Реферат: Лермонтов м. ю. - Образ поэта-пророка в лирике а. с. пушкина и м. ю лермонтова. Мотив пустыни в поэзии пушкина и лермонтова реферат

Мотив пустыни в лирике Пушкина. Поэтика и семиотика русской литературы

Мотив пустыни в лирике Пушкина

Поэтический мотив и образ пустыни в русской лирике не имеют жесткой связи с определенным типом локуса в точном, географическом его обозначении. И, вместе с тем, в образных истоках связь эта существует, ибо литературный мотив пустыни восходит к библейским сюжетам, где с пустыней связано много семантически важных начал. Здесь и коренится аксиологическое двуначалие: с одной стороны, пустыня в Библии – пространство сакральное, безгреховное, дематериализованное в том смысле, что это земля неплодная, царство духа, аскезы. Отсюда скиния в пустыне, отсюда и сорок лет скитания в пустыне для очищения духа, ибо только чистым духом можно войти в землю обетованную. С другой стороны, пустыня – это место гибели для непросветленных духом, и потому она страшит их как иномир, как дикое античеловеческое пространство, активно и даже агрессивно себя проявляющее. И отсюда библейское «заперла их пустыня» (Исх. 14; 3), и устойчивый мотив смерти в пустыне, в том числе и в период скитаний по исходе израильтян из Египта: «Детей ваших, о которых вы говорили, что они достанутся в добычу врагам, Я введу туда, и они узнают землю, которую вы презрели; а ваши трупы падут в пустыне сей. А сыны ваши будут кочевать в пустыне сорок лет, и будут нести наказание за блудодейство ваше, доколе не погибнут все тела ваши в пустыне <…> Я, Господь, говорю, и так и сделаю со всем сим злым обществом, восставшим против меня: в пустыне сей все они погибнут и перемрут» (Числ. 14; 31-35).

С аналогичным значением мотив пустыни входит и в русскую религиозную культуру, причем не только в официальную, но и в апокрифическую, где он оказывается связанным с мотивом Матери-земли, о чем писал Г. Федотов[29]. Правда, в русских духовных стихах пустыня отчасти утрачивает свою первозданную ветхозаветную суровость: это скорее степь, безлюдная, но заросшая и даже прекрасная своей особой девственной красотой. Она живет, дышит, беседует с пустынножителем. И отношения пустыни и пустынника предстают в духовных стихах как отношения матери и сына, что не отменяет для последнего суровой телесной аскезы.

Таким образом, с одной стороны, мотив пустыни, связанный с мотивом духовного пути, характеризуется динамичностью, с другой стороны, ассоциируясь с мотивом смерти, несет в себе статику небытия. Жизнь и скитания в пустыне – это своего рода акт инициации, перерождающий человека, дающий ему новое видение мира, либо убивающий его. С этим связан еще один семантический аспект, который у Юнга определяется через «архетип смысла»[30]: пустыня есть место рождения мудрости, обретения смысла. В этом отношении в известном выражении «глас вопиющего в пустыне» говорится не о бесплодности призыва, но прямо наоборот: это голос Ангела, посланного Богом и призывающего приготовить путь Господу. Потому и первоначальное крещение проходит в пустыне: «Явился Иоанн, крестя в пустыне и проповедуя крещение покаяния для прощения грехов» (Мк. 1; 2). В пустыню приходит к нему Иисус и принимает крещение, и «Немедленно после того Дух ведет его в пустыню» (Мк. 1; 12). То, что именно в пустыне Сатана искушает Иисуса, свидетельствует прежде всего о том, что в пустыне Иисус утверждается в истине, чтобы, вернувшись оттуда, начать проповедовать.

С учетом всего сказанного закономерны вопросы, в какой степени и в каких формах все эти первоначальные смыслы проявились в поэтическом мотиве пустыни, что происходит с этим архетипическим в основах своих мотивом в процессе его поэтизации.

Данный мотив является одним из наиболее распространенных и устойчивых не только в русской, но и в западноевропейской поэзии, однако со временем характер его меняется. Поэзия XVIII века нередко представляет пустыню в пространственной парадигме как один из видов локуса, правда, в ином, нежели библейское, измерении, определяемом поэтическим окружением. Формирование собственно мотива пустыни происходит лишь в конце XVIII века в лирике сентименталистов, но он остается там одним из периферийных, ибо по своей внутренней силе противостоит пастельности образного контекста. Антиидилличные в принципе, образ и мотив пустыни возникают лишь в тех произведениях, где говорится о крушении идиллии, о горе одиночества – как, к примеру, у Н. А. Львова в стихотворении «Ночь в чухонской избе на пустыре». Примечательно в этом случае, что бытовизированное в своей конкретике слово «пустырь», прозвучавшее в названии стихотворения, в тексте его заменено более сильным и поэтичным «пустыня»:

Волки воют… ночь осенняя,

Окружая мглою темною

Ветхой хижины моей покров,

Посреди пустыни мертвыя,

Множит ужасы – и я один!

При этом пустыня и хижина, являясь знаками разных миров, оказываются у Львова взаимообратимыми, и все определяется отсутствием или присутствием возлюбленной, то есть полнотой или крушением идиллического мира.

Впрочем, поэты-сентименталисты нечасто обращаются к мотиву пустыни, предпочитая более мягкий вариант – «сельские долины». Обычно упоминаемые в поэзии этого периода долина и луг не являются вариациями мотива пустыни, так как они лежат в ином мотивном тезаурусе и соотносятся с пустыней как жизнь и смерть.

