Стрельба в лесу, где обзор закрыт стволами и низким кустарником, для солдата страшнее боя в городе или даже в поле. Есть, конечно, надежда, что враг тебя не видит и стреляет в другую сторону, но ведь и для тебя он невидим…
– Уходит, зараза…
– Пересекай слева!
Три автоматчика вырвались из лесных проблесков на залитую до краев солнцем просеку, повели оружием по сторонам. Нюхом овчарок опасности на просторе не почувствовали, взбежали по сваленным доминошками вдоль насыпи шпалам на самый верх строящейся железной дороги. Залегли там, сдерживая дыхание. Старший, царапая лейтенантскими звездочками щеку, плечом вытер пот.
Огляделись.
Буйствовала, выпирая из леса, молодая поросль орешника вперемешку с осинками. К самой насыпи гуськом выбежали несколько елочек. Одна каким-то образом сумела перемахнуть будущую железную дорогу и теперь одиноко привставала на цыпочки, пытаясь высмотреть происходящее за насыпью. Присядь, дуреха, раз повезло оторваться от пальбы: на войне любопытные редко доживают до второй огненной очереди.
– Стой! Сдавайся! – раздалось в лесу.
В ответ прозвучало два экономных пистолетных выстрела. В обратную сторону жирными многоточиями ушли автоматные очереди. Но поверху, по листве, а это значит всего лишь для острастки, для загона. Солдатский слух на третьем году войны прекрасно различает выстрелы в упор. Даже в лесу. Но пока идет охота на живца…
– Прикрываем, – отдал команду лейтенант лежавшим по обеим сторонам подчиненным.
Сам рывком, согнувшись, скорее укрываясь не от возможных пуль, а маскируясь для мечущегося в лесу противника, перебежал к краю насыпи. Она замерла над небольшим лесным ручейком, и на самой ее оконечности, нырнув за шпалы, лейтенант и затих.
Он не ошибся в расчетах. Для выскочившего из леса щупленького диверсанта даже малая речушка вырастала в препятствие, на преодоление которого не оставалось времени. Узкая полоска меж водой и насыпью манила возможностью оторваться от преследования, и, хотя в разведке основным правилом считалось не соблазняться самым легким вариантом спасения, выхода не оставалось: слишком явственным становился треск сучьев бегущих по следу смершевцев. Или пан, или…
А вот и пропал!
Лейтенант коршуном бросился на вражеского цыпленка. Однако не успело его тело накрыть противника, тот неуловимым движением переправил его полет через себя далее, в воду. Как успел диверсант увидеть опасность, а главное, молниеносно среагировать, выбить непонятным приемом лейтенанта из борьбы, для подбежавших на край автоматчиков осталось загадкой. Но служба, да и сам лейтенант приучили в подобных ситуациях не раздумывать. И пусть не красавцами коршунами, пусть всего лишь пыльными расхристанными воронами, да еще столкнувшись лбами друг о друга, смершевцы навалились на врага, вмяли его своей двойной массой в жидкий берег.
Только его грязь помогла и врагу ужом выскользнуть, дав еще один шанс оторваться от погони и скрыться за насыпью. Может, так бы и случилось при удачном стечении обстоятельств, но именно из-за железной дороги вырос бородатый старик с молотком на длинной ручке, которым железнодорожные обходчики обстукивают рельсы. Профессия смотрителя тоже приучила деда к мгновенной оценке ситуации и не менее мгновенным действиям, и удара молотком по укрытой маскхалатом голове диверсанта оказалось достаточно, чтобы смершевцы вновь вцепились в того мертвой хваткой.
– Как-то так, – остался доволен своей работой железнодорожник. Но руки от волнения дрожали, и он, успокаивая себя, попробовал свернуть цигарку. Однако, как ни старался, раз за разом просыпал табак на шпалы. Успокоился тем, что понюхал пропахшие куревом пальцы.
Подбежавшие из леса солдаты окружили лежавших на земле, круговым частоколом выставили стволы автоматов.
– Держите руки, у нее пистолет! – закричал, скользя в грязи, вылезавший из реки лейтенант.
Поздно. Выстрел, приглушенный телами, тем не менее показался командиру громом танковой пушки.
Куча-мала осела. Автоматчики медленно, понимая свою вину, начали подниматься. Перед взором бойцов оказалась худенькая девушка, корчившаяся от боли. Сострадание к раненым хотя и притупилось за войну у воевавшего люда, но полностью из солдатского обихода не исчезло. Даже по отношению к противнику. А тут еще – и женщина. И сейчас, распихивая подчиненных, лейтенант упал перед ней на колени, принялся ловить тонкие окровавленные руки:
– Голубушка, гадинка, солнышко… Не умирай… Потом сам придушу, но сначала словечко. Хоть одно словечко… Бинты. Перевязку! В медбат!
Команду приняли на свой счет провинившиеся автоматчики. Как могли, бережно подхватили раненую под руки и ноги. Сбоку, поддерживая тело и продолжая бинтовать раны, прилипли еще два бойца. Лейтенант, наверняка знавший лес, как свой ППШ, перед тем как первым броситься через кустарник самой короткой дорогой к медсанбату, кивнул железнодорожнику:
– Спасибо, Михалыч!
Старик пожал плечами – было бы за что. По привычке стукнул молотком вместо рельса по скатившейся с насыпи вслед за солдатами шпале и продолжил свой нежданно прерванный путь.
За три месяца до этого, 12 апреля 1943 года, в кабинет к Верховному главнокомандующему И.В. Сталину были вызваны первый заместитель наркома обороны Маршал Советского Союза Г.К. Жуков, начальник Генерального штаба Маршал Советского Союза А.М. Василевский и заместитель начальника Генштаба генерал армии А.И. Антонов. Сталин уже стоял у карты, разложенной на столе с зеленым сукном. Тема разговора для вошедших была знакома: два дня назад Жуков получил указание подготовиться к обсуждению плана боевых действий на предстоящие лето и осень. Так что ждали только приглашения к докладам.
Сталин не спешил. Поздоровавшись, уткнулся взглядом в карту с формирующимся выступом около Курска. Чем он станет – плацдармом для нового броска на запад или аппендиксом, который искусный хирург способен отрезать одном взмахом скальпеля? Наш бросок или немецкая хирургия? Третьего было не дано, после Сталинграда именно здесь сконцентрировалась мощнейшая группировка как советских, так и германских войск. Любезной оборонительной вежливостью не обойдется, в войнах противнику ломаются хребты, а не откусываются ноготки. Кто первый начнет движение? И надо ли оно – быть первым? Жуков с 17 марта находился в том районе, должен был оценить обстановку на месте. Ему и предстояло держать первое слово.
Предугадывая решение главнокомандующего, Георгий Константинович по привычке поправил китель. Сталин же мимоходом отметил, что к новым маршальским погонам, на которые всего месяц назад к большой звезде добавился герб Советского Союза, нужно бы поручить сшить и новые кителя: военачальники такого ранга должны иметь особый статус и в форме, простым перешиванием погон на мундирах дело не должно ограничиваться. До Сталинграда о присвоении маршальских званий и не помышлялось, но битва на Волге явила всему миру не только мужество бойцов Красной армии, но и талант советских военачальников. А то, что первым в войну маршальские звезды вручили Жукову и Василевскому, непосредственно занимавшимся обороной Сталинграда, то по правде истории и свершившегося победного факта. Даже свою фамилию Иосиф Виссарионович позволил вписать в указ только третьей строчкой. Вот все трое теперь и стоят перед картой 43-го года. Она через месяц-другой и покажет, чего стоят маршальские звезды с гербом Советского Союза на плечах…
Наконец Сталин поднял глаза на Жукова, и Георгий Константинович принялся докладывать основной итог двухдневного анализа обстановки:
– Командующие Центральным и Воронежским фронтами убеждены, что враг будет наступать на их, курском, направлении, – Жуков руками изобразил клещи, перегрызающие курский выступ. Одна рука предполагала генерал-фельдмаршала Гюнтера Клюге, сосредоточившего в районе Орла группу армий «Центр», вторая – генерал-фельдмаршала Эриха Манштейна, командовавшего под Белгородом группой армий «Юг». Хирурги, надо отдать им должное, искусные, скальпель в их руках способен справиться не только с аппендиксом.
– Генеральный штаб убежден в этом же, – согласился с выводами командующих фронтами и замнаркома Василевский.
Повернул голову к своему заместителю. Антонов поверх карты Сталина скаткой раскатал рулон нового топографического полотна, испещренного свежими условными обозначениями. Они не показались Верховному главнокомандующему особо отличными от тех, что имелись на его карте, но он терпеливо подождал объяснений.
