтому неразрывное единство... Язык есть как бы внешнее проявление духа народа; язык народа есть его дух, и дух народа есть его язык — трудно себе представить что-либо более тождественное... Язык представляет собой беспрерывную деятельность духа, стремящуюся превратить звук в выражение мысли» (В. Гумбольдт).
«Язык есть деятельность теоретического разума в собственном смысле, так как он является ее внешним выражением» (Гегель).
«Язык есть звуковое выражение мысли, проявляющийся в звуках процесс мышления... Законы, установленные Дарвином для видов животных и растений, применимы, по крайней мере в главных чертах своих, и к организмам языков» (А. Шлейхер).<6> «Язык... есть выражение осознанных внутренних, психических и духовных движений, состояний и отношений посредством артикулированных звуков» (Г. Штейнталь).
«Язык есть... форма мысли, но такая, которая ни в чем, кроме языка, не встречается» (А. А. Потебня).
«Язык состоит из слов, а словами являются звуки речи, как знаки для нашего мышления и для выражения наших мыслей и чувствований» (Ф. Ф. Фортунатов).
«Язык есть комплекс членораздельных и знаменательных звуков и созвучий, соединенных в одно целое чутьем известного народа и подходящих под ту же категорию, под то же видовое понятие на основании общего им всем языка... Язык есть одна из функций человеческого организма в самом обширном смысле этого слова» (И. А. Бодуэн де Куртене).
«Сущность языка заключается в общении» (Г. Шухардт).
«Язык есть человеческая деятельность с целью сообщения мыслей и чувств» (О. Есперсен).
«Язык есть артикулированный, ограниченный и для цели выражения организованный звук» (Б. Кроче).
«Язык есть специфически человеческий и неинстинктивный способ передачи идей, чувств и желаний посредством системы произвольно производимых символов» (Э.Сепир).
«Язык есть всякое намеренное произнесение звуков как психических состояний» (А. Марти).
«Язык есть система знаков, выражающих идеи... социальный продукт речевой способности, совокупность необходимых условий, усвоенных общественным коллективом для осуществления этой способности у отдельных лиц» (Ф. де Соссюр).
«Язык есть система условных знаков, которые можно произвольно воспроизводить в любое время» (Г. Эббингхаус).
«Язык есть знаковая структура, с помощью которой осуществляется выражение некоторого мыслительного и предметного содержания» (Ф. Кайнц).
«Язык есть духовное выражение... История языка есть не что иное, как история духовных форм выражения, следовательно, история искусства в самом широком смысле этого слова» (К. Фосслер).
«Язык есть бесспорно общественное явление» (А. Мейе).
«Язык образовался в обществе. Он возник в тот день, когда люди испытали потребность общения между собой... Язык как социальное явление мог возникнуть только тогда, когда мозг человека был достаточно развит, чтобы пользоваться языком» (Ж. Вандриес).
«Называя изоглоссами элементы, находящиеся в обладании членов данной лингвистической общности в данный момент времени, мы можем определить язык как систему изоглосс, соединяющих индивидуальные лингвистические акты» (В. Пизани).
«Язык есть... структура чистых отношений... форма или схема, не зависимая от практических реализаций» (П. Ельмслев).
Приведенные определения далеко не исчерпывают многообразия точек зрения на природу и сущность языка. Но они дают общее представление о различии подходов к изучению языка.
В советском языкознании сложилась своя точка зрения на природу языка, которая исходит из принципов философии диалектического материализма. В основе определения языка в советском языкознании лежат высказывания классиков марксизма-ленинизма:
«Язык есть важнейшее средство человеческого общения» (В. И. Ленин).
«Язык есть непосредственная действительность мысли» (К.Маркс).
Из этих определений явствует, что основными функциями языка являются — коммуникативная и мыслеоформляющая (язык — орудие мысли). Именно они делают язык общественным явлением, требующим своего рассмотрения при всестороннем изучении также и в связи со всеми теми аспектами, которые являются определяющими для человеческого общества. Но, они не касаются «технических» качеств и особенностей языка как такового. Они дают его философское определение; но наряду с ним необходимо и лингвистическое.
В работах, особенно учебного назначения, эти формулировки обычно повторяются, хотя, составляя лишь методологическую основу для понимания природы языка, они, бесспорно, требуют, как и все другие научные положения, более широкого раскрытия и развертывания.
Если рассматривать с исторической точки зрения определения языка, которыми пользуется советская лингвистика, то в них на первый взгляд можно обнаружить много общего с определениями, которые давались уже ранее представителями различных направлений в языкознании. Это явствует уже из сравнения данных определений с тем перечислением разнообразных толкований природы языка, которые приводятся в начале настоящего раздела. Так, например, несомненно близкие мысли лежат в основе следующих рассуждений Я. Гримма:
«...язык так же не мог быть результатом непосредственного откровения, как он не мог быть врожденным человеку... язык по своему происхождению и развитию — это человеческое приобретение, сделанное совершенно естественным образом. Ничем иным он не может быть: он — наша история, наше наследие» .