В начале XIX века мотив пустыни продолжает звучать в поэзии как мотив антиидиллический, тесно связанный с мотивом запустения и, по сути дела, вырастающий из него. Одним из показательных примеров может служить стихотворение Жуковского «Опустевшая деревня» (1805):

О родина моя, о сладость прежних лет!

О нивы, о поля, добыча запустенья!..

…Напрасно! Скрылось все! Пустыня предо мной.

Но в 1808 году у того же Жуковского мотив пустыни включается в новый для него контекст, утрачивая трагические оттенки, связь с мотивом смерти, антиидилличность. Более того, пустыня начинает приобретать черты домашнего мира и ставится в полярные отношения к миру городскому, недомашнему. Впервые это звучит в романсе «К Нине»:

О Нина, о мой друг! Ужель без сожаленья

Покинешь для меня и свет и пышный град?

И в бедном шалаше, обители смиренья,

На сельский променяв блестящий свой наряд,

Не украшенная ни златом, ни парчою,

Сияя для пустынь невидимой красою,

Не вспомнишь прежних лет, как в городе цвела

И несравненною в кругу Прелест слыла?

Форма множественного числа – «пустынь» – здесь не случайна, ибо с этого времени степь, долины, луга, поля нередко оказываются парафразами пустыни либо включаются в этот локус, обозначая его внутренние радиальные точки.

Именно в таком варианте мотив пустыни утверждается в раннем творчестве Пушкина, и связано это с дружеским посланием и с порождаемым им контекстом. Здесь, как и в лирике Жуковского после 1808 года, слово «пустыня» утрачивает свой терминологический смысл. В поэтическом мире Пушкина пустыня – это «приют уединенный», место, где расположена обитель поэта. Причем и обитель, и пустынная жизнь поэта отличаются подчеркнутой простотой, безвестностью, покоем. Так же, как у Жуковского, пушкинская пустыня имеет концентрическую волновую структуру с теми же радиальными точками: дом, сад, поля, луга, долины. Порядок последних может меняться, набор дополняться или сокращаться, но взгляд поэта, как правило, скользит от центра, точки его пребывания, к периферии.

Таким образом, пространство пустыни, с одной стороны, сужается по сравнению с пространством большого города, а с другой – расширяется, развертывается за счет окрестностей. Можно сказать, что сужается людское (не человеческое!) пространство, а развертывается пространство природное, поэтическое. Все эти признаки ясно обозначились уже в стихотворении «Городок» (1815).

Дальнейшее движение мотива пустыни в лирике Пушкина нелинейно: в него включаются порой некоторые отступления, новые признаки, как, к примеру, в стихотворении «Мечтатель» (1815), где вдруг обнаруживаются черты пугающей пустыни, что, правда, тут же снимается лирической коллизией и сюжетным развитием. Таким же отступлением от правила является и поэтическая формула «в пустыне гробовой» («Безверие», 1817). Однако в целом в пушкинской лирике до 1820 года мотив пустыни предстает в том поэтическом варианте, который был усвоен к этому времени русской лирикой. В таком качестве он поддерживается и часто встречающимся определением «пустынный», которое указывает на свойства того или иного локуса, как правило, включенного в общее обозначение «пустыня»: пустынные рощи, пустынная дорога, пустынный уголок и т. д.

Показательно в этом контексте употребление словосочетания «моя пустыня», что говорит об отсутствии отчуждения. «Пустынный» мир этого периода, как уже говорилось, организован так, что в центре волновой структуры находится дом с его обитателем, нередко именуемым пустынником, взгляд которого охватывает все окружающие дом радиальные круги, тоже принадлежащие к своему миру. Таким образом, пустыня в стихотворениях этих лет – мир обитаемый, обжитой. Это с некоторой иронией, но вполне отчетливо представлено в стихотворении «Из письма к кн. П. А. Вяземскому» (1816), где мир пустыни, в нарушение традиции, дается от противного – с утверждением преимуществ городской жизни:

Блажен, кто в шуме городском

Мечтает об уединенье,

Кто видит только в отдаленье

Пустыню, садик, сельский дом,

Холмы с безмолвными лесами,

Долину с резвым ручейком

И даже… стадо с пастухом!

Все эти признаки, кажется, указывают на то, что поэтическая пустыня, «приют спокойствия, трудов и вдохновенья», предельно далека от пустыни библейской. Однако мотивный контекст у раннего Пушкина складывается так, что мотив пустыни предстает как опрокинутая в секуляризованный мир поэтическая параллель библейского мотива. Об этом говорит и упоминавшееся уже именование поэта – «пустынник», которое, правда, иногда включается в анакреонтический контекст, но не обыгрывается при этом иронически («Юрьеву», 1819). Еще более ясно эта параллель выступает в характерном обозначении постоянного или временного приюта поэта как кельи. Образ этот является неизменным знаком пустыни, ее репрезентантом, что влечет за собой устойчивые житийные ассоциации, которые в поэтическом мире оправдываются тем, что пустынная жизнь поэта – это жизнь одухотворенная, хотя духовность здесь совсем иного свойства, нежели у аскета-пустынника. Следовательно, в 10-е годы мотив пустыни в творчестве Пушкина не вовсе лишен библейских аллюзий, но семантически представляет обратную сторону медали, либо зеркальность со сменой знака.

При этом следует отметить, что с течением времени экстенсивность развертывания данного мотива в лирике Пушкина снижается, а интенсивность его звучания резко возрастает. Однако между этими двумя этапами лежит переходный период, который неожиданно приходится на тот отрезок пути, когда мотив пустыни, казалось бы, должен стать одним из ведущих в пушкинской лирике, в том числе и по частотным признакам, – это период с 1820 по 1825 год.