– На сегодняшний день соотношение в живой силе на данном направлении идет как 1,5 миллиона у нас к 900 тысячам у фашистов, – продолжил доклад Жуков, наклонившись к карте.
Когда-то, в самом начале войны, Сталин дал указание сфотографироваться ему именно в такой позе и разместить снимок в «Красной Звезде». Важно было показать войскам, что Генеральный штаб тщательно прорабатывает все операции, что люди не бездумно бросаются в сражения. Что о них думают, их берегут, насколько это возможно на войне. Внимание на подобные детали вкупе со стратегическим мышлением у вождя не переставали поражать Жукова. И хотя у них у обоих на груди висели Золотые Звезды, у Верховного главнокомандующего она была Звездой Героя Социалистического Труда. Пусть и за № 1, но полководческий талант мог претендовать и на звание Героя Советского Союза. Но опять же – не задерживались звезды Героев в Кремле, шли прямым ходом в войска. И это вновь было справедливо и дальновидно со стороны Сталина, потому что исход войны все еще решался в окопах, а не в штабах.
Молчание хозяина главного кремлевского кабинета означало одно – продолжайте.
– Предполагать, что немцы смогут в ближайшее время нарастить усилия, у нас оснований нет. Да, немецкие дивизии ускоренными темпами наращиваются людьми и наступательной техникой. Однако у Гитлера возникают с этим значительные проблемы, – продолжил Жуков. Сведения, которые он излагал, наверняка были хорошо известны и начальнику Генштаба, и Верховному главнокомандующему, но ради целостности картины и логики будущего решения он посчитал нужным их повторить: – За два года войны вермахт потерял убитыми, пропавшими без вести, ранеными и эвакуированными по болезни более 4 миллионов человек. Восполнить этот контингент, несмотря на тотальную мобилизацию, им не удается.
– И это при том, товарищ Сталин, что немцам пришлось призвать значительное число рабочих, забронированных за промышленными предприятиями, а также 60-летних мужчин и 16—18-летних юношей, – дополнил Василевский деталями доклад заместителя наркома. – Качество этого набора как по физическому состоянию, так и по боевой выучке, моральному духу далеко от лучших образцов вермахта 41-го года.
Сталин не терпел шапкозакидательства, но в данном случае начальник Генштаба просто рисовал реально складывающуюся картину, не боясь быть упрекнутым в предвзятости к противнику. И это не все, что вошло в доклад. По последним разведданным, вместо 4—6-месячного обучения, которое обычно проходило молодое пополнение в армии резерва, из-за огромных потерь на востоке фашистские генералы вынуждены сворачивать эти курсы до полутора месяцев. Подобное происходило и с офицерским составом: военно-учебные заведения Германии не успевали восполнять потери в командных кадрах, и в войска начали прибывать молодые офицеры, имеющие всего трехмесячную подготовку. Не говоря уже о том, что гитлеровское командование прибегло к урезанию не только тыловых частей и подразделений, но и к сокращению с 17 до 13 тысяч личного состава линейных дивизий непосредственно на фронтах.
– И хотя мы видим некоторое увеличение огневых возможностей вермахта за счет автоматического оружия и минометов, Генеральный штаб тем не менее подтверждает: стратегическая инициатива на данный момент на нашей стороне, – подытожил Василевский.
– Вы предлагаете для развития успеха немедленное наступление? – принялся раскуривать трубку Сталин, забыв о ней на время докладов.
Василевский посмотрел на Жукова, все еще склоненного над картой: окончательный вывод за тобой, Григорий Константинович.
Тот вновь для наглядности сжал руки в клещи над щербатым курским выступом:
– После анализа всех данных мы предполагаем, что наиболее вероятной целью летнего наступления вермахта станет окружение и уничтожение наших войск в районе Курска. В случае успеха дальнейший их удар возможен на юго-восточном направлении, хотя не исключена возможность наступления и на северо-восток, для обхода Москвы. На остальных участках фронта немецкое командование способно к ведению оборонительных боев или отвлекающих маневров, так как нигде более оно не располагает силами, необходимыми для крупных наступательных операций.
Сталин, попыхивая трубкой, мягко прошелся до своего стола. Кивнул оттуда – продолжайте, я карту помню.
– Имея определенное превосходство и возможность ведения активных наступательных действий, мы, – Жуков оглядел начальника Генштаба и его заместителя, подчеркивая коллегиальность решения, – предлагаем перейти к обороне.
В кабинете застыла тишина.
– Я правильно понял, товарищ Жуков, что вы предлагаете уступить врагу стратегическую инициативу?
Сталин не стал принимать коллективность мнения и указал вытянутой трубкой на гонца, принесшего дурную весть. Трубка дымилась после активных затяжек, но замнаркома обороны столько раз видел этот жест хозяина кабинета, что остался невозмутимым: если Сталину аргументировать свое решение, то трубка вновь вернется на свое привычное место у груди вождя.
– Никак нет, товарищ Сталин, никаких уступок врагу мы не допускаем. Мы говорим о преднамеренной обороне, в ходе которой будем контролировать развитие любой ситуации. А именно: предоставив возможность Гитлеру броситься в бой без достаточного перевеса сил и средств, при сокращенном тыловом обеспечении, мы можем измотать его последние самые боеспособные дивизии. В полосе заблаговременно подготовленной обороны. А измотав, самим перейти в наступление. На сегодняшний день такой вид боевых действий видится нам наиболее благоприятным.
Несмотря на цепкость своей памяти, Сталин вернулся к карте и словно под другим ракурсом посмотрел на тактические значки, нанесенные генштабистами. Интересно, над какой картой и с какими знаками склонился сейчас Гитлер? Но в докладе Жукова имелась и тактическая, и главное – стратегическая разумность: переход в контрнаступление после того, как противник будет измотан в ходе бесплодных атак, позволял рассчитывать на гораздо большие успехи с меньшими потерями. При всей своей нынешней нервности Гитлер еще достаточно силен…
– А что у нас в тылах у Рокоссовского и Ватутина? – не выразив пока своего отношения к оборонительному предложению, Сталин посмотрел на расположение Центрального и Воронежского фронтов. Командующие не без оснований считались его любимцами, на их тактическое чутье можно было всецело положиться, но Ставка на то и создавалась, чтобы координировать, вплетать в один узор обстановку на всех фронтах и в тылу.
Жуков и Василевский посмотрели на Антонова. Тот, как начальник оперативного управления Генштаба, лично занимался детальной проработкой будущей операции. Алексей Иннокентьевич не выделялся харизмой среди своих великих начальников, хотя, как и они, повоевал изрядно с первого дня войны – и под Киевом, и в Закавказье, и на Черноморском побережье. Так что его кандидатуру на должность первого заместителя начальника Генштаба – начальника Оперативного управления Сталин в конце прошлого года утвердил без сомнений.
– Товарищ Сталин, мощности тылового обеспечения наращиваются, из-под Сталинграда в район курского выступа уже прибыло 26 паровозных колонн с общим парком 600 паровозов. Загвоздка в другом – в малой пропускной способности железной дороги, к тому же постоянно находящейся под бомбежками. Наиболее сложное положение с подвозом материальных средств у Воронежского фронта, в тылу которого курсируют всего 16 паровозных пар в сутки.
Долго рассказывать Верховному главнокомандующему про военные трудности считалось бессмысленным, тому требовались конкретные проработанные предложения по их преодолению, и Антонов не злоупотребил вниманием.
– Есть предложение в кратчайший срок построить новую железнодорожную ветку от Ржавы до Старого Оскола, – генерал армии положил карандаш на месте будущей трассы.
Исходя из масштабов карты и длины остро заточенного карандаша, длина предполагаемой дороги вкладывалась в сотню километров, и Сталин впервые нетерпеливо посмотрел на начальника оперативного управления – дальше.
– По некоторым сведениям, до войны там намечались проектные работы по строительству железнодорожной ветки, – поспешил уточнить Василевский. – Из специалистов «Воентранспроекта» уже создано семь изыскательских партий, они выехали непосредственно на место возможной стройки и в течение двух недель подготовят необходимые обоснования.
Это на данном этапе могло означать точку в докладе, и Сталин посмотрел на часы. Военачальники стали во фронт. Вместо слов Верховный главнокомандующий подошел к карте, синим карандашом вывел в ее правом углу подпись: «И. Сталин».