«Возникнув непосредственно из человеческого мышления, приноравливаясь к нему, идя с ним в ногу, язык стал общим достоянием и наследием всех людей, без которого они не могут обойтись, как не могут обойтись без воздуха, и на которое все они имеют равное право». «Наш язык — это также наша история». Столь же близкими к приведенным выше определениям кажутся некоторые высказывания В. Гумбольдта — основоположника общего языкознания и вместе с тем создателя теоретических основ различных идеалистических направлений в языкознании.
«Даже не касаясь потребностей общения людей друг с другом, — пишет он, — можно утверждать, что язык есть обязательная предпосылка мышления и в условиях полной изоляции человека. Но в действительности язык всегда развивается только в обществе, и человек понимает себя постольку, поскольку опытом установлено, что его слова понятны также и другим».
Аналогичные мысли высказывает и глава натуралистического направления А. Шлейхер. Он пишет: «Где развиваются люди, там возникает и язык... мышление и язык столь же тождественны, как содержание и форма. Существа, которые не мыслят, не люди; становление человека начинается, следовательно, с возникновения языка, и обратно — с человеком возникает язык».
Можно было бы привести еще очень много подобных определений, варьирующих в том или ином направлении отдельные характеристики языка, фигурирующие также и в советской науке о языке. На основе приведенных высказываний представителей разных направлений в языкознании может создаться впечатление, что понимание природы языка в сущности остается единым на протяжении длительного периода времени и советское языкознание, опирающееся на метод диалектического материализма; ничего нового в данном случае не вносит. Однако такое впечатление будет ложным. Ясно, что многие крупные языковеды могли подметить в языке общие его черты и дать им близкую характеристику, но надо учитывать, что даваемые ими определения языка выступают в контексте различных философских мировоззрений и поэтому наполняются несхожим и даже нередко противоположным содержанием. Такие понятия, как народ, мышление, история, в тесную связь с которыми ставят язык Я. Гримм, В. Гумбольдт или А. Шлейхер, очень далеки от истолкования их советской наукой. Советского языковеда никак не может удовлетворить, например, определение народа в его отношении к языку, которое дает В. Гумбольдт.
turboreferat.ru
А.Ю. Мусорин
Вопрос, вынесенный в заглавие данной статьи, не нов; над ним работали такие отечественные и зарубежные лингвисты, как Л.Э. Калынь [1 ], Г.А. Климов [2 ], Р. Леч [3 ], Д.И. Эдельман [4 ], Б. Казаку [5 ], К. Хегер [6 ], Дж.А. Грирсон [7 ] и многие другие. Вместе с тем, проблема эта по-прежнему далека от разрешения. В лингвистике по-прежнему отсутствует общепринятое определение понятия «отдельный язык», что на практике приводит к появлению таких наименований-монстров, как «сави язык/диалект», «курдари язык/диалект», «земиаки язык/диа-лект» [8 ]; к возникновению такого странного термина, как «формы романской речи», применительно к арумынскому, истрорумынскому и мегленитскому.
При попытке определить понятие «отдельный язык» мы сталкиваемся с тремя различными ситуациями. Первая ситуация связана с оппозицией «язык — диалект» в синхронном аспекте. В рамках этой ситуации возникают вопросы типа: каков статус упомянутых выше сави, курдари и земиаки, почему белорусский — это самостоятельный язык, а поморский — всего лишь диалект русского и др.
Вторая ситуация связана с оппозицией «язык — диалект» в диахронном аспекте. В рамках этой ситуации возникают вопросы типа: до какого момента мы можем говорить об украинских, белорусских и великорусских диалектах древнерусского языка, а с какого момента — о трех отдельных восточнославянских языках; с какого момента поздние латинские диалекты Италии перерастают в собственно итальянский язык и др.
Третья ситуация связана с функционированием в рамках одного социума двух близкородственных, но различных литературных языков. В рамках такой ситуации возможны две подситуации. В первой подситуации мы имеем дело с двумя литературными языками, опирающимися на две различные группы говоров в рамках одного этнического образования. Примером тому могут служить букмол (bokmal) и нюноршк (nynorsk) в современной Норвегии. Во второй подситуации мы сталкиваемся с сосуществованием в рамках одного этнического коллектива двух литературных языков без опоры на различные группы говоров или иные различающиеся между собой формы народной речи. Примером тому может служить языковая ситуация в Допетровской Руси, породившая в отечественной славистике проблему соотношения церковнославянского и древнерусского литературных языков. Одни исследователи, как, например, Л.Г. Панин, рассматривают церковнославянский «как функциональный вариант единого древнерусского литературного языка» [9 ]; другие, как Н.И. Толстой, видят в церковнославянском самостоятельный язык, выполнявший в православном восточноевропейском регионе примерно те же функции, что и латынь в Средние Века в Западной Европе [10 ].