В библейской традиции, как известно, мотив пустыни связан с мотивом исхода, ухода, бегства. Жизненная ситуация этого периода, которую Пушкин обозначает как добровольный уход, бегство, казалось бы, должна актуализировать исходные ассоциации и вызвать количественный скачок в обращении к мотиву пустыни, но в лирике этих лет данный мотив звучит лишь ослабленным эхом 10-х годов. Кроме того, намечается своеобразное отчуждение интересующего нас мотива: Пушкин связывает его с Овидием, Наполеоном, опосредованно с собой через пространство Овидия. Свое же собственное пространство теперь обозначается как «проклятый город Кишинев», глушь, сумрачные сени и т. п. Причем порой этот мир нарочито депоэтизируется (см.: «Из письма к Вяземскому», 1825). Одновременно, пока еще в отчужденном варианте, мотив пустыни начинает приобретать традиционно библейские черты «пустыни мрачной» («К Овидию», 1821). Эти перемены, едва наметившись, много говорят об изменении пушкинского ментального пространства. Поэт, который, как мы замечали, находился в центре пустыни поэтической, перестает быть в данном отношении фигурой структурообразующей. Он постепенно начинает смещаться к периферии, и по мере этого смещения сама пустыня меняется, становится все более суровой, чужой, пугающей, как всякий децентрализованный мир. Поэту открывается новое духовное пространство, перед которым он не защищен, но от которого не может уйти. Это, с одной стороны, пространство его внутреннего Я, с другой стороны, мир высшего, трансцендентного. Встреча данных пространств является, видимо, главной проблемой, которую Пушкин будет решать до конца жизни и которая в Библии воплощена именно в символике пустыни.

Знаки новой духовной ситуации явлены уже в 1824 году, когда в «Подражаниях Корану» у Пушкина впервые возникает образ библейской пустыни. Причем он сразу вводится очень интенсивно. В IX стихотворении цикла слово «пустыня» отсутствует лишь в последней строфе, где речь идет отнюдь не о возврате путника к исходному состоянию, но об абсолютно новом качестве восприятия бытия, которое в Библии связано с символическим преодолением пустыни:

И чувствует путник и силу, и радость;

В крови заиграла воскресшая младость;

Святые восторги наполнили грудь:

И с Богом он дале пускается в путь.

Следует отметить, что это IХ стихотворение цикла содержит наиболее свободное, не связанное с текстом Корана, развитие сюжета, то есть оно наименее объективировано через чужой текст.

Важно также, что здесь возникает производный мотив скитаний в пустыне, который два года спустя в стихотворении «Пророк» трансформируется в мотив скитаний духовных. В нем пустыня представлена уже как место смерти и рождения, как пространство, где завершается старый путь и начинается новый, и, гораздо сильнее, чем в IX подражании Корану – как место встречи с Богом.

По многочисленным свидетельствам отцов церкви и теологов, далеко не каждому человеку дано прийти к такой пустыне, а тем более вступить в нее. У Пушкина, раз возникнув, образ библейской – пугающей и испытующей – пустыни складывается в устойчивый мотив, не уходящий более из его лирики. Та, прежняя, пустыня была неким субъективным пространством, созданным сознанием стихотворца; эта пустыня оказывается неподвластна поэтической субъективности и даже противостоит ей, будучи связана с трансцендентным. Поэтическая пустыня отчасти сохраняется в творчестве Пушкина как привычная формула художественного языка; новая вводится как структурообразующее начало иного поэтического, психологического, философского контекста.

Однако библейская пустыня, как известно, есть место встречи не только с Богом, но и с его вечным противником. И это делает путь в пустыне особенно опасным. Здесь есть только два варианта: либо спасение, либо гибель; третьего не дано. Поэтому у Пушкина возникает два лика пустыни: как средоточия зла («Анчар», 1828) и как надежды на спасение («Странник», 1835). В последнем, правда, вместо слова «пустыня» поэт употребляет слово «долина» («Однажды, странствуя среди долины дикой…»), но эпитет «дикой» указывает на традиционно-пустынные признаки пространства.

Показателен и возврат позднего Пушкина к образу пустынника, но теперь уже в другом, подлинно сакральном значении слова – «Отцы пустынники и жены непорочны…» (1836). При этом авторское Я (я – пустынник) сменяется отъединенным ОНИ, а между этими двумя полюсами:

Напрасно я бегу к сионским высотам,

Грех алчный гонится за мною по пятам…

Таким образом, в мотивном контексте пушкинской лирики представлены две совершенно отличные друг от друга пустыни: первая, где организующим и гармонизирующим центром является лирическое Я поэта, и вторая, в принципе лишенная человеческого центра, для человека – деструктурированная, но с присутствующим в каждой ее точке началом абсолютного зла и абсолютного добра. Движение от первой ко второй выстраивается в творчестве Пушкина как некий единый лирический сюжет, который одновременно являет собой и внутренний сюжет жизни поэта.

Поделитесь на страничке

Следующая глава >

culture.wikireading.ru

Сочинение - Лермонтов м. ю. - Образ поэта-пророка в лирике а. с. пушкина и м. ю лермонтова.

Лермонтов м. ю. — Образ поэта-пророка в лирике а. с. пушкина и м. ю лермонтова.