Предварительный план утверждался…
Менее чем через два месяца, 8 июня, такая же подпись появилась на постановлении Государственного комитета обороны «О строительстве линии Старый Оскол – Ржава», получившей кодовое наименование «Строительство № 217». Железную дорогу протяженностью 96 километров по облегченным техническим условиям предписывалось соорудить в период с 15 июня по 15 августа. Кроме специализированных железнодорожных подразделений и мостовиков на строительство линии привлекалось более 20 тысяч человек из числа местного населения Курской и близлежащих областей.
– Лаврентий Павлович, – уже после подписи Сталин поднял министра внутренних дел Берию, присутствовавшего на заседании ГКО. Однажды осенью 1933 года тот заслонил вождя собственной грудью во время прогулки на катере по озеру Рица, когда береговая охрана, не разобравшись с ситуацией, открыла огонь по неизвестной лодке. Теперь требовалось защитить важнейший стратегический объект перед схваткой на Курской дуге. И хотя после разделения НКВД на Наркомат государственной безопасности и Министерство внутренних дел защита подобных объектов относилась к ведению госбезопасности, по многолетней привычке и личному доверию бывший руководитель НКВД внушал вождю больше надежды: – Такую стройку будет трудно скрыть от немцев. Позаботьтесь о ее безопасности.
Министр обвел присутствовавших таким взглядом, словно накрывая их не блеском своих очков, а колпаком. Он, Лаврентий Павлович Берия, с разделением своего всесильного НКВД ничего не утратил – ни силы, ни влияния. И об этом никому не следует забывать.
– Будет исполнено, товарищ Сталин.
Работа на объекте 217 велась перекатами. В одном месте еще только обозначали вешками будущее направление трассы, в другом засыпали котлованы, в третьем рыли тоннели в слишком крутых для паровозной тяги склонах, а в четвертом уже прибивали костылями рельсы к уложенным шпалам.
Бригада Валентины Ивановича Прохоровой возилась с земляными работами на формировочной горке. Фронтовичка, потерявшая на войне правую руку, бригадир своим прямолинейным характером и цепкой хваткой заслужила среди строителей мужское отчество, но от своих принципов никогда не отступала, ласковой быть не стремилась, хваталась за любую работу. И, когда от основной трассы стали отводить всевозможные рукава для отстоя составов и другие бригады категорически отказались уходить с главной ветки, именно она согласилась перевестись на строительство совсем не героической по сравнению со всей остальной стройкой формировочной горки.
– Это такой объект, без которого дорога никуда не двинется. А потому нормы выработки оставляем прежние – до 200 процентов за смену, – выстроив бригаду, отчеканила Валентина Иванович.
Дородная, с крупными женственными формами, короткой стрижкой под пилотку, она вкупе с армейской исполнительностью и скрупулезной четкостью внушала окружающим непререкаемый авторитет. Никто не удивился, когда именно она объявила и соревнование среди всех бригад стройки, вывесив вдоль своего объекта написанный белилами по красной материи, непонятно где добытой, лозунг «Работать по-фронтовому».
Так и работали – по 2–3 нормы в смену.
Насыпь уплотняли трамбовками Наталья и баба Лялюшка. Не имевшая своих детей, баба Ляля любовно растила на своих коленях всю поселковую детвору и черты лица имела мягкие, выражение глаз, несмотря на 60-летний возраст, распахнутое на мир. Наталья, благо что числилась еще в девках, успела до войны походить в поселковых активистах. При этом косу под красные косынки не обрезала, за модой старалась следить по журналу «Работница» и по фильмам. Даже на стройку взяла любимое платье с фонариками на плечах: победу приближать ехала, а не каторгу отбывать. Может, и стала бы в поселке просто первой модницей, но, когда погиб на финской жених, закрылась работой, достигнув на ней и высоких должностей, и грамот, и первых мест в президиумах.
День едва близился к обеду, и, чтобы экономно распределить силы до вечера, Наталья и баба Ляля старались не отвлекаться на разговоры и не зыркать по сторонам. Обернулись лишь на треск сучьев за спиной.
Из леса вытаскивала на плече бревно Зоря, семнадцатилетняя крестница бабы Лялюшки.
– Стой там! – строго крикнула она девчушке. Оставив колотун, поспешила вниз на помощь. Сдвинула девушку от комля к более тонкой верхушке осины. И только после этого, выворачивая шею, выговорила: – Кому говорила не поднимать тяжестей? Убитому пленному? Или у тебя самой все выкатывается из головы?
Напряглись, подтащили бревно к насыпи. Сами же и опустились на него, приводя в норму дыхание.
– Не обижай меня, крестная. Что я, совсем немощная?
– Сейчас как поддам больно. Не колючься. Ты мне не гусар на кочерге, а будущая невеста кому-нибудь… И не хихикай. Хочешь быть скособоченной? Наталья, скажи свое слово, – обернулась за поддержкой к напарнице.
Наталья, взяв и для себя перерыв, подолом вытерла пот с лица, облокотилась на ручки трамбовки.
– А вот отправлю со стройки, и говорить ничего не придется.
Баба Ляля победно обернулась на крестницу, но Зоря фыркнула, демонстративно отвернулась от насыпи:
– Себя лучше отправь.
От девической наглости баба Лялюшка даже замахнулась шлепнуть ту ладонью, но Зоря и уворачиваться не стала: я твоя крестница, все равно не тронешь. Та и не тронула, лишь укоризненно покивала головой:
– У-у, медюлянка растешь!
Сама Наталья слова девятиклассницы оставила без ответа, хотя скрыть, что ей это безразлично, не получилось. Взялась за натертые до костяного блеска ручки трамбовки, принялась колотить ею по насыпи так, словно сил оставалось на три таких дороги. Отвлекла лишь показавшаяся в морской тельняшке Стеша. Работу в бригаде старались менять каждую смену, чтобы не утомлялись одни и те же косточки, и морячке после вчерашнего рытья котлована выпало перемещать на тачке землю, чему она оказалась рада: возить тяжести, даже утопая колесом в землю, легче, чем таскать их на пупе.
Однако и она остановилась перед настилом, ведущим на насыпь. Сил дотолкать груз до верха не хватило, да и доски от перегруза прогнулись так, что готовы были треснуть. Ясно, что в тачку грузились те самые две нормы, приближавшие победу и сроки сдачи дороги, но, если люди могли себе позволить рвать жилы, доска не желала терпеть даже малейшей перегрузки: легче треснуть пополам, чем горбатиться под неуемные страсти людей.
Спасая лозунги и норму выработки, Наталья скатилась по рыхлой боковине насыпи вниз, подлезла под настил, уперлась в доски спиной. Стеша откатила тачку для разгона, к ней присоединилась Зоря, и вдвоем, натужно хрипя, вкатили землю наверх. Зоря, оставшись на настиле, покачалась, словно пробуя его на прочность, а на деле испытывая спину Натальи. И лишь после того, как крестная погрозила ей кулаком уже по-настоящему, вальяжно сошла на свое место.
Наталья вновь по одной лишь ей известной причине оставила издевательство девчонки без отпора. Переключилась на Варю и Груню, несущих в носилках камни:
– Девчонки, камень за Стешей на дальний участок.
Только те не успели и ступить на настил, как раздался недовольный голос бригадира:
– Это кто здесь командует-распоряжается? Опять ты, Наталья?
С командирской сумкой на боку, заправленным под ремень пустым рукавом Валентина Иванович привычно взбежала на насыпь. Не без удовлетворения оценив сделанное бригадой за время ее отсутствия, тем не менее взгляд на Наталью не смягчила.
– Я думала, лучше будет, если… – на радость Зоре, начала оправдываться та.
– Здесь я бригадир! – Валентина Иванович назидательно оглядела всех собравшихся, чтобы никто не вздумал повторять подвигов Натальи. – Я. И лучше знаю, какой участок готовить в первую очередь. После обеда – на кухню и в прачки.
И хотя конкретно никому не указывала, Наталья обреченно и справедливо соотнесла приказ к себе и сделала робкую попытку остаться на стройке:
– Извините, я больше не стану…
– Никому не позволю здесь своевольничать, – снова сразу всех предупредила бригадир. – Не в бирюльки играем. Я в штаб стройки. Работаем.
Ушла, как и появилась, несмотря на свою стать, – стремительно, бесшумно. Однако то ли назло бригадирше, то ли просто отводя себе минуту отдыха, девчата вместо указаний на работу присели на притащенный Зорей ствол осины. Варя и Стеша отстегнули от поясков солдатские фляжки, Груня освободила местечко рядом с собой для Натальи – и повыше, и от Зори дальний край.
– Слушай, Наташ, ты же была до войны нашим бригадиром. Чего эту прислали?