Критерии выделения самостоятельного языка для каждой из обозначенных здесь ситуаций должны быть разделены. Рассмотрим их применительно к первой ситуации. Здесь в качестве первого критерия вслед за Д.И. Эдельман мы предлагаем «наличие или отсутствие взаимопонимания между носителями форм речи, представляющих различные локальные единицы» [11 ], однако мы считаем необходимым указать на некоторую ограниченность в действии этого критерия: если отсутствие взаимопонимания действительно может свидетельствовать о том, что перед нами различные языки, то наличие такого взаимопонимания ни в коей мере не свидетельствует, что перед нами всего лишь диалекты одного языка. В самом деле, носители большинства тюркских языков вполне способны на бытовом уровне понимать друг друга без переводчика, однако никому не придет в голову рассматривать, скажем, шорский и татарский как диалекты единого тюркского языка. Кроме того, данный критерий применим, по преимуществу, к бесписьменным языкам. Что же касается языков с устойчивой письменно-литературной традицией, то для них гораздо более значим другой критерий: использование носителями различных идиом одной или различных литературно-письменных форм. Так, например, различные диалекты китайского не приобретают статуса самостоятельных языков, несмотря на то, что взаимопонимание между их носителями совершенно невозможно. Приобретению ими статуса самостоятельных языков препятствует, с одной стороны, наличие единого общекитайского литературно-письменного языка (в прошлом — вэньянь, сейчас — путунхуа), с другой стороны — отсутствие в местах распространения тех или иных диалектов локальных письменно-литературных норм. Здесь в качестве примера интересно привести дунганский (хуэйский) язык. Будучи первоначально одним из северокитайских диалектов, дунганский сумел сформировать свою собственную литературно-письменную традицию, отличную от общекитайской, и стать отдельным языком. Это было обусловлено тем, что дунгане, в отличие от собственно китайцев, были мусульманами и пользовались в течение многих веков не китайской иероглифической, но арабской графикой. Аналогичные отношения складываются между чешским и словацким: взаимопонимание между их носителями, по крайней мере на бытовом уровне, особых трудностей не представляет, но, поскольку чехи и словаки ориентируются на различный письменно-литературный стандарт, чешский и словацкий имеют статус самостоятельных языков.
Еще одним важным критерием определения статуса идиом относительно друг друга является наличие/отсутствие традиций перевода с одной идиомы на другую. Наличие устойчивой переводческой традиции свидетельствует, как правило, о том, что перед нами два самостоятельных языка: с диалекта на литературный язык, равно как и с литературного языка на диалект, как правило, не переводят. Не переводят обычно и с одного диалекта на другой. Создание переводов с одной идиомы на другую, в тех случаях, когда взаимопонимание между носителями идиом не слишком затруднено, является, кроме всего прочего, еще и демонстрацией собственной инаковости, отдельности. По этой причине стремление повысить статус своей родной идиомы, добиться ее признания в качестве самостоятельного языка нередко приводит к появлению переводов там, где в этом нет никакой практической необходимости. Здесь в качестве примера интересно рассмотреть языковую ситуацию в Югославии 70-х — 80-х годов XX века. Так, унитаристы, сторонники сохранения сербскохорватского языка и стирания языковых различий между сербами и хорватами, резко выступали против практики перевода с сербского варианта языка на хорватский. Хорватские же националисты, напротив, активно переводили произведения сербских писателей и поэтов, несмотря на то, что перевод часто заключался в замене одного слова или даже одного звука в целом предложении! Вот образцы таких «переводов» сербского поэта Й. Змая на хорватский:
Да ме метне ко за краља
Место хлеба све переца
Данас си нам срећан био
Da me metne tko za kralja
Mjesto kruha — sve pereca
Danas si nam sretan bio [12 ]
Четвертым критерием выделения самостоятельного языка является языковое самосознание его носителей. «Языковое самосознание — это представление говорящих о том, на каком языке они говорят» [13 ]. «Если коллектив говорящих считает родную речь отдельным языком, отличным от языков всех соседей, значит то, на чем данный коллектив говорит, — это отдельный самостоятельный язык» [14 ].
Иногда языковое самосознание может находить свое отражение в тех или иных законодательных актах. Здесь, опятьтаки, показателен югославский опыт. Так, если до 1990-го года в хорватской конституции государственным языком был назван хорватскосербский, то с 1990-го года — хорватский. В Сербии, согласно конституции, сербскохорватский язык был государственным до 1992-го года; в 1992-м году «вместо наименования 'сербскохорватский язык' официально провозглашен сербский язык и кириллический алфавит» [15 ].
Иногда изменение статуса идиомы связано с изменением статуса этнической группы, использующей данную идиому в качестве средства общения. Так, например, сойоты — небольшой тюркский народ, проживающий на территории Бурятии, до 1993 г. считались субэтносом тувинцев, а их язык, соответственно, диалектом тувинского. В 1993 г. сойоты были признаны отдельным народом, а их диалект — самостоятельным языком [16 ].
Пятым критерием самостоятельности языка является наличие лингвонима — названия данной идиомы, употребляемого ее носителями и отличного от всех наименований, применяемых данным языковым коллективом по отношению к языкам соседей. Автору этих строк не известен ни один случай, когда бы некоторый языковой коллектив, осознающий свой язык как нечто самостоятельное и отдельное, пользовался бы для его обозначения тем же названием, что и для языка соседнего народа. Данный критерий тесно связан с четвертым, поскольку наличие лингвонима является одним из внешних проявлений языкового самосознания. Наличие отдельного лингвонима, как критерий, особенно важно в тех случаях, когда идиома уже вышла из употребления, и мы не можем поинтересоваться у ее носителей, осознают ли они ее как отдельный язык или нет.