Духовной жаждою томим, В пустыне мрачной я влачился, - И шестикрылый серафим На перепутье мне явился Какие цели преследовал автор «Пророка», используя библейский миф? Ясно, что перед нами не буквальное воспроизведение явления божественной благодати (как в библейском тексте) а иносказание, поэтическая метафора, и речь идет о духовном выборе и духовном предназначении Поэта, о сущности его духовного дара. Какова роль серафима в этом тексте? Почему не явился сам Бог, а услышан лишь «Бога глас» и то лишь после подготовки томимого «духовной жаждой»? Роль серафима здесь та же, что и в библейском тексте — это посредник между избранником Бога и самим Богом. Он должен подготовить избранника к духовному прозрению, приятию и пониманию божественного Слова Известно, что змея была одним из атрибутов греческой богини мудрости Афины, в библейском мифе об изгнании из рая Адама и Евы именно змей соблазняет их вкусить плоды с древа познания добра и зла Образ серафима имеет ассоциативную связь и с крылатыми драконами (разновидность змея) В восточнославянской мифологии змея связана с Белесом. Эта мудрость вкладывается и в уста поэта. И он к устам моим приник, И вырвал грешный мой язык, И празднословный и лукавый, И жало мудрыя змеи В уста замершие мои Вложил десницею кровавой Тема обретения мудрости сменяется мотивом необходимости очистительного страдания, боли Наступает апогей перенесенных мук. … И сердце трепетное вынул, И угль, пылающий огнем, Во грудь отверстую водвинул. В этом тексте ассоциация с огнем имеет основанием образ самого посланника Бога — серафима, этимологически связанного (в близости к Богу) с огнем, пыланием (наименование происходит от еврейского «огненные», «пламенеющие»). Как труп в пустыне я лежал, И Бога глас ко мне воззвал: «Восстань, пророк, и виждь, и внемли, Исполнись волею моей, И, обходя моря и земли, Глаголом жги сердца людей». Уподобление Поэта пророку означало, как велико место Поэта: он — среди людей, над ними и равен им. Большой поэт всегда озабочен тем, какова степень его свободы от народа, от земных властителей. И не важно, кто наградил его даром пророчества и благословил на это, кому он «подотчетен» — дар этот божественен, и главная цель и задача поэзии, по Пушкину, — «глаголом жечь сердца людей», нести им божественные откровения, божественную истину. В сущности, это программное стихотворение, Пушкин был просто обязан его написать. И дерзко на первый взгляд звучат стихи Лермонтова' С тех пор как вечный судия Мне дал всеведенье пророка, В очах людей читаю я Страницы злобы и порока. Все равно как будто сражение пессимиста с оптимистом. Провозглашать я стал любви И правды чистые ученья- В меня все ближние мои Бросали бешено каменья. Лермонтов не видит радости в необходимости «глаголом жечь сердца людей», ему легче общаться со звездами и животными. Посыпал пеплом я главу, Из городов бежал я нищий, И вот в пустыне я живу, Как птицы, даром Божьей пищи; Завет предвечного храня, Мне тварь покорна там земная; И звезды слушают меня, Лучами радостно играя. Любая попытка вернуться к людям обречена на провал. Когда же через шумный град Я пробираюсь торопливо, То старцы детям говорят С улыбкою самолюбивой: «Смотрите: вот пример для вас! Он горд был, не ужился с нами; Глупец, хотел уверить нас, Что Бог гласит его устами! Смотрите ж, дети, на него: Как он уфюм, и худ, и бледен! Смотрите, как он наг и беден, Как презирают все его!» Интересно, что правота обоих поэтов несомненна. Оба они пророки. Но как часто, увы, нет пророков в своем отечестве. Как часто поэту для того, чтобы получить признание, приходится прежде умереть! В этом смысле Лермонтов безусловно наполовину «герой безвременья». Он умер, не успев окончательно примириться с жизнью, и следовавшие за ним поколения его всегда воспринимали как бунтаря Прометея, восставшего на самого Бога, как трагическую жертву внутренних противоречий, как воплощение вечно печального духа отрицания и сомнения. Полны поэтому глубокого смысла те слова, в которых Белинский, сопоставляя Лермонтова с Пушкиным, резко подчеркивал их полярность. «Нет двух поэтов, — писал он, — столь существенно различных, как Пушкин и Лермонтов. Пафос Пушкина заключается в сфере самого искусства, как искусства, пафос поэзии Лермон това заключается в нравственных вопросах о судьбе и правах человеческой личности. Пушкин лелеял всякое чувство, и ему любо было в теплой стороне предания; встречи с демоном нарушали гармонию духа его, и он содрогался этих встреч; поэзия Лермонтова растет на почве беспощадного разума и гордо отрицает предание. Демон не пугал Лермонтова: он был его певцом». «Гордая вражда с небом, презрение рока и предчувствие его неизбежности» — вот что характерно для его поэзии. Это самые верные слова из всех, которые когда-либо были сказаны про историческое значение Лермонтова; они указывают на ту внутреннюю интимную связь, которая существует между творчеством Лермонтова и всей последующей русской художественной мыслью, главным образом в лице Достоевского, Толстого и их школ. Эта связь просматривается не столько в сюжетах, в отдельных частных идеях, сколько в основных тонах настроений, в мироощущении. Пушкинская ясность гармонии, светлая уравновешенность оставались лишь в идеале; к ним стремились, но никогда их не испытывали; преобладала именно лермонтовская тревога духа, его мучительная борьба с самим собой, его трагическое ощущение неодолимости внутренних противоречий, и на почве всего этого — отстаивание прав человеческой личности, доходящее до гордой вражды с небом, до богоотступничества. Любопытно, что и Гумилев высказался на эту тему скептически: И ныне есть еще пророки, Хотя упали алтари, Их очи ясны и глубоки Грядущим пламенем зари. Но им так чужд призыв победный, Их лавит власть бездонных слов, Ой и запуганы и бледны В громадах каменных домов...

www.ronl.ru

Пушкинские мотивы в лирике Михаила Лермонтова

В. Т. Белинский в письме к Боткину писал: «Пушкин умер не без наследника». Действительно, Лермонтов принял эстафету лидерства у Пушкина в поэзии и прозе. Несмотря на то что эти два поэта принадлежат к разным эпохам, творчество Пушкина оказало большое воздействие на прозу и поэзию Лермонтова.