– А то ты не знаешь… – отмахнулась та. Было видно, что тему эту в бригаде затрагивали не раз и она Наталье неприятна.
– И знать не хотим. Чего с тобой так долго разбираются?
Наталья отвернулась, пряча выступившие слезы. И покатились они одновременно и от мелких издевательств Зори, и от указания Валентины Ивановича, запихивающей ее в самый угол всенародной стройки, и от непонятной всем тайны, завесу в которую она не могла открыть даже ближайшим друзьям. Баба Лялюшка, отпив из предложенной Варей фляжки, намерилась сказать ей свое успокоительное слово, но на насыпи появился Михалыч. Он постучал молотком по только вчера прибитому к шпалам рельсу, на глазах у всех демонстративно подложил под него несколько камней.
– Вы что, хотите, чтобы поезд под откос пошел? Умрем, но не достроим?
– Что ж ты на нас все время гомонишь, Михалыч? – переключилась с Натальи на осмотрщика баба Лялюшка. – Лучше скажи, что там на фронте. Ты к радио поближе.
– Позиционные бои, – с такой важностью сообщил железнодорожник, словно это стодавнее словосочетание только что под великим секретом прошептали лично ему на ухо в Генштабе. – Так что смотрите мне здесь! – погрозил желтым от курева пальцем.
– Сам видишь, что стараемся до самой малой косточки.
– Колеса у поезда скажут, как старались. На дорогу, как на храм, весь фронт молится, а мы…
Посчитав свою миссию строгого надзирателя выполненной, ногой незаметно выбил обратно только что подсунутый камень – все же был лишним. Боком, скользя, спустился к женщинам. Присел около бабы Лялюшки, подтянул, как именинников, за торчавшие ушки-петельки голенища сапог. Посмотрел неторопливо по сторонам, ожидая, когда спадет внимание, и всем видом показывая: я просто шел мимо, просто передохну малость рядом с вами. И когда поверил в свое актерское мастерство, будто между прочим залез в переброшенную через плечо холщевую сумку. На ощупь покопался в ней. Опять же не привлекая лишнего внимания, вытащил газетный кулек с торчащими через верх круглыми боками пряников. Подсунул его соседке. Та прижала, перекрестив руки, гостинец к груди.
– Сладенького хоть немного на зубок, – наклонился к ее уху железнодорожник. – На всех. Как-то так.
Посидел для острастки еще минутку, хлопнул ладонями по коленям – пора идти дальше. И главное, вообще-то, в его профессии – не стучать, а слушать. Если звук звенящий, чистый, можно шагать дальше. Если рельс отзывается глухим звуком, то уже беда: ищи трещину и меняй рельс. С учетом того, что дорогу клепали из старых рельсов, что крепили их к шпалам непрофессионалы, обходил старик километры в день.
И едва сейчас скрылся за насыпью, женщины с радостными криками налетели на подарок, размели из-под растопыренных пальцев бабы Лялюшки сладости. Хватило всем, один пряник даже остался в газетной воронке: наверняка Михалыч не забыл и бригадира.
– Как-то так, – смахнув с угощения прилипшие крапинки табака, первой впилась в шелушащуюся глазурь Зоря.
Остальных тоже не пришлось уговаривать. И лишь когда были собраны языком с ладоней последние крошки, Наталья привычно поднялась первой.
– Все, Золушки. Дорогу и впрямь к медовому Спасу надо сдать. За работу.
Баба Лялюшка заранее, дабы крестница не ляпнула чего-нибудь в ответ, отвесила Зоре легкий подзатыльник. Не смолчала Стеша:
– Доля ты русская, долюшка женская, вряд ли труднее сыскать.
Разминая спину, выгнулась. Под тельняшкой остренько обозначилась грудь нерожавшей женщины, и Стеша, забыв Некрасова, поддела ее несколько раз. Но такое добро в той или иной мере имелось у каждой, и особого эффекта демонстрация фигуры не произвела. Может, только Варя пристальнее других попробовала оценить женские прелести напарницы, но Груня подтолкнула ее к носилкам: наше дело – браться за них да идти за грузом.
fictionbook.ru
Николай Иванов
Контрольный выстрел
Золушки объекта 217
Стрельба в лесу, где обзор закрыт стволами и низким кустарником, для солдата страшнее боя в городе или даже в поле. Есть, конечно, надежда, что враг тебя не видит и стреляет в другую сторону, но ведь и для тебя он невидим…
– Уходит, зараза…
– Пересекай слева!
Три автоматчика вырвались из лесных проблесков на залитую до краев солнцем просеку, повели оружием по сторонам. Нюхом овчарок опасности на просторе не почувствовали, взбежали по сваленным доминошками вдоль насыпи шпалам на самый верх строящейся железной дороги. Залегли там, сдерживая дыхание. Старший, царапая лейтенантскими звездочками щеку, плечом вытер пот.
Огляделись.
Буйствовала, выпирая из леса, молодая поросль орешника вперемешку с осинками. К самой насыпи гуськом выбежали несколько елочек. Одна каким-то образом сумела перемахнуть будущую железную дорогу и теперь одиноко привставала на цыпочки, пытаясь высмотреть происходящее за насыпью. Присядь, дуреха, раз повезло оторваться от пальбы: на войне любопытные редко доживают до второй огненной очереди.
– Стой! Сдавайся! – раздалось в лесу.
В ответ прозвучало два экономных пистолетных выстрела. В обратную сторону жирными многоточиями ушли автоматные очереди. Но поверху, по листве, а это значит всего лишь для острастки, для загона. Солдатский слух на третьем году войны прекрасно различает выстрелы в упор. Даже в лесу. Но пока идет охота на живца…
– Прикрываем, – отдал команду лейтенант лежавшим по обеим сторонам подчиненным.
Сам рывком, согнувшись, скорее укрываясь не от возможных пуль, а маскируясь для мечущегося в лесу противника, перебежал к краю насыпи. Она замерла над небольшим лесным ручейком, и на самой ее оконечности, нырнув за шпалы, лейтенант и затих.
Он не ошибся в расчетах. Для выскочившего из леса щупленького диверсанта даже малая речушка вырастала в препятствие, на преодоление которого не оставалось времени. Узкая полоска меж водой и насыпью манила возможностью оторваться от преследования, и, хотя в разведке основным правилом считалось не соблазняться самым легким вариантом спасения, выхода не оставалось: слишком явственным становился треск сучьев бегущих по следу смершевцев. Или пан, или…
А вот и пропал!
Лейтенант коршуном бросился на вражеского цыпленка. Однако не успело его тело накрыть противника, тот неуловимым движением переправил его полет через себя далее, в воду. Как успел диверсант увидеть опасность, а главное, молниеносно среагировать, выбить непонятным приемом лейтенанта из борьбы, для подбежавших на край автоматчиков осталось загадкой. Но служба, да и сам лейтенант приучили в подобных ситуациях не раздумывать. И пусть не красавцами коршунами, пусть всего лишь пыльными расхристанными воронами, да еще столкнувшись лбами друг о друга, смершевцы навалились на врага, вмяли его своей двойной массой в жидкий берег.
Только его грязь помогла и врагу ужом выскользнуть, дав еще один шанс оторваться от погони и скрыться за насыпью. Может, так бы и случилось при удачном стечении обстоятельств, но именно из-за железной дороги вырос бородатый старик с молотком на длинной ручке, которым железнодорожные обходчики обстукивают рельсы. Профессия смотрителя тоже приучила деда к мгновенной оценке ситуации и не менее мгновенным действиям, и удара молотком по укрытой маскхалатом голове диверсанта оказалось достаточно, чтобы смершевцы вновь вцепились в того мертвой хваткой.
– Как-то так, – остался доволен своей работой железнодорожник. Но руки от волнения дрожали, и он, успокаивая себя, попробовал свернуть цигарку. Однако, как ни старался, раз за разом просыпал табак на шпалы. Успокоился тем, что понюхал пропахшие куревом пальцы.
Подбежавшие из леса солдаты окружили лежавших на земле, круговым частоколом выставили стволы автоматов.
– Держите руки, у нее пистолет! – закричал, скользя в грязи, вылезавший из реки лейтенант.
Поздно. Выстрел, приглушенный телами, тем не менее показался командиру громом танковой пушки.