Таковы критерии выделения самостоятельного языка применительно к первой — синхронической ситуации. Теперь рассмотрим ситуацию, связанную с оппозицией «язык — диалект» в диахронном аспекте. Эта ситуация представляется нам наиболее простой: с того момента, как носители территориальных диалектов некоего языка начинают осознавать свои диалекты в качестве самостоятельных языков, пользоваться для их обозначения новыми лингвонимами и формировать новый литературно-письменный стандарт, мы можем говорить о том, что язык-предок полностью прекратил свое существование, уступив место новым языкам, появившимся в результате его распада. Наиболее чистым случаем такой ситуации является история преобразования территориальных разновидностей поздней латыни в самостоятельные романские языки: ни один из новых романских языков не сохранил наименования языка-предка, ни один из них не претендовал на то, чтобы рассматриваться в качестве более прямого и непосредственного продолжения латыни, чем другие романские языки. Несколько иначе обстоит дело с древнерусским и современным и восточнославянскими языками. Наиболее крупный из них, собственно русский, сохраняет лингвоним языка-предка. Это создает иллюзию того, что современный русский является непосредственным продолжением языка Киевской Руси, а то время как белорусский и украинский представляют собой своего рода побочные отпочкования, что, конечно же, совершенно не соответствует действительности: литературный стандарт современного русского языка, впрочем, и двух других восточнославянских языков не является продуктом исторического развития литературных письменных традиций Древней Руси, а территория распространения древнерусского языка примерно в равных долях распределена между современными Россией, Белоруссией и Украиной.
Третья ситуация, как уже было сказано выше, представлена двумя совершенно различными подситуациями. Рассмотрим первую из них — связанную с сосуществованием в рамках одного этнического коллектива двух различных литературных языков, опирающихся на две различные группы говоров. Здесь для определения статуса идиомы могут быть использованы такие критерии, как языковое самосознание носителей, наличие или отсутствие регулярной практики перевода с одной идиомы на другую, а также происхождение каждой из этих идиом. Так, в соответствии с этим критерием, норвежские нюноршк и букмол вряд ли могут рассматриваться как два варианта одного языка: если первый из них является результатом исторического развития древненорвежских диалектов, то второй сформировался на базе датского, импортированного в Норвегию в XIV в. после того, как страна попала под власть Дании, и ставшего разговорным языком большей части городского населения. А вот два литературных варианта марийского — горный и луговой — считать отдельными языками, по-видимому, нет оснований: и тот, и другой возникли в результате кодификации различных диалектов марийского языка.
Вторая подситуация связана с сосуществованием в рамках одного этнического коллектива двух литературных языков, не связанных по происхождению с какими-то территориальными разновидностями народной речи. Эта подситуация всегда предполагает наличие какой-либо формы двуязычия в обществе. Если при первой подситуации мы сталкиваемся с территориальным распределением идиом (нюноршк распространен в западных провинциях Норвегии, а букмол — в центральных и восточных), то при второй подситуации — с функциональным. Так, русский язык в Древней Руси функционировал в качестве основного разговорного языка, в качестве языка права и разного рода деловой документации, в качестве языка частной переписки (новгородские берестяные грамоты) и некоторых жанров литературы. Церковнославянский же выступал как язык богослужения, как язык философской, богословской, житийной и др. литературы, как язык ученых диспутов. Такое распределение двух близкородственных идиом порождает соблазн рассматривать их в качестве функциональных стилей одного языка.
Первым критерием определения статуса идиом в данной подситуации является языковое сознание членов социума, пользующегося этими двумя идиомами. Важно знать, воспринимаются ли носителями эти две идиомы как различные языки или как формы одного языка. Если идиомы воспринимаются носителями как отдельные языки, они должны маркироваться отдельными лингвонимами. Кстати, именно так и обстояло дело в Древней Руси: древнерусский язык обозначался термином «руськыи», а церковнославянский — термином «словеньськыи». Другим критерием, свидетельствующим в пользу того, что перед нами отдельные языки, является наличие переводов с одной идиомы на другую. При этом необходимо заметить, что отсутствие переводов вовсе не свидетельствует о том, что перед нами два варианта одного языка! В самом деле, при наличии жесткого распределения функций и сфер употребления между двумя идиомами возможности перевода оказываются весьма ограниченными: перевод юридического документа на церковнославянский язык шел, по видимому, в разрез со всеми традициями делопроизводства Древней Руси, а перевод богослужебного текста на русский был бы попросту кощунством. Последнее было связано с представлением о сакральности церковнославянского языка, нашедшем недвусмысленное выражение в утверждении Иоанна Вишенского: «Словенский язык… простым прилежным читанием… к Богу приводит» [17 ].