Например, многие мотивы в лирике и в творчестве Пушкина (кстати, слово «мотив» в переводе с французского обозначает «мелодия», «напев», а слово «лирика» пришло в русский язык с греческого и переводится как «поющий под звуки лиры») – обнаруживаются в поэзии Лермонтова.

В 1837 году М. Ю. Лермонтов написал стихотворение «Смерть поэта» — отклик на трагическую гибель Пушкина. Оно начинается с вольной цитаты из посвящения к «Кавказскому пленнику» Пушкина: «Погиб поэт – невольник чести…» Для погибшего поэта действительно большое значение имели честь и достоинство. Например, этот мотив звучит в исторической повести Пушкина «Капитанская дочка».

Тема стихотворения «Смерть поэта», квинтэссенция которого звучит в эпиграфе, — воздаяние за зло. Это и мотив лирики Пушкина. Однако если в оде «Вольность», стихотворении «К Чаадаеву» Пушкин высказывает желание видеть Россию, в которой установлен единый для всех закон, то у Лермонтова возникают сомнения в справедливости этого закона. Лермонтов полагает, что только Божий «грозный суд» покарает находящихся «под сению закона» убийц. Кто же они, по мнению Лермонтова?

В гибели Пушкина поэт обвиняет не только убийцу, не только духовную чернь, обращаясь к которой, судя по стихотворениям Пушкина «Чернь» и «Поэт и толпа», поэт отстаивал свободу творчества, но и светское общество. Лермонтов обвиняет окружавших Пушкина «клеветников ничтожных» и того, чьим «словам и ласкам ложным» поверил поэт, то есть, возможно, государя.

Конфликт поэта и нравственной черни, обозначенный в лирике Пушкина, в стихотворении Лермонтова «Поэт» разрешается в пользу черни. Стихотворение построено на параллелизме. История кинжала, бывшего некогда боевым оружием, но ставшего «игрушкой золотой», сравнивается с судьбой современного поэта, который променял власть над думами света на злато.

В последнем четверостишии стихотворения Лермонтов задается вопросом, может ли возродиться поэт и вновь, говоря словами Пушкина, «глаголом жечь сердца людей» (это цитата из стихотворения Пушкина «Пророк»). Развивая основную философскую мысль этого произведения — что есть предназначение и судьба поэта, — Лермонтов в одноименном стихотворении говорит о том, что произошло, с пророком с того времени, когда он стал исполнять волю Бога. Лермонтовский текст начинается словами: «С тех пор…» Смысл стихотворения таков: пророк отвергнут обществом, «презирают все его».

С точки зрения Лермонтова, пушкинский пророк обречен на непонимание и отчуждение людей, его окружающих. Интересно также заметить, каким изменениям подвергается у Лермонтова пушкинское осмысление смены поколений.

Если в стихотворениях Пушкина «Дорожные жалобы», «19 октября» и других поэт принимает смену поколений как естественное закономерное явление, то Лермонтов в стихотворении «Дума» противопоставляет друг другу поколения, эта тема у Лермонтова драматична. Современное поколение не принимает предыдущее за их «роскошные забавы»-, «ребяческий разврат» — это им скучно. Взамен же этого современнику могут предложить только старение в бездействии, без наслаждения жизнью: поэзией, искусством. Ненависть и любовь — случайные чувства в их сердцах. Лермонтов строит образ современного поколения на противопоставлении:

И царствует в душе

Какой-то холод тайный,

Когда огонь кипит в крови.

Лермонтов подчеркивает в последнем четверостишии, что этот конфликт вечен и грядущее поколение не примет современное, считая его морально «промотавшимся отцом».

Еще один мотив Пушкина получил развитие в лирике Лермонтова — это образ демона, который воплотился в необыкновенно одиноком лирическом герое стихотворения «И скучно, и грустно…». Как и у Пушкина в стихотворениях «Дорожные жалобы», «19 октября», «Осень», у Лермонтова звучит мотив утекания жизни, но для лирического героя стихотворения «И скучно, и грустно…» жизнь — «такая пустая и глупая шутка». Интересно, что в «Медном всаднике» Пушкина звучит вопрос:

… иль вся наша

И жизнь ничто, как сон пустой,

Насмешка неба над землей?

Лирический герой стихотворения Лермонтова разочарован, его охватывает чувство безысходности, безнадежности, разочарования в жизни. Белинский назвал такое состояние «нездешней мукой». Стихотворение проникнуто настроением реквиема: не сбылись надежды, обмануты чувства, вера в будущее.

Интересно в связи с этим заметить, что пушкинская тема земной благодати также нашла продолжение в лирике Лермонтова. Например, лирический герой стихотворения «Когда волнуется желтеющая нива…» воспринимает пейзаж «сладостным», приветливым, его душа находится в гармонии с природой, он может постигнуть счастье на земле и в небесах увидеть Бога. Это христианский мотив — приятие мира Господнего, понимание природы как силы, которая вносит в душу покой и надежду, как силу, смиряющую тревогу. Еще одно стихотворение такого плана — «Выхожу один я на дорогу…».

Лирический герой этого стихотворения видит пейзаж глазами религиозного человека: «пустыня внемлет Богу», небо для него «торжественно и чудно». Именно в небесах лирический герой ищет «свободы и покоя», что может дать только Бог. Эта тема звучала и в творчестве Пушкина в оде «Вольность», в «Евгении Онегине». Для обоих поэтов символом вечности был дуб. У Лермонтова: «…вечно зеленея, Темный дуб склонялся и шумел»» а у Пушкина в стихотворении «Брожу ли я…»: «дуб уединенный… пережил он век отцов». Лирические герои находятся в гармонии с природой, они являются ее неотъемлемой частью.