Куча-мала осела. Автоматчики медленно, понимая свою вину, начали подниматься. Перед взором бойцов оказалась худенькая девушка, корчившаяся от боли. Сострадание к раненым хотя и притупилось за войну у воевавшего люда, но полностью из солдатского обихода не исчезло. Даже по отношению к противнику. А тут еще – и женщина. И сейчас, распихивая подчиненных, лейтенант упал перед ней на колени, принялся ловить тонкие окровавленные руки:
– Голубушка, гадинка, солнышко… Не умирай… Потом сам придушу, но сначала словечко. Хоть одно словечко… Бинты. Перевязку! В медбат!
Команду приняли на свой счет провинившиеся автоматчики. Как могли, бережно подхватили раненую под руки и ноги. Сбоку, поддерживая тело и продолжая бинтовать раны, прилипли еще два бойца. Лейтенант, наверняка знавший лес, как свой ППШ, перед тем как первым броситься через кустарник самой короткой дорогой к медсанбату, кивнул железнодорожнику:
– Спасибо, Михалыч!
Старик пожал плечами – было бы за что. По привычке стукнул молотком вместо рельса по скатившейся с насыпи вслед за солдатами шпале и продолжил свой нежданно прерванный путь.
За три месяца до этого, 12 апреля 1943 года, в кабинет к Верховному главнокомандующему И.В. Сталину были вызваны первый заместитель наркома обороны Маршал Советского Союза Г.К. Жуков, начальник Генерального штаба Маршал Советского Союза А.М. Василевский и заместитель начальника Генштаба генерал армии А.И. Антонов. Сталин уже стоял у карты, разложенной на столе с зеленым сукном. Тема разговора для вошедших была знакома: два дня назад Жуков получил указание подготовиться к обсуждению плана боевых действий на предстоящие лето и осень. Так что ждали только приглашения к докладам.
Сталин не спешил. Поздоровавшись, уткнулся взглядом в карту с формирующимся выступом около Курска. Чем он станет – плацдармом для нового броска на запад или аппендиксом, который искусный хирург способен отрезать одном взмахом скальпеля? Наш бросок или немецкая хирургия? Третьего было не дано, после Сталинграда именно здесь сконцентрировалась мощнейшая группировка как советских, так и германских войск. Любезной оборонительной вежливостью не обойдется, в войнах противнику ломаются хребты, а не откусываются ноготки. Кто первый начнет движение? И надо ли оно – быть первым? Жуков с 17 марта находился в том районе, должен был оценить обстановку на месте. Ему и предстояло держать первое слово.
Предугадывая решение главнокомандующего, Георгий Константинович по привычке поправил китель. Сталин же мимоходом отметил, что к новым маршальским погонам, на которые всего месяц назад к большой звезде добавился герб Советского Союза, нужно бы поручить сшить и новые кителя: военачальники такого ранга должны иметь особый статус и в форме, простым перешиванием погон на мундирах дело не должно ограничиваться. До Сталинграда о присвоении маршальских званий и не помышлялось, но битва на Волге явила всему миру не только мужество бойцов Красной армии, но и талант советских военачальников. А то, что первым в войну маршальские звезды вручили Жукову и Василевскому, непосредственно занимавшимся обороной Сталинграда, то по правде истории и свершившегося победного факта. Даже свою фамилию Иосиф Виссарионович позволил вписать в указ только третьей строчкой. Вот все трое теперь и стоят перед картой 43-го года. Она через месяц-другой и покажет, чего стоят маршальские звезды с гербом Советского Союза на плечах…
Наконец Сталин поднял глаза на Жукова, и Георгий Константинович принялся докладывать основной итог двухдневного анализа обстановки:
– Командующие Центральным и Воронежским фронтами убеждены, что враг будет наступать на их, курском, направлении, – Жуков руками изобразил клещи, перегрызающие курский выступ. Одна рука предполагала генерал-фельдмаршала Гюнтера Клюге, сосредоточившего в районе Орла группу армий «Центр», вторая – генерал-фельдмаршала Эриха Манштейна, командовавшего под Белгородом группой армий «Юг». Хирурги, надо отдать им должное, искусные, скальпель в их руках способен справиться не только с аппендиксом.
– Генеральный штаб убежден в этом же, – согласился с выводами командующих фронтами и замнаркома Василевский.
Повернул голову к своему заместителю. Антонов поверх карты Сталина скаткой раскатал рулон нового топографического полотна, испещренного свежими условными обозначениями. Они не показались Верховному главнокомандующему особо отличными от тех, что имелись на его карте, но он терпеливо подождал объяснений.
– На сегодняшний день соотношение в живой силе на данном направлении идет как 1,5 миллиона у нас к 900 тысячам у фашистов, – продолжил доклад Жуков, наклонившись к карте.
www.libfox.ru
Стрельба в лесу, где обзор закрыт стволами и низким кустарником, для солдата страшнее боя в городе или даже в поле. Есть, конечно, надежда, что враг тебя не видит и стреляет в другую сторону, но ведь и для тебя он невидим…
– Уходит, зараза…
– Пересекай слева!
Три автоматчика вырвались из лесных проблесков на залитую до краев солнцем просеку, повели оружием по сторонам. Нюхом овчарок опасности на просторе не почувствовали, взбежали по сваленным доминошками вдоль насыпи шпалам на самый верх строящейся железной дороги. Залегли там, сдерживая дыхание. Старший, царапая лейтенантскими звездочками щеку, плечом вытер пот.
Огляделись.
Буйствовала, выпирая из леса, молодая поросль орешника вперемешку с осинками. К самой насыпи гуськом выбежали несколько елочек. Одна каким-то образом сумела перемахнуть будущую железную дорогу и теперь одиноко привставала на цыпочки, пытаясь высмотреть происходящее за насыпью. Присядь, дуреха, раз повезло оторваться от пальбы: на войне любопытные редко доживают до второй огненной очереди.
– Стой! Сдавайся! – раздалось в лесу.
В ответ прозвучало два экономных пистолетных выстрела. В обратную сторону жирными многоточиями ушли автоматные очереди. Но поверху, по листве, а это значит всего лишь для острастки, для загона. Солдатский слух на третьем году войны прекрасно различает выстрелы в упор. Даже в лесу. Но пока идет охота на живца…
– Прикрываем, – отдал команду лейтенант лежавшим по обеим сторонам подчиненным.
Сам рывком, согнувшись, скорее укрываясь не от возможных пуль, а маскируясь для мечущегося в лесу противника, перебежал к краю насыпи. Она замерла над небольшим лесным ручейком, и на самой ее оконечности, нырнув за шпалы, лейтенант и затих.
Он не ошибся в расчетах. Для выскочившего из леса щупленького диверсанта даже малая речушка вырастала в препятствие, на преодоление которого не оставалось времени. Узкая полоска меж водой и насыпью манила возможностью оторваться от преследования, и, хотя в разведке основным правилом считалось не соблазняться самым легким вариантом спасения, выхода не оставалось: слишком явственным становился треск сучьев бегущих по следу смершевцев. Или пан, или…
А вот и пропал!
Лейтенант коршуном бросился на вражеского цыпленка. Однако не успело его тело накрыть противника, тот неуловимым движением переправил его полет через себя далее, в воду. Как успел диверсант увидеть опасность, а главное, молниеносно среагировать, выбить непонятным приемом лейтенанта из борьбы, для подбежавших на край автоматчиков осталось загадкой. Но служба, да и сам лейтенант приучили в подобных ситуациях не раздумывать. И пусть не красавцами коршунами, пусть всего лишь пыльными расхристанными воронами, да еще столкнувшись лбами друг о друга, смершевцы навалились на врага, вмяли его своей двойной массой в жидкий берег.
Только его грязь помогла и врагу ужом выскользнуть, дав еще один шанс оторваться от погони и скрыться за насыпью. Может, так бы и случилось при удачном стечении обстоятельств, но именно из-за железной дороги вырос бородатый старик с молотком на длинной ручке, которым железнодорожные обходчики обстукивают рельсы. Профессия смотрителя тоже приучила деда к мгновенной оценке ситуации и не менее мгновенным действиям, и удара молотком по укрытой маскхалатом голове диверсанта оказалось достаточно, чтобы смершевцы вновь вцепились в того мертвой хваткой.
– Как-то так, – остался доволен своей работой железнодорожник. Но руки от волнения дрожали, и он, успокаивая себя, попробовал свернуть цигарку. Однако, как ни старался, раз за разом просыпал табак на шпалы. Успокоился тем, что понюхал пропахшие куревом пальцы.
Подбежавшие из леса солдаты окружили лежавших на земле, круговым частоколом выставили стволы автоматов.
– Держите руки, у нее пистолет! – закричал, скользя в грязи, вылезавший из реки лейтенант.
Поздно. Выстрел, приглушенный телами, тем не менее показался командиру громом танковой пушки.