Еще одним критерием, свидетельствующим, что перед нами два самостоятельных языка, может выступать несовпадение территории распространения двух идиом. Так, русский язык во все века функционировал только на территории Российского государства, в то время как церковнославянский в качестве языка церкви, ученой и житийной литературы функционировал также на территории Сербии, Болгарии, Великого Княжества Литовского и даже романоязычной Молдавии! Впрочем, совпадение территории распространения двух идиом опять-таки не свидетельствует, что перед нами два варианта одного языка: территория распространения амхарского и геэза (богослужебный язык эфиопской церкви) идентична или почти идентична, однако совершенно очевидно, что перед нами два различных языка. В пользу этого свидетельствует критерий происхождения идиом из одного или двух различных источников: геэз входит в северную группу эфиопосемитских языков, а амхарский — в южную. Точно так же этот критерий свидетельствует о нетождественности древнерусского и церковнославянского языков: первый из них сформировался на базе восточнославянских диалектов, а второй имеет южнославянское, болгаро-македонское происхождение.
Определение статуса таких идиом, как древнерусский и церковнославянский, амхарский и геэз особой проблемы не составляет. Гораздо сложнее понять, чем являются по отношению друг к другу армянский и грабар. С одной стороны, эти идиомы обладают различными лингвонимами, с другой — они имеют общее происхождение, общую территорию распространения и связаны с одной и той же этнокультурной средой.
Список литературы1. Калынь Л.Э. Диалектологический аспект проблемы «язык — диалект» // Известия АН СССР. — 1976. — Т. 35. — Серия языка и литературы, № 1.
2. Климов Г.А. Фридрих Энгельс о критериях языковой идентификации диалекта // Вопросы языкознания. — 1974. — № 4.
3. Леч Р. К вопросу о соотношении категорий «язык» и «диалект» // Русское и славянское языкознание. К 70-летию чл.-корр. АН СССР Р.И. Аванесова. — М., 1972.
4. Эдельман Д.И. К проблеме «язык или диалект» в условиях отсутствия письменности // Теоретические основы классификации языков мира. — М., 1980; Эдельман Д.И. Проблема «язык или диалект» при отсутствии письменности (на материале памирских языков) // Лингвистическая география, диалектология и история языка. — Ереван, 1978.
5. Cazacu B. In jurul controverse lingvistice: limba sau dialect (Problema clasificarii idiomurilor romanice suddunerene) // Studii si cercetari lingvistice. — Bucuresti, 1959. — T. X. — № 1.
6. Heger K. «Sprache» und «Dialect» als linguistisches und soziolinguistisches Problem // Folia linguistica. — The Hague, 1968.
7. Grierson G.A. «Language» and «Dialect» // Linguistic Survey of India. — V. 1. — Pt. 1. — Calcutta, 1927.
8. Дардские и нуристанские языки. — М., 1999.
9. Панин Л.Г. История церковнославянского языка и лингвистическая текстология. — Новосибирск, 1995. — С. 50.
10. Толстой Н.И. История и структура славянских литературных языков. — М., 1988.
11. Эдельман Д.И. К проблеме «язык или диалект». — С. 129.
12. Багдасаров А.Р. Социолингвистический аспект языковых отношений в Хорватии и Сербии во второй половине XX в. // Язык. Культура. Этнос. — М., 1994. — С. 204.
13. Мечковская Н.Б. Социальная лингвистика. — М., 1994. — С. 94.
14. Там же. — С. 95.
15. Багдасаров А.Р. Указ. соч. — С. 208.
16. Леонтьев А.А. Культуры и языки народов России, стран СНГ и Балтии. — М., 1998. — С. 262-263.
17. Успенский Б.А. Языковая ситуация и языковое сознание в Московской Руси: восприятие церковнославянского и русского языка // Византия и Русь. — М., 1989. — С. 208.
18. Дьяконов И.М. Введение. Афразийские языки // Афразийские языки. Семитские языки. — М., 1991. — С. 7.
www.ronl.ru
А.Ю. Мусорин
Вопрос, вынесенный в заглавие данной статьи, не нов; над ним работали такие отечественные и зарубежные лингвисты, как Л.Э. Калынь [1], Г.А. Климов [2], Р. Леч [3], Д.И. Эдельман [4], Б. Казаку [5], К. Хегер [6], Дж.А. Грирсон [7] и многие другие. Вместе с тем, проблема эта по-прежнему далека от разрешения. В лингвистике по-прежнему отсутствует общепринятое определение понятия "отдельный язык", что на практике приводит к появлению таких наименований-монстров, как "сави язык/диалект", "курдари язык/диалект", "земиаки язык/диа-лект" [8]; к возникновению такого странного термина, как "формы романской речи", применительно к арумынскому, истрорумынскому и мегленитскому.
При попытке определить понятие "отдельный язык" мы сталкиваемся с тремя различными ситуациями. Первая ситуация связана с оппозицией "язык - диалект" в синхронном аспекте. В рамках этой ситуации возникают вопросы типа: каков статус упомянутых выше сави, курдари и земиаки, почему белорусский - это самостоятельный язык, а поморский - всего лишь диалект русского и др.
Вторая ситуация связана с оппозицией "язык - диалект" в диахронном аспекте. В рамках этой ситуации возникают вопросы типа: до какого момента мы можем говорить об украинских, белорусских и великорусских диалектах древнерусского языка, а с какого момента - о трех отдельных восточнославянских языках; с какого момента поздние латинские диалекты Италии перерастают в собственно итальянский язык и др.