Мотив любви к Родине, к своей Отчизне так же занимал важное место в лирике обоих поэтов. Однако Александр Сергеевич Пушкин любит Россию за ее непредсказуемость, таинственность и даже за военные заслуги «России ратной». Это видно на примере таких стихотворений, как «Олегов щит», «Бородинская годовщина», «Александру». Михаил Юрьевич Лермонтов же в стихотворении «Родина» отвергает мысль о том, что любовь подчинена рассудку:

Люблю отчизну я, но странною любовью.

Не победит ее рассудок мой.

Поэт не соглашается с тем, что Родину можно любить за что-то: за славу ли, «купленную кровью», за «полный гордого доверия покой» ли, за «старины» ль «заветные преданья». Как и Пушкин, Лермонтов любит «разливы рек ее, подобные морям», но принимает даже «пляску с топаньем и свистом под говор пьяных мужичков!».

Несмотря на эту любовь к Родине, Лермонтов пишет стихотворение «Прощай, немытая Россия…», в котором с болью и горечью в сердце порицает рабство, полную зависимость народа от «мундиров голубых». Этот мотив рабов и господ, несвободы выбора можно увидеть в стихотворении Пушкина, например в «Анчаре»: «и умер бедный раб у ног непобедимого владыки».

В творчестве Пушкина присутствует разнообразие тем, форм, его творчество носит экстенсивный характер. Многие из мотивов его произведений, как-то: честь и достоинство, законность, поэт и его назначение, смена поколений, одиночество, земная благодать и другие, — разрабатывались, нашли иную трактовку у более поздних поэтов, например в лирике Лермонтова, а в дальнейшем у Некрасова, Есенина и других мастеров русского поэтического слова.

school-essay.ru

Реферат - Лермонтов м. ю. - Образ поэта-пророка в лирике а. с. пушкина и м. ю лермонтова.

Лермонтов м. ю. — Образ поэта-пророка в лирике а. с. пушкина и м. ю лермонтова.

www.ronl.ru

Тема поэта и поэзии в лирике А. С. Пушкина и М. Ю. Лермонтова

1. Гражданское назначение поэзии.2. Преемственность творчества Пушкина.3. Стихотворение Лермонтова «Смерть поэта».4. Актуальность и злободневность их стихов.

Восстань, пророк, и виждь, и внемли,Исполнись волею моей,И, обходя моря и земли,Глаголом жги сердца людей.А. С. Пушкин

Широко и многогранно творчество двух гениев русской литературы А. С. Пушкина и М. Ю Лермонтова. В их произведениях затронуты самые разнообразные темы. Но существует, на мой взгляд, одна тема, которая наиболее ярко определяет духовную близость поэтов. Это проблема назначения поэта и место поэзии в жизни общества. По мнению Пушкина, поэзия должна иметь высокое гражданское назначение. В стихотворении «Эхо» Пушкин сравнивает поэта с этим уникальным явлением природы. Эхо откликается на любой звук, поэзия должна откликаться на всевозможные изменения окружающего мира. Как эхо остается без ответа, так и поэзия не всегда находит ответное понимание у людей. Пушкин считал, что талант — это Божий дар, который не разменивается, не продается и не покупается.

Лермонтов в стихотворении «Поэт» прибегает к сравнению пера поэта с клинком, который когда-то служил наезднику, а теперь за ненадобностью «игрушкой золотой он блещет на стене». Аллегорически Лермонтов говорит здесь об утрате поэтом своего предназначения. Но в его словах присутствует надежда на то, что клинок все-таки вырвется из «золотых ножон» и мастера слова вновь обретут жизненность и силу чувств, которые будут близки читателю.

Проснешься ль ты опять, осмеянный пророк?Иль никогда на голос мщеньяИз золотых ножон не вырвешь свой клинок,Покрытый ржавчиной презренья.

В одноименных стихотворениях «Пророк» Пушкин и Лермонтов, как мне кажется, наиболее полно выражают свои мысли о назначении поэта и его служении людям. Эти стихотворения являются как бы двумя главами одного произведения.

У них одинаковый ритм и стиль. Пушкин написал свое стихотворение в 1826 году, через несколько недель после казни декабристов. Взяв в основу стихотворения отдельные мотивы VI главы библейской книги пророка Исайи, он далеко уходит от библейского сюжета, изображая иносказательно пророческое назначение поэта. По толковому словарю слово «пророк» означает «религиозно-политический проповедник, оратор».

В русской поэзии XIX века образ пророка служил для выражения самых передовых общественных идей и ассоциировался с образом поэта-гражданина, обличителя социальных пороков. Имеются сведения, что стихотворение Пушкина «Пророк» входило в число политических, но остальные стихотворения этого цикла до нас не дошли. Пушкин показывает, как поэт превращается в пророка. Он считает, что у поэта-гражданина должен быть острый взгляд на происходящие вокруг события, чуткий слух, улавливающий и не терпящий фальшь, мудрые слова, способные заставить мыслить и переживать и, конечно, «огненное, пылающее» сердце. Пушкин ставит перед поэтом задачу огромную, но выполнимую для настоящего поэта-гражданина

Восстань, пророк и виждь и внемли.

Исполнись волею моей

И, обходя моря и земли,

Глаголом жги сердца людей.

Через пятнадцать лет в 1841 году Лермонтов создает своего «Пророка». Это стихотворение как бы продолжает пушкинское, показывая дальнейшую судьбу его пророка.