Куча-мала осела. Автоматчики медленно, понимая свою вину, начали подниматься. Перед взором бойцов оказалась худенькая девушка, корчившаяся от боли. Сострадание к раненым хотя и притупилось за войну у воевавшего люда, но полностью из солдатского обихода не исчезло. Даже по отношению к противнику. А тут еще – и женщина. И сейчас, распихивая подчиненных, лейтенант упал перед ней на колени, принялся ловить тонкие окровавленные руки:
– Голубушка, гадинка, солнышко… Не умирай… Потом сам придушу, но сначала словечко. Хоть одно словечко… Бинты. Перевязку! В медбат!
Команду приняли на свой счет провинившиеся автоматчики. Как могли, бережно подхватили раненую под руки и ноги. Сбоку, поддерживая тело и продолжая бинтовать раны, прилипли еще два бойца. Лейтенант, наверняка знавший лес, как свой ППШ, перед тем как первым броситься через кустарник самой короткой дорогой к медсанбату, кивнул железнодорожнику:
– Спасибо, Михалыч!
Старик пожал плечами – было бы за что. По привычке стукнул молотком вместо рельса по скатившейся с насыпи вслед за солдатами шпале и продолжил свой нежданно прерванный путь.
За три месяца до этого, 12 апреля 1943 года, в кабинет к Верховному главнокомандующему И.В. Сталину были вызваны первый заместитель наркома обороны Маршал Советского Союза Г.К. Жуков, начальник Генерального штаба Маршал Советского Союза А.М. Василевский и заместитель начальника Генштаба генерал армии А.И. Антонов. Сталин уже стоял у карты, разложенной на столе с зеленым сукном. Тема разговора для вошедших была знакома: два дня назад Жуков получил указание подготовиться к обсуждению плана боевых действий на предстоящие лето и осень. Так что ждали только приглашения к докладам.
Сталин не спешил. Поздоровавшись, уткнулся взглядом в карту с формирующимся выступом около Курска. Чем он станет – плацдармом для нового броска на запад или аппендиксом, который искусный хирург способен отрезать одном взмахом скальпеля? Наш бросок или немецкая хирургия? Третьего было не дано, после Сталинграда именно здесь сконцентрировалась мощнейшая группировка как советских, так и германских войск. Любезной оборонительной вежливостью не обойдется, в войнах противнику ломаются хребты, а не откусываются ноготки. Кто первый начнет движение? И надо ли оно – быть первым? Жуков с 17 марта находился в том районе, должен был оценить обстановку на месте. Ему и предстояло держать первое слово.
Предугадывая решение главнокомандующего, Георгий Константинович по привычке поправил китель. Сталин же мимоходом отметил, что к новым маршальским погонам, на которые всего месяц назад к большой звезде добавился герб Советского Союза, нужно бы поручить сшить и новые кителя: военачальники такого ранга должны иметь особый статус и в форме, простым перешиванием погон на мундирах дело не должно ограничиваться. До Сталинграда о присвоении маршальских званий и не помышлялось, но битва на Волге явила всему миру не только мужество бойцов Красной армии, но и талант советских военачальников. А то, что первым в войну маршальские звезды вручили Жукову и Василевскому, непосредственно занимавшимся обороной Сталинграда, то по правде истории и свершившегося победного факта. Даже свою фамилию Иосиф Виссарионович позволил вписать в указ только третьей строчкой. Вот все трое теперь и стоят перед картой 43-го года. Она через месяц-другой и покажет, чего стоят маршальские звезды с гербом Советского Союза на плечах…
Наконец Сталин поднял глаза на Жукова, и Георгий Константинович принялся докладывать основной итог двухдневного анализа обстановки:
– Командующие Центральным и Воронежским фронтами убеждены, что враг будет наступать на их, курском, направлении, – Жуков руками изобразил клещи, перегрызающие курский выступ. Одна рука предполагала генерал-фельдмаршала Гюнтера Клюге, сосредоточившего в районе Орла группу армий «Центр», вторая – генерал-фельдмаршала Эриха Манштейна, командовавшего под Белгородом группой армий «Юг». Хирурги, надо отдать им должное, искусные, скальпель в их руках способен справиться не только с аппендиксом.
– Генеральный штаб убежден в этом же, – согласился с выводами командующих фронтами и замнаркома Василевский.
Повернул голову к своему заместителю. Антонов поверх карты Сталина скаткой раскатал рулон нового топографического полотна, испещренного свежими условными обозначениями. Они не показались Верховному главнокомандующему особо отличными от тех, что имелись на его карте, но он терпеливо подождал объяснений.
– На сегодняшний день соотношение в живой силе на данном направлении идет как 1,5 миллиона у нас к 900 тысячам у фашистов, – продолжил доклад Жуков, наклонившись к карте.
Когда-то, в самом начале войны, Сталин дал указание сфотографироваться ему именно в такой позе и разместить снимок в «Красной Звезде». Важно было показать войскам, что Генеральный штаб тщательно прорабатывает все операции, что люди не бездумно бросаются в сражения. Что о них думают, их берегут, насколько это возможно на войне. Внимание на подобные детали вкупе со стратегическим мышлением у вождя не переставали поражать Жукова. И хотя у них у обоих на груди висели Золотые Звезды, у Верховного главнокомандующего она была Звездой Героя Социалистического Труда. Пусть и за № 1, но полководческий талант мог претендовать и на звание Героя Советского Союза. Но опять же – не задерживались звезды Героев в Кремле, шли прямым ходом в войска. И это вновь было справедливо и дальновидно со стороны Сталина, потому что исход войны все еще решался в окопах, а не в штабах.
Молчание хозяина главного кремлевского кабинета означало одно – продолжайте.
– Предполагать, что немцы смогут в ближайшее время нарастить усилия, у нас оснований нет. Да, немецкие дивизии ускоренными темпами наращиваются людьми и наступательной техникой. Однако у Гитлера возникают с этим значительные проблемы, – продолжил Жуков. Сведения, которые он излагал, наверняка были хорошо известны и начальнику Генштаба, и Верховному главнокомандующему, но ради целостности картины и логики будущего решения он посчитал нужным их повторить: – За два года войны вермахт потерял убитыми, пропавшими без вести, ранеными и эвакуированными по болезни более 4 миллионов человек. Восполнить этот контингент, несмотря на тотальную мобилизацию, им не удается.
– И это при том, товарищ Сталин, что немцам пришлось призвать значительное число рабочих, забронированных за промышленными предприятиями, а также 60-летних мужчин и 16—18-летних юношей, – дополнил Василевский деталями доклад заместителя наркома. – Качество этого набора как по физическому состоянию, так и по боевой выучке, моральному духу далеко от лучших образцов вермахта 41-го года.
Сталин не терпел шапкозакидательства, но в данном случае начальник Генштаба просто рисовал реально складывающуюся картину, не боясь быть упрекнутым в предвзятости к противнику. И это не все, что вошло в доклад. По последним разведданным, вместо 4—6-месячного обучения, которое обычно проходило молодое пополнение в армии резерва, из-за огромных потерь на востоке фашистские генералы вынуждены сворачивать эти курсы до полутора месяцев. Подобное происходило и с офицерским составом: военно-учебные заведения Германии не успевали восполнять потери в командных кадрах, и в войска начали прибывать молодые офицеры, имеющие всего трехмесячную подготовку. Не говоря уже о том, что гитлеровское командование прибегло к урезанию не только тыловых частей и подразделений, но и к сокращению с 17 до 13 тысяч личного состава линейных дивизий непосредственно на фронтах.
– И хотя мы видим некоторое увеличение огневых возможностей вермахта за счет автоматического оружия и минометов, Генеральный штаб тем не менее подтверждает: стратегическая инициатива на данный момент на нашей стороне, – подытожил Василевский.
– Вы предлагаете для развития успеха немедленное наступление? – принялся раскуривать трубку Сталин, забыв о ней на время докладов.
Василевский посмотрел на Жукова, все еще склоненного над картой: окончательный вывод за тобой, Григорий Константинович.
Тот вновь для наглядности сжал руки в клещи над щербатым курским выступом:
– После анализа всех данных мы предполагаем, что наиболее вероятной целью летнего наступления вермахта станет окружение и уничтожение наших войск в районе Курска. В случае успеха дальнейший их удар возможен на юго-восточном направлении, хотя не исключена возможность наступления и на северо-восток, для обхода Москвы. На остальных участках фронта немецкое командование способно к ведению оборонительных боев или отвлекающих маневров, так как нигде более оно не располагает силами, необходимыми для крупных наступательных операций.