Третья ситуация связана с функционированием в рамках одного социума двух близкородственных, но различных литературных языков. В рамках такой ситуации возможны две подситуации. В первой подситуации мы имеем дело с двумя литературными языками, опирающимися на две различные группы говоров в рамках одного этнического образования. Примером тому могут служить букмол (bokmal) и нюноршк (nynorsk) в современной Норвегии. Во второй подситуации мы сталкиваемся с сосуществованием в рамках одного этнического коллектива двух литературных языков без опоры на различные группы говоров или иные различающиеся между собой формы народной речи. Примером тому может служить языковая ситуация в Допетровской Руси, породившая в отечественной славистике проблему соотношения церковнославянского и древнерусского литературных языков. Одни исследователи, как, например, Л.Г. Панин, рассматривают церковнославянский "как функциональный вариант единого древнерусского литературного языка" [9]; другие, как Н.И. Толстой, видят в церковнославянском самостоятельный язык, выполнявший в православном восточноевропейском регионе примерно те же функции, что и латынь в Средние Века в Западной Европе [10].
Критерии выделения самостоятельного языка для каждой из обозначенных здесь ситуаций должны быть разделены. Рассмотрим их применительно к первой ситуации. Здесь в качестве первого критерия вслед за Д.И. Эдельман мы предлагаем "наличие или отсутствие взаимопонимания между носителями форм речи, представляющих различные локальные единицы" [11], однако мы считаем необходимым указать на некоторую ограниченность в действии этого критерия: если отсутствие взаимопонимания действительно может свидетельствовать о том, что перед нами различные языки, то наличие такого взаимопонимания ни в коей мере не свидетельствует, что перед нами всего лишь диалекты одного языка. В самом деле, носители большинства тюркских языков вполне способны на бытовом уровне понимать друг друга без переводчика, однако никому не придет в голову рассматривать, скажем, шорский и татарский как диалекты единого тюркского языка. Кроме того, данный критерий применим, по преимуществу, к бесписьменным языкам. Что же касается языков с устойчивой письменно-литературной традицией, то для них гораздо более значим другой критерий: использование носителями различных идиом одной или различных литературно-письменных форм. Так, например, различные диалекты китайского не приобретают статуса самостоятельных языков, несмотря на то, что взаимопонимание между их носителями совершенно невозможно. Приобретению ими статуса самостоятельных языков препятствует, с одной стороны, наличие единого общекитайского литературно-письменного языка (в прошлом - вэньянь, сейчас - путунхуа), с другой стороны - отсутствие в местах распространения тех или иных диалектов локальных письменно-литературных норм. Здесь в качестве примера интересно привести дунганский (хуэйский) язык. Будучи первоначально одним из северокитайских диалектов, дунганский сумел сформировать свою собственную литературно-письменную традицию, отличную от общекитайской, и стать отдельным языком. Это было обусловлено тем, что дунгане, в отличие от собственно китайцев, были мусульманами и пользовались в течение многих веков не китайской иероглифической, но арабской графикой. Аналогичные отношения складываются между чешским и словацким: взаимопонимание между их носителями, по крайней мере на бытовом уровне, особых трудностей не представляет, но, поскольку чехи и словаки ориентируются на различный письменно-литературный стандарт, чешский и словацкий имеют статус самостоятельных языков.
Еще одним важным критерием определения статуса идиом относительно друг друга является наличие/отсутствие традиций перевода с одной идиомы на другую. Наличие устойчивой переводческой традиции свидетельствует, как правило, о том, что перед нами два самостоятельных языка: с диалекта на литературный язык, равно как и с литературного языка на диалект, как правило, не переводят. Не переводят обычно и с одного диалекта на другой. Создание переводов с одной идиомы на другую, в тех случаях, когда взаимопонимание между носителями идиом не слишком затруднено, является, кроме всего прочего, еще и демонстрацией собственной инаковости, отдельности. По этой причине стремление повысить статус своей родной идиомы, добиться ее признания в качестве самостоятельного языка нередко приводит к появлению переводов там, где в этом нет никакой практической необходимости. Здесь в качестве примера интересно рассмотреть языковую ситуацию в Югославии 70-х - 80-х годов XX века. Так, унитаристы, сторонники сохранения сербскохорватского языка и стирания языковых различий между сербами и хорватами, резко выступали против практики перевода с сербского варианта языка на хорватский. Хорватские же националисты, напротив, активно переводили произведения сербских писателей и поэтов, несмотря на то, что перевод часто заключался в замене одного слова или даже одного звука в целом предложении! Вот образцы таких "переводов" сербского поэта Й. Змая на хорватский:
Да ме метне ко за краља
Место хлеба све переца
Данас си нам срећан био
Da me metne tko za kralja
Mjesto kruha - sve pereca
Danas si nam sretan bio [12]
Четвертым критерием выделения самостоятельного языка является языковое самосознание его носителей. "Языковое самосознание - это представление говорящих о том, на каком языке они говорят" [13]. "Если коллектив говорящих считает родную речь отдельным языком, отличным от языков всех соседей, значит то, на чем данный коллектив говорит, - это отдельный самостоятельный язык" [14].