Провозглашать я стал любвиИ правды чистые ученья:В меня все ближние моиБросали бешено каменья.

Лермонтовский герой не захотел остаться среди людей ценой измены своим убеждениям, вере и предназначению. Он обрекает себя на добровольное изгнание в пустыню, где ему «покорна тварь земная» и звезды слушают его речи. Лермонтов и сам не раз испытывал непонимание толпы. Жизнь в уединении кажется ему единственным, верным выходом для того, кто хочет познать духовную истину.

Посыпал пеплом я главу,Из городов бежал я нищим,И вот в пустыне я живу,Как птицы, даром божьей пищи.

В своем «Пророке» Лермонтов, проводя параллель между миссиями поэта и пророка, говорит о неблагодарности толпы к тем, кто несет ей правду. Перед нами печальная судьба поэта, посмевшего «глаголом жечь сердца людей».

Люди отвергли его:Смотрите ж, дети, на него!Как он угрюм, и худ, и бледен!Смотрите, как он наг и беден,Как презирают все его.

Но герой Лермонтова не озлобился на людей, не стал мрачным отрицателем жизни. И хотя в этом стихотворении не говорится прямо ни о родине, ни о свободе, но оно наполнено пафосом индивидуального гордого подвижничества. Лермонтовский «Пророк» — это произведение о назначении поэта, об изгнании и пустоте окружающей жизни. Чувство одиночества, разобщенности в царстве произвола и мглы (так назвал николаевскую империю Герцен) было неизбежным для настоящего поэта-гражданина. Лермонтов сам испытывал это чувство, и оно сообщило его поэзии характер трагический. Как и его «Пророк» Лермонтов имел смелость многое высказывать без прикрас и без пощады. Его стихотворение — это и размышление о своей собственной судьбе. Сам он неуклонно следовал по избранному пути. И ненависть к свету только обостряла его любовь к «холодному молчанию» русских степей.

В стихах Лермонтова часто мелькают строки то Пушкина, то иного полюбившегося ему поэта. Он продолжает мысль уже существующую, но продолжает по-своему.

И это величайшее дарование, продолжая мысль, высказанную другим, выражать мысль новую, неисчерпаемую, глубокую, полную поэтической силы, покоряющую поколение за поколением. Необычайно пронзительно и глубоко по своему воздействию стихотворение Лермонтова «Смерть поэта», написанное им после гибели Пушкина. Лермонтов видит в Пушкине поэта, который является для него идеалом, чуждым мелочным обидам, которому не нужны пустые похвалы и светские интриги.

И умер он — с напрасной жаждой мщенья,С досадой тайною обманутых надежд.Замолкли звуки чудных песен,Не раздаваться им опять:Приют певца угрюм и тесен,И на устах его печаль.

Пушкинский талант расцвел в период общественного подъема, он лично был знаком со многими декабристами. Лермонтов же творил в реакционное время, наступившее после разгрома декабристского восстания. Но, несмотря на это временное различие, творчество двух великих русских поэтов, отражая самые важные и насущные потребности современности, проникнутое свободомыслием, является одним из лучших примеров высокой гражданственности поэзии.

lit-helper.com

Доклад - Лермонтов м. ю. - Образ поэта-пророка в лирике а. с. пушкина и м. ю лермонтова.

Лермонтов м. ю. — Образ поэта-пророка в лирике а. с. пушкина и м. ю лермонтова.

www.ronl.ru

Курсовая работа - Тема поэта и поэзии в лирике Пушкина и Лермонтова

Тема поэта и поэзии в творчестве Пушкина и Лермонтова занимает одно из ведущих мест. В произведениях, посвященных этой теме, Пушкин и Лермонтов ставят и разрешают следующие вопросы: какими духовными чертами должен обладать поэт, какова роль поэта в обществе, в чем сущность самого процесса творчества, каким должно быть отношение поэта к окружающему миру, в чем заключаются его заслуги перед обществом. Оба поэта убеждены в том, что необходимым условием творчества является свобода. Пушкин говорит об этом в стихотворении “Поэту”. Автор на себе испытал “суд глупцов и смех толпы голодной”, но не утратил веры в себя и свое призвание. Пушкин призывает поэта:

… дорогою свободной

Иди, куда влечет тебя свободный ум.

Ты сам свой высший суд;

Всех строже оценить сумеешь ты свой труд...

Поэт, по мнению Пушкина, должен творить, “не требуя наград за подвиг благородный”. Лермонтов также считает, что труд поэта должен быть бескорыстным. Об этом он говорит в стихотворении “Поэт”. Это произведение представляет собой развернутое сравнение судьбы кинжала и поэта. Кинжал был когда-то грозным оружием, но со временем он “свое утратил назначенье” и превратился в золотую игрушку. То, что случилось с кинжалом, напоминает автору судьбу поэта. Лермонтов обвиняет поэта в том, что он “на злато” променял “ту власть, которой свет внимал в немом благоговенье”. Лермонтов считает, что истинному искусству чужды “блестки и обманы”. Голос поэта должен звучать “как колокол на башне вечевой. Во дни торжеств и бед народных”. В последних строках образы поэзии и кинжала сливаются:

Проснешься ль ты опять, осмеянный пророк!

Иль никогда, на голос мщенья,

Из золотых ножон не вырвешь свой клинок,

Покрытый ржавчиной презренья?