Сталин, попыхивая трубкой, мягко прошелся до своего стола. Кивнул оттуда – продолжайте, я карту помню.
– Имея определенное превосходство и возможность ведения активных наступательных действий, мы, – Жуков оглядел начальника Генштаба и его заместителя, подчеркивая коллегиальность решения, – предлагаем перейти к обороне.
В кабинете застыла тишина.
– Я правильно понял, товарищ Жуков, что вы предлагаете уступить врагу стратегическую инициативу?
Сталин не стал принимать коллективность мнения и указал вытянутой трубкой на гонца, принесшего дурную весть. Трубка дымилась после активных затяжек, но замнаркома обороны столько раз видел этот жест хозяина кабинета, что остался невозмутимым: если Сталину аргументировать свое решение, то трубка вновь вернется на свое привычное место у груди вождя.
– Никак нет, товарищ Сталин, никаких уступок врагу мы не допускаем. Мы говорим о преднамеренной обороне, в ходе которой будем контролировать развитие любой ситуации. А именно: предоставив возможность Гитлеру броситься в бой без достаточного перевеса сил и средств, при сокращенном тыловом обеспечении, мы можем измотать его последние самые боеспособные дивизии. В полосе заблаговременно подготовленной обороны. А измотав, самим перейти в наступление. На сегодняшний день такой вид боевых действий видится нам наиболее благоприятным.
Несмотря на цепкость своей памяти, Сталин вернулся к карте и словно под другим ракурсом посмотрел на тактические значки, нанесенные генштабистами. Интересно, над какой картой и с какими знаками склонился сейчас Гитлер? Но в докладе Жукова имелась и тактическая, и главное – стратегическая разумность: переход в контрнаступление после того, как противник будет измотан в ходе бесплодных атак, позволял рассчитывать на гораздо большие успехи с меньшими потерями. При всей своей нынешней нервности Гитлер еще достаточно силен…
– А что у нас в тылах у Рокоссовского и Ватутина? – не выразив пока своего отношения к оборонительному предложению, Сталин посмотрел на расположение Центрального и Воронежского фронтов. Командующие не без оснований считались его любимцами, на их тактическое чутье можно было всецело положиться, но Ставка на то и создавалась, чтобы координировать, вплетать в один узор обстановку на всех фронтах и в тылу.
Жуков и Василевский посмотрели на Антонова. Тот, как начальник оперативного управления Генштаба, лично занимался детальной проработкой будущей операции. Алексей Иннокентьевич не выделялся харизмой среди своих великих начальников, хотя, как и они, повоевал изрядно с первого дня войны – и под Киевом, и в Закавказье, и на Черноморском побережье. Так что его кандидатуру на должность первого заместителя начальника Генштаба – начальника Оперативного управления Сталин в конце прошлого года утвердил без сомнений.
– Товарищ Сталин, мощности тылового обеспечения наращиваются, из-под Сталинграда в район курского выступа уже прибыло 26 паровозных колонн с общим парком 600 паровозов. Загвоздка в другом – в малой пропускной способности железной дороги, к тому же постоянно находящейся под бомбежками. Наиболее сложное положение с подвозом материальных средств у Воронежского фронта, в тылу которого курсируют всего 16 паровозных пар в сутки.
Долго рассказывать Верховному главнокомандующему про военные трудности считалось бессмысленным, тому требовались конкретные проработанные предложения по их преодолению, и Антонов не злоупотребил вниманием.
– Есть предложение в кратчайший срок построить новую железнодорожную ветку от Ржавы до Старого Оскола, – генерал армии положил карандаш на месте будущей трассы.
Исходя из масштабов карты и длины остро заточенного карандаша, длина предполагаемой дороги вкладывалась в сотню километров, и Сталин впервые нетерпеливо посмотрел на начальника оперативного управления – дальше.
– По некоторым сведениям, до войны там намечались проектные работы по строительству железнодорожной ветки, – поспешил уточнить Василевский. – Из специалистов «Воентранспроекта» уже создано семь изыскательских партий, они выехали непосредственно на место возможной стройки и в течение двух недель подготовят необходимые обоснования.
Это на данном этапе могло означать точку в докладе, и Сталин посмотрел на часы. Военачальники стали во фронт. Вместо слов Верховный главнокомандующий подошел к карте, синим карандашом вывел в ее правом углу подпись: «И. Сталин».
Предварительный план утверждался…
Менее чем через два месяца, 8 июня, такая же подпись появилась на постановлении Государственного комитета обороны «О строительстве линии Старый Оскол – Ржава», получившей кодовое наименование «Строительство № 217». Железную дорогу протяженностью 96 километров по облегченным техническим условиям предписывалось соорудить в период с 15 июня по 15 августа. Кроме специализированных железнодорожных подразделений и мостовиков на строительство линии привлекалось более 20 тысяч человек из числа местного населения Курской и близлежащих областей.
– Лаврентий Павлович, – уже после подписи Сталин поднял министра внутренних дел Берию, присутствовавшего на заседании ГКО. Однажды осенью 1933 года тот заслонил вождя собственной грудью во время прогулки на катере по озеру Рица, когда береговая охрана, не разобравшись с ситуацией, открыла огонь по неизвестной лодке. Теперь требовалось защитить важнейший стратегический объект перед схваткой на Курской дуге. И хотя после разделения НКВД на Наркомат государственной безопасности и Министерство внутренних дел защита подобных объектов относилась к ведению госбезопасности, по многолетней привычке и личному доверию бывший руководитель НКВД внушал вождю больше надежды: – Такую стройку будет трудно скрыть от немцев. Позаботьтесь о ее безопасности.
Министр обвел присутствовавших таким взглядом, словно накрывая их не блеском своих очков, а колпаком. Он, Лаврентий Павлович Берия, с разделением своего всесильного НКВД ничего не утратил – ни силы, ни влияния. И об этом никому не следует забывать.
– Будет исполнено, товарищ Сталин.
Работа на объекте 217 велась перекатами. В одном месте еще только обозначали вешками будущее направление трассы, в другом засыпали котлованы, в третьем рыли тоннели в слишком крутых для паровозной тяги склонах, а в четвертом уже прибивали костылями рельсы к уложенным шпалам.
Бригада Валентины Ивановича Прохоровой возилась с земляными работами на формировочной горке. Фронтовичка, потерявшая на войне правую руку, бригадир своим прямолинейным характером и цепкой хваткой заслужила среди строителей мужское отчество, но от своих принципов никогда не отступала, ласковой быть не стремилась, хваталась за любую работу. И, когда от основной трассы стали отводить всевозможные рукава для отстоя составов и другие бригады категорически отказались уходить с главной ветки, именно она согласилась перевестись на строительство совсем не героической по сравнению со всей остальной стройкой формировочной горки.
– Это такой объект, без которого дорога никуда не двинется. А потому нормы выработки оставляем прежние – до 200 процентов за смену, – выстроив бригаду, отчеканила Валентина Иванович.
Дородная, с крупными женственными формами, короткой стрижкой под пилотку, она вкупе с армейской исполнительностью и скрупулезной четкостью внушала окружающим непререкаемый авторитет. Никто не удивился, когда именно она объявила и соревнование среди всех бригад стройки, вывесив вдоль своего объекта написанный белилами по красной материи, непонятно где добытой, лозунг «Работать по-фронтовому».
Так и работали – по 2–3 нормы в смену.
Насыпь уплотняли трамбовками Наталья и баба Лялюшка. Не имевшая своих детей, баба Ляля любовно растила на своих коленях всю поселковую детвору и черты лица имела мягкие, выражение глаз, несмотря на 60-летний возраст, распахнутое на мир. Наталья, благо что числилась еще в девках, успела до войны походить в поселковых активистах. При этом косу под красные косынки не обрезала, за модой старалась следить по журналу «Работница» и по фильмам. Даже на стройку взяла любимое платье с фонариками на плечах: победу приближать ехала, а не каторгу отбывать. Может, и стала бы в поселке просто первой модницей, но, когда погиб на финской жених, закрылась работой, достигнув на ней и высоких должностей, и грамот, и первых мест в президиумах.
День едва близился к обеду, и, чтобы экономно распределить силы до вечера, Наталья и баба Ляля старались не отвлекаться на разговоры и не зыркать по сторонам. Обернулись лишь на треск сучьев за спиной.
Из леса вытаскивала на плече бревно Зоря, семнадцатилетняя крестница бабы Лялюшки.