Иногда языковое самосознание может находить свое отражение в тех или иных законодательных актах. Здесь, опятьтаки, показателен югославский опыт. Так, если до 1990-го года в хорватской конституции государственным языком был назван хорватскосербский, то с 1990-го года - хорватский. В Сербии, согласно конституции, сербскохорватский язык был государственным до 1992-го года; в 1992-м году "вместо наименования 'сербскохорватский язык' официально провозглашен сербский язык и кириллический алфавит" [15].
Иногда изменение статуса идиомы связано с изменением статуса этнической группы, использующей данную идиому в качестве средства общения. Так, например, сойоты - небольшой тюркский народ, проживающий на территории Бурятии, до 1993 г. считались субэтносом тувинцев, а их язык, соответственно, диалектом тувинского. В 1993 г. сойоты были признаны отдельным народом, а их диалект - самостоятельным языком [16].
Пятым критерием самостоятельности языка является наличие лингвонима - названия данной идиомы, употребляемого ее носителями и отличного от всех наименований, применяемых данным языковым коллективом по отношению к языкам соседей. Автору этих строк не известен ни один случай, когда бы некоторый языковой коллектив, осознающий свой язык как нечто самостоятельное и отдельное, пользовался бы для его обозначения тем же названием, что и для языка соседнего народа. Данный критерий тесно связан с четвертым, поскольку наличие лингвонима является одним из внешних проявлений языкового самосознания. Наличие отдельного лингвонима, как критерий, особенно важно в тех случаях, когда идиома уже вышла из употребления, и мы не можем поинтересоваться у ее носителей, осознают ли они ее как отдельный язык или нет.
Таковы критерии выделения самостоятельного языка применительно к первой - синхронической ситуации. Теперь рассмотрим ситуацию, связанную с оппозицией "язык - диалект" в диахронном аспекте. Эта ситуация представляется нам наиболее простой: с того момента, как носители территориальных диалектов некоего языка начинают осознавать свои диалекты в качестве самостоятельных языков, пользоваться для их обозначения новыми лингвонимами и формировать новый литературно-письменный стандарт, мы можем говорить о том, что язык-предок полностью прекратил свое существование, уступив место новым языкам, появившимся в результате его распада. Наиболее чистым случаем такой ситуации является история преобразования территориальных разновидностей поздней латыни в самостоятельные романские языки: ни один из новых романских языков не сохранил наименования языка-предка, ни один из них не претендовал на то, чтобы рассматриваться в качестве более прямого и непосредственного продолжения латыни, чем другие романские языки. Несколько иначе обстоит дело с древнерусским и современным и восточнославянскими языками. Наиболее крупный из них, собственно русский, сохраняет лингвоним языка-предка. Это создает иллюзию того, что современный русский является непосредственным продолжением языка Киевской Руси, а то время как белорусский и украинский представляют собой своего рода побочные отпочкования, что, конечно же, совершенно не соответствует действительности: литературный стандарт современного русского языка, впрочем, и двух других восточнославянских языков не является продуктом исторического развития литературных письменных традиций Древней Руси, а территория распространения древнерусского языка примерно в равных долях распределена между современными Россией, Белоруссией и Украиной.
Третья ситуация, как уже было сказано выше, представлена двумя совершенно различными подситуациями. Рассмотрим первую из них - связанную с сосуществованием в рамках одного этнического коллектива двух различных литературных языков, опирающихся на две различные группы говоров. Здесь для определения статуса идиомы могут быть использованы такие критерии, как языковое самосознание носителей, наличие или отсутствие регулярной практики перевода с одной идиомы на другую, а также происхождение каждой из этих идиом. Так, в соответствии с этим критерием , норвежские нюноршк и букмол вряд ли могут рассматриваться как два варианта одного языка: если первый из них является результатом исторического развития древненорвежских диалектов, то второй сформировался на базе датского, импортированного в Норвегию в XIV в. после того, как страна попала под власть Дании, и ставшего разговорным языком большей части городского населения. А вот два литературных варианта марийского - горный и луговой - считать отдельными языками, по-видимому, нет оснований: и тот, и другой возникли в результате кодификации различных диалектов марийского языка.
Вторая подситуация связана с сосуществованием в рамках одного этнического коллектива двух литературных языков, не связанных по происхождению с какими-то территориальными разновидностями народной речи. Эта подситуация всегда предполагает наличие какой-либо формы двуязычия в обществе. Если при первой подситуации мы сталкиваемся с территориальным распределением идиом (нюноршк распространен в западных провинциях Норвегии, а букмол - в центральных и восточных), то при второй подситуации - с функциональным. Так, русский язык в Древней Руси функционировал в качестве основного разговорного языка, в качестве языка права и разного рода деловой документации, в качестве языка частной переписки (новгородские берестяные грамоты) и некоторых жанров литературы. Церковнославянский же выступал как язык богослужения, как язык философской, богословской, житийной и др. литературы, как язык ученых диспутов. Такое распределение двух близкородственных идиом порождает соблазн рассматривать их в качестве функциональных стилей одного языка.