Это стихотворение, как и многие произведения Лермонтова, посвященные этой теме, полно гражданским пафосом. Автор утверждает, что поэт должен занимать активную гражданскую позицию. Слово поэта — грозное оружие, способное воспламенить “бойца для битвы”, оно необходимо толпе, “как фимиам в часы молитвы”. Понятие гражданственности поэзии Лермонтов унаследовал от Пушкина, который первым провозгласил его в своих произведениях. Сам Пушкин, как известно, принимал участие в движении декаб-. ристов. Об этом он рассказывает в стихотворении “Арион”:

Нас было много на челне;

Иные парус напрягали,

Другие дружно упирали

В глубь мощны веслы.

Свою роль в движении декабристов поэт определяет следующими словами: “пловцам я пел”. Несмотря на то, что восстание закончилось поражением декабристов, Пушкин остался верен их идеалам. Об этом он открыто заявляет в последних строчках стихотворения:

Я гимны прежние пою...

Мысль о том, что поэт должен активно относиться к окружающему его миру, воздействовать своим словом на людей, звучит также в стихотворении Пушкина “Пророк”. Но для того чтобы поэт-пророк смог это сделать, он, по мнению Пушкина, должен обладать определенными талантами. В упомянутом выше стихотворении автор рассказывает о том, как во время духовного кризиса к нему явился шестикрылый серафим и наградил его удивительным зрением, чутким слухом. В результате чудесных превращений вместо “грешного языка” поэт обрел “жало мудрыя змеи”, вместо “трепетного сердца” — “угль, пылающий огнем”. Все эти качества нужны не поэту-романтику, а поэту-реалисту, который отражает в своем творчестве проблемы окружающей его действительности, и для настоящего искусства недостаточно только пересказывать свои мысли и чувства. Необходимо, чтобы душу поэта наполняла “божественная воля”. Только в этом случае поэт-пророк может приступить к осуществлению своей миссии — “глаголом” жечь “сердца людей”. Лермонтов в одноименном стихотворении продолжает пушкинскую тему. Свое повествование он начинает с того момента, на котором остановился Пушкин:

С тех пор, как вечный судия

Мне дал всеведенье пророка,

В очах людей читаю я

Страницы злобы и порока.

Стараясь помочь людям, пророк стал проповедовать “любви и правды чистые ученья”. Но его слова вызвали в людях лишь озлобление, и пророк был вынужден бежать в пустыню. В отличие от “Пророка” Пушкина, стихотворение Лермонтова отмечено трагическим пафосом. Пророк Лермонтова — это не только божественный избранник, но и нищий изгнанник. Лермонтов считал, что участь одинокого изгнанника неизбежна для истинного поэта. Поэтому в стихотворении “Смерть поэта” Лермонтов говорит о трагической гибели Пушкина как о закономерном следствии его одиночества:

… к чему теперь рыданья,

Пустых похвал ненужный хор,

И жалкий лепет оправданья?

Судьбы свершился приговор.

Стихотворение полно противоречивых чувств. В нем и любовь Лермонтова, и ненависть, и скорбь. Автор легко укоряет Пушкина за то, что “вступил он в этот свет завистливый и душный для сердца вольного и пламенных страстей”. И смело называет тех, кто виноват в смерти великого поэта:

… вы, надменные потомки,

Вы, жадною толпой стоящие у трона,

Свободы, Гения и Славы палачи!

Обвинение вырастает до проклятия:

И вы не смоете всей вашей черной кровью

Поэта праведную кровь!

Написав это стихотворение, Лермонтов заявил о себе как о преемнике традиций пушкинской поэзии. Пушкин сам определил основные черты своего творчества и описал их в стихотворении “Памятник”:

И долго буду тем любезен я народу,

Что чувства добрые я лирой пробуждал,

Что в мой жестокий век восславил я Свободу

И милость к падшим призывал.

Автор говорит о народном характере своего творчества:

Слух обо мне пройдет по всей Руси великой,

И назовет меня всяк сущий в ней язык,

И гордый внук славян, и финн, и ныне дикой

Тунгус, и друг степей калмык...

В последней строфе Пушкин говорит о том, что при жизни его творчество не будет правильно понято и оценено. Поэтому он считает, что его муза должна быть послушна лишь “веленью божию”. Стихотворение “Памятник” подводит итог размышлениям Пушкина о назначении поэта и поэзии. Лермонтов, продолжив в своем творчестве эту тему, пошел дальше своего гениального предшественника. Он значительно расширил круг поставленных вопросов и отвечает на них своими философскими рассуждениями. Размышления Лермонтова и Пушкина о роли поэта и поэзии сыграли важную роль в формировании взглядов их последователей.

www.ronl.ru

Реферат: Лермонтов м. ю. - Образ поэта-пророка в лирике а. с. пушкина и м. ю лермонтова. Мотив пустыни в поэзии пушкина и лермонтова реферат

Мотив пустыни в лирике Пушкина. Поэтика и семиотика русской литературы

Сочинение - Лермонтов м. ю. - Образ поэта-пророка в лирике а. с. пушкина и м. ю лермонтова.

Лермонтов м. ю. — Образ поэта-пророка в лирике а. с. пушкина и м. ю лермонтова.

Пушкинские мотивы в лирике Михаила Лермонтова

Реферат - Лермонтов м. ю. - Образ поэта-пророка в лирике а. с. пушкина и м. ю лермонтова.

Лермонтов м. ю. — Образ поэта-пророка в лирике а. с. пушкина и м. ю лермонтова.

Тема поэта и поэзии в лирике А. С. Пушкина и М. Ю. Лермонтова

Доклад - Лермонтов м. ю. - Образ поэта-пророка в лирике а. с. пушкина и м. ю лермонтова.

Лермонтов м. ю. — Образ поэта-пророка в лирике а. с. пушкина и м. ю лермонтова.

Курсовая работа - Тема поэта и поэзии в лирике Пушкина и Лермонтова

Смотрите также