– Стой там! – строго крикнула она девчушке. Оставив колотун, поспешила вниз на помощь. Сдвинула девушку от комля к более тонкой верхушке осины. И только после этого, выворачивая шею, выговорила: – Кому говорила не поднимать тяжестей? Убитому пленному? Или у тебя самой все выкатывается из головы?
Напряглись, подтащили бревно к насыпи. Сами же и опустились на него, приводя в норму дыхание.
– Не обижай меня, крестная. Что я, совсем немощная?
– Сейчас как поддам больно. Не колючься. Ты мне не гусар на кочерге, а будущая невеста кому-нибудь… И не хихикай. Хочешь быть скособоченной? Наталья, скажи свое слово, – обернулась за поддержкой к напарнице.
Наталья, взяв и для себя перерыв, подолом вытерла пот с лица, облокотилась на ручки трамбовки.
– А вот отправлю со стройки, и говорить ничего не придется.
Баба Ляля победно обернулась на крестницу, но Зоря фыркнула, демонстративно отвернулась от насыпи:
– Себя лучше отправь.
От девической наглости баба Лялюшка даже замахнулась шлепнуть ту ладонью, но Зоря и уворачиваться не стала: я твоя крестница, все равно не тронешь. Та и не тронула, лишь укоризненно покивала головой:
– У-у, медюлянка растешь!
Сама Наталья слова девятиклассницы оставила без ответа, хотя скрыть, что ей это безразлично, не получилось. Взялась за натертые до костяного блеска ручки трамбовки, принялась колотить ею по насыпи так, словно сил оставалось на три таких дороги. Отвлекла лишь показавшаяся в морской тельняшке Стеша. Работу в бригаде старались менять каждую смену, чтобы не утомлялись одни и те же косточки, и морячке после вчерашнего рытья котлована выпало перемещать на тачке землю, чему она оказалась рада: возить тяжести, даже утопая колесом в землю, легче, чем таскать их на пупе.
Однако и она остановилась перед настилом, ведущим на насыпь. Сил дотолкать груз до верха не хватило, да и доски от перегруза прогнулись так, что готовы были треснуть. Ясно, что в тачку грузились те самые две нормы, приближавшие победу и сроки сдачи дороги, но, если люди могли себе позволить рвать жилы, доска не желала терпеть даже малейшей перегрузки: легче треснуть пополам, чем горбатиться под неуемные страсти людей.
Спасая лозунги и норму выработки, Наталья скатилась по рыхлой боковине насыпи вниз, подлезла под настил, уперлась в доски спиной. Стеша откатила тачку для разгона, к ней присоединилась Зоря, и вдвоем, натужно хрипя, вкатили землю наверх. Зоря, оставшись на настиле, покачалась, словно пробуя его на прочность, а на деле испытывая спину Натальи. И лишь после того, как крестная погрозила ей кулаком уже по-настоящему, вальяжно сошла на свое место.
Наталья вновь по одной лишь ей известной причине оставила издевательство девчонки без отпора. Переключилась на Варю и Груню, несущих в носилках камни:
– Девчонки, камень за Стешей на дальний участок.
Только те не успели и ступить на настил, как раздался недовольный голос бригадира:
– Это кто здесь командует-распоряжается? Опять ты, Наталья?
С командирской сумкой на боку, заправленным под ремень пустым рукавом Валентина Иванович привычно взбежала на насыпь. Не без удовлетворения оценив сделанное бригадой за время ее отсутствия, тем не менее взгляд на Наталью не смягчила.
– Я думала, лучше будет, если… – на радость Зоре, начала оправдываться та.
– Здесь я бригадир! – Валентина Иванович назидательно оглядела всех собравшихся, чтобы никто не вздумал повторять подвигов Натальи. – Я. И лучше знаю, какой участок готовить в первую очередь. После обеда – на кухню и в прачки.
И хотя конкретно никому не указывала, Наталья обреченно и справедливо соотнесла приказ к себе и сделала робкую попытку остаться на стройке:
– Извините, я больше не стану…
– Никому не позволю здесь своевольничать, – снова сразу всех предупредила бригадир. – Не в бирюльки играем. Я в штаб стройки. Работаем.
Ушла, как и появилась, несмотря на свою стать, – стремительно, бесшумно. Однако то ли назло бригадирше, то ли просто отводя себе минуту отдыха, девчата вместо указаний на работу присели на притащенный Зорей ствол осины. Варя и Стеша отстегнули от поясков солдатские фляжки, Груня освободила местечко рядом с собой для Натальи – и повыше, и от Зори дальний край.
– Слушай, Наташ, ты же была до войны нашим бригадиром. Чего эту прислали?
– А то ты не знаешь… – отмахнулась та. Было видно, что тему эту в бригаде затрагивали не раз и она Наталье неприятна.
– И знать не хотим. Чего с тобой так долго разбираются?
Наталья отвернулась, пряча выступившие слезы. И покатились они одновременно и от мелких издевательств Зори, и от указания Валентины Ивановича, запихивающей ее в самый угол всенародной стройки, и от непонятной всем тайны, завесу в которую она не могла открыть даже ближайшим друзьям. Баба Лялюшка, отпив из предложенной Варей фляжки, намерилась сказать ей свое успокоительное слово, но на насыпи появился Михалыч. Он постучал молотком по только вчера прибитому к шпалам рельсу, на глазах у всех демонстративно подложил под него несколько камней.
– Вы что, хотите, чтобы поезд под откос пошел? Умрем, но не достроим?
– Что ж ты на нас все время гомонишь, Михалыч? – переключилась с Натальи на осмотрщика баба Лялюшка. – Лучше скажи, что там на фронте. Ты к радио поближе.
– Позиционные бои, – с такой важностью сообщил железнодорожник, словно это стодавнее словосочетание только что под великим секретом прошептали лично ему на ухо в Генштабе. – Так что смотрите мне здесь! – погрозил желтым от курева пальцем.
– Сам видишь, что стараемся до самой малой косточки.
– Колеса у поезда скажут, как старались. На дорогу, как на храм, весь фронт молится, а мы…
Посчитав свою миссию строгого надзирателя выполненной, ногой незаметно выбил обратно только что подсунутый камень – все же был лишним. Боком, скользя, спустился к женщинам. Присел около бабы Лялюшки, подтянул, как именинников, за торчавшие ушки-петельки голенища сапог. Посмотрел неторопливо по сторонам, ожидая, когда спадет внимание, и всем видом показывая: я просто шел мимо, просто передохну малость рядом с вами. И когда поверил в свое актерское мастерство, будто между прочим залез в переброшенную через плечо холщевую сумку. На ощупь покопался в ней. Опять же не привлекая лишнего внимания, вытащил газетный кулек с торчащими через верх круглыми боками пряников. Подсунул его соседке. Та прижала, перекрестив руки, гостинец к груди.
– Сладенького хоть немного на зубок, – наклонился к ее уху железнодорожник. – На всех. Как-то так.
Посидел для острастки еще минутку, хлопнул ладонями по коленям – пора идти дальше. И главное, вообще-то, в его профессии – не стучать, а слушать. Если звук звенящий, чистый, можно шагать дальше. Если рельс отзывается глухим звуком, то уже беда: ищи трещину и меняй рельс. С учетом того, что дорогу клепали из старых рельсов, что крепили их к шпалам непрофессионалы, обходил старик километры в день.
И едва сейчас скрылся за насыпью, женщины с радостными криками налетели на подарок, размели из-под растопыренных пальцев бабы Лялюшки сладости. Хватило всем, один пряник даже остался в газетной воронке: наверняка Михалыч не забыл и бригадира.
– Как-то так, – смахнув с угощения прилипшие крапинки табака, первой впилась в шелушащуюся глазурь Зоря.
Остальных тоже не пришлось уговаривать. И лишь когда были собраны языком с ладоней последние крошки, Наталья привычно поднялась первой.
– Все, Золушки. Дорогу и впрямь к медовому Спасу надо сдать. За работу.
Баба Лялюшка заранее, дабы крестница не ляпнула чего-нибудь в ответ, отвесила Зоре легкий подзатыльник. Не смолчала Стеша:
– Доля ты русская, долюшка женская, вряд ли труднее сыскать.
Разминая спину, выгнулась. Под тельняшкой остренько обозначилась грудь нерожавшей женщины, и Стеша, забыв Некрасова, поддела ее несколько раз. Но такое добро в той или иной мере имелось у каждой, и особого эффекта демонстрация фигуры не произвела. Может, только Варя пристальнее других попробовала оценить женские прелести напарницы, но Груня подтолкнула ее к носилкам: наше дело – браться за них да идти за грузом.
iknigi.net