Первым критерием определения статуса идиом в данной подситуации является языковое сознание членов социума, пользующегося этими двумя идиомами. Важно знать, воспринимаются ли носителями эти две идиомы как различные языки или как формы одного языка. Если идиомы воспринимаются носителями как отдельные языки, они должны маркироваться отдельными лингвонимами. Кстати, именно так и обстояло дело в Древней Руси: древнерусский язык обозначался термином "руськыи", а церковнославянский - термином "словеньськыи". Другим критерием, свидетельствующим в пользу того, что перед нами отдельные языки, является наличие переводов с одной идиомы на другую. При этом необходимо заметить, что отсутствие переводов вовсе не свидетельствует о том, что перед нами два варианта одного языка! В самом деле, при наличии жесткого распределения функций и сфер употребления между двумя идиомами возможности перевода оказываются весьма ограниченными: перевод юридического документа на церковнославянский язык шел, по видимому, в разрез со всеми традициями делопроизводства Древней Руси, а перевод богослужебного текста на русский был бы попросту кощунством. Последнее было связано с представлением о сакральности церковнославянского языка, нашедшем недвусмысленное выражение в утверждении Иоанна Вишенского: "Словенский язык… простым прилежным читанием… к Богу приводит" [17].
Еще одним критерием, свидетельствующим, что перед нами два самостоятельных языка, может выступать несовпадение территории распространения двух идиом. Так, русский язык во все века функционировал только на территории Российского государства, в то время как церковнославянский в качестве языка церкви, ученой и житийной литературы функционировал также на территории Сербии, Болгарии, Великого Княжества Литовского и даже романоязычной Молдавии! Впрочем, совпадение территории распространения двух идиом опять-таки не свидетельствует, что перед нами два варианта одного языка: территория распространения амхарского и геэза (богослужебный язык эфиопской церкви) идентична или почти идентична, однако совершенно очевидно, что перед нами два различных языка. В пользу этого свидетельствует критерий происхождения идиом из одного или двух различных источников: геэз входит в северную группу эфиопосемитских языков, а амхарский - в южную . Точно так же этот критерий свидетельствует о нетождественности древнерусского и церковнославянского языков: первый из них сформировался на базе восточнославянских диалектов, а второй имеет южнославянское, болгаро-македонское происхождение.
Определение статуса таких идиом, как древнерусский и церковнославянский, амхарский и геэз особой проблемы не составляет. Гораздо сложнее понять, чем являются по отношению друг к другу армянский и грабар. С одной стороны, эти идиомы обладают различными лингвонимами, с другой - они имеют общее происхождение, общую территорию распространения и связаны с одной и той же этнокультурной средой.
Список литературы
1. Калынь Л.Э. Диалектологический аспект проблемы "язык - диалект" // Известия АН СССР. - 1976. - Т. 35. - Серия языка и литературы, № 1.
2. Климов Г.А. Фридрих Энгельс о критериях языковой идентификации диалекта // Вопросы языкознания. - 1974. - № 4.
3. Леч Р. К вопросу о соотношении категорий "язык" и "диалект" // Русское и славянское языкознание. К 70-летию чл.-корр. АН СССР Р.И. Аванесова. - М., 1972.
4. Эдельман Д.И. К проблеме "язык или диалект" в условиях отсутствия письменности // Теоретические основы классификации языков мира. - М., 1980; Эдельман Д.И. Проблема "язык или диалект" при отсутствии письменности (на материале памирских языков) // Лингвистическая география, диалектология и история языка. - Ереван, 1978.
5. Cazacu B. In jurul controverse lingvistice: limba sau dialect (Problema clasificarii idiomurilor romanice suddunerene) // Studii si cercetari lingvistice. - Bucuresti, 1959. - T. X. - № 1.
6. Heger K. "Sprache" und "Dialect" als linguistisches und soziolinguistisches Problem // Folia linguistica. - The Hague, 1968.
7. Grierson G.A. "Language" and "Dialect" // Linguistic Survey of India. - V. 1. - Pt. 1. - Calcutta, 1927.
8. Дардские и нуристанские языки. - М., 1999.
9. Панин Л.Г. История церковнославянского языка и лингвистическая текстология. - Новосибирск, 1995. - С. 50.
10. Толстой Н.И. История и структура славянских литературных языков. - М., 1988.
11. Эдельман Д.И. К проблеме "язык или диалект". - С. 129.
12. Багдасаров А.Р. Социолингвистический аспект языковых отношений в Хорватии и Сербии во второй половине XX в. // Язык. Культура. Этнос. - М., 1994. - С. 204.
13. Мечковская Н.Б. Социальная лингвистика. - М., 1994. - С. 94.
14. Там же. - С. 95.
15. Багдасаров А.Р. Указ. соч. - С. 208.
16. Леонтьев А.А. Культуры и языки народов России, стран СНГ и Балтии. - М., 1998. - С. 262-263.
17. Успенский Б.А. Языковая ситуация и языковое сознание в Московской Руси: восприятие церковнославянского и русского языка // Византия и Русь. - М., 1989. - С. 208.
18. Дьяконов И.М. Введение. Афразийские языки // Афразийские языки. Семитские языки. - М., 1991. - С. 7.
superbotanik.net
